Предисловие
«Ее звали Дина. Дина Коновалова. Мы ненавидели ее всем классом. Казалось бы, разве могут так яростно ненавидеть свою сверстницу третьеклассники? Еще как могут! Ненависть – такое же сильное чувство, как любовь. А любви, как известно, все возрасты покорны.
Даже не помню, с чего все это началось, но нарастала ненависть буквально как снежный ком. Мне кажется, что каждый из нас ненавидел Дину по своей причине. Например, мне она не нравилась из-за своей красоты.
У Дины была не обычная красота, не та, с которой по подиумам расхаживают длинноногие худосочные модели с одинаково идеальными чертами лица. Нет, ее красота была абсолютно другой – и почему-то именно это меня очень сильно раздражало.
Никакой стройностью и четкостью форм в ее случае даже не пахло. Наоборот, у Дины были пухлые щеки, как у младенцев. И пухлые губы, как у Анджелины Джоли. И если сложить эти элементы вместе, а также добавить к ним вьющиеся короткие волосы, то выходило, что Дина походила не на младенца и не на знаменитую голливудскую актрису, а скорее на купидона, какими их рисовали художники эпохи Ренессанса.
Да и вообще, что это за имя такое дали ей родители? Диана! Не какая-нибудь там Катюша или Нина, или Олеся, а Диана! Это же обалдеть можно! Я так и представляю себе, как ее родители ломали свои пафосные головы, едва она появилась на свет:
– Ну что, дорогая, как мы назовем нашу дочурку? Может быть, Лариса?..
– Что?! В честь крысы из мультика о Чебурашке?! Да никогда в жизни!
– Но как же тогда? Может быть, Роза? Посмотри, какая она милашка, как только что распустившийся бутон!
– Роза? Ну уж нет, какая пошлость – называть ребенка в честь цветка! Скажи еще, Одуванчик! Раз уж у нее такие пухлые щечки.
– Радость моя, тебе не угодишь… Но в честь кого нам назвать нашего ангелочка?
– Именно! Ангелочка! Зри в корень! Сейчас она ангелочек, а когда вырастет – станет богиней. Назовем ее в честь богини. Какие есть известные имена?
– Э… Виктория?
– Это же всего лишь Вика, если сокращенно!
– Тогда, может быть, Венера? Богиня любви и красоты…
– И как мы будем звать ее сокращенно? Веня?
– Ну не знаю. Есть вот еще Диана…
– Точно! Диана! Какое красивое имя! Дина, Диночка, Дианочка моя любимая! – далее следовали лобызания пухлощекого, пухлогубого, кудрявого младенца.
Богиня. Надо же. Дину назвали в честь богини. Можете себе представить, каково было мне рядом с ней? Мне, самой обыкновенной Маше. Ну ладно, пусть Марии, хотя меня никто так не называл. Обычно – Машка. И все. Машка. Хм. И фамилия у меня была самая заурядная – Пешкова.
Позже я узнала, что все имена что-то обозначают. Ну ладно, про Диану я изначально знала, что это богиня Охоты, женственности и плодородия, потому что у меня мама мифологию в институте преподавала. Но когда я узнала, что Мария означает в лучшем случае «любимая», но чаще, как правило, «отвергнутая» и «печальная», я пришла в ярость. По-моему, это меня должны были назвать Дианой. Зря, что ли, моя мама была знатоком мифологии? И как только ей в голову взбрело назвать меня Машей?! Хотя, может, это мой папа во всем виноват…
Я, конечно, была далеко не богиня. Ну так и Дина не была! Может, конечно, древние римляне именно так представляли себе красивых женщин – именно такими, как Дина, но в нашем, современном мире стандарты красоты несколько изменились, судя, опять же, по моделям на подиумах. С другой стороны, вот посмотришь на тощую Ирку Палкину – и не понимаешь, что мужчины находят в высоких худых моделях…
Так к чему я это все… Ах, да! К тому, что у каждого из нас был свой повод ненавидеть Динку. Я ненавидела ее за имя. И за красоту. Мальчишки ненавидели ее за то, что не давала списывать, будучи отличницей. Девчонки – за то, что Дина была любимицей нашей классной руководительницы Марии Викторовны. Да и других учителей, чего уж там.
