Глава XI
Immortalitas[19]
…Утром я опять ушёл. Я оставил Мигелю записку, взяв клочок бумаги с прикроватной тумбы. Проткнув свой палец своим же когтём, я написал серебрящейся подвижною жидкостью, похожей на ртуть, что дальнейшие наши встречи и уроки излишни, что те знания, которые он получил от меня, более чем достаточны для него и для его вполне счастливого и безбедного существования, если мой ученик, конечно, будет разумно распоряжаться силами, контроль над которыми получил. Я слегка лукавил, говоря о счастье постижения, понимая, что во многих знаниях кроются и многие печали. И сознавал я это как никто иной.
Витые линии букв стальными змейками разбегались по белой бумаге и исчезали. Я о том не тревожился: я был уверен, что молодой маг сумеет прочесть даже такое странное послание. Закончив, я внимательно поглядел на чистую, слово снежное поле, поверхность листа, а затем причудливо изогнул его края. В итоге череды манипуляций у меня получилось нечто, похожее на два сцепленных ангельских крыла. Такой я и оставил записку на письменном столе юноши.
…И почему я никак не могу решиться и покинуть этот город? – раздумывал я. – Ведь на Земле хватает изумительных мест, где можно было бы быть. Но этого я почему-то не желал, с жадностью упиваясь урбанистическим пейзажем, блуждая меж заводов на окраине, и следя, как снег укрывает серую вязкую грязь своим чистым, жемчужно-белым сверкающим саваном. Я плакал. Смеялся. Когда никто не мог слышать и видеть меня. Я жил… да, пожалуй, это именно так. И вспоминал.
…Довольно часто я вспоминал Мигеля. А, кроме того, свою родину: мертвенную и мрачную Alma Mater. Выгоревшее солнце. Черный каменистый песок. Арабески на вратах и стенах. Учителя, что посвящал меня, вновь воплотившегося неофита. И… Цитадель. При мыслях о ней воспоминание делалось невыносимым. Тогда… я начинал думать… о Нём – Верховном Иерофанте, нашем хладнокровном Создателе – ибо Он был пламенем, а мы – только бликами. Эта сущность, которой мы поклонялись как Божеству, владела самым вожделенным качеством, которое я только мог вообразить себе – бессмертием, являясь неугасимою свечою, нерушимой Индивидуальностью, Творцом. И вместе с тем как могло статься…
Когда я начинал размышлять о дальнейшем, мне неукоснительно делалось дурно – разум мой покидал границы самой замкнутой из оболочек и уносился в надзвёздные сферы, дабы внимать тихому насмешливому шёпоту древних и вновь рождённых светил. Так проходили дни или даже недели. Я приходил в себя, будучи занесён плотным, много сантиметровым слоем снега. Я поднимался, отряхивал слежавшийся снег, и продолжал свои бесцельные скитания.
…А Хранители всё не шли за моей заблудшей душой. Я даже начал, было, беспокоиться по этому поводу: всё ли в порядке с нашим Храмом, почему Они так долго ищут меня после того, как должны были явиться, по моим предположениям практически сразу после необдуманного поступка Мигеля?.. Сомнения эти множились и плодились во мне с каждым днём, будто ряскою, затягивая озеро моего сознания. Вероятно, я бы лишился сна, если б спал. О, я страдал. Терзался и чувством вины и неизвестностью, и смутной тревогой за мой родной мир. День ото дня, час за часом. И ещё что-то мучило меня, но имени тому я не знал.
…Опустошённые холодные глаза, обжигающая дух усмешка… Его лик представлялся иным, нежели лики всех прочих адептов и иерофантов. У Него были брови, как тонкий росчерк чёрного угля на матово-белой коже, длинные шёлковые ресницы и даже волосяной покров над верхнею губою, по сторонам от губ и на подбородке. Все эти особенности были не характерны для нашей расы. Такое я видел только…
…на Земле…
…Когда я вновь очнулся, уже наступила весна…