ФСБ и мой большой розовый член
Выкидывайте хотя бы одну ненужную вещь в день
Не так давно я была на мероприятии, где опытные журналисты, авторы целого ряда книг о спецслужбах, рассказывали, что нужно делать, если на тебя вышли из ФСБ. «Ни в коем случае, – говорили они, – не соглашайтесь на встречу в кафе. Не ходите к ним в управление на беседы. Не вступайте с ними в неформальные отношения. Не думайте, что вы сможете их перехитрить». По словам опытных коллег, сразу после того, как на вас вышли из ФСБ и предложили встретиться для беседы, нужно писать об этом во всех социальных сетях.
«Если вы нигде ничего не сообщили, оперативник, который вам позвонил, напишет рапорт, что контакт установлен и с вами можно работать. Когда-нибудь он выйдет на вас снова. Поэтому сразу дайте понять, что вы ебнутый, что с вами нельзя иметь дело. Тогда оперативник напишет рапорт: «Он ебнутый». И вас оставят в покое».
Эта лекция меня крайне обеспокоила. Дело в том, что в августе 2015 года меня вызвали в ФСБ для неформальной беседы. Я отказалась, но нигде об этом не написала.
Пришло время исправить эту оплошность.
Это было 10 августа 2015 года.
Днем.
Можно легко установить и более точное время, потому что «Катя, мне звонят из ФСБ» я написала в рабочем чате своей начальнице в 13:35.
Фамилия, имя и должность звонившего мне сотрудника ФСБ тоже у меня сохранились. Я записала их сразу, как он представился. В какой-то документ, который в тот момент был открыт на моем компьютере. Но что это был за документ, я не помню и найти его пока не могу.
Есть у меня и запись самой беседы. На прошлом моем телефоне стояла программа, которая автоматически писала входящие. Не в тот же день, а уже сильно позже я как-то вдруг подумала, что запись эта может быть важной, и отправила ее себе на почту. На днях я попыталась ее там найти и обнаружила, что регулярно пишу себе письма «Без темы», в которых, среди прочего, была действительно важная тренировка для упругих ягодиц. Телефона того у меня уже нет, поэтому прослушать оригинал невозможно.
В общем, я хочу сказать, что действовала в некотором роде ответственно, несмотря на испуг, который перехватил мне горло, когда из телефона раздался приятный голос молодого мужчины:
– Ольга Ильинична? Федеральная служба безопасности.
Звонок застал меня на крохотной кухне моей съемной квартиры. Я сидела в пижаме, правила текст и доедала яичницу. Солнце заливало стол и грело руки. Было душно. Мужчина представился и вежливо предложил мне приехать в одно из управлений ФСБ для беседы.
Я с трудом выдавила из себя:
– По какому поводу?
– Это я вам при личной встрече скажу.
– А почему не сейчас?
– Это не телефонный разговор.
Тут искреннее недоумение во мне на мгновение пересилило прочие чувства.
– С вами-то почему не телефонный? Вас что, прослушивают?
– Кто прослушивает? – удивилась трубка.
– Не знаю. Просто я так обычно говорю, когда думаю, что вы меня прослушиваете.
Мы немного помолчали.
– Ольга Ильинична, в какой день и в какое время вам было бы удобно прийти?
– А я могу отказаться?
– Я бы вам не советовал.
– А что будет, если я не приду?
– Это не в ваших интересах.
– Вас что-то в моей работе интересует?
– Не могу сказать.
– Какой-то конкретный материал?
– Я вам не говорил, что мы вызываем вас по работе.
– То есть вас интересуют мои отношения с сорокасемилетним неработающим мужчиной?
В трубке запнулись.
– Нет.
– Ну а в остальное время я только журналистикой занимаюсь.
Мы снова немного помолчали. И тут вдруг в моей голове словно что-то включилось, и я сказала:
– Знаете, я, наверное, позвоню адвокату.
– Алле, ФСБ? Это Бешлей!
– Это не ФСБ, я же вам личный свой номер дал! – раздражилась трубка. – И зачем вы кричите?
