Мортал. Глава 2. Рисовальщик Рис (Филимон Грач)

Рисовальщику нравилось, когда его называли Художником. Чаще намекая, правда, что это слово, мол, является производным от одного известного тюркского вульгаризма?

– «Как нужно писать, что б тебя признали?» – часто спрашивал себя Рисовальщик и не находил ответа. Было ли это гласом вопиющего в пустыне или иное что, что было всегда и будет? В начале 80х годов прошлого столетия, как волкодавы натасканные Системой на западном постмодернизме, почти все без исключения члены Союза Художников только и жаждали, что его дилетантской кровушки. Родившись Художником от Бога, с годами Рисовальщик совершенно потерялся среди людей. И всё равно, это было здоровское время, потому что когда ты молод… К тому времени все мало-мальски престижные профессиональные ниши были давно уже заняты другими художниками Своей Эпохи или своими художниками Другой Эпохи. «Впрочем, – успокаивал себя Рисовальщик, – такой порядок вещей, наверняка, существовал всегда, с того самого дня, когда, ни сном ни духом не ведая о том, люди сами создали себе свой самый первый в мире первобытно-общинный строй». Короче говоря, советские художественные мастерские, в основном, ломились от заказов «на», и ни-ка-кой другой самодеятельности в принципе не допускалось. А потому, клонированные лики коммунистических вождей едва успевали рождаться под штихелями «номенклатурных» скульпторов, да кистями обласканных Партией «элитных» живописцев. «Тон-тон, полутон!» – хрипела заезженная пластинка, без конца проигрываемая рукою пьяного ремесленника от искусства. От нереализованности своей попивали в СССР непризнанные таланты не хило, но такое положение вещей устраивало многих, в том числе пьющих – диссидентство тогда было в моде. Не имея специального художественного образования, а, главное, холуйского чутья на политическую конъюнктуру, Рисовальщик вряд ли мог рассчитывать на покровительство со стороны сильных мира сего. «Сильные мира сего, это кто ж, такие? – часто спрашивал он себя, – сверходарённые, сверхполезные сверхчеловеки? А ты, значит, парень, мордой не вышел? Но спиваться Рисовальщик не хотел, тем более опускаться до плебейского уровня в искусстве.

– «За сим прощай, моя Старая Планета! – однажды сказал он; – всё равно мы все когда-нибудь да возвращаемся! Но чаще к себе домой, к тому изначальному состоянию небытия, на осознание которого у нас уходит почти вся наша жизнь». И как это часто случается в нашей жизни, его уход был никем не замечен, и только медленно сохли краски на неоконченном холсте, словно мироточа. Ему, безусловно, было проще, он просто взял и нарисовал свой уход, а со временем задуманное им эпическое полотно вылилось в грандиозный проект. Это он не счёты с жизнью сводил, так он пытался сохранить своё достоинство. Зато, Мечтателю на МП его работа сразу понравилась, «в ней был стиль», как он заметил ему однажды. Эм помнит их недавний разговор, тогда Мечтателя было просто не узнать;

