Модерный национализм. Глобальные катастрофы и как от них защититься. Время национализма. Стратегия выживания в глобализованном мире (Виктор Тимченко)

Межнациональные конфликты имеют разные причины. Сравнивать конфликт на Цейлоне с конфликтом в Нагорном Карабахе нет смысла – отличны истории этих стран, различны движущие силы, не похожи мотивы. Но даже у них можно найти общий знаменатель, глобальные причины, приведшие к конфликту, и назвать ту цель, которую они преследуют: отделение одних этнических единиц от других, образование на основе этноса нации и получение собственной государственности.

Одной из определяющих причин нынешнего подъёма национальных сил стала глобализация.

Глобализация появилась не вчера, вчера появилось лишь слово для обозначения этого процесса. Само слияние человечества из тысячелетиями раздробленных частиц в единое (глобальное) целое началась давно. Здесь стоит вспомнить хотя бы его главные этапы.

Белая экспансия

Началом глобализации можно считать конец ХV века, когда после открытия Америки европейцы распространили свою экспансию на Новый Свет, захватив территорию, в четыре раза превосходившую их собственную. Этот первый глобализационный «рывок» обошёлся человечеству в миллионы жертв среди автохтонного американского (индейского) населения, стал первым в истории человечества колоссальным геноцидом (посредством уничтожения среды обитания, из-за болезней, алкоголизма и просто убийств, повальной резни; что важно: европейский истеблишмент подошёл к истреблению коренного населения системно, выплачивая белым убийцам вознаграждение за скальпы индейцев) высококультурных цивилизаций ацтеков, майя и инков. Захват новых земель сопровождался христианизацией местного населения. Безграничные просторы, практически полное отсутствие сопротивления индейцев и огромные запасы золота и серебра возбудили аппетиты завоевателей: только иезуиты создают в Южной Америке два теократических государства – Парагвай и Республику Святого сердца Иисуса, впоследствии переименованную в Эквадор.

Справедливости ради стоит отметить, что завоеватели, очевидно, могли полностью истребить индейцев, если бы не буллы и энциклики глав католической церкви, приравнявшие индейцев «к людям». Поэтому их запрещалось убивать, как скот (что имело место до папских посланий), а надо было обращать в христианство.

Завоевание Северной и Южной Америк означало расширение ареала белой расы и христианской цивилизации, какой бы она ни была, далеко за пределы Европы.

Почти одновременно начинается и экспансия Европейской расы на восток Евразийского континента: московский царь Иван Грозный и Ермак Тимофеевич завоёвывают Сибирь. Там тоже идут войны с местным населением, которое так же страдает от завезённых неизвестных им болезней и водки, но – и на этом сходятся практически все исследователи – политику геноцида, тотального истребления русские там не проводили.

Через два века первый этап «белой» глобализации завершается высадкой в Австралии кораблей с британскими каторжанами, которые впоследствии составили основу австралийской нации.

Возникает, конечно, вопрос о том, почему европейская раса расширяется в далёкие края (Америка, Австралия…), оставляя «неглобализированными» доступные районы Ближнего Востока, Малой Азии, Северной Африки? Дело в том, что там – от Марокко до Индонезии – в то время образуется, «глобализируется» не менее мощная Исламская цивилизация. Именно о неё разбиваются «крестовые походы», это она перекрывает европейцам сухопутные пути на Ближний Восток, в Персию, в Индию и в глубь Африки.

Поэтому европейцам не оставалось ничего другого, как искать себе другие земли для завоеваний.

Вот итоги этого первого этапа глобализации, какими их видит российский демограф Владислав Галецкий:

«– Ареал европейской расы до середины XIX в. увеличился примерно с 7 миллионов квадратных километров до 75 млн. квадратных километров, то есть более чем в 10 раз (площадь всей земной суши 149 млн. кв. км.);

– территория, на которой Европейская раса стала абсолютно доминирующей расово-этнической группой, составила около 60 млн. квадратных километров;

– до 1850 г. всё население планеты составляло 1 млрд. 265 млн. человек, при этом более трети – чуть меньше половины всего населения – составляли представители Европейской расы;

– за пределами глобализационных процессов остались только внутренние районы Китая, Внешняя Монголия, Корея и Япония».

Мы излагаем ход и результаты глобализации, совсем ничего не говоря о её причинах. Те, что лежат на поверхности и которыми заполнены школьные учебники истории, нам не понадобятся, – они вряд ли соответствуют действительности. Пока объяснений «глобализационному рывку» нет. Страны-завоеватели обеих Америк и Австралии на них не разбогатели, а такие, как Португалия, покорившая в десятки раз большую Бразилию, и Испания, вскоре пережили тяжёлый системный кризис, начали прозябать в бедности и превратились во второстепенные государства.

Объяснение, возможно, лежит в геополитическом «законе территориальной экспансии» немецкого географа Фридриха Ратцеля (Friedrich Ratzel, 1844 – 1904), по которому, захват чужих территорий, расширение собственных земель, экспансия – естественное влечение всех государств. Попытку толкования этого феномена делает в «теории пассионарности» (в несколько иррациональной плоскости) и российский историк-этнолог Лев Гумилёв, сын известного поэта Николая Гумилёва и ещё более известной поэтессы Анны Ахматовой. «Пассионарностью» он назвал духовную силу человека или нации, способность лица или нации на сверхусилия, сверхнапряжение, стремление человека или этноса изменить свою жизнь к лучшему, способность жертвовать ради высоких целей, идеалов, даже если эти цели призрачны, а идеалы не выдерживают испытания временем. Он доказывает, что каждый этнос (или такие супер-этносы, как европейский или арабский) имеет в тот или иной момент своего развития ту или иную «энергетическую силу», происхождение которой он связывает с космическими процессами. По его мнению, во время европейских завоеваний белая раса находилась на пике пассионарности (и на оборот, на минимуме пассионарности были завоёванные ею народы), и именно эта пассионарность заставляла авантюристов («пассионариев») искать в завоеваниях выход энергии. Таким же пассионарным был тогда и Арабский (Исламский) супер-этнос. Поэтому причиной первого этапа глобализации был не экономический, а демографический фактор.

Итак, численность «пассионарных» европейцев стремительно растёт. На втором этапе глобализации белая раса колонизирует Африку.

Демографический взрыв на «небелом» поле

Все законы демографии ещё не раскрыты. До сих пор не удалось, например, объяснить, почему происходит демографический взрыв (т.е. резкий рост рождаемости), а затем, так же внезапно, демографический подъём прекращается. Тот же Гумилёв считает, что население увеличивается только тогда и только там, где этнос находится в высокой стадии пассионарности, – поверим ему на слово. Как бы там ни было, но белое население планеты с 150 миллионов в начале ХVIII века возрастает до умопомрачительной цифры в 850 миллионов к 1925 году. Тогда это была почти половина всего населения земного шара. Благодаря глобализации Европейская раса получила в своё распоряжение 80% территории планеты и смогла усилить своё влияние по сравнению с другими расово-этническими группами. Считается, что именно тогда Европейская раса и христианская цивилизация достигли пика своей политической и экономической мощи, установив «белую» монополию на решение всех политических и экономических вопросов на планете.

После пика есть только одно направление дальнейшего развития – вниз. Мы не рассматриваем причины упадка (тем более что немало из них, приведённых в тех или иных демографических работах, вызывает сомнение); отметим лишь, что процент белого населения на планете с тех пор постоянно снижался. Демографический взрыв произошёл на другом – «небелом» – игровом поле.

Его результаты мы будем анализировать на протяжении всей книги, но один вывод сделаем сразу – словами известного американского политолога Збигнева Бжезинского, сказанными им после вывода советских войск из Афганистана: это «не просто выход иностранной армии с территории чужой страны, это даже не крах коммунистической интервенции… Это прежде всего выход Белого Человека с непокорённого Юга обратно к себе на Север. Это такой выход Белого Человека с Юга, после которого он уже туда никогда не вернётся».

Он вернулся американской и натовской армадой в 2001 году – чтобы бесславно и безрезультатно уйти из Афганистана в 2014!

Более мощной военной организации, чем НАТО, сегодня в мире нет. Её проигрыш в афганской войне наводит на мысль, что дело не в военном таланте афганцев и не в их боевой выучке, а в том, что у него несколько другие, более фундаментальные причины.

Откуда берётся демографическое преимущество одних над другими? Из всего огромного ареала демографических теорий, постулатов, тезисов и «законов» пока несомненно статистически подтверждается только один: уровень рождаемости падает при восхождении по социальной лестнице. Люди материально обеспеченные и хорошо образованные не хотят иметь столько же детей, как те, кто прозябает в нищете. Ведь бедный – не значит импотентный.

Лавинообразный рост народонаселения в бедных (африканских) странах не может оставлять равнодушным ни одного человека. Поскольку тема взрывоопасная, то вокруг цифр рождаемости, смертности, прироста населения ведутся ожесточённые споры. Тем более что часто речь идёт не о знакомой европейцам более-менее точной переписи населения, а об оценках. Поэтому обратимся к глубокому и беспристрастному источнику: ниже список стран с наибольшим приростом населения (рождаемость минус смертность) по данным ЦРУ за 2010 год:

Таблица 1

При таком приросте, как в Нигере, население этой страны удвоится за 19 лет, через 50 там будет в шесть раз больше жителей, чем сегодня. ООН обнародовала цифры по всей Африке – в 2050 году там будут жить два миллиарда человек, в 2,5 раза больше, чем сегодня. Можно соглашаться с английским пастором Томасом Мальтусом (по поводу роста населения в геометрической прогрессии: 2, 4, 8, 16, 32, 64, 128…, а производства продуктов питания – только в арифметической: 2, 4, 6, 8, 10, 12…), можно с ним спорить и приводить пример нынешних европейских стран, но пока вывод такой: демографическое (прирост населения) и социальное (голод от недостатка продовольствия и воды) давление в африканском (шире – исламском) котле в ближайшие десятилетия поднимется невероятно.

Для полноты картины приведём цифры из вымирающих стран – у них «прирост» отрицательный. Так выглядит конец списка:

Таблица 2

Список довольно показателен географически. Государство Гаити попало в него случайно – из-за гигантской, самой высокой на планете, смертности населения.

Критики Мальтуса говорят о том, что старик опубликовал свой «Очерк о законе народонаселения» (Essay on the Principle of Population) в 1798 году, и ему не были известны нынешние контрацептивы. Действительно, Мальтус призывает (учитывая катастрофу, которая, по его мнению, была неизбежной) к «моральному воздержанию». Но современные индустриальные страны уже потратили немало миллионов на раздачу в Африке презервативов. Результат – см. таблицу 1.

Настоящими тормозами высокой рождаемости (им Мальтус посвящает десятки страниц) являются войны, болезни, эпидемии. ООН считает, что если бы СПИДа не было, то в Африке в 2050 году жило бы не 2 миллиарда, а 2,26 миллиарда человек, на 260 млн. или на 13% больше.

То есть ещё больше. Но в таблице, которую мы привели выше, уже учтена смертность от нынешних войн, болезней, голода и жажды. Если кто-то хочет получить в перспективе другие, более низкие и более приятные для него цифры, то он должен объяснить, какие войны и какие болезни, ДОПОЛНИТЕЛЬНО к существующим, должны упасть на головы африканцев в последующие десятилетия. Тем более что европейско-американская политика на сдерживание рождаемости (презервативы) нарывается в Африке на сопротивление не только традиционной семьи, но и политических элит4: они заинтересованы в высокой рождаемости, которая поставляет рабочие руки и пушечное мясо, а также добавляет «авторитет» на международной арене. Ведь многочисленное население имеет огромное влияние как на экономику, так и на военную мощь, является определённой гарантией политического суверенитета. Разумеется, эта формула далеко не абсолютна. Но именно она отражает господствующие в слаборазвитых государствах умонастроения. Президент Ботсваны Кветт Кетумиле Масире (Quett Ketumile Masire, род. 1925) выразил их так: «Сейчас нас 1,3 миллиона. И с нами никто не считается. Когда нас будет шесть миллионов, с нами будут иногда считаться. Если нас будет 12 миллионов, с нами будут считаться все».

Конечно, так называемое «планирование семьи» началось давно и не в Африке. Каковы же его результаты?

Что даёт «планирование семьи»

Первой из развивающихся стран к осуществлению национальной программы планирования семьи в качестве официальной государственной политики ещё в 1951 году приступила Индия. Эта политика предусматривает самые разнообразные пропагандистские, медицинские, административно-правовые и другие меры. По всей стране созданы тысячи центров семейного планирования, занимающиеся распространением новых методов контрацепции, применения внутриматочных противозачаточных средств, стерилизации мужчин и женщин. Лозунг этой политики: «Погоди заводить второго ребёнка, а после третьего остановись!». При этом средства контроля за рождаемостью остались традиционными: стерилизация или предупреждение беременности.

Стерилизация сначала хоть и не была принудительной, но активно поощрялась властями: согласившийся на неё мужчина мог получить денежную премию или транзисторный радиоприёмник. В середине 70-х годов, при премьерстве известной Индиры Ганди, в стране была принята новая, намного более жёсткая программа планирования семьи, в которой основную роль играла принудительная стерилизация мужчин, уже имевших двух и более детей. Женщин, беременных четвёртым ребёнком, заставляли делать аборт. Премии платили не только мужчинам, которые добровольно шли на стерилизацию, но и «информаторам», сообщавшим властям о беременности той или иной женщины. В некоторых штатах были приняты законы, которые предусматривали лишение прав на льготное жильё, бесплатное медицинское обслуживание, банковские займы и даже увольнение с работы мужчин, уже имевших двух детей и не желавших стерилизоваться. Правительство расписывало по штатам квоты по стерилизации мужчин и требовало их выполнения.

Правительство предприняло несколько попыток юридически поднять возрастной порог вступления в брак. В 50-е годы этот возраст для мужчин составлял 22, а для женщин 15 лет, но уже в 60-е годы он был поднят соответственно до 23 и 17 лет, а в 1978 году для женщин – до 18 лет. После того как перепись 1981 года показала больший прирост населения, чем это ожидалось, активность программ планирования семьи возросла. В 1986 году правительством Индии была разработана новая схема сдерживания роста населения, которая предусматривала охват различными средствами контрацепции до 60% супружеских пар. Была установлена жёсткая норма – два ребёнка на семью. Программа демографической политики с 2000 года имела целью достичь к 2010 году рождаемости (точнее – фертильности) на уровне простого воспроизводства населения. Простое воспроизводство – значит, чуть больше двух детей на одну женщину и остановка в росте населения.

Результаты? По переписи 2011 года население Индии выросло за десять лет на 181 млн., почти на 18%, и достигло 1,21 миллиарда.

Мы не пытаемся оценивать нравственность или преступность индийской (и не только индийской) политики «планирования семьи». Принудительную стерилизацию проводили и проводят несколько стран. В частности, США, которые были в этом деле первыми. Там стерилизовали душевнобольных, умственно отсталых, а в некоторых штатах – глухих, слепых, эпилептиков и людей с физическими уродствами. Просвещённые шведы отменили закон, разрешающий принудительную стерилизацию, лишь в 1976 году. Римский устав Международного уголовного суда считает принудительную стерилизацию преступлением против человечества; равно как преступлением считается принудительная стерилизация психически больных в нацистской Германии…

Приведённый выше индийский пример призван доказать лишь один тезис: прилагая огромные организационные и финансовые усилия, идя на преступление, Индия не достигла желаемого.

Почему борьба с высокой рождаемостью в Африке должна дать другие результаты?

Единственный пример успешной программы «планирования семьи» есть в Китае. Там действительно политика «одного ребёнка» снизила рождаемость (2010, оценка) до 1,4 -1,6 ребёнка на одну женщину. Это ниже показателя в развитых странах, где на одну женщину приходится в среднем 1,7 ребёнка.

Вопрос, почему Китай смог осуществить то, что Индии не удалось, риторический. Китай в своё время истребил воробьев, которые якобы поедали урожай риса – потом их пришлось импортировать. Китай выплавлял чугун в домашних доменных печах. Китай отправлял профессоров на перевоспитание в совхозы. Это Китай. А в Китае есть воспитанная Мао Цзэдуном Коммунистическая партия. И слово партии – закон более высокий, чем закон уголовного кодекса. Пусть кто-то осмелится не выполнить! В Индии такой партии нет и не было – отсюда разница в результатах.

Но железные законы китайской компартии на Африку не распространяются – вот в чём проблема.

Да и Китай не стоит на месте, меняется. В последние годы китайское правительство несколько раз заявляло о намерениях позволить людям иметь двух детей. Съезд КПК 2012 года, который избрал новое партийное руководство, тоже высказался за пересмотр демографической политики. Среди причин: старение общества, недостаток в недалёком будущем рабочих рук. Доля пенсионеров растёт, трудоспособное население сокращается. К 2030 году более четверти китайцев будет старше 60. В период между 2010 и 2020 годами число китайцев в возрасте от 20 до 24 лет упадёт на 20%. Кто будет обеспечивать благосостояние и одновременно платить пенсии? Китайский фонд исследований проблем развития при Госсовете КНР опубликовал в начале ноября 2012 доклад, в котором настоятельно рекомендовал властям пересмотреть политику планирования семьи, подчёркивая, что старение населения и исчерпание Китаем своих «демографических дивидендов» станут серьёзной угрозой для будущего развития страны.5

В Индии тоже о сдерживании рождаемости в последнее время практически не слышно. Она делает ставку на молодёжь, которая позволит, по прогнозам, увеличить долю страны в глобальной экономике с двух процентов в 2009 году до 13% в 2050.

Поэтому остановить демографический взрыв ни презервативами, ни чем-то другим не удастся. По прогнозу ООН, в 2050 году население Земли составит 9,3 миллиарда человек. Из них только 1,3 миллиарда будут европейцами, относительное сокращение доли европейцев на планете ожидается в 1,8 раза. При этом будет происходить дальнейшая «де-европеизация Европы» и других, когда-то «белых» стран – США, Австралии, Новой Зеландии, Канады, где население будет прирастать только за счёт небелой иммиграции и высокого уровня рождаемости небелого населения. «Демографический котёл» может взорваться, но наверняка не в Китае или Индии, которые, опять же по прогнозам, выйдут в мировые экономические лидеры. Прорвётся там, где «демография» сначала выйдет на улицы, а затем, пересекая границы, захватит те территории, которые станут в то время относительно свободными. Состоится конвертирование демографического потенциала в геополитический.

Экспансия небелого населения на некогда «белые» территории понятна демографически и легитимна этически. Она является лишь ответом через 500 лет на экспансию белых в ходе первых двух этапов глобализации – на кровавый захват Америки и не менее кровавую колонизацию Африки.

Почему происходит и будет происходить «цветное» нашествие? Причины две. Первая из них: демографический взрыв в развивающихся странах и так называемый «демографический переход» (проще, снижение рождаемости, уменьшение количества населения, вымирание) в «белых» странах. Вторым фактором является доминирование белых в мировой экономике и политике, а также исторически сложившееся, но объективно несправедливое – в пользу белых – распределение экономических, финансовых и природных ресурсов на планете. «Цветное нашествие» эту несправедливость выравнивает.

Повторю: сейчас с западным миром, с так называемой «фаустовской цивилизацией», происходит то, что произошло на других континентах, с другими людьми несколько веков назад. Морально другие расы имеют право ответить сегодня белым такими же жёсткими методами, какие к ним когда-то применялись. Они пока этого не делают, и белая раса должна быть им за это искренне благодарна.

В начале ХХ века профессор Лейпцигского университета Фридрих Ратцель, о котором мы уже упоминали, вывел несколько так называемых «законов экспансии» (Gesetze des räumlichen Wachstums der Staaten, законы пространственного роста государств – в двухтомнике Die Erde und das Leben, Leipzig, Wien, 1902). Он рассматривал государство как живой организм, который рождается, растёт и умирает, и считал, что расширение государств и их сжатие суть нормальные жизненные процессы. За то, что он обосновывал империалистические посягательства тогдашней Германии на чужие территории, отстаивал право «более культурных наций» на поглощение «политических единиц меньшей значимости», его законы в научных кругах не слишком почитались.

Но сегодня стоит перечитать Ратцеля ещё раз. В своей книге он говорит не о поглощении слабых СТРАН сильными, а об ассимиляции и абсорбции слабых НАЦИЙ более сильными. Как мы увидим далее, экономическая, финансовая, военная, политическая мощь государства не всегда адекватна силе нации. Учитывая современное развитие ситуации, можно без риска ошибиться сказать, что африканские и латиноамериканские нации сейчас активны, подвижны, с высокой потенцией или, как сказал бы Гумилёв, «более пассионарны», чем европейские, шире – белые нации, которые постепенно угасают. Прав Ратцель и в том, что экспансия государства направлена не на любые регионы (в Африке немало пустынь), а на важнейшие для её развития, в частности, богатые, регионы, которые не обязательно должны располагаться по соседству – когда-то Великобритания, Франция, Испания, Португалия, Германия захватывали колонии за тысячи километров от своих столиц. Кажется, Ратцель сегодня так же актуален, как и 100 лет назад.

На нынешнем этапе глобализации небелые нации идут в Европу, потому что им нечего есть, а в будущем – с ростом популяции – их рацион станет ещё ничтожнее. Белые (пока белые) государства защищаются, но делают это бессистемно, слабо, неуверенно, вяло, неискренне, так, как когда-то защищались от европейцев ацтеки, майя и инки.

Следовательно, если кратко сформулировать причины активизации национальных движений и партий, то одной из главных является убеждение, что ГОСУДАРСТВО защищает нацию слабо, вяло и неискренне. То есть – недостаточно. Они стремятся сделать эту защиту эффективнее. Поэтому они ставят на повестку дня национальный вопрос, считая его одной из основ для решения экономических, культурных и политических задач.

Удастся ли им достичь своих целей – вопрос открытый.

Оставим Томаса Мальтуса с его стремлением арифметически проверить красоту человеческого будущего. Никто не может поставить под сомнение тот факт, что в Африке, Азии и Латинской Америке рождаемость растёт темпами, которые экономика дать не может. Поэтому трагедия сегодняшнего времени заключается в резком обнищании многих народов, которое несёт с собой голод, болезни, высокую смертность, уничтожение окружающей среды, «голодные» бунты, войны за ресурсы, и просто войны, и миграцию в те края, где отчаявшиеся люди могут элементарно выжить. В 90-х годах ХХ века от голода вымирали Сомали и Судан, в 2000 – Зимбабве, в 2003 – снова Судан, в 2005 – Нигер, 2006 – Эфиопия, Кения, Сомали и Джибути. 2011 – вновь Сомали и Эфиопия. К слову, вымирали, но давали за счёт высокой рождаемости наибольший прирост населения на планете (см. таблицу выше).

Понимание такого развития у международного сообщества есть. ООН, все 189 стран-членов, наметили в 2000 году так называемую Программу тысячелетия, восемь ведущих направлений борьбы с голодом и высокой смертностью. Была поставлена цель уменьшить число голодающих к 2015 году по сравнению с 1990 годом вдвое. За дело взялись специальное подразделение ООН, Международный валютный фонд, Всемирный банк и другие уважаемые организации. Бюджет на борьбу с голодом за этот период вырос вдвое.

Каковы же результаты? В 1990 году в мире было 822 млн голодающих, в 2009 году их количество достигло одного миллиарда. Сейчас называются цифры далеко за миллиард, каждый восьмой человек на планете не может удовлетворительно питаться. Почти 8,8 миллиона человек умирают ежегодно от голода, один человек – каждые три секунды. То есть в процессе выполнения поставленных ООН благородных целей за 22 года от голода умерло почти 200 миллионов человек, а число тех, кто остался на этом свете прозябать, выросло как минимум на 200 миллионов. После принятия ООН Программы снижения количества голодающих на 400 миллионов их число на такое же количество, то есть на 50%, возросло. От голода в мире сегодня умирает больше людей, чем от СПИДа, малярии и туберкулёза вместе взятых. Одним словом, мировое сообщество пока не нашло решения проблемы голода.

Такая ситуация в одной части мира.

Другая часть стран живёт богато, именно они помогают голодающим, чем могут, – деньги дают ООН, Всемирный банк и Международный валютный фонд, и сверх того выделяются средства в рамках многочисленных программ помощи развивающимся странам.

К сожалению, здесь тоже не без проблем. Тот свет, который принято называть Старым, да и новые – североамериканский или австралийский – миры становятся действительно старыми. Рождаемость падает, тех, кто пополняет рынок труда, из года в год становится всё меньше. Полноценное питание, здоровый образ жизни и квалифицированная медицина продлевают средний возраст жизни далеко за 80 лет. Пенсионеров, несмотря на повышение в некоторых странах пенсионного возраста, становится всё больше. Уже сегодня, не говоря о дне завтрашнем, высокий уровень жизни для всех своих граждан когда-то экономически мощные нации удержать не могут. В Германии, двадцать лет назад казалавшейся вечным бастионом благосостояния, через несколько лет на каждого работающего будет приходиться один пенсионер, которого молодому поколению предстоит содержать. Захочет ли оно это делать, вот в чём вопрос.

