Слово, число, чудовище
Кровь и слезыи все прочее
ГАМЛЕТ Убить или не убить?
МИЛИЦАНЕР Убить, убить.
ПОЭТ Конечно же, убить!
ГАМЛЕТ Но почему?
МИЛИЦАНЕР Видите ли, товарищ Гамлет, коли есть Милицанер – должен быть и убийца. Уже в вашем вопросе проглядывает это двуединство. То есть сомнение «убить или не убить?» говорит о том, что естественному желанию убить, являющему чистый витальный порыв, противостоит столь же естественный охранительный принцип, который есть манифестация охранительной функции Государства, материализацией которой я и являюсь. В поле между двумя этими полюсами и совершается жизнь, история, прогресс. И дабы они совершились, актуализировались, дабы явилось Государство, как реальный фактор двуединой формулы бытия, явилось как гром и молния из столкновения туч, вы, товарищ Гамлет, призваны убить!
ПОЭТ Да, да, вы правы, товарищ милицанер! Видите ли, товарищ Гамлет, искусство не есть случайная забава праздных созерцателей. Нет. Искусство есть одна из форм познавательной деятельности человека. И в нашей ситуации с ограниченным набором действующих лиц она представительствует всю эту сферу деятельности человека, которая, как справедливо заметил товарищ Милицанер, соучаствует и способствует жизни, истории и прогрессу. Отбросив всякие личные, эмоциональные и прочие случайные привнесения, искусство представительствует эту сферу человеческой деятельности как чистый язык описания. Но для искусства важен факт. А что есть основные, так сказать, артефакты в жизни человека – это Жизнь и Смерть. Но это Факты природного человека. А насильственная смерть, т. е. убийство, есть Факт человека человеческого, это Факт, который не стоит в противоречии с Фактами человека природного, т. к. происходит уже после рождения и не противоречит Факту смерти как таковому. Но он работает на опережение природы, он отнимает у природы диктаторские права. Этот факт объявляет человека человеческого, но притом не вырывает человека из природы, а внедряет человека человеческого в природу как существо, волящее в недрах мирового процесса. И в данном случае вы, товарищ Гамлет, будете этим самым волящим человеком, так называемым убийцей, а товарищ Милицанер, представляя Государство, будет тем противовесным элементом, который представляет интересы высших законов природы, а я как описатель этого процесса, т. е. будучи чистым языком его – стану синтезом человека человеческого и человека природного.
ГАМЛЕТ Ну, тогда я убью вас, товарищ Милицанер!
МИЛИЦАНЕР Нет, нельзя. Так как я – это не я, в высшем смысле, то убив меня, вы уничтожаете Государство, уничтожаете один из вышеназванных полюсов и лишаете жизнь динамики, и тем самым лишаете себя этой динамики, уничтожая тем самым возможность порыва убить меня. Вы противоречите сами себе, товарищ Гамлет, поскольку если бы у вас было намерение убить Государство, то вопрос стоял бы не в «убить или не убить?», а – «как убить?». Но поначалу вы, товарищ Гамлет, правильно почувствовали суть проблемы, и не надо отступать от частного ее разрешения, соблазняясь ложными и случайными проблемами.
ГАМЛЕТ Тогда я убью вас, товарищ Поэт!
ПОЭТ Нет, товарищ Гамлет, нельзя. Убив меня, вы лишаете событие описателя, т. е. языка, и в данном случае само событие становится невозможным, т. е. становится не закономерным, а случайным, и может вообще не произойти, и тем самым обессмысливается ваш, товарищ Гамлет, вопрос «убить или не убить?», т. е. вы, товарищ Гамлет, убиваете, можно сказать, самого себя и уже не можете вообще убить кого-либо иного, скажем – меня.
ГАМЛЕТ Тогда я убью себя.
МИЛИЦАНЕР Тоже нельзя. В каждом убийстве должен быть объект убийства и субъект убийства. Убив себя, вы уничтожаете субъект убийства, становясь чистым объектом убийства. Но государство не может соотноситься с объектом убийства. Тогда оно, чтобы быть явленным в мире перед фактом убийства, вынуждено объявить кого-то другого субъектом убийства. Объявить субъектом убийства Поэта нельзя, т. к. поставив его субъектом убийства, мы лишаемся языка описания, и все различия объекта и субъекта убийства теряют всякие возможности быть описанными и определенными. Тогда Государство вынуждено объявить субъектом убийства меня, Милицанера. Но в этом случае, помимо явной бессмысленности этого акта как акта реального, Государство лишается возможности реализоваться в этом мире, т. к. я уже убийца и не есть его представитель в этом мире. Реализоваться же в поэте Оно не может по тем же самым причинам, т. е. исчезает язык описания, который дефинирует все эти понятия. Следовательно, Государство противостоит мне как чистая абстракция. Как нирвана. Но этого не может быть, т. к. это не так. Если бы это было так, то вы бы сами, товарищ Гамлет, не задали бы вопрос «убить или не убить?», а спросили бы «что делать?».
ПОЭТ Да, товарищ Милицанер абсолютно прав. Убив себя, вы бы, товарищ Гамлет, в тот же самый момент, как убили себя, стали бы чистой природой, в которой отсутствует язык описания, и тем самым бы уничтожили бы всякую возможность человека человеческого, но узаконили бы человека-камня, человека-дерева.
ГАМЛЕТ Понятно. Я пошел. (Вынимает шпагу.)
МИЛИЦАНЕР Иди, иди. (Вынимает револьвер.)
ПОЭТ Иди, иди. (Вынимает авторучку.)
Что-то крови захотелось
Дай, кого-нибудь убью
Этот вот, из них красивый
Самый первый в их строю
Вот его-то и убью
Просто так, для пользы дела
Искромсаю его тело
Память вечная ему
Девочка идет смеясь
Крови в ней всего три литра
Да, всего четыре литра
Литров пять там или шесть
И от малого укола
Может вытечь вся она
Девочка! Моя родная!
Ради мамы, ради школы,
Ради Родины и долга
Перед Родиною – долго
Жить обязана! Родная
Береги-храни себя!
Как же так? —
В подворотне он ее обидел
В смысле – изнасиловал ее
Бог все это и сквозь толщу видел
Но и не остановил его
Почему же? —
Потому что если в каждое мгновенье
Вмешиваться и вести учет
То уж следующего мгновенья
Не получится, а будет черт-те что —
Вот поэтому.
Домик дачный средь участка
А над ним с небесных круч —
Звезды – и не то чтоб часто
Да и то в отсутствье туч
А не то чтоб досаждают
А проглянутся когда
Мать ребенка утешает:
Вон, горит твоя звезда
Да тебе еще не скоро —
Но кто может предсказать?
Этот домик, этот сад
Возле улицы Садовой
Это было, это было
Ровно сорок лет назад
Или лет немного меньше
Только все равно назад
Сколько мимо их прошло —
Этих лет и этих женщин!
Только всех я отменил
Из-за справедливой мести —
Не жил я на этом месте!
Да и вообще не жил!
Как мучит нас ненужная природа
От дел высоких гонит нас в кровать
К делам, которые должны занятьем быть
Спецьяльно выделенного народа
Вот в Византии евнух – муж и полководец
И чистой государственности свет
Он прав, не прав – ему позора нет
И в чистом сне ему домеку нет
Что мучится какой-то детородец
Свет зажигается – страшный налет
На мирное население
Кто налетает? и кто это бьет?
Вечером в воскресение?
Я налетаю и я это бью
Скопище тараканов
Громко победные песни пою
Воду пускаю из крана
Милые, бедные, я же не зверь!
Не мериканц во Вьетнаме!
Да что поделаешь – это, увы
В нас, и вне нас, и над нами
Что значит атлет? Что являет он в мир? —
Безумье бумаги промасленной!
