JACOB SPRENGER
HENRIC INSTITORIS
Malleus maleficarum
© Ершов С., примечания, 2005
© ЗАО ТИД «Амфора», 2005
Роковая книга Средневековья
Известный богослов II века Ириней, автор влиятельного сочинения «Пять книг против ересей», был, по-видимому, первым христианским писателем, пытавшимся установить «правовое отношение» между Богом и Христом с одной стороны и дьяволом – с другой.
По учению Иринея, дьявол получил право власти над человеком в тот момент, когда человек под влиянием обольщения и искушения нарушил Божеские предписания и совершил грех. Разумеется, обольщение и вовлечение человека в грех являются преступлением дьявола, насильственно вмешавшегося в сотворенную Богом область, но раз человек добровольно дал себя обольстить и отошел от Бога, дьявол получил полное право господства над человеком. Бог мог бы лишить дьявола плодов его преступного вмешательства, но по своей «неизреченной справедливости» он этого не делал и предоставил дьяволу право на уже раз обольстившегося человека. Это право должно было быть отнято у дьявола человеком, который таким же добровольным путем освободил бы себя от обольстительной силы дьявола и тем лишил бы последнего права господства над человеком. Так было бы восстановлено первоначальное «правовое отношение» между тварью и Творцом, и дьявол был бы побежден и более не обладал бы властью над человеком.
Правовая теория Иринея нашла энергичного и неутомимого защитника в лице Оригена, доказывавшего, что дьявол был «обманут» Спасителем. Получив в силу греха власть над человеком, дьявол мог вернуть ее лишь взамен какого-либо возмездия, эквивалента; таковым была кровь Спасителя. Так смерть Спасителя стала средством уничтожить силу дьявола: человечность во Христе была приманкой, на которую оказался так падок дьявол, и он, подобно крысе, попал в мышеловку. Стремясь за мнимо смертным, дьявол, по словам папы Григория Великого, потерял тех смертных, которые были в его власти: «Так гонишься за тенью и теряешь наличие». Ту же мысль подробно развивал в сочинении «Точное изложение православной веры» крупнейший представитель греческой церкви VIII века Иоанн Дамаскин. И вплоть до Петра Ломбардского, изображающего Искупителя на кресте в виде мышеловки, церковные проповедники и писатели варьируют на разные лады основную мысль Иринея о потере дьяволом дальнейшего господства над людьми и об искуплении как об освобождении человека из-под власти дьявола.
Так Ириней ввел дьявола в церковную догматику, определив ему в ней точное место. Иринею же принадлежит и ясно выраженная мысль о том, что дьявол создан подобно другим ангелам, что он по природе своей добр, обладает свободной волей и мог бы творить одинаково доброе и злое, но по собственной воле и вине стал злым и творит одно лишь злое. Он злоупотребил своею свободою ввиду присущих ему гордыни, надменности и чванства, а также в немалой степени зависти; за эти свойства он, по словам Оригена, был низринут с неба на землю и превратился в своего рода падшего ангела. Особенно сильно разгорелась его зависть, когда он убедился, что у Адама и Евы имеются дети; он увлек поэтому Каина на убийство брата, любезного Богу, и благодаря этому стал родоначальником смерти, продолжающейся и ныне. Кроме указанных свойств, на падение дьявола с неба влияла еще и его непомерная похоть, причина падения столь многочисленных ангелов, гнавшихся за дщерьми смертных. От сожительства с ними падших ангелов произошли демоны, помощники и сотрудники дьявола, рыскающие по свету и причиняющие людям много зла.
По убеждению богослова II века Татиана, тело дьявола и демонов состоит из воздуха или огня. Будучи «почти телесными», дьявол и его помощники нуждаются в пище, и Ориген утверждает, что они «жадно глотают» жертвенный дым. Они умственно и физически богаче одарены, нежели обыкновенный смертный, и ошибочно предполагать, учит Татиан, что они – души умерших. На основании расположения и движения звезд они предвидят будущее, а также обладают потаенными знаниями, которые охотно открывают женщинам.
Последнее положение подчеркивается Климентом Александрийским, великим учителем церкви конца II века в его сочинении «Строматы» («Разноцветные ковры»).
Наравне с падшими ангелами, армию дьявола составляли языческие божества древнего мира, превратившиеся в процессе развития христианства в презренных и коварных демонов. Подобно тому, как в Персии при переходе от язычества доисторических иранцев к религии Зороастра, прежние боги, носившие имя «дева», стали демонами, подданными губительного Аримана, и их культ был запрещен, а самое имя «дева» стало употребляться для наименования дьявола, точно так же греко-римские божества, как и слово «даймон», некогда обозначавшее божество, были низведены торжествовавшим христианством с божественного пьедестала и низринуты в пучину дьявольской преисподней.
Но христианин может заставить дьявола и демонов, этот хлам древнего мира, сознаться, что они вовсе не боги, а лишь мертвые боги, реально, однако, существующие.
Осведомленность дьявола должна была быть, по мнению целого ряда богословов средневековья, крайне обширной, ибо вся древняя премудрость, по сути своей ложная, но крайне разнообразная и поражающая своей пестротой, является детищем этих ныне превзойденных и ставших дьяволами богов. И не только в древней науке эти демоны сильны и опытны; они создали и всю материальную культуру древности и, следовательно, являются удивительно ловкими мастерами, зодчими и художниками.
Отсюда – необыкновенные способности черта, дьявола.
Однако, будучи всезнайкой и всесторонним искусником, дьявол все свое внимание и все свои необыкновенные способности сосредоточивает на том, чтобы как можно больше вредить человечеству, как можно сильнее ударить по людям, как можно глубже подорвать власть Бога над людьми и подчинить их своей сатанинской власти. В этом отношении нет различия между происхождением того или иного демона: падший ангел и бывший римско-греческий бог преследуют одну и ту же цель, обладают одними и теми же свойствами; основная черта их деятельности – причинение зла, вредительство, малефициум. Вот почему их, с точки зрения их основной деятельности, следует называть малефиками (зловредителями).
Их вредительство чаще всего проявляется через людей, которых они наделяют особыми способностями, направленными ко злу, и которых обычно называют колдунами, кудесниками, чародеями, волхвами, прорицателями, заклинателями и т. п. Непосредственно или через колдунов дьявол всегда и везде старается причинить людям физические страдания, насылает засуху, неурожай, голод, чуму, мор, проказу и иные бедствия – правда, по попущению Божьему. И нравственное зло имеет своим источником дьявола и его помощников: они насаждают язычество и заставляют язычников смотреть на них как на божество. От них исходят толкование примет и знамений, умение угадывать, равно как и разные магические фокусы, чародейство, колдовство и астрология. Они враги христианской веры, толкают людей на ереси и язычество; по их наущению происходят самые жестокие гонения на христиан и на их веру. По учению св. Киприана, бывшего в III веке главою церквей проконсульской Африки, дьявол является создателем всякого церковного раскола и ереси.
И для крупнейшего авторитета раннего средневековья, для блаженного Августина, языческие боги, которым римляне приносили жертвоприношения, были на самом деле демонами, реальное существование которых бесспорно, но злая воля которых теперь, в силу торжества христианского вероучения, может быть смягчена и ослаблена не жертвоприношениями, а христианским экзорцизмом.[1] Без этого средства дьявол может вызвать всякие болезни и напасти, неурожай, засуху и голод. Августин же твердо уверен в возможности превращения человека в животное и говорит, что дьявол может настолько исказить лицо какого-либо человека, что окружающие принимают последнего за то или иное животное. Это предположение Августин сопровождает и другим: возможно, говорит он, что окружающие видят не самого человека, а его «фантастикум», отделившийся от него, как то происходит во сне, и принявший в силу вмешательства дьявола образ определенного животного. Этот «фантастикум» принимается Августином за незыблемый факт, ибо за него говорят бесконечные случаи во сне, когда от человека отделяется и уносится в бесконечное пространство его «фантастикум». По существу, Августин ставит знак равенства между душой и «фантастикумом», распространяясь на тему превращения последнего в образ животного или какого-либо человека под влиянием чародейственных сил дьявола.
Подлежит ли колдун наказанию? Поскольку колдун, как орудие злой воли демона, причиняет людям вред, порчу, зло, насылает на них всякие беды и несчастия, отнимает у них сон и спокойствие, лишает их пищи и довольствия, он еще в древнем мире подлежал, как всякий преступник, суровому наказанию, в меру своего преступления.
Чем больше вреда он приносил, чем значительнее был его малефиций, тем беспощаднее была постигавшая его кара и тем явственнее торжествовал свою победу принцип справедливого возмездия. Так как колдун находился во власти богов прошлого, служил им, то всякое поклонение отжившим богам, которые в силу своей «превзойденности» превращались в злых, преступных демонов, было в античном мире наказуемо, и наказание колдуна носило с внешней стороны религиозный оттенок, хотя по существу оно было чисто светским.
Демонослужителя или идолопоклонника (что было одно и то же) наказывали не за грех, не за веру в отжившего бога или в его изображение – икону или идол, – а за его преступление, совершенное по наущению мстящего миру бога прошлого, отставшего от «нынешней» культуры. Если римские императоры преследовали христиан, то в этих преследованиях не было религиозного момента: христиане находились во власти злых богов, демонов и идолов, которые в силу своей природы толкали их на преступление, за что христиане и терпели соответственные наказания.
