Модные магазины и модистки Москвы первой половины XIX столетия. Французская зараза (Т. В. Руденко, 2015)

Французская зараза

Впервой половине XIX столетия несомненное первенство среди иностранных торговок и модисток удерживали французские мастерицы. Жительницы обеих столиц слыли страстными поклонницами парижского вкуса. По свидетельству современников, «французские модистки увозили с собою в Париж добрую часть оброка рязанских и тамбовских мужиков. Московские щеголихи ужасно любили все парижское. Стоило только сказать, что вещь из Парижа, как они готовы были втрое за нее заплатить»¹⁶⁷. Говорили, будто, оказавшись в Париже, «один из наших соотечественников купил вдруг два магазина галантерейных вещей»¹⁶⁸. Порой эта галломания доходила до нелепостей. В начале 1841 года молоденькая Мария Траверсе прибыла в Петербург, где оказалась вовлеченной в круговерть балов. Впоследствии она вспоминала: «На танцовальном вечере у Хитровых я была одета довольно просто: в белом кисейном платье с складками и… цветком на голове. Вероятно, благодаря моей французской фамилии, вообразили себе, что я прибыла из Парижа, окружили меня, как только я вошла в гостиную, начали восторгаться моим платьем, нашли в нем un cachet parisien[5] и уверяли, что только там умеют одеваться со вкусом. Когда я сказала, что платье сшито дома, и в Париже я никогда не была, то верить не хотели, утверждая, что даже выговор у меня парижский, хотя он ничем не отличался от выговора других»¹⁶⁹.

Но некоторые действовали ровно наоборот: заказывали изделие у знакомой мастерицы и говорили всем, что родственник из Парижа прислал. О своем лукавстве рассказывал брату А.Я. Булгаков: «…ввечеру были на славном балу у князя Дмитрия Владимировича[6]. <…> Она (Наташа – супруга А.Я. Булгакова. – Авт.) была очень авантажна в парижском корсете а-ля севинье; на голове был тюрбан, хотя и здешний, но я уверил, что привезен мною из Парижа, и все одно твердят: здесь таких вещей не найти»¹⁷⁰.

Привозные товары пользовались большим спросом. Итальянский путешественник, посетивший Петербург в 1810 году, обнаружил, что только город Лион поставлял в Россию мануфактурных изделий на 18 миллионов лир в год, а, скажем, содержание Императорской академии художеств стоило бюджету полмиллиона лир¹⁷¹. Современников возмущало это «французолюбие», которое считали второй заразой после чумы. Правительство вводило запреты на ввоз импорта, но ему противодействовала контрабанда, причем левый товар доставался не только благородным особам, например, в Кронштадте на женах морских офицеров, штурманов, корабельных комиссаров «красовались лучшие товары контрабанды»¹⁷². Увлечение французскими модами несколько стихло в период Отечественной войны 1812 года, но уже к 1814 году французские модистки вновь потянулись в Россию. Вскоре после разорительного наполеоновского нашествия современники свидетельствовали: «По обеим сторонам Невского проспекта находятся богатейшие магазины всякого рода; тут найдете наилучшие моды, фарфоры, галантерейные вещи, белье и все, что только для уборов и домашнего украшения служить может. Почти все сии магазины содержат француженки; они имеют свои экипажи, кареты, сани, лошадей и слуг; когда они пешком, то за ними идут лакеи в ливреях; они всегда прекрасно одеты, магазины у них богатые, много роскоши и множество молодых учениц»¹⁷³. Из очерков первой половины XIX века следует, что обслуживавшие состоятельную публику торговцы занимали лучшие, прекрасно меблированные квартиры на Невском проспекте стоимостью в несколько тысяч рублей в год, хорошо одевались, имели собственные выезды, дачи, ложу в театре и «наконец, капитал, с которым надобно будет возвратиться во Францию»¹⁷⁴.

Русские журналы откликались на это гневными публикациями, среди которых встречались весьма резкие: «Давно уже жалуются в России на эту сволочь мадам и мамзелей, на эти магазины мод и новостей, которые высасывают у нас последнюю копейку; но ничто не помогает: зараза эта французская с каждым днем распространяется. Разврат сей столько у нас усилился, что не знаю, куда это заведет нас»¹⁷⁵.

Литераторы высмеивали покупательниц, пристрастившихся к услугам француженок:

Можно предположить, что в обществе по-разному относились и к модным новинкам и к французским торговкам; скажем, автор «Северной пчелы» философски замечал: «В Париже и Лондоне модницы и модники гоняются за турецкими, индейскими, китайскими и японскими вещами. В Петербурге и Москве предпочитают вещи английской и французской работы, а в наших провинциях хвастают петербургскими и московскими вещами. Все хорошо, что только не свое!»¹⁷⁷ Но литература и публицистика скорее не одобряли неуемного стремления соотечественников к роскоши. Иной взгляд на проблему изложен в публикации «О модах», напечатанной булгаринским журналом «Сын Отечества и Северный Архив» в 1829 году. Автор высказал соображения о пользе модной промышленности: «Все почти предметы, требуемые модою, производятся отечественными мануфактурами и обрабатываются мастеровыми внутри государства, что много способствует у нас, как и в других государствах, к усилению народной промышленности, а посему выгоды, приносимыя ими, значительны и существенно полезны.

Реклама модистки Дабо. «Прибавления к Московским ведомостям». 1846 г.