– «Знаешь, Рис! Ты сейчас находишься в одном шаге от своей мечты! – говорил он, – и не беда, что обилие солнца в твоей картине напоминает мне блеск скифского золота! А ты умеешь рисовать дожди?» Вот именно, дожди…Казалось бы, чего проще: берешь сначала синюю краску, потом чёрную, смешиваешь, в них добавляешь белил… А можно и наоборот! Но если бы вы только знали, сколько краски перевёл Рисовальщик, пока не осознал, что дождей в его палитре нет. Дожди рисуются настроением, а не депрессией, и чаще обычный талант здесь просто бессилен. Но, не смотря ни на что, Рисовальщик был по-своему уникален, и, хотя, художественных школ не кончал, зато, уже с четырёх лет отроду увлекался натурой, бессознательно перенося на лист увиденное им только что. Он растворялся в ней без остатка, а огрызок химического карандаша в его маленькой руке сразу превращался в волшебную палочку. К концу сеанса маленький Рисовальщик преображался настолько, что утрачивал всякое сходство со своей первоначальной энигматичной внешностью, и, как он сам частенько любил пошутить по этому поводу: – «Если бы не козни врагов, быть бы ему Карлом Брюлло! Ну, на худой конец, «Леонардо Да Иначе!» Нашими бы устами! В следующую пятницу, на одном из обязательных мальчишников, Мечтатель передал ему бумажный листок со странной надписью: – «Не в этом суть». В эту же пятницу всех ожидал неприятный сюрприз: их уведомили, что верховным постановлением Правящей Коллегии Мортала (ПКМ) им предписывалось немедленно освободить занимаемоё ими жизненное пространство. В оттенках мира, между светом и тьмой, спряталось счастье. Его дробили, его укатывали в асфальт и говорили, что это никому не нужно. Вон из Мурманска, вон из Воронежа, вон из Красноярска с Белёвым! Кто вешается, а кто стреляется. Тоже как способ выживания через смерть. Заманчиво пустить себе пулю в лоб из дарственного оружия? Какие странные аббревиации: АКМ, БМП, ПКМ? Мечтатель пояснил собравшимся, что точечная московская застройка скоро до Марса доберётся. Старый жилой фонд на МП больше не устраивает частный бизнес? Вряд ли они планируют построить здесь что-то полезное для людей, скорей всего это будут банки, фирмы-однодневки и хаты для нелегалов. Сколько им осталось: лет двадцать пять-тридцать? Они словно проснулись все, и гонят, гонят! Меч саркастически подметил на днях, что во всём виноват бюджет с профицитом, каким-то образом должный повлиять на среднюю продолжительность человеческой жизни. Звери не в счёт, оттого их и становится всё больше и больше среди людей. Уже сегодня пропасть между бедными и богатыми столь велика, что с размещением на МП большой геолого-разведывательной экспедиции она ожидается стать и вовсе непреодолимой. Но кому нужна эта гигантская кимберлитовая трубка, если пользы от неё простому обывателю никакой? Меч шутит, что у них даже алмазной пыли не найдётся, чтобы её пустить в глаза нашему стремительно убывающему населению. И, как всегда, весь их привычный уклад в одно мгновение был перечёркнут всего лишь одной строкой на бумаге. Слушая Мечтателя, Эм посетовал про себя, что тому не надо было вчера прикладывать свой листок к небу. Однако, нельзя сказать, чтобы на МП собрались одни неудачники. Проживать в Не Тобою Построенных Городах только для людей непросвящённых представляется обычным делом, и то до тех пор, пожалуй, пока жареный петух их не клюнет в одно место. Это Чёрные Попечители с изяществом фристайлеров на корню скупают всё, что является общим историческим наследием. Лотами скупая города, они тут же бросаются переиначивать их. Сначала они путают названия улиц, а потом перекраивают культурные исторические слои, подменяя их сомнительной ценностью американских чизбургеров. Им неаплевать на скверы и аллеи, на детские площадки и парки отдыха, они успокаивают себя тем, что в аду, куда они направятся сразу после своей смерти, больше не будет Красной Площади с Некрополем. Повсеместно насаждая революционный террор, они как прежде стыдливо прячут его за вывеской культурной революции. И, вообще, они делают города похожими на соковыжималки, на мясорубки, на приспособления для измельчения человеческих овощей.

– Ну, что, друзья? Будем переквалифицироваться на маркшейдеров? – перепачканный краской Рисовальщик сейчас походил на клоуна из провинциального цирка Шапито, а Эмигрант напротив, огорошенный последней новостью, насупившись, молча сидел в углу у камина.

– А мне не привыкать! – весело сказал Мечтатель и вдруг понимающе посмотрел на Эмигранта; – «парню следует сделать перестановку в душе!» – подумал он.

– В любом случае, – продолжил Рисовальщик, – отчаиваться не следует! В Небесной Канцелярии, – он глазами показал на потолок, – наверняка, не обходятся без собственных бюрократов! Так давайте же выпьем за чиновников в белых тогах! – в глубоком книксене выставив вперёд до локтя перемазанную в краске руку с палитрой, он кистью в воздухе изобразил несложную фигуру, в коей без труда угадывалась винная бутылка. Глядя на него, Эмигрант слегка повеселел, но сил у него хватило только на слабый кивок головой; он давно устал от бесконечных перемещений вникуда. И только Мечтатель долго уговаривать себя не стал:

– Правильно! – поддакнул он, – дуракам нельзя, а почтенным людям можно! – тут он ловко нырнул под стол, вскоре достав оттуда десятилитровую бутыль с мутноватой жидкостью, точь в точь такую же обнимал гайдук Сметана из «Свадьбы в Малиновке», – это как раз соответствует нашему случаю, – весело объявил он, и тут же принялся собирать стаканы на столе. Эм и не предполагал, что МП окажется такой разгуляйкой!

– А что? – ухватившись за бутыль обеими руками, Меч ловко разлил содержимое по стаканам; – как от бражки, некоторые воротят нос от правды? Хотя, ведь, всем давно известно, что правды нет, а есть лишь её верительные ориентиры! Ну, будем?

– Будем! – хором ответили остальные. Выпили.

– Точно! – вдруг отозвался Эмигрант, – Собака Года лает, а ветер вечности носит!

Меч с Рисовальщиком переглянулись; сказано было не к месту, зато отпала необходимость произносить второй тост.

– А ну, юмористы! – внимательно целясь по краям, Меч также быстро и точно разлил по гранёным стаканам желтоватую бражку;

– Ещё?

