III. Первый день Светлого Христова Воскресения
В детстве первый день Пасхи мы всегда, как я уже сказала, проводили у бабушки с дедушкой.
Теперь, уже много-много лет спустя, этот день мне всегда представляется особенным. Мне кажется, что он всегда бывал ясным, светлым, радостным. На лазурном небе ярко сияло солнце; особенно весело и призывно чирикали птицы в вышине; беспрерывно благостно гудели колокола церквей. Улицы казались чище. Народу на улицах шло и ехало великое множество. Все были такие нарядные, веселые… То и дело открывали друг другу искренние объятия и говорили радостно: «Христос воскресе!» – «Воистину воскресе!»
Было ли так всегда, не знаю; может быть, я многое запамятовала.
Путешествие в первый день Пасхи к бабушке и дедушке бывало для нас, детей, ежегодным большим событием, целым паломничеством. Ведь мы жили из года в год так тихо, уединенно в своем скромном гнездышке, точно огражденные от всего мира огромной стеной. И потому каждое новое, самое маленькое событие в нашей жизни надолго выбивало нас из однообразной колеи и оставляло неизгладимый след, о котором бывало много разговоров и воспоминаний.
За несколько дней до нашего похода, еще на Страстной неделе, шли приготовления. Мама старательно дошивала нам новые платья и передники. Нянечка что-то все укладывала в свой огромный ковровый красный «ридикюль»[8], как она его называла. Улучив свободную от дела минутку, она нас наставляла. Мы ведь оставались у бабушки без нее гостить на дня три-четыре.
– Во всем слушайтесь, мои птички, бабушку, теток… Будьте вежливыми и скромными. Лидинька, милушка, не возись с собаками и кошками. Не то исцарапают тебя… Пожалуй, и новое платье изорвешь… А главное, с тетей Сашей не спорьте… Помните, что она постарше вас…
– Тетя Саша сердитая, – замечает сестра.
– Ничуть не сердитая… Если и скажет какое слово с горячности… Часто и сама бывает, голубушка, не рада… Да уж слова не вернешь… – говорит няня.
– Как же, нянечка, ты сама часто говоришь, что тетя Саша «характерная»… И она всегда сердится, – напоминаю я своей старушке.
– Ну да, «характерная»… Я и не отпираюсь, что говорила… Значит, у нее характер такой… А вам, маленьким деточкам, нечего об этом вспоминать…
И няня опять нас долго наставляет.
– А ты, Беляночка, мое золотце, не связывайся с Дуняшкой[9], не слушай ее россказней.
– Нянечка, она такая смешная! Всегда все перепутает… Бабушке и дедушке говорит «ты», а про себя «мы»… Как смешно она про свою деревню рассказывает и какие смешные слова говорит.
При одном воспоминании о Дуняше, молоденькой бабушкиной прислуге, мы с Лидой заливаемся веселым громким хохотом.
Но няня недовольна:
– Она – простая деревенская глупенькая девчонка… А вы – высокородные барышни… И нечего вам ее деревенские небылицы слушать.
Мы обещаем не связываться с Дуняшей и не слушать ее деревенских россказней. Но ведь так трудно выполнить это обещание. Забудешь – и чего-чего, бывало, не наслушаешься от наивной деревенской девчонки.
– Нянечка, а какие-то нынче дедушка яички накрасил? – вспоминаем мы.
– Ну уж, конечно, всего придумал наш забавник… Умный, знающий человек ваш дедушка… И голова на плечах крепкая, и руки золотые.
Нам казалось очень смешным, как говорила няня о дедушке, будто у него голова крепкая и руки из золота… Смотришь, бывало, на него и дивишься… Но он, действительно, был таким.
– А мальчишки дедушкины придут «Христос воскресе» петь?
– Конечно, придут. Мальчишки у него – первые гости. Без них никакой праздник не обойдется.
– Пожалуй, тетя Саша рассердится на мальчишек…
Воспоминания так и встают, так и рисуют знакомые милые картины, уютный домик бабушки и дедушки и все, что там приходилось переживать. Как-то там дедушкин Каштанка поживает? Чему он его еще выучил? Наловил ли дедушка новых птиц? Куда он пойдет на праздниках со своей «босоногой командой»? Какие стихи он переписал для мамы?
В жизни так много занятного, интересного, что, кажется, всего и не вспомнишь.
Как радостно просыпаться в первый день Светлого праздника!
– Няня! Нянечка! Одевай нас скорее, скорее! Ведь сегодня к бабушке и дедушке.
Мама и няня нас одевают и опять наставляют…
– Поздравьте всех… Скажите, что мы с папой гулять пошли и скоро придем, – говорит мама.
– Скорее бы, скорее, – твердим мы в радостном восторге.
Хотя с Петербургской стороны, где мы жили, до Васильевского Острова, где жили бабушка и дедушка, было совсем недалеко – не более двух верст[10], – но для старушки и двух закутанных маленьких девочек пройти это расстояние казалось целым путешествием.
В то время по улицам Петербурга ходили огромные тряские общественные кареты, запряженные тройкою тощих лошадей; эти рыдваны[11] назывались «щапинскими каретами». Часть нашего пути мы всегда совершали в такой карете, так как нанять извозчика считалось в нашей семье недопустимой роскошью. И у нас, так же и бабушка с дедушкой, решительно все члены семьи или ходили пешком, или ездили в дешевых «щапинских каретах». Впрочем, это имело свои удобства и выгоды.
«Щапинские кареты» останавливались от нашей квартиры недалеко, шагах в 300, не более. Но папа сам шел проводить нас до «кареты». Он нес нянин красный «ридикюль» и заботливо усаживал нас в «карету». Он много раз наставлял няню, где надо слезать, осторожнее идти по улицам и вообще беречься. Он даже поручал нас вниманию кондукторов.