А в древности грек с наготою осмысленной
Носил свое тело как носят мундир
Лишь ты ему равен, мой милицанер
Вы равно осмысленны и узнаваемы
И как не оденешь его, например —
Тебя не разденешь, хоть и раздеваемый
Вот скульптор лепит козла
Сам про себя твердя:
Я им покажу, блядям
Как надо лепить козла
Кому он покажет и что
Посредством лепного козла
Ведь он за гранью добра и зла
Тем более глиняный что
Нет, мой скульптор, заместо козла
Слепи что-нибудь такое
Чтоб каждый пришедший: Да – сказал
Он нам воистину показал
Небесное-неземное
После обычного с работы прихода
По комнатам ходит он взад-вперед
И громко пукает из заднего прохода
А спереди песню поет
На самом же деле он крупный начальник
И может быть даже вооружен
И может быть даже женщина он
Но это маловероятно
И все это за домашними стенами
Для других он как будто и не был
И все это строго между нами
И между землей и небом
Вот и окончилась в Москве Олимпиада
В стечении количества народа
В звучании прощального парада
На главном стадионе средь Москвы
Там были иностранцы, но и мы
И я там был средь этого Содома
И понял, что досель не понимал:
Я здесь в гостях, они же здесь все дома
И мой резон невыразимо мал
Пускай, что через час все разойдутся
Пускай, что далеко не все спасутся
Да ведь не я ж здесь всех пересчитал
И я в слезах по-детски зарыдал —
Здесь праздник был, а я был чужд и мал
И самый маломальский Гете
Попав в наш сумрачный предел
Не смог, когда б и захотел
Осмыслить свысока все это
Посредством бесполезных слов
Он выглядел бы как насмешник
Или как чей-нибудь приспешник
Да потому что нету слов
Вот таракан с распахнутым крылом
По стенке бегает игриво
На что тебе крыло, мой милый? —
Да чтобы Богу угодить
Он любит, говорят, крылатых
К тому ж оно не тяжело —
Вот истинный ответ: коль нам не тяжело
Так почему ж другим не угодить
Итак, поэт, о мещанине
Давно пора поговорить
Как нам вредит он, как не любит
Он нас, хоть должен нас любить
Мы отомстим ему примерно —
Вот он с объятьем к нам летит
Ему ответим мы, примерно:
Уйди, проклятый! Ненавижу!
Я жил во времена национальных
Героев и им не было числа
Одни несли печать Добра и Зла
Другие тонус эмоциональный
Поддерживали в нас по мере сил
Народ любил их, а иных бранил
И через то герой героем был
А я завидовал им эмоционально
Поскольку я люблю национальных
Героев
Напомните мне, как это у Моцарта
Тара-та-та-та или тара-там-там-там
Или, скажем, у Македонского там:
Пам-пам-пам-пам па-пам коня за полцарства
Да ведь и у нас все по-прежнему так
Не выразить словом ни новым, ни старым
Тара-та-та-та-та
тара-та-та-там
Пам-пам-пам-пам-па-пам
тарьям-трьям-трьям-тьярам!
Солнце светит ярко-ярко
Среди поля жарко-жарко
Нестерпимо-невозможно
Что и помереть возможно
Ах, без цели понапрасну
Помереть в такой прекрасный
День!
Проходил я здесь рыдая
Как по острому ножу
А теперь вот прохожу
Разве чуточку страдая
Разве только лишь о том
Что вот жизнь проходит мимо
Было разно, было мило
Будет что-нибудь потом
Как страсти мучают людей
С ножами бегают в припадке
Неописуемых страстей
Детей пугая в их кроватке
Средь ночи, в свете полуденном
Пугая жен неразведенных
Соседей всевозможных вер
И только ты, Милицанер
Не отвергая, не любя
Свидетелем момента мори
И стражем данных территорий
Приходишь сам не от себя
Когда бы не было тебя
Я сам бы выдумал тебя
Но призраком в кипящем море
Девица ты красная
С револьвером в кожанке
Почто девицу белую
Белую пригожую
По имени Ксения
По фамилии Романова
Уложила окровавленну
Вплоть до Воскресения —
– А чтоб не была белая
А была красная
Красное – оно всегда прекрасное
Даже бездыханное.
А что дитя? – он тоже человек
Он подлежит и пуле и закону
А что такого? – он ведь человек
А значит родственник и пуле и закону
Они имеют право на него
Тем более когда он пионером
Бежит вперед и служит всем примером
Чего примером? – этого… того
Что-то исчезли продукты
Только без них по зиме
Кровь уж совсем леденеет
Клонится тело к земле
Я понимаю, что сложно
Сеять продукты, растить
Да многого нам и не нужно:
Может климат видоизменить
Когда в Кустанае проездом я был
Молодую казашку я там полюбил
И ничего для нее мне было не жалко —
Стройна и пленительна как парижанка
Тогда я Орлову в сердцах говорил
(Со мною Орлов там по случаю был):
Смотри же, Орлов, как справедлива природа —
Рождает красоту средь любого народа
Вот так бы и жить уподобясь листку
А мы все срываемся, а мы все – в Москву
Текла старинная Ока
Со всем что есть в округе новым
И мы с товарищем Орловым
Следили неиздалека
Сидели мы на берегу
Средь лодок въехавших в крапиву
Сидели, попивали пиво
А дальше вспомнить не могу
Счастье, счастье, где ты? где ты?
И в какой ты стороне?
Из-под мышки вдруг оно
Отвечает: вот я! вот я!
Ах ты, милое мое!
Детка ненаглядная!
Дай тебя я пожалею
Ты сиди уж, не высовывайся
Тучи шустро набежали
И испортили весь праздник
Эти тучи – паразиты
Этот праздник – безобразник
Этот праздник – черт-те что
Падла – если разобраться
Эта жизнь – сплошное блядство
Праздник тоже! – твою мать!
Мой брат таракан и сестра моя муха
Родные, что шепчете вы мне на ухо?
Ага, понимаю, что я, мол, подлец
Что я вас давлю, а наш общий Отец
На небе бинокль к глазам свой подносит
И все замечает и в книгу заносит
Так нет, не надейтесь, – когда б заносил
Что каждый его от рожденья просил
То жизнь на земле уж давно б прогорела
Он в книгу заносит что нужно для дела
Лишь только выйду – портится погода
А в комнате сижу – прекрасная стоит
Наверно, что-то ставит мне на вид
Против меня живущая природа
Наверно, потому что я прямой и честный
Сторонник государственных идей
Которые уводят у нее людей
В возвышенный мир рыцарский, но тесный
Так они сидели
На той ветке самой
Один Ленин – Ленин
Другой Ленин – Сталин
Тихую беседу
Ото всех вели
Крыльями повоевали
На краю земли
Той земли Восточной
В Западном краю
Мира посередке
Ветки на краю
Апокалиптические видения внутри стиха
Сложно отношение поэта с жизнью. Она не хочет вербализоваться, не хочет быть понятой и явленной на языке поступков и событий. Она хочет, чтобы в ней пропали.
Сложно отношение поэта с народом. Он хочет быть действующим лицом, он хочет, чтобы с ним разговаривали на языке совместного восторженного дыхания. Он хочет, чтобы в нем пропали.
Сложно отношение поэта со стихами. Они не хотят быть придатками, они хотят, чтобы с ними разговаривали на языке вдохновения. Они хотят, чтобы в них пропали.
Сложно отношение поэта с собой. Он не хочет быть понятым и отвергнутым. Он не хочет, чтобы с ним разговаривали. Он хочет, чтобы в нем пропали.
Сложно поэту. Куда ни глянешь – всюду смерть.
Вот мальчик выходит из света
5914[1] Бледней попадьи райсовета
О, мальчик мой милый родной
Когда надвигается вечер
И душу утешить нам нечем
Лишь думой безумной одной
Которая машет крылами
В соседстве кровавых порезов
Вцепившись прямыми ногами
В растенье у края над бездной
Над маленькой бездной одной
О, мальчик мой милый родной!
Милицанер один гуляет
5911 Следя закон, блюдя устав
И лист осенний облетает
Висеть на дереве устав
И рядом возникают лица
Равносионских мудрецов
И огненная колесница
Летящая с земли отцов
И кто-то в воздух поднимает
Прозрачный камень лазурит
Милицанер все это зрит
И безусловно понимает
Вот корова пробежала
5909 Впереди у нее жало
Сверху – горб и аллилуйя
Снизу – лик живой
Дай тебя я расцелую
Милый же ты мой!
Летел огромный зверь косматый
5915 Посланник дальних государств
Блеща огнем, рыгая матом
Пред небесами благодарствн
И с виду был он Руставели
Внутри же – чистый Хомейни
И его губы розовели
О, Господи, нас помяни
В Отечестве твоем!
