Мои воспоминания. Рождённый в СССР. Времена, которых больше нет (Василий Рем)

Предисловие

Глухое, забытое богом село Глазово, что на Сумщине. Тогда, во времена СССР, это была территория Украинской ССР. Вначале оно принадлежало, территориально, к Зноб-Новгородскому району. Затем его передали Шосткинскому району. В селе не было ни электричества, ни асфальта. Где покосившиеся, где добротные белые избы «мазанки» возвышались справа и с лева вдоль улиц. Причём почти все избы стояли к улице боковой стеной, без окон. Это видимо пережитки сталинского режима. Люди боялись, чтобы их не подслушали и не увидели, что делается в доме. Центральная улица величалась «Плановой». Она одним своим концом выходила прямо в поле, проходя вдоль деревенского кладбища, а вторым концом упиралась в местную школу. Раздваиваясь, плавно переходила влево, под тупым углом, в улицу «Роговскую». Вправо от улицы «Плановая» под таким же тупым углом уходила улица «Красичка», в самом конце которой когда-то жили мои родители. Улица «Роговская» шла вдоль добротного дома директора, местной восьмилетней школы. Далее выходила на Кривоносовский шлях, именующийся так, потому, что он вёл в сторону села Кривоносовка. Улица «Красичка» уходила в сторону реки, по имени «Бычиха» далее стелилась мимо бригады где я работал. Заканчивалась эта улица красивой берёзовой рощей. У этой рощи по рассказам моей матери стояла ветряная мельница моего деда, отца матери.

Село Глазово

От дома директора школы влево, под прямым углом в сторону молочно-товарной фермы (далее МТФ) уходила улица «Лупатовка». Прямо от местной школы под острым углом к улице «Плановая» проходила ещё одна улица «Хуторская», народе её звали просто «Хутор». Она проходила посредине между Сельским советом и местным клубом. Клуб стоял на берегу рукотворного озера. К Хуторской улице, огибая озеро примыкала улица «Заболотная». Раньше вместо озера было болото, отсюда и название улицы. Кто занимался планировкой этого села, видимо не был знаком с геометрией. Поскольку ни одна улица в этом селе не стыковалась с другой улицей под прямым углом, как это обычно принято. Название других улиц и переулков, за давностью лет не могу вспомнить. Но чтобы выехать с деревни в сторону ближайшего города Шостка, нужно было ехать от центра села. Где, как и в каждом селе тех времён, находились: магазин, школа, сельсовет и клуб. Школа построена на месте снесённой после революции местной церквушки. Интересные истории рассказывали про моего отца, что были связаны с этой церквушкой. Когда большевики и их сторонники спилили и уронили на землю деревянный крест с купола церкви. Мой отец залез по стене церкви (что тоже было удивительно, ведь он был без одной ноги) на купол и на спиленный пенёк поставил поллитровку водки. При этом прокричал сверху: «Теперь – это ваш крест, молитесь ему, глупые люди!»

Далее нужно было проехать от улицы «Плановой» вдоль сельсовета и клуба, по улице «Хуторской», которая под острым углом ответвлялась от улицы «Плановой». Доехав до первого перекрестка повернуть направо. В сторону полевого тока, где летом сушили зерно. Затем уже повернуть налево на Ивотской шлях, который, виляя вправо-влево между лесопосадками, выходил к селу Ивот. Затем мимо пенькозавода, что стоял за селом Ивот, через тогда, деревянный мост реки Ивотка, в направлении села Крупец. Интересная поговорка ходила в народе про село Ивот. Все жители села Ивот говорили: «Москву возьмут, Ивот столицей станет». Откуда они эту фразу взяли, так никто и не знает. Проехав село Крупец, на горизонте показывались трубы военных заводов города Шостка, где были в те времена знаменитые на всю страну: завод «Свема», «Химреактив», «Девятка» и «Пятьдесят третий». По названиям заводов уже было ясно, что они военного назначения. До города Шостка, всего-то сорок пять километров, но ехать приходилось в открытом кузове машины ГАЗ- 53 или старого ЗИЛа. Глотая пыль с полевых дорог Полесья. Так эту местность называли в прессе. Автобусы начали регулярно ходить в это село гораздо позже, когда проложили брусчатку, а затем и асфальт. Хотя назвать асфальтированной эту дорогу можно было с большой натяжкой. Её ширина позволяла проехать только одной машине. В те далёкие времена, все ехали по летней дорожной пыли. По весенней – осенней распутице. Машины ползли с набитыми битком кузовами с людьми. С утра в сторону города, а вечером обратно. Просто не верится, что это было со мной и на моём веку. В это время на Кубани, откуда я переехал с родителями в село Глазово, было уже всё электрифицировано и центральные улицы были покрыты асфальтом. Делать уроки снова при керосиновой лампе было дико и весьма неудобно.

Но вот в деревню завезли дизель-генератор, поставили столбы, и провели провода в каждый дом. Но электроэнергию давали только в период утренней и обедней дойки, а ещё вечером на период показа кинофильма в местном клубе. Кстати билет в кино стоил пять копеек, после Хрущёвской денежной реформы 1961 года. Это уже была почти цивилизация. Жители деревни начали покупать электрические чайники, для быстрого подогрева кипятка к чаю или так просто, например, помыться. Первый телевизор я, конечно, видел ещё на Кубани, он стоял в «Ленинской комнате» консервного комбината. Мы с улицы, через окно, по вечерам смотрели телепередачи. Звука, конечно, не слышали, но черно – белая картинка на голубом экране просто завораживала. Неважно было, что там показывали – соревнования по водным лыжам или конькобежному спорту. Все смотрели, не отрываясь, пока проходящий работник не прогонял нас по домам. В селе Глазово телевизор первый появился, как и положено, у директора школы Петра Трифоновича. В те времена директор школы был самый уважаемый человек в деревне. Хочу отметить, он был фронтовик, командир знаменитой «Катюши». Даже председатель колхоза и сельсовета были на вторых планах. Это потом, когда они уже много наворовали, и стали очень богатые, народ их поневоле выдвинул на первый план, бедного директора, живущего на одну зарплату, на вторые планы. Назначение на должность было чисто по принадлежности к партии, тогда была в СССР одна партия – КПСС. Есть у тебя партбилет, значит, есть и руководящая должность, решение общего собрания колхозников, имело мало значения. В кулуарах говорили всякое о председателе колхоза. Но на собрании все дружно поднимали руки за предложенную райкомом кандидатуру, голосование тогда было открытым. Новый председатель видел, кто голосует за него, кто против, кто воздержался, но таких смельчаков, как правило, не было. Вторым после председателя колхоза по значимости были либо заведующий молочно-товарной фермой, либо заведующий тракторной бригадой. Им было, что воровать, и было чем привлечь на свою сторону колхозников. Председатель сельсовета постепенно отошел на задние планы и был скорее формальной властью. Справку выдать, печать поставить. Одна была у него власть, он давал разрешение на получение паспорта и возможность уехать из деревни. Молодежь тогда насильственно удерживали в деревне и приучали к работе в колхозе. Очень редко кто мог получить паспорт и поехать в город учиться. Были направления на учебу от колхоза в ПТУ, техникумы, институты, но, только по колхозным специальностям и с обязательным возвращением в родной колхоз для работы. Паспорта таким студентам не выдавали, давали направление, и это было им вместо паспорта. Купить у председателя сельсовета справку на получения паспорта мог позволить себе не каждый. Конечно дети председателя колхоза, начальника машинно-тракторной станции (МТС) и МТФ и директора школы они получали эти справки, как говорится по «блату». Но остальные выкупали, как могли, кто мёдом с личной пасеки, кто мясом, кто самогоном, денег тогда в колхозе было мало, вся оплата за «трудодни» была натуральной продукцией. На заработанные «трудодни» выдавали сено, зерно, услуги по вспашке огородов и только совсем немного, выдавали деньгами. Да и то в основном к сентябрю, чтобы детей в школу одеть, обуть. Это потом, уж при Леониде Брежневе, начали выдавать паспорта всем желающим без исключения. Такая была у нас власть, такая партия, и такая жизнь.

Рабочие будни

На работу в колхоз я пошел после третьего класса, на летних каникулах. Росточка я был маленького, как говорят в народе «метр с кепкой». Долго думал бригадир, куда же меня поставить на работу, и первым моим рабочим днем было смазывание деревянных осей у повозок, гудроном. Ведро, «квач» (самодельная щетка) из пеньки и сняв колесо повозки, намазываешь ось гудроном, такая была тогда смазка на деревянные оси телег. Позже все оси телег поменяли – на металлические, а смазывать начали солидолом, но первые мои рабочие дни протекали именно с ведром гудрона в руках. По роду моей работы я подчинялся конюху бригады. Это был мужчина небольшого роста, не очень внешностью, да силой тоже не блистал, хотя имел большие крепкие руки, с мозолистыми ладонями. Ходил в застиранной ветхой одежде с заплатами на разных местах, но неизменно был в полосатой кепке. Он был, не смотря на внешность, очень добрый человек. Благодаря конюху, я научился всему, что надо было простому колхознику при обращении с лошадью. Подбирать по размеру и надевать хомут, запрягать в повозку лошадь, подтягивать чересседельник, засупонить и рассупонить хомут, управлять лошадью в движении, сдавать повозку назад и опрокидывать ее. Научил он меня, и цеплять плуг, и распашку, работать на конных граблях, цеплять веревку для перетаскивания копны с сеном. В общем, через месяц работы на бригаде, я уже знал все, что знали крестьяне. Выучил всех лошадей по кличкам, изучил их нрав и привязанности. Больше всех мне понравились две лошади, конь по кличке – «Первак» и кобыла по кличке «Майка». Они были спокойные и без вредных привычек, типа кусаться или лягаться. И вот я попросился у бригадира послать меня на другую работу и желательно в поле с мужиками и другими более взрослыми ребятами. Естественно бригадир, как и положено, проверил меня на «вшивость», то есть проверил все, что я умею делать. К его удивлению я справился с заданием прекрасно и меня послали распахивать картофель. Получив у конюха повозку, хомут, сбрую и конечно любимого «Первака». Запряг коня в повозку, погрузил распашку на корму воза, поехал далеко за деревню на картофельное поле. В то время еще не было колорадских жуков, их завезли враги из США, штата Колорадо, гораздо позже. Приехав на поле, я распряг лошадь из повозки, на обочине поля, и запряг в распашку. Начались мои первые шаги по распахиванию картофеля. Распашка состояла из остова плуга, с колесом впереди и вместо лемеха плуга был прикреплен безотвальный плуг. Конь шел медленно, тянул за собой распашку. Я, удерживая за ручки, направлял плуг посредине между рядками. Плуг делал свое дело, он вырезал всю траву с междурядий и окучивал клубни картофеля. Долгая рутинная работа, без перерыва до самого обеда. В период обеда, лошадь выпрягал из распашки, стреножив ее, отпускал пастись на лугу. Сам садился в тенечек, под телегу и достав нехитрый скарб, бутылка молока, кусок сала, лук, вареные куриные яйца, хлеб. Перочинным ножом, который был прицеплен на ремешке к поясу брюк, чтобы не потерять, нарезал хлеба, сало, очистил и нарезал лук. Затем очистил от кожуры куриные яйца, все это разложил на развернутую газетку и начинал чинно, трапезничать, как заправский крестьянин. В период обеда приехал бригадир проверить качество моей работы, остался доволен и подкинул мне яблок и груш, что нарвал в колхозном саду. Пообедав, я вновь приступил к работе. Первый день я не смог выполнить установленную норму и получил за работу всего два трудодня, но мысль крестьянская уже начала работать. На следующий день, я нашел на бригаде металлическую пластину, попросил кузнеца, приклепать ее к распашке напротив плуга. Затем прихватил с собой два крепления и два безотвальных плуга, поехал в поле. Начал работу с подготовки распашки. На приклепанную пластину я прицепил еще два безотвальных плуга, причем на расстоянии таком, что бы они попадали на соседние междурядья. Теперь при движении плуга я распахивал не один, а сразу три рядка картофеля, да и устойчивость плуга повысилась, меньше стал уставать. До обеда, я уже выдал дневную норму. К вечеру получилась двойная норма и это как говорится, не гоняя лошадь и не напрягаясь. Бригадир сделал замеры и был удивлен, вначале он подумал, что я перенес колышек на вчерашнюю распаханную площадь, но, перемерив все, убедился, что я выдал две нормы. Подойдя ко мне, он пожал руку, как настоящему «труженику», и сказал:

– Молодец парень, умеешь работать. Но как ты это смог сделать? Лошадь смотрю не в мыле.

