Молодая Элита. 13 юно 1361 года. Далия. Южная Кенеттра. Морские земли (Мэри Лю, 2014)

Аделина Амотеру

Завтра утром я умру.

Так мне всякий раз говорят инквизиторы, приходя в мою камеру. Я здесь уже не первую неделю. Единственный способ измерять время – считать, сколько раз мне приносили еду, что я и делаю.

Один день. Два дня.

Четыре дня. Неделя.

Две недели.

Три.

После этого я перестала считать. Часы тянутся нескончаемой вереницей, бессмысленной и никчемной. Скудный свет то слабеет, то усиливается. Влажный камень моей камеры вызывает у меня то больше, то меньше дрожи. В еще сохраняющихся участках рассудка мелькают бессвязные мысли.

Но завтра меня не станет. Мне сказали, что больше задержек не будет. Меня сожгут у позорного столба на центральной рыночной площади. Желающих поглазеть, как я умираю в огне, окажется предостаточно. Инквизиторы сообщили, что зрители уже начали собираться.

Сижу прямо, как меня всегда учили. Плечи не касаются стены. Потом понимаю, что раскачиваюсь взад-вперед. Возможно, я делаю это, чтобы не сойти с ума. А может, просто чтобы согреться. Качаясь, я напеваю себе под нос старую колыбельную. Мама пела мне ее в раннем детстве. Добросовестно пытаюсь подражать ее нежному мелодичному голосу, однако звуки, раздающиеся из моего горла, становятся все более отрывистыми и хриплыми. Мама пела совсем не так. Не желая позорить ее память, я умолкаю.

В камере чертовски сыро. Вода сочится откуда-то с потолка над дверью. Видимо, сочится очень давно, раз успела проделать в камне бороздку. Стены камеры блекло-зеленого цвета с черными разводами. Мои волосы успели потускнеть. Под ногтями – грязь и запекшаяся кровь. Мне хочется отскрести их дочиста. Не странно ли, что в последний день своей жизни я думаю о давно не мытом теле? Окажись здесь моя младшая сестра, она погрузила бы мои руки в теплую воду и стала бы нашептывать мне на ухо утешительные слова.

Как там она? За все это время она ни разу меня не навестила.

Я роняю голову на руки. Как же я дошла до жизни такой?

Ответ для меня не загадка. Я – убийца.

Все началось несколько недель назад, в поместье моего отца. Была ненастная ночь. Мне не спалось. Дождь барабанил по крыше. Молнии то и дело озаряли мою спальню. Но даже шум стихии не мог полностью заглушить звуки голосов, доносящихся снизу. Там отец и его гость вели беседу. Естественно, обо мне. Полночные беседы отца всегда были обо мне.

Я была притчей во языцех всей восточной части Далии, где жила моя семья. «Аделина Амотеру? Как же, знаем: она выжила после лихорадки, что свирепствовала десять лет назад. Бедняжка. Ох, непросто будет отцу выдать ее замуж».

Думаете, я родилась дурнушкой? Нет. Или, думаете, у меня нрав высокомерный? Тоже нет. Я просто честна. Моя нянька однажды сказала мне, что каждый мужчина, знавший мою покойную мать, ждет не дождется, когда две ее дочери вырастут и превратятся в женщин. Моей сестре Виолетте исполнилось всего четырнадцать, а ее уже считали образцом совершенства. В отличие от меня, она унаследовала покладистый мамин характер и очарование невинности. Виолетта любила целовать меня, в щечку, смеяться, кружиться и мечтать. Совсем маленькими мы подолгу сидели в саду. Сестра вплетала мне в волосы цветки барвинка, а я ей пела. Она же придумывала для нас игры.

Тогда мы любили друг друга.

Отец баловал Виолетту. Дарил ей украшения. Ему нравилось, как она хлопает в ладоши, увидев у себя на шее очередное ожерелье. Отец покупал ей красивые платья, что привозили из далеких заморских земель. Рассказывал ей сказки и целовал перед сном. Не уставал напоминать Виолетте о ее красоте. Мечтая вслух, говорил, что удачное замужество сестры повысит положение нашей семьи. При желании Виолетта смогла бы привлечь внимание принцев и королей. К ней уже сватались, и немало, однако каждому претенденту отец советовал запастись терпением и дожидаться семнадцатилетия Виолетты. Раньше ни о каком замужестве не может быть и речи. «До чего же у нее заботливый отец», – считали люди.

Только не думайте, будто на Виолетту жестокость нашего отца не распространялась. Он нарочно покупал ей тесные платья, когда любое движение сопровождалось болью. Отцу доставляло наслаждение видеть, как сестра до крови натирает себе ноги в тяжелых, украшенных драгоценными камнями туфлях, которые он уговаривал ее надевать.

Вас это удивляет? Отец любил Виолетту, но по-своему. Он вкладывал в нее большие средства, рассчитывая на щедрые проценты в будущем.

Со мной все было по-другому. В отличие от сестры, гордящейся блестящими черными волосами, такими же черными глазами и бархатистой смуглой кожей, я… увечная. Сейчас объясню, в чем дело. Когда мне было четыре года, по всей Кенеттре свирепствовала кровавая лихорадка. Перепуганные люди наглухо закрывали двери и окна домов. Увы, самые крепкие запоры оказывались бессильны перед заразой. Мама и мы с сестрой тоже заболели. Отличить заболевшего было просто. Кожа покрывалась пятнами, волосы и ресницы меняли цвет, а из глаз лились жгучие кровавые слезы. Я и сейчас помню запах болезни в нашем доме и обжигающий вкус рома на губах. Мой левый глаз сильно воспалился и начал гноиться. Врачу не оставалось ничего иного, как удалить его с помощью раскаленного ножа и таких же раскаленных щипцов.

Ну вот, теперь вы знаете о моем увечье.

Я меченая. Мальфетто.

Внешность моей сестры болезнь пощадила. У меня же на месте левого глаза только шрам, словно самого глаза никогда и не было. Волосы Виолетты тоже сохранили свой цвет и блеск, тогда как мои сделались переменчивого серебристого цвета. И ресницы тоже. При солнце они почти белые, будто сияние зимней луны. В темноте становятся густо-серыми, как нить из шелка цвета стали.

И все-таки мне повезло больше, чем маме. Как и многие взрослые, она от этой болезни умерла. Помню, я ночами приходила в ее опустевшую спальню и плакала, сожалея, что кровавая лихорадка не забрала вместо нее отца.

Отец и его таинственный гость продолжали свой разговор. Любопытство пересилило. Я встала, тихонечко подошла к двери и приоткрыла ее. Галерея второго этажа была тускло освещена. Внизу, в зале, напротив отца сидел незнакомый мне широкоплечий мужчина. Виски, тронутые сединой. Волосы, традиционно увязанные в хвостик. Черный бархатный камзол с оранжевыми вставками, ткань которого красиво переливалась под свечами люстры. Мой отец тоже был в бархатном камзоле, но в старом и изрядно потертом. До эпидемии он одевался столь же богато, как и его гость. А сейчас? Трудно оставаться успешным негоциантом, когда твоя старшая дочь – мальфетто. Пятно на имени семьи.