– А. Ну, не знаю. Чтобы слышно было. В общем, мне все сказали, что если у вас нет официальной повестки, то я могу не ходить.
– Кто – все?
– Ну, юристы и журналисты знакомые. Говорят, могу отказаться. А если у вас повестка будет, то с адвокатом пойду.
– Слушайте, никакой повестки у меня для вас нет. Я приглашаю вас к нам на неформальную встречу, которая вам ничем не грозит. Чего вы боитесь? Мы же не МВД. Мы цивилизованные люди. Мы людей во время беседы током не бьем.
– Это вы пошутили сейчас?
– Нет, правда не бьем.
Мы немного помолчали.
– Ну, в общем, не приду я.
– А если в кафе встретимся?
– Нет, все равно не приду.
Мы снова помолчали.
В трубке что-то зашуршало, словно собеседник зашелестел страницами.
– Возможно, мы с вами неправильно начали наше знакомство, – сказал он вдруг очень мягко. – Вы же журналист. Неужели вам совсем не любопытно, о чем я хочу с вами поговорить?
– Ну… любопытно, конечно.
– Вы ведь понимаете, что ФСБ – единственный источник по-настоящему ценной информации?
– Ну…
– Ольга Ильинична, вот вы отказываетесь от беседы. А знаете, какое количество ваших коллег-журналистов от такой возможности не отказались? А знаете, какое количество ваших коллег-журналистов были бы счастливы получить такую возможность?
– Счастливы?!
– Вы даже не представляете, какими довольными от нас иногда уходят люди!
– Довольными?! Из ФСБ?!
– Конечно! Мы умеем выстраивать взаимовыгодное сотрудничество.
– Подождите, но, если у вас уже есть журналисты, которым вы все сливаете, я-то вам зачем?
– Вы вообще очень интересный человек.
– Я?
– Неординарный. Творческий. Талантливый. Я бы даже сказал… выдающийся!
Что-то во мне дрогнуло. Какая-то жалкая часть меня, которая всегда сладострастно желала похвалы и признания.
– Да ну ладно вам, «выдающийся»…
– Правда-правда. Вы даже не представляете, с каким удовольствием я читаю ваш Фейсбук. Такая ирония, такой юмор.
– Серьезно, что ли? Фейсбук мой читаете?
– У вас большое будущее! И мы могли бы помочь вам!
В трубке снова зашелестели страницами.
– Вот, например, вы пишете от пятого марта: «Не хочу быть офисным задротом, хочу быть девушкой Бонда». Ольга Ильинична… хотите, я буду вашим Джеймсом Бондом?
Я представила, как вместо «Астон Мартин» за мной приезжает «черный воронок».
– Нет.
Первые пару дней после звонка сотрудника ФСБ я только и делала, что рассказывала об этом всем знакомым. Как потом выяснилось, интуитивно я действовала почти верно. Почти – потому что одну серьезную ошибку я все же допустила.
Если бы я сейчас писала инструкцию о том, что нужно и чего не нужно делать, если тебе позвонили из ФСБ, то первый пункт был бы таким: НИКОГДА НЕ РАССКАЗЫВАЙ ОБ ЭТОМ СВОЕЙ МАМЕ.
– Оля! Ты проходишь по какому-то делу!
– Да нет, мам, ну по какому еще делу, что ты…
– Я тебе говорю!
– Да у них даже повестки нет.
– А дело есть!
– Ну какое?
– Такое! Просто так из ФСБ не звонят! Вдруг они тебя посадят?!
– Да за что?
– А за что сейчас всех сажают? За какой-нибудь перепост! За мат в Фейсбуке!
– За мат еще не сажают.
– Это я тебе уже как мать говорю: кончай материться, тебя тетя Таня читает, как я ей буду в глаза смотреть? Что это вообще за выражения такие, девушка же, стыдно должно быть, хорошо хоть курить уже бросила, не могу поверить, что моя дочь…
– Мам…
– Не мамкай! Из ФСБ звонят! А вдруг у тебя будет обыск?
– Да зачем им проводить у меня обыск?
