Морфология истории. Сравнительный метод и историческое развитие. Глава III. Гомологические ряды исторических явлений (Г. Ю. Любарский, 2000)

Заимствования. – Моды. – Стерезис. – Волны вестернизации. " – Химеры. – Модернизация.

Ранее мы выяснили, что с помощью методов морфологии истории можно сопоставить гомологичные события. Для этого в непрерывном историческом процессе выделяются отдельности – события, они сравниваются (гомологизируются) между собой. Сопоставленные (сходные в той или иной мере) события образуют ряды, которые могут быть ранжированы по датам или регионам. Затем наступает стадия сравнения рядов. Из взаимодействия рядов выясняются результаты различных морфологических взаимосвязей в истории; взаимосвязь рядов указывает на корреляции процессов.

Попробуем рассмотреть с такой точки зрения историю нескольких регионов. Прежде всего это будут развитые страны Европы – Англия, Франция, Германия, затем Россия и, наконец, Япония. Выделение и детальная гомологизация событий, т. е. подготовительный этап такого исследования, в данном случае не излагается, поскольку он прекрасно описан во множестве учебников истории. Такое рассмотрение позволит нам изучить взаимосвязь явлений наиболее важных регионов планеты.

В этой связи стоит оговориться, почему в систему сравнения не включается США. Это государство образовалось только в конце XVIII в. (1775–1783 – война за независимость) в совершенно особых условиях, так что обсуждение возможного вида гомологий представляет собой отдельную задачу. США в значительной степени страна будущего, ее современная история есть не более чем подготовка к дальнейшему развитию. Можно видеть, что почти все направления действий США являются продолжением в определенном ключе исторических ходов самого запада Европы. В современный мир США добавляют не самостоятельное историческое измерение, а скорее оттенок, отдушку, определенный стиль англосаксонства, который и называется американизмом. Особенное внимание к США становится необходимым при анализе новейшей истории, а не на более общем фоне исторических событий. Большинство вопросов можно рассматривать таким образом, когда мы видим общую политику англосаксонских стран Запада, не выделяя специально вклад США.

Изучение истории США – работа во многом прогностическая. Изучать прошлое страны будущего, причем не самого ближайшего будущего, можно только представляя себе, хотя бы в общих чертах, это будущее. Не случайно одна из самых замечательных работ по истории Америки, книга Алексиса де Токвиля «Демократия в Америке», является одним из самых известных примеров научного предсказания. Связано такое положение дел с тем, что только будущее определяет, что в прошлом развитии было существенным, а что – нет. Правильно положить тени, выделить основные направления в развитии Америки можно, только представляя основные этапы хода всемирной истории и затем возвращаясь назад, уточняя эту картину, детализируя ее. Узнать что-нибудь о прошлом можно, только зная будущее.

Историки нечасто сталкиваются с этой проблемой и поэтому она недостаточно методологически проработана. Обыденная точка зрения состоит в том, что то, что было – было, это данность, и нам остается только эту данность понять. В этом «только понять» и заложена проблема. Понимание исторического события – это познание его смысла, значимости для хода других событий и для всемирной истории в целом. Процессы развития принципиально различным образом описываются в зависимости от того, какое будущее их ожидает. Если мы знаем, что какие-то два очень удаленных теперь языка произошли из двух древних диалектов одного языка, мы будем описывать процессы, происходившие в этих диалектах, совершенно иным образом, чем если мы описываем небольшое диалектное различие, не имевшее никаких последствий и вскоре нивелировавшееся. Происхождение млекопитающих описывается общепринятым образом, пока мы полагаем это происхождением нового и очень прогрессивного класса. Тогда мы обращаем внимание на развитие перспективных систем органов и говорим о росте уровня организации. Но это только в том случае, если мы уже знаем, что млекопитающие произошли и у них имеется высокий уровень организации. Если же мы будем смотреть на предков млекопитающих среди рептилий с точки зрения организации самих рептилий, то эти предки млекопитающих не представляют собой ничего особенного, это лишь несколько небольших веточек огромной группы рептилий, которые не самым интересным образом изменяют свою организацию. Развитие динозаврового комплекса с этой точки зрения выглядит значительно интереснее и перспективнее.

Разумеется, верно и обратное положение – познать будущее можно только опираясь на известные траектории развития, наблюдаемые в прошлом. И это не порочный круг, а описание нормальной итеративной (повторяющейся, спиральной) схемы развития знания. Другое дело, что в связи с чрезвычайным развитием в XIX в. причинного механизма объяснения явлений, исследователи часто склонны замечать только одну сторону указанной спирали. Знания о прошлом описываются как «факты», а знания о будущем – как «гипотезы». На самом деле эти понятийные образования равноценны; будущее известно нам в той же степени, что и прошлое, и прошлое в той мере, в какой мы знаем будущее. Это не означает симметричности прошлого и будущего; события прошлого уже произошли, а события будущего – нет. Однако знание о событии и само событие – разные вещи. События прошлого уже произошли, они уже существовали и сейчас существуют (насколько прошлое наследуется настоящим); но понимание этих событий, знание о их смысле и месте среди прочих событий возникает из знания будущей их судьбы, из знания о характере процесса, который определен свершившимся – в прошлом и целью своей – в будущем. Ну и, разумеется, знание прошлого и будущего асимметрично по продуктивности: ведь будущее мы своим знанием в какой-то степени творим.

Когда мы имеем дело с историей Греции или Рима, значимость которых для современной истории в значительной степени выяснена, мы «понимаем» истории этих цивилизаций. Но уже при изложении новейшей истории современной Европы положение куда хуже. Несмотря на огромное количество материала и значительно большую степень изученности по сравнению с историей Греции, мы испытываем здесь значительные затруднения. Только прогноз дальнейшего развития этих стран, прогноз развития современной цивилизации позволяет оценить происходящее, ранжировать события по их значимости, выяснить их взаимосвязь. Именно поэтому новейшая история до такой степени политизирована: в зависимости от своих политических убеждений историк строит образ возможного будущего и исходя из этой картины дает оценки современным событиям. Но европейские страны уже имеют длительную историю, траектории их развития в какой-то степени ясны, прогнозы относительно их будущего имеют под собой определенную почву.

Совсем иначе обстоит дело с историей США. Трудности, испытываемые историками современности для стран Европы, здесь возрастают на несколько порядков. И не только по той причине, что США – молодая страна, что ее история насчитывает всего несколько веков, но и потому, что стадия развития этой страны кардинально отличает ее от других исторических общностей. Образно говоря, Греция и Рим ушли из нашего мира, и мы можем оценивать их деяния post factum. Страны Европы демонстрируют зрелый возраст исторических обществ, они находятся примерно в середине своего исторического пути. Россия в рамках этой метафоры может быть представлена молодым человеком, еще не вполне созревшим. США же выглядят младенцем. Говорить о значении событий в жизни взрослого человека можно, оценивая его предыдущие свершения. Так, тот факт, что человек лишился всех своих денег, по разному оценивается для разорившегося бизнесмена и для уходящего в монахи. Крайне сложно что-либо сказать о возможностях развития молодого человека. И почти невозможно сказать что-то определенное о младенце; у него все впереди и невозможно выделить какую-то линию дальнейшего развития, чтобы оценить по ней его сегодняшние поступки.

Изучая историю последних веков, нельзя не видеть, что она представляет собой европоцентрический ряд событий. Так было не всегда: до начала Нового времени «центром» истории была не Европа в целом, а Средиземноморье, в котором развивались греческая и римская цивилизации. В предшествовавший этому период «центр истории» был сдвинут еще далее на восток. Обратив на это внимание, можно понять, что центральная роль Европы в современном мире и особенная важность происходящих в ней процессов для всемирной истории не есть субъективный обман исторического чувства, не искажение истины, а существенная характеристика исторического процесса. До сих пор «глаз истории» двигался с Востока на Запад; только недавно он изменил направление своего движения. Из этой оценки Европы как центрального месторазвития новой исторической эпохи вытекает и осознание роли американской истории как во многом предварительной и подготовительной. История Америки интересна преде всего не сама по себе; на ее примере можно изучать первые движения будущей эпохи. История Америки демонстрирует ту стадию развития, которую осуществляла, скажем, микенская Греция по отношению к современной нам истории Европы. Трудно по чертам, проявившимся в догомеровской Элладе, определить историю XX века, хотя процессы, которые шли тогда, играли важнейшую роль по отношению к современной цивилизации. И на примере Америки мы можем подглядеть, как складывается цивилизация будущего, – если, конечно, у нас в руках есть компас, которым по отношению к микенской Греции нам служит понятая история современности.

Конечно, можно попытаться изложить основы истории Америки и США, не вдаваясь в туманные картины будущего. В таком исследовании пришлось бы отметить специфику культуры, истории и самой природы континента, которые оказали огромное и совершенно недостаточно сейчас понимаемое влияние на переселенцев из Европы; это влияние было столь глубоким, что изменило не только психотип, но и саму внешность американцев. В таком исследовании нельзя было бы обойти параллельно развивавшуюся великую эскимосскую (протоэскимосскую) культуру, которая замечательно оттеняет культуру аборигенов американского континента. Надо было бы рассказать о культурах Америки до ее завоевания европейцами, причем характер этих культур настолько необычен, что это переворачивает многие представления, вынесенные при изучении культур Старого Света.

Так, все народы Старого Света ориентировались по звездному небу и называли совокупности сверкающих звезд какими-то именами, обычно – именами животных. Имена созвездий различны у разных народов, несколько отличается их состав, но всегда в качестве небесных ориентиров избираются звезды. Это так естественно… для нас. В Новом

Свете аборигены тоже ориентировались по небу. Для этого они выделяли в качестве объектов темные области, пересекающие Млечный путь, и так же называли эти черные облака на сияющем звездами небе именами животных. У них был черный Зодиак. При всей экстравагантности этого примера можно обратить внимание на психотип народов, которые выбирают в качестве зримых объектов то, что народы другой половины мира «естественно» полагают промежутком между объектами, пустотой.