С таким демографическим феноменом Германия столкнулась после Второй мировой войны. В промышленности некому было работать, народному хозяйству не хватало сильных мужских рук. Решение было найдено простое: Германия пригласила к себе на работу так называемых «гастарбайтеров», «рабочих-гостей», в искренней надежде, что после того, как промышленность поднимется, а молодые немецкие женщины начнут рожать всё больше и больше детей, «гости» больше не понадобятся, они возьмут свои пожитки и отправятся туда, откуда приехали, – в Турцию, Югославию, Грецию. Тогда, в средине 60-х годов, никому не приходило в голову, что за десятилетия работы молодые и здоровые «гастарбайтеры» обзаведутся семьями, у них вырастут дети, эти дети пойдут в школу и станут «немцами». И что они, имея хорошее и прилично оплачиваемое рабочее место, не воспримут идею немецких политиков о своём возвращении на родину, когда-то оставленную ими. Ведь там, на родине, ничего за это время коренным образом не изменилось, и те, которые много лет прожили в чистеньких немецких городах, не захотят возвращаться в богом забытые деревни и жить там так, как они жили раньше, – часто без электричества, питьевой воды из крана и горячей – из душа… «А почему мы должны возвращаться?» – спрашивали они себя и политиков – и не слышали убедительного ответа. Поэтому практически все остались в Германии.

Германия – не исключение. Такие «гастарбайтеры», переселенцы, бежавшие от нищеты в своей собственной стране, впервые появились не в ХХ веке и не в Германии. Так раньше в поисках лучшей жизни переселялись люди в Аргентину, США, Канаду, Австралию и Новую Зеландию; и лишь совсем незначительная часть их – полные неудачники – возвращалась обратно. Подавляющее большинство оставалось там навсегда, постепенно становясь аргентинцами, американцами и канадцами.

Сейчас демографическая ситуация во всей Европе, во многих так называемых индустриальных странах, похожа на послевоенную. Народонаселение уменьшается, работать, производить материальные и культурные блага становится некому. Закрываются школы, увольняются учителя – учить некого. Предприятия страдают от недостатка тех, кто хотел бы овладеть той или иной профессией. Для того чтобы поддерживать жизненный уровень, к которому люди привыкли, нужны дополнительные рабочие руки. Снижение производства в развитых странах больно бьёт не только по собственному населению, но и по далёкой Африке: бедные страны могут выделять меньше денег на помощь ещё более бедным.

Старые люди не просто не могут работать на физически тяжёлой работе. Старение населения (и это доказано исследованиями) имеет отрицательную технологическую и культурную динамику. Старики консервативны, они не склонны к реформам, новшествам. Ждать от старого населения технологических прорывов, вспышек гения, криков «эврика», революций не стоит. И если в стране нет достаточного количества сырья, которое можно выгодно продавать на мировых рынках, то какие ещё ресурсы, кроме человеческих мозгов, им остаются для успешного развития? А нация, которая не может предложить миру эксклюзивные технологические идеи, никогда не станет экономически ведущей. (За счёт нефти и газа можно достаточно долго и неплохо жить – есть опыт арабских эмиратов – но кто может назвать эти страны экономически ведущими?).

Старение населения, жизнь до 80, 90 и 100 лет тормозит развитие нации, требуя дополнительных средств не только на пенсионное, но и на медицинское обеспечение. В старой Европе уже давно не хватает сиделок по уходу за немощными стариками. Дальше будет хуже. Роскошь ухода смогут себе позволить за счёт пенсии далеко не все, а детей у среднестатистических европейцев, которые финансировали бы старых и больных родителей, просто не будет.

Смягчением этой проблемы (при низкой рождаемости) может стать иммиграция: бедные люди из бедных стран могут улучшить своё положение тем, что они приедут жить и работать в (сегодня ещё) более богатые страны, которые будут им благодарны за этот приезд, – так когда-то немцы с цветами встречали поезда из Турции и Югославии. Приехав, они вольются в ряды рабочих и служащих, откроют собственные мастерские и пекарни, тем самым поднимут валовой продукт и уровень жизни как всего населения убогой на человеческие ресурсы страны, так и собственный. Такая миграция «сиделок» уже давно существует – в Германию едут врачи и медсёстры из Румынии и Словакии, во Францию – медперсонал из Болгарии и Венгрии, в Испанию и Португалию – из Украины, в Италию – из Румынии и Молдовы.

Бегство от голода – тоже не новое явление в истории. Во время Великого ирландского голодомора (по-ирландски: An Gorta Mór) в середине XIX века умерло около миллиона человек, два миллиона эмигрировали в США, Канаду и Австралию. (Во время украинского голодомора в 30-е годы прошлого века границы Советского Союза были накрепко закрыты – тогда Украина потеряла около 6 миллионов человек).

Мелкий вопрос: что делать тем бедным странам, из которых в Европу уехали последние кормильцы, – старая Европа обходит, просто его не ставит. Исторически недалёк тот час, когда неголодные, но и небогатые нации, которые людей теряют, будут делать всё возможное, чтобы такого оттока не допустить. Ранее войны велись за рабов, затем – за золото и нефть, позже – за рынки сбыта, потом – за питьевую воду. Новая подковёрная борьба уже началась, и скоро она станет открытой – война за человеческие ресурсы.

Но пока границы и социальные системы многих стран для мигрантов открыты. Причин миграции немало: это и войны (Афганистан, Ирак, Палестина, Сирия…), и голод, о котором мы упомянули, и воссоединения семей, и просто экономическая миграция: рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше. Значительно более прозрачные, чем раньше, границы превращают мир в систему сообщающихся сосудов, в которых там, где «жидкости» много, она перетекает туда, где её мало.

Часто это миграция легальная, например по достаточно либеральным законам Европейского Союза и законам о предоставлении политического убежища. Иногда это миграция нелегальная, она в руках организованной преступности, которая наживается на страданиях бедняков. Такой «билет» в рефрижераторах, в трюмах, в багажниках автомобилей из стран Юго-Восточной Азии в Европу стоит дорого. Чтобы переселиться в европейский рай, и сама мигрантская семья, и дальняя родня продают весь домашний скарб. Счёт нелегалов давно уже идёт в мире не на тысячи: в России их от 5 до 10 миллионов, в США 8 миллионов нелегалов только из Мексики, миллионы нелегалов в Европе. Решения этой проблемы тоже нет: и Америка, и Россия, как и многие другие страны перед ними, хотят провести легализацию мигрантов, предоставить им статус законного пребывания на своей территории. Выдворить нелегалов за пределы страны или просто их найти – такие задачи эти страны давно уже перед собой не ставят.

Но то, что с точки зрения арифметики выглядит как так называемая win-win-situation, когда выигрывает каждая сторона «гешефта», проверки практикой не выдерживает. В стареющие страны приезжают не только молодые, здоровые, исполнительные и трудолюбивые граждане, но и старые, больные и ленивые, которые пытаются воспользоваться не предложениями почётной (но тяжёлой) работы, а только получить квартиру, за которую будет платить государство, социальную помощь и помощь на детей, оплаченное тем же государством медицинское страхование. То есть кое-кто по сумме этих выплат хочет получать (и получает!) гораздо больше, чем он зарабатывал в поте лица у себя на родине. Некоторые хотят использовать социальные достижения чужой им страны для того, чтобы как можно лучше устроить свою жизнь.

Такие расчёты часто оправдываются. В страны с самым высоким уровнем социального обеспечения и поток мигрантов самый мощный.

Проблемы начинаются там, где они и должны начаться: в Европу часто мигрируют люди, не осознающие, куда они приехали. Огромная масса мигрантов не знает языка страны, в которую они прибыли; часто у них нет образования, а если такое образование они когда-то и получили, то оно далеко не соответствует европейскому уровню. Они приезжают со своими традициями и законами, они имеют своё, часто непостижимое европейским умом, представление о начале рабочего дня и его конце, о добрососедстве в многоэтажном доме, который многие из них впервые увидели, о роли закона и государственных органов в обществе. Во всём этом их нельзя винить: часто они жили в обществах, в которых нет ни начала рабочего дня, ни государственных законов, а тем более тех, кто следит за их выполнением.

Поэтому проблема, которую европейцы хотели с помощью мигрантов решить – подъём жизненного уровня за счёт их активного участия в трудовом процессе, – с прибытием мигрантов только обостряется. Ведь на содержание новых сограждан тоже нужны деньги. На изучение языка уходят годы и десятилетия. До получения профессии дело просто не доходит. Без языка и без какого-либо образования им остаётся только жить на социальную помощь, которую некоторые (а таких немало) немного улучшают нелегальной работой (часто у своих более предприимчивых соотечественников), а то и откровенным криминалом. Торговля контрабандными сигаретами, наркотиками, организация нелегального въезда в страну, кражи, проституция – далеко не полный перечень прибыльных занятий. Как уже говорилось, всё это не источники существования – «источники» обеспечивает социальная помощь государства, – а лишь «приварок».

Поскольку поток мигрантов в так называемые «богатые» страны в последние годы не прекращается, а, наоборот, усиливается, и поскольку процент интегрированных в общество иностранных граждан снижается, а процент получателей социальных выплат и их абсолютные суммы растут, то возникает логичный вопрос: где та грань, до которой экономики этих стран могут выдержать такую нагрузку?

Поэтому вместо решения экономических трудностей, практически во всех развитых (европейско-североамериканских, «белых») странах возникла новая общественная проблема: неприятие или невосприятие чужаков. Так демографический кризис превращается в кризис социальный с резким нарастанием конфликтов. Вселяющие страх этнические беспорядки в Стокгольме образца мая 2013 – лишь мелкий симптом тяжёлой хронической болезни всего организма.

Шенгенская свобода

Нации всегда развивались разными темпами. Это зависело как от природных условий, так и от трудолюбия народа. Поэтому одни нации живут лучше, другие хуже. Это нормально – в одной и той же деревне всегда были богатые и бедные, идеи всеобщего материального равенства практика не подтвердила. Даже в Советском Союзе, который провозгласил равенство одной из целей общества, у одного соседа был дом, как игрушка, а у другого – развалюха. Объяснить всё это лишь воровскими наклонностями богатого нельзя. Вероятно, не последнюю скрипку играют в состоятельности здравый смысл, хозяйственная хватка, трудолюбие, сила воли вставать рано, а ложиться поздно. Неравенство порождает преступления. Бедному хочется у богатого отнять. Или украсть втихаря, или встретить на узкой дороге и ограбить, или захватить власть и силой заставить богатых отдать нажитое, экспроприировать экспроприаторов.

С нациями происходит нечто подобное.

Известный эксперимент последнего времени – Шенгенское соглашение в Европейском союзе, которое позволило гражданам разных стран и разных наций свободно передвигаться по «шенгенской зоне».

После того как открылись границы (2007), Германию, особенно Восточную, захлестнула волна синтетических наркотиков из Чехии. Резко возросло количество украденных автомобилей. Немецкая полиция была не в состоянии противостоять наплыву восточноевропейских преступных группировок. Основными регионами деятельности банд стало пограничье.

Поляки и чехи воровали автомобили – в пограничной Саксонии за пять лет, с 2006 по 2010 год, число угонов автомобилей удвоилось, в некоторых пограничных деревнях было украдено автомобилей в 60 раз больше, чем в среднем по стране. Gerade gestohlen, schon in Polen – «Только что украдено, а уже в Польше» – появилась даже такая грустная немецкая шутка. Румыны вырывали тракторами сейфы из стен, а затем резали их автогеном в пригородных лесах. Граждане бывшей Югославии занялись подпольным игорным «бизнесом». И все вместе они занимались торговлей наркотиками, завозили в «добропорядочную Европу» проституток и просто нелегалов. Дошло до того, что немецкие граждане организовали патрулирование улиц и охрану своего добра. Такая практика продержалась недолго: «вооружённые» газовыми баллончиками законопослушные немцы не смогли противостоять пистолетам и ножам отморозков.

Доходы от так называемой «торговли людьми», т.е. организации приезда в Европейский союз граждан третьих стран (Азия, Африка, Восточная Европа), быстро превзошли, по оценкам ООН, доходы от торговли наркотиками. Гражданин Республики Бангладеш выкладывал за переход через Иран, Турцию в Грецию, а затем и в Германию 10 000 евро, и голым стоял посреди Берлина, пока его не подбирала полиция. Отработаны здесь не только логистика, но и психологическая помощь. Так, контрабандисты «живым товаром» советуют нелегалам, прибыв в ЕС, выбрасывать свои паспорта. Тогда будет очень просто рассказывать ужасные истории о том, почему ЕС должен предоставить им политическое убежище. Африканцы из достаточно спокойных стран выдают себя за беженцев из зон этнических конфликтов, в которых террористы или бандиты убили всю семью, и их самих на (придуманной) родине ждёт смерть6. Проверить истории, которые рассказывают нелегалы, возможности нет. Кто в Европе может отличить африканца из Сенегала от африканца из Мавритании, африканца из Мали от африканца из Гвинеи, африканцев из Нигерии, Судана, Кении, Сомали или Эфиопии от этносов из Ганы, Того или Бенина? Смерти им никто не желает, поэтому вынужденно верят и убежище предоставляют. Сами же иностранцы особо не скрывают, что они прибыли в Европу по двум понятным причинам: во-первых, здесь есть возможность заработать значительно больше, чем в их собственных странах, и, во-вторых, даже без работы прочная социальная сеть не даст иностранцу пропасть.

Гуманизм европейцев становится благодатной почвой для решения простых экономических проблем.

Никто не против человечности и права на политическое убежище. Но мигранты, как легальные, так и нелегальные, оставаясь в Европе, объективно становятся центрами социальной напряжённости, из-за своего, в массе плохого, образования они объективно снижают интеллектуальный уровень нации, высокой рождаемостью объективно вытесняют титульные нации из общества, гостеприимно распахнувшего перед ними двери.

Повторим, что мы ни в коем случае не обвиняем мигрантов ни в том, что они мигрируют, ни в том, что они имеют плохое образование, ни в том, что они хотят иметь не полтора (европейских) ребёнка на семью, а пять или семь. Такая постановка вопроса в корне ошибочна. В сообщающихся сосудах нельзя обвинять воду в том, что она перетекает из одного сосуда в другой. Природа не терпит пустоты. Природа заботится о выравнивании уровней. Людей, которые живут на доллар в день, нельзя обвинять в том, что они хотят жить лучше. Чешский экономист Томаш Седлачек (Tomáš Sedláček, 1977), автор бестселлера «Экономика добра и зла», написал, что постоянное стремление к лучшему есть «врождённый природный феномен».

Известны примеры попыток сознательно ограничить себя в потреблении: Диоген, например, или монахи во время поста. Но на уровне общества достичь этого невозможно. Социалистическое общество, в котором одним из главных идеологических постулатов была борьба с (капиталистическим) обществом потребления, завершилось, во-первых, расслоением в самом обществе и, во-вторых, полным крахом и возвратом значительных народных масс к обществу капиталистическому. Никто не может отрицать, что главной причиной отхода воспитанных на социалистической идеологии людей от социализма и их переход к рыночной экономике были материальные преимущества капиталистического общества, желание «социалистических» людей жить лучше, богаче.

Поэтому всякое богатое общество, с его материальными прелестями всегда будет привлекать к себе людей из общества бедного. Осознав это, поняв, что соблазну противостоять нельзя, что искушение заставит пойти на смертельный риск, на трудности, на испытания, на потерю денег, можно лучше понять принципы функционирования общества. Голод включает в организме инстинкт самосохранения, устоять против которого логикой или разумом невозможно. Немцы, например, не судят людей, укравших еду в супермаркете. У них для этого даже есть специальное слово – Mundraub, «кража продуктов, чтобы утолить голод». Точно так же и голодная нация физически не может удержаться от того, чтобы не заставить сытую нацию «поделиться добром».

Происходящие процессы глобальны. Отсидеться в своём национальном углу никому не удастся. По крайней мере, во время первого этапа глобализации индейцам это не удалось. Нынешняя их территория – резервация. Почему мы верим, что новая волна с Юга на Север оставит нам что-то другое? Сегодня это движение в основном в Западную Европу. Когда движение усилится, наступит очередь Восточной. Процесс остановить нельзя. Его можно лишь затормозить.

А в чём, собственно, проблема? Ведь, как мы знаем, главное богатство любой страны – люди. Главный фактор любого развития – это человеческий фактор. И главным богатством страны в XXI веке будет население. Без здорового, высокообразованного народа любая страна обречена на то, чтобы стать чьим-то придатком или превратиться в могильник для разного рода отходов.

Почему же мы так страдаем от наплыва в Европу мигрантов, которые ещё хоть как-то держат рождаемость на уровне?

Проблема одна. Большинство людей, которые приезжают в Европу, являются носителями совершенно другой культуры. Между европейцами и, скажем, африканцами практически нет сегментов пересечения их культурных кругов. Разница во всём: в образовании, в одежде, в пище, в отношении к труду, в понимании основ общежития, в религии, статусе мужчины и женщины, роли школы и учителя, государства и его органов.

Да, люди могут «притираться» друг к другу. Да, одни могут перенять образ и стиль жизни других. Да, когда-то африканцы в Европе, как сегодня в США, будут иметь своих инженеров, своих учёных, писателей, своих актеров, учителей, музыкантов. Нет таких граней, которые бы не стирались.

Но одни грани стираются за неделю, другие за год. Национальные, этнические, расовые границы стираются тысячелетиями. Такого времени у сегодняшней Европы уже нет.

Проблема заключается и в том, что современное просвещённое европейское общество, открывающее двери для людей иного культурного мира, живёт настоящим, живёт мгновением, и в это мгновение оно чувствует свою правоту, нравственное превосходство над теми, кто двери своих обществ держит на крепком замке. Мы – гуманные, милосердные, великодушные, вы – негуманные, скряги, никчёмные людишки.

Где ошибка? Она заключается в мгновенности среза. Сказав «а», мы должны довести наши рассуждения до логического конца. При нынешнем состоянии коммуникаций перетекание одних наций на территории других происходит очень быстро. И это лишь вопрос времени, когда такие нации, как немцы или французы, просто исчезнут с этнической карты мира.

Подтверждая выводы пассионарной теории Гумилёва, немцы в основной массе не слишком озабочены перспективой исчезновения одной из самых культурных наций мира, её культурного достояния. Потому что с исчезновением языка некому будет читать в оригинале, а не в переводе, Гёте и Шиллера, Лессинга и Гегеля, Канта, Шопенгауэра, Ницше, Маркса, исчезнут немецкоязычные кино и театр, не говоря уже о телевидении и газетах. А достижения внеязыковой культуры (живопись, музыка и архитектура, например) или же будут уничтожены из-за их христианской направленности, или, в лучшем случае, останутся на периферии внимания нового ненемецкого, нехристианского общества.

Но не все «сытые» нации согласны сегодня принести свою историю и самих себя в жертву изголодавшимся и поэтому активным другим народам. Они прочно закрывают врата в свои усадьбы.

Это не такая уж и редкость. Многие нации, сознательно или бессознательно, ведут себя именно так. США и Израиль сооружают многометровые в высоту и многокилометровые в длину стены. Израильские я видел, по сравнению с ними заклеймённая Берлинская – просто шутка. Австралия и Канада регулируют приток мигрантов с помощью въездных анкет, а Объединённые Арабские Эмираты, приглашая к себе на работу индийцев, пакистанцев и малазийцев, принимают для них законы нового экономического рабства, которые не позволяют пришельцам рассчитывать там на постоянную жизнь: поработал, пока молодой и здоровый, – и до свидания. Это называется миграционной политикой – не всем нациям знакомое словосочетание.

Мало есть в мире таких в основе своей простых, но (сознательно) запутанных вопросов, как вопрос нации. Каждый из нас принадлежит к какой-то нации – одни считают себя исландцами, другие боливийцами, третьи – китайцами. Когда-то всех этих наций не было. На земном шаре тысячи лет назад жили роды, которые со временем, объединяясь между собой, переросли в племена. Одни занимались охотой, другие рыбалкой, собирали ягоды и корни. Впоследствии некоторые из них начали обрабатывать землю или разводить домашний скот. У кого-то были свои поселения, другие кочевали с места на место, отыскивая для скота лучшие пастбища. Они женились внутри племени, поэтому имели общее происхождение, вместе охотились, вместе кочевали, создавали общие, неписаные тогда, законы общежития, имели своих старейшин и вождей. Они пользовались одним языком, у них были общие традиции и обряды, рождённые из непонимания стихийных сил общие религиозные представления, общая мифология. Природные условия, в которых они росли, делали кожу одних светлее, других – темнее, разрез глаз узким или широким. У них были имена – для членов рода или племени и для определения себя как общественной единицы. В Америке это были апачи, беотук, чироки, шайенны, чикасоу, команчи, делавары, эре, гуроны, ирокезы, могикане, навахо, оглала-лакота-сиу и многие другие, на территории Европы – кривичи, древляне, северяне, дреговичи, уличи, половцы, тиверцы, радимичи, вятичи, хазары, печенеги, мордва, варяги; германские племена – алеманны, скиры, англы, батавы, франки, вандалы, бургунды, вестготы, остготы, тюринги, кимвры, лангобарды, саксы, тевтоны, фризы. На Ближнем Востоке, на берегу Средиземного моря жили иудеи, фарисеи, самаритяне, филистимляне. Были афганские племена – дуррани, гильзаи, каррак, гуриакель, юсуфзаи, ахмедзаи, хазарейцы, кате, паруна, вайгали, ашкуни, чараймаки, брагуи, пашаи; африканские племена – зулу, коса, туарег, маконде, мангбету, масаи, мбути, мурси, нуба, оромо – и ещё тысячи других.

Всё это отдельные этнические сообщества, этносы. Все его члены – свободные люди, обязанные защищать свободу друг друга. Они имеют равные личные права, их вожди не претендуют ни на какие преимущества, они составляют братство или фратрию. Они долго жили, не зная границ, но хорошо зная, где заканчивается их территория: зайдя в вотчину другого племени, можно было нарваться на неприятности. Они защищали своё поприще, как его защищают звери.

Между племенами существовали нейтральные полосы, у племён с родственными языками эта полоса была ýже, у племен менее родственных – шире. Эти полосы защищали племена друг от друга. Например, граница между славянами и германцами в Европе называлась «брани бор», «защитный лес», от этих слов произошло немецкое название Бранденбург.

Названия племён, очевидно, возникали случайно. Часто бывало, что племя получало от соседей иное наименование, чем то, которым оно само себя называло. Немцы называют себя «дойче», Германию – «Дойчланд», «германцами» их назвали кельты, а собственно «немцами» – славяне, от слова «немой», поскольку пришельцы славян не понимали и, очевидно, часто молчали.

Впоследствии, когда пришло понимание, что защищаться вместе легче, роды и племена начали объединяться в более крупные, мощные этнические союзы.

Этническая нация

Этническая принадлежность всегда играла важную роль: порабощая целые народы, превращая их в рабов, в древнем Риме римлянин по происхождению никогда не мог быть рабом – но мог им стать, попав в плен к другому племени. Так же не мог стать рабом в Афинах свободный афинянин. Поскольку деньги уже тогда играли в обществе ведущую роль, в Афинах были даже приняты специальные законы, запрещавшие долговые обязательства, по которым бы закладывался сам афинянин. То есть уже тогда существовал примат этнического над интересами собственника и собственности!

В долгосрочной перспективе род, племя не замыкались в себе: военнопленные, которых не убивали, которые работали и прислуживали, впоследствии становились членами рода, племени.

Постепенно из племён выкристаллизовывается народ, нация. При этом процесс перехода племени в нацию постепенный, плавный, без скачков. Племенная идентичность со временем (очевидно, на протяжении тысячелетий) отмирает, национальная так же долго рождается.

Здесь нет противоречия. У человека необязательно должна быть одна идентичность, ведь идентичность этническая входит как составляющая в идентичность национальную. Саксонцы и франки считают себя немцами, гасконцы и провансальцы – французами и т. д. Долгое время этническая и национальная принадлежность одного человека существуют параллельно. И так будет продолжаться до тех пор, пока француз в Провансе будет называть себя провансальцем.

Когда же он «забудет» свой Прованс и станет «просто французом»?

Продолжительность переходов, параллельного существо-вания можно определить по истории этносов, которых сейчас нет на этнографической карте. Апачи, чироки, шайенны в Америке ещё существуют – процесс сосуществования с американской нацией насчитывает там всего три века. Кривичей, древлян, северян, половцев на территории Европы уже нет, они «растворились» в славянских народах. Со времени их появления прошло полторы тысячи лет. С другой стороны, где-то в V веке нашей эры на Пиренейском полуострове появились баски. С тех пор прошло 1600 лет. А народ существует, имеет свою самоидентификацию, люди не хотят считать себя «среднестатистическими испанцами». Такими вот примерно временными промежутками измеряются «этнические переходы».

По какому принципу объединялись племена? Почему одни становились частью большего этноса, а других избегали?

Лев Гумилёв дает такое объяснение: «Ставя проблему первичного возникновения этнической целостности из особей (людей) смешанного происхождения, разного уровня культуры и различных особенностей, мы вправе спросить себя: а что их влечёт друг к другу? Очевидно, не принцип сознательного расчёта и стремления к выгоде… Также не подходит принцип социальной близости, так как новый этнос уничтожает институты старого. Не означает ли это, что человеку, дабы войти в новый этнос, в момент становления надо дезинтегрироваться по отношению к старому? Нет, всё иначе!

Люди объединяются по принципу комплементарности. Комплементарность – это неосознанная симпатия к одним людям и антипатия к другим, т.е. положительная и отрицательная комплементарность. Когда создаётся первоначальный этнос, то инициаторы этого возникающего движения подбирают себе активных людей именно по этому комплементарному признаку – выбирают тех, кто им просто симпатичен.

«Иди к нам, ты нам подходишь» – так отбирали викинги юношей для своих походов. Они не брали тех, кого считали ненадёжным, трусливым, сварливым или недостаточно свирепым. Всё было очень важно, потому что речь шла о том, чтобы взять его к себе в ладью, где на каждого человека должна была пасть максимальная нагрузка и ответственность за собственную жизнь и за жизнь товарищей.

Так же Ромул и Рэм отбирали себе в помощь крепких парней, когда они на семи холмах организовали группу, способную терроризировать окрестные народы. Эти ребята, по сути, бандиты, потом стали патрициями, основателями мощной социальной системы.