– «Будем!» – вторила ему булькающая тишина. Потом молча накатили ещё по одной. Вытерев пальцем седеющие усы, по традиции Мечтатель снова обратился к коробке с архивом, где всегда хранились его Чистые Белые Листы. На этот раз, эхом отразившись от волшебных предгорий, бражка будто сама расплескалась по гранёным стаканам, мутновато-жёлтая, с нифелями.

– Дивная вещь! – крякнул Мечтатель; – не то что дядюшкины изыски! Так, посмотрим, что тут у нас… – Меч раскрыл свою дивную коробку, улыбнувшись уголком рта; – можно сказать, здесь покоятся вещие сны! Иногда я и сам не брезгую послушать полезных рекомендаций! Тяните, кто первый? – Мечтателя занимало, с какой нерешительностью близняшка Эм попробовал тянуть свой листок, словно это был экзаменационный билет.

– Мне, вот, непонятно, Меч! – задумчиво прочтя адресованное ему сообщение, Рисовальщик черенком кисточки почесал свой затылок под съехавшим на лоб беретом; – как это следует понимать: «ненаписанные картины хранятся в запасниках других стран?» Не спеша отвечать, Мечтатель медленно перевёл хитрый взгляд на Эмигранта, словно спрашивал его: – «А тебе что непонятно?» Все уже давно успели заметить, что сегодня Рисовальщик принёс с собой необычную картину, она заметно бросалась в глаза на фоне замылевшего глаз пёстрого коллекционного вернисажа, преимущественно представленного образцами так называемой «салонной живописи». Небольшая по формату, она была написана в строгой дихроматической гамме и изображала плачущую свечу, но вместо пламени у неё был нарисован женский глаз с накрашенными ресницами и стрелкой в верхнем уголке. С его слов, название картины пришло Рисовальщику во сне, когда он увидел себя в компании похожих на себя людей. Называлась картина тоже странно – «Агент Чёрно-Белый». После четвертого стакана для удобочитаемости коллективно её переименовали в «свечу венчальную», ту, что приносит счастье! Прошёл ещё один час, так как ходики на стене протренькали половину седьмого вечера. Время на Земле не вечно, оно переходит от одного умершего к другому. По-мечтательски это называется «чаем на посошок». На перекрёстке всех космических дорог их было четверо. У Музыканта, например, его дорога оказалась самой длинной. Теперь они все возвращались домой, каждый своей дорогой. Сидя в кресле, Меч неспешно чадил своей вонючей гаванской сигарой, со смаком прихлёбывая остывший чай из блюдца, в то время как Эмигрант, счастливый обладатель почерневшего от времени мельхиорового подстаканника, словно впервые разглядывал с любопытством металлические завитушки на семейном геральдическом знаке, давно изученные им с детства до мельчайших подробностей, и только Рисовальщик, задумчиво глядя в дождливое окно, что-то набрасывал на листке, неотступно следуя за поводырём, шедшим впереди него по тесным закоулкам абстрактного мышления. Новое слово, подаренное ему сегодня Мечтателем, было «трай». Ироничное, по сути оно являлось эквивалентом английскому слову «дерзай». Его, наверное, следовало бы адресовать заметно погрустневшему Эмигранту, но людские судьбы пишутся на звёздах, а слова на небе. Отставив подстаканник в сторону, Эм опять повернулся к огню и стал разговаривать с ним, как с живым:

– Реки впадают в моря, моря граничат с океанами, но и у них есть свои берега, не так ли? Услышав эту фразу, Рисовальщик лишь замер на мгновение, но тут же продолжил опять мазать кистью по холсту, он словно ждал чего-то, потому что в его движениях появилась неторопливость, свойственная людям насторожённым, сосредоточенным на вопросе, происходящем не из звука, а из ощущения недосказанности.

– Хм! – Мечтатель отложил сигару, – видишь ли, мой друг! Когда сосуд наш полон, и мы бываем пленены! Да, да! Возвращаться необходимо, потому что эксперимент закончен! Мы шли по дороге, выложенной из умных книг и вдруг поняли, что использовали её лишь как опору! Но если вникать, что у тебя под ногами, то никуда, ведь, не придёшь?

– Знаете, я думал, что поступаю правильно…ну, когда первый раз поехал за границу…

– И? – Мечтатель стал мимикой подбадривать Эмигранта, – что?

– Ведь, я хотел как лучше! Мне казалось, что я поступаю правильно!

– М-да…Нам кажется, мы так думаем, мы уверены… Усложняя себе жизнь, мы делаем её качественнее, поверь! Просто пришло время вернуться к своим истокам. Идти от сложного к простому, это удел мудрецов! Важно понять, что прежняя жизнь полностью поменяла своё качество, но и теперь она также похожа на марафон со смертельным исходом, как это было и сто, и более лет назад. Старея, человек словно сыр стирается об тёрку. Стало быть…

– Предвижу вопрос! – улыбнулся Рисовальщик.