Такое же отношение к колдунам воспринял на первых порах и христианский мир: возврат к идолопоклонству, который теперь означал веру в римские божества, наказывался потому, что старые боги в качестве демонов и дьявола могли подстрекать отпавших от христианства лишь ко злу, к причинению людям одних лишь бедствий и несчастий. Так как смерть от отравления особенно сильно поражала окружающих, то колдунов стали отождествлять с отравителями, и малефиций часто даже назывался венефицием, т. е. ядовредительством.
Однако если светская власть должна была преследовать преступных колдунов как убийц и прочих вредителей, то и церковь, боровшаяся за рост своей паствы, не могла относиться безразлично к отходу отдельных ее членов; отход ведь был тем более опасен, что мог совершаться безнаказанно, если «идолопоклонник» не совершал никаких вредительских актов, несмотря на своего злого искусителя.
Неудивительно, что церковь постепенно начала включать отпавшего члена в разряд и церковных преступников, на которых должны распространяться духовные наказания. К последним относились в качестве особенно тяжких отлучение от церкви и отказ в причастии перед смертью грешника; для церкви при этом не играл существенной роли размер преступления вернувшегося к старому богу преступника. Церковь наказывала не за вред, причиненный обществу или человеку, а за отпадение от церкви, за отступление от Слова Божьего, отступление, могущее и не сопровождаться уголовным преступлением, малефицием. В круг колдовства – малефиция – входили магия, прорицательство, гадание, обворожение и т. п., причем колдун мог действовать через заклинание или всякими иными средствами, которые ему «поставлял» дьявол.
Собор 306 года в Эльвире самым суровым образом осуждает колдовство ввиду того, что оно возможно лишь в силу возврата человека к идолопоклонству. На этой же точке зрения стояли соборы 314 года в Анкире и 375 года в Лаодикее, указывавшие, что представители духовенства зачастую занимаются колдовством, изготовляют амулеты и становятся заклинателями, гадателями и «математиками».
С этого момента ряд соборов останавливается на страшном колдовском преступлении и включает в него поклонение деревьям, скалам, камням, источникам и т. п. Провинциальный собор 551 года в Элюзе не ограничивается уже духовными карами и требует наказания плетьми для колдунов низкого и рабского звания. Нарбонский собор устанавливает продажу в рабство свободного человека, впавшего в идолопоклонническое колдовство. Таким образом, мы видим, что с середины VI века церковь требует двойного наказания колдуна и привлекает к его наказанию и светскую власть. Само преступление является таким, которое касается обеих властей; оно смешанное – delictum mixti fovi – даже в том случае, когда колдун не причинил вреда, не совершил малефиция.
Эти постановления соборов, равно как и аналогичные заявления папы, не могли не просачиваться в светское законодательство, хотя последнее стремилось иметь дело лишь с «зловредными деяниями» колдунов, с учинением ими порчи тому или иному человеку, по жалобе которого и свершался суд над колдуном. Частный характер раннесредневекового суда, где инициатива и обвинение исходили от пострадавшей стороны и где отсутствовал принцип общественного обвинения, как нельзя лучше гарантировал этот суд от преследования таких колдунов, которые, по учению церкви, были отчаяннейшими преступниками, но своими действиями не вызывали жалоб и не подавали пострадавшим повода к обращению к суду за наказанием гадателя, метателя жребия, ясновидца, вязателя узлов, «математика» и всякого иного безобидного вида колдовства.
Оставляя в огромном большинстве случаев вне поля своего зрения не причиняющих вреда колдунов, светский суд, в то же время, осуждает тех, кто творит насилие над летающими по ночам женщинами, которых называют стригами, ламиями или масками и которым приписывают такие ужасные преступления, как высасывание внутренностей из живых людей или пожирание малых детей.
Светское законодательство считает безумием все эти россказни и предостерегает от веры в них, подчеркивая, однако, факт существования колдунов, как зловредителей (малефиков), так и таких, которые своим колдовством не причиняют людям особого ущерба. Эдикт лангобардского короля Ротара 643 года прямо запрещает христианам верить тому, что женщины могут быть вампирами и высасывать внутренности из живых людей, и приказывает судьям не допускать, чтобы заподозренные в таком невозможном преступлении женщины убивались безумцами. Карл Великий пошел гораздо дальше Ротара и в своем первом саксонском капитулярии от 787 года говорит, что смертная казнь должна постичь того, кто, одураченный дьяволом, верит, подобно язычнику, в существование пожирающих живых людей стриг или ламий и на этом основании убивает этих несчастных мнимых преступников.
Так светское законодательство проводит резкую грань между колдовством и «языческим безумием». Колдун – реальность, он несет с собою малефиций своему ближнему и подлежит как вредитель суровому наказанию; вампир-стрига, ламия или маска не существуют и являются бредом одураченных дьяволом отдельных безумцев, совершающих тяжелые насилия над мнимыми преступниками, за что сами должны подлежать ответственности перед законом.
Но если светский суд отмежевывал себя от народных безумий, то церковные взгляды, наоборот, все более и более к ним приближались и вскоре овладели и светским судом.
До IX века светское законодательство упорно ставило ударение на вреде, учиняемом колдунами, и в меру этого вреда устанавливало для малефика то или иное наказание; с момента же ослабления светской власти и усиления церковной начинается выпячивание религиозного характера преступления колдуна. Его ждет наказание не только за то, что он причинил ущерб людям, но и за то, что он совершил богохульство, впал во власть демона, преклонился перед силой языческого начала, и степень наказания, определяемая светским судом, соответствует все более и более величине греха, а не преступления: убийство, совершенное без специфической примеси колдовства, может быть наказано менее сурово, чем гадание или заговаривание, в котором ярко сказался элемент дьявольского наваждения.
Так светский закон, ища сближения с церковью, впитывает в себя канонические элементы и не только предлагает церкви свой карающий меч, но и сам проникается ее духом и отклоняется от прежнего взгляда, видевшего в преступнике-колдуне вредителя, а не грешника.
Народная фантазия обогащается «учеными» измышлениями, схоластическими ухищрениями и языческой мифологией. Богословская мысль питается народными суевериями и в свою очередь сеет в народе фанатизм, безумие и ужас. Как из рога изобилия, льются на обезумевшее человечество комментарии к «великим» учителям, рассказывающие о небывалых и неслыханных дерзостях и злодеяниях дьявола. Одно его деяние страшнее другого, и монахи изощряют все свои способности, чтобы изобразить самый фантастический подвиг ставшего героем целой эпохи дьявола. Аббат Гиберт из Ножана передает, что его собственный отец подпал под чары дьявола и потому он, Гиберт, родился на семь лет позже, чем должен был родиться. В эти семь лет отцовской импотенции к матери Гиберта явился однажды ночью дьявол в образе мужчины, готового вступить в связь с ней; однако дьявол был своевременно прогнан добрым духом, заинтересованным в сохранении нравственной чистоты матери Гиберта.
Умением прогонять дьяволов, являвшихся к женщинам в образе мужчин, особенно отличался знаменитый проповедник Бернард из Клерво. Он много способствовал оживлению в XII–XIII веках учения Августина Блаженного, благодаря Бернарду стали популярны в народе наиболее безумные деяния демонов и дьявола.
Не менее ужасные истории рассказывает в своем «Поликратике» Иоганн из Солсбери, большой знаток сочинений Августина и Исидора. С Иоганном по части дьявольских ужасов соперничает Петр из Блуа, распространяющийся на тему о том, как по указанию дьявола женщины изготовляли глиняные фигуры и через их посредство мучили своих врагов или вселяли любовь в души тех, кого любили. Из ряда нормандских монастырей распространялись по Северной Франции такие ужасы, что потребовалось вмешательство папы для успокоения монастырской братии и всего населения. То же имело место в знаменитом Корвейском монастыре, откуда исходили фантастические бредни, которым, по словам аббата Вибальда из того же Корвея, не стал бы верить даже язычник. Теперь стали принимать как нечто достоверное то, что гунны произошли от демонов, что жители острова Кипр являются детьми дьявола, принявшего вид мужчины и вступившего в половую связь с женщиной. Такой дьявол уже и раньше стал называться инкубом (сверху лежащим), в противоположность дьяволу, принимавшему вид женщины и называвшемуся суккубом (лежащим снизу). Об английском короле Мерлине говорили, что он родился от инкуба и дочери-монашенки английского короля, и Вальтер Мап говорит о целом ряде лиц, родившихся точно таким же образом.
Вопрос об инкубах и суккубах делается излюбленной темой теологической мысли, и Вильгельм Парижский посвящает ей особенно много внимания; пигмеи, фавны, оборотни-волки и гиены, все они – разные демоны и полудемоны, самым коварным образом распоряжающиеся судьбою людей. Фавн, по его мнению, есть смертное, не вполне демоническое существо, родившееся от инкуба и женщины. Впрочем, Вильгельм Парижский полагает, что демон не в состоянии произвести на свет человека и лишь пользуется человеческим семенем, которое он вводит в женщину, становящуюся тем самым матерью.