Далее пришлось бы описать удивительную историю закрытия Америки в XII–XIII вв., так как археологические находки, свидетельствующие о посещении исландцами Ньюфаунленда в X веке являлись не «открытием», а продолжением долгой череды контактов между континентами, в том числе торговых. До викингов контактировали с Америкой ирландские монахи (в том числе Св. Брендан), но и они не были первыми, древнейший торговый путь соединял континенты. Товары из центральной Америки двигались на север, ближе к областям, доступным торговцам с той стороны Атлантики, а сами путешественники из-за океана продвигались с крайнего севера американского континента на юг, заходя даже за Панамский перешеек. Торговали, например, лекарственными растениями, целые ботанические сады которых содержались во дворцах владык майя-ацтекской культуры. Один из авторов, обсуждающих доколумбовы контакты с Америкой, Дженнингс Уайз, полагает даже, что католическая церковь прямо управляла контактами с Америкой, и через скандинавских мореплавателей добывала золото и серебро из областей центральной Америки. Осведомленность единственной организации, охватывающей всю Европу – Римской церкви – была значительной; на кораблях Лейфа Эйрикссона были священники, а епископ Эйрик Гнаппсон посылал ежегодные отчеты в Рим о деятельности гренландских поселенцев. Закрытие Америки было многосторонней операцией; на общение с Америкой повлиял в первую очередь католический закон, запрещавший скандинавам общаться с язычниками, что прервало контакты с индейцами в XIII в. В начале XV в. под влиянием папы Николая V английским и норвежским капитанам было строго запрещено плавание в Гренландию. На это решение повлияла позиция Ганзейского союза и многие другие перипетии европейской политики. Смысл «закрытия» Америки виден в ее открытии в XV в; тот характер, который приняло это открытие, а также его последствия, выразившиеся в уничтожении цивилизаций этого региона, мог быть достигнут только таким образом.

Для включения истории Америки в европейскую историю надо было бы рассказывать о социальных экспериментах, проводимых разными организациями в истории, в частности, о роли католической церкви, ордена иезуитов в проведении широкомасштабного социального эксперимента (Парагвай), имеющего прямое отношение к последующей истории Европы и являющегося одним из первых в ряду осознанных экспериментов с исторически реальными социальными объектами. Следовало бы упомянуть о становлении американского национального характера, которое происходит буквально на наших глазах; о роли масонства в истории Америки и образовании профсоюзного движения… Эти темы в современной исторической литературе даны не всегда в том ракурсе, который необходим для правильного понимания, и поэтому не представляется возможным коснуться их вскользь, пунктиром, как можно позволить себе в отношении хорошо знакомой читателю истории Европы.

Это не значит, что морфологии истории «противопоказано» заниматься США. Напротив, там могут быть найдены интереснейшие гомологии к европейской истории. Достаточно сравнить американский фронтир и Украину, хождение в народ, которое предприняла русская интеллигенция конца XIX в. – и столь же жертвенное поведение молодой американской интеллигенции в начале XX в. Молодые образованные американцы занимались благотворительным обучением в рабочих школах, ехали в глубинку, отказываясь от карьеры. Можно рассмотреть удивительно точные гомологии гибнущей аристократической культуры Юга США и русской дворянской культуры после отмены крепостного права. Эти и многие другие замечательные гомологии могут представлять интерес для особого исследования, но большинство рядов гомологических явлений, прослеживаемых в Европе, сливаются в Америке до неузнаваемости в связи с особым ускоренным, сжатым ходом ее политической и экономической истории и совершенно своеобычным, не похожим ни на один европейский тип ходом развития американской культурной сферы.

Сопоставляя гомологические ряды событий упомянутых стран Европы и Азии, можно выделить три группы, три типа событий. Я не утверждаю, что таких групп три и только три – я говорю лишь о том, что три группы событий выделяются легко, уже при поверхностном изучении исторической картины. Это заставляет подозревать, что данные группы событий представляют собой существенные исторические части, относятся к «органам» общественного организма. Ведь врачи гиппократовской школы давали такое определение: «Орган – это то, что легко выделяется с помощью скальпеля». Так и при сравнении рядов гомологичных событий легко выделяется три важных группы.

К первой группе мы отнесем гомологичные друг другу события, которые, распространяясь из некоего центра, чрезвычайно быстро усваиваются соседними регионами, т. е. в этих регионах гомологичные события происходят лишь с небольшим запозданием. «Волны» таких событий распространяются очень быстро. Такова история применения пороха, история огнестрельного оружия. Всего за считанные десятки лет примитивные бомбарды начинают извергать каменные и железные ядра как на полях Франции, так и на Кавказе. Так, в 1382 г., во время осады ханом Тохтамышем Москвы, русские впервые применили пушки (тюфяки), а до этого пушки применялись монголами при штурме русских и среднеазиатских городов.

Арабские цифры, облегчающие счет, открыты в III веке в Индии. В VII веке их переняли арабы. С XII в. византийцы стали употреблять арабские цифры. Запад заимствовал их у Византии. В 1471 г. одно из сочинений Петрарки вышло с пагинацией арабскими цифрами. К началу XVI века они становятся повсеместно принятыми, входят в бухгалтерские книги, протоколы и т. д. До этого времени развитию математики препятствовала римская система счисления и обозначения. Производить математические операции уже над десятками при римской системе обозначения цифр очень неудобно. Поэтому позиционная система обозначения чисел, очень удобная в практическом применении, быстро распространилась в Европе с XV в. Интересно, что позиционная система обозначения была независимо открыта также цивилизацией майя.

Так же распространяется компас (в Европе с XIII в.), астролябия, различные методы подсчета и т. д. Эти открытия имеют в принципе всемирный ареал распространения. В течение первого тысячелетия новой эры они охватывают доступные регионы за 500—1000 лет. Так распространяется книгопечатание в XV веке. Первые печатные издания появляются в 1440-х годах в Голландии, в 1450-х в Майнце работает Гутенберг. В 1455 г. Гутенберг напечатал одно из первых своих изданий – Библию, и этот год считается датой открытия книгопечатания.

В 1470-х годах были открыты типографии в Голландии, Германии, Италии. Затем почти сразу – во Франции, Испании, Англии, Польше. 1480-е – Дания, Швеция, Норвегия, Португалия. 1490-е – в Турции; в 1483 – первая славянская книга издана в Венеции. Позже всего (из европейских стран) книгопечатание дошло на Русь – к середине XVI века, т. е. распространение книгопечатания в Европе произошло за 100 лет. Первая русская типография работала в 1553 г. (владелец неизвестен), с 1563 работал И. Федоров. Первая книга в Новом Свете – 1557 год. Проникновение европейского книгопечатания (наборные кассы) в Японию датируется XVI в., серьезное распространение оно получило с 1592 г. Этот ряд дат демонстрирует типичную для явлений этой группы событий скорость распространения. В XV–XVI веках явления этой группы обегали земной шар примерно за сто лет. К XX веку скорость увеличилась до немногих месяцев.

Создание отдельных литер для печати было выдающимся достижением, техника печатания с формы целой страницы (например, ксилография) значительно ей уступала. В Китае ксилография была известна со II века. Переход к печати с помощью отдельных литер произошел сначала в Китае. В XI в. Би Шэн делал печатные формы из фаянса; в Корее и Китае его метод усовершенствовали, стали делать формы из металла (как и у Гутенберга). В этом ряду европейское книгопечатание – самое позднее. Однако в Китае, Японии и Корее это искусство постепенно забылось; на Западе же книгопечатание получило чрезвычайное развитие – по той же причине, что и открытие пороха. Глядя на место явления в ряду других, системно связанных с ним, на положение данного явления в общей структуре, мы можем сказать, что книгопечатание Японии не гомологично западному книгопечатанию, это чрезвычайно схожие «органы», развившиеся у совершенно различных организмов, но в силу крайне различной роли в судьбе целого организма, в его функционировании эти два книгопечатания следует признать аналогичными, а не гомологичными; восточное книгопечатание, как и китайский порох, есть великолепный пример конвергенции исторических явлений (столь же аналогичны, как, скажем, плавники дельфина и рыбы).

Обращая внимание на ряды дат, характеризующих гомологичные события, можно видеть, что здесь важна не абсолютная скорость распространения волны гомологичных событий, которая, естественно, зависит от связности цивилизаций, наличных средств передвижения и связи и т. д., а относительная скорость – по сравнению со скоростью волн событий других групп. У событий, выделенных нами в первую группу, скорость распространения максимальна. Бумага открыта Цай Лупем в 105 г. н. э.; в VIII в. ее секрет захвачен арабами и она появляется в мусульманском мире, к IX в. бумага известна в Самарканде; к XII в. она проникает в Европу. Примерно так же выглядит «волна» событий, связанных с открытием шелка. Значит, открытия начала I тысячелетия проходят ойкумену примерно за 1000 лет. Арбалет, изобретенный около 1100 г., распространяется примерно 100 лет. В XX в. распространение открытия можно считать мгновенным. Скорость прохождения «волны» таких событий увеличиваются примерно на порядок за 1000 лет.

Еще раз подчеркнем: скорость распространения таких открытий слабо связана с особенностями развития страны, она зависит в основном от «связности» человечества, быстроты передачи информации. Разумеется, все эти рассуждения имеют силу, если к обсуждаемому времени открытие востребовано. Герои Александрийский в I в. по Р.Х. описал паровую машину; примерно тогда же игрушечные паровые машины были найдены в римском регионе и в Китае. Однако игрушечная паровая машина, сконструированная в начале новой эры, не является началом «века пара». В Древнем Китае были изобретены механические часы, однако они ничего не изменили в истории Китая; но измерение времени изменило весь ход европейской истории, и представить себе промышленную революцию без развития машин для измерения времени невозможно.

От века к веку и от десятилетия к десятилетию скорость распространения таких новаций растет (примеры: радио, телефон, телевизор, компьютер), что связано именно с увеличением связности человечества. В начале Нового времени изобретение, усовершенствование и распространение паровой машины заняло целый век. В 1698 году Томас Севери изобрел паровую машину, которая в 1712 была улучшена Томасом Ньюкоменом; машина Ньюкомена с 1769 по 1790 была усовершенствована Уаттом. История компьютера также началась довольно давно. Паскаль в 1642 году создал механическую складывательную машину, в 1671 Лейбниц разработал машину, которая делала все арифметические действия, Жаккард создал прибор, использовавший перфокарты, и применил его для «программирования» ткацкого станка, а во второй половине XIX в. Чарльз Беббедж спроектировал «аналитический двигатель», который мог делать практически все, что делают современные калькуляторы. Далее, как известно, потребовалась вторая мировая война и проблема наведения ракет и снарядов, чтобы Винер сформулировал основные принципы, которые легли в основу теории разработки компьютерных программ.