– Да? Ну и в чём же он по-твоему?

Эмигрант с любопытством посмотрел на Мечтателя.

– Смысл жизни в том, чтобы рождаться и умирать! – бодро отчеканил Рисовальщик.

Глянув на Эмигранта, Меч молча кивнул, эстафету передавая ему. Но Эм лишь пожал плечами и спросил:

– Чтобы жить?

– Ну, что я говорил? – Меч затянулся и с облегчением выпустил дым изо рта; – смысл – это прежде всего слово такое. Причём, единственное в своём роде! Убери его, и сразу исчезнет то, о чём мы говорим сейчас. По сути, жизнь – ничто, обычный набор мотиваций, которые через тело гонят нас к какой-то цели. Был бы смысл, то есть, имело бы смысл упираться, если бы за человеком сохранялся хотя бы микроскопический шанс уцелеть, став бессмертным. Но ты прав, Рис, есть смысл в том, чтобы стремиться к вечности и каждый раз терпеть фиаско. Бытует мнение, что Земля является зоной межгалактического эксперимента.

– Факты? – Рисовальщик оторвал свой взгляд от этюда, вопросительно уставившись на Мечтателя.

– Факты? То, например, что по собственной воле человек не может покинуть экспериментальную площадку! Но нас могут отключить в любой момент!

– А суицид?

– Суицид? – Мечтатель благодушно улыбнулся, как будто речь шла не о самоубийстве, а о катании на лыжах по горному склону; – не то, друзья! Н-е то! Суицид положен вне закона и потому является злейшим из зол. Это грех! Недостаточно просто убить тело, и душу истребить нельзя! Это против всех правил! Выбывать из игры человеку предписано честно: по болезни, из-за несчастного случая, состарившись, наконец!

Эму не нравилось, что Меч постоянно улыбается, как будто заранее знает обо всём. Он подозрительно скосил глаза на Рисовальщика, что-то не видать было, чтобы тот тоже сокрушался по поводу своего запрограммированного исчезновения с планеты. Они как будто сговорились с Мечом и оба вели себя так, словно хотели Эма чему-то научить. Стоя у мольберта в неизменной позе рисующего мима, он продолжал набрасывать на холсте свой новый изотерический эскиз, а сам нет-нет да и бросит взгляд в его сторону. «Нет, ну должен же быть хоть какой-то смысл в том, что он оказался в их компании?»

– Тебе какой нужен? – прочёл его мысли Мечтатель, – разве, смысл не в том, что жизнь должна иметь хоть какой-то смысл?

– Хорошее резюме! – поддакнул Рисовальщик.

– Вот именно! Важно как мы сами относимся к нашим ощущениям! Но если фазность бытия обусловлена наличием трёх непреложных факторов – начала, срединой точки и кульминации, то что тогда главное – шаг? Прыжок? Перелёт? Эмигрант с тревогой посмотрел на Мечтателя, что-то вынудило его сделать это прямо сейчас, складывалось впечатление, будто тот разговаривал сам с собою. И только Рисовальщик был традиционно спокоен, как будто он давно уже привык к его эксцентричным выходкам. И всё же, не смотря на кажущуюся индифферентность, он был весь глаза и уши. Эмигрант был новичком на МП, поэтому и комплексовал немного, как комплексуют первоклассники, новобранцы и вообще неофиты. С Мечтателем сейчас творилось что-то неладное: он как бы состоял из двух тел: вот одно его тело наклонился к столу, потянувшись за кресалом, а другое в это время продолжает покоиться в кресле и говорить, то и дело попыхивая гаванской сигарой. Испугавшись слегка, Эм решил отвернуться к огню, делая вид, что он занят, а сам стал кочергой ворошить прогоревшие поленья, побуждая красные стайки искр вспыхивать над очагом. Но Меча несло покруче Бендера! Раздвоившись окончательно, он теперь в четыре руки размахивал за столом, а его две головы на шее, похожей на дрожащую рогатину, по-меньшей мере смотрелись абсурдно.