Однако церковь, всячески распространяя бредни о дьяволе, постепенно запуталась в собственных противоречиях и сама начала бояться дьявольского наваждения. Желая наказать слабых людей за колдовство, приравниваемое ею к ереси, церковь создала такую метлу, которая, казалось, выметет самую церковь и оставит земную юдоль всецело во власти одного лишь дьявола.
Но до XIII века число преследований за колдовство было сравнительно невелико: церковь иногда как бы стушевывалась перед государством и предоставляла ему преследовать действовавших под влиянием дьявола преступников.
В связи с развитием средиземноморской торговли и появлением торговой буржуазии в Южной Франции и Северной Италии началось направленное против церкви движение. Это движение уже в XI веке приняло крупные размеры. Во главе его зачастую стояла торговая буржуазия, недовольная тем, что церковь стесняла ее размах и конкурировала с ней там, где сама начала торговать. К этому движению вскоре примкнули городская мелкота и крестьянство, разоряемые церковной десятиной и всяческими иными поборами. Это народное движение, руководимое торговой буржуазией, но опиравшееся на крестьян и ремесленников, церковь назвала еретическим, окрестив его сторонников именем катаров. К этому антицерковному движению присоединилась и значительная часть землевладельческой аристократии, ненавидевшая церковь за ее обширные владения.
Как всякая ересь, катарство подлежало в первую очередь церковному суду, приговоры которого до XI века, до появления катарства, часто ограничивались духовными наказаниями, как-то: епитимией, временным отлучением от церкви, иногда пожизненным, не дававшим возможности получить причастие даже на смертном одре. Правда, церковь время от времени побуждала светские суды выказывать свою благочестивую суровость (pius rigor) в отношении еретиков и применять к ним смертную казнь, и государственные суды покорно подчинялись этому требованию. Но такие обращения носили скорее эпизодический характер, и лишь с появлением катаров церковь потребовала, чтобы все суды, безразлично – духовные или светские, встали на защиту попираемой церкви, и во имя истребления ереси заклинала весь христианский мир не останавливаться ни перед чем и широко применять «всю мощь своей карающей власти». Так как в катарской ереси были налицо элементы, сближавшие ее с колдовством, ибо катары превозносили силу дьявола и приписывали ему господство над материальным миром, то карательные органы решили подвергать катаров тем наказаниям, каким они подвергали наиболее закоренелых колдунов, зловредителей. И в 1022 году в Орлеане была, по распоряжению французского короля, сожжена первая партия катаров. Выбор именно этого вида наказания мотивировался тем, что сожжение – наиболее болезненное наказание и что оно уничтожает «без остатка» преступника-еретика. Вслед за орлеанским сожжением запылали костры в Тулузе, Лиможе, Монтефорте, Аррасе и других местах. Энергичная деятельность светских и церковных судов привела к загону катарской ереси в подполье. Но процесс разложения феодального и натурального хозяйства продолжался; народное недовольство усиливалось, крепла торговая буржуазия, учащались ее столкновения с церковью, и противоречия общественной жизни выливались в форму религиозного брожения – рядом с катарством, начавшим постепенно сходить со сцены, появилось близкое ему по духу движение вальденцев.
По своему размаху вальденство было гораздо обширнее катарства – настолько, насколько XIII век дальше ушел в своем развитии от предшествовавшего ему века, тем более, что крестовые походы ускоряли темп общественной жизни, и Европа за одно столетие пережила больше, чем переживала обычно за два или три столетия. Вальденство стало представлять серьезную опасность для церкви, и последняя решила напрячь все свои силы для борьбы с этой новой ересью. Церковные суды в глазах папы выглядели недостаточно сильным орудием для искоренения этой страшной опасности; были объявлены внутренние крестовые походы, а затем была введена и инквизиция.
Инквизиция должна была вырвать из тела Европы жало ереси.
Но есть ли колдовство – ересь? Ведь ересь характеризуется, во-первых, ошибкой в мышлении (error in ratione), a, во-вторых, упорством (pertinacia) в этой ошибке. Но ведь колдун, веря в дьявола, не совершает ошибки в мышлении, ибо дьявол действительно существует и упорство колдуна не может быть еретическим, так как он упорствует не в ошибке, а в том, что фактически подтверждается и церковью, и всеми ее авторитетами. Правда, еретиком называется всякий вообще, кто «либо рождает ложные или новые мысли, либо следует им» (falsas vel novas opiniones gignit vel sequitur). Но ведь колдун не «рождает» ни ложных, ни «новых» мыслей – и казалось, что все виды колдовства, которое так трудно подогнать под ересь, останутся вне сферы компетенции инквизиционных судов.
И действительно, когда известный своей жестокостью доминиканец-инквизитор Бернард из Ко, прозванный Молотом еретиков, открыл в 1245 году еретическое гнездо в местечке Лемас Сен-Пюэль (между Тулузой и Каркасоном) и привлек к своему трибуналу в качестве полусвидетелей-полупреступников поголовно все население местечка, он не счел, в качестве инквизитора, возможным возбудить дело против какой-то колдуньи, заявившей, что она околдовала одежду, пояс и сандалии своих соседок, чтобы предохранить их от всех болезней. Точно так же нет почти никаких указаний на колдовских преступников в тех 5600 процессах, какие были возбуждены этим же Бернардом из Ко, хотя он действовал в том районе, который в XIII веке насчитывал немалое количество колдуний и колдунов. И тулузский инквизитор Бернард Ги, действовавший в начале XIV века, не упоминает в своих 600 процессах ни одного колдуна. Правда, это число процессов не охватывает всей деятельности Бернарда Ги; но ничто не наводит на мысль о том, что в неопубликованных процессах этого инквизитора может оказаться более или менее значительное число колдовских дел. По-видимому, инквизиторы не считали колдовство ересью, подлежащей преследованию инквизицией, и в течение 60–70 лет с момента учреждения инквизиции обычно оставляли колдунов во власти епископских и светских судов. Однако постепенно мысль о тесной связи между колдовством и ересью начинает проникать в церковную среду, и все настойчивее выдвигается необходимость включить колдовство в сферу деятельности инквизиции и отождествить колдунов с еретиками, в частности, с катарами и вальденцами.
Уже в первой половине XIII века против катаров и вальденцев, жестоко преследуемых и потому, естественно, совершавших свои религиозные обряды тайком, по ночам, в подполье, было выдвинуто обвинение в устройстве «синагоги сатаны». В этой «синагоге» происходят якобы самые ужасные виды богохульства, церковь и Христос подвергаются жесточайшим оскорблениям и для вящего посрамления истинной веры в эту «синагогу» прибывает сам сатана, которому оказываются отвратительнейшие почести и знаки благоговения. Появление сатаны дает повод стремиться в эту «синагогу» и колдунам, чтобы там, одновременно с катарами, выразить свои чувства дьяволу и получить от него те или иные указания относительно колдовства. Так происходят общие собрания еретиков и колдунов. Такие собрания не могут не сблизить всех поклонников дьявола и не сплотить их в почти однородную еретическую массу. На этих собраниях колдуны вступают добровольно в союз с дьяволом и заключают с ним договор, «пакт».
Церкви давно был известен факт добровольного союза человека с дьяволом, – теперь, с середины XIII века, в связи с «синагогой сатаны» катаров, эти «пакты» стали обычным явлением – на страницах теологических трактатов; их описаниями пестрят все работы как инквизиторов, так и прочих представителей католицизма.
Как колдуны, так и еретики являются вассалами своего сеньора – дьявола, и приносят ему обычный в феодальном мире гомагиум (почтение), выражающийся поцелуем. И на тему о синагогальных оргиях, о дьявольских поцелуях, о ночных собраниях еретиков и колдунов, о блуде, богохульстве, о повальном грехе, о содомских извращениях пишутся многочисленные «ученые» и «неученые» работы, выводы которых сводятся к тому, что еретики и колдуны мало чем отличаются друг от друга, и если первые подлежат инквизиционному суду, то нет основания изымать вторых из-под его власти, так как в действиях колдунов еретический элемент достаточно силен, чтобы останавливаться еще на вредительской стороне их деятельности.
Они в большей степени грешники, чем преступники; они не должны пользоваться «льготами» светских и епископских судов. И авторитетный инквизитор Николай Эймерик много раз в своем руководстве подчеркивает, что с юридической точки зрения важно не зловредительство колдуна, а характер его связи с дьяволом и выяснение, требует ли колдун от дьявола того, что, по учению церкви, доступно исключительно лишь Богу. Если он этого требует и верит, что дьявол не уступает во всемогуществе Богу, то он еретик, ибо это есть ошибка в мышлении (error in ratione).
Сближение колдунов с катарами, сделанное церковниками в интересах распространения на первых жестоких норм инквизиционного судопроизводства, вело к тому, что из индивидуального преступления колдовство превратилось как бы в коллективное, и возникла мысль о колдовской секте, члены которой, собравшись группой, совершают общий акт поклонения дьяволу, получают от него общие указания и совместно осуществляют его волю, его приказания. Разумеется, групповые, сектантские преступления приобретали в глазах церкви более тяжкую форму, чем индивидуальные, и с конца XIII века каждый разоблаченный колдун влечет за собою розыски его сообщников, братьев по секте. Эти розыски, сопровождавшиеся в инквизиционном судопроизводстве «сознанием» преступников во время пыток, выдачей мнимых соучастников преступления, доносами, ссылкой на общее мнение, разными формами подозрения, временным заключением на предмет более определенного установления вины, стали применяться к получившему характер сектантского движения колдовству и вызвали здесь такие же отвратительные явления, как и при преследовании других видов ереси. Начинаются массовые казни и открытия целых гнезд колдунов.