Отец и гость пили вино. Должно быть, отец рассчитывал произвести благоприятное впечатление на незнакомца, если раскупорил одну из наших последних бочек добротного вина.

Я открыла дверь чуть шире, выбралась на галерею и села на ступеньках, подтянув колени к подбородку. Мое любимое место. Иногда я воображала себя королевой, стоящей на балконе дворца. Внизу – мои подданные, распростершиеся ниц. Сейчас мне было не до фантазий. Меня занимал разговор мужчин. Как всегда, я прикрыла шрам прядью. Мои пальцы неуклюже обхватили балясину лестницы. Однажды отец сломал мне безымянный палец, и тот сросся криво и плохо сгибался.

– Господин Амотеру, не сочтите мои слова оскорблением, – сказал гость. – Вы были негоциантом с прекрасной репутацией, но… те времена давно прошли. Я не хочу оказаться замеченным в делах с семьей, где есть мальфетто. Вы же знаете примету: это к беде. И вы мало что можете мне предложить.

Отец продолжал улыбаться. Род занятий научил его улыбаться, даже когда на душе было паршиво.

– В городе есть заимодавцы, которые не отказываются иметь со мной дело. Как только наладится морское сообщение, я с процентами верну вам все деньги. В нынешнем году спрос на тамуранские шелка и пряности очень велик.

Слова отца не впечатлили гостя.

– Король туп, как пес. А собаки не умеют править государством. В ближайшие годы бесполезно рассчитывать на налаживание морского сообщения. По-моему, оно будет только хиреть. Добавьте к этому новый закон о податях. Боюсь, ваши долги вырастут так, что вы не сумеете расплатиться.

Отец хлебнул вина и откинулся на спинку стула.

– Но неужели мне совсем нечего вам предложить? – со вздохом спросил он.

Гость задумчиво разглядывал вино в своем бокале. Его лицо было изрезано морщинами, от которых меня пробрала дрожь.

– Расскажите мне про Аделину. Много ли претендентов на ее руку?

Отец и так раскраснелся от выпитого вина, однако вопрос гостя добавил краски его щекам.

– К Аделине женихи не торопятся.

– Стало быть, никто не горит желанием брать в жены ваше маленькое… недоразумение, – улыбнулся гость.

– Желающих не так много, как бы мне хотелось, – возразил отец и поджал губы.

– А что говорят о ней другие?

– Другие женихи? – Отец устало провел рукой по лицу, словно признавая, что и он ошеломлен моим увечьем. – Все говорят одно и то же. И причина одинакова: ее… отметины. Что мне вам сказать, господин? Никто не хочет видеть мальфетто матерью своих детей.

Гость слушал, отпуская сочувственные восклицания.

– Кстати, вы слышали последние новости из Эстенции? Двое знатных горожан возвращались домой из оперы, а потом их нашли сгоревшими дотла.

Отец ухватился за эту тему, рассчитывая на дальнейшее сочувствие гостя.

– Стену опалило, а тела этих несчастных оплавились изнутри. Да, любезный господин, все страшатся мальфетто. Даже вы отказываетесь иметь дело со мной, и я бессилен что-либо изменить.

Я знала, о чем речь. Отец говорил об особых мальфетто. Их была всего горстка – детей, переболевших кровавой лихорадкой и получивших отметины совсем иного рода. Невидимые и не связанные с нашим миром. Об этих мальфетто всегда шептались. Их называли демонами. Но я тайно восхищалась ими. Рассказывали, что они умеют вызывать огонь и ветер. Повелевать дикими животными. Исчезать. А еще они умели убивать без всякого оружия. Взглядом.

Если потолкаться среди сомнительных лавчонок, можно найти амулеты с именами этих мальфетто, красиво выгравированными на дощечках. Кто-то считает, что амулет дарует их покровительство или по меньшей мере защиту от них. Что бы о них ни думали, но их имена знают все. Жнец. Чародей. Ветроходец. Алхимик.

Молодая Элита.

Гость покачал головой:

– Я слышал, что даже отвергавшие Аделину женихи продолжают пялиться на нее и исходить слюной от желания. – Он помолчал. – Конечно, ее отметина… вызывает досаду. Но красивая девушка остается красивой девушкой.

Его глаза странно блеснули, отчего у меня свело живот и я еще глубже вдавила подбородок в колени. Как будто это могло меня защитить!

Слова гостя привели отца в замешательство. Он даже перестал горбиться.

– Вы никак просите у меня руки Аделины?

Сунув руку в карман камзола, гость извлек оттуда и бросил на стол коричневый мешочек. Тот тяжело звякнул о столешницу. Этот звук безошибочно подсказал мне, что он туго набит золотыми талентами. Недаром я выросла в семье негоцианта. Я едва не вскрикнула от удивления.

Пока отец, разинув рот, смотрел на мешочек, гость задумчиво потягивал вино.

– Мне известно, что вы несколько лет не платили в казну подати за свое имение. Известно мне и о ваших новых долгах. Я готов все это покрыть в обмен на вашу Аделину.

– Но ведь вы женаты, – хмурясь, произнес отец.

– Совершенно верно, – согласился гость и добавил: – Я же не сказал вам, что хочу на ней жениться. Я лишь предложил забрать ее от вас.

Кровь отхлынула от моего лица.

– Значит, вы хотите взять ее… в наложницы?

– Ни один аристократ в здравом уме не взял бы в жены девушку с таким увечьем. Появиться рука об руку с Аделиной в тех местах, где я бываю… Господин Амотеру, я дорожу своей репутацией. Но мы без особого труда смогли бы решить этот вопрос. У Аделины будет свой дом, а у вас – золото. – Гость поднял руку. – Но одно условие. Аделина нужна мне немедленно. Я не собираюсь целый год ждать, пока ей исполнится семнадцать.

У меня зазвенело в ушах. Юношам и девушкам разрешалось вступать в брак не ранее, чем по достижению семнадцати лет. Гость толкал отца к нарушению закона. Склонял бросить вызов богам.

Отец наморщил лоб, однако спорить не стал.

– Наложница, – наконец проговорил он. – Господин, вы должны знать, как это скажется на моей репутации. С таким же успехом я мог бы продать ее в публичный дом.

– А в каком состоянии ваша репутация пребывает сейчас? Сколько вреда увечье Аделины уже нанесло вашему доброму имени? – Гость подался вперед. – Надеюсь, у вас нет подозрений, будто я содержу тайный притон или что-то в этом роде. Аделина попадет в круг знати, о чем вы так мечтаете.