Долго думал бригадир, куда же меня поставить на работу, и первым моим рабочим днем было смазывание деревянных осей у повозок, гудроном.

Я показал свою конструкцию и рассказал, как до этого додумался. За этот день мне поставили шесть трудодней, по три за каждую норму. Утром на бригаде он вывел меня перед всеми колхозниками и красочно рассказал, про мое изобретение и про две нормы в распахивании. Впервые мне аплодировали все работники бригады и все говорили:

– Ай да малый! Ай да смышленый!

Когда я закончил распахивать картофель, меня перебросили на уборку сена. Необходимо было стаскивать копны к месту скирдования сена. Для этого к одной стороне хомута цеплялась сложенная вдвое веревка. Объехав вокруг копны, веревку подбивали под нижние края копны, и привязывали к другой стороне хомута, за гуж. Получалась волокуша из веревки и лошади. Но при таком креплении, копны часто разваливались, а особенно если местность была не ровная или лошадь двигалась быстро. Моя смекалка заработала вновь. Я сделал так, что бы один конец веревки был длиннее, а другой короче и подбивал под копну только одну длинную веревку, а вторую короткую, бросал под задние ноги лошади. Продернув копну вперед, доставал конец короткой веревки, который оказывался снизу копны и по ее средине. Перекинув веревку через копу, строго по центру, привязывал ее к боковой веревке. Получилась крепко связанная копна сена, по принципу вязанки дров и можно было ее тащить, хоть через все поле, она никогда не рассыпалась. Эту мою смекалку тоже отметил бригадир, и даже собрав всех, он попросил меня показать, как это делается, и заставил всем впредь делать так, чтобы не разбрасывать понапрасну сено по полю. Поздней осенью, меня послали работать на конных граблях, сгребать в валки высохшие стебли убранного картофеля. В то время приспособлений на трактора для сгребания, подъема и скирдования сена еще не было. Их придумали гораздо позже. Но дело в том, что грабли, при выбрасывании сена в валки, срабатывали от нажатия на педаль, до которой я не доставал, в виду своего маленького роста. Второй вариант был ручной, берешь за рычаг и тащишь его вверх, пока грабли не поднимутся и не сбросят сено в валок. Но и этот вариант был не для меня, силы не хватало, чтобы поднять рычагом грабли. Однако моя смекалка и здесь не подвела, я прицепил веревку, к педали, подсунул ее вниз под ось граблей и вывел к сидению. Мне оставалось только дернуть за веревку, и педаль граблей уходила вниз, железные зубья поднимались вверх, сено падало в валок.

Вначале я мечтал стать конюхом, но потом, глядя на все, что происходит в колхозе, понял, что самая крутая должность это «объежчик». Этот человек имел своего коня, свою повозку и объезжая поля колхоза, смотрел, чтобы не воровали. По сути дела – это был прототип сегодняшних охранников. Он мог плеткой отстегать детей, которые воровали горох или молодую кукурузу. Мог заставить взрослых сбросить с воза сено или клевер, которое те положили для якобы мягкости сидения. Мог о любой краже сообщить председателю, а с его согласия участковому милиционеру и возбуждались уголовные дела за кражу зерна, комбикорма, молодых поросят, телят или птиц. Многих брали на поруки, но иногда и сажали за решетку. Ох, как я хотел вырасти и стать объездчиком. В конце уборочной был праздник, его у нас называли «обжинки», последний колосок в поле срезан. Накрывался огромный стол, на всю бригаду, на столе чего только не было. Борщ, суп, каши из трех или четырех круп. Мяса завались – мясо из курицы, утиное, гусиное, говядина, свинина, баранина. Пироги с грибами, пироги с яблоками, медовые пироги, просто мед. Самогона – залейся, пили тогда из граненых стаканов. Я удивлялся, как можно выпив стакан самогона двести пятьдесят грамм и не упасть замертво. А колхозники пили, причем по нескольку стаканов и не пьянели, так слегка становились веселее, пели песни, пускались в пляс. Женщины пили из маленьких граненых, рюмочек сто граммовой вместимости. Были, конечно, и те кто, захмелев, падал под стол, иные начинали задираться и лезли на рожон. Но, получив по лицу, успокаивались. Гуляли до поздней ночи с песнями плясками, женщины уходили на вечернюю дойку и затем снова возвращались, продолжая веселиться. Дети тоже гуляли вместе с взрослыми, и им перепадало по рюмочке самогона, от которого голова кружилась, изображение двоилось и хотелось плясать и петь. Но они, чтобы не выдать себя, в этих плясках и песнопениях не участвовали. Но когда кто-то из взрослых замечал, что дети, выпивши, говорили им:

– Рано начинаете пить, будите как отцы алкоголиками.

Мне пить не нравилось, и я твердо решил, что, когда выросту совсем не буду пить самогона. Судя по сегодняшнему дню, я свое слово сдержал.

Но вот, закончилось лето. Скоро в школу, опять учить уроки. Как любимые – математика, физика, русская литература, физкультура, труды. Так и нелюбимые – биология, химия, украинский язык – мы его в детстве (да простят меня истинные украинцы) называли «телячьим». Особенно он нам не нравился за иные знаки препинания, например, «апостроф» и когда его надо ставить, когда не надо? Это было не понятно, а значит не интересно. Но я очень любил песни на украинском языке, все мои родственники, включая отца с матерью, пели эти песни. Украинскую литературу я любил, как и русскую. Читал много книг, как классиков, так и современников. Но больше мне нравились стихи, я удивлялся таланту поэтов и восхищался прекрасно подобранной рифмой. Хорей, ямб, дактиль, амфибрахий, анапест владение рифмой меня просто очаровывали. Поэты и прозаики: Пушкин, Лермонтов, Есенин, Некрасов, Маяковский, Блок. Тарас Шевченко, Коцюбинский, Леся Украинка. Ломоносов, Максим Горький. Для меня они были кумиры. Все, что можно было достать из их произведений я доставал, и читал, заучивая многие наизусть. В своей школе, я ходил в литературные кружки. Это мне было очень интересно. К восьмому классу я уже начал пробовать писать стихи. Тем более был повод, умер наш любимый учитель физкультуры Евгений Степанович. Потрясенный этим событием я написал свое первое стихотворение.

Я отнес это стихотворение директору школу, его жена, Мария Сергеевна вела у нас литературный кружек, и он дал команду, мое стихотворение отпечатали на машинке и повесить в коридоре школы на обозрение всем. Под ним было написано, что написал его я. Это была первая проба пера и сразу такая публичная. Затем было стихотворение о прощании со школой. Я окончил восьмой класс и поехал поступать в ПТУ, стихотворение я подарил своему классному руководителю Татьяне Васильевне.

Но все это было потом, когда я уже заканчивал учебу, и жизнь в селе Глазово, а пока я после трудного колхозного лета пошел в четвертый класс. Учеба была нудным занятием, кроме математики, похоже, у меня были склонности к этому предмету, поскольку я все упражнения, задачи, а в последующем и уравнения решал за один урок. Причем все шесть вариантов, которые предлагались нам учителем. Конечно, раздавал решенные варианты товарищам, и они списывали и получали тоже положительные оценки. Но учитель математики Надежда Гапоновна, заметила несоответствие результатов и истинных знаний моих друзей. Далее, как только я решил свой вариант, она забирала мое решение и отправляла меня гулять на школьный двор. Пару раз директор или завуч приводили меня обратно в класс, думая, что я прогуливаю уроки, но потом все привыкли к этому и я в период контрольных работ, отдыхал на спортивном городке школы. По физике у меня были подобные с математикой результаты, но учитель физики Поликарп Павлович меня не отпускал гулять, а нагружал дополнительными задачками, для общего развития. У Поликарпа Павловича, была дочь Аня, моя одноклассница, в которую я был тайно влюблен в шестом классе. Как увижу ее идущую в школу или едущую на возе с родителями, так мое сердечко сладко забьется, по всему телу проходит истома и бреду я за ней до самой школы, и до самой окраины села, сам не понимая, зачем я это делаю. Но со временем, где-то к седьмому классу эта любовь прошла. Кстати Поликарп Павлович тоже умер в расцвете сил. В это период я начал дружить с Надеждой, тоже моей одноклассницей. Она, как и я, была маленького роста, и мы вместе смотрелись довольно прилично. Правда она была слегка полновата и за это ее дразнили «бочка», так ее все и звали «Надя бочка». Дружил я с ней до восьмого класса, помогал ей решать задачки, и делать другие уроки из домашнего задания. В учебе она была, если честно, не очень. Однажды я, провожая ее, домой, впервые в своей молодой жизни признался ей в любви. Конечно, надеялся на взаимность и первый поцелуй, но она начала мне говорить какие-то нелепицы, приводя слова сына директора школы Гены, который был младше меня на год, но тоже имел на нее виды. Будто я хочу воспользоваться ею, и затем бросить. Такого коварного удара в спину я не ожидал и был просто обезоружен. Встречаться с Надеждой больше я не стал, а сыну директора надавал по лицу так, что меня чуть не исключили из школы. Второй раз меня, чуть не исключили из школы, за то, что я нацарапал гвоздем на классной доске слово из трех букв. Но отец мой на педсовете сказал:

– Сам Маяковский написал на литературном заведении «Дом Герцена» слова «Хер цена, вашему Дому Герцена!», – и в школе меня оставили.

Но мать Гены, Мария Сергеевна, которая вела литературный кружок, сказала мне, что я не достоин, быть в литературном кружке с такими садистскими наклонностями и выгнала меня из кружка. Но зато ее сынок, запомнил на всю оставшуюся жизнь, что клеветать нехорошо.

На каникулах после окончания четвертого класса, я снова пошел работать в колхоз, естественно в свою бригаду. Меня бригадир с удовольствием взял на работу и по просьбе конюха, я начал с ним гонять пасти коней в «ночное» – так называлась эта работа. Верхом на «Перваке» или «Майке», мы выгоняли кнутами всех лошадей и гнали их на луг у реки, там их всех по очереди стреножили путами, кроме жеребят конечно. Разведя костер, стерегли лошадей, пока те кушали траву с вечерней росой. Наевшись, лошади ложились вокруг костра и отдыхали на травке, мы же по очереди спали. Один всегда был на чеку, во-первых, подбрасывал в костер ветки, чтобы не погас, во-вторых, смотрел, чтобы волки не «подрезали» жеребят. Тогда волков в лесах было много, и они иногда делали набеги на стада овец, телят или лошадей. Как это было прекрасно сидеть ночью у костра, слышать лошадиное ржание, видеть огромное количество звезд на темном фоне небесной вселенной. Видеть падающие звезды и загадывать по ним желания. Вдалеке в деревне слышались песни девчат, музыка гармони, пьяная ругань колхозников, вой избитых ими баб, визг поросят, мычание коров. К полночи все затихало, и только местные деревенские петухи кричали о том, что прошел еще один час. Утром над рекою появлялся туман, выпадала роса, становилось зябко. Начинаешь, подбрасывать в костер больше веток, садишься поближе к костру. Но вот небо на востоке начинает розоветь, играя красками от бледно-желтых красок, до красок фиолетовых. Первые лучи восходящего солнца упираются в редкие облака, пронзают их насквозь как рентген. Вся долина заливается оранжевыми красками, и как в детской песне, оранжевое небо, оранжевая трава, оранжевые тучи, оранжевая вода в реке. Как раз на этом месте, где мы пасли коней, на реке стояла водяная мельница моего деда. Теперь от этой мельницы остались только четыре дубовые сваи, торчащие из воды.