Так же поступали и первые мусульмане: они требовали от соплеменников признания веры ислама, но при этом в свои ряды пытались зачислить людей, которые им подходили…

Принцип комплементарности фигурирует и на уровне этноса, причём весьма действенно. Здесь он именуется патриотизмом и находится в компетенции истории, ибо нельзя любить народ, не уважая его предков. Внутриэтничная комплементарность, как правило, полезна для этноса, ибо является мощной охранительной силой».

Конечно, простое «иди к нам» не касалось совершенно чужих этнических групп. Выбор делался на основе трансэтнического родства, совместного исторического опыта, языковой и культурной близости, которые становились основой национальной идентичности.

Веками и тысячелетиями происходит смешение племён, смешение различных, генетически определённых родовых начал. Так, объединяясь на больших территориях, консолидируясь, ассимилируя мелкие этносы, из племён рождаются народности и народы – китайцы, евреи, афганцы, русские, немцы. Венгры, например, считают, что они стали такими после того, как святой Стефан объединил в одно государство семь племён, обитавших на одной территории. На территории Германии существовало около 300 королевств и графств, в Индии – более полутысячи княжеств.

У этих народов формируется общее самосознание, они считают, что имеют общее происхождение. У них выкристаллизовывается общий язык – диалекты; различия остаются, но все члены одной нации уже понимают друг друга. В отличие от рода, они кровно не связаны между собой, но их объединяют другие узы – общая культура, общая религия, общее историческое происхождение, общая территория проживания, общий язык. У них есть своя этническая психика – одна этническая общность отличается своим поведением, своим образом мышления от другой.

Связывает нацию в одно целое и так называемое «коллективное бессознательное», о котором пишет швейцарский психолог Карл Густав Юнг (Carl Gustav Jung, 1875 – 1961). В этом «коллективном бессознательном» он видит фундамент личности, народа, человечества и считает, что все люди имеют общее психическое наследство. Там «зашифровано» прошлое человечества, нации, психический опыт прошлых поколений. Это если и не «генетическая память», то по крайней мере её аналог, коллективная память.

Эта коллективная память многослойна: есть общий для всего человечества слой. В него входят такие образы, как похищение огня, грехопадение, убийство вождя или отца, воскресение из мёртвых, спасение. Но есть слой коллективной памяти, где можно увидеть различия. Очевидно, что часть «коллективного бессознательного» находит своё видимое отражение в менталитете народа. Отличие в менталитете – это различия в наполнении, содержании «коллективного бессознательного». У одних народов представления о смерти и воскресении связаны с живой и мёртвой водой, у других – с любовью, у третих – с вампирами. У трудолюбивых и не избалованных «дарами природы» японцев, например, в народном творчестве не встречаются распространённые среди других народов образы «рога изобилия», «скатерти-самобранки» или вареников, которые сами летят в рот, как у Николая Гоголя.

Границы между нациями более значительны, чем об этом принято говорить. Немцы тщательно отделяют себя от австрийцев или немецкоязычных швейцарцев, не говоря уже о французах или голландцах. То есть можно сказать, что конкретной нации присущи какие-то определённые, только для неё характерные черты, и эти качества не ограничиваются лишь разницей в языке.

Какие же это черты?

Как и расы, этносы как генетически, так и антропологически, то есть по строению тела и жизненных систем организма, отличаются друг от друга. Этнические различия меньше расовых, но они есть. Чем иначе можно объяснить хотя бы тот факт, что монголы, которые выросли на мясе, не воспринимают вегетарианской пищи, а (монголоиды) индейцы США не пьют молока, потому что не переносят лактозу? Генетическое различие этносов доказывали уже не один раз – это сегодня так же неоспоримо, как закон земного притяжения.

Существование этноса как биологического и социального феномена доказывает и этнопсихология – наука, изучающая этнические особенности психики людей, национальный характер, закономерности формирования национального самосознания и т. п. Этнопсихология – это психология народов, которая на основе сравнительного анализа особенностей психофизиологии, памяти, речи, эмоций, культурологических исследований, особенностей мира символов, ценностной ориентации народной культуры, исследований этнического сознания, этнической специфики социализации детей доказывает, что не только физиологически и генетически, но и психологически одна нация (более или менее существенно) отличается от других.

То есть, как и раса, этнос является объективной реальностью. Этническую принадлежность нельзя ни купить, ни продать, её нельзя создать искусственно или навязать кому-то. Этнос – это сообщество с реально существующими признаками, которые можно чётко описать. И по этим признакам можно определить принадлежность того или иного лица к тому или иному этносу. Сейчас на земном шаре живёт около 2000 этносов – все разные, все самобытные.

Длительное проживание на одной территории, в одних климатических условиях делает представителей одной нации физически похожими друг на друга. К этому добавляется ментальное сходство. Всё это активно способствует развитию национальной солидарности. На основе такой общности образуется государство, завершающее процесс создания нации. Экономически нация имеет общее народное хозяйство, общую валюту, общий рынок товаров, капиталов и труда, общий бюджет, общие социальные системы и системы воспитания. Политически у них есть общее правительство, общая армия. У испанцев так возникает Испания, у мексиканцев – Мексика, у китайцев – Китай…

Нация в переводе с латинского означает сообщество людей одного происхождения, племя, народ. Нынешнее понятие нации формируется между XVI и XVII веками – сначала во Франции, затем в других европейских странах. В это время в Европе происходит преобразование мелких княжеств и графств в национальные государства. На основе нации образуется государство, а государство, в свою очередь, консолидирует вокруг себя нацию. Консолидация нации облегчается этническим родством племён и народностей, её образующих. Поэтому под нацией понимают сегодня сообщество людей, которое складывается на основе общего происхождения, общей территории, экономических связей, общего языка, общей духовной жизни, культуры, психологии и характера людей.

Эти признаки порождают осознание национальной общности – национальное самосознание, чувство того, что каждое «я» вливается в нечто большее и важное – в «мы».

Все вышеописанные процессы не имеют географической привязки: на всех континентах они происходили сходным образом, иногда почти идентично, переход от греческого рода к нации мало чем отличался от того же процесса в Японии.

В то же время нельзя рассматривать приведённые выше признаки как метафизические, незыблемые. Различные этносы могут жить на одной территории, не объединяясь, не смешиваясь друг с другом, – так уже полторы тысячи лет живут лужицкие сербы среди немцев.

И наоборот, – этносы, которые социокультурно могли бы образовать единую нацию, могут исторически долгое время быть разобщены. Если условия жизни этих этносов существенно различаются, то генетическое отходит на задний план, а на первый выходит культурное, социальное. Таким было, например, национальное развитие в Йемене. С ХVІ века этот регион с его десятками родственных племён был покорён Османской империей, и нация не могла свободно развиваться. В 1839 году юг Йемена захватила Великобритания, которая держала эту территорию под своим протекторатом до 1967 года. Но и после провозглашения независимости две части Йемена – Север и Юг – живут по разным законам, в них возникает разный общественный строй – капитализм на севере и социализм на юге, затем появляются значительные различия в отношении к религии, к женщине (ислам!), в образовании, культуре, медицинском обеспечении. Когда после развала мировой социалистической системы в 1990 году Северный Йемен присоединяет к себе Южный, то полтора века оккупации двумя различными государствами, а затем и два десятка лет разного общественного развития приводят к отчуждению племён, населяющих север и юг. Такое отчуждение, кстати, заметно через два десятилетия и в объединённом Вьетнаме, и в объединённой Германии. Вместо объединения в одну нацию Йемен сейчас раздирают мятежи и восстания – юг страны снова стремится к независимости. Сами йеменцы говорят: «Раньше мы были одним народом в двух странах, теперь мы два народа в одной стране».

Такое развитие не является чем-то исключительным, оно не вступает в противоречие с тезисом о том, что родственные этносы в процессе рождения нации стремятся к объединению, а не к разъединению. Всё дело только во времени. То состояние, в котором сейчас находятся йеменские племена, свидетельствует, что время рождении этой нации ещё не наступило – нации не рождаются в одночасье. Принципиальная разница между Йеменом и Германией состоит в том, что сложившаяся после Второй мировой войны немецкая нация была насильственно разделена. В Йемене к разделению страны на две части нации ещё не было. Поэтому нация тут ещё должна сформироваться, поэтому-то и противостояние здесь значительно более выражено, чем в Германии или во Вьетнаме.

И ещё одно важное замечание: поскольку этнически чистых наций нет, но всё же есть разница между нациями естественными (французы, португальцы, китайцы) и нациями, созданными искусственно (американцы, канадцы, новозеландцы, австралийцы…), то, по нашему мнению, было бы правильно естественные нации называть не этническими, а этнически- или этнодоминантными, потому что в каждой такой нации есть один доминантный этнос и может быть несколько или даже много этносов мелких. В Испании доминантным этносом являются испанцы, в Монголии – монголы, в Таджикистане – таджики. В дальнейшем, даже если мы будем говорить об «этнической нации», имеем в виду, конечно же, этнодоминантную.

Доминантный этнос не обязательно должен быть доминирующим. Примером могла бы служить Южная Африка времён белого правления. Доминантным там был и остаётся чёрный африканский этнос. Доминирующими долгое время были так называемые африканёры – белые потомки голландских, немецких и французских колонистов.

Другие, меньшие этносы, существующие в этнодоминантной нации, можно назвать (как антоним «доминантности») рецессивными (подавленными) этносами.

В стране может существовать и кодоминантность этносов, когда трудно определить доминантность одного или рецессивность другого этноса, и поэтому часто политически существует патовая ситуация.

Но есть государства, которые образованы не на основе одной, а на основе нескольких, многих наций. Таких примеров немало, самые известные – швейцарцы, американцы США, австралийцы, канадцы.

Существуют ли американская, австралийская или канадская нации? А если они существуют, то какую роль в них играет этнос?

Политическая нация

Нация не обязательно должна быть этнически гомогенной или образовываться вокруг одного стержневого этноса. Нация может быть и этнически гетерогенной, неоднородной, «многонациональной», как бы смешно это ни звучало.

В Америке, как Северной, так и Южной, конечно, было и есть своё коренное население, частично истреблённое колонизаторами. США населяют ныне белые американцы, приехавшие в Новый Свет чуть ли не изо всех европейских стран – шотландцы, поляки, французы, немцы, русские, ирландцы, итальянцы… Азия представлена там китайцами, японцами, индийцами, пакистанцами, армянами, евреями, малайзийцами, филиппинцами… Бывшие африканские рабы сейчас тоже юридически полноправные граждане Соединенных Штатов. Переселенцы из Мексики, Аргентины, Парагвая, Никарагуа, Кубы – так называемые «латинос» – одна из самых динамичных демографических групп США. Спросите их, все ли они – US-аmericans, американцы, американская нация.

В своё время в борьбе за территории с эндогенным населением, за «жизненное пространство», в борьбе с природой и между собой появилось государство, а вместе с ним и новая нация. Представители различных наций и народов, разного этнического происхождения собрались под одним американским флагом. Они заключили между собой неписаное соглашение о том, что не происхождение и этническая принадлежность, а что-то более высокое и прочное – общее государство – объединяет их. Они взяли на себя определённые обязательства, получив за это определённые права. Они считают этот договор нерушимым, они патриоты своей новой родины. Они готовы проливать за неё кровь и отдавать саму жизнь – каких ещё больших признаков национальной самоидентификации можно от них требовать?

Такой же политической нацией являются и швейцарцы, состоящие из четырёх этнических групп: немцев, французов, итальянцев, ретороманцев. Таковы и британцы, в состав которых входят англичане, шотландцы, валлийцы, ирландцы. Такова Россия с её многочисленными народами Севера, Поволжья, Дальнего Востока. Мы уже не говорим об Австралии, Новой Зеландии или Канаде: эти мигрантские страны стали хрестоматийными примерами новых политических наций.

С точки зрения житейской, большой разницы между этнической и политической нациями нет: все граждане любят свою страну и радуются её процветанию. Между этими двумя типами наций есть лишь одно принципиальное различие: нация этническая более однородна, нация политическая разорвана этническими границами. Эти границы, как уже отмечалось, могут быть размыты различными жизненными и политическими условиями, но они существуют, они никуда не исчезают, этнос сохраняет свою самобытность даже не века – тысячелетия.

Поэтому перед элитой политической (или ещё говорят «договорной») нации всегда остро стоит вопрос удержания единства нации как таковой.

Внутри этнической нации также множество «границ» – гендерных, возрастных, имущественных, религиозных и т. д. Но ни одна из них не достигает такой глубины, как границы этнические (коммунисты, начиная с Маркса, утверждали, что самая глубокая пропасть – имущественная; история этот тезис, как известно, опровергла). Поэтому удерживать политическую нацию вместе значительно сложнее, чем этническую. В своей инаугурационной речи (20 января 1961) американский президент Джон Ф. Кеннеди сказал: «Со времени основания этой нации каждое поколение американцев должно было присягать на верность своей нации».

Этническая нация «присягать на верность» не должна, потому что другой, альтернативной нации, другой родины у неё нет. А вот гетерогенная должна постоянно («каждое поколение») клясться в верности, потому что эту нацию составляют пришельцы, у которых есть – может, где-то далеко, но есть – другая родная им нация. Какими бы привлекательными (экономически, политически, имиджево…) ни были США, но и здесь есть расовые и этнические грани, и здесь существует опасность «разлома» по национальному (или расовому) признаку.

Создать гетерогенную политическую нацию рамного быстрее, чем вырастить этнически гомогенную. Должны были пройти тысячелетия, чтобы на землях Европы, Азии или Африки выросли национальные государства. В то же время для США потребовались лишь одно-два столетия, чтобы провозгласить американскую нацию.

Вместе с тем такой политический национальный союз менее прочен. Бельгия, например, получив в 1830 году независимость, ещё не может «переварить» разницу между северянами страны – фламандцами (говорящими на голландском языке, 60% населения) – и жителями юга валлонцами (которые говорят на валлонском и французском, 40% населения).

Хотя попытки удержать нацию «вместе» были значительными. Сразу после обретения независимости Бельгия начала ориентироваться на Францию и единственным государственным языком объявила французский. Его насаждали и во Фландрии, где преподавание в средних и высших учебных заведениях шло исключительно на французском. Однако после Первой мировой войны (1914—1918) в стране началось движение за эмансипацию нидерландскоязычного населения, в частности «борьба за язык» (нидерл. taalstrijd). В 60-х годах ХХ века появились первые результаты этой борьбы, в 1980 году оба языка были фактически уравнены в правах. В 1993 году Бельгия была разделена на два (фламандский и валлонский) федеральных региона. Единственным официальным языком на территории Фландрии стал нидерландский. Борьба за полноправие фламандского этноса сказалась и на бельгийских политических раскладах: в 2010 году большинство мест в палате представителей парламента получила националистическая партия «Новый фламандский альянс» – предостережение всем тем, кто пытается поработить другой народ.

Как видим, попытки ассимилировать фламандцев, «валлонизировать» их были значительными, но безуспешными. Однако первых изменений удалось дождаться только через полвека. Практические результаты появились через 70 лет, а победу когда-то подневольного народа на демократических выборах удалось отпраздновать лишь спустя столетие.

Медленно мелют мельницы истории, но мелют, не останавливаются!

Иногда трудно провести чёткую грань между этнической и политической нацией. Так, многие авторы считают политической нацией французов. Они опираются на тот факт, что когда создавалась французская нация (время Французской революции, конец XVIII века), то в неё не на этнических принципах, а под лозунгами свободы, равенства и братства вошли такие этносы, как бретонцы, баски, эльзасцы, каталонцы, пиккардийцы и другие.

Всё это так.

Но, во-первых, насколько далёкими были эти народности, издревле живущие рядом друг с другом, населяя территорию современной Франции? И, во-вторых, не происходило ли создание всех более-менее крупных (по размерам, а не по значению!) наций слиянием воедино различных народностей, которые когда-то были племенами, а ещё раньше кланами, семьями?

Этническая идентичность не является препятствием для идентичности национальной, а суть её компонент. Поэтому национальная идентичность, с одной стороны, требует наличия этнических корней, из которых она питается, а с другой стороны, является обрамлением сочетания этнического разнообразия – при значительной трансэтнической конгруэнтности – в национальном. Таким образом, этническое многообразие и национальную общность можно рассматривать как две стороны одной медали.

Что с того, что д'Артаньян у Дюма был гасконцем? Он уже тогда был и гасконцем, и французом, служил верой и правдой французскому королю (скорее королеве). Да и нынешних итальянцев можно делить, как прежде, на венецианцев, флорентийцев или неаполитанцев, которые раньше тоже считались «нациями». Что с того, что французы, до появления литературного французского языка, говорили на разных диалектах, которые сохранились до сих пор? Во всех нациях, какими бы этнически чистыми они ни были, существуют региональные говоры, которые, как чистые ручьи, вливаются в мощную нормированную языковую реку всей нации и одновременно питают её. В «Пигмалионе» Бернарда Шоу профессор фонетики Генри Хиггинс так рассказывал о своих способностях, похожих на цирковой фокус: «Фонетика и ещё раз фонетика. Наука о произношении. Моя профессия и моя страсть. Ирландца или йоркширца легко узнать по акценту. Но я могу определить место рождения человека с точностью до шести миль, а в Лондоне – до двух улиц».

Так же и в немецком языке существуют диалекты – баварский, бадский, берлинский, платтдойч, кёлш, пфальцкий, саксонский. Внутри самого саксонского можно выделить региональные подгруппы, и знатоки этого диалекта безошибочно определяют место, где человек вырос и живёт. Но всё это не мешает представителям бывших мелких княжеств и королевств называть себя немцами.

Во Франции диалекты (или региональные языки, наречия, региолекты…) не представляют исключения: все они (как и в Германии, в Украине, в Испании…) имеют одну и ту же грамматическую основу, большой общий словарный запас, и, что самое главное, носители диалектов могут в основном (хотя и не без напряжения) понимать друг друга.

Поскольку вопрос нации – это вопрос, в частности, самоидентичности, то можно сказать, что сначала человек идентифицировал себя с кланом, семьёй, затем – с племенем, впоследствии он стал гасконцем, а уже потом французом. Нация формировалась из людей, которые распространяли свою идентичность на всё большую и большую территорию.

Каждому наблюдателю очевидна разница между французской и американской (США) нацией: во французской нации объединились в одно целое народы, близкие по территории проживания, по языку, по культуре, по историческому наследию, по религии (католики и протестанты – христиане, и мы говорим не о тождестве, а лишь о близости), по темпераменту, традициям, кулинарным предпочтениям. Объединённые в одну нацию американцы США никогда не жили рядом. Они говорили (и говорят) на разных языках, исповедуют разные религии, различаются цветом кожи, менталитетом, привязанностями в питании, одежде, традициях – нет ни одной сферы человеческой жизни, в которой среди объединённых в американскую нацию этносов не было бы разницы.

На чём же держится политическая нация?

Самый первый, но не всегда самый надёжный способ – удержание единства нации силой. В национальном «браке по любви», как во всякой семье, когда-нибудь всё же начинаются распри, в частности на национальной почве. Характерный пример применения силы – непрекращающаяся война в Ольстере. В Северной Ирландии, юридически относящейся к Великобритании, ирландцы уже около тысячи лет ведут войну за своё отделение. Лондон подавляет – пока успешно – эти сепаратистские устремления.

Одной из разновидностей силы является юридическая сила, сила закона. Элита страны принимает такие законы, которые позволяют ей удерживать нацию в единстве, жестоко наказывая каждого за попытку сепаратизма.

Второй мощный рычаг – экономика. В экономически процветающей стране удерживать этносы в повиновении значительно легче, чем в стране проголодавшейся. «От добра добра не ищут», – гласит поговорка. Поэтому в стране, где люди экономически преуспевают, они в основном закрывают глаза на свою этническую идентичность и, как правило, отбрасывают всякие мысли об отделении, создании своего национального государства и т. п. Пример США – типичный. В стране с одним из самых высоких в мире жизненным уровнем этнические пропасти пока ещё просто «заваливаются» долларами. Национальные катаклизмы обостряются, если у них появляется экономическая подоплека. Каждый «хлебный» или «соляной» бунт может перерасти в национально-освободительный.

Ещё одна бечёвка для связывания в один пучок отдельных хворостинок – мораль. Элиты навязывают всем гражданам общества одну, господствующую, мораль, которая обеспечивает, во-первых, господство самих этих элит, а во-вторых, прочность нации как залог территориального единства страны. В неграмотном и малокультурном обществе такими путами является религиозная мораль. Покорение Америки, Африки или Австралии осуществлялось мечом и крестом. Миссионеры оправдывали колонизаторов, колонизаторы защищали миссионеров. Внедрение (силой, подкупом, хитростью, лестью, коварством…) одной господствующей, государственной религии было и остаётся одним из методов закрепощения народов. Христианство, например, в любой его разновидности, всегда проповедовало повиновение, осуждая мятеж, восстание.

Политическая нация может оставаться прочной и по идеологическим мотивам. Если (воспитанный элитой в своих интересах) рядовой гражданин считает роль своей нации исключительной, своё правительство прогрессивным, если он гордится (экономическими, военными, политическими, техническими, научными…) достижениями своей нации, если у страны блестящий имидж, а ценности, которые она исповедует, считаются высокими, если она является «магнитом», притягивающим к ней как политические силы, так и граждан других стран, когда под её военным «зонтиком» ищут убежища другие страны, тогда у такой политической нации резко снижается риск этнических беспорядков.

Ни один из этих инструментов цементирования политической нации не существует отдельно, в политике это всегда смесь методов и способов – и силы, и экономики, и морали, и идеологии. Когда один или несколько из этих инструментов перестают работать, то непременно, с обязательностью физического закона, появляется риск бунта. Не случайно крупнейшие этнические выступления в США пришлись на время проигранной во Вьетнаме войны.

Из этого можно сделать вывод, что политическая нация априори слабее нации этнодоминантной, поскольку всегда имеет на этнических стыках большой конфликтный потенциал.

Язык

В средневековой Европе не было официальных народных языков. Интеллектуалы, высший свет европейских стран говорили на иностранных. Языком всех языков, прежде всего письменным, была латынь. В университетах если и изучали грамматику, то это была латинская грамматика, учёные широко пользовались ею. Латинский был языком Библии и языком литургии. Паства веками не понимала своего пастыря. Существовало понятие культурного языка. В Восточной Европе говорили на немецком, французском, английском, а не на польском, чешском, русском, литовском, эстонском. Нанимали иностранных гувернанток, которые учили детей иностранному «прононсу». Народная речь, если и существовала письменно, то никакими правилами не регулировалась, а произношение не было зафиксировано в словарях. Поэтому не было «правильного» или «неправильного» языка – если нет точки отсчёта, то нет и отклонения от неё.

Стандартизация языка, его изучение шли параллельно с развитием других наук, их начало датируют ХVІІІ веком. Толчком к нормализации народного языка стало стремление к образованию национального государства. Общий язык нужен был в едином государстве прежде всего для функционирования экономики и аппарата управления; властители хотели, чтобы их законы все правильно понимали. Единое национальное государство нуждалось в общей грамматике.

Народный язык поддержало и общество. С усилением национальной самоидентификации в конце XVIII века в мире начало распространяться мнение, что люди должны не только дома, но и в обществе говорить на родном языке, получать образование на этом языке, читать и писать на нём. Прозаики, драматурги, поэты, учёные стали интересоваться национальной культурой, проявлять интерес к устному народному творчеству, способствовали развитию национального языка, популяризировали национальную историю. Не только культура влияла на нацию, но и нация влияла на культуру: национальные элементы стали появляться в народных сказках, архитектурном стиле, одежде. Иногда какой-то один говор начинал завоёвывать всё большую территорию своих носителей, в другом случае в новый национальный язык интегрировалось несколько диалектов, которые имели большой трансэтнический языковой «общий знаменатель».

Нация создавала свой язык, язык интегрировал этносы в нацию. Бытует даже мнение, что язык является главным объединяющим признаком нации. На первый взгляд, это именно так, потому что без языка не может быть ни единой культуры, ни единого хозяйства – от быта до производства. Понимать друг друга без переводчика – не в этом ли основная черта принадлежности людей к одной нации, риторически вопрошают те, кто придаёт языку исключительное значение. Именно они приводят хрестоматийные слова основоположника языкознания, немца Вильгельма фон Гумбольдта (Wilhelm von Humboldt, 1767 – 1835) о том, что язык является «душой нации»8. Ведь действительно: место проживания нации, её религия, государственное устройство, законы и обычаи могут меняться, и только общий язык всегда существует в сознании нации. Именно язык сплавляет нацию в одно целое.

Этому трудно что-то противопоставить.

Но десятки «нетипичных» примеров заставляют нас задуматься, не упрощаем ли мы ситуацию, не пытаемся ли сложную социокультурную и политическую проблему свести к простой чёрно-белой схеме.