– Разве, этот благословенный огонь, что согревает нас во время нашей беседы, не является ярчайшим примером унифицированного подхода в объективном анализе окружающих нас реалий? Обращаяь к кому не понятно, Меч выглядел более чем странно. Эм вопросительно посмотрел на Риса, но Рис был тоже невозмутим, сменив широкий флейц на острый колонок, он принялся им увлечённо прописывать в центре холста какой-то странный объект, похожий на комбинацию разбитого яйца, вытекающего из расколотого надвое куба и словно распарывающую их сбоку летающей тарелки. В это время ходики на стене пробили ещё один час израсходованного времени, а Эму было неловко ощущать себя простым человеком, оказавшемся среди, мягко говоря, неземной богемы. Мысль расшевелить как-то эту парочку посетила его давно, но Эмигранту никак не удавалось нащупать повод, верный ход, и он сидел напротив камина, временами даже боясь пошевелиться. Меч что-то говорил, Рис как-то реагировал, и только Эм сидел, сжавшись, словно ёж, ловя каждый звук, каждый шорох. Пятница на МП была сродни священной корове и тоже имела статус неприкосновенности. Это был единственный день недели, когда, чтобы не происходило под крышей этого дома, это следовало принимать если не с юмором, то по-крайней мере, спокойно. Пребывание на МП дело не простое, вроде трудового стажа, только обретаемого его резидентом за более короткий период времени. Но за сколько здесь один день идёт на самом деле, за два? За три? А, может, за год? Следя за всем, что присходит в комнате, Эмигрант не упускал возможности поразмышлять немного о ситуации; – «Тары-бары!» Сильного лишают инициативы действий! Почему?»

– Я не силён в теологии! – вдруг отозвался Мечтатель из-за стола. Оторвавшись, наконец, от своего двойника, он тоже подошёл к камину и сел на табуретку рядом с Эмигрантом, придвинувшись поближе к огню, он развернул свои ладони над угасающим теплом, всё время сжимая и разжимая их; – в «Книге Без Названия» сказано, что когда человек лишается права выбора, то его ведёт сам Господь!

– Но для чего? – голос Эма прозвучал еле слышно, в нём было полно отчаяния.

– Думаю,…чтобы сделать его ещё сильнее!

– Выходит, – вмешался Рисовальщик, – что всё его прежнее отношение к жизни как бы сбрасывается со счетов?

– Власть низложена до нуля, а это значит, что эксперимент закончен! Я уже говорил об этом. Да, кинь ты в него чем-нибудь! – обращаясь к Рису, Меч показал ему рукой на своего двойника, трясущего над столом словно в припадке.

– Но…, всё это… – Эм в изумлении развёл руки, сидя, стал разглядывать себя, будто только что весь испачкался в креозоте, – кровь, мышцы, зрение… интеллект, оценочные суждения…

– Ах, старина! Ты опять об этом! Теория власти на практике оказывается сира и немощна. Родился в Туле, а властью наделён был за границей? Такое случается и гораздо чаще, чем ты думаешь! Власть, это тебе не селитра! И не нефть, как думают многие! Власти над собой не имеют граждане, а тут почти идеал! Ну, ты хватил! Власть искать над собой сначала надо, тогда легче будет понять по каким законам строится та, фундаментальная! И поймёшь ты законы, но не те, что пишутся, а те, что читаются. Я здесь давно живу, и ворох макулатуры после себя оставлять не намерен! Вот ты, – Меч повернулся и положил свою руку Эму на плечо, – что привело тебя сюда, знаешь? Эм начал мотать головой, а Меч, глядя на него, весело ухмыльнулся;

– Вот и я не знаю! Да не важно это! Важно видеть, чувствовать, знать, что ты есть, но не дать завалить себя знанием! Так-то.

Эм хотел возразить, но посчитал, что это будет возвращение назад к вопросу, ответ на который он так и не получил. Вспомнив, что Меч прекрасно читает его мысли, Эм, обращаясь к хитрости, продолжил свои рассуждения, но уже не вслух, а проговаривая их про себя.

– Тонны прочитанных книг, затворничество на Афоне…чем впечатлить себя ещё?

– Жизнь подобна реке, она несёт свои воды вне зависимости от того, как мы смотрим на этот процесс. Но, думая так, не дай же себе повода идти за водой, а лишь по воду!

Теперь и Меч молчал, и Рис молчал, слышно было только как кисть его шуршит по канвасу, но, не слыша слов, Эм теперь тоже мог слышать чужие мысли.

– Мой учитель НеОн… Он говорит, что Вечное Знание на Z-Объекте часто становится сутью происходящих там процессов и оттого воспринимается людьми, как истина. Но этого как бы недостаточно, отсюда и их вера в загробную жизнь?

– То Земля, а это МП! – как бы нехотя возразил Меч; – а то и ещё какое-нибудь внепортняжное измерение, вроде дюймокилометров!

– Да, нет! Ты что-то про воду говорил. Ведь, так? – вклинился Рис.

– По воду, за водой… Я хотел сказать, что бражка сделала своё дело, а у нас сегодня не Татьянин день!

Теперь все уставились друг на друга, готовые рассмеяться. Кажется, последняя реплика Меча возымела действие и ему больше не пришлось призвывать свою немногочисленную аудиторию к внимательному прочтению нетленных тезисов о дискутируемом бессмертии.