Но вот выглянуло и само солнышко, большое красное с небольшой аурой желтизны по кругу и все изменяется вокруг. Деревья, кусты, трава все становится ярко зеленого цвета. Вода в реке отливает голубизной от такого же голубого неба, все становится четким, видимым, приобретает реальные свои дневные формы. Лошади просыпаются, начинают кушать траву, с утренней росой, жеребята резвятся, разминая, затекшие за ночь ноги. Мы с конюхом снимаем, и повязывает на шеи лошадям «путы», садимся верхом на своих лошадей и начинаем сбивать табун в один кулак, направляя его в сторону бригады. К семи часам утра лошади должны быть в стойлах конюшни, а к восьми часам утра уже почищенные, расчесанные, с обрезанными копытами, быть готовыми к трудовому дню. Подковывали тогда только верховых лошадей, а обозных подковывали только в гололед. На бригаде у нас было три конюха, и пасли лошадей они по очереди, ночь через две. Естественно и «подпаски», так называли нас, помощников конюха, идущих в «ночное». В свободные от «ночной» дни, я ходить по наряду, на распахивание картофеля, таскание копен с сеном и соломой, ворочал сено, полол кукурузу и свеклу. Рвал стебли конопли, связывал их в снопы «замашками» – это низкорослая конопля. На каждую семью давалась нива свеклы, нива конопли, нива кукурузы и ее надо было семьей прополоть, окучивать, а для конопли – вырвать и связать в снопы. И никто тогда не знал, что конопля – это наркотик. Нива не давалась только учителям и работникам конторы, все остальные жители села были обложены этим непосильным трудом. А если учесть, что у каждого было еще по сорок соток своего огорода и подсобное хозяйство, то становится ясно, что вкалывали колхозники все, от мала и до велика, с рассвета до заката. В родном колхозе, за это лето я заработал довольно много трудодней, ведь за «ночное» ставили двойные трудодни. Не помню общую цифру заработка, но привез домой по осени восемь мешков пшеницы, двенадцать мешков ржи. Муки намололи полный чулан, мать нарадоваться не могла моему заработку. Но лето как всегда быстро заканчивается, и я снова пошел в школу, но уже в пятый класс. После пятого класса, мне просто повезло, крестный отец моей сестры, взял меня к себе на молочно-товарную ферму пасти овец. Работа не пыльная, овцы бредут себе гуськом в сторону луга утром, и в сторону фермы вечером. Большая овчарка помогает их пасти, заворачивая от полей с озимыми или клевером. Конечно собака помощник и для охраны от волков, хотя за все время моей работы, я ни разу не видел волка, нападающего на стадо. Платили за работу пастуха довольно много, писали по двенадцать трудодней в день. Это, к примеру, необходимо сделать четыре нормы на распашке картофеля, чтобы получить такую сумму. Естественно и иные блага были при этой работе. Молока, хоть залейся, если резали какую-то живность, корову, теленка, барана не важно, всегда перепадало свежего мяса и жареной печени. Приходилось, конечно, вставать очень рано. Умылся, собрал «сидор» (узелок) с обедом, взял книгу, плеть и пешком три километра до МТФ. Вначале улицами села со слоем пыли, а затем по густой лесопосадке. Ветки деревьев цепляются за одежду, осыпая с листьев холодной росой. Горизонт уже розовый от восходящего солнца, ноги идут сами, голова еще немного в сонном тумане, идешь на полуавтомате. Но обильные обливания каплями росы с листьев, случайно задетых деревьев лесопосадки окончательно прогоняют дремоту. Сразу идешь на сепаратор, там уже собрано все молоко для перегона его на сливки. Набираешь бутылку свежих сливок и большую бутылку перегона, сливки для себя, перегон для молодых ягнят. Дело в том, что овечки, когда начинается у них «течка», плохо кормят свое потомство, приходится подкармливать. Была у нас обязанность и по наблюдению за овечками, у которых начинается «течка», их мы помечали зеленкой и вечером передавали ветеринару, для искусственного осеменения. Баранам мы под живот подвязывали фартук из белой материи, чтобы они, не могли повлиять на вырождение породистого племени овец. Выгоняли мы овец далеко, почти на самую окраину полей принадлежащих нашему колхозу, в основном к болотам. Там и трава была сочнее, и всегда имелось озерцо, напиться стаду. Да и самому искупаться, если уж большая жара. Когда наступал обеденный зной, овцы сбивались в кучу и ложились в траву, охлаждая свои тела, о еще не совсем прогретую землю. Мы в это время начинали обедать, разводили костерок, жарили на «ловцах» (очищенная и заостренная ветка лозы или иного дерева) сало, пекли картошку, затем все это поедали с луком или огурцом, или помидором, по сезону конечно. Когда свежая зелень надоедала, брали с собой соленые огурцы, они бодрили, и меньше хотелось пить. В период этой работы, я научился добывать шмелиный мед. Мед земляных шмелей, самый вкусный и самый полезный. Следишь за летающими черными шмелями и когда он, набрав нектара с пыльцой, улетает в свое жилище, примечаешь палочкой норку, куда он залез. Шмели живут парами, и они не кусаются. Дождавшись, когда оба взрослых шмеля вылетят из своей норки, раскапываешь ее аккуратно ножом. Примерно на глубине двадцать – тридцать сантиметров у них сооружены соты, заполненные медом. Достаешь эти соты аккуратно, затем пьешь мед и кладешь их обратно. Соты прикрываешь землей и дерном, чтобы родители не заподозрили. Когда шмели прилетают, они долго кружат в поисках своей норки, затем начинают прокапывать новую норку к своим сотам. Прокопав, начинают свою работу сначала и до полной победы. Вот такие они трудолюбивые. Но есть земляные шмели желтого цвета с полосками, это страшные шмели. Увидел такого уходи, если они заподозрят в тебе разорителя их дома, будут гоняться за тобой, пока не укусят. Гналась однажды за мной такая пара, отмахивался от них плащом. Но пока не зарылся в стог сена, не отстали. Иногда мы пасли овец у леса, который местные жители называли «Смоляницей», наверно потому, что там росли сосны, из которых текла смола. Второй лес называли «Бор» в этом лесу было много дубов, осин, берез и конечно сосны. Красиво было в лесу и по тем временам было очень много зверей. Но меня интересовали, конечно, грибы, я изучил все грибные места и по сезону набирал разных грибов. Вначале шли маслята и рыжики, затем белые грибы «колосовые», название его было в народе такое, потому, что он рос в период созревания колосков пшеницы. Затем подберезовики, подосиновики, бабки и летние опята. А уже потом белый гриб «боровик», зимние опята, черный груздь, лисички. Собранные белые грибы, бывало, сразу одевали и жарили на «ловце» вместе с нанизанным салом. Получалось очень вкусно, а аромат стоял такой, что слюна капала, пока жарил. А уж любование природой и поглощение легкими свежего, чистого воздуха было хоть завались. Природа в Украинском Полесье просто чудесная и неповторимая. Небольшие холмы, рощицы, кустарники, болота, поросшие камышом. Луга, леса, небо, какое голубое небо над Украиной. Легкий ветерок слегка трогает за рукава рубашки, треплет воротник, играет с волосами, освежая лицо утренней прохладой или обжигая полуденным зноем. Лежишь в траве смотришь в небо, на проплывающие белые облака и мечтаешь о том, как вырастешь, и обязательно станешь летчиком, и будешь покорять это небо, летать выше этих облаков, там высоко, высоко у самых звезд. Но и это лето закончилось почему-то быстро, пошел я уже теперь в шестой класс.

О шестой класс – это время, когда сердце и взгляд тянутся к девчонкам из своего класса, первая любовь, первая драка, первое разочарование, что выбрали не тебя. Одежду начинаешь чаще стирать, сильнее оглаживать, да и одеть уже не все хочется, только то, что принято одевать мальчишкам в данном селе, в данное время, отрочество, одним словом. Учебный год тянулся в этот раз очень долго. Осень была дождливая, и приходилось ходить в резиновых сапогах или бахилах (самодельные калоши). Домашние задание были все труднее, а гулять вечерами хотелось все больше. Начались неприятности с не выученными уроками и прогулами. Правда, мой отец был в этом плане лояльным человеком:»

– Не хочешь учиться и не надо, будешь быкам хвосты крутить, – говорил он спокойно и улыбался.

Это спокойствие и улыбка действовали сильнее всякого ремня. Исправлялись отметки на положительные, подтягивались хвосты, и все входило в обычный учебный ритм. Зима была снежной, и мы на уроках физкультуры бегали на лыжах. Правда лыжи были еще те, из толстого дерева и крепление было такое, что одевалось прямо на сапоги или валенки, про лыжные ботинки и пластиковые лыжи тогда еще никто и не знал. Но бегал я на лыжах очень быстро, по крайней мере, в школе я занимал первые места на всех соревнованиях. В седьмом классе меня послали на соревнование, на первенство района среди школ, и я занял первое место на дистанции три километра. Моя первая грамота в спорте была именно за это, она как символ начала моей спортивной карьеры хранится у меня до сих пор. но были и неприятности связанные с лыжами. Сделали мы на замерзшем озере спуск и трамплин прямо с крутого берега. Катились и прыгали, пролетая по воздуху метров пять, приземлялись на заснеженный лед озера. Вот в одном из таких прыжков, я не удержал равновесия и мои лыжи треснули пополам, как дрова под топором. А ведь лыжи то школьные. Они пронумерованы и записаны на меня. И тут разыгралась целая операция. Маленькими сапожными гвоздиками я скрепил сломанные лыжи между собой, только бы не отвалились пока сдам. Ацетоном стер номера лыж и написал краской другой номер. Сдавал лыжи в толпе ребят, да и кто-там проверял, сдали и сдали. Но этим обманом я избежал наказания за сломанные лыжи. Конечно это плохо, но зато эффективно.

Весна была ранняя и теплая, первого апреля уже на деревьях появились зеленые листочки. Весна, о, как она, будоражит молодую кровь, как она слепит глаза и отнимает разум. В эту весну я и влюбился в ту Анюту, что так и не ответила на мою любовь, а может, она просто и не знала, что я был влюблен, ведь я любил ее на расстоянии, боясь даже приблизиться к ней. Но вот снова каникулы, снова иду работать в родной колхоз, и снова меня отправляют работать на МТФ, но уже пасти телят. О, это совершенно не одно, и тоже, что пасти овец, телят пасти гораздо труднее. Причина в том, что за зиму телята, находясь в телятнике, застаиваются. Выходя на простор лугов, начинают разбегаться в разные стороны, взбрыкивая и громко мыча от радости и свободы. Первые дни с нами на выгон телят выходят и все работники, чтобы удержать непослушное стадо. Но через пару, тройку дней, телята начинают привыкать к коллективному походу на пастбище и обратно. Обратно в телятник они вечером бегут, так не удержишь, ведь там их ждут «телятницы» с молочным «пойлом» (так называли колхозники эту смесь муки, отрубей и молока) и добрыми ласковыми словами. Остальное воспитание делает длинный кнут, так метров пять длинной, да еще с ременным наконечником. Как только кто из телят начинает взбрыкивать, ударишь его по правой половинке бедра и непослушный теленок, перекосившись от боли, сразу возвращается обратно в стадо. Я хорошо научился, как плести, длинные пастушьи кнуты, так и обращаться с ними. На расстоянии пяти метров одним хлестком срезал травинку, вот такая точность попадания. Возможно это от моей бабушки цыганки, любовь к кнутам. Такой длинный кнут в деревне назывался «пастушка». Благодаря «пастушке» телята быстро становились смиренными и шли, не отбиваясь от стада. В основном все трудности заканчивались примерно через пару недель, дальше все шло, так же, как и с овцами. Пощипали травки, попили водички и улеглись к полудню поспать. Вот только бегали они гораздо быстрее овец и если уж побежали, то приходилось мчаться во всю прыть, чтобы обогнать стадо и остановить его. Вот тут-то я видимо и научился делать рывки на двести метров. Поскольку, когда я поступил в ПТУ, то все два года держал первенство в беге на двести метров. По этому поводу у меня тоже есть грамота, вторая в моей молодой жизни.

