Начало дела Верещагина
В начале июля 1812 года москвичи узнали, что в городе раскрыт заговор. Дадим слово очевидцу, Бестужеву-Рюмину: «Июля 3 дня выдано в Москве следующее печатное объявление: «Московский военный губернатор, граф Растопчин, сим извещает, что в Москве показалась дерзкая бумага, где, между прочим вздором, сказано, что Французский император Наполеон обещается через шесть месяцев быть в обеих Российских столицах. В 14 часов полиция отыскала и сочинителя, и от кого вышла бумага. Он есть сын Московского второй гильдии купца Верещагина, воспитанный иностранцем и развращенный трактирною беседою.
Граф Растопчин признает нужным обнародовать о сем, полагая возможным, что списки сего мерзкого сочинения могли дойти до сведения и легковерных, и наклонных верить невозможному. Верещагин же сочинитель и губернский секретарь Мешков, переписчик их, преданы суду и получат должное наказание за их преступление».[40]
А вот и содержание дерзких бумаг:
1. «Письмо Наполеона к Прусскому королю.
Ваше величество! Краткость времени не позволила мне известить вас о последовавшем занятии ваших областей. Я для соблюдения порядка определил в них моего принца; будьте уверены, ваше величество, в моих к вам искренних чувствованиях дружбы. Очень радуюсь, что вы, как курфюрст Бранденбургский, заглаживаете недостойный ваш союз с потомками Чингиз-Хана желанием присоединиться к огромной массе Рейнской монархии. Мой статс-секретарь пространно объявит вам мою волю и желание, которое, надеюсь, вы с великим рвением исполните. Дела моих ополчений зовут теперь меня в мой воинский стан. Пребываю вам благосклонный Наполеон».
2. «Речь, произнесенная Наполеоном к князям Рейнского союза в Дрездене.
Венценосные друзья Франции! Дела в Европе взяли другой оборот. Повелеваю как глава Рейнского союза для общей пользы удвоить свои ополчения, приведя их в готовность пожинать лавры под моим начальством в поле чести. Вам объявляю мои намерения: желаю восстановления Польши. Хочу исторгнуть ее из неполитического существования на степень могущественного королевства. Хочу наказать варваров, презирающих мою дружбу. Уже берега Прегеля и Вислы покрыты орлами Франции. Мои народы! Мои союзники! Мои друзья! Думайте со мною одинаково. Я хочу и поражу древних тиранов Европы. Я держал свое слово и теперь говорю: прежде шести месяцев две северные столицы Европы будут видеть в стенах своих победителей Европы».
Многие из читавших извещение Ростопчина, не поверили в произошедшее, среди них был и Бестужев-Рюмин: «Читая эти бумаги, с первых строк можно было заметить, что двадцатилетний купеческий сын Верещагин, от какого бы иностранца образование свое ни получил и какою бы трактирною беседою развращен ни был, таких бумаг не напишет; а потому и объявление это главнокомандующего Москвою всем показалось ложью, что, конечно, не могло поселить к нему ни доверия, ни искреннего уважения».
Далее он пишет: «Итак, я объясню дело о Верещагине следующею истиною. Дня за четыре до напечатанного объявления графом Ростопчиным с пришедшею из С.-Петербурга почтою были получены и иностранные ведомости, и в Усть-Эльбских эти, так названные, дерзкие две бумаги были напечатаны. Каким же образом Верещагин прочел те газеты и успел перевести из них речь Наполеона на Русский язык, я не знаю; но списки его перевода скоро разошлись по рукам: я сам видел их у многих моих чиновников в департаменте и списал для себя копии, но, прочитав в «Московских Ведомостях» объявление графа Ростопчина, и чтоб не подвергнуть себя неприятностям, сжег их у себя тогда же, и потом уже, в 1814 году, списал их вновь из печатной Русской книги, заглавия которой не запомню.
Между тем главный Московской почт-директор, тайный советник Федор Петрович Ключарев, человек с большими достоинствами, обремененный летами и дряхлостью, но личный враг графу Ростопчину, был в ночь арестован новым третьим полицеймейстером столицы Москвы, г. Брокером.
Для пояснения тогдашних отношений считаю нужным сказать несколько слов о г. Брокере. Адам Фомич Брокер, с давних лет приверженный к графу Ростопчину и самый короткий человек в его доме, служил в Главном Московском Почтамте экзекутором, и по назначении графа Ростопчина военным губернатором Москвы по покровительству его получил место третьего Московского полицеймейстера с переименованием его в военный чин; и этому чиновнику граф Ростопчин поручил арестовать Ключарева, чиновнику, который за две недели назад находился под непосредственным его, Ключарева, начальством! Арестованный старец под стражею выслан в город Воронеж, а оставшееся имение его сделалось пищею пламени и расхищено в неприятельское нашествие.