– Почаще перечитывайте «Книгу Без Названия!» Конечно, Эм, ты вправе сесть на берегу реки, безучастно глядя на её течение, но тогда ты увидишь вечность лишь в отрезке твоего собственного представления о ней лишь от излучины до излучины, так сказать, от одного поворота судьбы до другого, а… – тут он вдруг умолк, что-то стало спихивать его с табуретки, поскольку его другая половина, хулиганившая за столом, стала обиженно тянуть к нему свои руки.

– А ты говоришь, кинь в него чем-нибудь! – но Рис не возмущался, а скорей сочувствовал непутёвому двойнику Меча, – Меч, помнишь год тому назад? – Рис вытер кисть и отошёл от станка, выискивая глазами место где бы притулиться. Но вместо того, чтобы ответить, Меч вдруг стал пунцовым, словно чем-то подавился, задыхаясь, он схватился руками за горло и стал с табуретки валиться на пол. Эм бросился ему на помощь, но Рис решительно преградил ему дорогу:

– Не надо! Мастер знает, что делает!

– Да что тут у вас происходит? – Эм был бледен и напуган, но Рис и сейчас сохранял спокойствие, он спокойно подошёл к столу, молча допил постакана браги и преспокойненько уселся напротив, спокойно глядя как тот с пеной на губах корчится на полу. Итак, двойник Меча за столом корчил плаксивую физиономию и тянул к нему руки, и, несмотря на то, что рот его тоже был закрыт, речь Меча словно бы текла сама собой, как река, о которой шла речь. «Хочешь ощутить её динамику? Тогда войди в неё!» – призывал Мечтатель, вернее, голос его.

– Давай, давай! – Рис стал подбадривать его, смеясь, а Эм стал грести прочь от этого места, будто сидел в лодке и управлялся вёслами.

– Это будет последний пласт информации, полученный нами в процессе познания жизни на рубеже её бессознательного восприятия! – слова Меча сами разносились по комнате, но концентрируясь как бы в одном конкретном месте. Плыть Эму было легко, одно его движение руками покрывало расстояние, равное примерно двум ширинам комнаты, как эта. Его заплыв был похож на полёт во сне, только это не было парение в облаках, скорее медленное проваливание вниз, в тихую безразличную бездну. Но сны тем и хороши, что там любое падение гарантировано благоприятным исходом. Эм радостно гребёт руками, но, как и положено всем ощущениям во сне, до стола он доплыть не может, потому что расстояние до него не типичное, оно сладко высасывает силу из рук и хочется закрыть глаза, и улыбаться… Но, так устроена Старая Планета, что когда там зима, то обязательно идёт снег, а если лето, то, значит, будет обязательно тепло, что не так опасно для сохранения жизни. Не позволяя ему приблизиться к столу, река несла Эмигранта вдоль синих берегов с меридианами, словно они были вырезаны из контурных карт и раскрашены школьником от руки, а фонограмма, под которую Меч говорил, не открывая рта, больше не смущала его, напротив, она казалась ему вполне логичной и обоснованной.

– Ришикеш? Отрадно слышать такое!

…«Слава Богу, Меч начал шевелить губами!» – Эм неотрывно следит за Мечтателем, который валяется на полу, и хорошо, что тот перестал душить себя руками.

– Находясь в суженном пространстве нашего собственного исследовательского измерения, мы лишь пытаемся повторить то, что до нас уже довелось сделать другим счастливчикам!

– Как «Секси Сейди» из «Белого Альбома» «Битлз»?

– Нет, как в песне «Дорогая Недотрога»! – тут к всеобщему неприятию снова юродливо сломался мечтательский баритон, словно «молнией» прочно сомкнув ораторский источник. Всем вдруг захотелось домой, дискуссии подобного рода у кого угодно могли отбить желание к их продолжению, даже у толерантного Рисовальщика, чьё имя было от слова «худо». А между тем, дурачась, противный голосок продолжал тончить из своих заумных философских сфер, – «И только жизнь неумолима! Она течёт, минуя нас! А, может, мы шагаем мимо на поводу у лживых глаз? А не пора ли нам «пора»?

– Опять чай на посошок? – не сговариваясь, Рис и Эм напряжённо посмотрели на старые дедовские ходики, всегда висевшие в доме у Меча на стене слева от камина, словно ждали, что оттуда сейчас вылетит горлинка, чтобы пропеть под занавес своё неизменное: «Глазищи! Глазищи! Глазищи!»

– Как, уже всё? – заняв своё прежнее место за столом, без двойника, Мечтатель неподдельно развёл руками, будто долгое время он отсутствовал здесь, а, вернувшись домой, нашёл своё хозяйство в совершеннейшем запустении. Посокрушавшись немного, он встал из-за стола и, слегка покачиваясь, проследовал в сени, оттуда, звеня стеклянными колоколами, тут же стал растекаться по воздуху вдохновенный российский благовест. Вернувшись, Меч поставил на стол стеклянную бутыль вдвое большего размера, чем прежде, на этот раз в ней плескался подкрашенный кофе самогон «сатануха», был он крепкий и чистый, как мысли инока.