Отец глотал вино. У меня задрожали руки.

– Наложница, – повторил отец.

– Думайте побыстрее, господин Амотеру. Это мое первое и единственное предложение.

– И все-таки мне надо подумать.

Мне не понравился заискивающий тон отца. Похоже, он уже решил продать меня женатому незнакомцу и хотел лишь соблюсти приличия.

Не знаю, сколько времени длились отцовские раздумья. Когда он заговорил снова, я чуть не подскочила.

– Аделина могла бы стать вам достойной парой. Вы мудро подметили ее достоинства. Даже с этой… отметиной она красивая девушка. Но… своенравная.

Гость качнул бокал.

– Я ее усмирю. Тогда по рукам?

Я закрыла глаза. Мой мир провалился в темноту. Я представила лицо гостя рядом со своим, его руку у меня на талии. Представила его отвратительную улыбку. Даже не жена. Наложница. От этой мысли мне захотелось втиснуться в лестницу. Тем временем отец с гостем пожали руки и чокнулись.

– По рукам. – Казалось, отец сбросил с плеч тяжкий груз. – Завтра она будет вашей. Только… соблюдайте осторожность. Не хочу, чтобы ко мне вломились инквизиторы и оштрафовали за нарушение закона. Я же отдаю вам несовершеннолетнюю.

– Она мальфетто, – напомнил отцу гость. – До них властям нет дела. – Он встал, изящно натянул перчатки. Отец склонил голову. – Утром я пришлю за ней карету.

Пока отец провожал… моего нового хозяина, я торопливо вернулась в спальню и остановилась посреди комнаты. Меня била неудержимая дрожь. До сих пор слова отца для меня будто нож в сердце, а ведь пора бы к ним привыкнуть. «Моя бедная Аделина, – сказал он однажды, поглаживая мою щеку. – Это позор. Посмотри на себя. Разве кто-нибудь захочет взять в жены мальфетто вроде тебя?»

Я пыталась себя успокоить. «Все будет хорошо. Ты хотя бы избавишься от отцовской власти. Быть может, тебе даже понравится». Уговоры не помогали. В груди ощущалась неимоверная тяжесть. Я знала правду. Мальфетто не нужны никому. Они способны лишь накликать беду. Их боятся. Женатому аристократу захотелось поразвлечься с молоденькой девчонкой. А когда я ему наскучу, он не задумываясь вышвырнет меня прочь.

Я оглядела комнату, потом подошла к окну. Мне нравилось смотреть в окно. Даже сейчас это немного успокоило меня. Стекло было исчерчено сердитыми дождевыми струями. В тихие ночи из окна открывался красивый вид на Далию. Я любила разглядывать кирпичные башни, увенчанные куполами, чистенькие мощеные улицы, мраморные храмы. Любила разглядывать гавань. Мне казалось, что город незаметно переходит в море. Тихими ночами по заливу скользили золотые огоньки гондол. Отдельные смельчаки приближались к рокочущим водопадам, служившим южной границей Кенеттры. Однако сегодня океан яростно бушевал, вздымая белые пенистые валы. Каналы превратились в неистовые потоки, заливающие улицы.

Я долго смотрела в окно.

Ночь. У меня осталась одна ночь.

Подбежав к кровати, я нагнулась и вытащила мешок, наспех сшитый из простыни. Внутри лежало серебро высокой пробы: вилки, ножи, канделябры, тарелки, украшенные гравировкой. Словом, все то, чем можно было расплатиться за пищу и крышу над головой. Вот я и добрались еще до одной черты моего характера, за которую по головке не погладят. Я воровка. Месяцами я воровала в отцовском доме, пряча награбленное под кровать. Я давно начала готовиться к бегству, на которое решусь, как только жизнь рядом с отцом станет невыносимой. Не скажу, чтобы я натаскала слишком много. Но если это умело продать, можно выручить несколько золотых талентов. Где-то на полгода хватит.

Потом я распахнула дверцы платяного шкафа и вытащила то, что попалось под руку. Теперь украшения. Их при необходимости тоже можно будет продать. Мои серебряные браслеты. Жемчужное ожерелье, оставшееся после матери и отвергнутое сестрой. Серьги с сапфирами. Из двух длинных кусков шелка я сооружу себе тамуранский тюрбан. Мои серебристые волосы слишком заметны, и на время бегства их надо прикрыть.

Я собиралась с какой-то лихорадочной сосредоточенностью. Одежду и украшения я тоже спрятала в мешок, а его задвинула под кровать. Затем обулась, выбрав мягкие кожаные сапоги для верховой езды.

Оставалось дождаться, когда отец ляжет и заснет.

Где-то через час он ушел к себе. В доме стало тихо. Взяв мешок, я подошла к окну и осторожно толкнула левую створку. Окно открылось. Буря несколько утихла, но дождь продолжал барабанить по крыше и стеклам, заглушая мои шаги. В последний раз я оглянулась, словно ожидая, что сейчас дверь спальни распахнется, войдет отец и спросит: «Аделина, куда ты собралась? От судьбы не убежишь».

Волевым усилием я заставила его голос умолкнуть. Пусть утром отец войдет сюда и обнаружит, что я сбежала, лишив его шанса расплатиться с долгами. Вдохнув поглубже, я начала перелезать через подоконник. По рукам ударили обжигающе холодные струи дождя.

– Аделина!

Я резко обернулась. На пороге стояла моя сестра Виолетта. Она терла заспанные глаза. Взгляд сестры скользнул по открытому окну, затем по мешку у меня за плечами. Я испуганно сжалась, боясь, как бы сейчас она не закричала во весь голос, зовя отца.

Но Виолетта только молча смотрела на меня. Я вдруг почувствовала себя виноватой, однако эти угрызения совести тут же прошли. В сердце не осталось ничего, кроме тихой неприязни к Виолетте. Ну что я за дура? Почему я должна жалеть ту, которая столько раз спокойно наблюдала за моими страданиями? «Я люблю тебя, Аделина, – говорила она, когда мы были маленькими. – И папа тебя любит. Он просто не умеет это показать». С какой стати мне испытывать сострадание к сестре, обласканной отцом?

И тем не менее я бросилась к ней, взяла за руку и приложила палец к ее губам. Виолетта с тревогой посмотрела на меня.

– Ложилась бы ты лучше спать, – прошептала она.

Даже в темноте ее волосы блестели. Глаза казались мраморными. Мои пальцы ощущали гладкость ее нежной кожи. Виолетта была безупречно красива.

– Если отец тебя найдет, бед не оберешься.

Я крепче стиснула ее руку и приложилась лбом к ее лбу. Так мы любили стоять в детстве. Виолетта не выдерживала первой, зная, что отцу не нравилось видеть нас вместе. Однако сейчас она сама не отпускала меня, понимая, как не похожа эта ночь на все остальные.