Избегая численных показаний, замечу только, что почти треть всей мануфактурности нашей обращена на предметы, к модам относящиеся: сколько же тысяч рабочих, мастеровых, машинистов и купцов занято ими, и сколько внутренняя промышленность от того выигрывает! <…> Со всем тем моды еще находят у нас многочисленных хулителей. Нападки их в особенности обращены на модных торговок и портных: по их мнению, это самый вредный класс в государстве, который немедленно следует изгнать из империи. <…> «Но моды» говорят хулители их: «разоряют огромныя состояния». – Если это и случается, то не моды, а людей должно обвинять в том: они нашли бы средства разориться картами или другим более вредным образом; да и что значит несколько человек в общей массе, и где польза без вреда? <…> «Но модныя торговки и портные… наживают у нас сотни тысяч». – Где же в благоустроенном государстве талант, трудолюбие и смышленость не обогащаются? Этому должно радоваться: они избрали законныя средства, и по праву пользуются вознаграждением. Разве не также наживаются везде искусные актеры, музыканты, живописцы и другие артисты? – «Но модные торговки и портные», говорят еще: «увозят от нас деньги в чужие краи». – Число наживающихся модных торговок и портных весьма не велико; притом же большая часть из них остается навсегда в России добрыми гражданами, а малое число выезжающих увозит незначительные капиталы. <…> Притом же пребывание у нас иностранцев много способствовало к достижению в короткое время производства внутри государства всех почти предметов, требуемых модами; это же самое пребывание будет способствовать и к образованию русских модных торговок и портных. Оставив крайности, которыя ничего не доказывают, должны мы согласиться, что круг действия мод служит мерою народнаго довольства, и что поддержание оных при теперешнем политическом состоянии европейских государств сделалось необходимостью»¹⁷⁸. В качестве примера успешного и выгодного развития модной индустрии автор приводит Францию (а кого же еще?), которая «много обязана модам своим благосостоянием: оне, усилив внутреннюю промышленность, сделались значительною статьею внешней ея торговли; одна Англия при министре Кольберте вывозила из Франции модных предметов ежегодно более чем на 15 000 000 рублей»¹⁷⁹.

Действительно, модная индустрия Франции достигла головокружительного успеха и обеспечивала новинками элиту со всех континентов. Современник писал: «В Париж едут иностранные мастерицы изучать модное искусство, как едут в Рим художники, чтоб изучить живопись и скульптуру. Содержательницы модных магазинов во всех частях света имеют беспрерывные сношения с Парижем. Не только европейские государыни и богатые дамы, но даже королевы диких народов, в Америке и Африке, заказывают себе в Париже шляпки, мантильи и другие принадлежности женского наряда.

Чтобы дать понятие о том, как вообще развился в Париже женский труд, заметим, что там одних корсетов приготовляется в год до полутора миллионов штук. Парижские корсеты отправляются в огромном количестве во все столицы Европы, а между прочим и к нам в Петербург»¹⁸⁰.

Мануфактурный городок Сент-Этьен поставлял шелковые ленты «на все изящные шляпки и платья в мире». Это производство охватывало 27 500 работников и приносило в год 37 416 960 франков¹⁸¹.

В наши дни музейные витрины хранят среди дамских аксессуаров веера фирмы «Дювельруа». В Париже существовала одноименная фирма, изделия которой расходились по всей Европе. «Богатейшие веера находятся в магазине Дювельруа. Перламутр, слоновая кость, черепаха, рог, пергамент, кипарис, черное, сливное, лимонное дерево, одним словом – всякое и отечественное и привозное дерево обращено здесь в разнообразнейшие, изящные веера; а как богато расписаны эти веера, какими роскошными украшениями они покрыты! <…> Теперь в Париже изготавливается вееров на два миллиона, в одной Франции раскупается их на 150 000 франков, в Англию, Германию и Россию вывозится не более как на 25 000 франков, но самый значительный вывоз в Испанию, Португалию и Италию; также в Америку вывозят их много, где особенно большое количество распродается в испанских и португальских колониях. В Париже есть с десяток более или менее богатых торговых домов, которые занимаются фабрикацией вееров. <…> Торговый дом Дювельруа в последнюю осень завел два магазина для вееров, в улицах Мира и des Panorames; эти магазины вполне заслуживают внимание всякого чужестранца»¹⁸².

Парижская торговля и промышленность производила неизгладимое впечатление на заезжих иностранцев. «Кому никогда не случалось быть в Париже, тот не может иметь удовлетворительного понятия о множестве и великолепии парижских магазинов и лавок. Число их простирается свыше тридцати тысяч: в некоторых частях города нет ни одного дома, в котором бы не было многих лавок. <…> Особенно достойно внимания, что в Париже вы проматываете деньги ваши, не имея возможности и сердиться за это»¹⁸³.

Русские путешественники, побывавшие во французской столице, не могли равнодушно писать о тамошних магазинах. Вот впечатления Михаила Погодина: «Враг всякой роскоши. я останавливался здесь пред магазинами как вкопанный и смотрел, разиня[7] рот, по нескольку минут. Расположение вещей, этот порядок, или искусственный беспорядок – стихи, поэма. И всякой день эта поэма изменяется: поутру ходят по магазинам особые люди с знаменитым вкусом, которые за известную плату переменяют расположение, раскладывают вновь все материи, платки, шали, то набрасывают их как будто кучами, то составляют из них разные фигуры, звезды, круги, то вывешивают длинными полотнищами, то укладывают в тонких складках, чтоб усладить зрение легкими переходами цветов, по всем оттенкам от одного к другому»¹⁸⁴. Еще раньше Лев Цветаев нашел, что от парижского изобилия существует «одно только спасение – пустота в кармане»¹⁸⁵.