Люка
– Мам, нашей Люке негде жить. Бабушка выгнала ее из дома.
Большие голубые глаза Димы полны слез и смотрят на меня с мольбой и надеждой.
– Как это – выгнала?
– Просто сказала, уходи, и все!
– Вот это да! Хороша моя свекровь! В своем репертуаре. Что предлагаешь?
– Пусть Люка поживет у нас.
– Как ты себе это представляешь? У нас две комнаты, твоя и моя. Где же Люка может жить?
– Со мной, в моей комнате.
– Уверен? Но, если вдруг передумаешь, отступать будет некуда.
– Уверен, уверен! Спасибо, мамочка! Я всегда знал, что ты самая добрая!
Люка, Людмила Андреевна, Димочкина двоюродная бабушка по отцовской линии, в общем, чужой мне человек, прожила у нас дома восемь лет.
Люка, сестра моего свекра, доброго, образованного и безвольного перед своей женой человека, жила в доме своего родного брата в качестве приживалки и домработницы. Свекровь моя, властная, грубая женщина-начальник всегда бедной Люкой помыкала, неприлично на нее орала и очень не любила. Она, вообще, никого, кроме себя, не любила. Ну да Бог ей судья. Не о ней речь.
Сама Люка была покорная, бессловесная и от такой поганой жизни – злая. Никого не любила, пока не родился Димочка. Все в ее жизни изменилось, когда я принесла домой маленький комочек, смуглый, с темными волосами и вместо носа – две дырочки.
Она застыла, глядя на Диму, и больше уже не могла отойти от него ни на шаг. Я никогда не встречала такой всеобъемлющей, преданной любви к маленькому человечку. По большому счету, она и бабушкой-то была ему постольку-поскольку. Так, десятая вода на киселе. Но это не имело никакого значения. Она его любила, и все! Всю свою нерастраченную нежность и заботу Люка обратила на Димочку, и мне кое-что доставалось от этой любви только потому, что я его родила. Ну, и конечно, в благодарность за то, что приютила в нашей коммуналке.
Я заболела. У меня была высокая температура, я кашляла и с постели не вставала.
Пришел Гена, увидел эту грустную картину.
– Людмила Андреевна, пожалуйста, постелите мне на раскладушке в Лениной комнате. Я остаюсь.
– Как это? Нельзя.
Люка грудью встала на защиту моей нравственности.
– Это не обсуждается. Я остаюсь.
Совершенно неожиданно для всех, и для меня в том числе, это было сказано Геной жестко и безапелляционно. Всем стало понятно, что спорить не надо, надо выполнять.
Люка устроилась работать нянечкой в детский сад, куда ходил Дима, и когда мы переехали из коммуналки в отдельную квартиру, она тоже переехала с нами.
Дима вырос, учился уже в классе восьмом, а Люка все еще жила с ним в одной комнате, уже не в коммунальной, а в отдельной маленькой, кооперативной квартирке, которую я купила на деньги, заработанные на абитуриентах.
Я готовила ребят для поступления в университет, медицинские и прочие химические институты. Начала с детей знакомых врачей, денег с них, конечно, не брала и называла их «поцелуйные», то есть, дети моих друзей. И все они поступали в институты, и мой предмет сдавали, как правило, хорошо. Этот «поцелуйный» опыт очень пригодился, когда я стала репетиторством зарабатывать. И по тем временам совсем неплохо.
Через восемь лет Люка получила от государства комнату и поехала доживать без нас.