И нарек его…
Что существует, Тому уже наречено имя, и известно, что это – человек…
Монаха столь же сильно, как и меня, одолевало стремление расширить горизонты нашего общения. Для начала он решил дать мне имя. Однажды старец указал на себя пальцем и сказал: «Амвросий». Мгновение спустя, направив перст в мою сторону, он произнес: «Антропос». Я решил было, что новое слово означает «мужчина». Но монах вновь перевел палец на себя и повторил: «Амвросий». Затем ткнул меня в грудь и молвил: «Антропос». Тогда только я сообразил, что отныне мой наставник будет называть меня неведомым словом, и смиренно кивнул головой.
Странно, но, получив имя, я стал увереннее чувствовать себя, хотя ясно сознавал, что раньше меня звали иначе. Теперь же Амвросий мог окликнуть, позвать меня – отныне я был не безымянной личностью, что, несомненно, имело важное значение. Не единожды я подмечал, что в звучании данного монахом имени чудилось нечто знакомое, будто уже слышанное в те времена, которые я не без горькой иронии называл «незапамятными»…
Силы возвращались ко мне. Я жил надеждой, что, оказавшись снаружи, смогу отыскать ответы на изматывающие меня вопросы. Наконец настал день, когда я, покачиваясь и опираясь на плечо Амвросия, впервые поднялся на ноги.
Сделав несколько шагов, я потянул его к выходу, но Амвросий остановился и отрицательно покачал головой, указывая на мои глаза: старец предупреждал, что после полумрака пещеры мне следует поостеречься слишком яркого солнечного света. Пришлось подчиниться. Но к вечеру, когда яркая полоса у входа начала меркнуть, я снова дал понять, что хочу выбраться наружу.
Амвросий молча подставил мне плечо.
Свежий ветер, глубина высокого, уже темнеющего неба, необъятный простор вместо стесняющих каменных сводов – все это буквально обрушилось на меня!
Я покачнулся и на минуту закрыл глаза, но головокружение лишь усилилось. Я испугался, подумал, что вот-вот упаду и Амвросий не сумеет меня удержать.
Но рука, поддержавшая меня, была тверда и надежна.
Сделав несколько шагов, я обернулся. Как я и догадывался, пристанищем Амвросия являлась скала, плотно окутанная кустарником. Оплетенное виноградом отверстие вело в обжитые глубины, из которых мы недавно выбрались. Лозы отцвели, но виноградная завязь была еще мелкой и кислой даже на вид. Я обнаружил, что при желании наше жилище можно закрыть. Снаружи на ржавых петлях висела дощатая дверь, видимо, на случай сильных ветров или холода, а также прихода незваных гостей.
Оглядевшись, я приметил неширокую каменистую лощину, поросшую жесткой, наполовину выгоревшей травой. По дну лощины бежал ручей, за которым вздымались суровые, с виду неприступные скалы.
Мне хотелось обогнуть нашу скалу, посмотреть, что скрывается за поворотом, но столь далекое путешествие мне было явно не по силам. Немного помедлив, я сел на валун у входа, теплый благодаря нагревшим его солнечным лучам.
Амвросий опустился прямо на землю.
Мы наблюдали за меркнущими красками вечера, который сменяла ночь.
Она явилась внезапно.
В незаметный глазу миг темно-синяя даль над нашими головами украсилась россыпью крупных звезд. Я очарованно следил, как мерцают созвездия, названий которых не мог вспомнить, как туманной полосой клубится через все небо звездная то ли река, то ли дорога, и долго сидел, задумчиво глядя, как на западе тихо угасает багрово-золотая полоска зари, а из-за горных массивов выплывает бледная лодочка месяца.
– Красиво! – наконец сказал я Амвросию и жестом обвел распростертую в вышине карту звездного неба.
Амвросий, казалось, понял меня, но, видимо, еще что-то очень важное хотелось ему донести до моего сознания: он поднялся, приподнял голову, простерши к небу руки. Слова, произнесенные им, были не просто словами восхищения – скорее они походили на прославление, на молитву!
Я окончательно убедился в своей догадке, когда старец осенил себя широким крестным знамением.
Однажды, когда Амвросия не было в пещере, я подошел к образу, перед которым молился монах, и попытался рассмотреть лик, изображенный на иконе.
Потемневшая от времени – она ничего не открыла мне…
Амвросий, заставший меня за разглядыванием иконы в один из дней, принялся что-то втолковывать, указывая то на меня, то на образ, то на небо. Что он имел в виду, я уразумел позднее. Пока же позволил старцу сложить мои пальцы в троеперстие и, следуя его примеру, осенил себя крестом…
Спустя некоторое время я совершил первую желанную прогулку: добрался с передышками до выступа скалы и обогнул его.
Свежий солоноватый ветер ударил мне в лицо, и я ахнул, увидев… море! Это оно, море, шумело, врываясь рокотом в мою память и сны.
Синее-синее море смыкалось вдали с таким же синим небом. Белые буруны на верхушках волн разбивались о каменистую прибрежную полосу. Будто завороженный, двинулся я им навстречу…
И тут до меня донесся встревоженный зов Амвросия:
– Антропос! – кричал он. – А-а-антро-о-опо-о-ос!
Я остановился.
Амвросий быстро подошел ко мне и принялся что-то объяснять, показывая на меня, на море, на прибрежные камни. Он так выразительно жестикулировал, что до меня стал доходить смысл его слов: где-то здесь море выбросило меня на камни, а Амвросий нашел меня – беспамятного, исхлестанного прибоем, почти мертвого.
Нашел и стал выхаживать.
Я обнял его, поклонился ему земным поклоном. Монах энергично замотал головой, схватил меня за руку и потащил в пещеру. Там он встал на колени перед образом и показал жестом, чтобы я последовал его примеру. Быть может, своим спасением я был обязан тому, кто изображен на иконе?..
Амвросий прочитал молитву, часто поминая имя Господне, и я осознал, что монах благодарит Бога за мое избавление от морской пучины. Честно признаюсь, в тот момент я думал: при чем тут Бог или тот, кто изображен на иконе?
Ведь спас меня именно Амвросий.