Вот тигор движимый любовью
Нагую обнимает лань
Ей на хребет он ложит длань
И отнимает уже с кровью
О, что за тяжкая природа! —
Познанья жаждою гореть
Любвьей объятому лететь
И видеть только смерть у входа
Лететь, стремиться и гореть
А рядом видеть только смерть
В итоге
Бывало столько сил внутри носил я
5960 Бывало умереть – что сбегать в магазин
А тут смотрю и нету больше силы
Лишь камень подниму – и нету больше сил
Другое время что ли было, или
В другом краю каком чужом жил-был
Бывало скажешь слово – и уговорил
А тут что скажешь – и уговорили
Насмерть
Они мерзнут у меня
5961 Кабы развести огня
Только вот у папеньки
Спичек нет ни капельки
И завернуты мы с сыночкой
Словно в влажную простыночку
Кто поможет нам в беде
Спичек нет, поди, нигде
Стужа синяя с утра
597 °Cнег алмазный расцветает
Радостная детвора
От восторга замирает
Потому что это край
Эти детки, эта стужа
Суть обетованный рай
Замороженный снаружи
И снутри для вечности
Частной человечности
В обход
Туча вышла озираясь
5974 Заглянула мне в глаза
Это ж ужас! это ж ужас!
Будет страшная гроза
Я навстречу ей как пыхну
Полыханием огня
Не хотел я! не хотел я!
Вынудили меня
Премудрость Божия пред Божиим лицом
5981 Плясала безнаказная и пела
А не с лицом насупленным сидела
Или еще каким таким лицом
Вот так и ты, поэт, перед лицом народа
Пляши и пой перед его лицом
А то не то что будешь подлецом
Но неким глыбкомысленным уродом
Будешь
Я сижу и наблюдаю:
5989 Разный ходит здесь народ
Кто что в сумочке несет
Кто на ножку припадает
Кто бежит и пропадает
Кто споткнулся-упадает
Я сижу, а жизнь идет
Про то сья песня сложена
5993 Чья жизнь прекрасна и сложна
Вот в небесах полузаброшенных
Порхает птичка зензивер
А в подмосковном рву некошеном
С ножом в груди милицанер
Лежит
Ой, ты молодость – розовый дым!
6004 Ой, вы легкие лебеди-гуси!
Хорошо умереть молодым
Да, увы, впопыхах промахнулся
Впопыхах перепутал кровать
А теперь уж чего умирать!
Уже сморщенный и некрасивый
Уже кашляет старая грудь
Уже молодости не вернуть
Даже силами смерти всесильной
Не вернуть
Вот они приходят молодые
6007 Близкой мне погибелью грозят
У них зубы белые прямые
И на каждом зубе блещет яд
И глаза их страшные горят
Небеса над ними голубые
И под ними пропасти висят
Я же в нишке маленькой сижу
И на них испуганно гляжу
Господи, где мне искать спасенья?
Может, Ты мне скажешь? – Не скажу —
Он отвечает
В синем воздухе вечернем
6013 Солнце ласкотало тени
Сын с улыбкою дочерней
Примостился на колени
Эта ласковость в природе
Словно предопределенье
Но зато замест в народе
Эка сила разделенья
Страшная
Нету мне радости в прелести цвета
6014 Нету мне радости в тонкости тона
Вот я оделся в одежды поэта
Вот обрядился в премудрость Платона
Но не бегут ко мне юноши стройные
И не бегут ко мне девушки чистые
Все оттого, что в основе неистинно
Жизнь на земле от рожденья устроена
Бедные! что без меня вы здесь значите!
Злые! оставьте меня вы в покое!
Вот я сейчас вам скажу здесь такое —
Все вы ужасной слезою заплачете
Подлые
На прудах на Патриарших
6034 Пробежало мое детство
А теперь куда мне деться
Когда стал намного старше
На какие на пруды
На какие смутны воды
Ах, неужто ль у природы
Нету для меня воды
В железном бункере своем
6044 С какой-то норной тварью схожий
С экземою покрытой кожей
Сидел он с Евою вдвоем
Германский рухнувший Адам
И изгнанный уже из рая
Он говорил ей: Дорогая
Сейчас вот яду тебе дам
И мы пойдем в поту кровавом
Возделывать поля небес
Кто нас возьмет – не знаю, право
Возможно Бог, возможно Бес
На этот труд кровавый
Без
Гарантий
Ты помнишь край, где все мы жили
6065 Где пел полночный соловей
И некоторый мужик двужильный
Пахал поля при свете дней
И возвращаяся с работы
На наш невинный палисад
Как будто из потьмы египетской
Бросал свой истомленный взгляд
И были мы не виноваты
И лишь сводящая с ума
Во всем была здесь виновата
Одна великая потьма
Египетская
В чистом поле, в чистом поле
6072 В чистом поле кто лежит —
Пуля мертвая лежит
Тело рядышком лежит
Каждый сделал свое дело
Пуля – смертное, а тело —
Тоже ведь не скажешь смело
Что бессмертное
Когда немыслимый аграрий
6193 Забился в судороге полей
Рождая от потьмы своей
И объявился пролетарий
Который в судороге завода
Забился посреди станков
Рождая вдруг большевиков
И объявилася свобода
Которая с безумным криком
Забилась в судороге масс
Рождая их, рождая нас
Тогда и объявился Пригов
Средь нас
Мячик звонче ударяйся
Ножка выше поднимайся
Ножка выше поднимайся
Мячик звонче ударяйся
Мячик ударяется
Ножка поднимается
Ножка поднимается
Что-то открывается
Что-то открывается
Что-то закрывается
Ой-ой-ой-ой, дяденька
Ой, увидит тятенька
Ой, увидит тятенька
Ой-ой, больно дяденька
Принесли ее домой —
Оказалася живой
Мышка погрызла весь хлеб на столе
6164 Ах ты, проказница! Спряталась где-то
Жизнь тяжела! Ну, да ладно – смелей!
Как-нибудь зиму прокормимся эту
Ну, а как грянет чего пострашней
Скажем, ужасное – уж не взыщи ты
Я тебе в этом уже не защитник
Мне самому бы спастися – ей-ей!
О чем так необдуманно и страстно
6196 Взываешь к Богу, бедное дитя
Смотри, подслушает живое Государство
И переймет все дело на себя
И правильно, дитя – живи подвластно
Там кто-нибудь и против, а я – нет
И не минуй в печалях Государство
А то оно безумеет в ответ
Любители Баха и Апассьянат
5933 Ведь тоже – обычные люди
Мы строго, пожалуй, их судим
Ведь скажем кому попадись автомат
Ведь он что пожалуй и не виноват
Тем более ежели будит
Его среди ночи кромешной
Какой-то там голос и говорит:
Смотри, вон звезда над тобою горит
Вон зверь появился нездешний
Который когтями ягненка когтит
И падает кровь безутешно
Но вот из-за тучи поспешно
Прекрасная птица к событью спешит
Прекрасными крыльями страшно шуршит
От скорости крыльями страшно свистит
И светится страшной любовью
И малую капельку крови
Небольно подхватывает на лету
И бедную малую капельку ту
Несет и уносит в какую страну
И там ее в влажную землю бросает
И малый росток из земли вырастает
Растет постепенно, растет-вырастает
И листьями сочными ствол обрастает
И крупные рядом плоды нарастают
И лопается один маленький плод
И следом другие, и разный народ
Оттуда нарядный выходит
Гуляет, шатается, бродит
Не зная беды и печали
А то вот вдруг крыльями все закачали
А то вот вдруг крыльями все зашумели
И кверху поднялись как будто стрекозы
Приняв осторожные легкие позы
Куда-то огромной толпой полетели
К какой-то единой намеченной цели
И вот из какого-то там удаленного
Небес уголка волокут что есть сил
Зверюгу того, что ягненка когтил
Влекут одинокого и удивленного
И ручками маленькими дрожа
Они его страшное тело хватают
И рвут его в клочья и кровь упадает
На нижнюю землю и тут же пожар
Огромный ужасный внизу возникает
И все поджигает, и всех поджигает
Деревья сжигает, растенья сжигает
Людишек висящих вверху зажигает
И с криками громкими вниз упадают
Они и лежат; и кричат, и страдают
Прекрасная птица над ними летает
И все это молча она наблюдает
Ни малой травинки не смея коснуться
Так как же от этого тут не проснуться
Хватая заряженные пистолеты
А то вышеназванный автомат
Не всякий проснувшийся еще при этом
Любителем Баха и Апассьянат
Бывает
Воинств небесных чудны размеры
Предуведомительный рисунок воина Гундлаха Свена Гуйдовича (уменьшенная копия Д.А.Пригова)
Воинств небесных дивны размеры
Чуден их говор и чуден их вид
Все под ногами внизу их горит —
Восторг, господа офицеры!
