* * *
Когда в детстве падаешь с разбегу, твоя боль часто зависит от реакции мамы. От ее неиспуга. В четыре года мне хорошо «прилетело» качелями в лоб, я помню звук и удар. Мама взяла на руки, обняла, заглянула в меня, погладила по голове. Испуг потускнел и быстро стерся. Еще мне дули на вафку (одно из любимых слов детства, в других детских поколениях я его не слышала). Сила ударенности обо что угодно роли не играла – «подуть на вафку» работало, как быстрое обезболивающее. Теперь была моя очередь «подуть», потому что наоборот это тоже работает: родители ударились о мой диагноз. Но я была спокойна и не делала вид. Это было очень похоже на состояние перед экзаменами по фортепиано в музыкальной школе. Я боялась сцены, но знала, что выйду и сыграю. Потому что на сцене я уже не одна – со мной рояль и Бах, например. На троих у нас хорошо получалось.
Я не знаю сотой доли того, что чувствовали родители после вести о моей болезни. Сколько плакали, о чем не спали ночами. И все время вглядывались в меня – а я была такая же, только лысая. Почти все время за рулем, в доме – как всегда – друзья, муж – как обычно – готовил, как еврейская мама. Я так же не мыла на ночь посуду, выбирая между посудой и родной таксой Бусей очевидное – ночную прогулку без поводка. Утром разбиралась с посудомоечной машиной, пылью на книжных стеллажах и порядком в комодах. Записывалась на педикюр, покупала книжки, разбирала с помощью ценного моего монтажера Гоши карты памяти и жесткие диски. И этой – той же самой жизнью, пусть и с химиями раз в три недели – я дула на вафку, которую выдала судьба.