– Виолетта, помнишь, как однажды ты соврала отцу насчет того, кто разбил его лучшую вазу? – шепотом спросила я, и сестра кивнула. – Тебе нужно будет снова ему соврать, – сказала я, закидывая ей прядку волос за ухо. – Ты спала и ничего не слышала.

Виолетта молча сглотнула, затем оглянулась на тускло освещенную галерею, в конце которой находились отцовские комнаты. Наши чувства к отцу сильно отличались. Ей он постоянно внушал, что глупо тратить время на общение со мной и еще глупее – меня любить. Похоже, эти поучения заставили ее почувствовать себя виноватой. Я ждала ее ответа. Она молча кивнула. Слава богам. Мне стало легче.

– Будь осторожна. Очень осторожна. Удачи.

Мы в последний раз посмотрели друг на друга. «Ты могла бы убежать вместе со мной, – подумала я. – Но я знаю: ты не решишься. Ты слишком труслива. Оставайся здесь и радуйся нарядам, которые покупает тебе отец».

На мгновение у меня исчезла вся неприязнь к сестре. Виолетта всегда была послушной девочкой. Она не виновата, что кровавая лихорадка ее пощадила. «Я желаю тебе счастливой жизни. Пусть найдется тот, за кого ты выйдешь по любви. Прощай, сестра». Я не решилась ждать, пока она что-нибудь скажет. Повернувшись, я подбежала к окну и вылезла на карниз второго этажа.

И чуть не сорвалась. Сапоги скользили по узкому мокрому карнизу. Мешок развязался, и что-то с грохотом полетело на мокрые камни. «Не смотри вниз», – приказала я себе. Крошечными шажками я продвигалась по карнизу, пока не достигла балкона. Там дрожащими руками схватилась за прутья ограды и повисла в воздухе. Потом закрыла глаза и разжала пальцы.

Приземлилась я неудачно. Хорошо еще, что ничего себе не сломала. От удара у меня перехватило дыхание, и несколько минут я пролежала на мокрой земле, потирая ушибленную ногу и хватая ртом воздух. Дождь сделал все вокруг отвратительно блестящим. Такое однажды я видела в кошмарном сне, когда попала в мир зеркал и не знала, как оттуда выбраться. А сейчас мне надо не только выбираться, но и убираться, пока отец меня не хватился. Я заставила себя встать и побежала к конюшне, спасаясь от дождевых струй.

Лошади не обрадовались моему появлению. Они беспокойно перебирали ногами. Я отвязала своего любимого жеребца, прошептала ему на ухо ласковые слова и оседлала его.

Мы понеслись в дождь и темноту.

Я неустанно пришпоривала коня, пока мы не выбрались за пределы отцовского поместья и не оказались на городской рыночной площади. Непривычно было видеть это место, такое оживленное днем, совершенно пустым сейчас. В многочисленных лужах отражалось хмурое небо. Впервые я оказалась в городе ночью, да к тому же в ненастье. Жеребец фыркал и мотал головой. Дождь был ему явно не по нраву. Вода превратила глину в скользкую жижу, в которой вязли конские копыта. Я спешилась, приникла к конской шее, погладила гриву, пытаясь успокоить моего скакуна и заставить двигаться дальше.

А потом услышала приближающийся топот других копыт.

Я обмерла, едва не выронив поводья. Поначалу топот казался далеким. Гром почти заглушал его. Однако через мгновение топот сделался отчетливо слышимым. Даже слишком отчетливо. Я знала, кто этот ночной всадник, гонящийся за мной. Меня затрясло. Я отчаянно вцепилась в мокрую конскую гриву. Отец. Что-то подспудно все время твердило мне: он обязательно погонится за мной. Неужели Виолетта меня выдала? А может, он сам проснулся от грохота вещей, выпавших из моего мешка?

Мои мысли оборвались. Словно призрак, из стены тумана появился отец. У меня заледенела кровь. Отцовские глаза пылали гневом. Никогда еще я не видела его таким разъяренным.

Не успела я вскочить в седло, как отец уже был рядом. Я даже не заметила, когда он спрыгнул на землю. Он бежал, шлепая по лужам. Мокрые полы камзола хлестали его по спине. В следующее мгновение отцовские пальцы, словно железные кандалы, сжали мне запястье.

– Аделина, что ты задумала? – дьявольски спокойным голосом спросил он.

Напрасно я пыталась вырваться. Его пальцы лишь плотнее смыкались вокруг моего запястья. Он резко дернул мою руку. Я споткнулась и упала к его ногам, густо забрызгав себе лицо грязью. Теперь я слышала только шум дождя и голос отца. Если голоса имеют цвет, его голос был сейчас совсем черным.

– Поднимайся, маленькая воровка. Вставай, неблагодарная тварь. – Так же рывком отец поставил меня на ноги. Потом заговорил снова, но уже не сердито, а даже ласково: – Едем домой, любовь моя. Смотри, в какую замарашку ты себя превратила. Разве так можно?

Я молча полоснула по нему сердитым взглядом и что есть силы рванула руку. Отцовские пальцы были скользкими от дождя, это и помогло мне освободиться. Но боль осталась.

Скоро к ней добавилась другая: отец схватил меня за волосы. Я закричала, бессильно молотя руками воздух.

– До чего же у тебя дрянной характер. Брала бы пример с сестры.

Отец поволок меня к своей лошади. Я задела злополучный мешок, привязанный к седлу жеребца, и краденое серебро с отвратительным лязгом попадало в лужу.

– И куда ты собралась бежать, дурочка? Кому еще ты нужна? Никто и никогда не предложит тебе лучшей участи, чем эта. А известно ли тебе, сколько унижений я проглотил, пытаясь выдать тебя замуж? Знаешь ли ты, как тяжело отцу извиняться за свою увечную дочь?

Я закричала. Нет, заорала во все горло, надеясь, что мои вопли разбудят жителей окрестных домов и у меня появятся свидетели… Впрочем, какое им дело до меня? Тем более что все права на стороне отца. А тот, не обращая внимания на мои крики, волок меня дальше, больно дергая за волосы.

– Вот сейчас ты брыкаешься, а потом благодарить меня будешь. – На мгновение он остановился и взглянул на меня. Дождь хлестал его по щекам. – Я же тебе добра желаю. О будущем твоем забочусь.

Его слова я встретила скрежетом зубов.

– Я тебя ненавижу, – прошептала я.

Отец размахнулся и ударил меня по лицу. На секунду вспыхнул ослепительный свет, но это была не молния. Я зашаталась и снова упала в грязь. Отец по-прежнему крепко держал меня за волосы. Так он меня и поднял, вырвав несколько прядей. «Я зашла слишком далеко, – подумала я и содрогнулась от страха. – Наверное, я перешла черту, которую нельзя было переходить».