– А зачем они у Собчак его проводили? Бедная девушка, ей даже одеться не дали. Будешь тоже стоять вся голая в коридоре, я тебе давно говорю, чтобы ты носки шерстяные надевала в квартире, у вас там метет по полу, там под окном эта щель…
– Мам…
– Оля, запомни. Если придут, сразу звони маме. Я приеду.
На третий день со мной стали происходить странные вещи. Так, во время уборки кухонного окна я вдруг заметила, что снаружи в стену вбит крепкий железный штырь. «Если придут, на него можно будет повесить пакет с ноутбуком», – подумала я вдруг и тут же на себя разозлилась: «Нашла, о чем думать».
Но штырь не давал мне покоя и на следующий день.
«Они ведь одного человека в обход дома всегда отправляют. Он увидит, что я на него пакет вешаю. А может, не увидит. Тут дерево. Нужно проверить, видно ли снизу наше окно. Блядь, да кому ты нужна, дура».
Еще через два дня я силилась разглядеть штырь, стоя внизу под окнами с магазинными сумками.
«Видно».
Кризис наступил ночью пятого дня. Я проснулась, словно от толчка в бок, и подумала: «На старом ноутбуке есть голые фотографии». Я вдруг представила худого мужчину лет тридцати пяти. За массивным столом. Почему-то в парадном синем кителе, галстуке и несвежей рубашке. Лица почти не видно из-за того, что настольная лампа повернута в мою сторону.
– Ольга Ильинична, ну что же вы… А такая с виду приличная девушка. А что скажет ваша мама?
Я вскочила с кровати, открыла шкаф, вытащила коробки со старой техникой. Ноутбук этот уже почти не работал, и мне с трудом удалось его загрузить. Папка со злосчастными фотографиями была запрятана так, что на ее поиски ушел целый час. Наконец я все удалила.
Стало как будто легче. Спрятав компьютер в коробку, я вернулась в кровать. Фотографий было немного жаль. Мы с подругой сделали их на четвертом курсе, и я, пожалуй, никогда не была такой взрослой и красивой, как на тех карточках. С таким прямым, спокойным взглядом, словно стоять с голой грудью для меня – обычное дело. Хорошо, что где-то у меня еще лежит диск.
Черт.
Следующий час я искала нужный носитель.
Перерывая коробки, я обнаружила какой-то пыльный пакет. В нем были мои школьные вещи. Мне вдруг пришло на память, что во время обыска у кого-то из оппозиции следователи забрали школьные тетради. Я запустила руку в пакет и достала тетрадку по русскому за пятый класс. Наугад открыла ее. Наверху страницы было выведено салатовой ручкой: «Диктант на Ъ и Ь». Под заголовком толпились слова «булон», «шампинон», «компанон». Двойка.
Я вспомнила вдруг, как смеялась над этим диктантом мама. Человек за массивным столом тоже засмеялся, откинувшись на стуле: «Смотри, Вась, булон, шампинон, компанон, аха-ха-ха-ха!» Из-за спины его вдруг возникла какая-то тень и тоже затряслась от смеха.
Мне стало противно. И глупый этот трогательный диктант вдруг показался интимнее снимков от гинеколога, которые я уже отложила в отдельный пакет. Я достала чемодан и сложила туда медицинские документы и школьные тетради. Решила, что на следующий день отвезу эти вещи кому-нибудь из друзей. Дошла очередь до рабочих блокнотов. Все они вдруг показались мне ужасно компрометирующими: слова «Путин» и «Навальный» на каждой странице, телефоны источников, какие-то схемы и графики, данные соцопросов, фразы «хочу спать» и «все заебало» в уголках страниц.
До пяти утра я выписывала важную информацию и сохраняла ее в Облаке, а затем рвала страницы блокнотов на мелкие кусочки. В какой-то момент мне представился человек в синем кителе, который пинцетом соединял клочки бумаг, но я волевым усилием заставила себя выбросить эту картину из головы.