– Не в провокацию же нам его история создавала?

Когда после сотой накатили по сто первой, всем стало ясно, что выносить им себя из дома придётся по очереди. Эм окончательно угорел у печки. Сколько не обманывай себя, а реальность вершится делами, а не пустой болтовнёй. Решив, что надо заканчивать, он встал, и, тоже заметно покачиваясь, проследовал к запотевшему окну. Он стоял у она, а мысли нечаянные старили дерево на рамах, а стекло, треснувшее по диагонали, сразу напомнило ему о детстве, которое было зачем, не понятно, и зачем память опять дразнит его, делая доступными ощущения, которые он испытывал то ли пятьдесят лет назад, то ли совсем недавно? А малиновый благовест за окном то становился более слышным, то наоборот замолкал, словно давал ему возможность соредоточиться на мыслях из прошлого спокойно, без колебаний. Услышав опять аромат сигары, Эм успокоился окончательно, он понял наконец, что глупости закончились, и что ему вряд ли грозят неприятностями превращения, которые совсем недавно демонстрировал Меч, разрываясь надвое, он улыбнулся, глядя в запотевшее окно, вдохнул свежего воздуха и закрыл глаза, под веками ему виделся простор, полный покоя и совершенной чистоты, сливаясь со звуком стеклянных колоколов, он успокаивал его измученную душу.

– «В мечтательской епархии есть всё, и здесь у каждого есть свой спасительный шанс! Наше жизненное пространство разбито на множество неравных отрезков пути и не важно, что делает нас счастливчиками или неудачниками, шанс кроется в самой возможности человека видеть всё это, слышать и, конечно, чувствовать!»

Эм быстро открыл глаза, потому что его напугал знакомый звук, доносившйся издалека и нараставший с каждой секундой, и его сопровождало видение, и это были то ли австрийские, то ли швейцарские Альпы. В общем, это была снежная равнина, зажатая между двух горных хребтов и она пока была подвижна, но как гигантский лист бумаги, который от дуновения был готов слететь со стола в любую секунду. Находясь в зоне слышимости, Меч спрашивал его, – а что есть «суета сует» в отсутствие осмысленного движения по каждому из десяти отрезков времени? Вопрос, но он же и предупреждение, был задан ему неспроста, но чтобы видеть реакцию Меча, Эм слегка приоткрыл один глаз, но Меч сидел в своём кожаном кресле, попыхивал гаванской сигарой, и демонстрировал Эму своё полное равнодушие. зачяем?» пути, аа т или уличат в чём-то. азбитом на множество неравных отрезков пути, аа в самой возможности виде Ещё глотнув свежего воздуха из форточки, Эм задержал дыхание и стал в уме считать: – «Двадцать два, двадцать три…» Это не нормально, когда ты оказываешься в ситуации не очень тебя устраивающей, и ты хочешь уйти, но не можешь, и ты не хочешь о чём-то думать, но мысли сами без спроса лезут в твою голову. Он смотрел в окно, а было такое ощущуение, что это стекло изменило свою окраску, из прозрачно-зелёного с синей полоской вверху вдруг превратившись в сплошное светло-фиолетовое затемнение. Смеркалось, было видно, как над редкими кронами бутафорских деревьев опять повисла большая сальная Луна, ради шутки изображённая Рисовальщиком на старом «тракторном» холсте без грунтовки. Он обещал, что в эту пятницу это будет его «тур де гран».

– Пора! – сказал Мечтатель, не сильно хлопнув ладонью по столешнице. Взяв со стола пустой стакан, он поднял его в руке и зачем-то сквозь него стал по очереди разглядывать Рисовальщика с Эмигрантом, его большой чёрный глаз, причудливо разбитый гранёным стеклом на несколько одинаковых фрагментов, был страшен.

– Меч! Ты, кажется, про реку что-то говорил! – Рисовальщик забросил рисовать, сев рядом с мольберотом на стул, он, морщась, заглядывал в стакан с недопитым самогоном, словно собирался духом.

– Недописанная ода суесловию? – поставив стакан на стол, Меч странно улыбался, не сводя с него глаз, таким его друзья ещё никогда не видели.

– Хочешь, Эм, я расскакжу тебе одну историю?

– Ты, ведь, знаешь, Меч, я не люблю предсказателей!