Оправданием для вмешательства инквизиции послужили еще и постановления папы Александра IV, а также ряда богословских авторитетов о том, что в круг ведения инквизиции входит не только ересь в узком смысле, но и все, что «явно пахнет ересью» (haeresim manifeste sapit). Разумеется, установление «пахучести» дела предоставлялось произволу суда, которого нисколько не ограничивала оговорка о «явности» еретического запаха. Бесконечные схоластические толкования выражения «явно пахнет» в конечном счете клонились к подведению всякого колдовства под понятие о ереси, подлежащей инквизиционному суду. Так «синагоги сатаны» с их собраниями, на которых приносилось почтение (гомагиум) дьяволу, имели роковое значение для колдунов, загнанных этим «коллективным почтением» в страшные колодки инквизиционного суда.
Эти же синагогальные собрания расширили и объем представлений о колдовстве и создали новый вид колдовства – мы имеем в виду ведовство.
Синагогальные собрания изображались злостными фантазерами в виде многолюдных сходок, на которых присутствовали катары, вальденцы и колдуны из разных местностей; чем больше было посетителей на этих сходках, тем более торжественный они носили характер и тем ярче проявлялись на них блуд, богохульство и поклонение дьяволу. Инквизиторы поэтому подчеркивали многолюдность собраний и утверждали, что истинное число их посетителей скрывается попавшим в руки суда еретиком. Необходимость изобретения «огромных сходок» наводила на мысль о возможности преодоления дьяволом дальности расстояния и перебрасывания им своих поклонников с места на место с помощью наделения их способностью летать по воздуху и совершать таким образом самые далекие путешествия. Об этой способности говорил еще Августин Блаженный, и если он определенно утверждал лишь о «фантастикуме», т. е. о перелетах души, то вопрос о телесном путешествии по воздуху он оставлял открытым, заявляя, что не знает, вознесся к третьему небу апостол Павел телом или душой. Колебания Августина составляли предмет бесконечных рассуждений богословов. Казалось, что канон Episcopi, долгое время приписываемый Анкирскому собору, решал этот вопрос бесповоротно в сторону невозможности телесных полетов и снимал его окончательно с обсуждения, заявляя, что вера в ночные путешествия людей по воздуху является впадением в заблуждение язычников и внушается маловерным волею не Божественного, а злого духа.
На самом деле, однако, этот канон оказался бессилен в борьбе с церковной схоластикой, продолжавшей, после некоторых колебаний и временной нерешительности, утверждать сначала возможность, а затем и реальность воздушных человеческих путешествий.
В 1239 году были в один день сожжены в Монт-Эме близ Шалона на Марне 182 катара; сожжение носило очень торжественный характер и собрало много представителей духовенства и массу горожан и крестьян. Инквизитору удалось добиться от одной преступницы признания, что она в одну ночь совершила полет из Шампани в Милан, где присутствовала на торжественной трапезе, совершавшейся миланскими и иными катарами. При своем воздушном путешествии она вместо себя оставила в кровати рядом с мужем дьявола, принявшего ее образ и ввергшего мужа в заблуждение относительно ее исчезновения. Правдивость и точность этих слов тем меньше могли вызывать сомнения, что признания этой «жалкой катарки» добился известный инквизитор Роберт Ле-Бугр, который в течение двадцати лет был в Милане катаром, прекрасно знал нравы и верования этой секты и в 1233 году был назначен папой Григорием IX инквизитором, чтобы, применяя свои обширнейшие познания в этой области, лучше служить делу искоренения ереси.[2]
Случай в Монт-Эме с «очевидностью, бросавшейся в глаза», показал возможность многолюдных ночных собраний, не считавшихся ни с дальностью расстояния, ни с различием языков и обычаев, ни с полом, ни с возрастом. Отныне инквизиция заговорила о слетающихся из разных концов Европы стаях и для уловления этих преступников разбросала по многим странам настоящую сеть инквизиционных трибуналов. Эти собрания, получившие название «шабаш», были почти однообразны, построены по одному и тому же типу, с одинаковым ритуалом.
Различали по многолюдности два вида шабаша: малый и большой. На большой собираются ведьмы целого округа, обычно на покинутом кладбище, вокруг виселицы, развалин замка или монастыря. Чтобы попасть на шабаш, ведьмы пользуются специальной мазью, приготовленной из печени детей, умерших некрещеными. Достаточно ведьме намазать себе тело этой мазью, произнести магическое слово и сесть верхом на помело, чтобы сейчас же полететь по воздуху и очутиться на месте шабаша. Ветер, буря, дождь, время, расстояние, тьма и иные помехи отступали перед магическими словами ведьмы, вылетавшей то из трубы, то даже из герметически закрытой комнаты. Однако, прибыв на место, ведьмы подвергались осмотру и должны были доказать, что имеют на теле «печать сатаны», т. е. места, до которых некогда дотронулся дьявол, сделавший их навеки нечувствительными. После этого начиналось поклонение сидевшему на троне дьяволу, украшенному длинным хвостом и имевшему козлиные ноги и крылья, как у летучей мыши.
На шабаше все происходило наизнанку: дьяволу отвешивали низкие поклоны, повернувшись спиной; отрекались от Бога, Богородицы, святых и посвящали себя дьяволу. Сатана издевался над крещением, заставлял всякого наступать на крест; ведьмы и колдуны, с факелами в руках, бешено танцевали, повернувшись друг к другу спинами; в полночь падали ниц и затем открывалось пиршество. В изобилии пожирались жабы, а также печень и сердца детей, умерших некрещеными; пиршество сопровождалось циничными танцами и ужасными оргиями, за которыми следовала черная обедня. Облаченный в черную ризу дьявол злобно издевался над христианской службой и предлагал для поклонения огромную красную морковь. До появления зари и пения петухов происходило пиршество вперемежку с танцами, оргиями и карикатурной церковной службой. Первые лучи света разгоняли ведьм, и они разлетались, точно пуганые вороны. По пути они выбрасывали свои мази и яды на жатву и тем самым ее губили; если путь был очень далек, ведьмы оборачивались в домашних животных и возвращались домой незамеченными.
Не следует думать, что ведьмы причиняли обществу вред лишь в дни шабаша. Нет, с первого момента их знакомства с дьяволом на людей сыпались разные бедствия, главным образом благодаря магическому порошку, который вручался дьяволом ведьме в качестве символа заключенного союза. Ведьмы систематически и упорно разбрасывали щепотки этого порошка, изготовленного из толченых костей мертвецов и пены жаб, и от этого гибла жатва, поля покрывались червями, жабами, сусликами и змеями, умирали люди, пища, в которую попадал порошок, становилась ядовитой и приносила верную гибель человеку. Мало того, с помощью магической палочки, которой ведьма ударяла по луже, она вызывала проливные дожди и грозный град, переносила плодородие с поля одного крестьянина на поле его соседа и т. д.
Все это ведьма производила как по собственной воле, так и по приказу дьявола, и если она пыталась не повиноваться ему, он бил и терзал ее, вселялся в нее и делал ее одержимой, т. е. ее устами изрекал кощунства, ее руками причинял скверну, ее ногами топтал чужую жизнь и чужое имущество и вообще всячески издевался над нею, и она оказывалась не менее опасной, чем в состоянии активного ведовства.
Нельзя сказать, что ведьмы были счастливы: в огромном большинстве случаев дьяволы не исполняли тех обещаний, которые они давали при заключении договора: обещанные деньги и драгоценности вскоре превращались в мусор, жаб и кротов, и дьявол обманывал всех, кто только с ним вступал в какие-либо сношения.
По-видимому, первой жертвой этого нового вида преступления, когда женщина обвинялась в сожительстве с дьяволом и производила ночные путешествия по воздуху на шабаш, нужно считать 56-тилетнюю аристократку из Тулузы – Анжелу Лабарт, у которой от сожительства с дьяволом родилось чудовище с волчьей головой и хвостом дракона. Каждую ночь Анжела крала маленьких детей, которыми она кормила свое чудовище. Все эти факты с большой достоверностью, тем меньше допускающей сомнения, что Анжела сама созналась в еженощных совокуплениях с дьяволом, были установлены инквизитором Гуго Леонидом, который сжег преступницу на большом аутодафе в 1276 году.
До Анжелы Лабарт несколько преступниц в окрестностях Трира подверглись тому же наказанию, но они не сознались, что сожительствовали с дьяволом; они были основательно изобличены в подозрительных сношениях лишь с жабой и кошкой. Мужчин не жгли на кострах за сношения с котами и козлами, так как это не было еретическим преступлением.
15 ноября 1347 года перед епископом Альбертом из Манда (в Лангедоке) предстал священник Стефан Пепен по обвинению в том, что четыре года тому назад он намеревался через восковое изображение епископа умертвить его. Под пыткой Стефан сознался в своем преступном намерении: он действительно приобрел два фунта воска, изготовил фигуру епископа, произнося при этом известные магические слова. Фигуру он не окрестил; на ней он написал имена шести духов, своих сотрудников и подстрекателей. На вопрос о том, вогнаны ли были эти шесть духов в самое изображение, был получен неопределенный ответ: сему искусству его обучал один великий учитель, убедивший его в том, что человек может этому легко научиться; нельзя вогнать в изображение лишь Люцифера, так как последний уже «Богом прикреплен к северному ветру».
