Глава 3
От Австро-Российского союза 1726 г. до пожара Москвы в 1812 г.
I
Обозначенный временной отрезок охватывает становление метасистемы «Европа-Россия» и две начальные фазы первого цикла этой метасистемы. Это время вхождения России в европейскую игру на правах союзницы одного из борющихся европейских центров и перипетии этого союза: его кризисы, попытки переориентации и в итоге – вторжение сил Запада в Россию с угрозой ее жизненным центрам. Вместе с тем, этот период важен тем, что становление метасистемы «Европа-Россия» происходит параллельно с деградацией и упадком старых международных конфликтных систем, примыкавших к Европе с востока, а также юго- и северо-востока: систем балтийско-черноморской и дунайско-средиземноморской. Метасистема «Европа-Россия» в первом ее воплощении созидается благодаря закату старой БЧС.
Этот закат наблюдается прежде всего в том, как явно деградируют державы, бывшие в XVII в. инициаторами крупнейших имперостроительных проектов в рамках этой системы: Польша и Швеция. Первая уже в Северную войну вступает не столько борющейся силой, сколько пространством, где идет игра. По итогам войны Петр оказывается гарантом выживания Польши-Саксонии, но он же резко препятствует консолидации сил этого дуального образования: подыгрывая антисаксонским группам шляхты, он добивается вывода саксонских войск из Польши, превращения ее в политически рыхлый буфер на российских границах – саксонские короли оказываются благодарны России за формальный сюзеренитет над Польшей, а польские аристократы – за фактическую независимость от королей. Разбив Швецию, Петр выращивает в ней прорусское лобби, которое втягивает страну в союз 1724 г. с Россией. Петр, обеспечив себе абсолютный перевес в северном треугольнике системы, не смог добиться успехов в борьбе с турками. Но с 1750-х начинается полоса русско-турецких войн, кончающихся с неизменным успехом в пользу России. Если в конце 1720-х внутри системы два крупных ядра: северное (Россия) и южное (Турция), то к началу 1740-х система всё явственнее деградирует, в ней проступает крупнейшее восточное ядро – Россия, – и ряд западных членов, каждый из которых, будучи взят по отдельности, очевидно, уступает поднимающейся региональной сверхдержаве.
Следствия парадоксальны. После того, как под русскими ударами Швеция утрачивает роль лидера на Балтике, обнаруживается новый претендент на эту роль, присваивающий всё большую часть шведских владений, – Пруссия. С конца 1710-х Франция уже не шведов, а пруссаков в основном рассматривает как потенциальных меньших союзников, подрывающих позиции Австрии на востоке Европы. Именно таким французским союзником в 1740-х гг. выступит Фридрих II в войне за австрийское наследство. Но дальше картина меняется. Имея в отличие от шведов прочные позиции в Центральной Европе, Пруссия быстро вырастает (во многом благодаря личным качествам Фридриха II) в субцентр, претендующий на лидерство к востоку от Рейна. И когда в 1750-х ослабленная Австрия избирает профранцузский курс, признавая главенство западного центра – Парижа, прусский центр-претендент оказывается в состоянии отстаивать свои претензии против Франции и Австрии, играющих заодно. Восточный центр раскалывается на традиционный центр и центр-претендент. Франция и Россия взращивают Пруссию. Первая превращает пруссаков в претендентов на консолидацию востока Европы, вторая делает из них крупную силу на Балтике.
Тем самым и слагается предпосылка к склеиванию востока европейской системы с западом БЧС: центр-претендент европейского востока получает «шведское» место в Балто-Черноморье. Вместе с тем, в условиях, когда Польша всё больше утрачивает самостоятельность и ее судьба решается по соглашению России и Австрии, польское место в БЧС фактически становится вакантным, и имеются предпосылки для занятия его Австрией. Эти предпосылки реализуются к началу 1770-х, когда мы видим блокировку Австрии с Турцией против России и Пруссии, а окончательно – с первым разделом Польши, когда Австрия, захватывая малопольские земли и Галицию, фактически перехватывает «польское» место в системе верховья балтийских и в меньшей мере черноморских рек. Итак, запад БЧС вместо старой триады Швеция-Польша-Турция получает новый вид: Пруссия-Австрия-Турция. Две системы склеиваются, при этом в результате их стыка ликвидируется старая средиземноморско-дунайская система, где Австрия и Турция выступали историческими противниками. Теперь они легко переменяют конфликтные отношения на союзнические и наоборот – в зависимости от перегруппировок внутри четырехполярной системы. Итак, становление метасистемы «Европа-Россия» происходит через закат старой БЧС и становление этой системы в новом облике, когда исторические «шведское» и «польское» места переходят к субцентрам расколотого германского востока Европы.
Причем, этот процесс еще и осложняется динамикой европейской системы, когда после Семилетней войны в Европе наступает пат, все боровшиеся силы чувствуют себя истощенными, и всё большую популярность обретает мнение о невозможности больших войн в Европе при существующих военных расходах и средствах поражения.