Если язык является определяющим нациесозидающим элементом, то как быть, если одна нация говорит на нескольких языках? Мы уже приводили пример Швейцарии, где есть четыре государственных языка. В США существует немало устойчивых групп населения, говорящих на языке, отличном от официального английского, однако считающих себя американцами. Что делать с австрийцами, которые говорят по-немецки, но (после кратковременного пребывания в гитлеровском «рейхе») не хотят считать себя немцами? Не все говорящие по-английски – англичане. На арабском общаются во многих странах, хотя в каждой из них люди считают себя отдельной нацией. Португальцы и бразильцы говорят на португальском, но это две разные нации. В Лихтенштейне официальным языком является немецкий, в быту местные жители говорят на алеманском диалекте немецкого, но попробуйте назвать местных жителей немцами. Китай говорит на двух «диалектах» – пекинском и кантонском, которые лингвистически удалены друг от друга больше, чем английский от немецкого. В Пакистане официальным языком урду пользуются лишь чуть более семи процентов населения, а «местным диалектом», «провинциальным языком» панджаби – почти половина населения. Сам же урду сродни хинди – государственному языку соседней Индии. Хинди, в свою очередь, понимают в Непале и Бангладеш. В Центральной и Южной Америке огромные территории говорят на испанском, но Куба, Венесуэла, Коста-Рика и Боливия никогда не признают, что они – одна нация, не говоря уже о каком-то родстве с европейскими испанцами. Некоторые французские диалекты ближе к итальянским говорам, чем к родному литературному французскому. Галисийский язык, на котором говорят в северо-западной Испании, и португальский, хотя и имеют общее происхождение, сейчас считаются разными языками. Но галисийцы – испанцы, а не португальцы. Разбросанные по всему миру евреи конца XIX века, задумав возродить Израиль, вообще не имели общего языка. Собравшись в «земле обетованной», все изучали новый для себя язык, а сам когда-то мёртвый иврит был возрождён и адаптирован как разговорная речь и письменный язык.

О каком же стержне, вокруг которого консолидируется нация, мы говорим? Что же такое язык, а что такое только диалект?

Во Франции временем рождения нации считается Великая французская революция. В 1789 году революционерами была принята «Декларация прав человека и гражданина», провозглашавшая, что «источником суверенной власти является нация; никакие учреждения, ни одно лицо не могут обладать властью, которая прямо не исходит от нации». Эта декларация была написана на языке, который не понимала основная масса населения страны. Если на севере Луары, за исключением Бретани и Фландрии, большинство могло её прочесть, то на юге её не понимал почти никто. Когда Декларация была опубликована, лишь незначительная часть жителей территории, которую мы называем Францией, считала себя французами. Тогда не было ещё ни общего языка, ни нации как таковой, но её именем уже провозглашался суверенитет. В чём дело?

А дело в том, что процессы рождения нации и выделения речи из множества диалектов, признание какого-то диалекта языком, к тому же официальным, главным языком страны – процесс не одного дня. Как вокруг рождения нации, так и вокруг рождения государственного языка всегда велись и по сей день ведутся сложные споры – в которых лингвисты играют лишь незначительную, заштатную роль. В вопросе о первичности нации или языка можно быть уверенным лишь в одном: рождение нации и рождение общего для этой нации языка происходит одновременно, параллельно – здесь нет ни первых, ни последних.

Выбор официального языка – всегда политическое решение. Во Франции после провозглашения высокопарной Декларации, о которой мы упомянули, права на свой язык были лишены, например, бретонцы – они должны были учиться разговаривать на северофранцузском диалекте, возведённом в ранг официального языка. А как иначе можно было создать общий язык? Есть свидетельства современников, которые утверждали, что в те времена один «француз» часто не понимал другого «француза», жившего «на расстоянии семи-восьми лье» – по-современному, за полсотни километров.

С другой стороны – где предел понятности языка? Какой объём понимания является истинным пониманием? Где в поле понимания проходит граница между пониманием и непониманием? Тем более что датчане, норвежцы и шведы – отдельные языки! – понимают друг друга, а некоторые немцы (баварцы, платтдойче…), если будут говорить исключительно на диалектах, никогда не поймут друг друга.

Когда голландцы получили политическую независимость, то одна из разновидностей нижнефранконского диалекта немецкого языка, на котором они говорили, стала отдельным языком. Все остальные языковые формы остались диалектами.

Характерен пример Норвегии. На протяжении веков здесь письменным языком был датский. Во время борьбы норвежцев за независимость от датского господства шла борьба и за «свой» язык. Независимая Норвегия первым делом письменно закрепила отличия местного говора от литературного датского. Сейчас лингвисты считают датский и норвежский разными языками – не по филологическим, а по политическим соображениям.

Язык всегда был игрушкой политиков. Часто для диалекта, который только стремится стать языком, чтобы отделить его от основного официального языка, принималась особая орфография, за счёт заимствований расширялась лексика. Так, различная орфография принята в близкородственных сербском и хорватском языках, а также в хинди (Индия) и урду (Пакистан). Во время «украинизации» Украины в 20-х годах прошлого века (проходившей под девизом «Прочь от Москвы!») из украинской лексики удалялись русские слова, которые заменялись чаще всего польскими или чешскими. Такой подход был признан большевиками «националистическим», и уже грамматика 1933 года снова «приблизила» украинский язык к русскому.

И наоборот: если есть на то политическая воля, то язык может официально объявляться диалектом – такое происходило часто там, где господствующая нация не хотела дать «языковой козырь» националистам. В XIX веке в школах Великобритании были запрещены валлийский (речь жителей Уэльса) и шотландский языки. Подавление языков меньшинств продолжается и в XXI веке: турки, например, запрещают курдский язык «как несуществующий», а самих курдов называют «горными турками», которые якобы забыли свой родной – турецкий! – язык.

В 20-х годах ХХ века в СССР молдавский язык, который считается специалистами идентичным румынскому, был переведён из политических соображений с (румынской) латыни на (распространённую в СССР) кириллицу. После провозглашения независимости Молдовы латинская графика была возвращена. Однако этот язык, теперь практически не отличающийся от румынского, продолжает называться молдавским. На территории автономной Приднестровской Молдавской республики государственным языком является также молдавский – но с кирилличной графикой.

Поэтому, как говорит один из исследователей этого вопроса, американский лингвист Эйнар Хауген (Einar Ingvald Haugen, 1906 – 1994), «диалектом часто бывает язык, которому не удалось достичь политического успеха». Так пьемонтский язык стал «диалектом» после того, как официальным итальянским был признан тосканский говор.

Проще: есть государство – есть язык, нет государства – диалект.

Есть и другая группа вопросов. За многовековую историю границы стран менялись тысячи раз. Политическая карта мира перекраивалась после каждой войны. Одни государства, такие как Польша, несколько раз меняли свои форму, размер и даже местоположение, другие страны исчезали или же появлялись. Жители приграничных регионов часто переходили из одной страны в другую, жили там веками, говорили на другом языке.

Следовательно, главный вопрос заключается не в (часто псевдо-) научных спорах вокруг языка, а в том, какую роль он должен играть в национальном движении. Этот вопрос мы рассмотрим в разделе о противниках и союзниках националистов в их борьбе.

Идеологи, СМИ приучили нас к тому, что национализм – плохое явление. Если к тому же это экстремистский или радикальный национализм, то тогда это уже один шаг до фашизма, расизма, национальной исключительности и национального превосходства, культурной и религиозной нетерпимости. Такая «данность, против которой не попрёшь», не даёт возможности академически или просто спокойно посмотреть на взаимодействие нации, народа, государства и национализма.

Национализм есть любовь к своей нации. Он так же присущ каждому человеку, как и патриотизм. Конечно, патриотизм и национализм не синонимы, между ними есть разница. Любовь к нации этнически определена. Она не имеет временных границ. Она не зависит от того, какой именно строй царит в твоей стране, кто находится у власти, хороший или плохой у народа правитель. Любовь к родине, тем более если эта родина многонациональная, национализму неконгруэнтен, то есть не накладывается на него. Конечно, когда мы говорим о политической нации, то может существовать и швейцарский, британский или американский национализм.

Национализм, как мы его понимаем, – это идеология и направление политики, основным принципом которой является ценность нации как высшей формы общественного единства и её первостепенная роль в государствообразующем процессе.

Национализм как политическое движение, ставя во главу своих интересов национальное, возлагает на себя задачу отстаивать интересы нации в отношениях с государством, которое, по форме – национальное, далеко не всегда основывается на национальных принципах. Национализм опирается на национальное чувство и проповедует преданность индивида – вплоть до самопожертвования – своей нации, поддержку и развитие национального самосознания, работу на благо нации, защиту территории нации, её ресурсов, духовных ценностей.

Близко к национализму стоит понятие «соборности» – в его нерелигиозном, светском смысле. Соборность означает единение людей из чувства братства и любви друг к другу. Это внутреннее самоощущение сообщества, в котором не подавлена личность каждого, его свобода: «Я – часть нации, но я свободен, нация не ограничивает меня».

Соборность по сути исключает элитарность национализма. Конечно, как и всякое политическое движение, национализм выдвигает лидеров движения, политическую элиту нации. Но эта элита остаётся плотью от плоти нации вследствие того, что и она является частью нации, а следовательно, идентифицирует себя как с нацией в целом, так и с каждой её частью.

Элита нации служит нации, а не человечеству. В конфликте одной нации с другими элита нации отстаивает национальные интересы. Поэтому элита нации может не восприниматься на так называемой международной арене. Но националистическую элиту это не беспокоит – она, как сказано, служит нации, и международное реноме её интересует далеко не в первую очередь.

Учёные говорят о большом количестве различных «национализмов». Некоторые различают сепаратистский национализм, стремящийся к выделению своего государства в субъект международного права, и реформаторский национализм, который с помощью реформ хочет сделать страну «национальнее». Был национализм ирредентистский – стремление собрать под одну крышу все части одного народа, разбросанные по разным странам; немецкий ирредентизм вылился в своё время в кровавые войны. Некоторые исследователи говорят о «государственном», «радикальном», «реакционном», «гражданском», «революционно-демократическом», «политическом», «либеральном», «органическом», «романтическом», «культурном» национализме и т. д. как об отдельных его формах.

Но, кажется, здесь мы переходим границу здравого смысла и поэтому ставим на перечне точку. Потому что, как это часто бывает в науке, в публикациях на одну и ту же тему, когда сказать ничего нового не получается, начинается так называемая «игра ума», статьи и диссертации пишутся не ради поисков истины, а ради них самих, эдакое l’art pour l’art, искусство для искусства, наука ради науки. Поэтому мы не будем заниматься теоретизированием.

Тот национализм, о котором мы говорим, является национализмом на основе этноса или на основе той политической нации, которая исторически сложилась из значительного количества этносов и считает себя неделимой, где межэтнические или расовые границы сглажены, неярки, неглубоки. В США, очевидно, такой (некоренной) стержневой нацией является WASP (White Anglo-Saxon Protestant, белый англосаксонский протестант), в которую входят англичане, шотландцы, немцы, скандинавы и другие. В России десятки мелких и крупных этносов (юкагиры, ительмены, орочи, тофалары, негидальцы, ненцы…) объединились вокруг стержневого русского народа. И так далее.

В моноэтнической нации этот вопрос решается ещё проще, но и гетерогенная, многоэтническая (политическая) нация органично объединяется в одно целое общим языком, общей религией, общими традициями, культурой, общей историей и исторической памятью, эмоциональной привязанностью к родной земле, к которым в случае моноэтнической нации добавляется ещё и общее происхождение, генетическое родство.

Национализм включает в себя несколько элементов.

Во-первых, национализм считает, что человечество законами природы поделено на фундаментальные единицы – автономные и самодостаточные нации, которые отличаются набором определённых объективных характеристик.

Во-вторых, нация имеет право сформировать своё государство. Нация имеет высшую власть над территорией, в пределах которой проживает достаточно однородное население.

В-третьих, нация является источником политической власти. Единственным легитимным типом правительства является национальное самоуправление. Каждый член нации имеет право непосредственно участвовать в политическом процессе.

В-четвёртых, национализм считает необходимыми общность языка и культуры для всего населения в пределах единой страны.

В-пятых, члены нации действуют не одинаково, а в унисон, вплетая свои усилия в устремления других.

Остановимся на этом тезисе несколько подробнее, ведь говорят, что национализм нивелирует человека, не даёт ему развиваться свободно, заставляет всех «думать одинаково».

«Думать одинаково» никому не надо, а если человека даже ЗАСТАВЛЯТЬ так думать, то это никому не удастся. В немецкой народной песне есть об этом мудрые слова: «Мысли свободны, можно ли угадать их?». Но определённая «синхронизация мыслей» среди националистов всё же существует. Потому что у националистов есть национальная идея, и они думают о том, как воплотить её в жизнь. То есть они, возможно, разными путями, кто как может, стремятся достичь общей цели. Но достижение одной цели командой единомышленников – абсолютно нормальная, естественная вещь. Как выиграть футбольный матч, если у команды не одна цель, а десять разных?

А поскольку интересы националиста совпадают с интересами нации, то между этими частными и общественными интересами нет разногласий, они гармонируют между собой – чего ещё лучшего может вожделеть общество?

Если высокая национальная идея является полезной для большинства народа, то она по определению будет полезной и меньшим этносам, которые живут вместе с этим народом и идентифицируют себя с нацией. Будет богатой доминантная, стержневая нация – не будут бедствовать и остальные.

В-шестых, люди объединяются в нацию добровольно, а не через навязывание им определённой культуры. Они чувствуют узы надклассовой солидарности. Социальная справедливость в национальном государстве достигается через понимание общей судьбы, национальной идентичности и благодаря взаимному доверию. Более того, связанное узами осознания национального единства, имея общую цель, национальное общество склонно помогать своим слабым членам – уже исходя из того, что они принадлежат к нации. Некоторые, в основном небольшие или долгое время преследуемые нации показывают блестящие примеры такой солидарности.

В-седьмых, нация является высшей ценностью. Преданность индивида национальному государству превалирует над индивидуальными или групповыми интересами. Укрепление национального государства является главным условием для всеобщей свободы и гармонии.

Вокруг вопроса о групповых интересах тоже идёт много споров. Часто национализм противопоставляют «либерализму», говоря, что последний считает «общечеловеческие ценности», в частности «права человека», выше национальных, а националисты выше общечеловеческого ставят национальное.

Противоречие человеческого и национального надуманное. Поскольку представитель любой нации является прежде всего человеком, то не понятно, почему армянин или ирландец должны быть против «общечеловеческих ценностей» (норм, принципов, законов, установок, заповедей, канонов…) или «прав человека», если эти «ценности» и «права» не политизированы и не используются как пугало для борьбы с противником не за общечеловеческие нормы, а за экономические и геополитические интересы. То же касается и «прав человека», потому что приоритеты национализма выстроены не по схеме «национальное выше человеческого», а как «человеческое выше национального», что не мешает им продолжить фразу: «а национальное выше специфических интересов отдельных групп внутри нации». Ведь понятно, что интересы нации, воля нации должны быть выше интересов политической партии, сексуального меньшинства или фанатов баскетбольного клуба.

Но националисты понимают «общечеловеческие ценности», в отличие от либералов10, не отвлечённо, а конкретно. Ведь людей среднеарифметических в природе не существует. Но представим себе их именно такими – без пола, без нации, без возраста, без убеждений, все на одно лицо. Какие же общечеловеческие ценности могут они исповедовать в своей безликости? Ценности изготовленных по одной колодке манекенов?

Человеческие ценности, очевидно, рождаются из человеческого разнообразия, то есть из неодинаковости. Либералы вроде бы ставят в центр всего человека, одновременно лишая его того, что собственно делает его человеком – самобытности.

Удивляет и агрессивность либералов относительно всего национального. Почему «поборники свободы» не находят в проповедуемых ими «общечеловеческих ценностях» такой ценности, как свободное выражение мнений? Ведь вряд ли может родиться плюрализм там, где не признаётся свобода убеждений каждого – какими бы неприемлемыми для других они ни были. Ведь, как говорила Роза Люксембург, «свобода – это всегда свобода для инакомыслящих».

Это происходит потому, что под лозунгом борьбы за «общечеловеческие ценности» (которые должны почему-то быть лучше национальных) на самом деле идёт борьба за денационализацию общества. Преуменьшая значение нации, либералы подрывают культурно-исторические корни каждого человека. Но нация – феномен не только культурно-исторический, но и этнический. А уничтожить этнические характеристики не в состоянии даже либерализм. Поэтому вряд ли «борцам с нацией» удастся когда-то добиться победы.

Возникает и вопрос симбиоза, общежития доминантного этноса (большей, ведущей нации) и рецессивного этноса (количественно меньшего народа) в одном географическом пространстве. Может быть только два разных отношения к доминантной нации людей, принадлежащих к ней не генетически, а только исторически и культурно, как лиц, испокон веков живущих на одной территории. Первое: я этнически не отношусь к нации, но это моя страна, я здесь вырос и выучился. Здесь похоронены мои предки. Они всю свою жизнь положили на алтарь этой нации. Я говорю на языке этой нации. Я уважаю законы и традиции этой нации. Возможно, у меня несколько другие религиозные взгляды, но я понимаю, что за них нельзя требовать политические дивиденды. В силу своего этнического происхождения я не считаю себя лучше других, но и мои соседи не считают меня хуже себя. Здесь живу я и моя семья, я работаю на благо этой нации, я отдаю все свои силы для благополучия и счастья этого народа. Поэтому я часть этой (этнодоминантной или политической) нации. Я принадлежу к ней не по крови, а по духу. Конечно, мой родной этнос мне тоже не чужд. Я знаю язык своего этноса, я уважаю его традиции. Я считаю его частью нации.

Позиция вторая: я живу среди этой нации, но она мне несимпатична. Мне безразлично, как у неё идут дела сегодня и что её ждет в будущем. С этой нацией я себя не идентифицирую, я этнически принадлежу к другой нации, которая мне ближе по культуре, языку, традициям, религии. Доминантная нация даёт мне какие-то преимущества (которыми я без оговорки на полную катушку пользуюсь), но это единственное, что связывает меня с этой нацией. Я болею за свой этнос, и если у меня будет выбор, на чью сторону встать, то я без сомнения встану на сторону своего этноса.

Вторая позиция абсолютно легитимна. Это тоже националистическая позиция – лишь «точка кристаллизации» в ней другая. Поэтому в этом случае возникает несколько вопросов: если ты нелоялен к доминантной нации, в которой ты живёшь, то что делаешь ты в этой стране? Не комфортнее ли будет тебе жить «среди своих» – если есть, конечно, в мире страна, где живут твои соплеменники? Если же у такого народа нет своей территории, если он живёт на территории «неродной» ему страны, то это хрестоматийный случай рождения новой нации. И эта нация по законам её развития и в соответствии с международным правом должна бороться за национальное самоопределение – вплоть до отделения.

Национализм не любуется собой, национализм не выискивает недостатки других наций, он лишь подчёркивает разницу между нациями, их колорит, их индивидуальность, непохожесть на другие. Без национализма, без определения этнических черт той или иной нации мировое сообщество было бы похоже на совокупность одноликих и усреднённых единиц, на манную кашу без масла. Вместе с тем национальное самосознание позволяет выделить в своём окружении «чужие» вкрапления, проанализировать их и, в случае их полезности, сделать их своим достоянием – на благо своей нации.

Если бы этот процесс самоидентификации и анализа не происходил, то европейцы не получили бы в своё время бумагу и фарфор (изобретённые китайцами), испанцы не приобрели бы культурные знания и навыки, принесённые в Европу арабами, а Россия так и не научилась бы брить бороды.

Национализм – не просто любовь к своей нации. Это – жертвенная любовь. Свою нацию любит большинство представителей любого этноса. Стоит включить телевизор во время международных соревнований, чтобы увидеть тысячи болельщиков, которые идентифицируют себя со своей НАЦИОНАЛЬНОЙ сборной. На всей планете есть разве что немцы, которые большими буквами пишут на заборах Deutschland verrecke! – «Сдохни, Германия!». Гордиться нацией – естественно для всех людей.

Но всё это попутчики, наблюдатели. Они хорошие граждане, но не националисты.

Потому что националисты делают ещё один шаг: они готовы на благо нации жертвовать – свободным временем, деньгами, здоровьем, когда надо – жизнью. Хорошо это или плохо – об этом можно спорить (я вдоволь наслушался дискуссий относительно причин самопожертвования советских солдат на фронте), но отрицать их приверженность делу нации не может никто.

Националисты ставят нацию превыше всего.

Нация превыше всего!

Это мы знаем: немецкие фашисты, Deutschland, Deutschland über alles…

Но, может, не надо возмущаться словам «Германия, ты превыше всего»? Может, то, что каждый народ считает себя «первым среди равных», – нормально? Спросите афганца, вьетнамца или японца, какая страна ему больше по душе, и они вам в подавляющем большинстве скажут – Афганистан, Вьетнам, Япония. Если ответ другой, то стоит внимательнее присмотреться к этой стране и к личностной структуре отвечающего. Любовь к родине – нормальна. Нелюбовь к ней требует глубокого социологического, политологического, культурологического, а может, и медицинского анализа.

Есть здесь и один филологический нюанс: предлог über далеко не всегда переводится как «над». В данном контексте «über alles» означает скорее «сначала, прежде всего».

Тем более что фраза эта на известной цитате не обрывается, у неё есть продолжение: Deutschland, Deutschland über alles, // über alles in der Welt, // wenn es stets zu Schutz und Trutze // brüderlich zusammenhält. То есть прежде всего автора волнует Германия, её судьба, а уже потом все большие и малые другие проблемы мира. И перевод должен быть хотя бы таким: «Германия (будет значить) больше всего на свете, если для своей защиты и для отпора врагам будет постоянно опираться на братскую общность» (своих народов, своих земель). А потом: Einigkeit und Recht und Freiheit // für das deutsche Vaterland! – «Единство, и право, и свобода для немецкой Отчизны», причём «единство» на первом месте.

Гимн был написан не фашистами, а изгнанником Хоффманом фон Фаллерслебеном в 1841 году на тогда британском острове Гельголанд, когда не было ещё ни Германии, ни германской нации, а существовали сотни княжеств и графств, когда один немецкий князёк воевал с другим, а пришельцы уничтожали их поодиночке, и мечтой поэта было не превознесение нации над другими, а убеждение, что Германия, которую он больше всего любит, только тогда сможет давать достойный отпор врагам, когда братские этносы будут держаться вместе.

Эти строки можно читать и второй, и третий раз – без сознательной предубеждённости в них нельзя найти провозглашение исключительности нации. Во всяком случае, не больше, чем во французской «Марсельезе»: Amour sacré de la Patrie (Святая любовь к родине), или польского: Co nam obca przemoc wzięła, Szablą odbierzemy (Всё, что враги у нас отняли, саблей вернём), или итальянского: Noi fummo da secoli / / Calpesti, derisi, / / Perché non siam popolo, / / Perché siam divisi. / / Raccolgaci un’unica / / Bandiera, una speme: / / Di fonderci insieme / / Già l’ora suonò (На протяжении веков мы были порабощены, нас высмеивали, поскольку мы не единый народ, поскольку мы разобщены. Пусть общий флаг, общая мечта объединят нас: час воссоединения настал) … А в современном гимне острова Гернси, который принадлежит Великобритании и по логике вообще не должен иметь собственного гимна, кроме британского «Боже, храни королеву», говорится: «Ты лучше всех» (of all art the best). Так каждый влюблённый считает свою невесту лучшей в мире, как бы ни ругали её фигуру соседи.

Слова этих гимнов писали влюблённые в свою (будущую прекрасную) родину патриоты, иногда гиперболизируя, перебарщивая – но уж очень незавидным было положение народов, когда писались эти строки. И они никогда не стали бы символами стран, если бы не была заложена в них высокая мечта о будущем могуществе нации. Причём, как видно уже из приведённых примеров, ни одна нация не хочет чужого, чужих богатств, чужих земель. Они хотят – кто кровью, кто саблей – вернуть своё, защитить свой дом, zu Schutz und Trutze.

Совсем другое дело, когда человек считает свою нацию лучше других. На каком, собственно, основании? Ведь греки не лучше монголов, евреи не умнее ненцев. Все народы развиваются в конкретных исторических и социальных условиях, от которых зависит и наше восприятие «лучшести» или «большей умности». Но глупее ли индеец племени черокки, умеющий без оружия убить зверя, читать следы и жить в гармонии с природой, от англичанина – выпускника Итона, который без компьютера не может купить билет на поезд? Отнюдь. Дайте этому индейцу пожить в английском обществе лет двести, отправьте выпускника Итона на двести лет в резервацию – и тогда можно будет сравнивать интеллектуальный потенциал каждого из них, а по ним – и каждого «племени».

Ксенофобы? Шовинисты? Расисты?

Многие уверены в том, что националисты считают свою нацию исключительной, лучше других; они ненавидят другие народы. Ксенофобы, ненавидящие всё чужое, – это о них. Примеров такого понимания – пруд пруди. Даже такой, казалось бы, просвещённый гражданин, как немецкий президент Йоханнес Рау (Johannes Rau, 1931 – 2006) в своей инаугурационной речи сказал, что патриот – это человек, который любит свою родину, а националист – это тот, кто ненавидит другие народы. В словарях и энциклопедиях, в справочниках и (псевдо) научных трудах говорится одно и то же: националисты ненавидят других. Иногда определение дают ещё шире: ненавидят и к тому же мечтают о господстве над другими, а поэтому хотят завоёвывать чужие земли. Патологические агрессоры. Такие, как гитлеровские фашисты.

Поэтому националисты – это фашисты, а также национал-социалисты или нацисты (вариант: неонацисты) и, конечно же, расисты, шовинисты и ксенофобы.

Самое трудное, как известно, – это искать что-то мелкое в большой куче мусора. Разложите по полкам – и всё станет на свои места.

Начнём с простого: с ненависти. Пока мы говорили только о любви националистов к своей нации. Откуда берётся ненависть? Я люблю свою мать, своего отца – почему я должен ненавидеть чужую мать и чужого отца? Любовь и ненависть семантически являются антонимами, противоположными по значению словами. Но из того, что я кого-то не люблю (как свою мать), вовсе не следует, что я завтра возьму палку и пойду этого человека бить. Здесь просто нет логики, кто-то пытается (о причинах – позже) всё свалить в кучу.