Поскольку привилегии у пастухов телят, остались тоже, что и у пастухов овец, с прошлого года, я сильно не горевал. Конечно, пришлось больше, побегать, как говорится мороки немного больше. Но в основном все было хорошо. Напарник у меня была женщина лет тридцать, но немножко с приветом, как говорят в народе «не все дома». Иногда она была даже агрессивна, могла ударить палкой или стегнуть кнутом. Если, что было не по ней. Но в основном была спокойна и особо мне не мешала. Тем более она была с одной стороны стада, а я с другой, таков способ удержания стада при их передвижении, да и в период выпаса. За лето бычки и телочки откормились очень хорошо и набрали вес, причем гораздо больше чем ожидалось. Нам естественно выписали премию, по одному бычку. И я такой радостный, в конце лета, привел бычка домой на привязи, чему мои родители тоже естественно обрадовались. Снова лето закончилось и снова идти в школу теперь уже в восьмой, выпускной класс.

То ли оттого, что я много бегал, то ли оттого, что я хорошо кушал, работая на МТФ, но я начал быстро расти. За лето догнал своих одноклассником, а к зиме уже некоторых и перегнал в росте. Из маленького ребенка ростом «метр с кепкой», я вырос как-то быстро, до роста – один метр семьдесят сантиметров. И скажу прямо, всем тем, кто меня до этого обижал из-за моего маленького роста, я начал отдавать накопившиеся долги в виде подзатыльников и «пинков», под мягкое место. А тем, кто по привычке пытался меня унизить, быстро разбивал нос или ставил синяк под глазом. Естественно все в классе стали относиться ко мне более уважительно, отдельные, даже побаивались. Ведь когда я начинал драться, я не останавливался, пока нас не растаскивали старшие или я не забивал противника до беспамятства. Вот такой я был злой. За эту мою злость, потом, в ПТУ мне и дали кличку «Злой». Между седьмым и восьмым классом, я уже работал в колхозе наравне с мужиками. Меня уже научили, и косить сено и пахать землю плугом в конной упряжке, и быть прицепщиком на тракторе. В общем, теперь я наравне, с мужиками шел в любой наряд, даже заскирдовать сено или солому мне уже доверяли. Одним словом, был я уже настоящий помощник, как для родителей, так и для ближайших родственников. Всем, у кого не было пахаря в семье из наших родственников, я весной им пахал огород под посадку картофеля. Помогал косить сено и резать торф. Да физически я покачался прилично, конечно бицепсов не прибавилось, но стал хлесткий и жилистый, как кнут «пастушка». Закончив восьмой класс, я поехал поступать в ПТУ в город Шостка. А тут уже и медкомиссия в военкомате на призывное свидетельство подоспела. Поступил я ПТУ без проблем, тем более там было только собеседование и никаких экзаменов. Профессия моя называлась токарь-фрезеровщик. Хорошая профессия, рабочая. Вот навыки, полученные в родном колхозе, мне помогали всю мою оставшуюся жизнь.

Прикосновение к истОрии

Что творится в голове подростка, который был воспитан пожилыми родителями (которые еще помнят революцию семнадцатого года) в стране под названием СССР? Который был обучен и воспитан учителями наших советских школ, затем улицей, на которой встречались разные сверстники: от сына уголовника до сына профессора. Ох, как много там всяких мыслей таится, накапливаясь вместе с жизненным опытом, получаемым дома, в школе и на улице. Кстати, улица играла для многих главную воспитательную роль. А если учитывать, что в нашей стране в каждой семье кто-то воевал, кто-то был репрессирован, а кто-то отбывал срок за решеткой, причем не всегда справедливо, какое получалось воспитание – понятно. Вот эта улица пичкала детей информацией, обучала, как жить, как воевать, как не попадаться. И что там за чертой не важно, это черта – война или ворота лагеря. А многие из взрослых, окружающих подростков в детстве, побывали и на войне, и в плену у немцев, и в сталинских лагерях для врагов народа.

На улице было легко

На улице было легко, там не было возрастов, там не было начальников, там были все равны и откровенны. Просто одни имели большой жизненный опыт и делились им, другие слушали и перенимали его, задавая рассказчикам наивные, а порой и глупые вопросы. Всем было интересно слушать ветеранов как гражданской, так и Великой Отечественной войн, рассказывавших о боях, сражениях, опасных ситуациях, подлых поступках командиров и сослуживцев, работе «особого отдела» и работников СМЕРШ, кулаками обрабатывавших вернувшихся из плена бойцов и командиров. Не менее интересно было слушать и рассказы тех, кто прошел школу в сталинском Гулаге. Их почерневшие лица, потухшие глаза и вставные позолоченные или железные зубы невольно наводили на всех какой-то гипнотический страх и интерес одновременно.

Прикосновение к войнам

Даже не знаю, о ком сначала рассказывать: о ветеранах войны или о ветеранах ГУЛАГа? Пожалуй, сначала расскажу о ветеранах войны. Ведь они спасли не только страну, но и тех, кто сидел в тюрьме – и победа над белыми, и победа над фашистами дает ветеранам право быть всегда первыми.

Начну, пожалуй, с ветеранов гражданской войны. Теперь-то мы знаем, какая кровавая была эта гражданская война, сколько положили людей на алтарь красной победы. Но тогда все упомянутые лица были для нас героями: Щорс, Котовский, Буденный, Ворошилов. Блюхер, Чапаев, Пархоменко – да всех и не перечесть. Много было и тех, кто убивал своих братьев, отцов, сыновей и безвинных людей именем революции. Враги же наши были тогда Деникин, Махно, Врангель, Капельников и другие русские полководцы из белой гвардии, стоявшие насмерть за Россию без красных.

Вот что рассказывает ветеран и очевидец гражданской войны.

Заливные луга у реки Десна

«Дело было на Украине, Сумская область, Зноб-Новгородский район, в окрестности села Глазово, села Кривоносовка, хутора Хильчичи, села Уралово, села Очкино и города Новгород-Северска, что на берегу реки Десна.

Косят мужики сено на заливных лугах у Десны. Эта территория по Брестскому договору принадлежит немцам. Летает немецкий самолет, мужики его «аэропланом» звали. Бросает сверху листовки на украинском и русском языках, мол, нельзя здесь косить траву, немецкая это территория. Плевать хотели мужики на эти листовки, разобрали листовки по карманам на «самокрутки», бумага очень хорошего качества. Продолжают себе косить. Снова летит «аэроплан». Бросают немцы мешок. Подошли мужики к мешку, смотрят с опаской. Толкают палкой, что-то есть внутри. Развязали осторожно мешок, а в мешке «жид». Еврей, мертвый и записка при нем. Мол, мы видим, что вы народ неорганизованный, поэтому присылаем вам начальника – это они на труп намекают. Если не уберетесь, будете мертвы, как и он. Кстати – слово «жид» позже было запрещено Сталиным к произношению. Даже анекдот ходил такой: «Стоит мужик на остановке, к нему подходит второй и спрашивает, мол, что ты здесь в период сенокоса делаешь?

Мужик замялся, потом отвечает:

– Я попутку подевреиваю…

Даже слово поджидаю, боялись сказать.

Возмутились косари, матом немца покрыли и продолжают косить траву. Летит снова «аэроплан» и давай по ним из пулемета строчить, да бомбы на них кидать. Попадали мужики в траву, затаились. Улетел «аэроплан». Собрались крестьяне и решили пойти и выбить немцев из Новгород-Северска, чтобы работать не мешали. Пошли мужики по домам, по селам и давай всех зазывать на войну с немцем. В гражданскую войну у каждого винтовка была или пулемет, или наган. Собралось их видимо-невидимо, от села Глазово до села Очкино толпа идет, и счету ей нет. Все настроены на страшный бой. Подошли к реке Десна, река быстрая, широкая. Ждут мужики пока паром с того берега придет.

А в это время в Новгород-Северском у немцев паника, увидели они это огромное войско, испугались. Побросав все, стали покидать город. Первыми смылись как всегда евреи, «золотишко» с собой прихватили, понимают, что грабить будут именно их в первую очередь.

Пришел паром, и начали мужики партиями переправляться через Десну. Полдня прошло, пока все переправились. Назначили командиров, разбились по взводам, готовятся к атаке. В это время немцы по телеграфу депешу в Москву, мол, нарушается Брестский мир, войско идет на Новгород-Северск – несметное. Посылает ВЧК свой конный отряд из приграничья в Новгород-Северск разобраться, что за партизаны там объявились? Поскакал отряд, выехал на пригорок, стоят, смотрят. И правда, огромная толпа идет колоннами от реки Десна к городу, все вооружены, но без формы. Поскакал отряд к ним, чтобы разобраться и остановить это войско. Увидели ополченцы, что скачут к ним вооруженные люди на конях. Кто-то крикнул: «Казаки, порубят всех, тикай!»

И пошла по рядам паника. Все кинулись к реке, забили паром, отплыли от берега остальные, кто на лодках, кто на бревнах, кто просто вплавь поплыли обратно восвояси. Очень много народу потонуло в тот день – многие ведь не умели плавать. Так бесславно и закончился их поход на немцев», – завершает свой рассказ герой гражданской войны. Все смеются, потешно рассказывает, обхохочешься.

Второй наш сосед – ветеран Великой Отечественной войны, теперь ему слово. Он просто огромный человечище с руками силача. Его все называли Петрович и мы, кстати, тоже, хотя так и не знаем многих по имени и отчеству, о чем сейчас очень сожалеем. Так вот, Петрович служил в разведке и воевал после Сталинграда на территории Украины. Он много рассказывал о походах в тыл врага, о тренировках, о своих товарищах, о захваченных им «языках», а мы слушали, раскрыв рот. Но когда он демонстрировал нам приемы боевого самбо или метания ножей, мы просто «обалдевали», как просто и легко у него все это получалось. Связывание ремнем, палкой, веревкой, используя морские узлы, это было что-то. Мы с удовольствием подставляли свои маленькие руки для связывания. Учились сами вязать морские узлы и метать ножи. У него был особый нож, нож разведчика, он его нам показывал, давал подержать в руках и рассказывал, как и когда его применял, и как нож ему помогал в трудных ситуациях на фронте и в жизни.

Вот один из этих рассказов: «Пошли в разведку, ночь была темная, безлунная, на небе стояли тучи, как говорится, «хоть глаз коли». Но для разведчика такая погода – это просто подарок, позволяет незаметно пробраться в тыл врага и взять «языка». Такая погода всегда гарантирует успех. Вот уже и проползли, прорезав колючку. Появились легкие очертания немецких окопов. Немцы периодически пускали осветительные ракеты, и, пока ракета горела, группа разведчиков замирала и вела наблюдение за врагом. Вот разведчики увидели часового, стоящего у бруствера окопа. Он, в свою очередь, вел наблюдение за передовой, и, когда взлетала ракета, прикладывал к глазам бинокль, осматривая колючую проволоку в том секторе, который, видимо, ему указал командир. Однако, прикладывая бинокль к глазам, он временно лишал себя ближнего обзора. Также интересен тот факт, что после того, как погаснет ракета, наблюдавший в бинокль, некоторое время совершенно ничего не видит в нахлынувшей на него темноте, пока глаза вновь привыкнут к ночи.

Петрович, как опытный разведчик, знал об этом. Он достал свой нож из-за голенища сапога. Здесь он его носил всегда, потому, что такая привычка была тогда у многих разведчиков. Прицелившись, Петрович метнул его в часового в тот момент, когда погасла очередная ракета. Послышался такой хлопок, будто кто-то стукнул кулаком по спине, и хрипящий стон, а вместе с ним и легкий шелест сползающего в окоп тела. Разведчики молниеносным броском заскочили в укрытие окопа и, разглядев в темноте раненного часового, вытащили второй нож и быстро добили его, чтобы очнувшись, не наделал шума. Тело часового затащили в ответвление траншеи и тихонько пошли вдоль окопа, выставив за собой охрану.