Когда утверждается, что распространение новаций не зависит от истории региона, особенностей развития данной страны, имеется в виду, что первое появление новации в любом регионе происходит достаточно быстро. А количественное развитие изобретения, несомненно, связано со спецификой страны. Например, ясно, что число компьютеров в России меньше, чем в США, но появляются они в обеих странах практически одновременно (с точки зрения исторической, а не приоритетной).

Искусственные запреты на разглашение замедляют процесс, однако остановить его не могут. «Греческий огонь» (смесь смолы, нефти, селитры и серы) был изобретен при Константине IV Погонате (668–685) Каллиником, архитектором из Гелиополя. За разглашение тайны этого оружия Византия карала смертью, но достаточно быстро «греческий огонь» стал известен арабам и болгарам. Неудобный в применении, он был вытеснен из военного дела порохом. Не меньше охранялся китайцами секрет шелка, но ни отдаленность, ни кары не смогли воспрепятствовать его распространению. То же произошло в XX веке с ядерным оружием – секрет был выкраден у Америки, и со временем все страны, захотевшие его иметь, будут им обладать.

Каковы эти события, что их объединяет? В эту группу событий входят не только научные открытия и технические достижения, но и многие события «общекультурного» характера. Это новые принципы управления, техники налогового сбора, кодификация законов… В результате взаимодействия с римской культурой происходит кодификация обычного права, и мы встречаем ряд гомологичных кодексов – «Салическая правда», «Русская правда», правды Бургундская, Вестготская, Саксонская и другие. В Новое время практически одновременно во второй половине XIX века по всей Европе начинается забота о всеобщем образовании населения – начиная с проекта Гладстона (1869) и до реформы образования в России, начавшейся при Витте (далее – в 1908 – закон Столыпина об обязательном всеобщем 4-х классном образовании). Всеобщее образование в России, если б не революция и войны, было бы достигнуто к 1922 году (переход ко всеобщему среднему образованию в СССР произошел в 1966 г.).

Точно так же в XIX веке от Англии до Японии (1870-е) вводится всеобщая воинская повинность. Первую попытку ввести в Пруссии всеобщую воинскую повинность сделал Г.И. Шарнгорст (1755–1813) в 1810 г. Это был исключительный случай в Европе того времени. В России всеобщая воинская повинность введена в 1874 г. Всеобщая воинская повинность была новшеством в Европе; но нечто подобное было в Афинах в V в. до Р.Х., когда была введена система обязательной военной подготовки с 18 до 20 лет (эфебия). Воинская повинность существовала в Японии в VII в. и существовала до IX, когда Япония перешла к политике самоизоляции. Однако эти и подобные примеры введения воинской повинности в древних обществах не имеют гомологий в последующем в связи с наступлением феодализма. 2000 лет в Европе не было этого института, и однако затем он возникает на протяжении 50—100 лет почти по всей планете.

Сходная «волна дат» связана с «таможенной технологией»: во Франции внутренние таможенные пошлины отменила Великая революция, в России они отменены Шуваловым при Елизавете, в 1753 г., а в Германии – в 1830-х годах. Самая крупная «волна дат» подобного рода связана с промышленной революцией. Так, для XIX в. важнейшим показателем экономического развития являлись железные дороги. В Англии взрыв строительства железных дорог приходится на 40—50е годы, в России – на 80-е и даже в большей степени 90-е годы, в Японии промышленная революция началась в 80-е годы XIX в.

Ряды схожих событий, таких, как таможенные преобразования или промышленная революция, нельзя свести к заимствованию одного предмета или производства, это – «культурные технологии». Большинство технологий XIX в. зарождалось в Англии и оттуда распространялось волной, срок прохождения которой через весь мир уменьшался со временем. То, что начиналось в Англии, скажем, в 30-е годы, появлялось в Германии в 50-е, а России достигало к концу века. В XX в. ситуация незначительно изменилась: все большее число «волн» начинается теперь в США, а не в Западной Европе, и время, за которое они достигают отдаленных стран, чрезвычайно уменьшилось. Но принципиальная схема явления остается прежней.

Распространение явлений этой группы объясняется просто – это заимствования. Заимствования как таковые – довольно обыденный пример морфологических соотношений в истории. Объекты организменного уровня контролируют свой состав, но чем менее целостен объект, тем легче он заимствует части иных объектов. Заимствования показывают степень целостности; ясно, что легкое заимствование сравнительно чужеродных частей говорит о малой целостности (следовательно, малой устойчивости) системы. В отношении общественного целого на ряде примеров мы только что убедились, что заимствования идут довольно легко, хотя и эта легкость относительна. Даже внедрение «выгодных» экономических и культурных технологий наталкивается иногда на немалое противодействие. Запад уже несколько веков пытается преобразовать мир Востока (или не-Запада: Азию, Африку, Южную Америку) на свой манер, внедряет в общественные целые этих регионов различные свойственные Западу части. Однако успехи достаточно скромны; внешнее, очень поверхностное уподобление достигнуто, но в целом можно сказать, что общества в достаточной мере традиционны и целостны, отдельные заимствования не переходят в трансформацию целого. Более того, и сами эти отдельные заимствования используются часто не так, как на Западе, а по собственным законам тех обществ, где они внедрены. Такова ситуация с важными для экономики заимствованиями. Что касается заимствований в других сферах, то в них процесс идет еще более противоречиво.

Обычно заимствованные явления гомологичны, это одно и то же явление в разных общественных целых. Ясно, что не все гомологичные явления являются следствием заимствования. Некоторые заимствования не гомологичны – заимствованное явление может занимать в новом целом иное положение, играть иную роль, и в таком случае для генеалогии именно данного явления важно указать, что оно заимствовано, но в истории целостного образования это новый орган, лишь аналогичный тому явлению, с которого он «копировался». В целом такие сходные внешне, но на деле совершенно разные события можно обозначить как события типа «деревянного аэродрома». Известна нашумевшая история времен второй мировой войны. После окончания войны американская летная часть, расположенная на одном из островов Океании, была перебазирована. Туземцы лишились выгодного для них обмена с щедрыми летчиками. Для возобновления торговых отношений они решили приманивать чужаков. Они выстроили точную копию аэродрома – с метеовышкой, взлетными полосами, домиками охраны и даже рация была с антенной. Но все это было сделано из дерева.

С особенной легкостью воспринимает заимствования сфера культуры, – но, разумеется, не любые, поскольку определенной целостностью культура, несомненно, обладает. По количеству заимствований (например, по языковым) обычно определяют степень взаимодействия культур. Легкость культурных заимствований обусловлена характером этой сферы, в которой уживаются самые разнородные явления, не теряя при этом автономности и самобытности.

Примеры заимствований становятся яркими, когда заимствованное очень чуждо объекту. Таков мужской костюм XII–XIV вв.: он следует силуэту рыцарского доспеха. В XVI веке во Франции произошла феминизация мужского костюма: в нем появилось декольте, мужчины стали завивать волосы, носить серьги, форма мужского головного убора уподобилась женскому. Второй раз сходное явление проявилось во Франции второй половины XVII в.: мода «Луи-ребенка» привела к тому, что мужчины поверх штанов стали носить юбки. В испанском костюме XV–XVI вв. феминизация зашла в определенном смысле еще дальше. В женском костюме в это время впервые появился корсет и вертюгарден (воронкообразный металлический скелет для юбки, не путать с кринолином, чехлом для юбки). В моде был пансерон (накладной живот), имитирующий беременность. Эта деталь костюма перешла и на мужскую одежду: военные-дворяне щеголяли в пансеронах и верхней одежде (колете), подчеркивавшей его формы.

Существуют и многочисленные примеры обратного влияния мужской одежды на женскую, и не только в XX в. Такое маскулинизирующее влияние является обычным состоянием в истории костюма, Маскулинизированным было женское платье Англии XVIII в., таковы женские брючные костюмы XX в. Явления такого рода при всей их внешней незначительности – симптомы глобальных социальных процессов, и потому интересны. Например, мода на ахроматическую (нецветную) одежду впервые возникла в Новое время, в XVI в. Это – симптом изменения душевной деятельности людей, произошедшей незадолго до того. Можно заметить, что сближения мужской и женской одежды происходят ритмично, примерно через век. Максимально они сближались в XVI, XVIII, XX веках, при этом в XVI веке мужская мода следовала женской, а в XVIII и XX шла маскулинизация женской одежды. Одно из объяснений этого явления состоит в том, что в эпохи, богатые войнами, костюмы становятся более сходными, причем женский следует за мужским, а в мирные времена костюмы начинают сильно отличаться. Правда, такое объяснение требует принять ряд очень сомнительных предположений. Скорее, эта периодичность связана с глубинными душевными процессами, идущими в народной жизни. Стоит только вспомнить, что после тысячелетий «власти мужского костюма» впервые сильная дифференциация костюмов произошла в XII веке и длилась примерно до XV. Эти века мирными не назовешь, но это была эпоха приближения Нового времени, эпоха Предвозрождения и Возрождения, по классификации историков искусства. Наступление Нового времени сопровождается растущим вниманием к полу, особым отношением к телу. Средневековье вовсе не было стыдливым временем (торжественная процессия по случаю вступления Карла Смелого в город предварялась шествием 12 голых девиц из знатных фамилий, олицетворявших добродетели), но вот воспаленным в сексуальном смысле оно точно не было. Иная ситуация возникает в XV–XVI в.; например, в мужском костюме в это время впервые сшиваются брючины (до того раздельные) и появляется гульфик, который носили снаружи брючин, напоказ, украшенный вышивками, а у богатых – инкрустированный драгоценными камнями.