Поступок сей с Ключаревым еще более утвердил ложь Ростопчина относительно Верещагина, потому что, если бумаги писал Верещагин, то не было никакого повода так беззаконно поступать с заслуженным старцем, генералом; если же, напротив, Верещагин перевел сии списки из иностранных ведомостей, то не следовало объявлять, что Верещагин сочинил их: ложь была очевидна в обоих случаях.
Впрочем, бумаги сии и сами по себе не сделали особенного впечатления в народе. Народ говорил: «Мы-де, Русские и должны держаться Русской пословицы: Бог не выдаст, свинья не съест». И не знали чему дивиться: дерзости ли Наполеона, которую оказывал он к венценосным друзьям своим, или кротости и снисхождению сих венценосных его друзей.
В самое то же время слух прошел в Москве, что будто в С.-Петербурге открыта измена в особах Государственного Совета: секретаре Михаиле Михайловиче Сперанском и Михаиле Леонтьевиче Магнитском, что они уже арестованы министром полиции Балашовым и что их везут под стражею чрез Москву в определенные им города для жительства. Говорили притом, что лишь только они в Москву въедут, то будут истерзаны народом; но, слава Богу, они с Твери поворотили в другую сторону и в Москве не были».
Как видим, дело Верещагина не по дням, а по часам обрастало самыми неожиданными слухами, что уж говорить о последующих многочисленных трактовках произошедших событий. Попробуем разобраться.
Несмотря на свою молодость Михаил Николаевич Верещагин (род. в 1789 году) был известен в Москве как небесталанный переводчик ряда литературных произведений, следовательно, иностранные языки знал он хорошо. Впрочем, для молодых людей того времени, происходящих из зажиточных семей, владение иностранными языками было делом обычным. Неудивительно, что статью в упомянутой Бестужевым-Рюми-ным иноземной газете, он прочел и принялся ее обсуждать вместе со своими приятелями: губернским секретарем Петром Мешковым и можайским мещанином Андреем Власовым, собравшимися в одной из московских кофеен. Было это 18 июня 1812 года.
Затем обсуждение перенеслось на съемную квартиру к Мешкову, где Верещагин и показал друзьям сделанный им на бумаге перевод из вражеской газеты. При этом он рассказал, что перевод он написал на московском почтамте, у сына почт-директора Ф.П. Ключарева. Дальнейшая судьба перевода показательна и демонстрирует, как быстро расходились по Москве те или иные списки – переписанные рукой тексты. После ухода Верещагина к Мешкову заглянул владелец квартиры С.В. Смирнов, заинтересовавшийся содержанием попавшейся к нему на глаза бумаги. Ушел он от Мешкова не с пустыми руками, а со своей копией верещагинского перевода. Списки стали распространяться так быстро, что вскоре уже вся Москва имела их на руках, о чем, собственно, и пишет Бестужев-Рюмин.
Да что Москва – уже и вся Россия читала эти переводы. «4 июля 1812 года, – доносил 15 июля саратовский прокурор министру юстиции, – в Саратове появились списки будто с письма французского императора князьям Рейнского союза, в котором, между прочим, сказано, что он обещается через шесть месяцев быть в двух северных столицах». Следствие обнаружило, что «сей пасквильный список» получен 2 июля из Москвы саратовским купцом Архипом Свиридовым от его сына, служившего в Москве приказчиком у купцов Быковских, торгующих бумажным товаром. Этих списков было несколько: «Все те списки, у кого таковые были, полицией тотчас отобраны и воспрещено иметь оные».[41] Очевидно, что Верещагин откровенничал не только с одним Мешковым.
Еще раньше, чем в Саратове о дерзких бумагах узнали и в московской полиции. Для того чтобы найти первоисточник, потребовалась неделя. Поэтому совсем не кажется странным, что размотавший длинную ниточку, ведущую к Верещагину с Мешковым, квартальный надзиратель А.П. Спиридонов получил в награду золотые часы, он-то и арестовал главного переводчика.[42]
Первый допрос состоялся 26 июня. Верещагин признался, что немецкую газету он подобрал на улице случайно 17 июня, в районе Кузнецкого моста. Прочитав напечатанное в газете послание Наполеона и придя домой, он записал по памяти его содержание. При этом он не стал скрывать сам факт перевода от домашних – отца и матери.
В процессе следствия были допрошены самые разные свидетели, рассказывавшие, как и где узнали они впервые о переводе вражеской газеты. Но не это главное. Настоящим подарком дознавателям была всплывшая во время допросов фамилия Ключарева, давнишнего заклятого врага графа Ростопчина.
Вот, например, что поведал следствию Мешков: Верещагин, по его утверждению, увидев его в кофейной, не только сам показал исписанную бумагу, размером в тетрадный лист, но и затем стал читать написанное. Следом Мешков узнал от Верещагина и другие не менее интересные подробности – перевод сделан Верещагиным из гамбургских газет, которые попали к нему через сына почт-директора почтамта Ключарева.
Дело начало раскручиваться, как юла…