Впереди показался немецкий блиндаж, откуда доносился легкий храп. Немецкие солдаты спали на шинелях, как и наши бойцы, а вот немецкие офицеры спали отдельно на специальных матрасах. По этим матрасам, оказывается, и распознавали разведчики, кого надо брать в «языки». Привычным движением Петрович зажал рот немцу, второй разведчик схватил его за ноги, и одним рывком они быстро вынесли еще спящее тело из блиндажа. На свежем воздухе Петрович слегка стукнул немца по голове и уже спокойно заткнул ему в рот кляп, связал руки и ноги. Замотав пленника в плащ-палатку, бойцы вернулись к выставленному охранению. Выбравшись из окопа, поползли на свои позиции. Вот уже проползли колючку и подползают к нашим окопам. А там, толи наш часовой уснул, то ли ему что-то почудилось спросонья, но он вдруг начал стрелять из пулемета по разведчикам. Немцы, видимо, тоже проснулись, увидев, что один убит, а офицера нет, открыли огонь по направлению стрельбы нашего пулеметчика. Попав под двойной огонь, своих пулеметов и немецких, Петрович прикрыл своим телом захваченного языка и не шевелился, уповая на везение и Господа Бога. Но вот, видимо, разобрались, что к чему, потому что стрельба с нашей стороны прекратилась. Был слышен отборный мат командира роты, что, мол, если не дай Бог кого ранили или убили, то всё – трибунал. Как же яростно орал командир на дежурившего пулеметчика – слова не для печати. Пользуясь затишьем, разведчики рванули в свои окопы, затащив туда и немца. Немец, как оказалось, все еще был без сознания. Толи Петрович его стукнул сильно, толи придавил случайно, когда закрывал от пуль. Прибежал санитар, сунул нашатырь немцу под нос, потер ему виски, потрогал пульс и успокоил разведчиков, мол, вообще-то должен выжить. И когда фашистский офицер очнулся и начал бормотать что-то на своем родном языке, Петрович расслабился. Сразу почувствовал что-то мокрое на правой ноге, но боли не было. «Наверно, в лужу попал», – подумал он. Встал и пошел в землянку, сев у «буржуйки», снял сапог и увидел окровавленную портянку, а затем почувствовал сильную боль в ноге – пуля прошла по касательной и пробила только мышцы голени. Это было сотое задание, выполненное мной, и первое ранение на фронте», – завершил свой рассказ Петрович».

Мы, рожденные в пятидесятые годы, были очень близко от времени, о котором он рассказывал. Нам казалось, что это было вчера, а Петрович рассказывал так, будто он только, что пришел из боя и сел с нами покурить и отдохнуть. Замечу, все фронтовики тогда ходили в гимнастерках и носили на них боевые ордена, медали и колодочки о ранениях желтого и красного цвета. Красные, означают легкое ранение. Желтые – тяжёлое. У Петровича таких колодочек было три, две красных и одна желтая. Мы трогали медали и ордена, читали на них надписи. Это было прикосновение к той страшной трагедии, которая прогремела по нашей стране и Европе. Два ордена Красной звезды, Орден Славы третьей и второй степени, медали «За отвагу», за взятие Праги, Будапешта, Берлина – красноречиво показывали пройденный Петровичем путь от Сталинграда до Берлина. Мы гордились нашим Петровичем и всеми нашими ветеранами и ненавидели фашистов. Даже играя в «войну» трудно было найти желающего на роль немца. Немцами назначали тех, кто был новичком в нашей компании, или тех, кто провинился по какому-либо поводу. Да, мы играли в войну и повторяли подвиги Петровича и тысяч других ветеранов, о которых мы смотрели кино, читали книги и слышали из рассказов фронтовиков. Но рядом жили еще одни «фронтовички», которые, будучи в плену, становились полицаями у немцев. Отсидев присужденный им законом срок, узники возвратились домой. Мне казалось, что это не справедливо, почему полицаев не расстреляли, почему они живут среди нас и работают с нашими родителями? Это было непонятно для меня и других пацанов, чьи отцы и деды воевали с фашистами и погибали за Родину. Дети этих полицаев всегда были обделены нашим вниманием, никто с ними не дружил. Так, общались в школе, здоровались, но в игры свои не приглашали. А когда подходило празднование Дня Победы девятого мая. Ветераны, выпив лишку, всегда сгоняли свою злость на бывших полицаях. Бывало, что словесные оскорбления переходили и в рукоприкладство. Между прочим, милиция этому не препятствовала, уважая тот праведный гнев ветеранов, накопившийся за годы войны. Затем хмель проходил, все выпивали «мировую», и жизнь шла дальше. Потом мне мать рассказывала, что те полицаи, которые вернулись из тюрьмы, никого не убивали, а просто работали у немцев и пили самогон, даже иногда помогали людям избежать угона детей в Германию. Тех же, кто убивал местных жителей или наших бойцов, расстреляли на месте, по закону военного времени.

Вот пишу все это спустя пятьдесят с лишним лет, а будто бы вчера сидел на лавочке и, раскрыв рот, слушал рассказы ветеранов.

Запах зоны

Вторая категория рассказчиков, которая занимала больше свободного времени нашего детства, поскольку они, как правило, нигде не работали или, работали на таких работах, которые были по времени отброшены на утро и вечер, а то и ночь. К примеру, дворник или сторож стадиона, а вообще бывшим осужденным на работу было устроиться тяжело. Они быстрее других спивались или возвращались к своему преступному ремеслу, уходили на вторую, третью и так далее ходки. Летом они на улицу выходили в майках, черных штанах, сапогах и обязательно в кепке. Почему именно так они ходили летом, я не понял, но думаю, им так было удобно. Они могли всем предъявить свои наколки на теле, означающие их иерархию в воровском мире и свои воровские подвиги. Вот кепка – я думаю – это тоже воровской атрибут. Как у ветеранов об орденах и медалях, мы расспрашивали у них, что означает та или иная наколка на пальцах, кистях, плечах, груди, спине. У многих из них на груди в районе сердца, был наколот профиль Ленина, Сталина, на плечах замысловатые звезды как у генералов дореволюционных времен, купола церквей, всякие звери с оскалом, змеи, пауки – вообще картинная галерея. Многое из того, что они рассказывали, до этих пор осталось в моей памяти и даже сослужило как ни странно положительную роль в воспитании не только нас, но и моих будущих учеников.

Они могли всем предъявить свои наколки на теле, означающие их иерархию в воровском мире и свои воровские подвиги.

«Слушай сюда пацаны, – начинал свой рассказ Мирон – если выколот перстень с пятью горизонтальными рисками. Четыре по углам и одна в центре, означает – первая ходка.

Первая ходка

Наколка перстня с решёткой в правом верхнем углу и затемненный левый нижний, противолежащий угол, означает – позор ментам, привет Кентам.

Привет Кентам, позор ментам.

Перстень с затемненным правым верхним углом и нижним левым, противолежащим углом, означает – дорога в зону.

Дорога в зону.

Перстень с наколками на чистом квадрате слева зубчики, означает – заслуги перед уголовным миром (количество зубьев совпадает с количеством заслуг).

Заслуги перед уголовным миром.

Перстень с наколкой в виде ромба с затемненными верхним левым и нижним правым, противолежащим треугольниками, означает – лидер.

Лидер.

Христианский крест, в кругу – склонен к садизму, насилию, неисправим.

Неисправим.

Паук – наркоман. Змея с мечем, на фоне решетки – законченный садист. Сердце на фоне решетки, проколотое мечем – насильник. Но эти наколки можно делать только тогда, когда авторитеты признали твои заслуги, и ты получил добро на очередную наколку. За незаслуженные наколки наказание было суровым, плоть до смертельного исхода».

Многое еще всякого нам рассказывал ветеран зоны. Что-то осталось в памяти, что-то забылось. Но первые уроки, как входить в «хату» (камеру) – к кому обращаться при входе в «хату». Не плевать в «хате» на пол, на любые действия спрашивать добро у старшего по «хате». Но не того, что назначили «вертухаи» (охрана), а посаженного авторитетным вором в законе (смотрящего), того кто «хату» держит.

«Вот, к примеру, заводят тебя в „хату“ ты должен остановиться у двери и ждать пока, кто-то из шестерок бросить к твоим ногам полотенце. Ты вытираешь краги (ботинки) о полотенце и полотенце бросаешь к параше. Только после этой процедуры проходишь в „хату“ снимаешь кепку и приветствуешь братву. Затем спрашиваешь, кто держит „хату“ тебе показывают его. Ты подходишь к нему и спрашиваешь, где твое место в камере, при этом никому не подаешь сам и не пожимаешь протянутые руки, пока не узнал, кто есть, кто в этой камере. Получив свое место, бросаешь туда свои вещи и поставляешься. Все, что у тебя есть, из еды, отдаешь старшему, а он уже решит, что кому. Затем ты расскажешь всем, кто ты и какое у тебя „погоняло“ (кличка), по какой статье замели. Что шьют, и кого из авторитетов знаешь, были ли ранее ходки и по каким статьям. Это делается вполне формально поскольку, о каждом прибывающем в зону уже приходит весточка, и если ты будешь говорить не то, что было в „маляве“ (записке), можешь иметь неприятности. После знакомства будут поступать предложения, если ты конечно новичок, и у тебя первая ходка, „прописаться“. Что практически означает добровольно подвергнуться избиению и не заплакать, не заныть до конца избиения, какое бы оно не было жестокое. Если есть хоть какая-то возможность избежать этого, надо избежать. Надо сразу себя поставить жестко, чтобы ни у кого не появилось сомнения, что ты его „грохнешь“, если он хоть пальцем прикоснется к тебе. Смог поставить так себя, будешь уважаемый, не сможешь – терпи „прописку“. Но не дай тебе бог заныть или заплакать от боли, могут и забить до инвалидности. Или по решению старшего „опустить“ и отправить под нары к параше в „петушиные“ места. Ни в коем случае не сотрудничать с администрацией иначе братки сразу посадят на перо или „опустив“ „вздернут“ (повесят). А потом всей толпой скажут охране, что вздернулся сам. Но все же стукачей в каждой камере, как твари по паре. Точно так же и среди охраны лояльных к зекам полно, а особенно в тех зонах, где преимущество на стороне воровского клана. Не доверяй никому, и себе доверяй только раз в год. Не болтай о том, о чем не спрашивают, не предъявляй никому обвинений – без веских доказательств. Нет доказательств, руби топором, ножом пальцы, руку, в качестве подтверждения своей правоты. Иначе приговор один – на перо, а без пальцев или руки можно прожить. Играй в карты только на то, что есть у тебя в карманах, а дальше начинается рабство. А из рабства два пути либо на тот свет, либо на добавление срока вплоть до расстрела. Ведь карточный долг свят для зеков и за долг, скажут убить – будешь убивать, скажут отдать жену – отдашь, а убив, ты прибавляешь себе срок. В те времена в СССР была по многим статьям смертная казнь».

Все эти рассказы приучали нас к соблюдению воровского закона, который оказывается, нигде не описан, а передается из уст в уста. Знают его только воры в законе. Все эти рассказы открывали нам еще один срез общества, и нам было от этих рассказов немного страшно, немного неуютно, ибо каждый представлял себе, как он поведет себя в тюрьме, как будет терпеть все это там, за колючкой. И мы понимали, что пока не были готовы к этому испытанию, поэтому в игры про тюрьму не играли. Однако ветеран зоны по кличке «Бритва», а знали его Мирон, учил нас и иному ремеслу, например, начинал он с мелочей. Как тетрадкой вытащить ручку из кармана «лопуха». Взмах тетрадкой снизу – вверх вдоль кармана одежды, где лежит ручка, и обложка тетради цепляет за держатель ручки, извлекает ручку из кармана. Почему-то Мирон выбрал именно нас с моим другом Петей, я не знаю. Но он сказал, что у нас есть что-то такое, что говорит о наших больших способностях в таком деле. А может это, был ловкий тактический ход, похвалить нас для большего энтузиазма? Но не прошло и полгода, как я уже свободно тащил кошелек из любой сумки. Открывал любые замки того периода. Второй этап, это обучение залазить в форточки на первом или втором этаже. Тут было сложней, но и эту науку мы освоили быстро, а тренировался я на собственной форточке. Забрался на подоконник, удерживаясь за выступы рамы окна, просунул голову в форточку, подпрыгнул и завис животом на нижней части рамы форточки, затем развернулся на спину, ухватился за верхние выступы рамы внутри комнаты и подтянувшись, ты уже внутри. Ключи для амбарных замков мы делали из старой гильзы от автомата или винтовки, вставляешь в гильзу гвоздь, величиной со стержень внутри замочной скважины, затем расклепываешь гильзу вокруг гвоздя и остается только напильником вырезать нужную бородку и ключ готов. Сколько мы вытащили ручек, сколько посетили форточек и сколько вскрыли замков, история умалчивает. Но, однажды забравшись в тир, мы попались. Какой-то бдительный гражданин засек нас и позвал милицию. Нас взяли, когда мы выбирались обратно. Я почему-то сразу представился по фамилии Белоногов Ваня, хотя меня звали совсем иначе. Ну не буду описывать, как нас там допрашивали, как прочитали в моем дневнике, мою настоящую фамилию. Все пытали, кто нас научил, кто нас послал? Да кто им скажет, после такого нравоучения Мирона. Но закончилось все это направлением меня в школу интернат в городе Крымск, Краснодарского края, как трудновоспитуемого. Первый жизненный урок, надо ставить кого-то на стреме, как учил Мирон, а мы лопухнулись, на стреме никого не поставили, вот нас и замели. Но все эти навыки мне помогли в жизни, когда я пошел по военной стезе в войсках КГБ. Для выполнения тех или иных заданий, эти навыки были просто бесценны.