Также не говорят националисты о превосходстве, исключительности своей нации. Ведь националисты есть в каждой нации. Есть французские националисты, есть ангольские, есть китайские. Тогда получается, что каждая нация – выше прочих. То есть сотни наций превосходят все остальные? Какая-то шизофрения.

Тем более что для чувства национальной исключительности, превосходства по отношению к другим нациям есть иное слово – шовинизм. Он, отмечается в словарях, проповедует презрение к другим народам, национальную и расовую исключительность, разжигает национальную вражду и ненависть.

Очевидно, такие люди есть. Но это не националисты – это шовинисты. Путать не стоит. (Хотя сознательно путают и запутывают!)

Есть, конечно, и такой подход: все националисты – немного шовинисты. Доказать это нельзя, но националистам уже приходится оправдываться. Правильное утверждение «среди сомалийцев есть пираты» не означает «все сомалийцы – пираты». В каждом народе есть преступники, но это не означает, что «в среднем» каждый представитель этого народа немножко должен сесть в тюрьму. Есть поговорка о семье, в которой не без урода. Кто-то считает, что его нация лучше других. Он, возможно, активно не любит или даже ненавидит другие нации. Он шовинист, плохой, с нашей точки зрения, человек.

Но при чём здесь национализм? Националист не сравнивает нации. Он любит свою. Точка. Представителю другой нации он может только посоветовать: люби и ты свою нацию.

Схож вопрос и о ксенофобии. Понятие происходит от греческих слов «чужой» и «страх». Это, как известно, восприятие чужого как непонятного, непостижимого и поэтому опасного и враждебного.

Вы впервые попали в Египет, вышли на улицу. К вам подбегает молодой человек и тянет за рукав. Вы вырываетесь и даете чёсу. А это был просто продавец уличной лавки, который хотел показать вам свой товар. Я не понимаю, поэтому отношусь с опаской, не воспринимаю. Возможно, от этого незнания возникает и враждебность.

Ксенофобия не имеет прямого отношения к нации, это понятие шире. Перенесённая на национальную почву и интерпретированная как «ненависть к чужой нации», ксенофобия совпадает с шовинизмом, но не с национализмом.

Со слова «раса» мы табу уже сняли. Расы существуют. Иногда люди одной расы не любят людей другой расы. Это ещё не расизм. Расизм – это утверждение превосходства одной расы над другой: белых над чёрными, чёрных над монголоидами, монголоидов над белыми. Кому как нравится. Этот вопрос мы уже рассмотрели выше, в разделе о расах.

Откуда же берётся расизм? Очевидно, из ксенофобии, из страха перед неизвестным и непонятным. Перед другим.

Всевозможные «теории» о том, что «сопутствующим элементом любого национализма является расизм», – полная ахинея. Потому что расизм основывается на превосходстве, на исключительности расы, а националисты такие (шовинистические) взгляды не исповедуют.

Прекрасным примером националиста, который всю жизнь боролся против расизма, за равные права чернокожего населения, является американский проповедник и лидер движения негров11 США Мартин Лютер Кинг. Но был ли он националистом? Конечно, ведь именно исходя из интересов полиэтнической американской политической нации, он и выступал против расизма, понимая, что расизм, уверенность части белых в их превосходстве над чёрными, может стать разрушительным для нации.

Кто боится правого экстремизма

Националистов часто ошибочно (но сознательно!) называют «правыми радикалами», «правыми экстремистами», «ультраправыми».

Откуда это пошло?

Со времён Французской революции политическая палитра делит партии на правые и левые. Связано это с тем, что во французском парламенте конца XVIII века сторонники монарха сидели справа, революционеры-якобинцы – слева. В капиталистических странах сегодня правыми называют партии, защищающие интересы правящего класса, которые не хотят реформ, консерваторов. Левая идеология – идеология оппонирования власти, выступающая за перераспределение богатства и власти в пользу бедных слоёв населения, трудящихся. Эти политики называют себя иногда лейбористами (от английского labor, труд). Некоторые бесхитростные политологи полагают, что таким незатейливым способом можно описывать и политические реалии людей XXI века. Оставим это на их совести.

Националистические партии традиционно относят к правым. Против этого ничего сказать нельзя, кроме того, что уже сказано: это по сути неправильно, а по форме примитивно.

К слову «правые» в определении националистов непременно цепляется слово «радикалы». А это что такое? Какой в этом смысл?

«Радикал» происходит от латинского radix, означающего «корень». Того, кто хочет добраться до основ, до корней зла или что-то в корне изменить, называют радикалом – то есть, в общем, довольно симпатичный, глубокий человек. Когда в XIX веке политические партии выступали за восьмичасовой рабочий день и пенсии по старости, то их называли «радикальными» – слишком «в корне» они хотели перевернуть тогдашний мир.

Сейчас отношение к радикалам, особенно к «правым радикалам», другое. Это слово навевает мысли об угрозе, насилии. Недалеко от «радикализма» – слово «экстремизм». В быту, в повседневном использовании «правые радикалы» и «правые экстремисты» – братья-близнецы, абсолютные синонимы. В длинном газетном сообщении одно легко заменяется другим – чтобы не повторяться. Даже социологи пока не пришли к согласию в вопросе о том, какая разница между этими словами.

Прилагательное «экстремальный» происходит от латинского extremus, «извне» и означает «крайний». «Правый экстремист» таким образом политически означает человека, который придерживается крайне правых взглядов. Поскольку, как мы уже сказали, право-левая политическая градация несколько (на двести лет) устарела, и партии, которые когда-то считались правыми, стали левами, и наоборот, то такое определение не слишком прозрачное, но безобидное. В слове нет ничего плохого, только тот подозрительный душок склонности к насилию, к разбитым окнам и подожжённым машинам несколько усиливается. Если «радикал» только размахивает на улице кулаками, то «экстремист» непременно держит за пазухой бомбу. Такое, чисто бытовое вербальное восприятие.

А информационная практика такова: правящие консервативные партии называются просто «правыми». Националистические (нам объясняют: чтобы не путать) называются «крайне правыми», «радикальными правыми» или «правыми экстремистами».

Вопрос становится серьёзным, если вспомнить, что «правый экстремизм» в некоторых странах преследуется правоохранительными органами. Немецкое ведомство по охране конституции, немецкая политическая полиция определили экстремизм как «принципиальное неприятие, непризнание демократического конституционного государства».

Из плоскости деликатных запахов («душок») и тонких языковых ощущений мы резко переходим в жёсткую сферу права, полиции, преследований и каталажек. Для защиты конституционного строя немецкие правоохранительные органы имеют право для поддержки полиции использовать армию и требовать введения в страну полицейских сил другого государства. Тот, кто посягает на конституционный строй, приравнивается к изменнику родины и наказывается лишением свободы на срок от 10 лет и выше. Кроме того, такие лица не имеют права поступать на государственную службу – быть, например, машинистом электровоза или учителем физкультуры.

Но националисты далеко не всегда ставят своей целью свержение существующего строя. Очень часто они хотят только, чтобы государство обратило внимание на национальные проблемы и не радикально, а реформами, методами парламентской демократии изменило существующее положение вещей. Поэтому многие националистические партии не вооружаются «калашниковыми» и не используют динамит, а наравне с другими политическими силами участвуют в предвыборной борьбе, раздают листовки, клеят плакаты, ведут пропаганду своих взглядов и убеждают избирателей голосовать за них. Какие же они «радикалы» и «экстремисты»?

Но правящему политическому классу, этим «просто правым» и «просто левым» партиям, между которыми давно уже не видна принципиальная разница, важно совсем другое: их задача – охаять, опорочить, криминализировать националистическое движение в глазах населения, загнать его не в политический, а в уголовный тупик. И бороться с этим политическим течением не убеждением и свободным обменом аргументами, а с помощью уголовного кодекса и политической полиции. Граждане с опытом жизни в социалистических странах с такой практикой должны быть знакомы. Ведь nil novi sub luna – ничто не ново под луной.

В этом печальном факте есть свой позитив: кого правящий политический класс не боится, с теми он не борется.

Фашизм

Мы подошли к итальянскому фашизму, разновидность которого в Германии называлась национал-социализмом, или просто нацизмом. Национал-социализм на самом деле должен был бы называться «шовинистическим, расистским социализмом» – тогда не возникало бы проблем. Но последователи Гитлера назвали свою партию так, как назвали: NSDAP – Национал-социалистическая немецкая рабочая партия. К словам «рабочая партия» ни у кого сегодня претензий нет, никто эти слова с гитлеровским режимом не связывает. «Социализм», хоть и с подмоченной репутацией, но тоже в приличном обществе приемлем. Слова «национал-социализм», «нацизм» – особенно в Германии – брань. Обозвать кого-то нацистом, неонацистом (т.е. новым нацистом) – оскорбление. Этим часто пользуются: националистов во многих странах постоянно называют нацистами, не слишком утруждая себя приведением аргументов.

Но национализм на самом деле никакого отношения к национал-социализму не имеет.

В чём же принципиальная разница между национализмом, фашизмом и национал-социализмом?

В центре фашистской идеологии – идеи расового неравенства («славяне – низшая раса»), дискриминация других наций. В этом смысле фашизм – откровенный шовинизм и расизм.

Национализм, повторим, в отличие от шовинизма не исповедует превосходства одной нации над другими, он не расистский, он не стремится дискриминировать другие нации, если эти нации не притесняют его собственную. Ведь, как мы уже говорили, в нацию, неважно этнодоминантную или политическую, входят практически все, кто давно живёт на общей территории и разделяет цели нации, кто принадлежит к нации ментально, исторически. Если они исповедуют принцип благополучия и счастья для доминантной нации, то они суть эта нация. По убеждению националистов, дискриминация меньшинства приводит к замыканию этого меньшинства в себе, выстраиванию параллельных общественных структур и сопротивлению этого меньшинства дискриминации, к борьбе за свои права вплоть до национального обособления. Какой умный националист заинтересован в дезинтеграции, территориальном разделении своей родины?

Фашисты исповедуют всевластие государственной машины («тотальное государство»), первичность государства. Как говорил первый в мире фашист Бенито Муссолини, «для фашиста ничто не имеет ценности вне государства».

Национализм на первое место ставит не государство, а нацию. Государство националисты рассматривают как вторичное по отношению к нации. По их убеждению, государство должно заботиться о своих гражданах. А граждане – контролировать государство. Ведь даже на националистическое государство полагаться нельзя. Поэтому национализм вынужден дать возможность нации лучше организоваться, чтобы контролировать государство, являющееся отчуждённым от нации механизмом управления.

Одна из характерных черт фашизма – крикливая демагогия – тоже националистам не присуща. Им – в отличие от некоторых так называемых «либералов» и «демократов» – хватает фактов, аргументов, логики.

Фашизм построен по принципу однопартийности и «фюрерства», утверждения насилия и террора для подавления политического противника, на милитаризации общества, понимании войны как средства решения межгосударственных проблем.

Национализм пользуется демократическими рычагами для руководства организацией. Насильственными методами некоторые националистические организации добиваются тех прав, которые законно должна иметь нация, но которые она не может получить другими методами. Ни один из известных ныне националистов не ставит себе целью вести войны за «жизненное пространство». Ведь националисты по определению противники империй, они рассматривают империи как зло и ненужную головную боль – потому что «завоёванные народы» надо как-то (вооружённая сила, деньги…) удерживать в повиновении. Националисты выступают за конгруэнтность этнических и национальных границ – одна нация, одно государство.

Зачем же тогда националистам вести захватнические войны, аннексировать чужие территории и покорять чужие нации? Чтобы иметь в составе страны этнически чужую административную единицу, которая рано или поздно станет центром подрывной деятельности и мятежей?

Американский профессор Майкл Уолцер (Michael Walzer, род. 1935), автор книги «Войны справедливые и несправедливые» (Just and Unjust Wars, 1977), уверен, что «преступления в XX веке совершались как извращёнными патриотами, так и извращёнными космополитами». Относительно фактов: большинство войн двух последних десятилетий развязаны как раз не националистами, а «демократами» под лозунгами «свободы» и защиты «общечеловеческих ценностей».

То есть существует целый ряд логических нонсенсов. Но с этими нонсенсами никто не считается, потому что правящему политическому классу ВЫГОДНО ставить националистическое движение в один ряд с исторически дискредитированным и осуждённым гитлеризмом. «Национализм – фашизм – расизм» – это политическая идеологема, которая должна опорочить оппозиционное политическое движение.

Поэтому поставим ребром несколько вопросов:

– Является ли каждый националист фашистом? – Нет.

– Является ли каждый националист нацистом? – Нет.

– Является ли каждый националист ксенофобом? – Нет.

– Является ли каждый националист антисемитом? – Нет, потому что как же тогда быть с еврейскими националистами, которым мы ещё посвятим в этой работе значительное количество страниц?

– Должен ли националист непременно считать свою нацию выше других? – Нет. Но и не ниже других. Равенство – хороший принцип.

– Должен ли каждый националист быть сторонником захватнических войн, геноцида и этнических чисток? – Чего ради?

– Есть ли среди националистов шовинисты, расисты, ксенофобы и антисемиты? – Очевидно, есть. Но там их не больше, чем среди не-националистов. О причинах – см. выше, пункт о сомалийских пиратах. Точно так же среди националистов есть любители цветов, джазовой музыки и Пикассо. Очевидно, что истоки фашизма, нацизма, расизма, шовинизма и ксенофобии нужно искать в другом месте.

«Демократия» – прибежище меньшинства

В современной пропаганде расхожим местом стало обвинение национализма в его недемократичности. Те, кто называют себя «демократами», априори противопоставляют себя националистам. Поскольку слово «демократия» в силу различных «идеологически-организационных» причин, которые мы впоследствии рассмотрим, воспринимается положительно, а «национализм» отрицательно, то считаться демократом в нынешнем обществе почётно, а считаться националистом должно быть стыдно.

Доказать лживость такого противопоставления достаточно легко. Демократия означает власть народа. Поскольку у народа всегда есть не одно мнение, то демократическим считается то решение, за которое выступает большинство. В современной Европе распространена не прямая, а опосредованная, так называемая представительская, парламентская демократия. Принятое решение далеко не всегда соответствует здесь чаяниям большинства народа, но (по крайней мере, формально) оно представляет большинство, которое существует в парламенте12.

Если в этнодоминантной нации один этнос составляет большинство народа, а в политической нации большинство этнических групп идентифицирует себя с нацией, то со всей очевидностью следует, что народ будет отстаивать решения, отвечающие стремлениям доминантного этноса, за которые и выступают националисты.

Поэтому националисты не заинтересованы в том, чтобы усыпить политическую активность людей, а, наоборот, стремятся пробудить её, потому что чем больше сознательных граждан будет участвовать в политическом процессе, тем весомее будет результат в пользу националистических решений. Составляя большинство общества, доминантный этнос заинтересован в том, чтобы каждый член общества идентифицировал себя с титульной нацией, и поэтому принадлежал к большинству народа и артикулировал волю нации. Это как раз и есть настоящая демократия – воплощённая в жизнь свобода не тонкой прослойки политической элиты, а широких народных слоёв. Глубинная суть национализма в том и состоит, чтобы пробудить в члене общества гражданина, вовлечь его в процесс принятия политических решений.

Повторим: решение большинства – демократично. Решение в пользу меньшинства – недемократично. Поэтому демократия имманентна национализму, она неотъемлемо, прочными внутренними узами связана с национализмом.

А как же «демократы»? Люди, которые выступают против нации, то есть большинства народа, именно по этой причине и не могут считаться демократами. Они только натянули на себя демократическую личину, а на самом деле прислуживают большему или меньшему количеству маргинальных групп, которые себя с нацией не идентифицируют. За ними – меньшинство граждан. Но они также стремятся к власти, принятию решений в свою пользу, чтобы угодить своим избирателям – этим маргинальным группам.

Псевдодемократические правящие элиты не дают и не могут дать ответов на болезненные вопросы современности. В ситуации, когда понятных и логичных ответов хватает, на авансцену выходят политические технологии, умение перевести стрелки, вбросить в общественное пространство новые темы, способные отвлечь внимание граждан от тех жгучих вопросов, которые остаются без ответа со стороны элит.

То есть без манипуляций, без искажения сути, без использования всех доступных им средств, чтобы опорочить конкурентное мнение, добиться побед на выборах «демократы» не могут.

Мы посвятим один большой раздел евреям не потому, что они чем-то отличаются от других этносов. Мы не будем говорить об их богоизбранности, потому что не считаем выделение одной нации из сотен других ни исторически, ни биологически – разве что политически – мотивированным. Тем более что на планете живёт значительное количество людей, которые не без оснований сомневаются в существовании трансцендентных сил. То есть существует достаточно оснований сомневаться в вознесении такой силой того или иного народа до заоблачных высот.

Но новейшая история еврейского народа свидетельствует о том, что всем, чего он достиг, он обязан силе нации.

Мы сознательно поставили раздел о признаках силы нации вперёд. Читая раздел о евреях, каждый мысленно, полистав несколько страниц, будет сравнивать факты о силе еврейской нации с нашими же тезисами. То есть будет проверять, совпадает ли теория с практикой.

Скажем сразу: не совпадает. Точнее совпадает, но далеко не во всём. В мире нет ничего абсолютного, как нет 100-процентного золота или 100-процентного спирта. Везде есть примеси. И всё же мы хотели бы обратить внимание читателя на феномен еврейской нации. Ведь за тысячи лет изгнания и жизни среди других народов евреи не ассимилировались, сохранили свою национальную идентичность, обнаружили духовную стойкость и уверенность в том, что наступит день, когда они вернутся на «землю обетованную». И это случилось: почти через две тысячи лет они возвратили себе свою родину. История народов мира не знает другого такого примера. А уже в своём государстве они явили миру новое чудо: от нескольких десятков тысяч евреев в Палестине в середине ХХ века Израиль вырос до 8-миллионного населения, из которых почти шесть миллионов – этнические евреи.

Ещё одно замечание, которым мы хотим предварить дальнейшее изложение. Говоря о силе нации, мы не смешиваем это понятие с политикой этой нации, не оправдываем каждый её шаг, тем более мы не готовы дать голову на отсечение за те или иные поступки отдельных представителей этой нации. Мы только хотим на примере этого народа показать чудесную (от слова чудо) роль национальной идеи, которая собрала разбросанных по миру евреев на земле своих предков, на земле ими давно оставленной и так же давно уже занятой другими людьми.

Откуда берётся сила евреев? Конечно, нам известна роль еврейского лобби во всех странах мира – больше всего в США, а также в Германии, Франции, Великобритании, а также в странах, которые меньше влияют на нынешний мир, – таких, например, как Россия, Украина или Венгрия. Но всякое лобби появляется не само по себе, а возникает из тех или иных интересов: есть лобби автомобильное, фармацевтическое, экологическое, десятки других, основанных на защите своих экономических интересов. Лобби национальное отстаивает прежде всего национальные интересы, в случае евреев – национальные интересы их в Израиле, государственные интересы Израиля, а также интересы огромной мировой диаспоры. С этой целью созданы сотни различных институтов, учреждений, организаций, газет, телекомпаний.

На чём же базируется такая ИСКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ роль еврейского лобби в мире? Ответ прост: на значительной самоидентификации евреев, на стремлении тысячелетиями оставаться евреями, не смешиваясь с другими этносами при любых жизненных обстоятельствах.

Существует ли вообще еврейский народ?

Для начала нужно определиться, кто такие евреи. Вопрос не так уж надуман: поезжайте во Францию или Германию, Нидерланды или Испанию, и вам там расскажут, что евреи – не этнос, а лишь вероисповедание.

Вопрос генетической «еврейскости» стал спорным в мире не оттого, что он сложен, а оттого, что прилагаются значительные усилия к тому, чтобы этот вопрос затуманить. Одна из таких попыток навести тень на плетень заключается в том, чтобы доказать миру, что еврейской нации как таковой не существует, что среди евреев много конвертитов, перебежчиков из других религий, так называемых прозелитов, обращённых в иудаизм, которых особенно много было во II веке до н. э.

Тем самым потенциальные критики еврейства лишаются чуть ли не основного аргумента: если евреем (иудеем по вероисповеданию) может быть грузин, перуанец или зулус, то это означает, что у евреев нет (и даже теоретически не может быть) никаких отрицательных черт, которыми критики еврейства «награждают» эту нацию, – жажда денег, коварство, склонность к предательству и прочее. Ведь именно эти причины называют практически все гонители еврейства (вавилоняне, римляне, испанцы…) на протяжении тысячелетий, чтобы объяснить погромы, изгнания, депортации и черту оседлости. Если мы договоримся, что еврей – не нация, а вероисповедание (равно как католицизм, протестантизм или буддизм), то о каких совместных (равно положительных или отрицательных) для всех верующих (различных наций!) чертах характера может идти речь? Тогда однозначно следует, что тысячелетние преследования евреев вызваны не национальной, а религиозной нетерпимостью гонителей, и сами гонимые не давали и не дают никакого повода так с ними обращаться.

Тем, кто хочет подробнее ознакомиться с этим пропагандируемым тезисом, стоит почитать книгу профессора общей истории Тель-Авивского университета Шломо Занда (Shlomo Sand) «Кто и как изобрёл еврейский народ», вышедшую огромными тиражами в десятках стран мира. В предисловии к одному из изданий Шломо Занд пишет: «Я выступал во многих французских, английских и американских городах. Слушатели задавали мне поразительные, увлекательные и временами очень непростые вопросы. Два вопроса постоянно повторялись: «Верно ли, что я отрицаю существование еврейского народа?» и «Если еврейство, по моему мнению, лишь религиозная общность, то как вообще могут существовать секулярные (здесь: неверующие – В.Т.) евреи?». Я старался ответить на них как можно лучше, однако, разумеется, не мог удовлетворить всех слушателей сразу. Поэтому я воспользуюсь этой возможностью для того, чтобы дать краткий и ясный ответ на поднятые важнейшие вопросы.

Евреи, на мой взгляд, не являются народом, поскольку в своём современном значении слово «народ» относится к человеческому коллективу, проживающему на конкретной территории, где развивается общая для всего этого коллектива живая повседневная культура – от языка до жизненных обычаев и привычек. Поэтому мы называем сегодня народами французов, итальянцев, вьетнамцев или русских, но не можем говорить о еврейском или христианском народе… Те, кто ошибочно настаивает на использовании термина «еврейский народ», полагая, что наделяет его таким образом правами на «древнюю родину», на самом деле фактически отрицают реальное существование израильского (или даже еврейско-израильского) народа…

С другой стороны, допустим на минуту, что евреи – всего лишь религиозный коллектив. Следует ли из этого, что нет и не может быть нерелигиозных евреев? Хотя, на мой взгляд, никогда не существовала и, увы, не существует всемирная секулярная культура «еврейского народа», я полагаю, что не следует отвергать субъективную самоидентификацию человека, даже если у него нет для этого серьёзного антропологического основания – языкового или иного. Было бы дико сегодня, после Гитлера, лишать людей возможности идентифицировать себя как евреев. Не следует препятствовать и проявлениям еврейской солидарности, впрочем, неважно зарекомендовавшей себя в ходе двух мировых войн, а сегодня выражающейся в основном в слепой и безоговорочной поддержке израильского милитаризма. Существует множество идентичностей – бахайская идентичность, феминистская идентичность, идентичность болельщиков московского «Спартака»… Равно в той же степени существует секулярная еврейская идентичность, возникшая вследствие сугубо секулярных ударов, нанесённых евреям в ХХ столетии. Те, кто хотят определять себя как евреев, имеют на то полное право…

Вместе с тем и в моральном, и в политическом плане я с негодованием и отвращением отвергаю идентичность, стремящуюся любой ценой изолироваться от всех «чужаков», то есть от «неевреев», так же как и идентичность, однозначно устанавливающую, кто еврей, а кто нет, и отказывающуюся признать право каждого человека самостоятельно решать, кто он такой. А когда речь идёт о самом Израиле, я в ещё большей степени отвергаю «еврейскую солидарность», упрямо отделяющую евреев от так называемых меньшинств и дискриминирующую их, отнимающую землю у находящихся под оккупацией людей во имя выдуманного прошлого.

Сегодняшние еврейские расизм и изоляционизм, к сожалению, порождены не только былыми гонениями и историческими катастрофами; они черпают немалую силу в еврейской мифологии и в долгосрочной этноцентрической историографии, которые по сей день продолжают формировать еврейскую коллективную память».

Разберёмся.

Шломо Занд пишет полемическую книгу преимущественно для израильских евреев, для израильской политической элиты и намертво спаянной с ней элиты научной, отражающей главное направление, mainstream, в израильской исторической науке. Он предъявляет им целый ряд политических претензий, с которыми мы можем солидаризоваться. Но к вопросу о еврейской нации это не имеет никакого отношения. К понятию нации имеет отношение только его утверждение о проживании (нескольких этносов) на одной территории и развитие общей для них («всего этого коллектива») культуры. Здесь нет новизны, тот же тезис мы уже излагали, когда говорили о возникновении наций. Конечно, было бы наивно полагать, что каждый народ происходит от одного отца и от одной матери, что каждый народ имеет своих Адама и Еву. Народы появлялись как результат многовекового развития и жизни на одной территории многочисленных кланов и племён. Не станем обсуждать мы и заполитизированный вопрос о том, наделяет ли «ошибочное использование термина» еврейский народ кого-то правами на «древнюю родину».

Что же остаётся от постулатов Занда? Разве что проблема с хазарами, древним племенем, которое населяло Поволжье.

Существует тезис о том, что хазарские вожди приняли в своё время иудаизм и таким образом «стали» евреями. А потому не имели «совместной с другими евреями территории» на Ближнем Востоке. Поэтому, делает вывод Занд, еврейство является не этносом, а религией, вероисповеданием.