Господа ангелы, время не ждет
Меч наш стриглавый всегда по размеру
Восторг, господа офицеры!
Господа офицеры, вперед!
За Отечество, товарищи, за веру!
Банзай!
Вот гармонику беру
И играю что выходит
А в ответ из-под земли
Мальчик маленький выходит
Я играю и пою
А он тихонько подрастает
В конармейца вырастает
А я играю и пою
Но потихоньку затихаю
А он пошел в обратный рост
Вот лишь маленький нарост
Пыли – вот она какая
Тайна жизни
Бесчинствует немец над нашей державой
А я еще маленький в гриппе лежу
И гвоздик случайный в ручонке держу
Откуда он взялся-то мелкий и ржавый
А может не ржавый – стальной и блестящий
Не гвоздичек вовсе – карающий меч
Что негде где немца от гнева сберечь
В том будущем бывшем, сейчас – настоящем
Вечном
Гремя огнем, сверкая блеском стали
В эффекте месмерических блистаний
Вот он летит без слабости и дрожи
Но что-то в воздухе его тревожит
Не пуля, не осинный кол
Но некий маленький укол
прорастающий
Не немцы ли нас всех погубят
Да это было в прошлый раз
Теперь китайцы нас погубят
То-йсть, мериканцы нас погубят
А уже в следующий раз
Как мериканцы нас погубят
Тогда китайцы нас погубят
Или еще там кто погубят
Но Силы Небесные нас приголубят
И скажут: Давайте же всех их совместно
С земли их сотрем и на чистое место
Новую жизнь поставим
Счастливую
На века
Скажи-ка воин нам Гундлах
Как ты французов под Полтавой
Смертельной опоил отравой
И поморозил в пух и прах
Вот расскажу вам для урока
Одно из первых дел своих
Как я татар, детей жестоких
Навел на Русь, а после их
Сам и уничтожил
Живой не вскрикнет и мертвец не ахнет
Когда пройду я над страной
Неимоверною стопой
Не потревожив разный прах их
Но вздрогнут лишь от узнаванья
Как знамени гвардейский шелк
Прошелестев: Вон наш пошел
Высокого ужасно званья
Неимоверного
Вот всех вас тут я и порушу
Собрались вместе – и добро
Забудьте, бедные, про душу
Имайте ножик под ребро
Который остр в буквальном смысле
А в переносном – и вдвойне
Ведь мы повсюду на войне
По-христиански мыслить если
Когда Буденный мощью ног
Носился скакуна здесь пегого
То разве бы представить мог
Какого-нибудь, скажем, Рейгана
Хотя представить очень мог
Так как Буденные, выходит
Увы, приходят и уходят
А Рейганы – суди их Бог! —
Тоже приходят
Вот они летят собой огромны
Что нам делать маленьким таким
А мы шприц покажем им укромный
И уколом тонким пригрозим
И они вдруг задрожат, забьются
В обморок мгновенный упадут
И с небес посыпятся-польются
А затем они такие тут
Мы просто отпугнуть хотели
Меняется погода быстро
Сдвигая атмосферный фронт
Как будто 1-й Украинский
Или 2-й там Украинский
На 3-й Белорусский фронт
Надвинулся с победой длинной
А мы под ними здесь Берлином
Насмерть стоим
Холм к холму идет с вопросом:
Долго ль нам еще стоять
Средь пустых лесов-покосов
И томиться, твою мать? —
А хуй его знает
Товарищ майор
Вот из России к ним с любовью
Летим не убоясь труда
Они ж наполненные кровью
Стоят как тучные стада
Не в силах вынести, когда
Такая жаркая любовь
Лишь тронешь – сразу брызжет кровь
Во все стороны
Вот он ярится слоновидный
Пятой всех попирая ниц
Но вдруг оглядывается – шприц
Торчит оттуда еле видный
И тут безумный беспричинный
Его вдруг ужас обуял
И он несется на Дарьял
И гибнет в водяной пучине
Когда под-над Россией светлой
Он в виде ворона летал —
Он видел пламя и металл
А снега-то и не заметил
Но тот словно индийский слон
На него сзади навалился
Злодей по горло провалился
А дальше – пение и сон
Нирвана
Когда он на Святой Елене
Томился дум высоких полн
К нему валы высоких волн
В кровавой беспокойной пене
Убитых тысячи голов
Катили вымытых из почвы
Он их пинал ногою: Прочь вы
Подите! Вы не мой улов
Но Божий
Когда Иосиф Сталин немцев
Рукою сухонькою сжал
То было их совсем не жаль —
А что жалеть их, иноземцев
Да и вобще – кого жалеть
С какой такой позицьи глядя
Поскольку ведь недаром, дядя
Мы рождены чтоб умереть
И это сделать былью
Генерал Торквемада войска собирал
На подземно-небесную битву
Вот выходит он после молитвы
А пред ним – ослепительный бал
Что ты пляшешь, нечистая сила?
Говорит боевой генерал
И кровавый чертенок упал
На седые усы генерала
Ворон сверху покосился
На меня, даже меня
Я – одежды поправлять
Можт, пиджак перекосился:
Что ты, черный гад, воззрился
На меня, аль незнаком?
А он мне русским языком:
Да ты чего засуетился?
Просто сладким вдруг душком
Потянуло
Нарушая все законы
Обрушая все границы
Вот летит он словно птица
Словно конь из Первой конной
Или конь из Второй конной
Или конник Третьей конной
Всякой конной всякий птах…
Что это? – да это так
В небесах
Они сбираются, невидимыми нервами
Как молнии простегивая мир
Перед великими последними маневрами
И грозные поют: Гиваямир
И вниз глядят, своих сзывая басом
А я вот здесь – я офицер запаса
Пока что
Над картой ночею бессонной
Сидели в штабе до утра
Под городом Армагеддоном
И он сказал тогда: Пора!
И огляделся напоследок
И выходило так ли, эдак ль
Что победим
Демоны и ангелы текста
Чуяли ли вы (о, конечно! конечно чуяли! кто не чуял?! – нет такого), как под тонкой и жесткой корочкой стиха пузырится вечно что-то, пытаясь разорвать ее зубами, вспучить спиной своей бугристой пупырчатой! Это и есть демоны текста, внаружу выйти пытающиеся, и выходят, да нет им как бы языка среди этой расчерченной поверхности. И вот разгрызают они слова, разваливают их по слогам, в разные дикости, для слуха и глаза еще не изготовленного для невидения их, эти куски соединяя.
Но тут же бросаются им наперерез белые ангелы текста, выхватывая из их зубов слова в их предначертанной целости, и распевают как имена, с другими неспутываемые и ни в какие, кроме равенства, возможной одновременности и разной слышимости звучания, отношения не вступающие. И поют ангелы! И поют! А демоны рычат и рвут! А ангелы поют! А демоны рычат! А ангелы поют!
Мой друг, бежим к живым Ешумам
На берег океана Уберт
Где шумом нас омоет Шуман
И шубою укроет Шуберт
И в жабрах рыбы Еныбах
Задышит старец хлебный Бах
Бежим, друг
Бежим
К Ешумам
На берег
Океан
Шум
Шууум
Шууууммм
Шууумммм
Шууубееерт
Еныбаааххх!
Бах
Вот я словно лесная лань
Лечу – за мной солдатский топот
И выкрики и злая брань
И следом словно вал потопа
Смывает всех! и я одна
Стою и на песке у дна
Вижу:
Я
Ты
Она
Лаань леснаааяяя
Топооот солдааатский
Выкрикиии дииикиеее
Вода
Песок
Дно
И я одна
Летит, летит железная страница
Из жизни маршала времен второй войны
Над ней колдует маленькая птица
По имени людей Торойв Ойны
Непобедимая
Да
Страница железнааааяяя
Маршаааал войныыы
Маааршааал Жууукооов
И мааааршааал Рокоссооовскииий
И маааршааал Кооонееев
И война
И птица
И я
Ты
Они
Непобедимые
Берешь топор, выходишь в лес
И рубишь дивный ствол Ванливо
И слышишь голос с поднебес:
О, что ты сделал, раб чванливый
А что я сделал? —
А Ванливо кто срубил? —
Я срубил! —
Тогда обернись! —
И что? —
Видишь Даобер Нись? —
Не вижу! —
Бедный мой! —
Не вижу! —
Бедный мой! —
Но я не вижу! —
Сейчас увидишь!