– Ничего, паршивка. Чужие люди научат тебя жизни, – с холодной яростью произнес отец. – Мне главное – дождаться утра, а там – прости-прощай. Но учти: я скорее убью тебя, чем позволю сорвать эту сделку.

Во мне что-то надломилось. Кажется, я даже услышала хруст. Губы скривились.

В меня вливалась непонятная сила, сочетавшая в себе ослепительный свет и мрачнейший ветер. Наверное, этот ветер разогнал тучи, и выглянувшая луна лишила окружающий мир красок, сделав его черно-белым. Отец почему-то застыл рядом со мной. Его лицо превратилось в злобную маску. Дождевые капли больше не падали, а висели в воздухе. Пространство заполнилось миллионами сверкающих нитей, соединявших всё со всем.

Голос, пробудившийся внутри меня, велел мне схватиться за нити. Окружающий мир застыл. Затем мне показалось, будто мой разум выскочил из тела и спрыгнул на мокрую землю. А из земли стали появляться черные силуэты. Высокие, странным образом скрюченные и изломанные. Их глаза, налитые кровью, неподвижно смотрели на моего отца. Их рты, усеянные острыми зубами, были настолько широкими, что разделяли лица надвое. Я видела, как перепугался отец, когда призраки устремились к нему. Его пальцы разжались. Я упала на землю и поспешила отползти от него подальше. Черные призраки надвигались. Я оказалась в самой их середине: одновременно беспомощная и могущественная. Меня они словно не замечали.

«Я Аделина Амотеру», – шептали призраки отцу, хором передавая ему самые пугающие мои мысли, сочащиеся ненавистью. Моей ненавистью. «Я никому не принадлежу. Клянусь тебе этой ночью, что отрину все, чему ты меня учил. Я стану силой, какой еще не знал мир. Я обрету такое могущество, что отныне никто не посмеет причинить мне вред и сделать больно».

Призраки почти обступили отца. «Подождите!» – захотелось мне крикнуть, однако меня охватило странное ликование. «Остановитесь!» – все-таки прошептала я. Однако призраки не обращали на меня ни малейшего внимания. Отец еще пытался отбиваться от них, ударяя по протянутым к нему костлявым пальцам, но потом вдруг опрометью бросился прочь. Казалось, страх ослепил его. На бегу отец врезался в бок своей лошади и повалился в ближайшую лужу. Лошадь испуганно заржала, взвилась на дыбы, бешено вращая белками глаз.

Когда ее мощные передние копыта вновь соприкоснулись с землей, мой отец оказался под ними. Удар пришелся ему прямо в грудь. Крик мгновенно стих. Тело задергалось в судорогах.

Призраки исчезли, словно их и не было. Дождь вдруг припустил снова. Огненные стрелы молний прочерчивали небо. Гремело так, что у меня дрожали кости. Потоптавшись на бездыханном теле моего отца, очумевшая лошадь мотнула головой и скрылась за дождевой завесой. Меня бросало то в жар, то в холод. Саднили все мышцы. Я валялась в глинистой луже и с немым ужасом смотрела на изуродованный труп, еще недавно бывший моим отцом. Я не могла отвести глаз от страшного зрелища. Дыхание сделалось судорожным, голова пылала. По моему лицу текла кровь. Ноздри наполнились резким запахом железа. Запахом крови. Возможно, это пахли мои раны. А может, и кровь мертвого отца. Оцепенев, я ждала, что призраки появятся снова и обратят свой гнев на меня. Но время шло, а призраков не было.

– Я не собиралась его убивать, – прошептала я, сама не понимая, к кому обращаюсь.

Я приподняла голову, страшась увидеть лица разбуженных жителей окрестных домов. Никого. Дождь грозил утопить меня в этой чертовой луже. Я стала отползать от отцовского трупа. «Это страшная случайность», – мысленно твердила я себе.

И врала. Даже тогда я понимала, что вру. Я самой себе устраивала спектакль, наслаждаясь каждым моментом действа.

– Я не собиралась его убивать! – теперь уже закричала я, заглушая внутренний голос. Правильнее сказать, пыталась закричать. Все это было больше похоже на хныканье или писк. – Я всего лишь хотела сбежать из дома. Хотела только… спастись. Я не…

Трудно сказать, долго ли я так лицедействовала. Кончилось тем, что я встала, трясущимися руками собрала разбросанное серебро, покрепче завязала мешок и забралась в седло. Тронула поводья и покинула страшное место, оставив тело отца, убитого… пусть и не моими руками, но не без моего участия. Я унеслась так быстро, что даже не удосужилась оглядеться по сторонам. Вдруг кто-то все-таки видел, как все было? Тогда я об этом не думала.

Я ехала несколько дней, распродавая серебро по пути. Что-то у меня купил добрый хозяин постоялого двора, что-то – зажиточный крестьянин, проникшийся ко мне симпатией. Часть я продала мягкосердечному пекарю. В очередной город я въезжала с некоторой суммой вырученных талентов. Не ахти сколько, но на хлеб хватит. Конечной точкой моего путешествия была Эстенция – столица острова, портовый город, называемый городом десяти тысяч кораблей. Еще его называли главным бриллиантом в короне Кенеттры. Я слышала, что в Эстенции полным-полно мальфетто и там они куда более привычное зрелище, нежели в Далии. Там я смогу затеряться среди собратьев по несчастью, и никто никогда меня не найдет.

Но на пятый день пути измождение одержало надо мной верх. Я не была всадником, привыкшим сутками не вылезать из седла. До этого я не столько ездила, сколько каталась верхом. Словом, на пятый день я буквально упала с коня перед воротами крестьянской усадьбы. Легла на траву и провалилась в сон.

Меня нашла женщина, в простой, но опрятной коричневой одежде, какую носили крестьянки. Ее лицо было по-матерински участливым. Мое сердце мигом оттаяло. Я почувствовала, что эта женщина не станет задавать лишних вопросов и не побежит доносить властям.

– Помогите мне, – растрескавшимися губами прошептала я. – Мне нужно отдохнуть.

Все так же участливо женщина протянула ко мне руки, взяла мое лицо в свои холодные ладони, долго смотрела на шрам, затем кивнула:

– Идем со мной, дитя.

Она привела меня на чердак просторного амбара и показала большую охапку сена. Пока я устраивалась, женщина сходила в дом, принесла мне ломоть хлеба и кусок твердого сыра. Я едва успела проглотить угощение и тут же уснула, веря, что нахожусь в полной безопасности.

Утром я проснулась оттого, что чьи-то грубые руки стащили меня с сенной постели на шершавые доски пола.