Точно также симптоматичны предпочитаемые размеры частей тела. Самые банальные предпочтения относительно пропорций женского тела закономерно менялись век от века. Размер головы по отношению к росту в древней Греции составлял 1:7 (канон Праксителя), а к исходу Средних веков он плавно увеличился до 1:4,5. Пытаясь представить столь нереалистичные пропорции женщины, мы понимаем: от Греции к позднему Средневековью шла инфантилизация идеала женской фигуры. Далее можно видеть, как примерно раз в столетие, в рамках каждого целостного стилистического этапа, происходит сначала, при переходе к этому этапу, скачкообразное уменьшение этого индекса до 1:7 или 1:8 и дальнейший плавный рост до 1:5. Такие процессы шли в XVI в. во времена барокко, в течение рококо XVIII, ампира и романтизма XIX, наконец, то же самое было в XX веке: 1:7 во времена раннего конструктивизма и до 1:5 во время антимоды 70-х годов. Легко понять, что в идеале инфантильного взрослого человека, как в женских модах и даже мужских (мода «Луи-ребенка»), отражаются определенные душевные изменения, и наблюдается вековая ритмика таких изменений. Уже один этот пример из истории костюма подводит к представлению о «духе времени». (Понятие «дух времени» сформулировано в XVIII в. X. Мейерсом, затем Д. Тидеманом: так они выражали мысль о связи философии с политикой, правом, нравами – всей жизнью общества). Циклы такого же трудно объяснимого характера наблюдаются и в иных областях культуры. Так, некоторые музыковеды отмечают, что появление новых музыкальных идей («новая музыка»), изменения в понятии гармонии возникают циклически, примерно раз в 300 лет.

Когда мы выстраиваем ряды гомологичных явлений, – неважно, какого рода, будь это ряды технологических заимствований или ряды дат, характеризующих распространение какой-то моды, – мы сталкиваемся и с таким явлением, как отсутствие члена данного ряда на необходимом месте, или с отсутствием у явления, по прочим признакам гомологичного прочим явлениям ряда, какой-то важной части. Например, внимание русских историков с давних пор привлекал тот факт, что в отличие от множества стран Западной Европы в России не было рыцарства, которое придавало столь специфическую окраску западноевропейскому средневековью. В морфологической теории имеется специальный термин, описывающий явления такого рода – стерезис, лишенность целого какого-либо элемента, присутствующего у близких (гомологичных) целых.

Это понятие морфологической теории – стерезис (лишенность) – приоткрывает познанию двери в мир возможного. Каждый найденный стерезис – неосуществившаяся возможность, альтернативная история, след несбывшегося в реальном мире. Если бы рыцарство в России было, ее история была бы иной, более похожей на историю стран Западной Европы, и не было бы той России, которую мы имеем, а было другое историческое тело с другой судьбой и иными задачами. Черты этой иной судьбы можно различить, рассматривая развитие стран Западной Европы. Место России в истории тогда бы заняла другая страна, и решала бы те задачи, которые решает Россия.

Поэтому ясно, насколько важно корректно сформулировать представление о стерезисе, раз применение этого понятия к конкретной истории дает возможность в буквальном смысле идти по следам неосуществленных вариантов истории, понимать то, что произошло в действительности, более объемно, учитывая несбывшиеся и отвергнутые реальным развитием варианты. Альтернативная история, история «если бы», чрезвычайно соблазнительна, но является уделом фантастов. С помощью морфологической теории альтернативная история может стать предметом научного изучения.

Стерезис – не просто отсутствие чего-либо; это важная морфологическая черта явления, лишенного обычного для сходных явлений компонента. Ведь не представляет ничего интересного факт отсутствия баллистических ракет у аборигенов каменного века. А вот отсутствие рыцарства в странах Восточной Европы является важным фактором их развития – как факт отсутствия ног у змей является важной морфологической чертой этих рептилий по сравнению с ящерицами, которые устроены очень сходно, но ноги у них обычно присутствуют. Лишенность страны рыцарской культуры определяет стиль управления, особенности морального кодекса, многие важные черты культурной жизни, и даже накладывает определенные ограничения на способы хозяйствования: в странах без рыцарства купцы действуют иначе и промышленность работает иначе, чем в странах рыцарской культуры.

Стерезис бывает естественный и искусственный. Примером естественного стерезиса является отсутствие мифологии и героического эпоса у китайцев и арабов, отсутствие пейзажей в живописи и литературе Средних веков. В самом деле, даже на этой весьма ранней стадии развития Китая не находится следов развитой мифологии, нет и культа героев. Можно найти постепенно отмирающие следы древней народной религии, системы суеверий, распространенных среди социальных низов, но ничего похожего на величественные религиозные и мифологические системы Индии или Средиземноморья, и даже на религии народов Африки и Азии, мы в Китае не найдем. Это удивительное обстоятельство: не так уж много цивилизаций проживают свой век без религиозной системы; пожалуй, некоторой аналогией Китаю может послужить только арабская культура, где до создания мусульманства мифология не регистрируется.

Выдвигаются два объяснения этого загадочного отсутствия: либо китайская цивилизация настолько стара, что пережила свои мифы, забыла их в многотысячелетней истории, либо национальный характер китайцев иной, чем у «мифических» народов, к которым относятся, скажем, все индоевропейцы (эпос был широко распространен у индоевропейцев – от Махабхараты до Эдды). Поскольку археологические находки свидетельствуют об относительной молодости китайского очага цивилизации (сейчас принимается, что из пяти самостоятельно возникших древних центров цивилизации китайский – чуть не самый молодой), более вероятным представляется последнее объяснение. Рационализованный ритуал никогда не вытеснял из сознания китайцев мифологию, он всегда был в центре духовного мира китайцев и является «заменой» мифологии только в сравнительном аспекте: то место в духовном мире других народов, где располагается мифология и религия, у китайцев занимают культ предков и ритуал, в первую очередь – ритуал. Фантастика мифов о богах и героев не сочетается с рациональным практицизмом китайского характера. Можно предполагать, что формирование индоевропейских народов происходило именно в ту эпоху развития наций, когда возникали эпические сказания. Можно предполагать и иные объяснения – важно то, что эпоса как морфологического элемента культуры мы у определенных народов не находим.

Искусственный стерезис может быть результатом сознательного воздействия, но может быть и совершенно случайным. То есть стерезис входит в культурную форму, даже если появился случайно. Ю.М. Лотман приводит примеры стихов Пушкина, появившихся из типографских опечаток (поэт не стал править эти опечатки, утверждая их в составе произведения). Статуя Венеры Милосской является безрукой, что представляет собой значимый культурный феномен, хотя руки она утеряла в результате случайного с точки зрения эстетики события. Стерезис может играть самую разную роль, даже эмфатическую: отсутствующее явление подчеркивается в своей значимости. Такой пример приводит Д.С. Лихачев: в огромной картотеке Б.Л. Модзалевского, где зарегистрированы все, даже самые мелкие и незначительные писатели, нет карточки на Пушкина; это высшая оценка его творчества.

Явление стерезиса весьма широко распространено, но привлекает пока мало внимания. Всю область морфологических явлений, описывающих проявление стерезиса, можно назвать отрицательной морфологией. Это достаточно условное название, поскольку в самостоятельную ветвь морфологической науки стерезис не может быть выделен, так как он является необходимым компонентом анализа формы. Однако в силу малой изученности именно этой стороны ей в операциональных целях можно присвоить отдельное название. Более общим названием для части, которая отсутствует в данной форме, но без описания которой описание формы не может считаться полным, является название «мерой нулевой модальности».

Устанавливая взаимоотношения целостностей, мы создаем таксономию, а устанавливая взаимоотношения частей – мерономию, как об этом говорилось в гл. I. Изложением результата таксономии является перечень языков мира (а также система языков) или список видов животных (или иерархическая система таксонов). Результатом мерономии является описание строения этих животных с указанием соответствия частей одних животных – другим. Отдельным и достаточно сложным вопросом является вопрос о том, что мы считаем целостностью, а что – частью ее. Этот вопрос обычно считается самоочевидным, но на самом деле целое, то, что мы считаем целым, устанавливается в процессе исследования в зависимости от постановки задачи. Ведь целым мы называем то, что внутри себя связано сильнее, чем снаружи, отчего мы и можем нечто выделить из окружающего мира как целостный феномен. Но то, на какие именно связи мы будем обращать внимание, определяется исследователем и связано с его познавательным интересом. Поэтому можно сказать, что система выделяется исследователем; то, что является в мире объектом, целостностью, является таковым потому, что мы принимаем именно это за целое в своих познавательных интересах. Как только определено целое, потенциально заданы его части. Поэтому при заданном целом удается достигнуть инвариантного понимания различных способов расчленения целостности. Тем самым мерономическая процедура не является объективной, не является она и целиком субъективной (произвольной): она интерсубъективна. Таксономическая процедура может рассматриваться как объективная, поскольку здесь мы соподчиняем объекты классам, не задаваясь содержательными вопросами о целостности самих объектов.

Итак, изучая объекты, мы сравниваем их и располагаем в ряды, объекты в которых сходны по каким-то частям, полагаемым нами значимыми. В каком же месте образуется понятие стерезиса? Эти объекты устроены сходным образом, они различаются только отдельными достаточно второстепенными частями. Рассматривая эти объекты, эти формы, мы можем выделить общую совокупность частей, ту содержательную часть, которая объединяет все эти объекты, из-за чего мы и признаем их сходными. Можно выразить это следующим образом: при изучении сравнительного аспекта явлений, мы выделяем (неважно, насколько осознанно) некоторые типы, некоторый нормальный состав явлений, и некоторые уклонения, когда явления, в основном похожие на большинство других, лишены определенных свойственных им черт. Тем самым, если мы хотим описать конкретную форму, мы делаем это указанием на тип, к которому она относится, на нормальный состав ее частей, и указанием на ее отличие от других сходных форм. Часто возникает ситуация, когда это отличие формулируется отрицательным образом, когда части, по которой мы производим сравнение, у объекта нет. Например, мы можем классифицировать бабочек по рисунку на их крыльях и топологии жилок на них, но вот нам встречается бабочка, у которой нет крыльев. Заметим, что это не просто отсутствие, а лишенность: мы знаем, что у большинства бабочек крылья есть, что это нормальная часть строения бабочки. Мы ведь не обращаем особенного внимания на факт отсутствия крыльев у дождевых червей, а вот бескрылая бабочка характерна именно этой своей бескрылостью. Отсюда и возникает понятие стрезиса, лишенности чего-либо должного. Это указание на лишенность достигается указанием на форму более высокого иерархического уровня – тип рода. Именно потому, что конкретные формы оказываются вариантами более общей формы, отсутствие у конкретной формы какого-либо свойства, присущего общей форме, можно назвать стерезисом (лишенностью).