Блестящая Вена, десятые годы
И Штраус со скрипкой как змейка поет
Эрцгерцога ужас, Валькирий полет
Во тьме проступающий лик Тыегоды
И Гитлер приходит, и я прихожу
Босая, невидящим взглядом гляжу
На Восток
И Вена блестящая
Годы десяяятыеее
Штраус поеееет
И Вагнер
Шенберг
Шостакович
Ужас
Я на большой горе стояла
И сердце мне орел клевал
И медленно околевал
И кудри я его ласкала
И свое сердце проклинала:
И, мое каменное сердце!
Ты разве пища для младенцев
Небесных
О-о-о!
Я шла в октябрьской демонстрацьи
Над мною плыли облака
В моей груди колокола
Звучали, и под жестким настом
Размыт был тонким слоем враг
И каждый мой невинный шаг
Был победой над ним
И я шла
И враг размыт
И враг разбит
И враг бежит-бежит-бежит
Иду по полыни я по белене
Навстречу мне Жуков на белом коне
Лицо его словно кипящий алмаз
Но не отвожу я невинная глаз
Ему говорю: Что твой конь-то рыдает? —
Уж больно лицо твое дивно пылает!
Отвечает он
И твое пылает дивно! – говорю
И Твое ослепительно, словно солнце в зените! – говорю
И Твое нестерпимо пылает, как свод золотой небес! – говорит он
Смотреть невозможноооо! – рыдает конь
Вот шагом строевым волчица
Проходит зимнею Москвой
За нею что-то волочится
Как красный на снегу подбой
Пред ней бегут все оробелые
Я подхожу к ней черно-белая:
Иди домой! – говорю
А где дом мой? – рычит она
Дом твой в доме отца твоего! – говорю я
А кто отец мой? – спрашивает
Кто отец твой? —
Кто отец мой?
Тогда я – отец твой!
Злая кошка на улицу вышла
Огляделася важно и прытко
Тут и я выхожу из калитки
Она плачет притворно и пышно
А и я говорю: Ах ты змей!
Да и посохом прямо пред ней
Как вдарю
А из земли – фонтан черный, как кошка злая на улицу вышедшая, важно и прытко по сторонам оглядывающаяся, а из калитки – ангел белый, а она пред ним плачет притворно и пышно, а он: Ах ты, змей! – да как посохом ударит перед ее носом, а из земли – фонтан черный, вроде кошки злой, что погулять вышла по сторонам оглядываясь притворно и пышно
Мне ноги жгли железом красным
И разрезали на ремни
Но я была как снег прекрасна
Морозные стояли дни
Я пела голосом Лазо:
Япе! Лагол! Осомл! Азо!
Япееее
Лагооол
Осооомл
Азооо
Уже душа томится счастьем
Уже забыла все на свете
Пред ней как маленькие дети
Резвятся-прыгают несчастья
Она их гладит по головке
И на меня глядит неловко
И говорит
Может, усыновим? а? —
Конечно, дорогая! одним-двумя больше! вон, их там миллионы резвятся в комнатах наших! а то что-то уж очень ты счастьем затопилась!
50 капелек крови в абсорбирующий среде
Как можно заметить, этот опус находится на пересечении стилистик японской хайху, ассоциативной поэзии, традиции афоризмов и поп-артистских и концептуальных текстов.
Правда, в отличие от хайху, всякое указание на конкретный предмет или же переживание сей же час стремится стать простым высказыванием, просто языковым актом.
В отличие от традиции афоризмов автор не следует принципу экономии и дидактической осмысленности, если и не манифестируемой, то предложенной как осмысляющая интенция.
Ассоциативной же поэзии не соответствует столь жесткая предумышленность, почти каноническая форма (3–4 строки), с назойливо повторяющейся присказкой о капельке крови.
От поп и соц-арта, а также концептуальных текстов эти отличает стремление апеллировать к какому-никакому реальному визуальному и эмоциональному опыту, а также к прямому поэтическому жесту.
В общем, всего понемножку, и ничего, к сожалению, в целом.
Морозный узор на стекле
Капелька крови на пальце мальчика, одетого в изящный лейб-гвардейский морской мундир
Робкий первоклассник у черной доски:
Мама мыла раму
Слезами
Маленькие свастики на брачной простыне
Капелька крови на безымянном пальце
Чистая, как опушка заячьего воротника, экзистенция
Москва – Берлин, 1990 год
Жало тигра
Хобот быка
Капелька крови на мужском пальце, выходящем
из чужого тела
Чей-то будущий плач
Мелкий топот убегающих по крыше ног
Капелька крови на лапке котенка
Судьба поэта в России
Чудесные превращения ужаса в торжество и обратно
В ужас
Семь подмосковных чудес света
Капелька крови прикрытая бархатной тряпочкой
Откуда это томление по розовому бальному платью
и вздрагивающим оборкам
Частная жизнь офицера
Капелька крови на левой груди местной красавицы
Пристальный взгляд невидимых махатм, переведенных
на русский язык
Разговор англичанина с немцем
Капелька крови у стен вечереющего монастыря
Камень, летящий из русской глубинки в воды Атлантического океана
Картина незабвенного Фридриха
Почему-то вспоминаются всякие глупости
Честь мужчины все-таки на полях сражений
Возвращение из обморока возле капельки крови, почерневшей от проведенного времени
Капелька крови на клюве голубя
Искренность партийного работника
И нечего ответить на недоуменный взгляд вопрошающих
Разве что: голубь, капелька крови
Искренность партийного работника
Ледяная водка меж оконных рам
Слабое потрескивание оголявшихся проводов
Рысь, оборачивающаяся девушкой с капелькой крови
в уголке рта
Строгость живого милицейского мундира
Дворник, сметающий капельку крови с заснеженного тротуара
Смуглые ангелы, парящие над Сахарой в поисках
сбежавшего священного зайца
Жизнь по весне, но уже в Самаре
То, что называется жопой
Капелька крови на краю унитаза
Голос из соседнего пространства и мгновенная смерть
И трансценденция
Сабельная атака на рассвете
Специфическая капелька крови, подбегающая к сердцу
Огромный рулон шерсти цвета электрик, проеденный
мышами
Где-то в Бирмингеме
Концерт Моцарта
Безумное количество рассыпанных на земле капелек крови
Сим победиши
Интеллигибельный зверь отмщения Уатцриор
Почему-то вспоминаются балетные тапочки Анны Павловой
Капелька крови за ушком плюшевого медвежонка
Маршал Ворошилов
Демонизм и чувство товарищества в средневековом
Гёттингене
Капелька крови на игле одноразового шприца
Фиолетовое чернильное пятно в виде царевича Дмитрия
Вызываемая неимоверным напряжением воли
капелька крови
Последующая частичная реабилитация
Капелька крови на почти нетронутой шее
Двести пятьдесят изоморфизмов Просветления
Почти невидимый сверху домик в зеленой Богемии
Голос адвоката Макарова на чурбановском процессе
Капелька крови на чудотворной иконе
Тихий подземный голос, по ночам говорящий женщине
какие-то слова, ею неправильно истолковываемые
Бутылочка уксусной эссенции
Гулкий пустынный зал после ремонта
Капелька крови, подлетающая на пергаментных крыльях
и жужжащая над ухом
Тухачевский, прекрасно танцующий мазурку
Рюмка водки с капелькой крови на дне
Вид странных земляных знаков с высоты орлиного полета
Не обязательно реального
Капелька крови на капельке крови,
Человек по имени Ким Ир Сен, бредущий
по проселочной дороге
Всеобщее смятение при одних только слухах из Сыктывкара
Капелька крови на пакете молока
Пушкин на фоне воспеваемого им анчара
Освежающее чувство одиночества и гордыни
Чем не праздник?