Аргумент? Не слишком убедительный. Потому вопрос надо поставить иначе: почему, по какой причине приняли хазары иудаизм (если это так, потому что по этому поводу ведутся ожесточённые научные споры – археологи не находят там иудейских следов…)? Кто-то должен был им сказать, что такая религия вообще существует? Кто? Исследования показывают, что на территории проживания хазар – в Дагестане, в Крыму – было немало еврейских поселений выходцев с Ближнего Востока. Именно эти этнические евреи и инициировали, вероятно, принятие иудаизма хазарами. То есть формирование еврейского этноса, еврейского народа, возможно, имело и хазарскую составляющую. Но этот факт не отрицает, что еврейство имеет под собой этническую основу. Ведь не сомневается Занд в «народности» французов, итальянцев, вьетнамцев или русских. Но и в этих народах укоренились потомки не от одного, а от многочисленных родов.

Еврейство нерелигиозных евреев Занд объясняет таким странным тезисом, как «самоопределение» человека, – «не следует отвергать субъективную самоидентификацию человека, даже если у него нет для этого серьёзных антропологических оснований», «было бы дико сегодня, после Гитлера, лишать людей возможности идентифицировать себя как евреев». Занд утверждает, что переход в иудаизм как религию является сегодня («после Гитлера») массовым среди народов, которые не имеют для этого «серьёзных антропологических оснований», то есть, по словам самого же Занда, не являются этническими евреями. Тем самым Занд признаёт факт, что существуют люди с «серьёзными антропологическими основаниями», то есть этнические евреи. И сравнивать их с болельщиками московского «Спартака» по крайней мере некорректно.

Есть ли у евреев общие гены?

Однако нельзя сказать, что главным пропагандистским постулатом еврейства является отказ от утверждения о существовании генетически родственного еврейского этноса. Скорее наоборот: существование евреев как нации позволяет настаивать на «богоизбранности евреев», на том, что им предстоит выполнить «особую миссию». Без существования евреев как нации нельзя заявлять об антисемитизме (потому что семит – это принадлежность не к религии, а к этносу) или о холокосте. Поэтому тот, кто говорит «я еврей», может иметь в виду, что он еврей по матери (или по еврейскому религиозному закону Галаха), или то, что он исповедует иудаизм, или то, что он конвертировал, т.е. перешёл из другой религиозной веры в иудаизм, а перейдя, стал евреем. Ни в одной серьёзной (особенно современной европейско-американской) работе по этому вопросу вы не найдёте однозначного ответа на простой вопрос, кто такие евреи.

При этом, заметьте: если поляк перейдёт из католицизма в магометанство или вьетнамский буддист станет христианином, то поляк останется по национальности поляком, а вьетнамец – вьетнамцем. Вьетнамец, который примет иудаизм, становится одновременно евреем и имеет право на израильское гражданство (другой вопрос, удастся ли ему пройти гиюр – своеобразный экзамен на еврейство…). Такое сращивание понятий существует даже на уровне языка: если в русском есть слова «еврей» (национальная принадлежность при полном отсутствии намёка на вероисповедание) и «иудей» (религиозная принадлежность, лишь изредка синоним слова «еврей»), то, например, в английском языке есть только слово jew, в немецкой Jude, в итальянской ebreo, в испанской judio, и в них слились воедино (почему? кто «сливал»? ) оба эти совершенно разных понятия.

Цель этого «тумана», как уже говорилось, одна: при разных обстоятельствах, при различной постановке вопроса акцентировать внимание то на одном, то на другом, разыгрывать то одну, то другую карту.

Кто же такие евреи? Думается, что сегодня учёными этот вопрос решён однозначно. Профессор медицинского колледжа в Нью-Йорке (США) Джил Атзмон (Gil Atzmon) изучил генетику евреев. Для этого были исследованы евреи из разных регионов – из Америки, Израиля, Европы, Африки… В группу брали тех испытуемых, у которых по меньшей мере два поколения предков жили в этом регионе. К каким же выводам пришёл служитель науки?

Сначала надо, наверное, сказать, что генóм человека, то есть биологического вида homo sapiens, его биологический код, состоит всего из 23 пар хромосом, которые в свою очередь образуют 20—25 тысяч генов. Этот код люди научились читать, и по нему можно, например, установить чьё-то отцовство или иное семейное родство. Джил Атзмон решил проверить «семейное родство» евреев всего мира.

Как мы уже говорили, в мире нет сегодня чистых этносов. Даже в дебрях Амазонки и Африки, в забытых богом племенах, которые веками развивались в отрыве не только от цивилизации, но и от соседнего племени, всё же обнаруживается разница в генах родственников. Огромное количество генов совпадает, но есть и отличия. На уровне народа это понятно: происходя от незначительного количества членов одного племени, живших на одной небольшой территории, члены одного рода за тысячелетия своего существования получили в наследство от родителей из разных родов, из различных племён, от разных народов (в случае смешанных браков) множество новых генов, которые отличают члена одного и того же народа от его соплеменников. При этом у людей одной нации всё же сохраняется большое количество генов одинаковых, которые однозначно указывают на принадлежность лица к той или иной этнической группе. Понятно, что у народов, на долю которых выпало больше перипетий – войн, социальных кризисов, изгнаний, депортаций, эпидемий, которые вынуждены были странствовать по миру и которые на протяжении тысячелетий смешивались с другими племенами и народами, – у таких народов осталось меньше «коренных» генов, а больше привнесённых. И наоборот: жил народ на одном месте, отгородившись то ли китайской, то ли какой-то другой стеной, – набор общих генов выше, приобретённых от других рас и народов – меньше.

Исходя из таких предпосылок, легко было предположить, что в еврейских генах намешано немало «чужой» крови, потому что, вероятно, нет на земле ещё одного такого народа, которому так часто приходилось бы не по своей воле искать другое пристанище. Не оттуда ли происходит и легендарный образ «вечного жида», вынужденного вечно скитаться по миру?

Что же нашёл в еврейских генах Джил Атзмон? Самое главное: у двух евреев, даже живущих на разных континентах, количество общих генов значительно выше, чем у представителей других народов, которые всю жизнь прожили по соседству в одной деревне. Выводов из этого можно сделать несколько. Во-первых, история о еврействе как религиозной общине, в которой смешались представители разных этносов (конвертиты), – басня. Евреи являются этнической нацией, которая к тому же объединена одной, даже не господствующей, а исключительно одной религией. Во-вторых, чрезвычайно высокая доля общих для евреев генов свидетельствует о том, что на протяжении тысячелетий в условиях религиозного и социального принуждения евреев заключать браки только между собой (особенно после VIII века н. э.), им удалось сохранить, как на сегодня, высшую «чистоту нации». Потому что при значительной (принудительной) миграции нельзя иначе объяснить столь высокий процент общих генов у людей, ни семейно (в обозримом прошлом), ни территориально друг с другом не связанных.

Но то, что наукой доказано, не обязательно становится достоянием политического класса. Когда немецкий автор Тило Саррацин (ThiloSarrazin, род. 1945) в книге «Германия уничтожает саму себя» (Deutschland schafft sich ab), разошедшейся более чем 1,5-миллионным тиражом, написал, что «все евреи, как и баски, имеют специфические гены, которые отличают их от других народов» (несомненно, что прежде всего гены отличают филиппинца от норвежца, а лишь затем культура), то это вызвало в стране гигантскую волну политически корректного возмущения – автора начали преследовать, освободили от должности одного из директоров Бундесбанка – немецкого эмиссионного банка – и отправили на пенсию.

Сионизм – НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ евреев

Путеводной звездой на нелёгком пути евреев к собственному государству была идея нации, названная сионизмом. Название движения происходит от Сиона – горы, скорее холма, в Иерусалиме. Желание собрать евреев, «сынов Израилевых», вокруг этой горы и получило название «сионизм». Сионизм, разновидность национализма, объединил в себе много различных еврейских течений и людей, которые не хотели и не могли понять друг друга по множеству вопросов. Единственное, что их объединяло, – это жажда вернуться на родину. Жить там своей жизнью, никому не кланяясь, ни на кого не оглядываясь и не думая, как воспримет имя Аарон и фамилию Цигель тот или иной народ. Иметь своё государство, жить среди своих – святое право любой нации.

Слово «сионизм» появилось в 1890 году с лёгкой руки Натана Бирнбаума, который издавал в Вене журнал с красноречивым названием «Автоэмансипация» (Selbstemancipacion). Сам Бирнбаум отстаивал в журнале тезисы одесского врача Льва Пинскера, который в 1882 году анонимно (но нет ничего тайного, что когда-нибудь не стало бы явным!) издал на немецком языке в Берлине брошюру в три десятка страниц, тоже называвшуюся «Автоэмансипация!: Призыв-предостережение российского еврея к своим соплеменникам» (Autoemanzipation!: Mahnruf an seine Stammesgenossen von einem russischen Juden). В ней он писал: «Мы вели самую славную партизанскую войну со всеми народами земного шара, единодушно стремившимися нас уничтожить. Но войны, которые мы вели и будем вести бог знает сколько времени, были войнами не за отечество, а за жалкое существование миллионов странствующих торгашей».

Поэтому пришло время сражаться «за отечество», был убеждён Пинскер.

Эту тему развил австрийский еврей Теодор Герцль (Theodor Herzl) в книге „ Еврейское государство: попытка современного решения еврейского вопроса» (Der Judenstaat: Versuch einer modernen Lösung der Judenfrage, 1896). Год спустя он создал Всемирный сионистский конгресс. Конгресс наметил четыре цели: а) содействие заселению Палестины евреями, б) организация и единение евреев в Палестине, в) усиление еврейского национального чувства и национального сознания, г) подготовительные шаги, необходимые для воплощения в жизнь цели сионизма.

Таким образом, евреи сформулировали высокую национальную идею, за которую они теперь будут бороться. Поставили цель, как тогда казалось, недостижимую. Цель, которую мог выразить только сумасшедший. Говорят, что, когда Герцль дал почитать рукопись одному из своих лучших друзей, тот заплакал: он подумал, что Герцль спятил.

Именно эта национальная идея приведёт евреев к созданию государства.

Герцль понимал: создание еврейского государства в Палестине – дело всей его жизни. Поэтому завещал (он умер в 1904 году) похоронить его в Вене рядом с отцом, пока еврейский народ не перенесёт его останки в землю Израиля. Это произошло 14 августа 1949, вскоре после основания государства. Ныне прах покоится на горе его имени в Иерусалиме.

Даже смерть должна была служить национальной идее.

Накатанной дороги нет

Очевидно, все идеи трудно пробивают себе дорогу в массы. Герцль, который считал себя «человеком пера», сформулировав цель, не хотел заниматься её воплощением, стремился переложить это дело на финансово и организационно более мощные плечи. Одним из крупнейших магнатов в тогдашнем еврейском мире был банкир-мультимиллионер – барон Мориц Гирш. Герцль попросил Гирша выделить ему время для разговора на «еврейско-политическую» тему. Гирш не сразу, но согласился. Но когда они встретились, то Гирш, пожав руку Герцлю, извинился и на долгое время исчез. Когда беседа всё же началась, то Герцль, наблюдая скепсис Гирша, раздражённо заметил: «Если у вас для меня нет и часа времени, то не стоит и начинать».

Герцль – мечтатель, Гирш – банкир-миллионер. И когда Гирш усомнился в успехе предприятия, то Герцль, не дожидаясь формального конца беседы, попрощался и ушёл. Потому что Гирш – только банкир-миллионер. А Герцль – мечтатель.

Не поддержали Герцля и другие богачи и влиятельные евреи. Барон Эдмонд Ротшильд сказал о нём: «Это опасный авантюрист».

Против объединения евреев в независимом государстве восстали сторонники ассимиляции. Они говорили: не существует единой еврейской нации, а есть только немцы, французы, русские и англичане иудейского вероисповедания. Они провозглашали: евреи являются частью того народа, среди которого живут, а потому нечего их свозить в одно место. Они называли сионизм утопией, «сиономанией», «вредным реакционным явлением», «бессовестной изменой, которая провоцирует антисемитизм», и издевались в газетах: «Герцль предлагает создать – ни больше ни меньше – особое еврейское государство. Герцль – юморист… В своей брошюре он просто шутит».

Герцль предложил созвать в Мюнхене всемирный сионистский конгресс, но ассоциация раввинов Германии выступила против, поскольку цели конгресса противоречили «мессианским заветам иудаизма». Правление еврейской общины Мюнхена боялось, что коренные немцы обвинят евреев в недостатке патриотизма. «Идеи конгресса разрушают нашу любовь к стране, в которой мы живём», – говорили они, и вместо Мюнхена был избран Базель.

Сначала даже не все «палестинофилы», как традиционно назывались сионисты, поддержали Герцля. Они опасались, что публичное обсуждение еврейского вопроса обусловит возникновение лишних препятствий для иммиграции в Палестину. Нахум Соколов, редактор газеты «Га-цфира», написал на её страницах: «Венский фельетонист затеял игру в дипломатию». Ведущий российский сионист Менахем Усышкин отказался распространять книгу «Еврейское государство». Разве что немецкий писатель Макс Нордау (Max Nordau, 1849 – 1923) сразу воспринял эту идею: «Раз вы безумец, – заявил он, – будем сумасшедшими вместе!»

«Только фантастическое может увлечь человека», – провозглашал Герцль. Идеи этого «фантазёра» привлекали и отталкивали многих, вызывая вокруг него и его плана ожесточённые споры.

Как видим, идея возвращения в Палестину не сразу завоевала сердца евреев мира. Ведь стремление к созданию своего государства у евреев возникло давно – и не само по себе. К нему подтолкнули массовые преследования и изгнания евреев из многих стран, еврейские погромы в Европе, известное дело французского офицера еврейского происхождения Дрейфуса, обвинённого в шпионаже. По Парижу задолго до Гитлера ходили толпы с требованиями «Смерть евреям!». Герцль по этому поводу писал: «И где это произошло? Во Франции! Во Французской республике, современной, культурной, через сто лет после провозглашения декларации о правах человека! Значит нация или – по крайней мере – большая её часть, не хочет человеческих прав для евреев…»

Создание своего государства было для евреев актуальным, насущным делом, от него зависели жизнь или смерть людей. Чем скорее решится оно, тем лучше. Но Палестина? Эта часть земли принадлежит Османской империи, и получить её трудно, почти невозможно. Сам Герцль говорит: может, Аргентина? Ведь и там можно жить и работать?

Поскольку территория должна была быть по возможности незанятой, свободной, по поводу которой не спорили бы мировые державы, Великобритания предлагает евреям около 13 тысяч квадратных километров в Британской Восточной Африке, в Кении. Этот кусок территории назывался Уганда, поэтому и в дальнейшем план стали называть не кенийским, а угандийским. Вот есть земля – берите, говорят британцы.

В еврейских общинах образуется даже отдельное течение – территориализм, выступающее за еврейское государство, но не когда-то в будущем в Палестине, а уже сегодня – где-нибудь. В Кению сразу едут и поселяются там десятки еврейских семей. Ладно, не Кения и не Аргентина. Ещё предлагались Австралия, Канада, Ливия, штат Орегон в США, Родезия, территории нынешнего Ирака, Ангола…

Мы много говорим о Теодоре Герцле – он был мотором сионистского движения. Но Герцль тоже человек, а людям свойственно ошибаться. Было время, когда Герцль отошёл от идеи возвращения в Сион и отстаивал план основания Израиля в Аргентине, или Уганде, или ещё бог знает где – он считал, что главным было спасти евреев от преследований. По его мнению, нужно было бежать куда угодно, и бежать быстро, не дожидаясь времени, когда удастся вернуться в Палестину. Появилась даже мысль: Аргентина или Уганда будут только пристанищем «на одну ночь», промежуточным решением в поисках родины.

Герцль отступил на полшага от национальной идеи. Герцль ошибался.

Но не ошиблась нация. Евреи все эти предложения отклоняют. У них есть цель – Палестина. У них есть национальная идея – Сион, гора, вокруг которой они хотят собрать все свои колена. Устами одного из своих представителей нация поправила Герцля, сказав: «Народ Израиля хочет родину, а не ночлежку».

Переть плуг вместе

Еврейское движение в начале ХХ века было разноликим. Сионизм был важным, но лишь одним из течений. Часть евреев – так называемые космополиты – выступала за их ассимиляцию в тех обществах, в которых они жили. Ведь одна из причин поиска клочка земли для нового государства – ксенофобия, ведущая к преследованиям и погромам. Ассимилируются евреи, сольются с коренной нацией – не будет и погромов, такова была логика. Они были за просвещение, за «воспитание» народов: не ищите крайнего, не бейте евреев, не в них проблема… Среди космополитов были личности, значительно более известные, чем Теодор Герцль: например лидер немецких социал-демократов Фердинанд Лассаль или британский премьер-министр, выкрест Бенджамин Дизраэли.

Другое течение было филантропическим. Его последователи решили помогать евреям, уже пустившим корни в Палестине (или других странах), наладить там жизнь. Они финансировали сельскохозяйственные поселения, основывали приюты, бесплатные столовые, школы, ремесленные училища. Понемногу, по крохам, хотели они покупать землю в этих странах, расширяя еврейские владения. Такая величина, как барон Ротшильд, занимался филантропией в Палестине, Мориц Гирш вложил сотни миллионов немецких марок в Аргентину.

Из всех этих проектов сионистский выглядел самым недостижимым. Ведь, согласно идее Герцля и его последователей, сначала нужно было получить территорию, создать государство, которое признали бы сильнейшие страны мира, а лишь потом заселять её евреями.

Филантропы аргументировали: «Наша задача заключается в том, чтобы убедить турецкого султана, что мы колонизацией Палестины преследуем невинную благотворительную цель, без каких-либо политических замыслов». То есть усыпить его бдительность, не говорить, а делать. А тут появляется «некий фантазёр» и на весь мир орёт о самостоятельном государстве.

Но у Герцля тоже были свои аргументы. Его последователи считали безответственным призывать в дальние страны евреев, которые и там – без международных гарантий – могут подвергнуться такому же или ещё большему преследованию со стороны местного населения – с филантропической помощью Ротшильда или без неё. «Их положение зависит там только от милости властителей, которые меняются, – предостерегал Герцль. – Один властелин хорош, его преемник жесток – сколько раз евреи уже пережили это».

Возможно, Герцль и сам не слишком осознавал важность своего крика «на весь мир»: он ВСЛУХ СФОРМУЛИРОВАЛ национальную идею, которая, чтобы стать силой, не могла оставаться в потаённых комнатах. Ведь только идея провозглашённая может овладеть массами.

Несмотря на различные взгляды, несмотря на разные подходы, несмотря на огромные средства, уже вложенные в различные политические проекты: когда сионистская идея всё же стала ведущей, то именно на эту идею начали работать все евреи, как писали еврейские издания, – весь «еврейский финансовый мир», весь «еврейский дипломатический мир» и весь «еврейский политический мир». На неё работали евреи Запада и Востока, атеисты и ортодоксы, социалисты, создававшие в Палестине кибуцы, и еврейские буржуа, писатели, политики, художники, дипломаты, раввины, клерки, врачи, журналисты, адвокаты, купцы, банкиры и промышленники. Эта работа была негромкой, скорее тайной, она не оставляла документов о принятых решениях, подписью было слово, печатью – честное слово. В протоколах о решениях стояла запись: «Не подлежит разглашению». Об этом лишь однажды вскользь сказал Ллойд Джордж – известный политик, в своё время – британский премьер, который был посвящён в сионистские идеи практически с момента их возникновения. Не славы хотели евреи, тем более не личного почёта – родины.

Было понимание: новую родину только за деньги не купишь. Территорию можно завоевать с помощью армий, которых у сионистов не было. Сила была не в миллиардах, а в политическом влиянии на партии, на государственный аппарат, на массовую информацию, на формирование общественного мнения. За создание Израиля боролась ВСЯ нация, все, кто считал себя евреем, независимо от того, какие взгляды он исповедовал, где и кому служил, кому давал присягу.

Показателен пример, о котором вспоминают исследователи революционных событий в России 1917 года. Германия ведёт войну на два фронта – против России на востоке и против Франции и Англии на западе. Она кровно заинтересована в сепаратном мире с Россией, чтобы перебросить войска на Западный фронт. Антанта, в частности Великобритания, заинтересована в обратном: Россия должна воевать до победного конца. В это время Англия уже обнародовала свою так называемую декларацию Бальфура, которая обещает – после победы Антанты – Палестину евреям. От имени Советской России переговоры в Брест-Литовске с немецким командованием ведёт еврей Лейба Бронштейн (в протоколах немцы обращаются к нему «господин Бронштейн»), который известен в России под партийным псевдонимом Троцкий. Мирный договор уже согласован предыдущей делегацией. Его надо только подписать. Но Троцкий не подписывает договор и практически затягивает войну и выход из неё России, играя на руку Англии. Одновременно он, без серьёзных на то причин, выводит российские войска с Кавказского фронта, отдавая огромную территорию туркам, которые всё ещё формально владеют Палестиной. Это был единственный фронт, откуда ушли советские войска.

Объяснить эти шаги Троцкого без увязки их с «палестинским вопросом» сложно.

Не просить, а требовать

Палестина принадлежит, как уже говорилось, Османской империи. Её правителя, султана Абдул-Хамида II, европейская печать, в частности венская газета Neue Freie Presse, в которой работает журналист Герцль, называет «кровавым» – за резню около 80 тысяч армян в 1894 – 1896 годах. Тем не менее, Герцль хочет вступить с ним в контакт и истребовать у него Палестину. Он хочет не просить, а говорить с султаном как с равным. Никто Герцль и властитель империи Абдул-Хамид. Герцль знает, что предложить Абдул-Хамиду: деньги.

«Где вы возьмёте эти деньги?» – спрашивает Герцля «денежный мешок» барон Гирш.

И Герцль не задумываясь отвечает: «Деньги? Я реализую еврейский национальный заём на десять миллиардов марок. Что значат для евреев десять миллиардов?». Он не стоит перед Гиршем с протянутой рукой. Он ищет в Гирше не спонсора, а единомышленника. Герцль жаждет горения евреев за еврейское дело – только с такими филантропами он хочет разговаривать: «Султан может получить для своих финансов помощь настоящую, искреннюю только через соглашение с евреями, но именно с теми евреями, которые ведут политику еврейскую, а не по поручению какого-то кабинета».

А во время встречи с Абдул-Хамидом он предложит заплатить – не имея за душой ни гроша – ВСЕ ДОЛГИ Османской империи. И за свои деньги он требует Палестину.

Как писал один из исследователей сионизма, «великий народ не может идти к своему возрождению по узкой тропинке филантропов и просителей».

И ещё одно: евреи в Палестине живут плохо – именно поэтому им нужна помощь филантропов. Герцль, вместо того чтобы помогать им, готов отдать миллиарды Абдул-Хамиду за Палестину. Для него не возникает вопрос, что важнее. Более важна национальная идея. Люди должны терпеть за неё. Поддерживать бедных – не национальная идея. Поэтому Герцль, зная о погромах в Палестине, призывает евреев сносить их и верой и правдой служить султану.

Некоторые авторы сравнивают еврейское движение за создание государства в Палестине с армянским движением всего лишь за автономию в той же Османской империи. Евреев преследовали, в частности, за то, что они не христиане, армян – за то, что они христиане. В конце XIX века в Османской империи проживало несколько тысяч евреев и более ДВУХ С ПОЛОВИНОЙ МИЛЛИОНОВ армян. Казалось бы, у одних никаких шансов на успех, у других – более чем достаточные. Эти два народа ожидали два разных финала: евреи вырвали своё государство, армяне были вырезаны, истреблены – сначала 80 тысяч при султане Абдул-Хамиде ІІ, а затем, в 1915 году, по разным оценкам – до двух миллионов. В Турции практически не осталось армянского населения, оно вынуждено было бежать в другие страны и искать убежище за пределами своей исторической родины.

Показательными для понимания еврейского самосознания являются отношения Израиля и США. На всех переговорах по политическим, в частности военно-политическим вопросам, Израиль выступает суверенно, с большим национальным достоинством. Впечатление, что Израиль иногда ищет защиту у США, обманчиво. При внимательном рассмотрении заметно, что скорее США пытаются всё время угодить Израилю, упреждать его желания, заглядывать ему в рот. Израиль же только ради формы, а не ради содержания советуется со своим союзником. Кому в этом партнёрстве принадлежит роль старшего брата, вопрос по крайней мере спорный – и это при том, что Израиль ежегодно получает многомиллиардную финансовую помощь от США. Американские президенты стараются не «раздражать» израильтян, особенно перед выборами – неблагожелательность еврейского лобби может обернуться болезненными потерями голосов.

Расчёт только на собственные силы

Удивительно, но на протяжении всей истории сионисты практически никогда не рассчитывали на благотворительность «со стороны» – по какой-то причине они не хотели понимать, что кто-то просто так должен им помогать. Они или всё делали сами (евреи для еврейской идеи), или платили деньги.

Вот что рассказывает еврей из Венгрии, ориенталист Арминий Вамбери, который организует встречу Герцля и султана Абдул-Хамида: «Моя миссия была одной из труднейших, какие только приходилось выполнять. Прежде всего – недоверие султана, который опасался сионистов, видя в их намерениях посягательства на Палестину, а затем – его нерешительность во всём. Мне стоило огромных усилий рассеять его предубеждения. Наряду с султаном ставил преграды и двор, поскольку эти люди думали, что если евреи хотят получить концессию, то золото должно литься дождём, и каждый хотел получить несколько капель этого дождя…»

Преданное своему стремлению еврейство в конечном счёте получит свою страну, а коррумпированная, в ожидании „ золотого дождя» от каждого Османская империя менее чем через два десятилетия распадётся на составляющие.

