Послужи ближним своим…
Все, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости.
Я осознал, что вера и все, что с нею связано, занимали малое место в моей прежней жизни. Да и в настоящем я мало задумывался: почему именно монахи оказались моими спасителями? Почему Господь сделал так, что я общаюсь исключительно с людьми в монашеских одеяниях?
Видимо, пребывание в морской пучине сдвинуло некие потаенные механизмы в моей голове. Оказавшись выброшенным из прежнего бытия, я постепенно смирился, перестал неустанно задавать вопросы и пытаться узнать о событиях, происходящих в мире.
Думаю, я вправе был повторить вопрос поэта: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?»
И вряд ли бы удивился, узнав, что оказался в другой эпохе.
В другой реальности…
Однако к началу осени я не выдержал. Когда отец Дорофей в очередной раз наведался к нам с мешком монастырских даров – книг для Амвросия, сухарей, свечей, ладана для кадила – я попросил позволения отправиться в монастырь: пусть на время, пусть на какую-нибудь черную работу!
Я боялся обидеть Амвросия своей просьбой, но остаться наедине с отцом Дорофеем все никак не удавалось. Когда же он собрался в обратный путь, я выпалил свою просьбу, боясь взглянуть на обоих монахов.
Наступила пауза. Затем спокойный голос отца Дорофея произнес:
– Много ли тебе необходимо времени на сборы? Собирайся, я подожду.
Я кивнул и помчался в пещеру. Собирая вещи, которыми удалось обзавестись, я страшился, что вот-вот войдет Амвросий и мне придется объяснять свое решение.
Но Амвросий спокойно дожидался меня, стоя рядом с отцом Дорофеем. Не знаю, говорили ли они о чем-нибудь между собой, но никаких объяснений не потребовалось. Амвросий перекрестил меня и попрощался, троекратно прикоснувшись ко мне щеками по христианскому обычаю…
Ветер шумел, а мелкие камешки, отпрыгивая от наших ног, катились по горной тропинке. Этой дороги в монастырь я не знал, а потому старался запомнить наиболее приметные ориентиры, но вскоре, занятый своими мыслями, упустил из виду череду многочисленных поворотов.
Молчание отца Дорофея удивляло меня.
Я полагал, что он начнет расспрашивать, захочет поподробнее узнать о мотиве моего внезапного решения отправиться в монастырь, поинтересуется, какую работу мне хотелось бы исполнять? Но монах неторопливо двигался впереди меня, лишь жестами предупреждая о крутых или узких местах пути. Спустя некоторое время, видимо, расслышав мое учащенное дыхание, он остановился на короткий отдых. Взглянув на монаха, я увидел, что пальцы его медленно перебирают янтарные четки, а губы шевелятся в беззвучной молитве. Я решил не отвлекать моего спутника, и через некоторое время мы двинулись дальше.
За очередным поворотом перед нами неожиданно возникли величественные монастырские строения. Словно обозначая и утверждая здесь свое присутствие, раздались мерные удары колокола, призывавшие братию к молитве.
Мы спустились с горы.
Подойдя к монастырским воротам, отец Дорофей со словами «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас молитвами святых отцов наших!» ударил в них тяжелым чугунным кольцом.
В ответ послышалось: «Аминь!»
Ворота медленно отворились. Отец Дорофей направился к соборной церкви, жестом приглашая меня следовать за собой.
И снова, будто бесчувственный, стоял я, слушая церковную службу. Под конец ее в моей голове окончательно созрело решение откровенно поговорить с отцом Дорофеем и, как на исповеди, выложить ему все, что смущало меня в последнее время…
И этот разговор состоялся.