Усиление преследований этого рода колдунов и ведьм некоторые исследователи (Сольдан, Росков и другие) приписывают личному страху папы Иоанна XXII перед дьявольщиной. В действительности папа являлся лишь выразителем общей политики феодальной церкви. Папские буллы и всякие иные выступления римского первосвященника лишний раз содействовали укреплению тех предрассудков, одним из многих поборников которых являлся сам папа, в 1320 году давший инквизиции самые широкие полномочия в деле преследования именно ведовской ереси.
И не случайностью, разумеется, является то, что среди осужденных в Каркасоне в период от 1320-го до 1350 года четырехсот еретиков, как полагают, бо́льшая половина была причастна к ведовству, причем последнее понималось в пассивном смысле, т. е. без формального заключения союза и договора с дьяволом.
Среди всеобщего безумия раздавались время от времени отдельные голоса, робко протестовавшие против шабаша, ведовства и культа дьявола. Голоса эти были очень немногочисленны. Отметим приора Сен-Жермена – Вильгельма Эделина. 12 сентября 1453 года Вильгельм был привлечен епископом Эврэ к суду за то, что он в своих проповедях отрицал возможность полета ведьм по воздуху на поленах, метлах, помелах и палках. Ему вменялось в вину, что эти дерзкие проповеди внушались ему дьяволом, заключившим с ним союз со специальной целью распространять мысль об иллюзии той реальности, сомневаться в которой может лишь тот, кто действует под влиянием дьявола.
Исход суда был таков, что Вильгельм сознался, что он действовал по наущению дьявола, и таким образом лишь подкрепил всеобщее учение о существовании дьявола – учение, которое и отражало моральное состояние общества того времени, и укрепляло его в отстаивании подобного мировоззрения. И как мог правоверный приор отрицать силу дьявольского колдовства, когда за 60 лет до его выступления генеральный инквизитор Николай Эймерик в своем систематическом руководстве для инквизиционных судей указывал на чародейство как на еретическое или «пахнущее ересью» явление, подлежащее искоренению, подобно прочей ереси, и книга его стала почти обязательной для каждого католического проповедника и церковного служителя.
Вильгельм Эделин обязан был также знать знаменитое сочинение «Муравейник» известного доминиканца и инквизитора Иоанна Нидера, венского профессора теологии, впоследствии приора доминиканских монастырей Нюрнберга и Базеля. Это сочинение, вышедшее в 1441 году первым изданием и переиздававшееся семь раз через сравнительно небольшие сроки, подробно говорило о дьявольских похождениях и утвердительно отвечало на вопрос, может ли родиться ребенок от сношений дьявола с человеком.
В конце XV века папа Иннокентий VIII своей знаменитой буллой Summis desiderantes, так называемой «ведовской буллой», указал, что основной задачей германской инквизиции отныне является беспощадная борьба с ведовством и окончательное его истребление, так как зло это приняло слишком большие размеры, чтобы инквизиция могла к нему относиться со снисхождением и с некоторым послаблением. Против дьявола, в своей дерзости дошедшего до стремления овладеть всем человечеством, церковь обязана выступить во всеоружии своей мощи и энергии. Дьявольское упорство во что бы то ни стало должно быть уничтожено.
И началась эра страшных, кровавых преследований всех, заподозренных в той или иной степени в сношениях с дьяволом и его сотрудниками.
Таково историческое значение той буллы, во имя которой в течение свыше двух столетий сжигали, мучили, терзали и уничтожали суеверных, больных, жалких и невежественных людей. Булла эта была поворотным пунктом в деятельности инквизиции, которая с этого момента сосредоточила главное свое внимание на ведовстве и не столько стремилась к установлению чистоты католической веры и правильности отдельных догматов, сколько к искоренению той страшной силы, которая дерзала овладеть человечеством, чтобы вырвать его из лона церкви.
Папа Иннокентий VIII пишет там следующее:
«Всеми силами души, как того требует пастырское попечение, стремимся мы, чтобы католическая вера в наше время всюду возрастала и процветала, а всякое еретическое нечестие искоренялось из среды верных. Не без мучительной боли недавно мы узнали, что в некоторых частях Германии, особенно в Майнцском, Кельнском, Трирском, Зальцбургском и Бременском округах, очень многие лица обоего пола пренебрегли собственным спасением и, отвратившись от католической веры, впали в плотский грех с демонами инкубами и суккубами и своим колдовством, чарованиями, заклинаниями и другими ужасными суеверными, порочными и преступными деяниями причиняют женщинам преждевременные роды, насылают порчу на приплод животных, хлебные злаки, виноград на лозах и плоды на деревьях, равно как портят мужчин, женщин, домашних и других животных, а также виноградники, сады, луга, пастбища, нивы, хлеба и все земные произрастания; что они нещадно мучают как внутренними, так и наружными ужасными болями мужчин, женщин и домашних животных; что они препятствуют мужчинам производить, а женщинам зачинать детей и лишают мужей и жен способности исполнять свой супружеский долг; что, сверх того, они кощунственными устами отрекаются от самой веры, полученной при святом крещении, и что они, по наущению врага рода человеческого, дерзают совершать и еще бесчисленное множество всякого рода несказанных злодейств и преступлений, к погибели своих душ, к оскорблению Божеского величия и к соблазну для многого множества людей. И хотя возлюбленные сыны наши, Генрих Инститорис и Яков Шпренгер, члены ордена доминиканцев, профессора богословия, нашим апостольским посланием были назначены и до сего времени состоят инквизиторами, первый – в вышеназванных частях Верхней Германии, обнимающих, как надо понимать, и провинции, и города, и земли, и епархии, и другие такого рода местности, а второй – в некоторых областях вдоль Рейна, однако некоторые клирики и миряне в этих странах, не в меру высоко ставя свое разумение, не стыдятся упорно утверждать, что так как в полномочных грамотах не были поименно и точно указаны эти епархии, города и местности, а также некоторые лица и их проступки, то поэтому вышепоименованным инквизиторам в вышеназванных провинциях, городах, епархиях, землях и местностях нельзя заниматься инквизицией и что их не до́лжно допускать к наказанию, заключению в тюрьму и исправлению упомянутых лиц за вышесказанные злодейства и преступления. Благодаря сему в вышесказанных провинциях, городах, епархиях, землях и местностях подобные провинности и преступления и остаются безнаказанными, к очевидной пагубе их душ и потере ими вечного спасения. Но мы устраним с пути все помехи, которые могут каким-либо образом препятствовать исполнению обязанностей инквизиторов; и дабы зараза еретического нечестия и других подобного рода преступлений не отравила своим ядом невинных людей, мы намерены, как того требует наш долг и как к тому побуждает нас ревность по вере, применить соответствующие средства. Посему, дабы названные местности не остались без должного обслуживания инквизицией, мы нашей апостольской властью постановляем: да не чинится никакой помехи названным инквизиторам при исполнении ими их обязанностей и да позволено будет им исправлять, задерживать и наказывать лиц, совершающих указанные преступления, как если бы в полномочных грамотах были точно и поименно названы округа, города, епархии, местности, лица и преступления. С великим попечением мы распространяем эти полномочия на названные местности и поручаем вышеназванным инквизиторам, чтобы они и каждый из них, при помощи нашего возлюбленного сына Иоанна Гремпера, магистра из Констанцской епархии, всякого из названных областей, кого найдут виновным в указанных преступлениях, исправляли, заключали под стражу и наказывали с лишением имущества, а также даем названным инквизиторам полную возможность во всех церквах, где они найдут то потребным, проповедовать Слово Божие и все иное совершать, что они найдут полезным и необходимым. Особым посланием мы повелеваем почтенному собрату нашему епископу Страсбургскому, дабы он, поскольку названным инквизиторам сие потребуется, торжественно заявлял, чтобы никто и ни в чем не чинил им какой-либо помехи и не наносил никакого вреда; тех же, кои будут чинить препятствия, какого бы положения эти лица ни были, он должен без всякого прекословия карать отлучением, запрещением в священнослужении, лишением таинств и другими еще более ужасными наказаниями, а если потребуется, то и привлекать к содействию против них руку светской власти. Никто не должен нарушать это наше послание или дерзновенно поступать противно ему. Буде же кто-либо попытается это сделать, то пусть знает, что он навлечет на себя гнев всемогущего Бога и апостолов Петра и Павла.
Дано в Риме, у св. Петра, от воплощения Господа в 1484 г., нашего первосвященства первом году, 5 декабря».
Поводом к изданию этой буллы, по-видимому, послужили жалобы двух названных в ней инквизиторов Генриха Инститориса и Якова Шпренгера, встречавших в разных местностях Германии препятствия в своей инквизиционной деятельности. На этот момент в достаточной мере ясно намекается в самой булле, официальной задачей которой, в первую очередь, объявлялось устранение тех помех, которые «чинились упомянутым инквизиторам при исполнении ими своих обязанностей»; папа счел необходимым даже дать в помощь обоим инквизиторам «своего излюбленного сына» магистра Иоанна Гремпера из Констанцской епархии. Отныне никто не мог оспаривать у Инститориса и Шпренгера их права самым жестоким образом преследовать всяких еретиков, а в первую очередь заподозренных в колдовстве, и преследования эти должны были беспрепятственно происходить почти во всей Германской империи.