Дина была заносчивой, высокомерной. Казалось, ей доставляло удовольствие показывать всему классу, что она самая умная из всех. Ну знаешь ты ответ – и знай его себе втихомолочку, пока учитель сам тебя не спросит. Так нет же! Учитель еще вопрос целиком не успевал задать, а Дина уже тянула руку, готовая дать ответ. И как же было обидно, когда спрашивали тебя, и твой ответ оказывался неправильным или не вполне точным, и тут же в классе раздавался умоляющий голос Дины: «Можно, я? Можно, я?» – и, да, эта выскочка аж привставала со своего места, словно ее рука тянула вверх и все ее тело, как барон Мюнгхаузен вытягивал сам себя из болота за волосы.
Надо ли говорить, что у нее совсем не было друзей. И ее это, казалось, нисколько не удручало. Она словно бы и не замечала, что все остальные в классе на переменах всегда ходят парами или даже разбредаются небольшими группами. Что у нее полный класс врагов – она тоже не замечала. Нет, даже наоборот: она иногда пыталась прибиться то к тем, то к другим, привлекая к себе внимание какими-то совершенно дурацкими просьбами или вопросами, типа «А у вас нет ластика?», или «А сегодня будет физра?» – можно было подумать, эта отличница могла быть не в курсе, какое в тот день расписание занятий, или не иметь запасного ластика, тогда как каждый в классе знал, что у нее имеются даже запасная точилка для карандашей и запасные тетрадки.
Ну и что, что мы тоже обращались к ней за запасными ручками? Все давно уже поняли, что ей эти ручки все равно девать некуда. Видимо, у нее были богатые родители. Самый лучший ранец, самые красивые ручки и карандаши… Да один пенал чего стоил! Даже у моей мамы не было такой косметички, каким был пенал у Дины. Не то чтобы весь наш класс очень сильно отставал от Дины по уровню благосостояния, но ее состоятельность, безусловно, бросалась в глаза. И это давало нам только лишний повод ее сторониться.
Как-то раз, войдя в класс после перемены, мы увидели, что Дина плачет. Да-да, сидит за своей партой, уронив голову на руки, и плачет. Плечи ее вздрагивали, раздавались сдавленные всхлипы. Это было так необычно и так… чудесно! Да, первое, что я почувствовала при виде рыдающей Дины, – торжество справедливости. Она наконец-то, впервые на моей памяти, вела себя как обычный человек.
Вокруг Дины мгновенно собрались наши девчонки. Мне тоже хватило места. Все принялись ее успокаивать, интересоваться, что произошло, кто обидел, ну и все в таком роде. В общем, мы за нее распереживались. Кто-то, наверное, в самом деле, кто-то, вполне вероятно, злорадствуя в душе. Лично меня обуревали смешанные чувства. И вот, когда она наконец выдавила из себя, что же с ней произошло, все наше сочувствие как рукой сняло. Оказывается, Дина впервые в жизни получила четверку за диктант по русскому. Четверку! Да некоторые из нас тройку-то с натяжкой получали – я имею в виду отстающих мальчишек. Стало так омерзительно, что все быстро разошлись по своим местам с выражениями презрения и недоумения на лицах.
Наверное, как раз этот случай и стал последней каплей. И если раньше мы еще хоть как-то общались с Диной, то после этого стали игнорировать ее, словно она пустое место. И это бы ладно. Ей бы понять и отступить. И игнорировать нас в ответ. Так нет же! Она принялась еще усиленней донимать нас навязыванием общения. А это не может не надоесть. И вот раздражение, которое и без того присутствовало, с того случая стало нарастать подобно снежному кому.
Начали происходить странные вещи. То вдруг у Дины из ранца пропадут все тетрадки, и учителя ставят ей двойки за несделанные домашние задания. То на следующее утро после ее дежурства на полу оказываются черные пятна, а на доске белые разводы. Но однажды случилось кое-что вовсе из ряда вон: пропавший со стола Марии Викторовны классный журнал обнаружили в ранце Дины!
– Это не я! – жалобно воскликнула Дина.
– Она, она! – немедленно пронеслись по классу насмешливые мальчишеские голоса. – Это она двойки свои исправить хотела!
– Тишина в классе! – требовательно воскликнула Мария Викторовна и уже мягче добавила: – Дина, родителей завтра в школу.
И тут Дина, как всегда, показала свой характер: она не согласилась с Марией Викторовной покладистым, смиренным «да» или хотя бы спокойным кивком. Нет. Она покраснела, запыхтела, вскочила со своего места и вылетела из класса, как фурия. Все ее вещи остались в классе. Мария Викторовна проводила ее изумленным взглядом, как и все мы, но, разумеется, за ней не побежала.
