Детские печали
В Таганроге у нас был большой пес, сидевший во дворе на цепи.
Цепь была толстенная и страшно тяжелая, может, потому пес больше сидел или лежал, таскать такое на шее было тяжело.
Нашла такую запись в дневнике:
«Мне видится детство все чаще и чаще. Разные события всплывают из недр памяти и волнуют до сердцебиения. Я вижу двор, узкий и длинный, мощенный булыжником. Во дворе сидит на цепи лохматая собака с густой свалявшейся шерстью, в которой застрял мусор и даже гвозди, – по прозвищу Букет. Букет всегда плачет и гремит цепью. Я люблю его. Я обнимаю его за голову, вижу его добрые, умные глаза, прижимаюсь лицом к морде, шепчу слова любви. От Букета плохо пахнет, но мне это не мешает».
Меня от Букета гоняли, чтобы не подцепила блох или другой гадости. Я отвечала, что лучше блох вывести самому Букету. Мама, моя добрая мама, отмахивалась. Тогда я еще не понимала, что у людей доброта бывает двойной. Маму я не осуждаю, ей, живущей совсем иной жизнью, было не до блох дворового Букета.
Кто сообразил назвать так собаку, сидевшую на цепи, от которой просто не могло не пахнуть псиной?
Мама пригрозила рассказать о моей дружбе отцу, а Белла добавила, что уж тогда Букета точно отправят на живодерню. Это был верх несправедливости! Мне запрещали дружить с добрым псом, который совсем не виноват, что сидит на цепи и не может сбегать искупаться. А потом еще и грозят сдать несчастное животное на живодерню!
Удивительно, но в отношениях с Букетом меня не поддерживал даже брат Яков, с которым мы вместе совершили немало проступков с поркой в наказание за них. Например, мы даже сбегали в Африку! Но оказалось, что в Африку к бегемотам брат со мной готов, а биться за права Букета – нет. Неужели и ему мешал запах псины?
Сколько я ни убеждала, Букета так и не вымыли. Даже наш дворник не стал этого делать, а ведь мог.
Несправедливость мира повергла меня сначала в истерику (на мое счастье, отец был в отъезде, не то не миновать мне порки, а Букету живодерни), а потом в тихое отчаянье. Хорошие люди оказывались хорошими, только когда от собаки рядом не пахло псиной!
Я перестала открыто обниматься с Букетом, но носить ему еду с нашего стола не перестала.
Букет исчез, когда мы в очередной раз были за границей. Приехав из Парижа, я побежала поздороваться с собакой и обнаружила пустую будку. На расспросы дворник развел руками:
– Помер ваш Букет, барышня. Съел чего-то и помер.
Рыдала два дня, еще детским своим умом понимая, что не просто так съел, что был Букет стар и слышать стал плохо, отправили его на живодерню, пока меня не было в доме.
С тех пор Париж ассоциируется еще и с потерей, кажется, если туда поехать, то непременно кого-то потеряешь. Хотя кого мне терять, кроме моего Мальчика?
На Старопименовском у меня в комнате эркер почти упирался в стену соседнего дома, в окно постоянно была видна эта стена, потому сумерки царили даже в самый яркий день.
Я попросила театрального художника нарисовать на стене какой-нибудь светлый пейзаж, чтобы, глянув в окно, видела знойную Африку или цветущий сад. Мы почти договорились, он даже сделал несколько эскизов. Битва мнений завершилась принятием эскиза с пасущимися на солнечном лугу коровами (стадо вдалеке), и никаких охотящихся на антилоп львов. Но оказалось, что в доме, представляющем историческую и художественную ценность, на любое действие нужно получить разрешение какого-то архитектурно-художественного начальства, иначе придется не только за свой счет восстанавливать как было, но и долго отрабатывать провинность на лесоповале.
Лесоповалу мы предпочли вид на облезлую кирпичную стену.
А эскизы даже сохранились…
Иногда я достаю их и любуюсь пейзажем с коровами, хотя давно живу в другом месте, с другими видами из окна. Моя сестра Белла, когда переехала в Москву, увидела такой пейзаж, приколотый к обоям на стене квартиры на Котельнической набережной, и восхитилась:
– Фани, это твоя ферма? Где она?
Я скромно вздохнула:
– В мечтах.
Хотя в действительности о ферме не мечтала, даже никогда не играла тружениц сельского хозяйства, доивших коров.
Очень быстро Белла сделала неприятные открытия: огромный дом на Котельнической принадлежит не мне, а государству, а мне в нем выделена маленькая квартира из двух комнат, кухоньки и прихожей, никаких ферм, коров и бриллиантов у меня нет, даже машина служебная, а шофер служит опять же государству.
Последовал вопрос отчаянья:
– Ну хоть собака-то твоя?!
Пришлось успокоить, что собака моя.
Белла сделала вывод, что я плохая актриса, поскольку вот у Любочки Орловой есть все: и большой дом, и водитель личный, не говоря уж о бриллиантах. А я решила, что все не так уж плохо, если у меня есть сестра и собака. И театр, за возможность служить которому я отдала возможность иметь многие материальные блага.
Прочитала еще об одном «последнем».
Какая-то галапагосская черепаха, тоже выбитая людьми из-за вкусного мяса на суп. Остался один-единственный самец слоновьего подвида. Не знаю, что это за подвид, но самцу уже лет сто, эти черепахи вообще живут долго. Как это обидно: родиться за столетие до тех, кто тебя съест!
Мечтаю, чтобы любая человеческая охота оказывалась безрезультатной. Убивать можно, только если животное угрожает жизни человека или серьезно больно. Охота – это преступление перед Природой, за которое она непременно накажет.
Я стала вегетарианкой, не могу кушать тех, кто совсем недавно мычал, хрюкал, блеял, кудахтал… Они не виноваты, что человек со своими железными орудиями, с оружием, изрыгающим пламя, оказался сильней.