Так, в языках, имеющих артикль, можно ввести понятие нулевого артикля – когда отсутствие артикля перед существительным (и определенного, и неопределенного) обозначает неприменимость характеристик и того, и другого артикля в данной ситуации. Это является не отсутствием указания на качество, а конкретным указанием на наличие любого качества определенной модальности, кроме двух его состояний (определенного и неопределенного – во французском языке un и le). Точно так же систему глагола в семитских языках можно описать вполне последовательно через представление о стерезисе. Дело в том, что времена в семитских языках лишь весьма отдаленно соответствуют привычной для романо-германских языков схеме. Ситуация оказывается скорее такой, что спряжение семитского глагола показывает, какому времени наиболее не соответствует действие, описываемое данным глаголом, какое значение из всего спектра временных форм заведомо должно быть отвергнуто.

Со стерезисом приходится сталкиваться и при описании исторических событий. Например, вторжение Лжедмитрия I с польскими войсками в Россию происходило очень странным образом. Поляков была горстка, в собственно военном аспекте они не могли противостоять огромному государству Годунова. В военном смысле это была типичная авантюра. Однако Лжедмитрий победил, и уже современники событий писали, что он победил не благодаря своей силе, а благодаря политической слабости режима Годунова («Яко комар льва порази…»). Годунов не был «богоданным монархом», существовала сильная оппозиция его правлению. В то время душевная жизнь людей была такова, что требовала законного монарха старой, традиционной династии. Это было время, когда люди еще были душевно связаны с правящей семьей; подобное явление было значительно сильнее в прошлом, ко времени Грозного это душевное явление уже редуцировалось, а в современную эпоху оно исчезло, и потому теперь мысли о восстановлении Романовых являются атавизмом. Но в XVI веке это чувство в народной душе было еще живо, поэтому в идеологическом плане режим Годунова представлял собой «дырку» в системе. Победа Лжедмитрия произошла слабостью его противников; именно так ведет себя «дырка» в сложной системе: она «засасывает» структуры, пытается восполнить недостающее, забирая что подвернется со стороны. Выбора по этому направлению система лишена: если бы она могла выбирать, это бы и означало, что она структурирована в данном аспекте и «дырки» нет. Неструктурированная же в данном аспекте система «глотает что попадется». Одна «дырка», разумеется, существовать не может, существует система, поддерживающая свою структуру и тем самым стабилизирующая также и «дырку». Тем самым победа Лжедмитрия над государством Годунова была явленным в истории следствием стерезиса.

Если вглядеться в начавшиеся при Лжедмитрии I преобразования, они изумляют сходством с первыми шагами петровских реформ (потешные полки нового образца, самостоятельное поведения бойкого монарха, неприязнь к традиционному укладу и проч.). Можно сказать, что Петр был гомологом Лжедмитрия, пришедшим через век, но уже изнутри России. Сходство усугубляется до символа тем обстоятельством, что Лжедмитрий старательно копировал Дмитрия, был подготовлен играть его роль, вжился в нее до самоотождествления. Сам же Дмитрий, как известно, страдал эпилепсией – как и Петр. В определенном смысле Петр был новым явлением Дмитрия, но более подготовленным. «Дырка» была заштопана; преобразования, необходимые стране, производил именно законный монарх традиционной династии. Не раз отмечалось, что успех петровских реформ был обеспечен в основном именно его легитимностью как монарха.

Сходный пример действия стерезиса, а не фигуры, проявился в Великой русской революции. Культурный и идеологический вакуум возник в России к 1917 году. Именно этот вакуум засосал в себя большевистскую идеологию – не потому, что она отличалась какими-то особенно положительными чертами, а потому, что она была, а пустоту надо было заполнить. Несмотря на ряд мощных причин, детерминировавших развитие России в сторону революции, даже в начале XX века, даже в 1917 году не было неизбежным то, что реально произошло. В России в канун революции не было именно «классов», заинтересованных в падении существующего режима. Все социальные слои были недовольны существующим положением дел, но все они были настолько зависимы от режима, что не желали «всерьез» его разрушения. Дворянство ждало помощи от сильной монархии в постигших его бедах, крестьянство ожидало от «батюшки-царя» земли, буржуазия, завязанная на государственные монополии, проникала в правящие сферы, но не мыслила себе жизни без них. Идеологический вакуум, отсутствие идей о том, как разрешить тяжелейшее положение, в котором оказалась Россия, привел к революции и тирании, а вовсе не «объективное» положение дел. Сейчас, в конце тысячелетия, мы снова имеем культурный вакуум, который должен быть заполнен. И какую идеологию на этот раз затянет разверзшаяся дыра в культуре? Именно на этом примере мы видим стабилизацию «дырки» системой. «Дырка» есть ничто и как таковое не существует, однако устройство данной системы может поддерживать «дырку» и придавать ей черты структурности, какого-то поведения. В 1917 году в результате идеологического вакуума, «дырки» в духовной сфере государства произошло изменение системы; через 73 года это изменение было отвергнуто – и система в значительной мере вернулась к предыдущему состоянию с той же по характеру своему «дыркой».

Мировоззрение общества может быть самым разным – от коммунизма и фашизма до американской мечты. Осмысленное представление об окружающем мире требуется сейчас с особой силой. Дать такое представление может только культурная жизнь. От мировоззрения «вниз» идут обычаи и нормы поведения людей, особенности межличностных контактов. Космос общественной жизни заполняется эманациями общественного мировоззрения, творимого культурой. Связность идеологической системы давно осознана, и потому ведутся так называемые «информационные войны». Результаты их оказываются отнюдь не только информационными.

Этот раздел мы начали с примера стерезиса рыцарства в России. Рыцарство является одним из важных органов западноевропейской цивилизации, прежде всего ее культурной жизни; чрезвычайно важным оказывается для истории страны отсутствие или наличие в ней рыцарства. Исчезновение рыцарства маркирует собой значительный рубеж в истории. Как известно, рыцарство исчезло в XV, XVI вв., с наступлением Нового времени. Обычно утверждают, что порох и пушки уничтожили рыцарство: начиная примерно с 1450 г. применение осадной артиллерии сделало оборону замков бессмысленной, а рыцарь без замка как лапоть без ноги, – не жилец.

Однако можно вспомнить развитие сходного явления, – японских самураев. Самураи с их особой культурой не исчезли с началом века пороха; напротив, очень многое характерное для самурайской культуры развилось только в следующие века; несмотря на господство огнестрельного оружия, этот общественный слой не исчез, развивался, и до сих пор в значительной степени именно под влиянием культуры самураев Япония развивается именно таким путем, который мы наблюдаем. Дух самураев не умер в Японии. Значит, и падение рыцарства мы не имеем права объяснять только материальными условиями, только развитием огнестрельного оружия и появлением иных типов войск. Можно заметить, что с морфологической точки зрения нас может не интересовать причина исчезновения рыцарства. Важным является сам факт наличия или отсутствия этого феномена в устройстве того или иного общественного целого. Благодаря таким фактам стерезиса мы можем с большими основаниями утвердить сходство одних явлений и убедиться в различии других. После этого у нас появляется возможность глубже понять устройство интересующего нас явления; мы поймем не просто причину того или иного события (причина – вещь недорогого стоящая, причин всегда можно найти много), а увидим движение событий, динамическую закономерность возникновения именно таких явлений, именно определенным образом воплощающих

Прежде чем завершить рассмотрение данного раздела, посвященного широко распространяющимся волнам заимствований некоторых явлений в жизни общества, надо обратиться к еще одной особенной группе заимствований.

Вестернизация есть процесс уподобления различных обществ западному типу общества. В морфологическом понимании истории этот процесс выглядит как рост числа явлений, сходных с западными, т. е. рост числа аналогий и гомологий. Вестернизация может быть поверхностной, с сохранением традиционного ядра культуры и общественного устройства (такова вестернизация Японии и Китая), а может быть глубокой, связанной с существенным уподоблением обществу западного типа (такой была вестернизация Германии). Важно заметить, что почти во всех случаях вестернизации она является (по крайней мере на первых этапах) более или менее поверхностной, что связано с самыми общими закономерностями развития сложных систем, в том числе и таких, как общества. В любом процессе заимствования и уподобления система сохраняет преемственность, а значит, большое количество существенных сходств с предыдущим состоянием. Если же преемственность не сохраняется, следует говорить о гибели прежней системы, гибели общества данного типа, и о появлении на его месте нового общества. Таков пример глубокой вестернизации североамериканских индейцев.

Теория вестернизации (модернизации) была разработана в связи с развитием Японии в XIX–XX вв. Однако в дальнейшем выяснилось, что заимствование западного образа жизни и приспособление к западным технологиям имеют значительно более широкое распространение. Япония дает очень чистый и красивый пример успешной вестернизации, но были и другие примеры – вестернизации когда-то подверглась Франция (в очень слабой, по сравнению с Японией, степени), затем Германия – также весьма неотчетливо, и, наконец, Россия. Ситуация «восточная страна перед волной вестернизации» повторялась много раз. Можно найти великолепные примеры изоляции, которые демонстрируют замечательно глубокие и неожиданные сходства. Так, Византия XI, XII вв. замкнулась перед «Западом», как и Япония XVI–XVIII вв. В Византии «изоляционизм» выражен несколько слабее, поскольку сам Запад был еще не вполне вестернизован, да и традиционные (а также географические) связи с «Западом» у Византии были не в пример сильнее, чем у Японии.