Я боялась открыть свой единственный глаз, а когда открыла, то увидела двоих солдат инквизиции, в упор глядящих на меня. Доспехи белого цвета, с золотой каймой. Каменные лица. Королевские миротворцы – так они именовались официально. В отчаянии я попыталась вызвать ту же силу, что и накануне смерти отца, но ничего не получилось. Окружающий мир не стал черно-белым, и призраки не явились мне на выручку.

За спиной солдат я увидела девичью фигуру, в которой не сразу узнала свою младшую сестру. Хорошенькое личико Виолетты распухло от слез, под глазами темнели круги, а одна щека вспухла от синяка.

– Это твоя сестра? – спросил Виолетту солдат, что был слева от меня.

Виолетта молча смотрела на солдат, но врать она умела плохо, и ответ они прочитали по ее глазам.

Оттолкнув сестру, инквизиторы занялись мною. Меня столь же бесцеремонно, как и разбудили, подняли на ноги. Потом крепко связали руки за спиной.

– Аделина Амотеру, именем короля ты арестована, – произнес второй солдат.

– Это был несчастный случай, – затараторила я. – Дождь, гроза. Лошадь испугалась и…

Инквизитор меня не слушал.

– Ты арестована за убийство своего отца, господина Мартино Амотеру.

– Вы говорили: если я поручусь за нее, вы ее отпустите! – выкрикнула Виолетта. – Я поручилась за Аделину! Она невиновна! – Виолетта схватила меня за руку. Ее глаза были полны слез. – Аделинетта, дорогая, это так ужасно, – с болью в голосе зашептала она. – Я так тебе сочувствую. Они шли за тобой по пятам. Я не собиралась им помогать…

«Но помогла», – подумала я и отвернулась, хотя и не вырвала руку. Нас разъединили солдаты. Мне хотелось сказать Виолетте: «Спаси меня. Ты должна найти способ меня спасти». Однако слова не выговаривались. Меня, меня, меня… Наверное, я была такой же эгоисткой, как наш покойный отец.

С того утра прошло уже несколько недель.

Теперь вы знаете, как и почему я оказалась прикованной к стене мрачной, сырой тюремной камеры. Суда надо мной не было и не будет. Меня просто казнят, поскольку ни одной живой душе нет до меня никакого дела.

Увы, я слишком поздно узнала о своих необычных способностях. Я совсем не хотела убивать отца, а получается – его кровь на моих руках. Его призрак стал моим непрошеным спутником. Всякий раз, стоит мне проснуться после кошмарного сна, я вижу в углу камеры отцовский силуэт. Призрак смеется надо мной. «Ты пыталась от меня сбежать, – говорит он, – но я тебя нашел. Ты все равно проиграла, а я выиграл». Я кричу, что рада его смерти. Требую, чтобы он убрался и оставил меня в покое. Но он не уходит.

Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Завтра утром меня все равно казнят.

Энцо Валенчиано

Почтовый голубь прилетает поздно ночью. Птица опускается на его руку, обтянутую перчаткой. Он уносит голубя с балкона в дом и снимает привязанный к лапке клочок пергамента. Затем все той же рукой в перчатке, на которой полным-полно пятен крови, ласково гладит голубиную шею и разворачивает послание. Оно написано красивым размашистым почерком.

Я нашел ее. Немедленно приезжайте в Далию.

Ваш верный Вестник

Его лицо остается бесстрастным. Сложив записку, он прячет ее в наручи доспеха. Ночью его глаза – лишь темнота и тень.

Пора в путь.

Аделина Амотеру

Шаги в темном коридоре. Идущий останавливается возле двери моей камеры. Тюремщик. Здесь все они гордо величают себя инквизиторами. Дверь не достает до пола, и в эту щель тюремщик пропихивает мне миску с баландой. Миска скользит по мокрому полу и останавливается возле черной лужи в углу, где грязная вода становится гарниром к этой еде. Правда, не знаю, у кого язык повернется назвать мутную жижу едой.

– Твой последний завтрак, – слышится из-за двери. Тюремщик идет дальше, бросая мне на ходу: – Советую подкрепиться, уродина. Через час мы за тобой придем.

Его шаги становятся тише, а затем и вовсе глохнут.

Из соседней камеры слышится тонкий голосок:

– Эй, девчонка!

Невольно вздрагиваю. «Девчонка». Отвечать я не собираюсь, но сосед-узник не унимается:

– Это правда? Говорят, ты из них. Из этих… Молодой Элиты.

Молчу.

– Так как? – не унимается сосед. – Да или нет?

Я не отвечаю.

Он смеется смехом узника, который слишком давно томится в камере и потихонечку сходит с ума.

– Инквизиторы говорят, ты умеешь вызывать демонов. Ты их вызывала? А правда, что кровавая лихорадка изуродовала тебе лицо?

Он вдруг затягивает какую-то песню. Слов не разобрать, мелодия мне тоже не знакома.

– Может, твои демоны помогут мне выбраться отсюда? Как ты думаешь? Это им по силам?

Он заходится приступом безумного смеха.

Я никогда не отвечаю на его вопросы. И в разговор с ним тоже не вступаю. Особенно сейчас, накануне прощания с жизнью. Как он сказал? Молодая Элита? Меня вдруг разбирает смех. Может, похохотать напоследок вместе с этим чокнутым?

Снова пытаюсь вызвать силы, столь жестоко освободившие меня от отца. И снова терплю неудачу.

Время тянется еле-еле. Обещанный час давно прошел. Не знаю, сколько еще времени миновало. Но обо мне не забыли. Шаги спускающихся по каменной винтовой лестнице становятся все громче. Я слышу шумное дыхание солдат. В двери камеры тяжело поворачивается ключ. Скрипят ржавые петли. Дверь открывается. Они пришли за мной.

Солдаты остаются в коридоре. Их факелы тускло освещают камеру. Внутрь входят двое. Лица скрыты глубокими капюшонами. Я забиваюсь в угол, но они хватают меня и поднимают на ноги. Потом отпирают замки на кандалах, и те с лязгом падают на сырой пол.

Отбиваюсь, собрав последние остатки сил. «Это не по-настоящему, – пытаюсь успокоить себя. – Это кошмар». Да, это кошмар. Но кошмар наяву. Самый настоящий.

Меня выталкивают в коридор. Один этаж, второй, третий. Вот как глубоко меня держали. Славные подземелья в Башне инквизиции! Постепенно мокрые, осклизлые полы становятся все суше. Грубый камень сменяется полированным мрамором. Появляются колонны и шпалеры на стенах. На каждой – Вечное Солнце. Символ инквизиции. Пространство вокруг наполняется звуками голосов. Где-то поют. Или мне показалось?

Инстинкт жизни заставляет меня сделать еще одну, отчаянную и глупую попытку вырваться. Мои истоптанные сапоги для верховой езды жалобно скрипят на зеркальном мраморе.

Инквизиторы повисают у меня на руках, толкают вперед.

– Ножками шевели, девчонка! – сердито бубнит один.