И мы, наконец, двигались в путь. Путешествие казалось нам необыкновенно длинным. Часть дороги мы ехали в «карете», но большую часть шли пешком.
Вот «щапинская карета» остановилась. Кондуктор помог нам вылезть. И мы двинулись тихонько дальше. Старушка няня еле-еле плетется и тащит свой «ридикюль».
– Дай, нянечка, я понесу. Ты устанешь…
– Ну куда тебе, Беляночка!.. Тяжело ведь.
– Мы вместе с Лидой.
– Нет, нет… Мне не тяжело… Теперь уж скоро.
Мы все-таки с обеих сторон помогаем няне нести ее «ридикюль» и думаем, что очень облегчаем ей ношу.
Настроение у нас самое радужное. Улица, люди, поцелуи на каждом шагу, пасхальный звон, – все-это так радовало, так веселило.
В то далекое время по улицам ходило очень много разносчиков[12]; все они громко кричали. Кроме того, часто водили ученых медведей, которые показывали разные фокусы, ученых лошадок, собак. Или просто ходили клоуны, акробаты, петрушки, фокусники. Мы с няней непременно останавливались около каждого затейника, смотрели с восхищением и дома устраивали такие же представления.
Но вот мы почти и дошли до цели нашего путешествия. Мы заворачиваем в 15 линию Васильевского Острова. Вон – вдали виднеется и милый серый двухэтажный деревянный домик с зеленой крышей и зелеными ставнями. При виде его так трепетно и радостно забьется сердце. Там протекли счастливые дни нашего детства. Там научились мы хорошему. Жизнь в стенах этого домика представлялась нам раем.
С тех пор я люблю маленькие деревянные дома, окрашенные в серую краску, и непременно с зелеными крышами. Я всегда мечтала под старость иметь такой домик. «Сюда ко мне стали бы собираться мои внуки… Я бы стала им рассказывать сказки, учить уму-разуму», – мечтала я. Но это желание так и осталось мечтою.
Вот он, милый домик… Из-за забора виднеются березы и высокая жердь с клеткой для птиц. Это дедушкина затея. Он так любит птиц, ловит их в эту клетку. А зимою прикармливает везде, где только возможно.
– Ну так и есть! Окно уже у него выставлено. И около окна толпятся мальчишки, – говорит няня, прикрывая глаза рукою и всматриваясь вдаль.
– А дедушку ты видишь, нянечка?
– Конечно, он там же… Мыльные пузыри пускает… Мальчишки-то за ними гоняются… Ах, баловень большой, ах, хороводник! – ласково говорит няня.
– Он нас видит уже наверно.
– Видит, видит… Вон замахал рукой… Мальчишки засуетились, убежали.
– Вон тетя Манюша и тетя Саша бегут… А впереди Каштанка и Карошка! – радостно вскрикивает Лида.
Действительно, из калитки серого домика выбежали две девушки: одна очень маленькая, а другая высокая и тоненькая. Они стремительно направились в наши сторону. Это были наши тети. Тетя Манюша – та, что горбатенькая, очень маленького роста… Тетя Саша – высокая тоненькая блондинка.
Они бросаются к няне, христосуются, отнимают от няни «ридикюль». Каштанка и Каро вертятся около нас как сумасшедшие, прыгают и стараются лизнуть в лицо то меня, то Лиду.
– Оставь, Машенька, мой «ридикюль». Разве можешь ты его нести? – говорит няня.
– Я мала, да сильна, нянюшка, – отвечает тетя Манюша и громко смеется. Ее огромные черные глаза сверкают весело и живо, а смех звучит совсем как у нашей мамы.
Дедушка выглядывает из окна и тоже смеется. Мама и тетя Манюша очень на него похожи.
– Вот, моя старушка, и наши барышни жалуют… Здравствуйте, барышни… С великим Праздником!
Мы все христосуемся.
– Идите-ка ко мне, барышни, скорее пузыри мыльные пускать… С дымом, с мошками… – говорит дедушка.
– Ах, папенька, оставьте, пожалуйста, детей… Дайте им передохнуть с дороги… Ведь они еще и бабушку не видели! – недовольным тоном проговорила тетя Саша.
– Слушаюсь, слушаюсь, «принцесса на горошинке», я их не трогаю… Я пошутил.
Дедушка наш был оригинал, чудак, каких прежде было немало, а теперь совсем не бывает. Дедушка всегда нас называл «барышни» или «девицы». Этим он, конечно, хотел выразить, что нас особенно балуют, оберегают и нежат.
У калитки серого домика уже слышны радостные возгласы. Бабушка, тетя Надюша, Дуняша встречают нас на улице.
Все веселы, смеются, громко расспрашивают, целуют и ведут в комнаты. Громче всех раздается визгливый голос Дуняши. Она имела способность всегда хохотать и взвизгивать; за это ей очень часто попадало от тети Саши.
– Ахти-матушки! Да дитятки наши приехали! Да миленькие, да пригоженькие! – вопила Дуняша и громко смеялась…
– Авдотья, угомонись!.. – строго говорила тетя Саша.
– Да я на боярышень радуюсь… Я их раздену… Миленьких-то моих, пригоженьких моих…
– Иди, иди, Авдотья! Мы сами детей разденем…
Возгласы, радостные восклицания так и сыплются. Бабушка обо всем подробно расспрашивает няню: удались ли кулич и пасха? Здоровы ли родители? Что делали? Что шили? Когда придут дочь и зять? Почем все покупали?
Конец ознакомительного фрагмента.