Я признался, что не знаю, верую ли я в Бога. Ожидая, что отец Дорофей разгневается на меня и скажет, что безбожникам не место в монастыре, я приготовился покинуть монастырские стены. Слезы выступили у меня на глазах при мысли, что придется расстаться с местом, в которое меня столь сильно тянуло…
– Может быть, именно поиски Бога привели тебя сюда, сын мой, – ласково сказал отец Дорофей. – Через сомнения и колебания проходят многие, особенно молодые люди. Ты, главное, помни: вера насаждается в наши души Творцом при самом создании, она – дар Божий. От природы душа влечется к Богу, как цветок к солнцу. Но от человека и его поступков зависит, будет ли жить вера в его душе: понимает ли человек сердцем голос природы, которая вещает о своем Создателе; слышит ли голос Божий в голосе своей совести; узнает ли из Евангелия о земном житии Бога воплотившегося. Как жить вере в душе человека, если он заливает ее пламень водопадом своих страстей, ожесточает ими сердце, заглушает голос совести и не обращается к Спасителю за исцелением от своих духовных немощей…
Поверь, Господь знает видит и безмерно любит тебя! Со временем ты обязательно почувствуешь, как любовь Божия просветила твой ум и умягчила сердце. А коли тяжело тебе сознавать свое нечувствие, и ты стремишься обрести молитвенный дар – молись о даровании молитвы. Проси Господа так:
«Многомилостиве Господи! Сподоби мя Божественного дарования святой молитвы, изливающейся из глубины сердечной; собери расточенный мой ум, дабы всегда стремился он к Тебе, Создателю и Спасителю своему; сокруши разжженныя стрелы лукавого, отрывающие меня от Тебя; угаси пламень помыслов, сильнее огня пожирающий мя во время молитвы; осени мя благодатию Пресвятаго Твоего Духа, дабы до скончания моей грешной жизни Тебя Единого любить всем сердцем, всею душою, и мыслию, и всею крепостию, а ближних – как самих себя, и в час разлучения души моей от бренного тела, о Иисусе Сладчайший, прими в руце Твои дух мой, егда приидеши во Царствии Твоем. Аминь».
Он дал мне время успокоиться. Затем мы обсудили, как будет складываться моя жизнь в обители, чем я буду заниматься.
Отец Дорофей предложил, чтобы меня, как многих других паломников, считали гостем монастыря. Жить я буду не в келье, а в гостинице для паломников. Это освободит меня от необходимости строго соблюдать монастырский распорядок, и я смогу посещать все богослужения, а также, в меру сил и желания, трудиться в монастыре – помогать убирать помещения, готовить еду для общей трапезы, заниматься привычной работой на грядках с овощами и лекарственными травами.
В первые дни меня изрядно удивляло, что ко мне, новичку, никто не проявил ни малейшего любопытства, не приставал с естественными, казалось бы, вопросами: кто я, откуда взялся, на каких правах обитаю здесь?
Внешне я мало отличался от монахов: мне выдали одежду послушника, а здешняя обстановка быстро приучила меня к неспешным движениям и немногословию.
Только глаза выдавали меня: никак не удавалось держать их смиренно опущенными – уж очень много вокруг было нового и любопытного!
Отец Дорофей наблюдал издали, как я привыкаю к здешним порядкам.
Скоро я привык к монастырскому уставу: не следует начинать трапезы, пока вошедший отец игумен не прочтет молитву; при подходе к монастырским воротам необходимо совершать крестное знамение, уста же должны произносить монастырскую молитву для брата привратника.
При малейшем желании побеседовать с отцом Дорофеем я всегда встречал доброжелательный отклик. Несмотря на постоянную занятость, он ни разу не сетовал на недостаток времени.
Говорили о разном.
Однажды я посетовал: никак не могу приучить себя начинать свои дни, подобно отцу Амвросию, с утренней молитвы!
Отец Дорофей ответил:
– Я приведу тебе, Антропос, слова святителя Игнатия Брянчанинова: «Нужно понуждаться к молитве; вскоре она начнет доставлять утешение и этим утешением облегчать понуждение, ободрять к понуждению себя. Но к молитве нужно понуждение в течение всей жизни, и редкие подвижники избавились по причине обильнейшего благодатного утешения от понуждения себя. Молитва действует убийственно на нашего согрешившего ветхого человека; доколе он жив в нас, дотоле противится молитве, как вкушению смерти. Падшие духи, зная силу молитвы и ее благотворное действие, стараются всячески отвлечь от нее подвижника, подучая употреблять время, назначенное для молитвы, на другие дела, или же они стараются уничтожить и осквернить ее суетною и греховною рассеянностью, привнося во время ее совершения бесчисленные житейские и греховные помыслы и мечтания».
Видишь: даже святой знал трудности ежедневной молитвы, так что пусть тебя это не смущает…
От себя скажу: чистая любовь к Богу побуждает человека к истинной молитве! Она истекает из глубины сердца, она никогда не будет лицемерной молитвой, о которой сказал Господь: «Приближаются ко Мне люди сии устами своими, и чтут Меня языком, сердце же их далеко отстоит от Меня» (Мф. 15, 8).
– С чего же мне начать?
– Для начинающего лучше произносить молитвы вслух или вполголоса. Это помогает сосредоточиться. Осени себя крестным знамением и постарайся отвлечься от повседневных забот, настроившись на внутреннюю беседу с Богом. В молитвослове сказано: «Постой молча, пока не утишатся чувства, поставь себя в присутствие Божие до сознания и чувства Его с благоговейным страхом и восставь в сердце живую веру, что Бог слышит и видит тебя». Преподобный отец Серафим Саровский считал, что обязательно следует произносить три молитвы: три раза «Отче наш», «Богородице Дево», один раз – «Верую». Но это минимум. Полный перечень молитв, которые следует читать в течение дня, тебе подскажет молитвослов. Если же явится к тебе сомнение или затруднение, обратись с молитвой к Богу: «Господи, вразуми. Господи, настави». Помни слова Спасителя: «Без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15, 5).