Редко кто видит их лица. Их так и зовут – Безликие.

Меня выводят из башни. Я попадаю в мир ослепительного света и невольно щурю единственный глаз. Должно быть, меня привели на центральную рыночную площадь. Глаз начинает слезиться, и потому собравшуюся толпу я вижу как в тумане. Вон сколько их пришло посмотреть на мою казнь. По равнодушному синему небу плывут безупречно-белые облака. Вдали высится деревянный помост с чугунным столбом посередине. Вокруг помоста выстроились солдаты инквизиторской гвардии. Все тот же символ на кирасах. Руки в перчатках замерли на эфесах мечей. Я с трудом волочу ноги.

Чем ближе меня подводят к эшафоту, тем громче становятся крики и улюлюканье толпы. В меня летят гнилые фрукты. Мне в лицо выкрикивают оскорбления и проклятия. Эти люди одеты в грязные лохмотья. На ногах – стоптанная, дырявая обувь. Беспросветные бедняки. Они пришли поглазеть на мои мучения, чтобы на время забыть о собственной нужде, унять урчание вечно голодных желудков. Я опускаю глаза. Мир превращается в один пестрый комок. Только эшафот с чугунным столбом неумолимо приближается.

– Демонесса! – выкрикнул кто-то.

Следом что-то маленькое и острое полоснуло меня по лицу. Наверное, камешек.

– Она исчадие зла!

– Предвестница бед!

– Чудовище!

– Одноглазая уродина!

Я зажмуриваюсь, но мысленным взором продолжаю видеть толпу на площади. У всех лицо моего отца и его голос. «Я всех вас ненавижу». Представляю, как душу их, одного за другим. Голыми руками. Я хочу мира и покоя. Внутри что-то шевелится, но едва я пытаюсь ухватить пробудившуюся силу, она тут же исчезает. У меня сбивается дыхание. Теперь я дышу, словно запыхалась от быстрого бега.

Не знаю, как долго меня вели к эшафоту. И вот он – рядом. Это открытие меня ужасает. Самостоятельно мне не подняться по ступеням. Тогда один из инквизиторов подхватывает меня и перекидывает через плечо. Повисаю у него на плече, как охотничий трофей. Инквизитор подносит меня к столбу и снова ставит на ноги.

Этот чугунный столб громаден. Толщиной с меня саму. Сверху свисает петля. По бокам болтаются цепи для рук и ног. Основание столба завалено вязанками хвороста. Все это я вижу как сквозь запотевшее стекло.

Меня прижимают спиной к столбу, сковывают по рукам и ногам, а на шею набрасывают петлю. В толпе продолжают слать мне проклятия и бросать камни. Сама не зная зачем, я оглядываю крыши окрестных домов. Цепи холодят кожу. Напрасно думать, будто кто-нибудь явится меня спасать. Не могу унять дрожь, отчего все мои цепи гремят.

Поочередно разглядываю инквизиторов, останавливаюсь на самом молодом. Он стоит чуть впереди остальных, посередине. Плечи расправлены, подбородок высоко поднят, руки сомкнуты на спиной. Ко мне он стоит боком, и потому я вижу только его профиль.

– Господин Терен Санторо, – кланяясь, торжественно произносит кто-то из инквизиторов. – Главный Инквизитор Кенеттры.

Не понимаю, кому его представляют. Мне? Толпе? Всем? Неужели сам Главный Инквизитор пришел посмотреть, как меня будут сжигать?

Спокойными, уверенными шагами Терен приближается ко мне. Я пячусь, пока не упираюсь спиной в чугунный столб. Цепи громко лязгают. Главный Инквизитор чуть наклоняет голову. Наши глаза теперь почти на одном уровне. Обилие золотого шитья на белых одеждах свидетельствует о высоком положении Терена. На груди покачивается золотая цепь. Для такой должности он на удивление молод. Волосы у него пшеничного цвета, слишком светлые для уроженца Кенеттры, да и подстрижены они по особой моде: по бокам коротко, на макушке длиннее, а сзади убраны в тонкую косицу, перетянутую золотым обручем. Такую стрижку не часто встретишь в Южной Кенеттре. У Терена худощавое лицо, словно вытесанное из мрамора. Больше всего меня поражают его бледно-голубые глаза. Совсем бледно-голубые. При ярком свете они кажутся бесцветными. Но от этих глаз меня пробирает дрожь. В них таится безумие, нечто дикое и необузданное.

Главный Инквизитор поднимает руку в изящной перчатке и отводит с моего лица прядь волос, забрызганных кровью. Затем приподнимает мой подбородок. Он разглядывает шрам на месте левого глаза. Уголки его рта трогает странная, почти сочувственная улыбка.

– Какая досада, – говорит он. – А так ты была бы очень даже красивой.

Я дергаю подбородком.

– И к тому же норовистой, – почти с жалостью произносит он. – Тебе нечего бояться. – Он подходит еще ближе и почти шепотом добавляет: – В преисподней ты получишь искупление. – Затем Терен отходит к краю эшафота, поворачивается к толпе и воздевает руки, призывая умолкнуть. – Угомонитесь, друзья мои! Не сомневаюсь, что все мы охвачены волнением.

Он ждет, когда стоящие вблизи замолчат, а разговоры в задних рядах превратятся в шепот. Откашливается. Начинает говорить, и его слова звенят над площадью.

– Думаю, многие из вас слышали о волне преступлений, от которых леденеет кровь. Их совершали люди, точнее, жалкие подобия людей, тем не менее возомнивших, что они стоят выше рода человеческого. Кто-то в это поверил, назвав эту кучку отщепенцев Молодой Элитой, словно они и в самом деле представляют собой нечто выдающееся. Сегодня я пришел сюда напомнить вам, насколько они опасны – эти порождения демонов. Безжалостные убийцы, готовые расправляться даже с самыми близкими им людьми, если те становятся у них на пути. Они ослеплены гордыней, а потому презирают закон и порядок. – Терен оглядывается на меня. На площади установилась мертвая тишина. – Но инквизиция не боится демонов. Смею вас уверить: когда мы их находим, то поступаем с ними по закону. Этот закон прост: зло должно быть наказано. – Он обводит глазами толпу. – Инквизиция создана для вашей защиты. И пусть мои слова послужат предостережением тем, кто, быть может, и сейчас продолжает восхищаться этими увечными демонами.

Если бы не цепи, я бы рухнула на хворост. У меня отчаянно трясутся ноги. Мне хочется спрятаться от зевак, окруживших эшафот. Мне невыносимо видеть их любопытные глаза. Неужели и Виолетта стоит где-то здесь? Пытаюсь разглядеть ее среди моря лиц, затем поднимаю глаз к небу. Какой чудесный день! Почему я раньше не замечала эту пронзительную синеву? По щеке катится что-то мокрое. У меня дрожат губы.