Следующие четыре дня Дина в школе не появлялась. Мы перешептывались, выдвигали разные теории на этот счет, не зная, что же на самом деле происходит. Самой правдоподобной нам тогда казалась версия, что Дина загремела в психушку. Мы торжествовали… а потом забыли о ней. И напрасно. На пятый день она как ни в чем не бывало заявилась в школу.
Класс притих тогда. Все ждали развязки. Ну, к примеру, что Мария Викторовна строго произнесет: «Коновалова, где твои родители? Немедленно вон из школы! И без родителей не появляйся!»
Но она не произнесла. Она вообще вела себя так, словно Дина все эти дни присутствовала на уроках. Более того, будто не было тогда того истеричного ухода из класса. И будто не в ранце у Дины нашли классный журнал.
Мы были оскорблены. С какой стати учителя к Дине относились так, словно она была особенной? Этаким уникумом, к которому неприменимы общечеловеческие законы. Она была всего лишь заносчивой выскочкой, которой по каким-то причинам удавалось учиться на одни пятерки – мы все это понимали. Все, кроме учителей.
Весь тот день в классе назревало что-то темное, грозное, клокочущее. Мы были угрюмы, молчаливы. Мы были мрачными и необщительными как никогда. Я видела, как мальчишки что-то обсуждают в уголках на переменах. Как девчонки перекидываются записками на уроках. Мне лично никто никакой записки не передавал, поэтому я считаю, что в том, что произошло после уроков, какой-то особой моей вины не было.
Когда прозвенел звонок с последнего урока, все постепенно покинули класс. Дина, как обычно, вышла из него последней. Да, ко всему прочему она была еще и копушей. А все потому, что дотошно раскладывала по кармашкам пенала и ранца школьные принадлежности. Каждому предмету предназначался специальный, конкретно ему отведенный кармашек. Так что нет ничего удивительного в том, что она всегда задерживалась в классе дольше остальных. К тому же ходили слухи, что она так копошится нарочно для того, чтобы дождаться, пока все покинут класс, и донести Марии Викторовне на нас, а конкретно – рассказать обо всех оплошностях, которые мои одноклассники допустили за день. А может, даже и придумать их.
Когда я вышла на школьное крыльцо, то зажмурилась от яркого солнечного света, такого редкого в те зимние дни. Это было в первый момент, а во второй я увидела своих одноклассников, сбившихся в одну огромную толпу недалеко от школы. Они перешептывались, оглядываясь на дверь школы, и вообще выглядели как заговорщики. Зловеще выглядели, чего уж там. Я решила не показывать ни страха, ни любопытства и подошла к ним.
– Что-то случилось? – небрежно спросила я.
– Да тише ты! – отмахнулся от меня Ванька Кольцов. – Отойди, не мешай!
– Еще не случилось, но скоро случится, – пообещала мне вполголоса Ирка Палкина, взбудоражено округляя глаза. – Щас Динку бить будем!
– Что?.. – шепотом спросила я.
Вообще говоря, я была против таких методов «перевоспитания» Дины, хотя она и не была моей подругой, скорее даже наоборот. Но то ли мной завладело стадное чувство, то ли я понимала, что, сдай я сейчас своих одноклассников той же Дине, которая вот-вот должна была выйти из школы, и я бы присоединилась к ней. Может, нас и не избили бы, но меня стали бы гнобить вместе с ней. Поэтому я присоединилась к толпе и стала ждать, что же из этого выйдет.
Наверное, все это было не так уж и здорово – то, что мы затеяли. По крайней мере, со стороны это выглядело диковато. Говоря «со стороны», я вспоминаю каждый раз толпу своих одноклассников такой, как я ее увидела, когда вышла из школы. То есть, можно сказать, как нас увидела Дина, когда в свой черед вышла из школы она. Да и вообще, если так подумать и сопоставить: яркий зимний день, солнышко светит, дети из параллельных нашему классов расходятся по домам или играют в снежки. И только мы, как озлобленная свора, стоим, затаив дыхание, и ждем нашу жертву…
Жертва не замедлила явиться. Увидев нас, она как почуяла недоброе и торопливо поспешила в противоположную от нас сторону. Хотя наша толпа стояла как раз в той стороне, куда обычно лежал путь Дины к дому. Так что либо в этот раз она решила идти обходным путем, либо торопилась куда-то еще, а не домой вовсе даже.
Но нас это не остановило… И мы угрюмою, но взвинченной толпой двинулись следом за ней. Стараясь не отставать, но и не приближаться, пока не уйдем со школьной территории.