Интернат

Те, кто был в шестидесятые годы в интернате, меня поймут, и не будет принимать мой рассказ за сказочные былины. Привезли меня в школу-интернат перед Новым годом, завели в большой холл учебного корпуса, в центре которого стояла огромная елка, украшенная разноцветными шарами и игрушками. По всей площади елки сверкали маленькие лампочки, мигая разноцветными огоньками, я стоял как вкопанный и не мог оторваться от этой сказочной красоты. Такого я не видел даже в самом волшебном сне.

Школа-интернат и ёлка

Но меня увели в кабинет директора, где прошла документальная процедура моего оформления в государственное учреждение закрытого типа. Пройдя медосмотр и помывшись в душе, я переоделся в новенькую, сшитую по моему размеру, ученическую форму с ремнем и кирзовыми сапогами. На ремне была сверкающая бляха с двумя скрещенными ветками, а в центре звезда, в серпе и молоте. Одежда напоминала одновременно форму зеков и военных, только цвета темно-синего. Посмотревшись в зеркало, я просто не узнал себя, только бледное лицо напоминало о моей прежней жизни. Меня отвели в класс, первый «г». Занятия уже шли и меня тихонько усадили за свободную парту. Был урок по Родной речи. У меня учебников еще не было, и я сидел, слушал, что говорит учитель. Один из учеников предложил пересадить меня к нему, чтобы я мог читать учебник, который у него есть. Учитель согласился, и я пересел. На перемене мы познакомились, парня звали Ваня Волков. Затем я познакомился и с другими ребятами, но вскользь, как обычно знакомятся с новичками – без особого доверия. Меня быстро научили сидеть на уроках тихо и не шевелиться, не баловаться, не говорить без разрешения. При этом применяли длинную линейку или указку, которая плотно прилегала к моим рукам или моему затылку. И вот я уже на занятиях стал очень внимательным и прилежным учеником. Получал по всем предметам, кроме чистописания, одни пятерки. Чистописание как-то не давалось. Всё выходили неровные палочки, черточки, кружочки. Хотя через некоторое время и по этому предмету я получил пятерку. Однако, учеба – это только часть времени, и чаще всего учеба проходила всегда спокойно. На полдник нам приносили кефир с булочкой прямо в класс, что для меня было приятным сюрпризом. Но после занятий и обеда мы уходили в общежитие, а там была уже иная интернатская жизнь.

Мы, как первоклашки, почему-то находились на четвертом этаже общежития, а поскольку лифта тогда не было, по лестнице заходили на свой этаж. Это было весьма утомительно для нас – малышей. Придя в общежитие, мы попадали в руки нашего воспитателя, который уже до моего прибытия получил от детей кличку «тиран». Поскольку я еще не сталкивался с ним на узкой дорожке, то не знал почему. Наши спальни располагались справа и слева от большого холла, где проводились все игровые и воспитательные мероприятия с нами. Справа от холла было два спальных помещения мальчиков, где находилась и моя кровать, а слева от холла было два спальных помещения девочек. Днем нас еще как-то неохотно, но пускали в спальню к девочкам, и можно было посмотреть, как заправлены их постели, как хранятся туалетные принадлежности на прикроватных тумбочках и какие игрушки разрешено иметь. Можно было спокойно посидеть на табуретках и поговорить с девчонками без присутствия воспитателя. Но в вечерние часы и ночью нас к ним не пускали. К этому времени я уже подружился не только с Ваней, но и с девочкой Аней, помню только ее имя и два белых бантика в косичках, и еще силуэт в школьной форме, коричневого цвета с белым передником. Я не любил коллективные игры и массовые развлечения и, уединяясь с Ваней и Аней, рассказывал им сказки. Те сказки, которые рассказывали когда-то мне родители, а потом начал и сам придумывать сказки, былины и всякие страшные истории про всяких чудовищ. Слава про мои сказки вскоре прокатилась по нашим «спальникам» (так мы называли наше общежитие), и к нам начали присоединяться многие ребята из параллельных классов. Порою собирались в спальне целыми классами и слушали, что я рассказываю. Некоторые мои сказки просили рассказать еще раз. Так продолжалось до тех пор, пока воспитатель не заметил, что уже больше учеников находятся в спальном помещении, а меньше в холле для игр. И тут настал мой черед познакомиться поближе с нашим «тираном». Зайдя в спальное помещение, он дал команду всем выйти в холл, а меня, взяв за ухо, повел в комнату воспитателей, там было их по одному на каждый класс, то есть шесть человек. Как он меня только не обзывал, а главное, он говорил, что из таких идиотов, как я, вырастают именно бунтари и изменники Родины. Я так и не понял, чем я провинился и что плохого в том, что я рассказываю сказки своим товарищам? Но на первый раз мне повезло, может еще и потому, что я по привычке молчал и не спорил с «тираном». Так или иначе, но все обошлось внушением и красным правым ухом от руки воспитателя.

Было у нас еще одно интересное занятие – это просмотр диафильмов, ведь телевизоров и иной аудио – или видеоаппаратуры у нас тогда тоже не было, было только радио, да и то его включали, когда воспитатель разрешит. А не было ничего, потому, что этого еще не изобрели. Но для нас не это было главным, а то, что для просмотра диафильмов нужно было выключать свет, а значит, мы могли потихоньку смыться до конца диафильма и пообщаться отдельно от толпы. Диафильмы нам крутил сам воспитатель и сам же читал титры под картинками, иногда доверяя это девчонкам, которые хорошо читали и имели громкий голос.

Был у нас талисман – игрушка Ванька-встанька, с музыкой внутри. Но его у нас постоянно воровали другие школьники из старших классов (второго или третьего). Мы, собравшись толпой из самых отчаянных одноклассников, ходили отбивать этот талисман. Руководил нами Гена, он считался самым сильным и самим задиристым, его все немного побаивались. Но один случай положил конец его руководству. Однажды, уже не помню, за что, но он разозлился на меня и погнался за мной. Забежав за здание, а это было на улице, я поскользнулся и упал, он догнал меня и начал бить по спине кулаками. Я сначала испугался, но, почувствовав, что удары его не приносят мне никакой боли, встал и дал ему кулаком в челюсть, как учил нас фронтовик-разведчик Петрович. Гена упал как подкошенный и начал плакать, я ему сказал, что больше он не главарь и, плюнув на его форму, пошел в общежитие.

С тех пор все походы и вылазки возглавлял я, а помогал мне в этом все тот же Ваня Волков. Ох и отчаянный же он был парень, выдумщик еще больше меня. Надо нам смыться из общежития, он вставляет две иголки в розетку и замыкает их металлической частью ручки, удерживая её за деревянную часть. Были тогда такие перьевые ручки. Естественно, происходило короткое замыкание, сгорали предохранители, свет гас. Пока приходил электрик, менял пробки, мы смывались и успевали проводить свои акции по возврату талисмана или по наказанию тех, кто на нас стучал, а были и такие. Без драк не обходилось, мой немалый опыт в драках приносил плоды и к нам стали уважительно относиться и второклассники, и даже третьеклассники. Но вот однажды Ваню поймал с поличным наш воспитатель, когда он в очередной раз хотел сделать короткое замыкание. Притащил его «тиран» за ухо в холл и приказал нам построиться в две шеренги и повернуться лицом друг к другу. Затем он рассказал все, что думал о Ване. Рассказал все то, что ждет Ваню и таких преступников как Ваня в будущем, употребляя при этом совсем нелитературные выражения. После словесной процедуры воспитания он приказал нам снять ремни и закрутить их на руку так, чтобы бляхи были на конце ремня. Затем провел Ваню между строем. Приказывал нам бить его этими бляхами по спине. Мы были напуганы и со страху били, но старались бить не сильно. Но некоторые, кто был на Ваню зол, били изо всей силы. В конце строя у Вани подкосились ноги, но он не плакал и не стонал, молча переносил это наказание, что для нас стало хорошим уроком на всю жизнь. Когда закончилось публичное наказание, «тиран» спросил Ваню, мол, теперь тебе понятно, как себя вести? Ваня ответил легкой улыбкой и кивком головы. После всего этого он улыбался. Вот была сила воли. Он бы точно в тюрьме выдержал, да и на войне тоже.

Теперь пора сказать и о питании. Кормили нас четыре раза в день: завтрак, полдник, обед, ужин, но меню почему-то было скудным и однообразным. Завтрак состоял из ненавистного мне винегрета и глазуньи. Затем чай с булочкой и все это каждый день. Не менялся ассортимент завтрака ни зимой, ни летом. Обед включал в себя суп или борщ, котлета с гарниром из макарон или картошки, компот – и это меню тоже было неизменно. К тому же, маловато для растущего детского организма. Ужин, честно скажу, уже не помню, похоже давали то, что оставалось от завтрака и обеда. Голод не тетка, многие пытались вынести из столовой хотя бы кусок хлеба, которого давали сколько пожелаешь. Но вот выносить из столовой еду, которую не скушал, запрещали. На выходе стояли старшеклассники из девятых или десятых классов и обшаривали наши карманы. У кого находили хлеб или булочку, отбирали, а взамен давали подзатыльники. Однако, я прятал хлеб в голенище сапога, поэтому мой хлеб не находили. Затем, уже собравшись где-нибудь в укромном месте, мы съедали этот вкуснейший черный хлебушек. Это было самое вкусное из всего того, что я там ел, по крайней мере, мне тогда так казалось. Но плохое питание и большие физические нагрузки от учебы и подъема на четвертый этаж по лестнице подкосили мое здоровье. Однажды, идя по лестнице, я потерял сознание. Меня отправили во внутреннюю больницу и тот отсек, куда меня поместили, назывался почему-то изолятор. Я смеялся, «Ну, блин, как на зоне». Проверив мое состояние и сделав анализы, врач мне назначил гемоглобин и усиленное питание: манку с маслом. Гемоглобин мне нравился: несмотря на то, что он был жидким и тягучим, он был сладким. Неделю я пролежал в изоляторе, потом меня выписали. Просто я, видимо, рос, и мой организм требовал больше витаминов и более калорийное питание. Зато после этого случая пришла проверка и выяснила, что повара воровали мясо и вообще нам давали очень уж маленькие порции. Тогда времена были суровые, поэтому шеф-повара за это посадили. Нас начали кормить очень даже хорошо.

Так и протекала моя жизнь и учеба в интернате до тех пор, пока не пришло время расставаться и с ним. Мои родители решили переехать в другую местность и, забрав меня из интерната, увезли с собой из Краснодарского края. Но память о времени, проведенном в интернате города Крымск, я уже не забуду до самой смерти.

Наши родословные

Хочу рассказать о матери и ее родословной. Мой дед по материнской линии Майданник Мирон Остапович, родился в 1873 году, еще задолго до революции 1917 года.