Иван да Марья в обоих смыслах
Послеобеденная капелька крови на усах Сталина
Прочитайте, прочитайте мне начало четвертой эклоги
со слов: Когда позабудутся и эти имена…
Ветка сакуры на листке японского календаря
Капелька крови и слезинка на фарфоровом блюдце
Громовой иероглиф, выпадающий из свинцовой тучи:
Рим должен быть разрушен!
Отрубленная в шутку голова
Капелька японской крови в огромном американском теле
Шестой день недели и не суббота – что это?!
На вид – пакетик синильной кислоты
Капелька, но не крови
Размытая, за давностию лет, всеобщая гармония
простых чисел
Один, два, три, четыре священных трепета
Капельку, капельку крови забыли!
Отчего же забыли
Не забыли
Фарфоровое вскипание довоенного крепдешина
Капелька зеленой крови оборотня
Одиночный ловец человеческих душ над желтым
потоком ускользающих вод
Бархатистый талончик на сахар
Материализовавшаяся в большого серого кота метафизическая капелька крови
Смутная от стекающей вертикально по стеклу слезы линия
отечественного горизонта
Проплывающий в зеркале сигаретный дым
Невостребованная капелька христианской крови
Огромные, по рассказам, исторические зоны иных
существований
Сами собой разумеющиеся страдания Наполеона
Капелька крови, просачивающаяся из-под двери
ванной комнаты
Что-то напоминающее из виденного у арабских геометров
Затягивающиеся белизной глаза умирающего ягненка
Поздно обнаружившееся смещение Марса в сторону
обитания Лебедя
Но и не капелькой крови единой ведь
Конечно, нет
Безумие несчастного младенца
Капелька крови
Неидентифицируемый текст транссибирской Упанишады
Холодящие душу крики из соседнего зоопарка
Скачкообразный промежуток времени между принятием решения и отказом от него
Обморок при виде капельки крови
Как и в прошлый раз – ничего
Большой глоток крови и оставшаяся капелька
Звуки ангельского пения в Лурде, доносящиеся
из района Лубянки
Цепь губительных несоответствий
Знобит что-то
Прямо-таки горение на сгибах кожаного фиолетового
пиджака
Капелька крови в абсорбирующей среде
Легкое сырое дуновение из предполагаемой между ног
космической дыры
Божественный пластилиновый пейзаж на столике у окна
Хочется капельки крови
Нечто английское, вычищенное до отрицающей нас степени
Испытание снегом и копотью
Внутри капельки крови таящееся существо
Грааль, мой Грааль! лю-ли, лю-ли, Грааль
Священный
В забытой книжке забытая десятка
Чудовищного вида то ли блядь, то ли просто девушка
Разрубленная надвое топором капелька крови
Неизвестно каким образом устраивающийся на голове
тюрбан
Скажи мне: Капелька крови!
Ветка сирени из жизни недосягаемых лирических поэтов
23 явления стиха после его смерти
Касаясь последних тенденций (и не только, и даже не столько в литературе, а в культуре в целом и в изобразительном искусстве в особенности), мы видим возрастающую тенденцию растворения стиха (или в общем смысле – текста) в ситуации и жесте, т. е. предпочтительное описание возможности текста (типа: «в первой строчке мы описываем то-то и то-то с рифмой, скажем, на аясь»), его функционирования в социокультурной ситуации (типа: «поэт входит через правые двери, немного волнуясь, вынимает текст, исполненный печатной графикой обычного стиха, начинает читать, на что публика горячо реагирует»). В акционно-перформансной деятельности текст (стихотворение, скажем) присутствует как нулевой или точечный вариант ситуации и жеста.
Эта проблематика, конечно, интересна и касается только представителей сугубо авангардных, постмодернистских и прочих нетрадиционных направлений (впрочем, у нас весьма немногочисленных на фоне основного литературного процесса, для которого подобного рода проблемы вполне невнятны или просто находятся за пределами разрешаемости).
Задачей этого сборника является как раз переориентировка вектора, т. е. в вышеописанной ситуации вектор направлен от текста к ситуации, мы же его поворачиваем в обратном направлении, приняв нынешнее состояние литературного процесса (в авангардной среде) за первичную данность. Т. е. для неразличающего глаза события происходят примерно на той же самой территории и вполне неразличимы, спутываемы. Взгляд же различающий заметит, что ситуация, жест как бы отменяемы стихом, обнаруживая приводимые куски жестового и ситуационного описания в их самопародировании (кстати, роли, которая в предыдущей ситуации отводилась стиху) на фоне самоутверждающегося стихотворного текста в его онтологической первородности.
Капли дождя как тварь дрожащая
Пройдя насквозь зеленый пруд
Ложится на прохладный лоб
Младенца заживо лежащего
На дне пруда
Она летит как пух изящная
Вдруг спотыкается о зуб
Зверя под сценою сидящего
И ужас, ужас! пенье труб!
И ужас
Много деревьев в саду
Пыль в полвершке над дорогой
Завтра я снова приду
Только ты больше не трогай
Меня пальцем
Сыпется белый снежок
Словно судьбы сапожок
Шитый то черным, то синим
А то вместе
Да – еще и красным
Рядышком от России
А зачастую так и посреди ее
Как освежевана стояла
И кожа вниз с нее бежала
Что беззаботная струя
Задерживаясь на хвосте
Условно
И она рухнула в постель
И белоснежна простыня
Червонно-красной тут же стала
Вот – вочеловечивание, оно же – страстотерпство
Стареют наши женщины
Но Боже, Боже мой!
Ведь нам были обещаны
Их вечность и покой
Вечный
Наш
Рядом с ними
Боже мой
Где белого единорога
Не пустят даже на порог
В наше-то время
У одного вдруг от порога
Как только вошел
Стремительный белоснежный рог
Во лбу вдруг прорастает
Сестра моя, войди в мой дом
Мы вместе на постели ляжем
Ни слова лишнего не скажем
Словно погибнем, а потом
Друг другу тайное покажем
Над каждым
Его отдельно висящее
Тайное
О, незабудочка живая
Как рана жизни ножевая
Как некий фитилек спасенный
К потьме вселенской поднесенный —
И вспыхнуло, и все горит
Но так невидимо, едрит
Так, едрить твою мать, невидимо —
Невидимо все
И девочкою на бегу
Белеет березняк сосновый
Буквально только что в снегу
Чернелся мальчиком – и снова
Чист как девочка —
произносится игривой скороговоркой
Истончение истончающегося стиха
Как всем известно, любое стихотворение, да что стихотворение – слово! – чревато разрастанием в целую поэму; цикл, цикл поэм! Просто даже невозможно все и обозреть в его потенции. Просто даже усталость сразу какая-то, утомление и скука. Только одно стихотворение напишешь, а дальше… ну дальше как-то так, эдак в том же духе. Да и вообще не стоит об этом.
Вот эти серии и явлены с предшествующим им нехитрым образцом, да и с бесчисленным возможным продолжением всего этого.
Да вообще-то все в мире может разрастаться до уровня, этот самый мир превышающего.
Вот так.
Над смертью кошки разрыдалась
Кошечка
И что ей кошка-то далась
А просто въяве оправдалась
Та несмываемая связь
Но укрытая от быстроокидывающего взгляда
Между женщиной и кошкой
Мужик так не разрыдался бы
Мужчина разрыдался над собакой – очевидная связь
Ребенок – над птичкой, пояснения не нужны
Старик над муравьем – это самоочевидно
Пожарный над кикиморой – не совсем ясно, но можно обоих связать с таинственной стихией огня
И последнее, неясно кто – над Сычуанским хребтом, персонажи, их связи и ответы переживаются всеми разом и неоднозначно
Рыбак в ночи причалит лодку
На берег выйдет незнакомый
Найдет причал, найдет молодку
Закрепит лодку
И странной страстию влекомый
В глубь территорьи углубится
Да так назад и не вернется
Исчезнет
Потом про человека ушедшего в горы и не вернувшегося
Потом про то, как человек сошел на мелкой станции, да и затерялся в полях
А вот про человека, который ушел в большой город с манящими сверкающими огнями, да и не вернулся
А вот уже человека кто-то ночью поманил сладким зазывающим голосом, он в полузабытьи встает с постели, отворяет дверь, выходит в лунный сад и никто его больше не видел
Или вообще, непонятное – среди улицы стоял, стоял человек и не отходил вроде, не двигался, не делал даже попытки, не подавал виду – а исчез
Мы от честности помрем
К нам придут и спросят: Вы ли
Все вокруг разворовали
А? —
Мы! – ответим и помрем
От честности ответа
Мы помрем и от ужаса, то есть всех вокруг поуничтожаем, посмотрим на это, ужаснемся и помрем
Потом как мы помрем от совестливости, т. е. все тут искалечим, а после совесть до смерти заест
Потом как мы помрем от ума, т. е. порушим все, разорим все к чертовой матери тут, ебить, разнесем, ебить, а потом все-таки поймем, что так нельзя и помрем от неожиданности ума своего
Потом как мы помрем от аккуратности, исполнительности, точности, умеренности и скуки
Потом как мы уничтожим Бога, в смысле – Бог умер, умер! умер! но помрем все-таки от набожности
Стоит, безумный, улыбается
Гранатою в руке играет
Взорвет сейчас вот – и останется
Мокрое место
От нас
Вот-вот-вот дернет за чеку
Ан, передумал и: Чайку
Что ли
Попить? – говорит
А вот некий задумал что-нибудь снести с лица земли, но потом постоял и: Чайку – говорит – что ли пойдем выпьем
Или, скажем, Ньютон, вослед закону тяготения почти открывает теорию относительности, да подпустил: Чайку – говорит – надо выпить, что ли! – и упустил момент
Затем непонятно кто, но что-то уж совершенно ужасное замышляет, но что-то отвлекает его, и уже позабывши восклицает: Чайку, чайку испить бы!