– А на МП иначе и нельзя! Либо Рис завалит тебя рисунками, либо… – прищурившись, Меч с еле заметной улыбкой посмотрел на Эма, а потом, перейдя на бархатный речетатив, стал декламировать ему чьё-то произведение: – «Зимний холод убивает во мне тепло, а тепло – это жизнь. На тепло похожа моя жизнь, она закопана глубоко в промёрзшем теле. И вот, подбираясь ближе к сердцу, пустая белёвская зима убивает его». Скучно, неинтересно и бессодержательно! – ты позволишь? – сняв с себя маску чтеца, он опять достал сигару из коробки, щипчиками откусил ей кончик, прикурил и молча уставился в новую картину, только что начатую Рисом. – Ты чувствуешь, как ты меняешься? Эм посмотрел на Риса, решив, что вопрос был адресован ему, но, резко повернувшись в кресле, Меч с серьёзным видом воззрился на него. Честно говоря, Эму надоело, что здесь его постоянно чем-то достают, то намёками, то какими-то странными вопросами. Но Меч не зря сказал, что на ПМ иначе нельзя, если хочешь, что б тобой занимались костоломы из Кащенко, иди туда. Но Меч нисколько не обиделся, заняв прежнее положение в кресле, он одно время пристально разглядывал малиновый кончик сигары, из которого струился медленный сизый дымок, а потом продолжил:

– Я знаю, многие боятся этого процесса. Потому что когда он завершится окончательно, то никто и не заметит в тебе этих перемен! Легко ли быть человеком… А логозавром?

Решив с ним не спорить на этот раз, Эм придвинулся с табуретом поближе к прогоревшей топке, ему показалось, что тень, отбрасываемая последними языками пламени была похожа на дервиша. Подбросив ещё поленьев на раскалённую чугунную решётку, он стал смотреть, как тот извивается между ними, словно красная фольга между валками, теперь этот огонь стал похож на Кальцифера из японского мультфильма! Скакнув с поленьев, он поселился в его чёрных зрачках в виде маленьких красных огоньков, это были чёртики, размахивавшие своими маленькими острыми рогатинками. Три превращения за раз тоже были не случайными, всё говорило за то, что пора закругляться. Какое-то время все сидели молча, и только мысли тихо кружили по хижине, не желая, однако, чтобы их хозяева опять возвращались к старому, в этом доме не принято было утешать друг друга, так распорядилась за каждого его судьба, но, позволив себе плыть вместе с ними, Эм вдруг проникся образом безразличной к его горю реки. На миг Меч и Рис выпали из его поля зрения, исчезла и волшебная русская печь, сама превращающаяся в камин, исчезло всё, что окружало его здесь в его коллективном одиночестве. Он один сидел на пустынном берегу и рядом даже не было завалящегося бревна, за которое можно было бы зацепиться, как за соломинку, случись так, что она смоет его вместе с его сомнениями. Беря в руки акустическую гитару, Музыкант часто наигрывал им красивую балладу из «Битлз» про очаровательного «Дурака на холме»… «День, за днём, один на холме, чудак за улыбкой глупой прячет кротость и гнев»… Эм даже повеселел немного от неожиданно пришедшего ему на ум сравнения, но Меч опять обломал его, громко воскликнув:

– Внимание! Мечта чайханщика!

Мечтой чайханщика опять оказался недопитый самогон, друзья молча составили стаканы вместе, равнодушно наблюдая за тем, как совершенно трезвый Меч пытается изображать из себя человека под градусом. Но, залив «сатануху» в заварный чайник, Меч зачем-то стал кайтарить его как чай, и он и вравду начал темнеть, на что Меч тут же заметил, что с каждой циркуляцией он будет теперь становиться на ноль пятую промилле крепче. Вынув спички из кармана, Рис хотел пошалить, но Меч сказал ему, что это опасно, так как из-за винных паров может возникнуть расширенный взрыв перегретой жидкости. О, как! Для них пятница – это всего лишь один день из жизни, тогда как на Земле – это почти целая эпоха. Настало время расходиться, а это значит, что хозяин «одинокой хижины» позволит огню в камине догореть до конца, все допьют свой «чай на посошок», ибо, на закате дня вся жизнь человеческая видится, как на ладони. Но, вытряхнув спички из коробка, Меч принялся надламывать их двумя пальцами, а из образовавшихся уголков складывать немудреные геометрические фигурки, а когда ходики на стене пробили в последний раз, горлинка выпорхнула из своего маленького окошка, на мгновение обнажив ожившему тетраэдру у печи своё маленькое серое крылышко, подпоясанное тонкой паутинкой из белых пёрышек. Тая во времени, прошлый день сходит на нет, а фигура, выложенная из спичек, была похожа на Звезду Давида, но Меч быстро поправил один из треугольников и сказал, что так раньше выглядел Трилистник из Созвездия Трёх Видимых Лучей! Молча глядя на Мечтателя, ни Рис, ни Эм не проронили больше ни слова, все сейчас почему-то подумали об одном: – «о чёртовой кимберлитовой трубке».