Боги, даруйте мне силу. Я так боюсь.

Терену подают зажженный факел. Главный Инквизитор поворачивается ко мне. От вида горящего факела мне становится еще страшнее. Я дергаюсь всем телом. Помню, как врачи выжигали мне левый глаз. Тогда я потеряла сознание. Какой же будет боль, когда огонь целиком охватит твое тело?

Он подносит пальцы ко лбу. Жест прощания. Затем бросает факел к охапке хвороста у моих ног. Сухие ветки моментально вспыхивают. Толпа снова разражается криками и улюлюканьем.

Мне по-прежнему страшно, но к страху примешивается гнев.

Я не умру сегодня на вашем поганом эшафоте!

Погружаюсь в глубины своего разума и наконец ухватываю странную силу, которую безуспешно искала все эти недели. Сердце отчаянно колотится.

Окружающий мир замирает.

Языки пламени замерзают и теперь похожи на черно-белый рисунок. Все вокруг становится черно-белым. Бег облаков по небу прекращается. Ветер тоже перестает дуть. Терен поворачивается ко мне, и его улыбка гаснет. Толпа не понимает, чтó происходит.

Потом у меня в груди раздается знакомый треск. Мир возвращается в привычное состояние. Гудит пламя, пожирая хворост. Но синее небо над головой стремительно темнеет.

Облака из белых становятся черными, принимая устрашающие очертания. Солнце еще пробивается сквозь них, но его свет потерял всякую естественность. Средь бела дня наступает ночь. Толпа разражается испуганными криками. Инквизиторы выхватывают мечи. Как и зеваки, больше похожие теперь на оцепеневшее стадо, они пристально смотрят в небо.

У меня перехватывает дыхание. Не представляю, как остановить разгул стихии.

Кошмар продолжается. По небу движется что-то черное, но это не тучи. Это сгустки черных пятнышек, которые вдруг начинают падать вниз. Саранча! Она дождем сыплется на головы вопящих от страха людей. Крики тонут в мерном, неумолимом жужжании. Инквизиторы неистово размахивают мечами. Бесполезно.

Языки пламени лижут мне ноги. Чувствую нестерпимый жар. Саранча поглотит меня раньше, чем я сгорю.

Пытаюсь хотя бы немного отодвинуться от пылающего хвороста и вдруг замечаю странное явление. Саранча приближается и… проходит сквозь меня, не причинив ни малейшего вреда. Это призрачные насекомые. Они пролетают сквозь тела инквизиторов и беснующейся толпы.

«Иллюзия! – догадываюсь я. – Саранча столь же призрачна, как и черные фигуры, напавшие на моего отца».

Один инквизитор неуклюже поднимается на ноги. Дым разъедает ему глаза. Он машет мечом, указывая на меня, а потом, шатаясь, направляется ко мне. Я собираю последние силы и дергаю цепи. Из-под запястий брызжет кровь. Инквизитор все ближе. Он идет, не обращая внимания на призрачную саранчу.

И вдруг…

Передо мною что-то мелькает. Что-то сапфирово-синее и серебристое. Пламя возле моих ног гаснет, оставляя струйки дыма.

Потом я замечаю фигуру человека. Он движется с умопомрачительным изяществом, оказываясь между мною и инквизитором. Совсем молодой парень. Во всяком случае, так мне кажется. Откуда он взялся? Не в пример черным небесам и саранче, он совершенно реален. На нем сапфирово-синий плащ с капюшоном. Лицо полностью закрыто серебряной маской. Парень наклоняется в сторону инквизитора. В обеих руках у него по длинному кинжалу.

Инквизитор останавливается как вкопанный. Чувствуется, он растерян.

– Отойди прочь, – требует он.

Парень в серебряной маске склоняет голову набок.

– Как невежливо, – густым насмешливым голосом произносит он.

Даже в этом невообразимом хаосе голосов я слышу его слова.

Инквизитор делает выпад, норовя ударить парня мечом. Тот танцующим движением уклоняется и сам наносит удар кинжалом. Кинжал глубоко вонзается в тело инквизитора. Миротворец короля, похоже, не верит, что его жизнь вот-вот оборвется. Он выпучивает глаза и визжит, как свинья под тесаком мясника. Я ошеломлена и не могу даже вскрикнуть, но что-то во мне искренне радуется.

Инквизиторы бросаются к убитому соратнику. Парень справился с одним, но как он выстоит против дюжины? А он лишь кивает, подзадоривая их подходить ближе. Они подходят, и парень проскальзывает сквозь них, как ручей сквозь камни. Все его тело – сплошное движение. Серебристые лезвия кинжалов маленькими молниями сверкают в темноте. Ближайший к парню инквизитор замахивается, собираясь перерубить его надвое, однако парень успевает отсечь ему руку. Меч с лязгом падает. Парень поддевает его ногой, ловит и сжимает в руке.

Приглядевшись, я замечаю еще несколько фигур в плащах и масках. Парень пришел не один.

– Это Жнец! – кричит Терен, указывая на парня с инквизиторским мечом.

Терен бросается к парню. Бледно-голубые глаза радостно блестят.

– Схватить его! – командует Главный Инквизитор.

Жнец. Я встречала это имя на амулетах, рядом с тремя другими именами Молодой Элиты.

Инквизиторы несутся к эшафоту. Парень замирает, глядя на них. С лезвий кинжала и меча капает кровь. Потом Жнец выпрямляется, вскидывает руку над головой и резко чертит в воздухе дугу.

Из-под его рук вырывается столб огня и окружает эшафот, отделяя нас от нападающих. С другой стороны завесы доносятся испуганные вопли.

Парень подходит ко мне. Огонь, бушующий за его спиной, делает Жнеца похожим на посланца ада. Маска скрывает все, кроме его глаз – черных как ночь, но удивительно живых.

Жнец молча хватается за нижние цепи, которыми скованы мои ноги. От его прикосновения железо раскаляется добела. Цепи плавятся. Мои ноги свободны. То же самое он проделывает с петлей на моей шее. Последними он освобождает мои руки.

«Стену опалило, а тела этих несчастных оплавились изнутри».

У меня нет сил стоять на ногах. Я падаю, но парень подхватывает меня, как перышко. Напрягаюсь всем телом, думая, что его прикосновение обожжет мне кожу. От парня пахнет дымом. От его тела исходит жар. Я устало упираюсь ему в плечо. Совсем не могу сопротивляться, однако все равно пытаюсь. Все вокруг тонет во тьме.

– Не дергайся, – шепчет мне парень. – Держись крепче.

– Я могу идти, – бормочу я, но это лишь слова.

Я обессилена так, что не могу даже думать. Он куда-то меня несет. Погружаюсь во тьму. Последнее, что успеваю заметить, – серебристый знак на его наручах.

Знак кинжала.