Вся эта совокупность факторов накладывает сильнейший отпечаток на стратегию России, на те концепции, в которых мы можем с полным правом видеть наработки, относящиеся к нижнему, примитивному ярусу геополитики. Пока это практические сценарии, которые, однако, начинают чем дальше, тем больше подвёрстываться под некоторую философию консолидированных Больших Пространств. Формат этих сценариев, типичный для XVIII в., – это разработки т. н. «систем», т. е., по сути, стратегий по формированию союзнических блоков с целью обеспечения баланса или гегемонии на том или ином участке, достижения определенных результатов. В этих системах, выстраиваемых российскими политиками, преломляются реальные преобразования международных структур Западной Евро-Азии. Эти системы откровенно прагматичны, собственно, это реакция на вызовы изменяющихся обстоятельств без попыток подвести под эти построения какую-либо онтологию, лежащую по ту сторону сиюминутной конъюнктуры. Тем интереснее, что в некоторых случаях возможность такой онтологии явственна, и следующие века, обращаясь к соответствующим сценариям, не усомнятся эту онтологию в них вчитывать.
Собственно, можно выделить четыре такие основные конъюнктурные «системы» XVIII в., связанные с перестройкой международных структур[17].
II
Система Петра Великого
По замыслам и желаниям Петр I был первым петербургским императором, по результатам своей политики он остался последним московским царем. Все его попытки включиться в расклад Европы через союзы с европейскими великими державами (Амстердамский договор 1717 г. с Францией) долгосрочных результатов не имели. Стремясь любым способом получить для России хоть какую-то зацепку в Европе, Петр вступил в династический союз с Голштинскими князьями: как писал в 1760-х гг. Н.И. Панин, стремясь вывести «народ свой из невежества, оставил уже за великое и то, чтоб уравнять оный державам второго класса, которые наиболее взаимствуют инфлюенцию свою в генеральных европейских делах от сочленства в германском корпусе, ибо, будучи там между множеством малых князей сильнейшие, могут они по имперским, с генеральными европейскими делами толь много связанным играть отличную роль, коего бы инако существительною своею силою никогда достигнуть не могли» [Соловьев XIV, 177]. На самом деле, никакой «отличной роли» в германских делах Петр голштинскими связями не приобрел, а лишь впутал преемников в затяжную тяжбу с Данией из-за Шлезвига, лишившись Дании как исторического союзника России против шведов.
На самом деле, важнейшим результатом его царствования стало резкое ослабление Польши и Швеции – северных членов БЧС, попавших в явную зависимость от России. Турция, одержав верх над Петром в его Прутском походе, утвердила за собой положение второго центра БЧС, но победы Миниха в 1730-х над турками, по словам Фридриха II, окончательно сделали русских «хозяевами судеб севера» – это значит: гегемонами северной части Балто-Черноморья и претендентами на полную гегемонию в этом пространстве. Следствием чего стало то, что все западные члены этой системы в своей политике уже перестают бороться друг с другом, но всецело ориентируются относительно России и в попытках отстоять от нее свою суверенность ищут против нее друг в друге опору. Шведы перестают враждовать с поляками, Турция в 1730-х и 1760-х объявляет себя защитницей польской вольности от русских посягательств. Сходным образом в 1760-х турки поднимаются на защиту католицизма в Польше против вмешательства России в поддержку польских диссидентов. (Как следствие, война с Турцией кончается разделом Польши.) Шведы видят в Порте свою историческую союзницу против России, и все расписываются в почтении перед петербургскими монархами. Так между Европой и Россией протягивается поле государств, политически в основном ориентированных относительно России.
Парадоксальный образ России начала 1740-х обнаруживаем в мемуарах Фридриха: Россия – хозяйка севера, навязывающая соседям клиентельные договоры, и в то же время страна, отдаленная от Европы «пустынями» и остающаяся неспособной всерьез повлиять на европейский баланс.
В то же время Европа, живущая балансом сил, постоянными перегруппировками союзов, приоткрывается для внешних держав и, прежде всего, так поступает Австрия, утратившая жесткий контроль над Испанией. С середины 1720-х прослеживается курс на сближение с Австрией как державой, граничащей с западом БЧС и способной оказывать прямое давление на это пространство. Целью становится контроль над западом БЧС через обязательство относительно восточного центра Европы: отсюда и договор 1726 г. с Австрией против Франции. Договор, благодаря которому Вена оказывалась заинтересована в том, чтобы пояс Балто-Черноморья был ослаблен и проницаем. В ответ – настойчивое стремление Франции усилить государства Балто-Черноморья, сформировать пояс, изолирующий Австрию и отбрасывающий Россию вглубь материка от Европы. Давние дружеские отношения Парижа к Стокгольму и Стамбулу дополняются настойчивым стремлением утвердить польского кандидата на польском престоле. Впервые возникает в политике идея буфера, отсекающего Россию от Европы в интересах крупнейшего европейского центра, не желающего российским влиянием затемнять свою гегемонию, – и встречное стремление России к контролю над порогом Европы.
Конец ознакомительного фрагмента.