Пожалуй, первой (в Новое время) страной незападного типа, столкнувшейся с проблемой вестернизации, была именно Россия. Вестернизация не ограничивается поверхностным заимствованием техники, она включает широкий спектр реакций реагирующей системы на сильное внешнее воздействие. Специфика процесса вестернизации определяется в первую очередь не характером западного влияния, а особенностями страны или региона, претерпевающего данное воздействие. Результат вестернизации в большей степени связан с предшествующими стадиями развития вестернизуемой страны, чем с предметной областью заимствований. Короче, вестернизация представляет собой сильное стрессовое воздействие на историю и культуру страны, но если ситуация не заканчивается гибелью вестернизуемой культуры, то всегда можно утверждать, что вестернизованная страна сильнее связана преемственными связями со своим до-вестернизационным прошлым, чем с теми регионами, откуда она получила заряд западной культуры. Поэтому число вариантов вестернизации определяется типами вестернизуемых культур в гораздо большей степени, чем случайными удачами и неудачами на пути самой вестернизации. Фактор преемственности в любой истории развития более значим, чем факт изменения, в частности – модернизации.

Петр был, может быть, первым вестернизатором Нового времени; вестернизация Германии происходила относительно легко, и впервые Запад столкнулся с достаточно отличающейся от него по типу культуры страной именно в России. Петр первым заложил основы самого типа строительства европейской цивилизации в неевропейской стране, и потом этот тип неизменно повторялся – вплоть до чудаковатых и ненужных заимствований внешних черт культуры, взятой за образец, – было такое и в Турции, и в Японии, и в Китае. Величайшей победой Петра было то, что он провел этот процесс до конца – не превратил Россию во вторую Германию, это невозможно, но сделал Россию настоящей европейской страной, не поверхностно европеизированной, а европейской. Как кажется, больше ни одному правителю и ни одной стране такое не удалось. И все же отставание России имела место, и европеизация России, проведенная Петром и его наследниками, почти не коснулась того крайне важного аспекта, по которому наблюдалось основное отставание.

Отставания в этом аспекте, пожалуй, и невозможно было избежать. Я имею в виду отставание в развитии индивидуализации человека, что проявляется в меньшей правовой культуре, отклонениях в области экономической жизни, иначе, чем у западного человека, устроенном чувстве свободы и ином понимании смысла собственной личности. Здесь, опять же, важно не выставить знак – отставание это или благое сохранение древних порядков, – а выявить факт.

Выше уже отмечалось, что явления культуры по самому своему существу имеют локальный характер. То изменение культуры (и не только культуры), которое характеризует Новое время, имеет своим центром Западную Европу и постепенно затухает к Востоку. Россия по своему месту в этом градиенте не могла стать «такой же» правильной и правовой, как Англия или Германия. Отставание в области душевнодуховной, в области внутренней культуры, совместилось с чрезвычайно быстрым развитием России в политической и, частично, экономической сфере.

Общая схема вестернизации, как она выглядит на примере Японии или Китая, такова: (1) политика изоляции от вестернизующего влияния чужой культуры; (2) попытка заимствовать вооружения, не изменяя основной тип культуры; (3) поражение в военном конфликте; (4) реформы в политике и экономике по западному образцу, достаточно поверхностные по своему характеру; (5) милитаризация политики и экономики, образование тоталитарного государства с националистическими лозунгами; (6) медленное преобразование к менее тоталитарному режиму. Путь России имеет общие черты с таким процессом вестернизации, но именно начальный период вестернизации России, связанный с реформами Петра, выглядит совсем иначе, чем сходные примеры на Востоке. Напротив, та ситуация, которая сложилась в России конца 90-х годов XX века, несколько напоминает указанную схему (результат очередной волны вестернизации в России), а самое начало русской вестернизации было иным. Первые три этапа вестернизации пройдены мгновенно, в течение первых лет царствования Петра (а в Китае этап (2) длился более 30 лет, в период царствования императрицы Цыси из маньчжурской династии). Собственно петровские реформы начались сразу с (4) пункта. При этом решение оказалось успешным: Россия вошла в число ведущих держав мира, не потерпев при этом, в отличие от Китая и Японии, серьезных поражений в войнах.

Россия – первый успешный пример крупной вестернизации в истории. Другое дело, что история на этом не закончилась и победитель в одной из схваток не может почивать на лаврах: встретились другие задачи, связанные, в частности, с новыми волнами вестернизации, и при их решении Россия потерпела сокрушительное поражение – хотя и не разгром. Успешность первой вестернизации была внешней, внешнеполитической: Россия стала мировой державой, важнейшим фактором мировой политики и т. д. Это состояние, в сущности, не утеряно и в дальнейшем, однако на первое место по значимости вышли не внешние, «парадные», а внутренние задачи жизни страны. Одной из таких проблем стала судьба «интеллигенции», «уникального» русского социального слоя, кардинально отличающегося от «белых воротничков», «интеллектуалов» Запада. Уникальность русской интеллигенции в том, что она первой появилась на свет из гомологичного ряда социальных групп (как указал Г. Померанц). Интеллигенция – это вненародный, не связанный с традиционной культурой слой, возникающий в стране в результате вестернизации. Русская интеллигенция долгое время была уникальным явлением, не сознавая этого, а когда начались разговоры о ее уникальности, уже народились китайская, малайская, филиппинская, индонезийская и прочие виды интеллигенции. При этом граница раздела интеллигенции и народа тем резче, чем дальше страна от Запада, чем сильнее те преобразования, которые ей предстоят в процессе перекраски под западный образ жизни. Так что российской интеллигенции пришлось труднее прочих – она была первой, и легче других – она минимально отстояла от запада и разрыв с народом был не столь велик, как в случаях еще более восточных интеллигенций.

Вестернизация идет волнами, по мере развития западного общества все новые волны вестернизации проходят по ткани мировой истории. В целом последующие волны вестернизации углубляют этот процесс, общества становятся все более сходными, но это вовсе не общий закон, и процессы этого рода не аддитивны – иногда встречаются весьма сложные взаимодействия результатов различных этапов вестернизации. Примером такой сложной многоэтапной вестернизации является история России.

Ядро западных стран, которое служит образцом при вестернизации, постепенно расширяется. Когда-то единственной (в Новое время) «западной» страной была Англия, вскоре к ней присоединилась Франция, затем Германия и многие другие страны Европы. В дальнейшем уже вся западная Европа целиком выступала в качестве образца при вестернизации, и переход со «сценария» на «сценарий» (уподобления той или иной европейской стране) проходил сравнительно легко: так, Япония сначала подражала Голландии, затем – Франции, потом – Англии, упорно – Германии, и наконец – после поражения в войне – надолго и всерьез начала подражать Соединенным Штатам. После стран Центральной и отчасти Южной Европы к «Западу» присоединились Россия и США, хотя и совсем по разному. США образовались при переносе общества западного типа на место погибших местных обществ, т. е. посредством завоевания, а Россия дала первый пример успешной вестернизации крупного общества, устроенного изначально не по типу западноевропейских обществ.

Процесс вестернизации оказывает обратное влияние и на западные общества. Эти обратные влияния также весьма многосторонни. Можно долго перечислять отдельные культурные влияния Востока на западную культуру в процессе вестернизации (йога, дзен-будцизм, восточное искусство); можно обратиться к более масштабным феноменам размывания западной культуры под влиянием расширения «Запада». Это, например, массовая эмиграция на Запад из стран Востока, создание на Западе анклавов чужеродного населения – и встающие в этой связи проблемы образования. Многие страны Запада (Швейцария, Швеция и некоторые другие) тратят немалую долю бюджета на «вестернизацию» осевших в этих странах наемных рабочих и служащих – турок, сербов, выходцев из мусульманских стран Африки. Иногда в этой связи у западных культурологов возникают даже пессимистические прогнозы о том, что Запад задохнется, что западная культура погибнет, чрезмерно «разбавленная» иммигрантами.

Вестернизация является весьма сложным процессом. С одной стороны, вестернизующие влияние в подвергающихся им регионах вызывают противодействие, определенную реакцию, которая стремится избавиться от результатов вестернизации. При этом обычно эти реакции против вестернизации и являются основными действующими стимулами вестернизации, то есть зачастую почти весь процесс вестернизации страны исчерпывается реакцией на вестернизацию. Пытаясь противодействовать влиянию Запада, местные культурные слои как раз и вносят вестернизующее влияние в местную культуру. С другой стороны, каждая вестернизация сопровождается ориентализацией Запада, обратным влиянием культуры Востока на Западе. Действие всегда равно противодействию, однако это не значит, что развитие стоит на месте. Когда мы идем, сила реакции опоры на наши ноги равна той силе, с которой мы попираем землю, и без этой силы реакции опоры мы не могли бы ходить. Точно так же можно видеть, что сильнейшее влияние Востока, являющееся противодействием вестернизации, делает процесс исторического развития значительно сложнее, чем простая логическая схема, но не препятствует самому факту развития. Запад с XVIII, XIX вв. затоплен китайскими, тибетскими, японскими влияниями, западная культура сейчас в значительной степени погребена под напластованиями восточных слоев. Это далеко не безобидный и не безболезненный для западной культуры процесс, тем не менее, не делает Запад Востоком.

Такие вчленения восточных по происхождению явлений в западную культуру (или иные сферы общественной жизни) относятся к особому классу морфологических явлений, которые мы находим в истории, – это химеры. Химерой можно назвать любое целостное образование, в котором смешиваются черты различных типов организации. Вестернизация во множестве порождает химерные исторические тела. Так, современная западная система образования является химерой, поскольку в типично западную схему образования прочно входит восточная по своему происхождению система экзаменов. Непоследовательные и отрывочные вставки западных элементов в восточную культуру, во множестве встречаемые в вестернизуемых странах, также являются химерами. Правда, надо осознавать, что о химерах имеет смысл говорить только в случае достаточно целостных образований. Когда зоологи с помощью определенных методов смешивают клетки двух видов животных и в результате получают одно животное, один организм, который несет характерные черты обоих видов, когда у этого организма одни участки тела устроены образом, характерным для одного вида, а другие – характерным для другого, такое животное вполне имеет смысл называть химерой. А вот кучу мусора называть химерой бессмысленно. Поэтому говорить о химерах в истории стоит только тогда, когда мы имеем дело с достаточно целостными историческими телами, с целостными культурными образованиями или правовыми механизмами. При этом следует иметь в виду, что уровень целостности исторических тел ниже, чем у живых организмов. Исторические образования с гораздо большей легкостью включают в себя чужеродные элементы, чем живые организмы, поэтому практически в любом обширном культурном явлении можно найти следы давних заимствований из иной культуры, так что «охота за химерами» – дешевое развлечение. Указание на химерную природу исторического явления имеет смысл только в том случае, если это явление обладает высокой целостностью, а чужеродное заимствование, которое и служит основанием для характеристики этого явления как «химеры», произошло сравнительно недавно и еще не стало органической частью явления.