А под конец уже и про меня, как я задумал совершить что-то, уж и не припомню что именно, да передумал и закричал: Чаю! Много чаю сюда! И немедленно! Пить будем!
Жизнь несется как заяц косыми
Перебежками, петлями – ой! —
А особенно-то в России
У нас
Словно заяц с орлом, да свиньей
Пополам
Ну, а после – какое-то марево
Да и в обществе некое варево —
Все слипается
А в Германии, к примеру, жизнь движется по прямой, по прямой, а потом – обвал-таки, зигзагами, как носорог лошадиный с котеночком обмирающим
Во Франции же все ходит квадратами, как волк с бабочкиными крыльями и все распаляется газообразно
А в одном месте как уперлись в точку, так и стоят, словно помесь слоняры и комариного тигра, а еще и мышонка, камень напоминает – Индия, кажется
А вот в Америке все по касательной, по касательной, вернее, это в Японии, как снегирь глазурованный с изюмистой змеей, а потом – все есть воздух горячий
Среди поля разводят сурьму
Разбавляют густой мочевиной
И настой, недоступный уму
И бесстыдности очевидной
С леденящею штучкой одной
Близкородственный, в смысле
Или, скажем, замешивают на кухне кислое тесто, а оттуда зайчик выскакивает – ах ж ты шалунишка эротический!
Где-то в потаенном месте в горячий отвар сыпят какие-то зелья, поднимается удушливое испаренье и является дух омерзительный
Берутся какашки и что-то еще по рецепту знатоков, размешивается в дачной постройке, потом выносится на азиатское солнце, из этого вырастает как бы крыса как персонификация мобильности
В воду сыпется шипучка, и все вдруг улетучивается – и ничего – всемирная пустота
Собирается по долам прах, трава, теплота и влажность, замешивается на крови и слизи, вдыхается жизнь и получается человек
Я рано утром вышел в город
А к вечеру уж превеликие
Количество смертей и трупов —
Вот так свершаются великие
Событья —
Неожиданно, стремительно, за спиной и в другом месте
Лет через двадцать так идея
Обывательская
Приходит в голову: А где я
Был в это время? —
Чаек, наверное, попивал
Или, скажем, отвернешься на чей-то зов, оглянешься – а сзади полдома рухнуло, никого нет, а ты за столом чаек допиваешь
Или пойдешь по тропе, вернешься, а все селения волной как языком слизнуло! ни кола, ни двора
Или еще – один человек на даче, в саду сидит, а тут в какой-то момент полчища саранчи пролетающей все уничтожают – а ведь только что зелено, радостно все было
А вот человек отъехал, вернулся часов через пять, а власть переменилась, и он уже не начальник, а разыскиваемый преступник! а где жена? где дети? где дом? дом с горячим чайком? где что? – кто знает
Львиная доля комизма
Что от коммунизма
Были всего в двух вершках
На тебе! тут вот ба-бах!
И все под хвост тебе псиный
Вечно у нас вот в России
Так
Еще, конечно, комизм, что вот у меня почти счастье, а тут – ба-бах! – и все козлу в пасть, вечно у нас в России так
Немалый комизм, конечно, и в том, что мы почти что завоевали полсвета, а как раз тут ба-бах! – и все корове в печень, всегда у нас так в России
Чистый комизм и в том, что обнаружили закон всего и неожиданно ба-бах! – все к чертовой матери, как и всегда здесь
Ну и комизм был в том, что вот почти что рай знали, видели, щупали, ан нет, кому-то понадобилось и – ба-бах! – все таракану под яйца! вот так всегда с нами как с говном каким-то обращаются
Вечный комизм у нас в России, как-то так – ба-бах! – как и не было, просто до колик смешно! да и у них не лучше
Человек не знает что делать
Идея этого сборника нехитра. Это вековечная страсть, идея, утопия синхронизировать все природное и космическое с временем человека, единственного существа среди небожественных, владеющего и овладевающего временем и будущим. Конечно, внутри сборника ничем не овладевается, да и ничем овладеваемо быть ничто не может, но только являются языково-ментальные конструкции и простейшие технологии овладения, становящиеся актуальными, мощными и реальными при внедрении их в каждодневную ритуальную или ментально-репетиционную практику.
Кошка режет воздух крылом
Струганным
Зверь наливается пьяной силой
Человек не знает что делать
15 августа 1993 года в Москве на перекрестке
Пушкинской
и Столешниковского
Гусь зубами вцепляется в колесо
Раздраженно
Саламандра недосчитывается двух-трех лет
Человек стремителен и неосведомлен о многом
В жаркий июль, Афины, 6 век до нашей эры
Лев просовывает голову в трансформаторную будку
И гибнет
Вурдалак на вурдалака заносит клык
Что-то смутное проносится в голове человека
6 век, сентябрь, песчаный берег Янцзы
Курица лелеет свою полуспиленную набок голову
Каракатица окутывает окрестность ядовитыми испарениями
Человек что-то быстро смекает
На Унтер дер Линден в Берлине в мае 1944 года
Старый беззубый конь пасется возле баньки
Дракон вместе с огнем изрыгающий несгораемые фракции
Человек в кирасе и с отрубленной рукой не знает, что делать
Под Прагой 1235 года
Ворон хвостом оставляет след
Оборотень плачет одним глазом
Человек не знает, что делать, но выдержан и достоин
В сентябре, среди Лондона викторианской эпохи
Котенок мажет сметаной кушетку
Акула выплевывает изо рта что-то непоправимое
Хотя редко
Человек уже не ведает что к чему
Лето, жара, Волга, 1929 год
Крыса выпрыгивает навстречу из кувшина
Безумное насекомое впадает в ярость
Человек не знает, что делать
Стоит задумавшись, прислонясь к парапету белой ночью
1821 года
Таракан в ночи не ищет выгод
Социальных, в смысле
Гуингнм накидывает мешковину на голову
зазевавшегося собрата
Человек крадется неосвещенной московской улицей
15 ноября 1612 года
Волчатина смотрит на свой отмороженный хвост
С явной недоброжелательностью
Индус выхватывает горящие камни откуда-то из кипящего воздуха и обрушивает их на головы посетителей Международной выставки в Париже
Человек не знает, что делать в Амстердамском кафе
17 марта 1997 года
Белочка прильнула к замочной скважине
Остерегись, белочка!
Чиполлино в ярости ощерил деревянный рот с крашеными
красными зубами
Человек не знает, что делать, выходя из миланского
театра Ла Скала
6 апреля 1851 года
Фазан с удивлением глядит на свою тень, превзошедшую
его своей яркостью
Птица Симер осыпает всех неожиданными дарами
Человек не знает, что делать задрав голову, смотря
на страшнодышащую Фудзи
в марте 1211 года
Змея в последней судороге быстро перегрызает себе щеку
И плачет
Химера дует на воду, превращая ее в вязкую ртуть
Человек схвачен минутным озарением в июльском саду
под яблоней Британии шестнадцатого века
Медведь вынимает и прополаскивает свои
израненные внутренности
В черной воде
Единорог освещает все розоватым светом
Человек не знает, что делать, обнаружив себя
19 декабря 1919 года
на Северном полюсе
Жук опрокидывается на спину от жгучей ласки
Ласкайте же!