Дина ускоряла шаг, даже не оглядываясь на нас. Мы, конечно, угрожающих возгласов не выкрикивали, наоборот старались переговариваться шепотом. Но, наверное, от нашей ярости атмосфера вокруг нас была наэлектризована, как от шаровой молнии, так что Дина спиной чувствовала опасность.
Мы догнали Дину примерно через два дома после школы. К тому времени часть из нас слегка сбавила шаг, а часть, в основном мальчишки, наоборот его ускорила. Так что когда мы, девочки, наконец подоспели к основной группе, Дина уже оказалась в плотном кольце из мальчишек.
– Я ничего ей не говорила! – послышался ее жалобный возглас.
– Ага! – тотчас раздраженно возразил кто-то из мальчишек, если не ошибаюсь – Пашка Чубаков. – И про журнал она, скажешь, сама узнала?
– Может, ей кто-то другой сказал? – с отчаянием в голосе предположила Дина.
– Кто? – рявкнул Пашка и ехидно добавил: – У нас, кроме тебя, в классе крыс нет!
– Не знаю кто, – чуть не плача воскликнула Дина, – но не я!
– Ты, ты! – настаивал Пашка, повышая голос.
– Крыса! – вдруг выкрикнул Ванька.
И тут понеслось… «Крыса!», «крыса!», «крыса!» – озлобленно скандировали мальчишки в лицо Дине. Вскоре и девчонки к ним присоединились. Это было так заразительно, что даже я сдавленно крикнула разок «крыса!», а потом вдруг раздался вскрик Дины… короткий, испуганный, болезненный.
Клубок из тел покатился по земле. Никто больше не скандировал. Девчонки испуганно визжали и отскакивали в сторону.
– Это что здесь происходит? – раздался возмущенный возглас женщины, случайно проходившей мимо. – А ну! А ну разошлись все быстро! – она схватила за воротник ближайшего из копошащихся в куче мальчишек и хорошенько встряхнула. Это оказался Никита Фомин, остроносый тонкогубый мальчишка. Он плаксиво скривил лицо, а когда женщина отпустила его, тут же пронзительно закричал: «Валим! Валим!» – и первый побежал в сторону школы. Клубок тел мгновенно распался, мальчишки улепетывали кто куда. Со снега медленно поднималась Дина.
Она не была избита, нет. Она была скорее сильно помята. Пряди волос выбились из хвостика и торчали как поломанные перья вороны, попавшей в лапы кошки. Шубка была распахнута – вырванные с корнем пуговицы лежали тут же, у ее ног. Она плакала, опустив глаза. Но плакала совершенно беззвучно.
Те девчонки, которые успели убежать одновременно с мальчишками, теперь наблюдали за происходящим с безопасного расстояния. И только пять-шесть кулем, включая меня, стояли с понурым видом, выслушивая укоры посторонней нам женщины. Она порывистыми движениями, как могла, привела Дину в порядок, выговаривая нам: «Да как вам не стыдно! Всей толпой – на одну! Да что она вам такого сделала, что вы с ней так? Это же подло! Подло!» – женщина отряхнула снег с Динкиной шубы, запахнула ее, подобрала пуговицы и запихнула Динке в карман, пригладила ей волосы.
– Ну все, все, не плачь, – ласково произнесла она, вытирая слезы Дине. – Давай-ка, иди домой. Сможешь сама дойти?
Дина сдержанно кивнула в ответ, так и не подняв на нас взгляд. Зато женщина вновь обвела нас строгим взглядом, затем посмотрела на толпу наших одноклассников и решительно заявила:
– Ну нет, давай-ка лучше я тебе провожу. А то эти шакалята опять накинутся! Идем, идем, – и она, взяв в одну руку Динин ранец, другой взяла ее за руку и повела, спрашивая у нее попутно дорогу и не удостоив нас больше ни единым взглядом.
– Все. Нам конец, – удрученно произнесла Ирка Палкина, стоявшая рядом со мной.
– Да ладно, – откликнулась я. – Может, все еще обойдется. Мы же ей ничего такого не сделали.
– Мы не сделали, сделали мальчишки, – живо согласилась Ирка. – Но мы же тоже здесь были!
– Да Динка нас, наверное, даже не заметила в этой свалке, – предположила я, понизив голос и трусовато оглянувшись на топчущуюся недалеко от школы толпу одноклассников, которые, судя по всему, тоже держали совет. – Что она скажет-то? По фамилиям, что ли, начнет перечислять?
– Скажет, что весь класс! – недовольно сказала Ирка.
– А мы скажем, что она врет, – невозмутимо заявила я. – И кто докажет, что нет? Кому поверят больше, ей или нам? Нас-то больше, а она одна.