Сила одних (у которых ничего нет) и слабость других (у которых всё есть).

Теодор Герцль также всё делал сам: сам написал книгу, сам создал газету, сам созвал Сионистский конгресс. Он как равный встречался не только с турецким султаном, но и с немецким императором, итальянским королём и Папой Римским, со всеми, у кого были власть и влияние в мире. Его убеждение: «Всякий народ должен сам себе помочь, а если он не в состоянии этого сделать, то помочь ему нельзя…»

Один из выдающихся сионистов Владимир Жаботинский писал о Герцле – но одновременно и о всех евреях, которые запряглись в одну сионистскую упряжку: «Мы тогда сидели за канавой у края большой дороги жизни, и по дороге совершалось величавое шествие народов к историческим их судьбам; мы же, как нищие, сидели в стороне с протянутой рукою, и молили о подачке, и божились на разных языках, что мы вполне заслужили подачку; иногда нам её давали, и нам казалось, что мы очень довольны, так как нынче хозяин в духе и у него можно выпросить даже не совсем ещё обглоданную кость. Но это нам казалось, а в глубине души назревало отвращение к месту нищих за канавой, к протянутой руке, и смутно тянуло на большую дорогу – идти по ней, как другие, и не просить, а самим ковать своё счастье. Тогда пришёл он, и отозвался на смутный порыв нашей души, и сказал нам: «Делайте сами свою историю. Выходите на арену, чтобы доля ваша отныне была делом ваших рук».

Слезами горю не поможешь

Телеграмма Сионистского конгресса с благодарностью Абдул-Хамиду за его «покровительство евреям» вызвала резко негативную реакцию во всём мире. Мир знал Абдул-Хамида как живодёра армянского народа. В адрес конгресса поступили многочисленные телеграммы, в которых армянские, болгарские, русские, польские, еврейские студенты высказывали «своё возмущение и презрение конгрессу за его телеграмму большому палачу Абдул-Хамиду». Сионист Бернар Лазар, один из первых сподвижников Герцля, хлопнув дверью в знак протеста, выходит из исполкома сионистского конгресса…

Остановимся на мгновение. От поддержки сионистской идеи Абдул-Хамидом зависит её воплощение в жизнь. Поэтому евреи пытаются поддерживать с Абдул-Хамидом хорошие отношения, поэтому Герцль едет в Турцию и разговаривает с ним. То, что Абдул-Хамид несёт ответственность за смерть десятков тысяч армян, не дело евреев. Встав на сторону армян, еврейская нация отрезает себе путь к воплощению своей идеи в жизнь. У этих двух наций – две разные задачи, и каждая нация решает свою задачу сама. С точки зрения еврейства, обращение с подобострастным письмом к Абдул-Хамиду – логическое продолжение воплощения еврейской национальной идеи. Другое отношение к Абдул-Хамиду (как к кровавому палачу) было бы предательством ЕВРЕЙСКОЙ национальной идеи.

Мораль в этом случае подчинена достижению цели. Национальная идея поставлена НАД общечеловеческой моралью. Или, точнее, евреи, Герцль пользуются своей, еврейской, моралью, которая держится не на общечеловеческом фундаменте, а исключительно на стремлении достичь цели. С таким – нравственным или безнравственным – подходом мы встретимся в этом разделе ещё не раз.

Поэтому реакция Герцля на протест Лазара была логичной: «Бернар Лазар опубликовал ужасно пошлую заметку против меня по поводу обмена приветствиями между сионистским конгрессом и султаном. Какой интерес, кроме широкого жеста (нравственность – лишь „широкий жест“ – В.Т.), мог он преследовать, защищая армян?». А будущий первый президент Израиля Хаим Вейцман в письме к своей невесте в 1902 году сообщал: «У меня был долгий разговор с (Эдуардом) Бернштейном и его дочерью в Берлине. Я дал ему нагоняй за то, что он берёт под покровительство дело армян, а не еврейское дело».

Поэтому, когда в 1897 году разразилась греко-турецкая война, Герцль сразу же занял протурецкую позицию (от греков ему не надо было ничего), он организовал фонды помощи Турции, добровольцев, врачей для турецкой армии. Он передал секретное послание турецкому послу в Вене, в котором демонстрировал свою преданность Османской империи…

И вот – через годы, в мае 1901 года, – встреча Герцля с Абдул-Хамидом. Герцль просит (за деньги) Палестину. Абдул-Хамид возмущён: «Я не могу продавать и пяди земли, потому что она принадлежит не мне, а моему народу… Пусть евреи сохранят для себя свои миллиарды. Когда моя империя будет разделена на части, они смогут получить Палестину даром…»

Сказано было, очевидно, в сердцах. Абдул-Хамид даже помыслить не мог, что его мощная Османская империя когда-то развалится. Поэтому слова «когда моя империя будет разделена на части» на самом деле означают – до греческих календ.

Но Герцль воспринимает эти слова иначе. Он начинает ориентироваться на Англию – противника Турции, и финансировать из сионистских средств «младотурок» – оппозиционную Абдул-Хамиду партию. «Младотурки» сбросят Абдул-Хамида в 1909 году, а в 1917-м от некогда могущественной империи останется только упоминание. И Палестину действительно «можно получить даром».

Цель, цель и только цель перед глазами.

Евреи и немецкие выплаты

Показательным для израильской политики является вопрос о получении репараций от Германии за преступления гитлеризма. В конце 40-х годов Израиль вступил в полосу экономических проблем. Стране грозил коллапс. Одним из выходов из кризиса стало требование компенсаций от Германии. Как говорил руководитель Всемирного еврейского конгресса Нахум Гольдман, «у убитых евреев нет наследников, и поэтому их имущество должен унаследовать еврейский народ».

Под этим лозунгом и начались тайные переговоры с ФРГ, с правительством Конрада Аденауэра, о сумме в 1,5 миллиарда долларов, в которую сами евреи оценили свои убытки. Тайные, потому что израильское правительство небезосновательно считало, что деньги от немцев, которых евреи называли «народом-убийцей», полученные даже под благовидным предлогом, всё же могли вызвать возмущение израильтян, не готовых «продавать кровь наших братьев, наших отцов и матерей».

Но на начало официальных переговоров должен был дать добро израильский парламент – кнессет. Так тайное стало явным.

Одна из руководителей восстания в Варшавском гетто, Цвия Любеткин, спрашивала: «Неужели даже на земле Израиля могут существовать разногласия по поводу ненависти к убийцам нашего народа?». К её голосу присоединилось много участников еврейского Сопротивления во время Второй мировой войны. Хайка Гроссман, скажем, сравнила сторонников переговоров с Германией с руководителями Jüdenräte, еврейскими пособниками нацистов в гетто. Это то же самое, что «продать душу дьяволу», – сказал депутат Моше Арам в ходе полемики в кнессете, вопрос о возмещении ущерба является шагом к «позорной миссии обеления нацистской скверны». Сионист, депутат кнессета Элимелех Римальт предупреждал: «Тот, кто считает, что можно взять деньги и при этом продолжать ненавидеть немцев и бойкотировать их, ошибается… Немцы стремятся к переговорам, чтобы стереть с себя позорное пятно, и мы последние, кто должен помочь им это сделать, потому что, если есть в истории смысл и справедливость, на них должно остаться пятно. Каинова печать на челе этой нации». В 1951 году газеты выходили под шапками «Народ не даст своего согласия на акт примирения с народом убийц» и «Репарации и переговоры – позор поколений». Радикальное политическое движение Херут выдвинуло законопроект, согласно которому торговля с Германией приравнивалась к торговле с вражеским государством. Лидер Херута, будущий премьер-министр Израиля Менахем Бегин, свёл дискуссию к хлёсткой фразе: «Каждый немец – это нацист. Каждый немец – это убийца». Он считал, что по этому поводу не нужен референдум: голосование уже было проведено «в Треблинке, в Освенциме, в Понарах – и там евреи проголосовали в смертных муках: не вступать в контакт, не вести переговоров с немцами». Его оскорбляло, что правительство Израиля готово «из-за нескольких миллионов грязных долларов, из-за грязных товаров подавить то достоинство, которое мы сумели сохранить на протяжении веков изгнания».

Но израильская экономика находилась на грани катастрофы, не хватало валюты, денег на приём сотен тысяч всё новых и новых репатриантов. Глава израильского правительства Давид Бен-Гурион нашёл такую формулу морального оправдания прагматичного решения: «Суверенное государство не может позволить себе вести дела с той же разборчивостью и беспомощностью, как и обитатели гетто». То есть жители гетто, может, из нравственных соображений и не подали бы руки немцу, а «суверенное государство» это сделать должно, оно «не может себе позволить» вести себя иначе. По мнению Бен-Гуриона, современность и будущее важнее, чем «тени прошлого». Один из сторонников переговоров Нахум Гольдман писал: «Кто может отрицать моральное право евреев всеми силами пытаться получить как можно больше» из состояния жертв нацизма. И добавил: «Я очень хорошо понимаю эмоциональное отвращение, которое испытывают многие евреи по поводу прямых переговоров с немецкими чиновниками, но я не верю, что одного лишь морального отвращения достаточно, чтобы лишить жертв, переживших нацистские преследования, тех немалых доходов, которые они могут получить, если награбленное у евреев имущество стоимостью в сотни миллионов долларов будет возвращено. Что это за моральный принцип, который оставляет в руках преступника похищенные им сокровища? “ Это было «конструктивное возмездие», – пишет еврейский автор Ехиам Вайц.

Ещё дальше в обосновании целесообразности переговоров пошёл депутат парламента Пинхас Лавон. Он считал, что, преодолевая в себе естественное чувство отвращения, иногда нужно идти на переговоры с «ненавистным и злым народом», потому что этого требуют национальные интересы.

Как положительный пример прагматичности именно Лавон вспомнил соглашение «Гаавара», подписанное в августе 1933 года. Так называемое «Соглашение о трансферте», подготовленное тогдашним фактическим «министром иностранных дел» израильской общины в Палестине (Эрец-Исраэль) Хаимом Арлозоровым, предусматривало переезд БОГАТЫХ евреев из Германии в Палестину. Оно было заключено при поддержке тогдашних еврейских лидеров Хаима Вейцмана и Давида Бен-Гуриона и одобрено Сионистским конгрессом. Финансовые операции проводились, в частности, через банк «M. M. Warburg & Cо», которым до 1938 года руководил еврей Макс Варбург, и через учреждённый сионистами Англо-палестинский банк. Дело в том, что еврейским эмигрантам в Палестину не позволяли вывозить деньги, и поэтому многие боялись, выехав из Германии, остаться без копейки. Согласно соглашению «Гаавара», деньги от проданного евреями в Германии имущества переходили на счета банков. На эти деньги закупались немецкие товары, которые экспортировались и продавались в еврейских поселениях в Палестине и в Европе. Вырученные от продажи средства – за вычетом доли участников проекта – репатрианты получали в Эрец-Исраэль. Соглашение с нацистами, которое сорвало бойкот немецких товаров, организованный американскими евреями, вызвало резкий протест как в Эрец-Исраэль, где его называли «союзом Сталина, Гитлера и Бен-Гуриона», так и в диаспоре.

В 1933 году в Германии ещё не убивали евреев, никто не мог предвидеть дальнейшего развития событий. Речь шла о деньгах, это был бизнес. Соглашение действовало несколько лет, по нему в Палестину выехали, по разным данным, от 50 до 60 тысяч евреев. Из нацистской Германии удалось таким образом вывезти в Палестину, по подсчётам Якова Басина, около 140 миллионов рейхсмарок (то есть 100 миллионов долларов, или 1,7 миллиарда долларов в ценах 2009 года). Нацисты присвоили себе в этот же период 186 миллионов рейхсмарок. Как отмечает Басин, «по мере обнищания немецких евреев и усиления арабского сопротивления росту еврейского населения Палестины акция заглохла сама по себе». То есть неимущие евреи в Германии интересовать Эрец-Исраэль перестали.

Именно эту историю и вспоминает в своём выступлении в кнессете в 1952 году Лавон: «Допустим на секунду, что мы пошли бы по пути противников соглашения и оставили спасённое нами еврейское имущество в руках гитлеровской машины уничтожения и не смогли бы принять ту алию (поток эмигрантов – В.Т.) из Германии, которая стала краеугольным камнем в укреплении общины в Палестине, – кому бы мы помогли? Выиграл бы от такого развития событий еврейский народ или же, наоборот, Гитлер?».

Положительное – не эмоциональное, а рациональное, прагматическое – решение о первых немецких выплатах было принято.

Нет денег праведных или неправедных. Деньги не пахнут. Именно немецкие деньги спасли израильскую экономику, немецкое оружие (которое тоже сначала поставлялось тайно) обеспечило военную мощь Израиля.

С одной стороны, как говорил еврейский писатель Ехиель Динур: «Репарации отравили наши души», с другой, – живая копейка. К концу 2010 года в качестве возмещения за нацистские преступления Германия заплатила, по данным немецкого министерства иностранных дел, всего около 68 миллиардов евро, то есть около 100 миллиардов долларов.

Когда в июне 1933 года инициатор «Гаавары» Арлозоров был расстрелян в Тель-Авиве преступником (убийство до сих пор не раскрыто), то Голда Меир, один из премьер-министров Израиля, в своей книге «Моя жизнь» написала об этом событии: «Когда пришло известие о его убийстве, меня больше всего ужаснуло то, что в Палестине один еврей мог убить другого».

Показательные слова – в какой ещё нации они возможны?

Общественное мнение

В последние десятилетия стало модным учить те или иные народы, как им следует жить. Причём нравоучители всегда одни и те же, и «ученики» – тоже. В Африке и некоторых странах Азии наставления подкрепляются бомбардировками с воздуха, а также прицельными ударами ракет с беспилотных летательных аппаратов.

Не забывает «общественное мнение» и Израиль. Конечно, во многих странах, и в Израиле в частности, десятки и сотни политических решений вызывают вопросы. Но такие же сомнительные решения принимаются и «учителями» – нет в мире идеальной страны, которую не за что было бы корить. Эта критика, которую часто называют «общественным мнением», не всегда даёт результаты, но с ней всегда считаются: от „ общественного мнения», тем более «международного», очень трудно отбиваться.

Всем – кроме Израиля.

Мне сложно было понять логику некоторых решений израильского правительства, пока я не встретился с директором Центра по вопросам национальной безопасности университета Хайфы Даном Шифтаном (Dan Schueftan), бывшим в течение трёх десятилетий советником израильской политической верхушки. Отношение своей страны к критике её политики он сформулировал так: нас все не любят, следовательно, от так называемого «международного общественного мнения» мы не ожидаем ничего хорошего, поэтому мы на него не обращаем никакого внимания – потому что всё равно ничего хорошего не услышим. То есть, чего бы ни касались упрёки, на всё у него был один ответ: мы делаем так, как считаем нужным, а что по этому поводу думают другие, нас не интересует.

Израиль не принимает никакой критики в свой адрес. Такое во всём мире позволяют себе разве что США, да и то не стопроцентно. Блестящий показатель силы нации!

Имея сотни (есть данные о 400) ядерных боеголовок, Израиль не подтверждает, но и не опровергает их существования, не подписывает международный договор о нераспространении ядерного оружия, поэтому не должен пускать к себе в страну инспекторов МАГАТЭ. И одновременно угрожает бомбовым ударом Ирану, у которого пока нет ни одной ядерной боеголовки, но который может реально пострадать от израильских ракет уже из-за самой теоретической возможности такое оружие создать. Так же, учитывая только свои интересы, Израиль проводит политику в отношении палестинцев, свободно строя на оккупированных палестинских территориях свои поселения и даже не пытаясь как-то оправдываться за это перед миром. Критичная «международная общественность» практически не играет никакой роли как корректив к политическим действиям Израиля. А благосклонная к нему – постоянно оправдывает всё, что бы ни захотелось Израилю сделать. Еврейская писательница Эвелин Хехт-Галински (Evelyn Hecht-Galinski) сформулировала такое положение дел в книге, которая называется «Одиннадцатая заповедь: Израилю разрешено всё» (Das elfte Gebot: Israel darf alles).

Мы говорим о таком еврейском менталитете в Израиле вовсе не для того, чтобы призвать кого-то соблюдать какие-то международные соглашения, законы или предписания. Скорее наоборот: мы относим тем самым израильскую нацию к самым мощным сегодня и очарованы такой силой, ибо только мощные нации способны не придерживаться фарватера международных соглашений, а поступать так или иначе только в силу своих национальных интересов. Без сомнения, именно этот фактор – действовать более или менее в соответствии со своими национальными интересами – и определяет сегодня настоящую силу нации. Конечно, эту мощь составляют и экономические возможности, и вооружение, но, как мы увидим дальше на других примерах, сегодня в мире существует немалое количество стран, которые значительно превосходят тот же Израиль по экономическому или военному потенциалу, но которые мы не можем отнести к сильным нациям.

Весьма красноречива и национальная политика Израиля. В то время как еврейские политики, контролируемые евреями СМИ активно проповедуют мультикультурность как столбовой путь развития современного общества, в самой Палестине проводится политика культурной и религиозной сегрегации, разделения территории на еврейскую и палестинскую. Высоченные стены, колючая проволока расчленяют страну. Палестинцы ограничены в правах, они живут в резервациях, они вынуждены быть гражданами второго сорта. Миллионы палестинцев до сих пор пребывают в изгнании и не получают от Израиля возможности вернуться домой.

Однако для остального мира активно пропагандируется неограниченное право беженцев на политическое убежище, поддерживаются и стимулируются миграционные потоки в Европу, в том числе из совершенно чуждых культурных кругов.

Таким образом, заботясь о национальном мире в собственном доме, евреи стимулируют раздор на национальной почве в других странах.

Маккаби

Нация, которая воплощает в жизнь национальную идею, заботится не просто о своём существовании, а о здоровом, активном физическом и интеллектуальном развитии. Тогда это сильная нация.

Среди преследований и погромов конца XIX века один из основателей Сионистского конгресса, австрийский врач и писатель Макс Нордау придумал для евреев, которые в общественном сознании лишь мямлили в тёмных кельях тору, термин «мускулистый еврей». На Сионистском конгрессе 1898 года, а затем и в статье «Что значит гимнастика для нас, евреев?» (Was bedeutet das Turnen für uns Juden?, 1902) он требовал поддержания «бодрости тела» с помощью физических упражнений – не для всех людей, не для народов, среди которых евреи тогда жили, а только для евреев. По его мнению, успехи еврейского спорта будут способствовать росту национального самоуважения. Это обращение сыграло решающую роль в развитии еврейского национального спорта. Евреи должны быть сильными и здоровыми, евреи должны выжить в этом мире, евреи должны обладать физической силой, чтобы преодолеть трудный путь к своей новой родине – Нордау совершенно не интересуют другие этносы, их духовное и физическое здоровье. С тех пор уже более ста лет существуют по всему миру еврейские спортивные общества «Маккаби».

«„Маккаби“ – это международная еврейская спортивная организация, – пишет Еврейская электронная энциклопедия, – которая видит свою цель в укреплении физического здоровья ЕВРЕЙСКОГО народа, считая это залогом ДУХОВНОЙ СИЛЫ НАЦИИ, в предоставлении всяческой поддержки Государству Израиль, развитии национального самосознания и чувства НАЦИОНАЛЬНОГО ЕДИНСТВА евреев, ГДЕ БЫ ОНИ НИ ЖИЛИ».

Истоки «Маккаби» восходят к концу XIX века, когда с распространением сионистской идеологии еврейская молодёжь начала создавать гимнастические клубы, видя в оздоровлении своего народа предпосылку для реализации сионистского идеала. Первый еврейский гимнастический клуб возник в 1895 году в Стамбуле, второй – в Пловдиве (Болгария). В 1898 году в Берлине открылся еврейский гимнастический клуб «Бар-Кохба», вслед за ним были основаны еврейские физкультурные клубы в Вене, Софии, Бухаресте, Бельцах, Кракове, Львове, Познани, Лейпциге и других городах Центральной и Восточной Европы. В 1900 году «Бар-Кохба» начал выпуск первой еврейской спортивной газеты Jüdische Turnzeitung. На 4-м сионистском конгрессе в Базеле (1903) состоялись показательные выступления гимнастов из еврейских гимнастических клубов Европы, тогда же было принято решение об их объединении в Союз. Количество таких клубов быстро росло, в 1911 году было объявлено о двадцати тысячах их членов. В 1915 году «Маккаби» появился в Варшаве, в 1916 – в Петрограде, в апреле 1917 года – в Одессе. К августу 1917 года таких клубов насчитывалось 125, в частности в Сибири, на Урале, Кавказе и даже в заселённом выходцами из России китайском Харбине. К началу Второй мировой войны «Маккаби» насчитывал более двухсот тысяч членов в 38 странах, включая страны Европы, Северной и Южной Америки, Южную Африку, Турцию, Египет, Китай, Австралию.

В 1932 году в Тель-Авиве была проведена первая Маккабиада с участием команд из 21 страны. Одна из официально заявленных целей Маккабиады – усиление чувства ПРИНАДЛЕЖНОСТИ К ЕДИНОМУ НАРОДУ. С 1953 года Маккабиады проводятся в Израиле каждые четыре года. В 2013 году в ней приняли участие более 7500 спортсменов-евреев из 76 стран мира. Маккабиада считается сегодня третьим по количеству участников всемирным спортивным мероприятием после Олимпийских игр и Универсиад.

Участвовать в Маккабиаде могут ТОЛЬКО ЕВРЕИ. В последние годы сделано послабление: участие в ней разрешается гражданам Израиля, принадлежащим к другим вероисповеданиям и этническим группам. Обратите внимание – но отнюдь не гражданам других стран, в которых проживают евреи. Хотелось бы посмотреть на любой другой спортивный клуб в любой другой стране, на дверях которого было бы написано «Только для чилийцев», «Только для японцев», «Только для шведов» – и на реакцию на такую вывеску «мировой общественности»!

Для евреев это НОРМАЛЬНО.

Принципиальная идеологическая установка «Маккаби»: развитие физической культуры и спорта является частью процесса национального возрождения. Поэтому нет ни одной национальной задачи, в решение которой члены «Маккаби» не внесли бы свой вклад. Когда в стране развернулась кампания «Еврей, говори на иврите!», члены клубов были среди её активистов. В 1921 году было создано поселенческое движение «Маккаби ха-цаир», которое основало целый ряд сельскохозяйственных кооперативов в Палестине. Спортсмены были среди первых добровольцев Еврейской бригады, организованного в сентябре 1944 года еврейского военного соединения в составе британской армии – позже бойцы бригады составили костяк израильской армии. Использовался спорт и для обхода британских законов на подмандатной территории Палестины. В 1935 году в Тель-Авиве была проведена II Маккабиада. Сотни зарубежных участников этих соревнований нелегально остались в Палестине.

Так на службу национальной идее сионистами был поставлен спорт.

Жертвенность во имя идеи

Теодор Герцль происходит из небедной еврейской семьи. Всю жизнь он писал в газету – фельетоны, рассказы. Его пьесы шли на сценах Вены, Берлина, Праги и других театральных столиц Европы – он считался одним из ведущих австрийских драматургов. Для пропаганды идеи сионизма он издавал на собственные деньги еженедельник Die Welt. Его супружеская жизнь складывалась плохо: жена не разделяла сионистские взгляды мужа, и ему приходилось всё время разрываться между делом и семьёй. Его книга «Еврейское государство» и утопический роман «Старая новая земля» были переведены на многие языки и разошлись сотнями тысяч экземпляров. Много лет он руководил Всемирным сионистским конгрессом, через который на различные нужды протекло много миллионов. Он хотел «купить» Палестину, поэтому был вхож к императорам и миллиардерам. Незадолго до смерти, в мае 1901 года, Герцль запишет в дневнике: «Сегодня мне исполнился сорок один год. Ещё немного, и будет шесть лет с того дня, как началось это движение, превратившее меня в старика, усталого и нищего… Впереди – угроза покинуть этот мир, не достигнув цели, а детей оставить без наследства».

Здоровье, все деньги ушли на идею. Идея не как финансируемый кем-то «проект», на котором можно хорошо нагреть руки, не слишком утруждая себя достижением результатов, а тяжкий крест.

После его смерти сподвижник Макс Нордау сказал: «Когда он писал „ Еврейское государство», это был состоятельный, почти богатый человек. Когда девять лет спустя он умер, то почти ничего не оставил…» А когда Герцлю говорили о том, что он разбазаривает наследство своих детей, он с улыбкой отвечал: «Я доверяю моему народу. Он не оставит голодать моих жену и детей».

Евреи и палестинцы: кто победит?

Если мы утверждаем, что еврейская нация сильная, то почему тогда эта сильная нация несколько десятилетий не может преодолеть сопротивление палестинцев? Тем более что Израиль получает финансовую, военную и политическую помощь от всех западных «демократий», а палестинцы не получают практически ничего. У Израиля до зубов вооружённая – с танками и самолётами – и хорошо обученная армия, у палестинцев нет не только армии, но даже государственности, в рамках которой такая армия могла бы быть создана.

Вопрос о продолжительности противостояния и отсутствии «побед» возникает на фоне тех исторических фактов, о которых мы вскользь упоминали: в ХVІ веке в Америке были истреблены сотни племён (так называемых субэтносов) и три цивилизации. Фердинанд Кортес за два года разгромил государство ацтеков и сжёг их столицу Теночтитлан, а впоследствии уничтожил и государство майя, имея под своим началом всего 5 тысяч солдат, набранных преимущественно из тюрем и имевших весьма своеобразное представление о воинской дисциплине, не говоря уже о тактике и стратегии войны. С другой стороны, у ацтеков было по крайней мере 50 тысяч хорошо обученных воинов. Так же Франсиско Писсаро разгромил воинственных инков в Перу. Тогда же отряд из 800 человек под командованием португальца Бартоломеу Диаша покорил Бразилию, территория которой превышает территорию Португалии в 100 раз.