Был настоящий земледелец и труженик. Трудился не покладая рук на своей земле, доставшейся ему по наследству от родителей. Нет, помещиком он не был, на своих десяти гектарах земли он трудился сам, со своими родственниками. Когда подросли дети, то и с детьми. Батраков он не нанимал, управлялись сами. Построил ветряную мельницу, на реке построил водяную мельницу, которую выписал из Америки. Наряду с выращиванием сельхозпродукции и выращиванием крупного рогатого скота, занимался помолом муки. Хозяйство было большое. Восемь лошадей, двенадцать коров, пятьдесят овец, ну а гусей, уток, индеек, кур – да кто их тогда считал. На его мельницы приезжали со всей округи. Поскольку только его мельницы разделяли муку на высший сорт, первый сорт и грубый помол. Оборудование все-таки импортное. Для бедняков он делал помол бесплатно, понимая их тяжкую долю. Для вдов с детьми из своего села всегда давал на зиму по мешку своей муки. А вот пьянствующих и бездельников он ненавидел. Гнал их в шею, когда приходили к нему клянчить денег или муки. Но вот пришла революция 1917 года. Большевики захватили власть в России. Те бездельники и пьяницы, которых он гнал в шею, стали теперь властью. Пока шла гражданская война моего деда не трогали, всё-таки он помогал бедноте, да и Красной армии поставлял продовольствие. Но вот пришло время, когда голодранцам дали волю на раскулачивание. Однако долго не трогали моего деда. Поскольку он при создании колхозов отдал туда часть лошадей и коров. Да и хлеб поставлял исправно по продразверстке. Но пришел Ленинский указ об окончательном раскулачивании, и игра деда как он говорил: «В поддавки с властью» ему не помогла. Сначала отобрали мельницы. Затем конфисковали весь скот, оставив одну лошадь и по корове на семь. Мой дед понял, что власть эта гнилая и быстро выдал замуж своих дочерей за середняков, отдав им все, что положено для хозяйства и в придачу по чугунку золотых царских червонцев, а это целое состояние, по тем временам. Не успел, да и не захотел он уехать с сыновьями из России, хотя ему многие это советовали. И в 1922 году был арестован вместе с его сыновьями, как кулак и «мироед». Конфисковали все его имущество и отправили в «Соловецкий лагерь». Там он и умер в 1933 году.

Его жена (моя бабушка) Прасковья Корнеевна родилась в 1871 году, умерла в 1929 году в период раскулачивания от инфаркта, как тогда говорили (от разрыва сердца) не выдержала ареста мужа и сыновей, изъятия нажитого непосильным трудом имущества большевиками. Её не арестовали потому, что она не была расписана в ЗАГСЕ со своим мужем, а лишь повенчана в церкви, что большевики не признавали за брак.

Но их сыновья и дочери продолжали жить. Старший сын Стефан – 1899 года рождения, после начала войны 1941 года ушел на фронт, воевал в штрафной роте, а после ранения получил реабилитацию, вернувшись с войны жил еще долго. Умер он в 1957 году, когда ему исполнилось пятьдесят шесть лет. Пережитое, да и ранение сделали свое дело.

Старшая дочь Устинья – 1901 года рождения, вышла замуж родила двух сыновей и двух дочерей. Её муж Минко ушел на фронт и там погиб. Моя тетка Устинья испытала все тяжесть вдовьей жизни и жизнь при немецкой оккупации. Но детей подняла. Сыновья были угнаны в Германию на рабский труд. В последний год войны их освободила Красная армия, и они добровольцами ушли на фронт. Вернулись домой после Победы в 1945 году. Петр работал завучем в школе, Вячеслав работал в колхозе. Старшая их сестра Надежда уехала из села. Младшая их сестра Нина, тоже работала завучем в школе, как и Петр.

Средняя из дочерей Галина – 1903 года рождения, вышла замуж за Хоба – Козенок Терентия. Дядя Терех, так его все называли, быстро развернулся в торговле и в период «НЭП» стал зажиточным торговцем. За это его и его жену Галину, после отмены «НЭП» снова преследовало НКВД. А у них на руках уже были сын и две дочери. Скрывались они по родственникам и знакомым, проедая все то, что было нажито. Но вот грянула война и преследование прекратилось. Дядя Терех ушел на фронт. После окончания войны вернулся домой живой. Жили они долго и счастливо. Дядя Терех умер в 1976 году, Тетя умерла в 1982 году. Их дети жили в селе. Нина работала в магазине. Вера в родном колхозе. Сын уехал из села, лишь иногда приезжал проведывать родителей.

Средний сын Иван 1907 – года рождения, как и старший брат, Стефан, воевал в штрафной роте, получил ранение и реабилитацию, дошел до Берлина. Но восьмого мая 1945 года попал под огонь снайпера и умер от ран. Его сыновья тоже воевали, Василий был танкист, горел в танке, получил контузию. Владимир – подводник, дослужился до командира подводной лодки, капитан первого ранга, живет в Североморске.

Младший сын Андрей – 1910 года рождения, как и его братья, воевал в штрафной роте, получил ранение, был реабилитирован. Погиб в 1943 году при штурме очередного немецкого укрепления. Где его могилка никто так и не знает.

Младшая дочь Евфимия – 1913 года рождения, вышла замуж последней, за местного бедняка. Он ушел в Красную армию и там погиб. Богатство Евфимии, как я ранее упоминал, чугунок золотых царских червонцев, свекор забрал, а ее после смерти сына, выгнал из дома. Родня скинулась, и купили ей хату, где она и жила до замужества с моим будущим отцом.

Вспоминаю все это я из рассказов моей матери и моих любимых тетушек. Кстати они все были набожные и мне привили веру в Бога. И за что им любить советскую власть? Я не понимаю. Но Родину они свою любили – это уж точно.

Наше родословное дерево

По рассказам моего отца наша родословная идет от Запорожских вольных казаков, которые не захотели ходить под «Речью Посполита» и причисляли себя к Русскому воинству. Почти вся территория нынешней Украины, куда и входила «Запорожская сечь», называлась Малая Русь, а проживающий там народ называли «малороссы». Мы все по истории помним «Переясловскую Раду», когда Малая Русь была присоединена к России и Запорожские казаки присягнули Российскому престолу. Во времена Пугачевской смуты, Екатерина вторая, боясь, что Запорожцы поддержат восстание, расформировала «Запорожскую сечь» и часть из казаков переселила на Кубань, образовав Кубанское казачество. Когда мои родители жили в Краснодарском крае, Крымском районе, станице Варениковской, по улице Тельмана номер 102, я ходил в первый класс и помню, как отец мне рассказывал историю нашего рода. Но тогда было не модно, а порой и опасно оглашать свою родословную и со временем многие забыли, откуда их корни. Но в нашем, как мне стало известно, казачьем роду были и кровосмешения. Дед, отец моего отца, проводил расследование, по заданию казачьего атамана, очередную кражу лошадей и вышел на цыганский табор, которыми тогда пестрила Кубань. Отбив лошадей, он украл полюбившуюся ему молодую цыганку, которая в дальнейшем стала его женой и родила ему четверых сыновей.

Мой отец Мирон Андреевич – 1904 года рождения, совсем из другого роду-племени, чем моя мать. Бедный крестьянский сын. Хотя дед мой Роговой Андрей Афанасьевич – 1864 года рождения, как я уже упоминал, был родом из запорожских казаков.

Моя бабушка Евдокия Назаровна – 1862 года рождения, мать моего отца. Была украдена дедом из цыганского табора. Скрывались они с дедом от преследования цыган, пока не родила двоих сыновей. По цыганскому обычаю, после рождения двух сыновей преследование и месть прекращаются. Однако с казачеством ему пришлось покончить. Переехав в село Глазово, где жили их родственники и стали простые крестьяне.

Старший из братьев моего отца был Григорий – 1896 года рождения вначале рядовой лейб-гвардии Измайловского полка. В период первой мировой войны проявил личное мужество, был награжден четырьмя Георгиевскими крестами. Золотой крест, погоны прапорщика, сто золотых червонцев и дворянское звание, ему вручал лично царь, Николай – II. В 1916 году при следовании в отпуск был ограблен и убит в городе Новгород-Северском.

Средний брат Фока – 1902 года рождения был заслуженный картограф. Имел правительственные награды. Его картами пользовались в период Великой Отечественной войны и до нынешних времен. Офицер запаса, проживал в городе Пушкино, Московской области. Заведовал архивом КГБ. Умер в 1979 году.

Про брата моего отца Кирилла, я почти ничего не знаю, когда родился, когда умер, нет таких данных.

Мой отец – это загадочная личность. Закончил он четыре класса церковно-приходской школы. Но писал красивым каллиграфическим почерком и без единой грамматической ошибки. Женился он на моей матери, будучи вдовцом и на руках имел двух дочерей, приемную дочь Александру и родную дочь Ульяну. Моя мать вышла за него замуж и родила ему мою старшую сестру Татьяну, ну и затем меня. Кем только мой отец не работал. Налоговым инспектором, председателем поселкового совета, секретарем поселкового совета, заведующим магазином, статистом, путеобходчиком. Поколесил он по СССР в поисках лучшей жизни, но вернулся в родное село Глазово. Такая у него была манера. Молча собирается и никому ничего не сказав, уезжает. Затем приходит письмо из станицы Варениковской, Краснодарского края. «Привет жена, нашел благодатное место, продавай дом собирай детей и приезжай». Далее адрес куда приезжать. Вот так он побывал в Херсонской области, где родился я. Затем на Кубани, затем в Сумской области, затем в Кустанайской области. Да сколько их было переездов уже и не помню. В одну их своих еще ранних поездок, когда еще был не женат, попал он в Донбасс. Устроился работать на шахту, учеником шахтера. Попал под завал, ему ампутировали ногу. Стал инвалидом труда второй группы. Хотя среди народа ходили слухи, что он на одной из станций попал под поезд, но история об этом умалчивает. Однажды он в одной из поездок попал на стройку «Беломора – Балтийского» канал. НКВД делало рейды по поездам и всех, кто ехал без документов (а тогда все ездили без документов) снимало с поезда и на стройку века. Затем, писали запрос, по указанному задержанным им адресу. Пока запрос шел туда, а затем обратно, люди вкалывали на строительстве канала за еду. Хитро было придумано властью. Да и не спешили власти посылать запросы по адресам, не выгодно им было это. А мой отец был, как я уже писал грамотный человек. Поскольку он был инвалид, тачки таскать его не заставляли. Он вел учет трудодней и смазывал тачки, чтобы те не скрипели. Пользуясь тем, что он грамотный все шли к нему, и он сам посылал запросы в те адреса, что давали люди. Ответы стали приходить быстро и людей отпускали. Но там трудились и заключенные, у них были самые труднопроходимые места стройки, конвой с винтовками и пулеметами на вышках. Однако они умудрялись передавать отцу записки с просьбой написать жалобу или ходатайство о пересмотре дела, как незаконно осужденные. Многих мой отец тогда вытащил на свободу. Предъявляя в письменном виде их алиби на момент выдуманного властями преступления. Его все заключенные зазывали не иначе как «пахан». Многое он мне рассказывал и про это, и про гражданскую войну, про немецкую оккупацию, про нашу советскую власть. Много из этого я описал в своих рассказах. Вот такие у меня были предки.

Когда настал мой черед служить, я выбрал пограничные войска, видимо все же гены брали свое, и меня тянуло на границу. Я дослужился до капитана, у моего командования на больше, не хватило терпения, уж больно я был правдолюбцем и вступал в схватку с бюрократической армейской машиной, защищая своих подчиненных от их произвола. Сотни бойцов, прошедших обучения, воспитание и службу у меня в подчинении, все живые и здоровые вернулись домой, и это я всегда считал главной своей заслугой перед народом и Родиной, которую в Беловежской пуще у меня украл Борис Ельцин.