Снова легла в постель. Сон долго не шел. Я ворочалась. Смотрела в окно. Слушала шорохи. Наконец задремала. Снилось что-то тревожное. В седьмом часу утра я проснулась с мыслью, что ФСБ не должно узнать о моей влюбленности в преподавателя на четвертом курсе, в актера театра «Сатирикон» – на первом курсе магистратуры и в книжного мистера Найтли, к которому я неравнодушна по сей день.
До восьми часов утра я измельчала бумажные дневники.
В девять человек в кителе достал из корзины с одеждой мои кружевные трусы и сказал: «Вот оно, грязное белье оппозиции». Я загрузила стиральную машину.
Между тем пакет с мусором рос.
Когда-то я прочла в одной статье с советами по уборке, что, если ты хочешь избавиться от всего ненужного, ты должен брать в руки каждую вещь, смотреть на нее и задавать себе вопрос: «Чувствую ли я радость от обладания этой вещью?»
Готовясь к гипотетическому обыску, я представляла, как чужой человек трогает мои вещи, и спрашивала себя: «Чувствую ли я ужас?»
Я выбросила хэллоуиновский костюм школьницы, фейковые сапоги от Chanel, гейскую порнографию и нераспечатанный диск с какой-то странной записью Шевчука по истории России. Все это давно надо было выбросить, но теперь эти вещи были не столько лишними, сколько тревожными. Каждая вещь обрела новый смысл.
Я вымыла полы, полки. Разобрала стол.
Наконец, все было кончено.
Все было чисто.
Все было пусто.
В комнате гулял сквозняк, последняя пыль оседала на солнце. По влажному полу мело холодной струей. Мне стало вдруг очень зябко. Я вспомнила, что где-то в ящиках комода лежали шерстяные носки. Открыла наугад самый нижний, поворошила забытую там одежду и вдруг рукою нащупала что-то большое, твердое и бархатистое.
Волоски на руке встали дыбом, когда я вспомнила, что именно там лежало.
Человек в синем кителе, ухмыляясь, запустил руку в ящик и, присвистнув, вытащил из одежды огромный розовый хуй с кнопками.
– Это не мой, – сказала я.
Человек нажал на кнопку. Хуй агрессивно задергался.
– Кто ж дома чужие хуи хранит? – справедливо заметил посетитель.
Этот член был подарком лучшей подруги на мой день рождения, который я, смущенная и растерянная, засунула от греха подальше. И вот он явился. Огромный, длинный, возмутительно розовый. Гордый, как меч джедая. Экскалибур современной девы.
Господи, какой стыд!
Я схватила розовый член и ринулась к чемодану с вещами, которые я хотела отдать друзьям.
– Возьмите на передержку хуй, – прокомментировал синий китель.
Я остановилась. И правда. Отдать знакомым чемодан с ноутбуком, тетрадями и документами – это одно. Вручить чемодан с хуем… мне вдруг показалось, что это ужасно неприлично. И даже немного подло.
Я сунулась было к пакету с мусором, но вдруг представила розовый хуй в заскорузлых руках дворовых бомжей, дворников, мусорщиков. Меня замутило. Я забегала по квартире с хуем в руках. Должно же быть какое-то место, где никто ничего не найдет.
Взгляд мой заметался по пустым полкам, перекинулся на книжные стеллажи. Засунуть за собрание сочинений Достоевского? Человек в синем кителе омерзительно захихикал. Куда? Куда же его деть? Я пробежалась по корешкам. В голове замелькали обрывки фраз.
Из дома вышел человек. После смерти мужа Софья Петровна поступила на курсы машинописи. Играли в карты у коногона Наумова. Как попадают на этот таинственный Архипелаг? Родные мои, целую вас. Ося.
И вдруг энергия, двигавшая мною столько часов, иссякла.
Исчезла, словно ее и не было.
В голове стало пусто и тихо.
И, ощутив наконец страшную усталость, я твердо положила хуй в центр пустого стола и легла спать.
P.S.
Свободный хуй, как я про себя с тех пор называю это изделие, лежит на моем столе до сих пор. Иногда кто-нибудь из посетителей находит его среди завалов бумаг и блокнотов, недоуменно вертит в руках и кладет обратно.