Объяснить эти успехи историки до сих пор убедительно не могут. Возможно, у португальцев было лучшее оружие. Владислав Галецкий, исследовавший эту тему, восклицает: «Ведь сумели же плохо вооружённые арабские племена Магриба не допустить европейскую экспансию в Африку через Сахару!»

На стороне индейцев были знания местности и численное превосходство. Как пишет Кортес, если бы за каждого погибшего испанца погибало двадцать пять тысяч индейцев, его люди всё равно были бы уничтожены. Ведь речь идёт о миллионах индейцев – по оценкам, 10 миллионов в Перу, 25 миллионов в Мексике. Почему испанцы и португальцы не были уничтожены?

Одним только «божьим промыслом», о котором говорят португальцы, объяснить завоевания территорий, в четыре раза крупнее, чем Европа, сложно.

Поэтому одно из объяснений (в частности Гумилёва, которого поддерживает Галецкий) заключается в том, что португальская и испанская нации были на пике их пассионарности, а индейские – в упадке.

На Ближнем Востоке сильная еврейская нация натолкнулась на сильный арабский этнос (по некоторым признакам, приведённым тем же Гумилёвым), находящийся вблизи высшей точки пассионарности. Еврейская нация вынуждена существовать в окружении этого арабского этноса. Палестинцы набирают силу, время играет на них, у них мощный прирост населения. Формулой (будущей) силы может быть и такая: в Палестинской автономии детей от 0 до 14 лет – 44%, взрослых от 15 до 64 лет – 52%, 65 лет и более – небольшой остаток. Средний возраст палестинцев – менее 20 лет. Какое бы оно ни было, но и международное право на их стороне: если евреи имеют право на национальное самоопределение и национальное развитие, то такие же, ничем не ограниченные возможности должны быть и у палестинцев.

Поэтому лёгкой победы вроде кортесовой здесь ждать нельзя. Да и вообще вряд ли удастся этот конфликт решить с помощью силы. Очевидно, выход заключается в гибких компромиссах, к которым еврейская нация – в частности из-за уверенности в своей силе – не готова.

Слабых наций много. Сейчас практически все европейские нации – слабые. Мы берём в качестве примера Германию по нескольким причинам. Во-первых, это экономически сильная страна, мотор Европейского союза. Во-вторых, она политический тяжеловес, который пытается получить статус постоянного члена Совета Безопасности ООН – с соответствующим правом вето. В-третьих, это военная сила, которая в последнее время активно вооружённо вмешивается в ход политических событий на планете. В-четвёртых (точнее, «3. 1.»), страна стала одним из главных производителей и экспортёров оружия, уступая по объёмам лишь США и России, а оружие всегда было и остаётся средством для решения противостояний. Доказывать слабость нации мощного государства значительно поучительнее, чем говорить о слабости нации государства слабого – с ней и так «всё ясно». Это даст и дополнительный эффект: мы наглядно увидим разницу между нацией и государством. И в-пятых, эта страна из всех европейских автору наиболее хорошо известна, поскольку стала его домом в последние более чем два десятилетия. Поэтому – Германия.

Очевидно, что слабой должна считаться та нация, которая не может защищаться. Речь не о военной защите, а о защите нации от вызовов времени. Нация, которая не может даже распознать вызовы времени, – просто беспомощна.

Немцы вымирают

Для того чтобы нация не вымирала, не ушла в небытие, надо чтобы она по крайней мере воспроизводила своё население. Если «прирост» населения отрицательный, если детей рождается всё меньше и меньше, то рано или поздно нация исчезнет. Для простого воспроизводства населения, то есть для того чтобы население оставалось на одном уровне, каждая женщина должна рожать не менее 2,1 ребёнка. Откуда взялась 0,1? Двух родителей, которые когда-то умрут, заменят, по логике, двое детей. Дело в том, что девочек статистически рождается меньше, чем мальчиков. А пока что только женщины могут рожать. Поэтому в этих 2,1 – одна девочка, продолжательница рода, и 1,1 мальчика. Кто-то из ребят, опять же статистически, так всю жизнь пару себе и не найдёт. Поэтому простое воспроизводство – 2,1 ребёнка на женщину.

Рождаемость (фертильность) в Испании, Дании, Швеции составляет около 1,9 ребёнка на каждую женщину. В Германии уже десятилетия рождаются 1,36 ребёнка, или 0,64 девочки на одну женщину. То есть: минус 36% населения в одном поколении. Во втором поколении тоже придётся вычитать. Кривая численности населения всё время стремится к нулю. Нация вымирает. Ещё не сегодня, не завтра, но однажды (если ничего не изменится) этнический немец станет раритетом. По некоторым прогнозам (проф. Гервиг Бирг, Herwig Birg), в 2100 году число немцев упадет с 82 миллионов до 46. Процент этнических немцев снизится до 40, мигранты составят комфортное большинство.

Известный в Германии исследователь демографических проблем Тило Саррацин с горечью отметил: «Нас никто не будет выгонять с нашей земли. Мы покинем историческую сцену по неумолимым законам таблиц смертности статуправления».

Конечно, немецкое общество неоднородно. Здесь тоже слышатся голоса, призывающие задуматься над тем, что происходит. Один из голосов – католического кардинала Йоахима Майснера. В мае 2013 года он сказал, что женщин в стране нужно поощрять к тому, чтобы они «оставались дома и рожали трёх-четырёх детей», а не рассматривать, как это делает канцлер Ангела Меркель, «только иммиграцию как панацею от всех демографических проблем». Он назвал немцев «вымирающей нацией» с идеальным законодательством об абортах. «Не является ли это самоубийством общества?» – задал риторический вопрос кардинал.

На этот вопрос вовсе не риторически ответила председатель партии «зелёных» Клавдия Рот. Она обозвала кардинала человеком, «живущим в позавчерашнем дне», походя мазнула клирика дёгтем, поставив его цитату на одну ступень с высказываниями Гитлера, и заявила, что у кардинала «представления о семье припылились». «Зелёного» политика единодушно поддержали как социал-демократы и «Левая» партия бывших коммунистов из оппозиции, так и члены правящей коалиции – свободные демократы.

Немецкое общество просто НАЦЕЛЕНО на вымирание.

Самый большой дом престарелых

Низкая рождаемость идёт в Германии рука об руку с новой интенсивной медициной. Средний возраст немцев растёт. В начале ХХ века он составлял около 50 лет, а в 2011 году достиг для мужчин почти 78 лет, для женщин – почти 83. Это означает, что в стране становится всё больше и больше пенсионеров. Средний возраст населения сегодня – 44,2 года. В 2030 году он достигнет 47 лет – в начале прошлого века примерно в таком возрасте, как упоминалось, люди обычно умирали. Перспектива до 2050 года: средний возраст – почти 52 года, продолжительность жизни – 84,4, количество стариков – 32,5%, то есть каждый третий.

Причины низкой рождаемости можно проанализировать, но это дело трудное. Замечено только, что рождаемость снизилась, например, после того как 120 лет назад канцлер Отто Бисмарк ввёл государственное пенсионное страхование. Социальная логика: дети перестали быть единственной опорой в старости. В наше время логика, наверное, другая, но факты таковы: если у 10,6% женщин 1940 года рождения не было ни одного ребёнка, то среди женщин 1965 года рождения бездетных уже более 30%.

Граждане переложили ответственность за детей на государство.

По данным статистического управления Европейского союза, Германия уже сегодня является европейским «домом престарелых»: среди 28 членов ЕС она – на последнем месте по количеству молодёжи и на первом – по количеству пенсионеров.

Из такого демографического развития следует обнищание. Если вчера один пенсионер приходился на двух работающих, то завтра будет приходиться на одного. То есть тот, кто работает, должен кормить не только своих детей, но ещё и одного пенсионера. Если не останавливаться на нынешнем десятилетии, а пойти немного дальше, то уже скоро на одного работающего будут приходиться два пенсионера – потянет ли он такую ношу?

Вот расчёты: в 2010 году 26 миллионов работников платили пенсии (140 миллиардов евро) 20 миллионам пенсионеров (25% населения). В 2050 году число пенсионеров возрастёт до 40%, тогда они будут получать (если не изменятся размеры выплат) 225 миллиардов в год, а количество работников, которые платят в пенсионный фонд, снизится. Нагрузка на одного работающего вырастет практически вдвое.

Старение общества влечёт за собой и другие значительные расходы. Если мы говорим о большей продолжительности жизни, то это означает, что старики чаще, чем молодые, болеют, за ними должен быть специальный уход. В 2012 году в Германии было почти полтора миллиона больных деменцией – неизлечимой болезнью стариков. Поскольку стариков становится всё больше (а медицина становится всё лучше, и люди не умирают от «простых» болезней), то к 2050 году таких больных ожидается 3 миллиона, их уже сейчас становится ЕЖЕДНЕВНО больше на 100 человек. Сегодня только на лечение этой болезни работающие должны платить в больничные кассы 3,6 миллиарда евро. С удвоением числа больных удвоятся и расходы.

Платить в пенсионный фонд, в больничные кассы в настоящее время практически некому, через 20 лет страна вынуждена будет либо оставить старых и больных на произвол судьбы, либо значительно снизить жизненный уровень всего общества. Постепенно в Германии с аргументами гуманности (но с оглядкой на экономику) становится приличным говорить о «врачебной помощи тем, кто хочет добровольно уйти из жизни» – эвтаназии. Речь идёт не обо всех самоубийцах, а лишь о старых. Общество таким образом «решает проблемы» пенсионного обеспечения и снижения расходов на медицину. Христианская мораль («Не убий!»), простодушный Гиппократ («Не навреди!») тихо отходят в сторону.

Что может сделать Христос против дефицита бюджета?

Кто и почему приезжает в Германию

Германия вроде бы нашла путь решения своих демографических проблем: она широко открыла двери для иммиграции. Тот, кто не знаком с проблемой, очевидно, считает, что попасть в Германию и обосноваться здесь на работу – сложное дело. Практика показывает, что это не так. Сотни тысяч и миллионы людей (в 2012 – более миллиона) приезжают туда из года в год и остаются навсегда. В середине 60-х годов это были итальянцы, испанцы, португальцы, югославы, турки. Затем захлестнула волна мигрантов из бывшего СССР и Восточной Европы. За ней обрушился вал с Дальнего Востока и Индии, Африки и арабских стран. Если не считать около пяти процентов этнических немцев, вернувшихся (преимущественно из бывшего СССР) на историческую родину, то весь большой остаток мигрантов составил в 2011 году почти 20% немецкого населения.

Как свидетельствуют учёные, демографические проблемы середины прошлого века сейчас только обострились.

Но зато своим приездом мигранты создавали статистическую иллюзию, что население не уменьшается, что в стране достаточно рабочих рук. Предоставлением гражданства рабочим-гостям политики обманули самих себя: сознательно смешивая понятия «гражданство» и «национальность», они создавали впечатление безупречной демографии. Хотя разница между этими двумя понятиями (оба существуют в немецком языке – Staatsbürgerschaft и Nationalität – но сознательно не употребляются) видна невооружённым глазом: по гражданству я – гражданин ФРГ, по национальности – украинец, а отнюдь не немец.

Такая «хитрость» сняла политическое давление с правящей касты, которая при отсутствии мигрантов должна была бы задуматься над перспективой и искать рычаги стимулирования рождаемости собственного народа.

Не решили мигранты и экономические проблемы. Те иностранцы, которые сейчас приезжают в Германию, не способны интегрироваться в рынок труда, а проще, со своим плохим образованием, практически без квалификации и знания языка не могут найти работу. По данным Европейской организации экономического сотрудничества (OECD), в последние десятилетия в Германию – по сравнению с другими странами ЕС – приезжали наименее квалифицированные мигранты. Поэтому значительная часть прибывших пополняет не рынок труда, а контингент получателей социальной помощи. Вот цифры: деньги от государства получают 8% коренных немцев, 9% мигрантов из стран Европейского союза, 10% мигрантов из Южной Европы, 12% этнических немцев, вернувшихся на родину, 13% мигрантов из Юго-Восточной Азии, 16% – из Турции, 18% – из бывшей Югославии, 24% – из африканских стран.

Зато для статистики (поскольку рождаемость среди мигрантов из мусульманских стран в три-четыре раза превышает рождаемость среди этнических немцев) они дают прирост (или, точнее, медленное падение) рождаемости. И те 1,36 ребёнка на одну женщину, о которых мы говорили, – это с учетом трёх-пяти детей в этнически не-немецких семьях. В бундесвере в некоторых подразделениях сегодня – до 20% граждан с миграционным фоном. Треть всех пятилетних детей – мигранты.

Процент немцев неуклонно падает, процент иностранцев растёт. Происходит непрерывный процесс этнического замещения.

В нынешний миграционный поток в Германию вливаются четыре ручья.

Во-первых, это немцы, возвращающиеся на свою историческую родину, и евреи, которых немецкое государство принимает из чувства вины за преступления гитлеризма. К этому большому потоку добавляется мелкий – славян из России, Украины и Беларуси. Этот поток происходит из культурно близкого (европейского, христианского или иудейского) круга, это люди, как правило, с высоким уровнем образования и с IQ13 часто выше среднего.

Второй ручей – родня турок и югославов, которые в своё время были приглашены в Германию как «рабочие-гости». Гости, как известно, в гостях задержались. И до сих пор они – в основном немецкие граждане – тянут свой турецко-югославский хвост.

Третий поток – беженцы из стран Азии и Африки. Преимущественно из Афганистана, Ирака, Сирии, Пакистана – то есть в основном из тех регионов, где НАТО в последнее время с помощью бомбардировщиков и крылатых ракет активно занималось «демократизацией» обществ. Тех, кто подаёт заявление о предоставлении политического убежища, прибывает ежегодно до 100 тысяч (2013 год)14. Рост количества мигрантов из этих стран из года в год (в зависимости от страны) – от пяти до 200%. Наряду с Францией Германия остаётся в Европе главной принимающей стороной для беженцев.

Часть из них злоупотребляет гостеприимством. Всем уже давно понятно, что много мигрантов прибывает не из-за политических преследований в родной стране, а по причине разветвлённой в Европе системы социальных гарантий. В Германию люди едут, потому что они услышали о райской стране, где их ожидают благосостояние и деньги, которые они будут получать не работая. Если бы такой щедрой социальной помощи здесь однажды не стало, то и поток мигрантов уменьшился бы – об этом открыто говорит большинство самих беженцев, это доказывает практика депортаций в некоторые так называемые «безопасные страны»15.

Кроме того, каждый год в страну попадает (по данным полиции – больше всего в Европе) 20 тысяч нелегалов.16 Более трёх тысяч задерживают пограничники и выдворяют обратно. Количество тех, кого полиция в глаза не видела и кто нелегально находится в стране, – по оценкам, до миллиона. Это тоже, в основном, выходцы из Азии и Африки.

Четвёртый поток, который особенно усилился во время кризиса в еврозоне, – это переселенцы из стран-членов ЕС – из Греции, Испании, Португалии, Чехии, Словакии, Венгрии, Польши. Они имеют право жить и работать на всей территории Союза. Из всей этой территории они выбирают Германию – как пока наиболее экономически стабильную. Каждый гражданин ЕС, перейдя немецкую границу, имеет право подать заявление на получение социальной помощи – и получить её.

Сюда входят, к примеру, всё возрастающие потоки в Германию граждан из Румынии и Болгарии, которые всех прав граждан ЕС (а именно на жительство и наёмную работу) не имеют (хотя они обещаны уже в ближайшее время).

Если нет права на жительство и работу, то на что собираются жить в Германии переселенцы-иностранцы? Миграционное немецкое законодательство не было бы немецким, если бы в нём не нашлась легальная лазейка. Румынам и болгарам разрешено открывать в Германии свои предприятия. Инвестировать.

Бедняки с юга – и инвестировать?

О суммах инвестиций их никто не спрашивает. Главное – зарегистрировать немецкую фирму, это делается за полчаса. А потом (поскольку фирма, к сожалению, доходов не даёт) подать заявление на социальную помощь. В Германии это возможно: быть предпринимателем и получать «социал». Только в немецкой столице таких псевдопредпринимателей (зато настоящих получателей социальных денег!) – тысячи.

Это обычная экономическая миграция. И Германия, принимая её, делит заработанное немцами благосостояние на всех. Она видит, что в мире много горя и нищеты, и хочет – по гуманным соображениям – несчастным помочь.

Германия с пониманием относится ко всем этим гражданам, к причинам, которые сорвали их с насиженных мест. Но возникает только один вопрос: как долго это будет продолжаться? Сколько ещё африканцев или азиатов – один миллион, десять, сто миллионов – может вынести Боливар17 немецкой экономики? Где та «красная линия», перед которой страна остановится?

Ведь и в самой Германии снижается уровень жизни, ухудшаются образование и медицинское обслуживание. Значительное количество пришельцев вызывает социальное напряжение и враждебное отношение к ним коренных немцев. Где предел? Политики на этот вопрос ответа не дают.

Поищем «предел» вместе.

Перетекание населения из бедных регионов в богатые может само по себе остановиться только тогда, когда уровень жизни в бедных регионах сравняется с уровнем в богатых. Если Африка будет жить не хуже, чем Европа, то ехать никому никуда не будет нужно. Но поднимется ли за счёт миграции уровень жизни в Африке до европейского, или же опустится в Европе до африканского?

Открытые границы – это сообщающиеся сосуды. И выравнивание произойдёт, разумеется, не на европейском уровне. Где-то посредине. Где именно?

Мы говорим сегодня о так называемом «золотом миллиарде». Оставим политические дискуссии на эту тему, возьмём только цифры. Если считать, что на планете один миллиард людей живёт хорошо, а шесть миллиардов – плохо, то смешайте одну бочку мёда и шесть бочек дёгтя – какая получится смесь? Это ещё мёд или уже только дёготь? Что произойдёт, когда Европа начнёт жить по эфиопским стандартам? Прекратятся ли тогда войны и отступит ли голод?

Вывод прост: свободной миграцией с Юга на Север, из бедности в благосостояние нельзя преодолеть планетарное зло. Как не хватило ООНовских миллиардов для борьбы с голодом, так не хватит ни немецких, ни всех европейских миллиардов для того, чтобы обеспечить достойную жизнь всем нищим.

Есть и значительная ментальная разница между мигрантами в Германию и мигрантами в США, Канаду, Австралию. Все эмигранты, которые едут в эти страны, хотят стать американцами, канадцами, австралийцами, т. е. пополнить существующую политическую нацию. В Германии пришельцы хотят оставаться турками, арабами, афганцами. Они не ставят перед собой цель интегрироваться в немецкое общество, быть полезными ему, внести свой вклад в подъём благосостояния жителей страны. Цель незамысловатая: улучшить (за чужой счёт) свои жизненные условия, дать перспективу безбедной жизни своим чадам и домочадцам.

В таком подходе нет ничего плохого или преступного. Это прямо вытекает из эгоистической человеческой природы, это понятно. В нынешних проблемах Германии виноваты не иностранцы, приехавшие в страну в поисках лучшей судьбы (такие переселенцы были и будут всегда), а сама страна, её руководство (шире – общество, которое отдало управление страной в руки именно этих политиков), поскольку у них нет воли к отстаиванию прав коренного населения.

Эти права хотят отстоять националисты. Ведь они выступают против неконтролируемой миграции и поэтому, как кажется, – против иностранцев. Поэтому они – ксенофобы?

Это ошибка. Здесь одно понятие сознательно подменяется другим: цель националистов заключается в борьбе не с «чужаками», а с собственным политическим классом, с собственным правительством, которые предали национальные интересы.

Вот пример такого предательства. Как мы уже упоминали, нелегальные мигранты, приехав в страну, часто уничтожают свои паспорта. Это даёт ряд преимуществ. Во-первых, человек может, если ему это надо, придумать себе имя – проблемы исламского терроризма пока существуют. Во-вторых, он может выбрать себе любую «родную страну». Поскольку мигранты из одних стран (в которых идут войны) легче и быстрее получают политическое убежище, то назваться выходцем из такой страны – выгодно. В-третьих, люди помоложе могут снизить себе возраст и попасть под немецкие законы о детях и подростках.

Наказания за потерю документов в Германии нет, мигранты об этом хорошо знают. Без документов установить наличие или отсутствие права на политическое убежище трудно. Поэтому решение иностранцы ждут иногда десяток лет. Всё это время они не имеют права работать и получают социальную помощь. За десятилетия они привыкают к жизни за государственный счёт, которую они улучшают, выполняя нелегальную работу, с выдачей заработка наличными. Именно эти люди часто пополняют ряды преступных группировок – там никого не интересует твой легальный статус.

Когда они наконец получают разрешение на проживание в стране, то у них уже нет ни желания искать работу, ни знаний и навыков (если они когда-то были) её выполнять.

Кто же виноват в том, что в стране полно таких мигрантов: бедолаги, ищущие лучшую жизнь, или беззубое, вялое, слабовольное, бесхарактерное, немощное, хилое, бессильное государство?

Оценки лучше, знания хуже

Германия «тупеет». Как определить, кто стал глупее, а кто умнее? Тем более – целая страна…

Сделать это проще, чем кажется: нужно из года в год сравнивать умственные способности людей с помощью одинаковых тестов. Такого никто не делает – тесты со временем меняются. Поэтому сравнивать трудно.

Есть только одно исключение. Немецкий химический концерн BASF, набирая кадры в своё профессионально-техническое училище, с 1975 года даёт поступающим одни и те же задачи – возможно, из экономии средств на разработку новых. Одни и те же тексты диктантов по немецкому языку, одни и те же арифметические задачи. Можно сравнивать. Выводы: на экзамене 2008 года по языку провалилось на 25% учеников больше, чем в 1975, а на экзамене по математике – на треть больше. Нация тупеет прямо на глазах.

В чём же причина?

Одну из причин называет бургомистр берлинского района Нойкёльн Хайнц Бушковски (Heinz Buschkowsky, род. 1948). В этом районе уже сегодня почти половина жителей – пришельцы из других стран. Из-за высокой рождаемости среди мигрантов и низкой среди автохтонного населения в некоторых классах учатся почти исключительно дети иностранцев. Как ни странно, отмечает политик, даже в третьем и четвёртом поколении потомки турок, прибывших в Германию в 60-х годах прошлого века, не учат своих детей немецкому языку. В 2012 учебном году в Нойкёльне почти у 40% первоклассников были плохие знания немецкого языка, а каждый десятый ребёнок не знал ни одного немецкого слова. За 50 лет общество не смогло интегрировать их родителей. Откуда берётся уверенность, что оно сможет интегрировать детей?

Учителя в таких районах годами не могут преподавать математику или физику – ученики их просто не понимают. О каком биноме Ньютона вы говорите? В некоторых немецких школах выпускные экзамены не могут сдать порядка 80% школьников.

Иногда всё же оценки сына или дочери становятся вопросом престижа семьи. Тогда родители-мигранты приходят в школу и требуют, «не отходя от кассы», поменять балл в журнале или табеле на более высокий. Если это сделано не будет, то учитель может столкнуться с неприятностями физического свойства, но самое меньшее – его объявят расистом. В такие школы коренные жители своих детей отдавать не хотят и переезжают туда, где основной язык общения – немецкий. Учёные приходят к выводу, что «в результате ошибочной миграционной политики и ложных стимулов семейного планирования в Германии образовался социальный слой неблагополучных граждан, которые не готовы к восприятию образования».

Но и здесь Германия нашла выход: чтобы улучшить успеваемость и увеличить количество выпускников, педагоги постоянно снижают уровень требований. То есть оценки становятся лучше, а знаний как не было, так и нет. Поскольку у выпускников-мигрантов плохие знания и ярко выраженное отвращение к работе (кроме того, они отличаются низкой трудовой дисциплиной), то на профессиональное обучение их не хотят брать ни турецкий парикмахер, ни арабский пекарь.

Предприятия жалуются: работать некому. Уже сегодня в стране не хватает не только специалистов с высшим образованием, но и простых рабочих. По прогнозам правительства, количество занятых в народном хозяйстве снизится к 2025 году на 6,5 миллиона человек. Если немедленно не принять меры, то уже к 2020 году в Германии не будет хватать 240 тысяч инженеров.

Не учтены в прогнозах и «качественные» показатели: немало молодых и образованных немцев покидают страну, а на их место приезжают иностранцы не только без квалификации, но часто и просто без школьного образования. То есть «демографическая единица» есть, но какая это единица!

Существуют в этой статистике и проблемы «творческого» характера. Как известно, творческий расцвет человека – в 20—40 лет. Если обществу в среднем 44, то надо просто забыть о том, что немцы – нация инженеров, композиторов и программистов. А интеллектуальный потенциал – единственное «возобновляемое сырьё» в Германии. Здесь мало полезных ископаемых, и страна всегда «жила головой». А если молодых творческих людей не останется, то кто будет строить мосты и создавать автомобили? То есть собирать отвёртками ещё смогут, а вот проектировать – уже нет.

Это главные негативные процессы, которые происходят в Германии. Процессы дают результаты, ниже мы их приведём.

Параллельные общества

Существует социологический феномен, в который трудно с первого раза поверить. Он называется «де-ассимиляция». Учёными было замечено, что в период между Первой и Второй мировыми войнами среди лиц без гражданства происходил процесс «обратной ассимиляции», отчуждение людей, которые уже давно считались ассимилированными. Обстоятельством, которое приводит к «де-ассимиляции», является приток в страну новых мигрантов с их бывшей родины, из их прежнего (а часто и нынешнего) культурного круга.

Конец ознакомительного фрагмента.