И первая мысль, которая придет тебе после молитвы, – от Бога.
– Обязательно ли молиться только «чужими» заученными словами?
– Нет, Господу угодны все слова, идущие от сердца, но чтение известных молитв связывает нас с их творцами – святыми подвижниками, помогает обрести их высокий духовный настрой. Ведь и сам Спаситель на Кресте молился словами известных в то время псалмов.
Многим людям трудно согласиться с тем, что жизнь и молитва – неразделимы. Поддавшись суетному бытию, мы уверовали, что суета и есть жизнь, а молитва – нечто отдельное, требующее особого настроя и времени, которые нам не удается создать и найти.
Все это ложное представление о жизни и молитве, Антропос. Окружающий нас мир сотворен Богом, и молитва не отделяет нас от жизни и ее Творца, а позволяет ощутить присутствие Божие в каждом мгновении дарованного нам Господом дня. Человек, начиная день, испрашивает в молитве благословение Божие на то, чтобы дела его совершались согласно воле Божией, по Его заповедям, по законам любви, сострадания, просветленного разума и горячего сердца. Согласно этому молению нам и надлежит жить. Если это так, то разве следует возводить раздел между жизнью и молитвой? Да, согласен, так жить нелегко. Это труд души, и не всегда он удается, а потому вечером, представ перед Господом на молитве, нужно благодарить Его за все, что удалось совершить по Божиему изволению, и оплакивать покаянно свое несовершенство, свои ошибки, молясь о себе и ближних своих…
Беседа помогла мне сделать первые правильные шаги на нелегком молитвенном пути.
Советам отца Дорофея я следую и до сих пор.
Миновало несколько месяцев моей монастырской жизни. Однажды, подметая сор в монастырском саду, я познакомился с братом Петром.
Мне не спалось, и я решил взяться за назначенную на этот день работу в предутренних сумерках. Неторопливыми взмахами метлы подгонял опавшие за ночь листья, сметая их в большую кучу, которую собирался вывезти за ограду на стоящей рядышком тележке.
На востоке забрезжил рассвет, и я остановился полюбоваться узенькой полоской зари. Вдруг позади меня что-то с грохотом упало. Послышался слабый вскрик: «Господи Иисусе!»
Повернувшись, я увидел послушника. Он в растерянности взирал на рассыпавшуюся вязанку дров, которую нес на кухню трапезной.
– Господи, помилуй! – повторил он, и меня поразило мягкое южнорусское «г» в его говоре.
– Русский? – невольно спросил я.
– Да не. Казак. С Дону мы, – отозвался он. – Одначе чего ты тачку свою посреди дороги поставил? Я вот сослепу и не разглядел…
На этих словах мы закончили поиски виноватых и принялись дружно собирать рассыпавшуюся вязанку.
– Давай подвезу дровишки-то, – предложил я.
– Не, – отказался он. – Я уж сам. Послух у меня такой – дрова носить на поварню. А за помогу спаси тя Христос. Звать-то тебя как?
– Антропос.
– Во! – удивился мой новый знакомый. – Грек, что ли?
– Да нет, русский.
– Ну, значит, папаня с маманей учудили. А я – Петр.
Я повнимательнее присмотрелся к нему. На вид Петру было немногим за сорок, иссиня-черная борода делала его не старше, но солиднее. Видно было, что мужик он жилистый и огромная вязанка сучьев ему по плечу. Впрочем, долго рассматривать его было неудобно, хотя, приглядевшись, я понял причину его неловкости: он и в самом деле оступился «сослепу» – на левом его глазу было бельмо.
Петр взвалил на плечи свою ношу и, отвесив мне поклон, направился к поварне.
Мне не хотелось настолько быстро расставаться с ним, но и навязываться я не желал, а потому снова взялся за метлу. За недолгое время, проведенное в монастыре, я уяснил, что излишнее любопытство и расспросы здесь не в чести.
Думаю, я вскоре и забыл бы о столь незначительном случае, но встреча эта имела продолжение.
Осень решительно вступала в свои права.
Наступила пора сезонных штормов, мне приходилось все энергичнее работать метлой, спасавшей от утреннего холода. Ветер добавлял работы, безжалостно разрушая собранные кучи нанесенного им же мусора…
Однажды в промозглые сумерки я снова услышал за своей спиной знакомый возглас:
– Господи Иисусе!