– А если она эту тетку приведет, и та на нас укажет? – влезла в разговор Аня Федотова.
– Да, а если она тетку приведет? – испуганно повторила за ней Ирка.
– Ну и что? Мы же ее не били! – уверенно возразила я. – Просто в сторонке стояли. А тут мало ли кто стоял еще, вон сколько прохожих, – я кивнула на проходящих мимо людей. – И что, все они виноваты?
Девчонки помолчали, переглядываясь. Наконец Аня закинула за плечо свой ранец и заявила:
– Да я вообще себя виноватой не считаю. Если уж честно, Динка сама во всем виновата.
– Да, нечего было зазнаваться! – согласилась с ней Ирка.
На том мы и разошлись в тот день по домам. Причем мы с Иркой пошли вместе, поскольку нам было в одну сторону, хотя до этого никогда не дружили. По дороге мы еще немного поболтали, припоминая некоторые особенно яркие случаи Динкиного зазнайства и все более уверяясь в собственной невиновности.
Когда мы с Иркой распрощались, став за какие-то десять минут самыми близкими подругами, я пошла домой уже одна, совершенно окрыленная. Случай с Диной тут же вылетел у меня из головы, теперь меня занимало другое: оказывается, Ирка была очень интересной девчонкой. Странно, что мы раньше никогда с ней не болтали. Это ж сколько времени потеряли, эх! А могли бы уже давно дружить…
Погода стояла расчудесная. Редкий день зимой выдавался таким ярким, таким солнечным. Подтаявший снег блестел, как слюда, свежий воздух было тем приятнее вдыхать, что он не был холодным, от него не мерзли ни нос, ни щеки до болезненного покалывания, как обычно. В такой день не по школам надо было сидеть, а идти куда-нибудь в лес или просто лепить во дворе снеговиков – я выбрала последнее и вскоре после возвращения домой уже лепила снеговика вместе с Галкой – моей подругой детства, живущей в нашем дворе.
Галка училась в другой школе, которая была от нашего дома буквально в двух шагах. Меня в эту школу родители не отдали принципиально, отдав предпочтение новой, открывшейся в год моего поступления. Однако дружбу нашу с Галкой это не разрушило, мы каждый день встречались после школы, а каникулы так и вовсе проводили постоянно вместе – то у нее, то у меня дома, то гуляя во дворе.
Мою подругу звали Галкой, как я уже сказала, и имя ей подходило в самый раз. Галка (то есть Галина, Галя), как и птица галка, была черноглазой, подвижной, шустрой. У нее был тонкий голос и очень живая натура. Галка была настолько любопытной, что не оставляла мне права на тайну. Так что новость о том, что в нашем классе избили девочку, была немедленно вытянута из меня во всех подробностях, вплоть до лежащих на снегу пуговиц от шубки.
– Ну и правильно! – горячо заявила Галка. – Так ей и надо! У нас в классе тоже была одна такая. Недолго, правда. Родители ее быстро в другую школу перевели.
– В нашу? – поинтересовалась я.
– Не знаю, – равнодушно пожала плечами моя подруга.
– А почему перевели? – снова спросила я.
– А ее мальчишки после уроков в туалете заперли, – ответила Галка и зевнула. – Мы тогда во вторую смену учились, так что если бы не сторож – она бы там ночевала.
– Ну и что, что в туалете, – не поняла я. – Что тут такого? Посидела бы – и вышла.
– А у нас в туалете привидение водится, – прошептала Галка, мигом оживившись. – Я тебе не говорила разве?
– Нет, – заинтригованно протянула я.
– Да ты что! Это все знают! Там поэтому никто долго не сидит. И очереди на переменах никогда нет. Говорят, там одну девочку прямо в унитаз утянуло! – взбудоражено поведала мне подруга. – И когда эту нашу зазнайку сторож там нашел, она тоже вся мокрая была! – и Галка пририсовала снеговику губы вынутой из кармана шубы помадой. – Мамина, – непринужденно пояснила она на мой вопросительный взгляд.
– Ничего себе! – пораженно признала я и мечтательно произнесла: – Вот бы нашу Динку в ваш туалет!..
Тогда я еще не осознавала, что дети часто бывают неоправданно жестоки – и к чужим, и к своим близким. Что они, точно испытатели, пробуют других людей на прочность, точно те не люди, а вещи. И что любой проступок может превратить для них человека в мишень для насмешек, в грушу для битья. Дай только повод. А повод, как говорится, сгодится любой».