Булла Иннокентия VIII была прежде всего талисманом, устраняющим всякий протест, всякое сопротивление энергичной расправе с врагами человеческого рода обоих германских инквизиторов. Что эта расправа будет достаточно кровавой, свидетельствовало сожжение за короткий срок этими двумя лицами 48 ведьм; с другой стороны, оказанная им поддержка в лице магистра Гремпера, с благословения которого в течение одного лишь года было сожжено в Вормсе 85 человек, говорила о нелицемерной готовности представителя Христа на земле придать борьбе с ведьмами такой размах, который далеко превосходил все, что до этого времени делалось в области преследования еретиков вообще, в частности, околдованных чарами дьявола и сатаны. Однако кровавая энергия Инститориса и Шпренгера, даже вооруженная таким орудием, как булла от 5 декабря 1484 года, не могла не натолкнуться на народное возмущение в целом ряде местностей, и в 1485 году, когда во многих германских городах пылали дьявольско-ведовские костры, зажженные свежей Иннокентьевской буллой, Генрих Инститорис встретил в Инсбруке, в момент подготовки торжественного сожжения ведьм, такое сопротивление, которое побудило его отказаться от практического применения изложенных в папской булле «великих истин».
Мало того, Инститорису удалось сравнительно легко отделаться лишь благодаря вмешательству «добродушнейшего» Георга Гольсера, епископа Бриксена. Этот епископ взял на себя задачу выпроводить Инститориса за пределы Инсбрука и заставить город забыть о тех чрезвычайно тревожных переживаниях, которые у горожан связывались с его коротким пребыванием в их городе.
Со льстивыми речами Гольсер провожал неудачника-инквизитора за городские ворота: «Он мне казался, – говорил Гольсер, – впавшим в чрезмерное детство от большой старости».
Надо было устранить и последние помехи с инквизиционного пути; надо было сломить и последнее возможное сопротивление деятельности святой инквизиции, и Генрих Инститорис, только что переживший неприятные минуты в Инсбруке и Бриксене, задумал издать «Божественную, священную книгу», которая со ссылками на Ветхий и Новый Заветы, с доказательствами, почерпнутыми у авторитетнейших отцов церкви и учителей богословия, утвердила бы во веки веков священнейшее право инквизиции преследовать наиболее опасных еретиков, каковыми являются ведьмы, в чьем существовании может сомневаться лишь достойный суровейшей кары еретик.
Вопреки всем каноническим правилам, в отношении ведьм должна применяться смертная казнь даже тогда, когда ведьма раскаивается в своем преступлении и не является ни упорствующим, ни закоренелым преступником.
Инквизитор Инститорис ищет сотрудника для своего «публичного инструмента», чтобы с его помощью создать такое творение, которое навеки упрочило бы дело искоренения дьявольской ереси и лишило бы возможности чинить инквизиции и на будущие времена какие-либо препятствия в ее богоугодной работе.
Товарищ Инститориса по инквизиционной деятельности, Шпренгер, подобно ему – профессор теологии и член доминиканского ордена, казался нашему «скомпрометированному» борцу за великое дело наиболее подходящим сотрудником, и Яков Шпренгер был привлечен к авторству «Молота ведьм».
Однако его работа, по-видимому, ограничивалась лишь введением, названным «Апологией», – вся же книга была написана самим Генрихом Инститорисом, чувствовавшим потребность, в целях придания ей большего морального веса, прикрыть себя авторитетом Шпренгера, тогда еще ничем не запятнавшего своего инквизиторского имени.
Инститорис энергично работал над своей книгой, которую он называл «публичным инструментом», и весной 1487 года она уже была совершенно готова; возможно даже, что в мае того же года она была и напечатана.
Столь же расторопен был и Шпренгер, который сдал свою «Апологию» в надлежащий момент и нисколько не тормозил печатания книги своего товарища по работе.
Во введении Шпренгер писал: «В наше время, когда вечер мира (mundi vesper) клонится к полному закату, старое зло, не прекращавшее ни на одну минуту, в силу неиссякаемого вреда своего падения, насылать на мир полную яда заразную чуму, особенно отвратительным образом проявляет себя, так как в своем великом гневе чувствует, что в его распоряжении осталось мало времени (semodicum tempus habere)».
Особенно опасными еретиками Шпренгер считает ведьм, которые «заключили союз с адом и договор со смертью», и именно против них должен был быть направлен главный удар «молота», причем под ударом следует разуметь, поскольку это касается книги, скорее нечто теоретическое, чем практическое, хотя теория и практика, разумеется, сливаются в глазах инквизитора воедино.
Шпренгер говорит, что в его книге нет ничего нового, ранее не сказанного великими учителями церкви и авторитетными представителями богословской мысли. «Наша книга одновременно и стара, и нова; она одновременно и коротка, и длинна. Она стара по содержанию и авторитету; она нова по компиляции мыслей и по их расположению; она коротка, потому что произведения многочисленных авторитетов приведены в кратких отрывках; она длинна, потому что тема бесконечно велика и неисчерпаемо причиняемое ведьмами зло». Книга не должна служить, по мнению Шпренгера, к вящей славе и прославлению ее авторов, она лишь возвеличит почет и благоговение к тем, чьи имена она цитирует и на сочинения которых она делает ссылки. Будучи составлена из чужих отрывков, из мыслей и сентенций великих авторитетов, книга не нуждалась «ни в наших собственных стихах, ни в наших тонких теориях». «Мы писали по обычаю переписчиков (more exceptorum), во славу Высшей Троицы и неделимого единства, мы писали в трех частях: начало, продолжение и конец; мы назвали книгу „Молотом ведьм“, оставляя ее просмотр нашим товарищам, а ее применение тем, на ком лежит обязанность суровейшего суда, потому что они назначены Господом к мести злым и к прославлению добрых. Да будет Господь почитаем и прославляем во веки веков. Аминь».
Однако и двуавторство казалось обоим инквизиторам недостаточной гарантией того, что «Молотом» можно будет беспрепятственно и жестоко дробить ведьм, и Шпренгер вместе с Инститорисом обратились за санкцией и одобрением своей книги к наиболее тогда авторитетному немецкому учреждению, к теологическому факультету Кельнского университета, под маркой которого должна была появиться на свет эта книга.
Для Инститориса и Шпренгера это было тем более важно, что Кельнскому университету, на основании специальных постановлений пап Пия II и Сикста IV, было предоставлено право высшей цензуры.
Декан теологического факультета Ламберт де Монте, в согласии с четырьмя профессорами того же факультета, дал благоприятный, но несколько сдержанный отзыв о книге. Отзыв этот был приблизительно таким: «В своей теоретической части книга обстоятельна, в практической – она стоит на твердой почве канонических законов; в общем, она может рассчитывать на сравнительно небольшой круг компетентных читателей и специалистов; за этими пределами она с трудом будет находить усердных читателей».
Кроме того, книга была снабжена выражением чувств императора Максимилиана I в адрес обоих инквизиторов, которым папа поручил столь ответственную и высокую миссию.
На долю книги, однако, выпал неимоверный успех: в течение девяти лет она выдержала девять изданий, семь раз была издана в XVI веке и продолжала выходить новыми изданиями и позднее, так что их общее число равно двадцати девяти, причем шестнадцать изданий вышло в Германии, одиннадцать – во Франции и два – в Италии.
С первого момента своего появления книга вызвала бесконечное множество восторженных отзывов, и знаменитый нидерландский юрист XVI века Иодокус Дамгудер в своей очень популярной «Практике уголовных дел» заявил, что «книга эта имеет для мира силу закона». Теологи, философы и юристы наперегонки спешат с изъявлением своего восторга по адресу «Молота ведьм», и протестантские ученые присоединяют свои голоса к голосам католических богословов и представителей духовенства. Гениальный художник Альбрехт Дюрер готов посвятить ему свою кисть, а ортодоксальный лютеранин профессор Бенедикт Карпцов считает эту книгу крупным авторитетом. Поэты поют ей гимны, а творцы баварского Кодекса Максимилиана исходят при составлении отдела наказания еретиков из книги Инститориса и Шпренгера как из незыблемых и прочно установленных предпосылок.
Папы Александр VI, Лев Х и Адриан VI неоднократно подчеркивали правильность всех основных положений «Молота ведьм» и выпустили по этому поводу специальные указания.
Успех привел к тому, что книга все увеличивалась в объеме, но совершенно своеобразно: к ней механически прибавлялись другие сочинения на эту же тему. Так, целых шесть изданий «Молота ведьм» были снабжены в виде продолжения пятой частью известной книги Иоанна Нидера «Муравейник», авторитет которой был также очень высок и распространение которой было облегчено тем, что она стала как бы дополнением к «Молоту ведьм».