Вий страдая стирает с себя налипшую слизь живых кровоточащих существ
Человек вскипает ненавистью 5 декабря 5481 года
до нашей эры на берегу слившегося океана
Рысь, взобравшись на вершину сосны, высматривает добычу
Далеко видать
Василиск запоминает все вокруг, втягивая в себя
и опустошая окрестности
Человек не знает, что делать на площади разрушенного
Владимира весной
1243 года
Паук умело перебирает ногами внутри какого-то механизма
Голем приникает к оконному стеклу и смотрит
невидящими глазами
Человек абсолютно не знает, что делать
29 сентября 1993 года на седьмом этаже девятиэтажного дома № 25 по улице Волгина
Архаический способ сочетания слов
Предуведомление вроде бы и не нужно, если бы оно не было нужно. Ну в том смысле, что если уж быть до конца откровенным, но не в побочных беседах и воспоминаниях, но в процессе самой культурно-драматургической деятельности, то нужно как-то, каким-то способом обнажать и являть все ее этапы. То есть имеется в виду, что как-то попытаться проявить и тот трудно-объявляемый интимный момент как бы полувербального замысла и пред-обдумывания, предумысливания стиха, и заключительный этап – спокойное дидактически-нравоучительное или романтически-задыхающееся объяснение, попытка объяснения, как все это надо понимать.
Вот мы ничего этого, конечно, и не объяснили, но хотя бы объяснили, что надо бы объяснить в предуведомлении.
Шумит воздушная ворона
Ей ясно видно с высоты
Что
Прорвав небесные посты
При том не потерпев урона
Значительного
Надвинулась густая тьма
Это со слабого ума
Ее
Сводит
Возьмем себе закусочки
И теплого пивка
Усядемся на воздухе
И станет жизнь легка
Потом в машину светлую
Запрыгнем и пошли
По вольну-вольну ветру мы
Летим-летим – нашли
Нас
Только через несколько недель
Лошадь тут овцу забила
У нас
Насмерть
Прям-таки стальным копытом
Да и тут же позабыла
Про это —
Ну, убита и убита
В самом деле – что за дело!
Ведь не хищник же – не съела
В самом деле
С ногами длинными и голыми
Блестящими как плотный жгут
Идет
А я навстречу ей с глаголами
Которые сердца лишь жгут
А ноги, ноги они не жгут?
И прочьи мелочи нательные
Не жгут? – и вот они отдельные
Уходят
Какая мягкая погода
Совсем, совсем, как в пору детства
Моего
Совсем, совсем в пору одеться
В сандалики на босу ногу
И в матросочку
И поскакать на речку прямо
Выкрикивая: Мама! Мама!
Где ты? —
А все вокруг уже в слезах
Вот ОМОН остановил
Неземную иномарку
Цвета серого немаркого
Неземного
Глянули – и нету сил
Никаких
Улыбаясь тихо скупо
Там внутри сидят два трупа
И смотрят
Заглянул я в окно – стало тяжко невмочь —
Всюду дикая, дикая ночь
Побегу я к себе и зароюсь в кровать —
Буду спать! буду спать! буду спать!
А проснуся под утро – вроде и полегчало
И попробуем снова, сначала
Все начать
Так, века с 12-го
Я шел и свежий воздух пил
Но вдруг какой-то звук раздался
Я моментально огляделся —
Оказывается, наступил
На неожиданного зайца
Какого-то
Он плакал, лапку прижимая
К груди! но жизнь была живая
Вокруг
Все было в порядке
Чайка лежит словно живая —
Но мертвая! не ножевая
Глубокая под сердцем рана
Но маленький какой-то странный
В головке ровненький овал
Чернеет – как поцеловал
Кто
Неудачно
Шел и повстречал я ежика
Заглянул ему в глаза
Он мне говорит: А ножика
Нету у тебя ли за
Спиной
Я ответил: Милый мой
Кто же знает – за спиной
Что творится
Под одеялом дышит мерно
Лошадка, сон ее глубок
А я один в полях безмерных
Брожу угрюм и одинок
И шевелю губами травы
И все-тки они были правы
Те
Которые про Навуходоносора
Немножко кушают, немного
О счастье думают, потом
Под яблоню в густую тень
Ложатся и безумно долго
Спят
А кто это? – а наши кошки
Сперва покушали немножко
Затем немного подумали о счастье
И улеглись спать в густой лиловатой бархатной яблоневой
тени в саду
На ножках тоненьких как спички
Словно из Блока настоящего
Ждет подходящей электрички
Ночная девочка гулящая
Всеми не то чтобы заброшенная
Стоит, стоит да и в некошеный
Ров
Свалится
Мимо здания большого и красивого
Среди поздней ночи проходил
И забитыми все двери находил
Лишь записка там: Товарища Нусинова
Просим заглянуть к нам двадцать пятого
А сегодня тридцать первое – понятно, он
Уже заглянул
Тиха-тиха деревенька
Белым снегом прикровенька
Да среди холмов лежит
Словно славный кот-Баюн
Видит, кто-то там летит
лапой хвать его: Аю!
Как звать-то? —
А он лежит, не дышит
Буквы
Подобное мы уже имели однажды повод описать. Но артикуляционное становление, как бы составление, выращивание из букв-онтологем стройного растения смысла, поданное как картина, состоящая из исторически-детерминированных разбросанных по разным временам и народам актов в их квазипроцессуальной выстраиваемости – как такое может не заворожить взыскующую и тонко чувствующую душу и не заставить возобновлять поиски сходных глубоко волнующих архисобытий
Для произнесения первой буквы едет черт-те куда, меняя поезда, а после дилижансы, укутываясь от дождя и ветра в тяжелую серую крылатку, распахивает дубовую дверь какой-то таверны, забивается в угол и, посматривая через плечо в маленькое темное грязное окно, произносит: Е, и обнаруживает себя на польско-литовской границе
Для произнесения второй буквы находит, что сподручнее всего обернуться в ударника 2-й пятилетки или что-либо подобное и на головокружительной высоте монтируемой домны громко, почти вызывающе выдыхает в искрящийся воздух: В
Для произнесения третьей буквы обнаруживает себя ребенком в бело-синей матросочке бродящим по старинному саду, забредшим в неведомую беседку, бледным, тонким мизинцем в глубоком молчании на пыльных мраморных перилах выводящим откуда-то выплывающее А
Затем оказывается в бреду, толи после тяжелых и неудачных родов, толи принесенный незнакомыми крестьянами с соседнего поля битвы в темную избу, где он лежал, окруженный горой погубленных им врагов, то ли после судьбой, либо агентами тайной полиции, порушенной любви, мечется и в горячке выкрикивает: Н-ннн!
Для произнесения следующей буквы бегает в виде зверя с длинными висящими ушами, завивающимся хвостиком, голубыми глазами, окруженными длинными шелковистыми темными ресницами, оборачивается на чье-то глухое шевеление в темноте кустов и произносит чуть заикаясь: Г-гггг!
Уже дальше вынужден в виде некоего насекомого переползать многочисленные препятствия, не смея даже приподнять голову, только упорно и неодолимо волоча какую-то неимоверную тяжесть, подвывая: Е-ееее
Для произнесения седьмой буквы и вовсе оказывается какой-то маленькой клеточкой, стремящейся по потоку крови, достигающей блестящего вздрагивающего сердца, проникающей в него и громко разрывающейся на еще более мелкие, чем сама, крохотная, частичечки с возгласом Л-ллл
Для произнесения предпоследней буквы стоит посреди поляны огромным дубом, поскрипывающим и покачивающимся, и проезжающему мимо князю, проходящему крестьянину, горожанину, беглецу, вору, убийце, ребенку, птице пролетающей, зверю, безумцу, герою, вождю, насекомому, иноземцу, местному духу, русалке, уху и ежу, таитянке и китаянке местным, философу и антропософу, столяру и маляру, и актеру, и саперу, младенцу и владельцу, клептоману и наркоману, кошке и собаке, и римлянину, и иудею произносит И
Конец ознакомительного фрагмента.