Рассматривая таким образом процессы вестернизации, мы встречаемся с чрезвычайно сложными рядами явлений, множественными системами заимствований и последующих влияний этих укоренившихся заимствований, с действиями и противодействиями, причем действия и противодействия могут иметь место в совсем разных сферах общественного организма. Например, совершенно очевидным является факт, что Запад влияет на страны Востока преимущественно в сфере экономики, а ответное влияние Востока происходит преимущественно в сфере культуры. Запад завоевывает Восток экономически и влияет на восточную культуру из тех ее сфер, которые соприкасаются или зависят от экономического устройства общества; Восток же, напротив, активно проникает в западную культурную жизнь и влияет на те учреждения западного общества, которые в большей степени связаны с культурой. Вся эта сложная картина процессов и образует явление вестернизации, так что сравнение вестернизаций в разных странах и в разные времена – очень нетривиальная задача. Почти единственное, что можно сказать обо всех вестернизациях, что в определенном смысле они распространяются из какого-то центра к периферии, из определенного культурного региона на окружающие области.

То, что для явлений вестернизации характерна, в определенном смысле, центральная симметрия, то, что есть некий центр, культурный образец, по мере отдаления от которого заимствования становятся все более частичными, происходят все медленнее, – эта черта вестернизации самым существенным образом отделяет ее от простых заимствований в технической и хозяйственной сфере жизни. Как и эти отдельные заимствования, вестернизация распространяется в виде волны – потому что вестернизация есть некоторая совокупность заимствований. Но в силу своего структурного характера вестернизация ведет себя иначе, чем всеприменимые и универсальные заимствования отдельных черт хозяйственной жизни или сферы управления. При вестернизации заимствуется огромный комплекс явлений, связанный не только с хозяйственной и частично с правовой, а со всеми сторонами жизни общества. Именно вовлечение в вестернизацию культурной компоненты, по основам своим локально распространимой, и делает явление вестернизации в целом явлением с центральной симметрией, быстро затухающей волной преобразований общественной жизни.

Вестернизацию можно рассматривать как частный случай более общей категории явлений – как крупный массив заимствований в различных сферах общественной жизни. Правда, существенным для вестернизации является то обстоятельство, что это не отдельные заимствования, даже многочисленные, а целая система, имеющая глубокие внутренние взаимосвязи. Вестернизация, как уже говорилось, может кардинально изменить общество, которое включилось в этот процесс.

Вестернизация как таковая есть вовлечение обществ в орбиту западной цивилизации, и применяется этот термин к явлениям, относящимся к последним векам второго тысячелетия после Р.Х. Существует и другой термин – модернизация, вовлечение обществ традиционного уклада в «современный» тип хозяйствования и управления. Более общий по названию, этот термин применяется как синоним вестернизации, поскольку в сегодняшнем мире «современное» общество – это общество западного типа.

Значит, и «вестернизация», и «модернизация» могут наблюдаться с того момента, как возник Запад. Чтобы избежать дублирования терминов, можно закрепить за словом «модернизация» несколько иной смысл – в любом историческом срезе модернизацией мы будем называть процесс широкого уподобления обществ предыдущего, традиционного уклада модернизованным обществам нового типа, распространяющегося в данную историческую эпоху. Тогда вестернизация будет частным случаем модернизации, наиболее хорошо изученным и лучше всего нам известным. Вестернизация как частный случай модернизации при внимательном рассмотрении оказывается процессом распространения области Новой истории на все новые регионы. Общества, не вовлеченные в этот процесс вестернизации или вовлеченные в слабой степени, не относятся к Новой истории. У нас на глазах происходит пространственное расширение исторической эпохи.

Однако в прежние исторические эпохи шли и другие процессы модернизации. В силу меньшей связности человечества в те эпохи эти процессы были не столь отчетливы, как современная нам вестернизация, но все же и их следы можно разыскать. Так, древнее историко-философское противопоставление Ирана и Турана отражает одну из очень древних волн модернизации – «иранизацию», переход от кочевого образа жизни к оседлому. Широко обсуждаемое явление «городской революции» также относится к одному из периодов древней модернизации. Подобным образом распространялись египетская, древнеперсидская, древняя индийская исторические эпохи. Все исторические периоды возникают локально, в некотором центре, а затем волны исходящего из них влияния (модернизации) распространяются на соседние регионы, вовлекая и их в новую эпоху. Поэтому общим термином для таких процессов можно считать «модернизацию», которая в наше время проявляется как «вестернизация».

Можно считать, что вестернизация впервые появилась в Новое время, когда Запад стал очень сильно отличаться от окружающих его обществ. Однако есть серьезные основания считать, что основные черты Запада возникли гораздо раньше, что начало Запада связано с классической Грецией. Действительно, то, что мы называем теперь «западным обществом», развилось из зачатков, впервые проявившихся в Древней Элладе. Именно с появлением греческой цивилизации можно начать говорить о появлении Запада, а значит – о вестернизации. В таком случае первую из вестернизаций следует называть эллинизацией; только более древние процессы этого класса относятся к другим типам модернизации. Сама же вестернизация может быть подразделена на два этапа – эллинизацию и собственно вестернизацию Нового времени.

Походы Александра Македонского и возникшая в результате культура эллинизма расширили область действия греко-латинской эпохи. Модернизация совсем не обязательно означает прямое завоевание других стран или утрату ими своих особенностей. Скорее происходит усвоение стиля новой эпохи; эллинистическая Индия или Персия, Египет и проч. не стали двойниками Македонии или даже Рима. Однако по мере того, как стилистические напластования в данной модернизируемой культуре становятся все мощнее, общество в целом начинает вести себя в соответствии с типом, из которого взяты стилистически заимствованные черты. Эллинизированный Египет не пережил Рима. Продолжением первой волны вестернизации послужила латинизация – пришедшее на смену греческому влиянию влияние римской культуры. Затем в Средние века происходило своеобразное накопление сил, и начиная с Нового времени на мир обрушились новые волны вестернизации, значительно более мощные, чем прежде.

На то, что все эти знаменитые культурные эпохи – эллинизация, латинизация, распространяющееся влияние европейцев (начиная с XVI в.) на весь мир, что нашло отражение в колонизации – являются вариантами одного явления (вестернизации), указывает общая структура происходящего. Согласно описанию, данному Померанцем (1990) для вестернизации XX века, в результате вестернизующей волны образуется слой «интеллигенции» – верхов общества и наиболее образованных групп, сильнее затронутых западным влиянием, и «народ». Это уже не прежний народ, выделяемый по признаку этничности. Это народ, противопоставленный интеллигенции; народ традиционный, составляющий большинство, «необразованный» (не приобщенный к западной культуре). Если мы взглянем на эллинизацию, происходившую в последние века перед началом Новой эры, то увидим, что в результате эллинизации возникала следующая картина. Верхушка местного азиатского общества, вовлеченная в административный аппарат империи наследников Александра Македонского, а также греческие поселенцы, проживающие преимущественно в городах, составляли эллинизированный слой. Они назывались «эллинами», независимо от происхождения. Еще в предшествующую эпоху классической Греции греком в греческой культуре считался не только этнический грек, но любой человек, получивший греческое воспитание (другое дело, что таких людей было относительно немного). В новых условиях распространения эллинистической культуры на огромные пространства Африки и Азии эллином стал называться любой человек, в той или иной степени подвергшийся эллинистическому влиянию. Остальное население (преимущественно сельское) придерживалось традиционного уклада и было значительно слабее охвачено эллинизацией. Эти сельские неэллинизированные области назывались «хора». То есть в результате эллинизации в неевропейских обществах возникли новые слои – «эллины» местного происхождения и хора, остальной народ. Последовавшее затем римское влияние еще усугубило ситуацию, «ромеями» называли римских подданных и подвергшихся латинизации людей независимо от их этнического происхождения.

Что же явилось результатом эллинистического влияния на Востоке? Взглянув на печальную судьбу современной вестернизации, которая не способна окончательно «переварить» традиционные общества Азии, Африки и Южной Америки, можно усомниться в том, что вестернизации могут иметь успех. Подвергшиеся эллинизации области Азии и Африки остались неевропейскими, что очевидно теперь, через две тысячи лет. Персия и Египет не вошли в состав европейских стран, хотя подвергаются вестернизации уже тысячелетия. Можно ли полагать, что вестернизации не имеет крупных исторических последствий, и ее эффект сводится только к появлению национальной вестернизованной интеллигенции, которую «народ» (хора) ненавидит и спорадически режет? Или мы все же сможем отыскать крупные исторические следствия вестернизации?

Результаты вестернизации, тем более с включением в этот процесс предшествующих волн (эллинизации, латинизации) – слишком объемная тема, чтобы развертывать ее здесь. Результатом первой вестернизации – эллинизации – явилась, в частности, и ориентализация Римской империи, широчайшее проникновение восточной культуры и восточных культов далеко на Запад. Тем самым рассмотрение даже первой, еще довольно слабой вестернизации должно захватывать не только мир Востока, но и всю ойкумену Запада. Однако можно затронуть один очень интересный аспект этого процесса, связанный именно с эффектом вестернизации.

Достаточно очевидно, что большинство людей ждет от истории прогнозов, которых та отчаянно не дает. Но при этом прогнозы возможны не только относительно будущего, но и относительно прошлого, и по этому поводу родился даже самостоятельный термин – альтернативная история. Эта пока еще вполне ненаучная область знания, существующая скорее в фантастической литературе, нежели в исторических трудах, призвана рассказать, что было бы, если бы… Представляется, что осмысление результатов первой вестернизации (эллинизации) приводит именно в область альтернативной истории.