На некоторых изданиях этой коллективной книги имелась надпись: «Покупай и читай эту книгу, о деньгах не пожалеешь». Судьбу книги Нидера разделили многие богословские произведения XVI века; в особенности часто присоединяли к «Молоту ведьм» разные сочинения в XVII веке, причем некоторые классические произведения католическо-инквизиционной мысли получили широкое распространение именно благодаря этому своеобразному взятию на буксир тяжеловесных томов. Даже знаменитый Варфоломей де Спина нуждался в протекции «Молота ведьм».
Успех книги не может быть объяснен ни литературными дарованиями, ни ученостью авторов. Ни тот, ни другой автор не блещут писательским талантом, не проявляют ни в чем оригинальности, не обладают ни смелостью мысли, ни мужеством собственного суждения. Авторы чувствуют себя в безопасности лишь в окружении многочисленных цитат из разных богословских авторитетных книг. Отсутствие оригинальности сказалось даже в самом заглавии: еще св. Иеронима в начале V века называли «молотом еретиков». Тот же «высокий титул» был дан Бернарду из Ко, а позднее Гергарду Грооту; написанная в изуверском тоне против иудеев, книга инквизитора Иоанна из Франкфурта, опубликованная около 1420 года, носила название «Молот иудеев», и по всей вероятности, наши авторы настолько увлеклись этим названием, что озаглавили и свою книгу «Молотом», но уже не иудейским, а ведовским.
Но именно в бесцветности, безличии, безымянности, серости и в типичности, а не индивидуальности этой книги лежал источник ее успеха. Будучи доступна самому невзыскательному читателю, не наталкиваясь ни на какие возражения с его стороны, воспринимаемая так же естественно, как погода или природа, книга эта стала общим достоянием. Сотни инквизиторов проглатывали ее; тысячи священников и проповедников излагали ее своим слушателям не мудрствуя лукаво, не прибавляя ни единого комментария, не позволяя себе никаких отступлений; десятки тысяч мирян усваивали ее, не нуждаясь в руководстве со стороны специалистов, сотни тысяч простолюдинов слышали про книгу, в которой заключена вся Божественная премудрость, и из уст в уста передавалось название этой книги, что создавало ей ту легкость распространения и тот авторитет, которые сказывались во все учащавшихся ее новых изданиях.
В «Молоте ведьм» сконцентрировано все, что дала и могла дать богословская мысль того времени; безличным, муравьиным трудом схоластики собирали зерна мудрости, выискивая их даже у язычников и, сложив их все в огромную кучу, воздвигли книгу, в которой, словно в кинематографической ленте, сменяют друг друга Аристотель и Фома Аквинат, папа Григорий Великий и рабби Моисей, Бонавентура и Иоанн Златоуст, Ориген и Вильгельм Парижский.
У всех этих великих и величайших авторы «Молота ведьм» находят слова мудрости, Божье сказание, достойное увековечения и строжайшего соблюдения – без критики, без собственного суждения: ведь Слово Божье может быть лишь совершенным и никто не должен дерзать его дополнять, исправлять.
Каждая страница, каждая строка этой книги словно говорят: «Внемлите, смертные, Божественной мудрости и вы окажетесь достойными, правоверными сынами нашей бессмертной церкви».
«Молот ведьм» состоит из трех частей. Первая – теоретическая часть; она заключает восемнадцать головоломных вопросов, на которые, однако, следуют очень незамысловатые ответы. Так, например, на вопрос, может ли дьявол через инкуб и суккуб производить людей, следует после долгих путаных рассуждений ссылка на Фому Аквината, положительный ответ которого поставил уже давно вне сомнения этот коварный вопрос.
Точно так же и вопрос о том, какие именно черти могут производить людей, не требует особых доказательств, ибо правоверно с католической точки зрения утверждение, что на это способны те, которые раньше были низшими ангелами.
Шестой вопрос – почему ведовством занимаются преимущественно женщины, – получает тоже довольно простой ответ: слово женщина – femina – происходит от fides (вера) и minus (меньше) и означает «меньше веры»,[3] т. е. женщина по существу своему склонна к меньшей вере, чем мужчина; затем уже давно известно, что ее похоть не знает границ, что она «красиво окрашенное естественное зло», что грешно ее бросить и мучительно сохранить, что она принадлежит к иному виду (species), чем мужчины. Все эти утверждения зиждятся на незыблемых истинах наших великих учителей.
Некоторые вопросы решаются путем ссылок на собственный опыт и на общеизвестные факты: так, вопрос о том, могут ли ведьмы превращать людей в животных, получает решение путем рассказа о молодой девушке, ставшей кобылой, но спасенной св. Макарием.
Так же проста аргументация по вопросу об истреблении детей во чреве матери: папский инквизитор из Комо «нам рассказывал», как в его области на ночном собрании ведьм был съеден неродившийся ребенок! По этому случаю там была сожжена 41 ведьма; некоторым удалось скрыться.
Последний ответ отвечает фактами на сомнение некоторых мирян по поводу того, мог ли Бог предоставить дьяволу и ведьмам столь обширную власть над людьми. «Одному из нас, – загадочно заявляют авторы, – известен следующий случай: какой-то почтенный бюргер из Шпейера поднял руку на свою жену, но в ту же минуту он упал, потеряв сознание, и пролежал больным много недель. Эту болезнь наслала на него колдунья – его жена».
Инквизиторам, разумеется, колдуны не страшны, так как они творят правое общественное дело.
Как бы подтверждая эту мысль авторов «Молота ведьм», лотарингский судья Николай Реми, по прозвищу лотарингский Торквемада, приводит многочисленные доказательства беспомощности даже самых злых ведьм в отношении инквизиторов и всех вообще служащих инквизиции. Когда в 1584 году была арестована страшная ведьма Ланье из Нанси, она обратилась к своим судьям со следующими словами: «Как мы хотим вас погубить! Но вы – самые счастливые люди на свете, ибо против вас мы совершенно бессильны». Мало того, арестованная и попавшая в руки инквизиции делалась уже как бы застрахованной от вмешательства в ее пользу дьявола. Так, к Маргарите из Арвье (Дофине) в инквизиционную тюрьму явился ее учитель-дьявол. Глаза его блестели, как фонари; он с ней совокупился, рассказал, что она будет сожжена, но спасти ее уже не мог. Самое большее, на что могла рассчитывать арестованная ведьма, – это самоубийство, внушенное дьяволом. И множество документов XV–XVII веков свидетельствуют о частых самоубийствах в разных тюрьмах (в тюрьмах и инквизиции, и светской власти). Самоубийства лишали судей возможности раскрывать других виновных, и Николай Реми, например, говорит очень неохотно о тюремных самоубийствах и спешит перейти к процессам «с лучшим результатом», т. е. с сожжением арестованных.
Таково содержание первой, «теоретической» части, повествующей о трех силах: дьяволе, колдовстве и Божьем попущении.
Вторая часть посвящена двум коренным вопросам: кому не приносит вреда колдовство и какими средствами можно колдовство устранить?
Первый вопрос обсуждается на протяжении шестнадцати глав, а второй – восьми. Эта часть по преимуществу историческая и оперирует множеством «не подлежащих никакому опровержению фактов», в огромном большинстве случаев рассказанных особенно авторитетными лицами, зачастую очевидцами многих рассказов. «Мы сами могли бы, – говорят скромно авторы „Молота ведьм“, – много такого рассказать, что привело бы читателя в страшное диво, но так как самовосхваление воняет, то мы будем говорить лишь о том, чего скрывать нет уже возможности». И перед глазами читателя проходит ряд чудесных событий, как, например, следующее признание некоторых ведьм в Брейзахе: если им почему-либо не случалось бывать на шабаше, но им хотелось знать, что там происходило, они ложились на левый бок и призывали разных демонов: изо рта последних исходил страшный пар, через который ведьмы могли наблюдать все, что делалось на шабаше. Известен и такой случай: дьявол, принявший образ женщины (суккуба), собрал от мужчины, с которым имел половую связь, его семя, а затем собранным семенем, приняв образ мужчины (инкуба), оплодотворил женщину. Однако демоны осторожны: если они живут со старыми женщинами, они их не оплодотворяют, так как избегают излишеств. Опыт убедил, что во время полового акта ведьмы доступны человеческому глазу, дьявол же в эти моменты не всегда видим. В одном городе Страсбургского диоцеза (назвать его запрещает христианская любовь) с дровосеком случилось следующее: его укусил большой кот, затем второй, третий; он стал защищаться и поленом их уничтожил. Через час дровосек был арестован и предстал перед судом по обвинению в нанесении ударов трем почтенным гражданкам, от которых они должны были лечь на долгое время в постель. Ну конечно, было установлено наличие дьявольских проделок.
Подобными фактами наполнены все шестнадцать глав первого вопроса второй части «Молота ведьм».
Затем идут достаточно монотонные восемь глав, трактующие о средствах борьбы с ведьмами и о способах их изгнания из физических тел и их истребления. На этой почве нашим инквизиторам знакомы и некоторые комические случаи: так, в Кельне один знаменитый гонитель дьявола во время своей работы был спрошен дьяволом, через какое место ему вылететь из доминиканского монастыря, откуда кельнский специалист-доминиканец так усердно его гонит. Шутя, специалист ответил: через уборную. В следующую ночь, когда доминиканцу потребовалась уборная, он стал в ней жертвой обидевшегося дьявола: с трудом наш шутник спасся от смерти. После рассмотрения многочисленных средств спасения и исцеления от колдовства и чертовщины наши авторы приходят, однако, к выводу, что важнейшим средством избавления от них является истребление ведьм, ибо сказано: колдунов не оставляй в живых. Но этот путь требует обращения к светской карающей руке.