Юность

Все началось с первого сентября одна тысяча девятьсот семидесятого года, когда мы собрались во дворе ПТУ №3 на линейку, посвященную началу учебного года. Выступил перед нами директор училища Чепур, другие преподаватели, старшие ученики, рабочие с завода и родители. Затем нас развели по группам, и мы пошли на занятия. На перерывах мы выходили во двор, и кто-то бежал за угол здания покурить, кто в соседний магазин за пряниками, а я к девчатам. Понравилась мне одна, такая миниатюрная, рыжая бестия. Ну, такая она была неспокойная, такая подвижная, ну настоящий огонь, как потом, оказалось, звали ее Надежда, фамилия Клочкова. Я познакомился с ней чуть позже, а пока просто наблюдал за ней и любовался ею. С девчонками, я быстро нашел общий язык, рассказывал им анекдоты, читал стихи, литературный кружок в школе сыграл здесь положительную роль. Но, однажды, за чтениями стихов, застала меня, наша, воспитательница. И тут же записала меня в художественную самодеятельность, как чтеца стихов. Так до окончания ПТУ я и читал стихи на всех праздниках и на всех концертах. И вот тут-то у меня снова прорезался, как и у всех влюбленных, дар стихоплетства. Написал я стихотворение для Надежды, через свою знакомую односельчанку Вожик Свету, подарил ей этот стих. После этого мы начали встречаться. Вот отрывок из этого стихотворения.

Но Надежда была моей первой в училище, но не последней девушкой. Встречались, целовались, обнимались, вздыхали при луне и расстались друзьями. Влюбился в жгучую цыганку Маю, колол к ней клинья, бегал за ней, делал комплименты, не давал ей нигде прохода, но не сложилось. Следующей была Аня, такая высокая стройная девушка, но немного ограничена, особенно на учебу. Помогал я ей в учебе, и мы начали встречаться, обнимались, целовались, вздыхали при луне и вновь, как и с Надей, расстались друзьями. Потом я уже не помню, кто была следующая девушка, но вот я познакомился с местным жителем, его звали Юра. Он работал на заводе, где мы проходили практику от ПТУ. Юра пригласил меня в свою компанию, а там была девушка, Ященко Валентина, его соседка. Вот мы с ней и начали встречаться. Вроде у нас все было серьезно, но как потом оказалось, конец нашего романа, был похож на предыдущие, расстались друзьями. Даже не знаю с чего начинать описывать свою юность. С учебы – это скучно, с досуга – так это займет много времени и можно просто заскучать от монотонности событий. Постараюсь быть кратким в изложениях. На первом курсе мы все, кто был из деревень, подвергались, как теперь говорят «дедовщине», как оказалось она начинается не в армии, а еще на гражданке. Нам выдавали талоны на бесплатное питание, завтрак, обед, ужин. Когда начали работать на практике, начали выдавать и деньги. Да и родители нам всегда давали не только еду, но и деньги. Вот нас по вечерам отлавливали, либо выпускники из ПТУ, либо городские отморозки, и «трясли», то есть отбирали талоны на еду, все деньги, что были в карманах. Могли и лицо набить, если начинал сопротивляться. Я после первой «тряски» сразу записался на секцию самбо и через три месяца занятий уже не боялся хулиганов. Не столько помогли мне приемы самбо, сколько смелость, выработанная за период тренировок. Затем по воли случая, я попал к тренеру по боксу и начал тренироваться уже на поприще бокса, но секцию самбо посещал тоже. Как говорится «дедовщина» стала стимулом к занятию единоборствами.

ПТУ №3 города Шостка

А начало было такое. Есть у меня друг Лях Николай, сейчас живет в городе Герое Одесса. Мы с ним подружились, когда я еще был на первом курсе ПТУ. Много свободного времени мы проводили вместе, у нас был условный свист. Вечером выходили на улицу и свистели условным свистом, второй откликался, и двигались на звук на встречу друг – другу. Он научил меня нескольким блатным песням, которые мы распевали, когда работали или прогуливались по поселку. Кстати на самбо мы тоже ходили вместе. Вот он меня и познакомил с Татьяной, которая и вывела меня на будущего тренера по боксу. А пока, на работе я общался с одним мужиком, он работал в термическом цехе, речь зашла о личной безопасности и боксе. Он принес мне книгу «Уроки бокса» и я начал самостоятельно изучать все стойки, движения, удары, защиту. Ну, а для безопасности он посоветовал мне носить с собой электрическую лампочку. Удар эклектической лапочкой в лоб, и твой противник в нокауте. Я, конечно, носил лампочку с тех пор, но проверить так это или нет, не решился. Еще мне один бывший подводник порекомендовал носить цепь от велосипеда, ею можно драться, не подпуская к себе противника и криминала нет. Милиция за цепь не ругала, тогда велики были у каждого. Занимаясь боксом самостоятельно, я не очень далеко продвинулся и решил найти себе тренера. А, судя по моим уличным дракам, в которых я всегда одерживал победу, у меня был какой-то талан к этому виду спорта. Через нашу общую с Николаем, знакомую по работе Татьяну, я и вышел на мастера спорта по боксу Толика Черного. Он в городе Шостка и в частности в районе улицы Депутатской был авторитет первой и последней инстанции. История его такая. Он занимался боксом и уже дошел до чемпиона Сумской области, на республиканских соревнованиях выполнил нормы мастера спорта. Но однажды шел с девушкой по городу. Его девушку оскорбили из толпы, какие-то хулиганы. Он заступился за честь девушки, и завязалась драка. Естественно он уложил всех пятерых, но под руку попалась, какая-то подружка из этой толпы Толю посадили на четыре года, за хулиганство. Отсидел он свой срок от звонка до звонка. Выйдя на свободу, часто выпивал с друзьями и как-то, не мог вписаться в нормальный ритм свободной жизни. Само знакомство с ним у меня было, на мой взгляд, интересным и о нем стоит рассказать. Ранее упомянутая работница Татьяна однажды показала его мне и рассказала, когда и где его можно найти. Я несколько дней ходил по его предполагаемому маршруту и вот увидел его снова. Он зашел на почту, я за ним. Когда он получил там бандероль, я подошел к нему и спросил, как говорится в лоб:

– Это вы Толя Черный?

Он удивился моему вопросу, но ответил:

– Да, это я.

Я спросил:

– Может ли он научить меня боксировать.

Он спросил в ответ:

– А что кто-то обижает?

Я ответил, типа, что нет, но я хочу научиться боксировать профессионально. Он был ошарашен моей настойчивостью и назначил мне встречу. Когда я в назначенный час пришел к нему на встречу, он оказался в кругу друзей и уже в изрядном подпитии. Я, конечно, сильно рисковал, но начал нагло так его ругать.

– Как же так, вы назначили мне встречу, а сами пьете, где же ваше мужское твердое слово. И вообще я хочу научиться у вас боксу, а не пьянствовать в кругу друзей.

А если учесть, что он был чемпион в тяжелом весе, и все его друзья были бывшие зеки, моя наглость была просто беспредельной. Но как я и ожидал, это сильно подействовало на него с положительной стороны. Он извинился и назначил мне первую тренировку на четверг. Помню еще, что я ответил вопросом:

– Значит после дождика в четверг?

И вот я приехал к нему домой, он ждал меня, и мы пошли на поляну у реки, для первой тренировки. Как говорится, все началось с «обкатки танками». Он бил меня, а я уклонялся, защищался, конечно, как мог. Когда же он попадал по мне, я отлетал метров на пять, но вставал, снова шел на него. Он пару раз спросил, меня:

– Может достаточно?

Но я был настроен на драку до конца. Падал, поднимался и снова шел на него. Бил он меня наверно минут тридцать не меньше, но мне казалось, что бьюсь уже часа три. Наконец он сам сказал:

– Все стоп! Я понял, что ты настырный и не боишься боли, а для бокса – это не последние качества бойца.

И так мы начали три раза в неделю тренироваться. Толя перестал пить, купил гири, скакалку, начал делать зарядку и вообще решил восстановить свою былую спортивную форму. Его мама была просто благодарна мне, что я вернул его в нормальный ритм жизни, за что подкармливала меня пирогами. А, увидев синяки под моими глазами, ругала своего сына, что он так побил парнишку. У меня был вес тогда шестьдесят семь килограммов, а у него сто пять. Но тренировки сделали свое дело, через полгода, он уже просто не мог попасть по мне, я «порхал как бабочка и жалил как пчела». Теперь уже ему доставалось от меня, но конечно мои удары не могли причинить ему вреда, но он злился и начинал бить в полную силу. Его удары, попадая по моей защите, отбрасывали мое тело на несколько метров. Однажды придя на тренировку, я увидел, что его ждет еще один парень. В этот день мы втроем пошли на тренировку. Придя на место Толик, отозвал меня в сторонку и объяснил ситуацию. Этот парень толкнул его на автобусной остановке и не извинился, на что Толя ответил легким ударом по печени. Парень оказался боксером и вот они теперь должны драться типа на боксерской дуэли, для выяснения кто из них сильнее. Меня же пригласили в качестве секунданта.

После разминки, надели перчатки, и начался поединок. Кстати это наверно единственный «джентльменский» поединок, который встречался в моей жизни, обычно дрались или толпой, или не по правилам бокса. В первом же раунде Толя нокаутировал этого парня. Извинившись и пожав друг – другу руки, они разошлись. А мы продолжили тренировку. Но вот однажды он сказал мне, что уже научил меня всему, что сам знал и меня нужно отдать другому тренеру, что бы я мог выступать на соревнованиях. В назначенное время мы пришли в спортзал завода «Свема» города Шостка. Толя познакомил меня с молодым тренером и как говорится, передал меня из рук в руки.

Начались изнуряющие тренировки, как в технике, так и физическом плане. Через три месяца тренер провел соревнования внутри секции, и я оказался абсолютным чемпионом, победил всех, включая и тяжеловеса. На этих соревнованиях присутствовали в качестве боковых судей и рефери другие тренеры. И как говорится один из них, что тренировал секцию из тринадцатого ПТУ по «Трудовым резервам» забрал меня к себе. Выписали мне ученический билет от ПТУ №13, и я начал готовится на первенство города. С тех пор цифра – тринадцать, стала моим счастливым числом в жизни. Через три месяца сборов, пришла пора соревнований. Не буду описывать мое волнение и прочие нюансы, но соревнования эти я выиграл без единого поражения и стал чемпионом города Шостка. Конечно в весе до шестидесяти семи килограмм по «Трудовым резервам». Мне присвоили третий взрослый разряд по боксу и вручили зачетную книжку. Ею я мог теперь хвастаться перед друзьями. Но тренер сказал не обольщаться и готовиться к областным соревнованиям. Пока готовился к областным соревнованиям по ходу, участвовал, в соревнованиях и по линии «Спартака» и по линии «Динамо». В общем, тренер меня возил на все соревнования городского уровня, для получения практики. По ходу этих соревнований, которые я блестяще выигрывал, мне присвоили второй взрослый разряд по боксу. И вот областные соревнования они приурочены к первомайским праздникам. Приехали в город Сумы заранее, расселились в общежитии какого-то ПТУ и начались готовиться к соревнованиям. Медосмотр, взвешивание, жеребьевка. И вот соревнования, так хотелось победить и получить первый разряд. Соревнования были, конечно, утомительные, в моем весе было двенадцать спортсменов. И надо было всех победить. Сначала шли по круговой системе, а потом по олимпийской – проиграл, вылетел. Но мне повезло, боксировал удачно, всех победил, причем все нокаутом. В финал попал с парнем из Винницы, такой себе сильный боксер, на первом кругу, он мне попался третьим, я его победил, а вот теперь встретились в финале. В конце второго раунда он упал на помост ринга, и его тренер выбросил полотенце. Как потом оказалось, я сломал ему челюсть, ведь перчатки тогда были набиты конскими волосами и не имели нынешней жесткости, а на голову не надевали защитный шлем. Я стал чемпионом Сумской области в весе до шестидесяти семи килограмм по «Трудовым резервам». Радости моей не было предела. Мне присвоили первый взрослый по боксу. Но радость моя была не долгой. Десятого мая 1972 года меня призвали в пограничные войска, прощай гражданская жизнь. Хотели мы с Николаем Лях, служить вместе и даже ходили в военкомат, но он был на год меня моложе и ему сказали подождать своего призыва.