С одной стороны, результат вестернизации ничтожен. Через две с лишним тысячи лет даже ближайшие к Европе средиземноморские страны не могут быть причислены к «Западу». После надежд, вызванных успехами мощнейшей волны вестернизации XIX в., XX век продемонстрировал (Иран), что в основе своей эти общества относятся скорее к традиционному Востоку, чем к Западу. Что можно заметить с другой стороны? Области, о которых идет речь, т. е. те регионы, которые подверглись когда-то эллинистическому влиянию и затем все вновь и вновь вестернизовывались, сейчас являются регионом распространения мощнейшего конкурента христианства среди мировых религий – ислама. Именно ислам является сейчас силой, цементирующей традиционные общества (хору) в их противостоянии «тлетворному влиянию Запада».

А как бы выглядела данная ситуация, если бы вестернизации не было? Если бы Запад был изолирован в Европе, а эллинизма и последующих вестернизующих волн не последовало бы? При некотором углублении можно заметить, что ислам является очень вестернизованной религией; при всем его антиевропеизме ислам – во многом западная религия. Он выглядит Востоком в своем противостоянии Западу, но при сравнении с действительно восточными религиозными системами в нем очевидно сильнейшее влияние вестернизующих импульсов. Ислам с этой точки зрения выглядит как определенная ступень; душевная жизнь людей, уже не относящихся к собственно Востоку, но еще в недостаточной степени вестернизованных, протекает таким образом, что для них наиболее близким оказывается мусульманство.

Если бы вестернизации не было, если бы эллинизм был действительно бесплоден – или если бы вообще не было ни восточного похода Александра, ни последующей эллинизации Востока, – не было бы и ислама. В том регионе, где сейчас владычествует ислам, была бы распространена иная религия. Точно так же, как сейчас области, захваченные исламом, охватывают Европу гигантским полукольцом, Европу охватывало бы иное религиозное течение. При анализе потенций различных религий можно видеть, что это была бы религия бон, распространенная сейчас в некоторых районах Тибета.

Согласно определению современных исследователей, bon-pa – глагол, означающий чтение наизусть (молитв, гимнов), бонец – тот, кто читает (молитвы) наизусть (Кузнецов, 1998). «Тибетская вера – это вера учителя Шенраба. Взывая к богам, совершать кровавые жертвы» ((Сhoskyi-grags-pas brtsams-pa…, р. 565, цит. по Кузнецову, 1998, с. 190). «Бон – это бог, рожденный из центра свастики, бон – это жрец, рожденный из центра свастики». Бонская свастика – юндрун – представляет собой крест с изогнутыми концами; этот символ имеет отношение к солнцу. Бонская религия, хотя сейчас она распространена очень локально, на деле обладает очень высокими прозелитическими потенциями. В бонскую веру может войти любой человек и любой бог (бон политеистичен), а также «любой дух, бес, демон может войти в нее на общих основаниях, и нет, таким образом, ни обиженных, ни отверженных» (Кузнецов, с. 191). Единственное условие – признание бона главной религией, подчинение ему. С точки зрения бона, все религии представляют собой одно и то же, только в разных видах. В далекие времена около последних веков перед Новой эрой бон вел себя достаточно активно, влияние бона все ширилось. Сейчас, глядя на сегодняшний бон, в это трудно поверить, но прозелитические потенции бона никак не меньше, чем у сегодняшнего ислама – а, возможно, и больше.

Родиной бона можно считать Иран и Согдиану, ту же Переднюю и Центральную Азию, где так уверенно закрепился впоследствии ислам. Истоки бона установить затруднительно, тибетские источники пока плохо изучены, однако в V–VI вв. до Р.Х. бон входил в число группы близких религий Передней Азии. Подобно тому, как иудаизм, христианство и ислам являются в определенном отношении близкими религиями, так бон близок к религии магов, хотя и значительно отличается от нее по множеству важнейших черт. На восток бон отбросило сначала развитие зороастризма (Херцфельд (Негzfeld, 1938) высказал мнение, что Ксеркс («Антидэвовская надпись») боролся с восстанием магов – этот сюжет имеет параллель в истории бона), затем – эллинизация Востока, совершившаяся благодаря деянию Александра. Но потенциал распространения бона был еще велик, поскольку существовали обширные области, ожидающие новой религии. Этой религией стал ислам. Непосредственно с боном ислам почти не взаимодействовал и не боролся, но вытеснил его из истории, заняв ту нишу, куда мог внедриться бон.

Если бы не вестернизующее влияние эллинизма, в этом регионе, – сначала в Передней и Центральной Азии, а затем и шире, значительно шире, – развернулся бы бон, захватил бы примерно те же области, что ныне ислам, и в соответствии с характерами придерживающихся его народов был бы достаточно агрессивен – так сказать, добавочно агрессивен. Европа была бы окружена боном, и есть основания полагать, что тогда судьба европейской цивилизации в Средние века и позднее была бы значительно более суровой, нежели в условиях противостояния исламу. Чтобы понять это, надо смотреть не на современный бон – локально распространенный и очень мирный, окрашенный в колер близкого к нему регионально буддизма, а представить себе тот же бон в мусульманской окраске, охвативший те же народы, что ислам сегодня. Магический элемент в боне значительно сильнее, чем в исламе, и то, что могло бы развиться из бона, будь он мировой религией, было бы значительно более мощным, чем порождения суфийской мудрости. При этом бон по своей сути совсем не вестернизованная религия, и сопротивление импульсам, исходящим из Европы, было бы со стороны бона гораздо более сильным, чем современный исламский фундаментализм. Многие идеи, сейчас ассоциируемые преимущественно с индийскими религиями, на деле имеют иной источник. Например, есть серьезные основания полагать, что идея бесконечно повторяющегося времени, «колеса времени», есть идея исходно родственная источникам религии бон, в несколько измененной форме заимствованная затем, в частности, буддизмом махаяны.

Нынешнее «миролюбие» бона есть лишь временное состояние. В период противостояния буддизма и бона в Тибете сторонники бона, случалось, вырезали тысячи буддистов, сжигая храмы и все буддийские книги. Сами по себе такие действия не являются чем-то исключительным и, например, в истории христианства таких историй множество. Надо только заметить, что по своему типу бон – не религия «буддийского» круга, у нее совсем иной характер, хотя современный бон при поверхностном рассмотрении почти неотличим от буддизма. Бон мимикрирует под буддизм примерно с XI в. – тогда были временно отменены кровавые жертвоприношения. Бонды создали тексты, подобные буддийским сутрам, по примеру буддистов сочинили трактаты о «метафизике». Исследователь бона отмечает, что в этих текстах «чувствуется очень часто непонимание тех проблем, которые в свое время выдвигались буддистами» (Кузнецов, 1998, с. 324). Мимикрия эта поверхностна – в северных районах Тибета сохраняется традиционный бон с его ритуалами, кровавыми жертвами и проч. С «живым боном» встречался Ю.Н. Рерих, который описал его следующим образом: «Существуют два течения религии бон: первое отличается поклонением силам природы и сопровождается ритуалами шаманизма, некромантией и иногда жертвоприношениями (ныне вместо людей в жертву приносят овец, коз, а также изображения святых); второе представляет собой реформированный бон, или бон, приспособившийся к буддизму» (Рерих, 1982, с. 218). Если буддизм понимает добро как недеяние и неучастие, то представление о добре в боне вполне «персидское» – добро подразумевает борьбу за правду и справедливость, и методы этой борьбы могут быть любыми. Вопрос о пригодности способа, которым достигается добро, в боне не стоит; все, что служит для победы добра – благо, и точка.

Конечно, опираться на рассуждения «альтернативной истории» трудно; можно полагать, что если бы не было Александра и последующего эллинизма, влияние бона не было бы подорвано и соперником христианства был бы не монотеистический ислам, а политеистический бон. Можно нечто прогнозировать о судьбе христианской Европы в таком окружении, однако все это является не более чем цепью более или менее правдоподобных положений. Эти предположения достаточно легко подвергнуть сомнению в той области, которая говорит о далеких судьбах той, альтернативной Европы и альтернативного человечества, но есть у всего этого рассуждения и довольно позитивный аспект. Именно явление ислама, являющего собой «непонятный», «боковой» и «придаточный» отрезок всемирной истории для всех, кто видит в христианстве последнюю и самую прогрессивную стадию религиозной жизни, – именно это явление ислама в таком рассмотрении обретает свой смысл и указывает на плодотворность вестернизации. Вестернизация не является столь легким процессом, как об этом мечталось в XIX и начале XX века; даже за тысячи лет вестернизующего влияния традиционный Восток не становится Западом, однако и неизменным он не остается.

Итак, распространение на новые регионы событий первой группы, которые являются в основном заимствованиями, выглядит как волна, расходящаяся от центра (обычно это страны Западной Европы). Скорость распространения волны большая, причем с течением времени скорость прохождения волны возрастает, в пределе ситуация стремится к одновременному возникновению серии гомологичных событий в разных регионах. По содержанию к этой группе относятся научные открытия большой практической важности, новые технологии производства и военного дела, культурные технологии. То есть в первую группу объединяются события с сильным экономическим (реже – государственно-правовым) воздействием, это очень полезные и практически выгодные открытия и технологии. Именно поэтому основной путь распространения этих событий – заимствования. Внедряются они быстро как в силу их чрезвычайной полезности и даже необходимости, так и по причине относительной простоты. Большинство из них имеет ярко выраженный экономический эффект. Так что несмотря на то, что эти события можно характеризовать как открытия сферы культуры, специфика их поведения и распространения объясняется тем, что они влияют на экономическую и государственную жизнь. По смыслу это события, относящиеся к экономической и государственной сферам общественного целого.

Сложные системы заимствований, относящиеся не только к упомянутым выше сферам общественной жизни, но включающие в себя многочисленные явления культуры, ведут себя иначе – их распространение принципиально локально и встречается с сильным сопротивлением. Такие «волны событий», одним из видов которых является вестернизация, идут чрезвычайно медленно, в отличие от громадной скорости распространения элементарных заимствований. Такие локальные явления, видимо, следует относить к совсем иному классу событий, нежели простые, элементарные заимствования, и с другими проявлениями этого класса событий мы встретимся в следующих главах, там, где нам придется рассматривать исторические события, обладающие локальным эффектом.