Третья часть – по преимуществу юридическая, и в тридцати пяти вопросах рассматривается, как следует начинать процесс против ведьм, как его вести и как закончить; попутно разрешаются разные побочные юридические казусы, причем со ссылкой на авторитетных писателей устанавливается, что позорное пятно ереси так велико, что к разбору этого преступления допускаются даже крепостные для свидетельства против своих господ, а также всяческие преступники и люди, лишенные прав. Присуждение к смертной казни предполагает сознание в преступлении. Но как получить это сознание? Есть ведьмы настолько невосприимчивые к пыткам, что они скорее будут терпеливо переносить постепенное разрывание тела на части, чем признаются в правде. Но есть и такие, которые очень скоро во всем сознаются, все зависит от их отношения к дьяволу. Может ли судья обещать жизнь такой женщине, о которой идет дурная молва и которая имеет против себя как показания свидетелей, так и улики в том, что она – ведьма? Мнения ученых по этому вопросу расходятся. Одни думают, что подобная ведьма может быть оставлена в живых, если она выдаст других ведьм и снимет наведенную порчу; другие ученые полагают, что такое обещание надо держать лишь короткое время, а потом ведьму следует сжечь; третьи ученые считают возможным, чтобы судья обещал такой ведьме жизнь, и смертный приговор обязан ей вынести уже другой судья, а не тот, который уверил ее в сохранении жизни. Судье и заседателям надо следить за тем, чтобы ведьма к ним не прикасалась, в особенности не дотрагивалась до запястья рук; для предохранения надлежит носить на шее соль, освященную в Вербное воскресенье, освященные травы и воск.
Как показала практика, ведьмы особенно способны к околдованию во время допроса их под пытками. «О, если бы ведьмы не обладали такою способностью!» – восклицают наши авторы, по-видимому, не совсем свободные от страха перед сжигаемыми ими ведьмами. И как не бояться, когда в Регенсбурге некие еретики, сознавшиеся в своем колдовстве и брошенные в огонь, не сгорали; когда же их бросили в воду, они не потонули?! Духовенство, убедившись в этом, назначило своей пастве трехдневный пост, и вскоре было установлено, что еретики потому не могли быть умерщвлены, что у них под мышкой, между кожей и мясом, были вшиты амулеты. Следует поэтому действовать на ведьм путем перемены одежды и бритья волос.
В заключение авторы предостерегают судей от допущения частых апелляций: последние только утомляют судей, а еретиков побуждают поднимать голову, презирать судей и становиться еще более злостными и дерзновенными.
Несмотря на тягостную форму «Молота ведьм», в нем можно, однако, найти некоторые новые положения, притом такие, которые дали иное направление борьбе духовных и светских судов с ведовством. Авторы «Молота ведьм» подчеркивают, что в ведовстве есть элемент вредительства, малефиция, а потому ведьмы подлежат преследованию не со стороны одних лишь инквизиторов: ведьмы не только еретички и грешницы, но они и преступницы, и зловредительницы! Естественно, что светский карающий меч должен опускаться на голову этих преступниц с той беспощадностью, какой требует римское право в отношении тех, кого народ называет малефиками. Пытка, смерть без внимания к признанию и раскаянию преступницы – таковы основы справедливости, ибо причиненное вредительство не может быть оставлено без должного наказания. Если раньше теологическое лукавство доказывало, что колдовство есть худшая форма ереси и подлежит ведению инквизиции, то теперь Инститорис и Шпренгер, не отрицая права инквизиции карать ведьму, подчеркивают с особой силой, что светская власть не может стоять в стороне в вопросе об искоренении ведовства, и вся книга их как бы апеллирует к светскому мечу, призывая его к мести малефикам и избегая употребления таких названий, как ламии, стриги, еретички и т. д.
Для авторов «Молота ведьм» вопрос о том, насколько данный конкретный случай ведовства «явно пахнет ересью», совершенно отпадает, так как и без того он заслуживает смертной казни; ведь в ведовстве всегда налицо элемент малефиция, причем в той форме, которая неизбежно влечет за собою смерть. Характерно, что «Молот ведьм» избегает употребления слова «колдовство» и заменяет его словом «ведовство», в которое он вкладывает представление и о похищении детей, и об их сжирании, и о самых отвратительных актах поклонения дьяволу и т. п. Эти положения Инститориса и Шпренгера получили полное одобрение со стороны Латеранского собора 1514 года, проходившего под председательством папы Льва X.Собором было объявлено, что ведовство является смешанным преступлением, и оно должно подлежать наказанию как с канонической точки зрения, так и со светской. Это решение имело огромное значение, так как в XVI веке в ряде западноевропейских государств инквизиция пала, и светское законодательство получило в наследство от нее преследование ведовства в силу Латеранского постановления 1514 года. Следуя ему, законодательство отдельных стран, уничтоживших инквизицию, сурово карало всякое проявление ведовства и колдовства, считая их исключительным видом преступления (crimen exceptum) и применяя к колдунам методы инквизиционного судопроизводства.
Возражения некоторых юристов о невозможности для светского суда руководствоваться в своей практике «невидимыми преступлениями», каковыми являются ночные полеты ведьм, оспаривались церковью на том основании, что уже давно доказана специфичность (singularitas) ведовских преступлений, требующих совершенно иного к себе подхода. И известный богословский писатель XVI века Варфоломей де Спина, говоря о том, что мужья летающих ведьм не только не подтверждают этих полетов, но утверждают, что их жены мирно спят рядом в ночи своих мнимых полетов, замечает, что «тут-то и проявляется дьявольщина, обманывающая мужа, рядом с которым лежит „подобие тела“, принявшего образ жены обманутого мужа». Правда, старания инквизиторов увидеть воочию летающих ведьм ни к чему не приводили, хотя известно было, что полеты обычно происходили в ночь на пятницу и немало ревнителей чистоты религии караулили в эти ночи с целью поймать женщину на месте преступления, – но что же это доказывает? – спрашивает де Спина и тут же отвечает: «Разумеется – лишь необыкновенную силу дьявола». И светское законодательство покорно вписало в свои параграфы смертную казнь за колдовство и ведовство, являющиеся исключительным преступлением и имеющие специфический характер. К этому виду преступления применяются инквизиционные методы, хотя сама инквизиция больше уже не существует во многих государствах, которые свято хранили ее память в своем законодательном кодексе. И великий юрист Иодокус Дамгудер, сын народа, возмущавшийся испанской инквизицией и боровшийся против католицизма, отдает силы своего таланта на то, чтобы доказать необходимость преследования ведовства со стороны светской власти и поет гимн великой книге Инститориса и Шпренгера, стоящей на точке зрения компетенции светской власти в делах о ведовстве. Разумеется, взгляд авторов «Молота ведьм» о распространении гражданского суда на ведовские преступления встретил возражение со стороны тех стран, где сохранилась инквизиция и в Новое время. Процессы эти были слишком лакомым куском для инквизиторов, чтобы можно было без борьбы от них отказаться, – и начались бесконечные претензии со стороны инквизиторов Испании и Италии, доказывавших неотъемлемое право инквизиции на преследование ведьм.
Споры окончились удовлетворившим всех компромиссом. И светский, и инквизиционный суды преследуют преступления ведовства, и никто из них не может претендовать на монополию в этой области. Так, с XVI века на борьбу с ведовством одним и тем же судопроизводством выступали и церковь, и государство. Соперничество было сильным и количество жертв этого безумия было особенно велико в XVI и XVII веках, когда действовали заодно светский и духовный мечи.
Еще в 1781 году была сожжена ведьма в Севилье – жертва была занесена в актив инквизиции, так как Испания в это время все еще знала инквизицию; но через год в Гларусе за такое же преступление была казнена девушка – на этот раз рукой светской власти, ибо Швейцария инквизиции не знала, и заслуга борьбы с дьяволом была отнесена на счет государства. Но в XVIII веке «великие» подвиги соперничавших между собою за славу расправы с дьяволом были уже на исходе. Мария Тереза в 1746 году прекратила процессы против ведьм. Через год этому примеру последовал Вюртемберг, а в 1775 году – Бавария. В год казни во Франции Людовика XVI, в 1793 году, Познань отменила у себя процессы против ведьм.
Несмотря на свою огромную популярность, «Молот ведьм» не переводился на иностранные языки, и лишь в самое последнее время он появился на немецком языке в переводе Шмидта, причем перевод за короткое время выдержал три издания.
Предлагаемый первый русский перевод с латинского издания 1588 года сделан Николаем Цветковым, причем в видах экономии места сокращены некоторые части, главным образом в последнем, третьем разделе, носящем юридический характер и трактующем чисто практические вопросы процессуального свойства.[4] Они мало характерны именно для данной книги и в значительной степени совпадают с теми описаниями инквизиционного судопроизводства и процесса, которые имеются отчасти и на русском языке в трудах Чарльса Генри Ли и С. Г.Лозинского.
Сокращение этих именно мест не нанесет ущерба русскому читателю, а из представленной целиком первой части и почти полностью второй он сумеет вынести точное и ясное представление о творчестве Инститориса и Шпренгера.