Соня
Сначала ей казалось, что она ослышалась, потом – что лица окружающих превратились в хоровод, потом – что стены обрушиваются на нее, потом она плакала, потом принимала поздравления. Мысль, что жизнь никогда не будет такой, какой была до этого момента, неотступно преследовала ее. Она видела глаза Максима, такие же испуганные, как у нее самой. Он все время пытался подойти к ней, но ему не хватало смелости прорвать кольцо окружающих ее людей. Когда закончилась очередь желающих сфотографироваться с ней и цветы были брошены на пол, наконец погасили верхний свет, от которого ей нестерпимо жарко было в течение всего вечера. С громким щелчком выключились сначала ряды юпитеров белого света, затем реверсные фонари, и последними перестали гудеть лампы разноцветных прожекторов, установленные на балконах по обе стороны сцены. Теперь Максим смог прорваться к ней, но, кроме жалобного вопроса: «Как же, как же теперь, Соня?», не смог выдавить из себя ничего. Через секунду, однако, уже поздравил ее и даже обнял, неловко ткнувшись в плечо, пока Николай Васильевич (НикВас – по прозвищу «Ни пиво, ни квас» – председатель оргкомитета) не увлек ее, отбиваясь от припозднившихся корреспондентов, в длинный проход, ведущий к гримеркам, где собирали вещи ревущие и злые конкурсантки, которым не досталось призовых мест. Ревела, впрочем, и Людка Ушанова (по прозвищу Ушастик), ставшая «Мисс зрительских симпатий» и занявшая второе место (Первая вице-мисс города) высоченная блондинка, продавщица центрального универмага, покорившая жюри собственноручно сшитым вечерним платьем для финального выхода. Соня не поняла, были ли их слезы вызваны досадой, что, находясь в шаге от заветной короны, они довольствуются только вторыми ролями, или просто нервное напряжение, в котором находились девочки последние три недели, выплескивается теперь солеными струйками, размывая по щекам косметику и оставляя разноцветные разводы на одежде. Максим маячил где-то в дверях гримерки, не решаясь зайти, потому что кто-то из недавних финалисток еще стоял перед вешалками в одних колготках, а Люда уже повисла у нее на плечах. «Сонька, я так рада! – Она всхлипнула. – Правда, рада за тебя!» Объятия подруг выглядели вполне натурально.
«Ой, а подарки-то?» – Соня, вытирая на ходу слезы, рванулась было к выходу из комнаты, но Люда уже летела по коридору в сторону опустевшей сцены. Через несколько мгновений она появилась в дверях и разочарованно протянула: «Ничего нету, ты точно оставила на сцене? А мама не могла забрать?» Соня только потом подивилась людской мелочности и подлости. Дождаться, когда в суматохе никто не обратит внимания на уходящего со сцены человека с огромным пакетом, перевязанным подарочными ленточками, и унести приз победительницы. Не бог весть какой, но просто обидно. Был ли это журналист, кто-то из гостей или подруг-соперниц, сейчас уже не сказал бы никто. Но факт, что это мог быть кто угодно, вплоть до обслуживающего персонала, эти люди сразу же, как отзвучали поздравления, стали что-то разбирать, демонтировать, растаскивать, сворачивать, скручивать из немудреных декораций. За декорации, если верить НикВасу, было заплачено раз в десять больше, чем зарабатывали Сонины родители за год. А работали они на оборонном предприятии, которое в последние годы влачило жалкое существование.
Толпившиеся в комнате сотрудники офиса, родственники участниц, журналисты, надеявшиеся заполучить билеты на фуршет в ресторан «Белый лебедь», стали наконец рассасываться, и Соня опять увидела Максима, который мялся, не решаясь подойти, – очевидно, боялся быть обвиненным, что примазывается к свалившейся на подругу неожиданной славе. Приставленная к Соне оберегать ее от нежелательных теперь контактов одна из сотрудниц НикВаса (между собой девочки называли ее Пушок за порхающую походку при обширных габаритах), тем не менее не стала препятствовать, когда Максим подошел-таки к ним:
– Тебе ничего не надо? Не хочется попить там или…
– Нет, Максим, спасибо. – Растерянный голос Сони больше чем что-либо говорил ему о ее состоянии, но ничего поделать было нельзя.
Для простых смертных Соня Цветкова на год превращалась в символ города, самую желанную теперь для многих, и мало кто из них, этих смертных, понимал, что на самом деле практически ничего не менялось. Люди сами переводили себя в отношениях с «королевой» на особый режим общения.
Максима оттеснили желающие поздравить Мисс. Таких было довольно много. Здесь же наконец оказалась съемочная группа, и, захлопав в ладоши, Пушок попросила «всех посторонних» покинуть комнату.
Потолкавшись в дверях, растворился Семен Сторик, один из членов жюри, всегда с сальной головой и сальным же голосом, которым он пытался увлечь начинающих красавиц, суля им карьеру и возможности быть принятыми в знаменитое московское модельное агентство, с владельцами которого он якобы был на дружеской ноге. Семен не зря попадал в жюри практически всех конкурсов красоты, проходящих в столице, – он являлся давним светским персонажем, но влиять на судьбы участниц и тем более устраивать кого бы то ни было в самое известное агентство России он конечно же был не в состоянии. Хорошую, перспективную девочку туда и так бы взяли с удовольствием, а страшилу не смог бы спродюсировать и сам Классик. Однажды на его показе в знаменитом Доме моды на подиум вышла небольшого роста чернявенькая девушка с невзрачным личиком. Довольно профессионально двигалась от начала к концу языка и обратно. На лице ее было написано полное превосходство и удовлетворение достигнутым. Но, несмотря на ее походку и умение показывать платье, позировать фотографам и держать лицо, зрители в зале пребывали в полном недоумении. В моменты ее выходов по рядам шелестели вопросы, задаваемые друг другу: «Откуда такая?» и «Это еще кто?». Больше ее никто не видел ни на показах Классика, ни на репетициях. Родители предпочли не травмировать девочку новыми играми в «звезду подиума», удовлетворившись дебютом, за который заплачено было новыми стеклопакетами в здании Дома моды. А как еще жить известному модельеру в стране, где мода интересует публику только как выход амбиций и выплеск эмоций, а не как эталон стиля и средство поддержания внешнего вида. А в середине девяностых она именно так и воспринималась. По крайней мере, отечественная. Даже в исполнении Классика.
В сторонке плакала одна из попавших в финальную пятерку, но так и не получившая никакой номинации Марина Босая. «С такой фамилией вряд ли ей что-то обломится» – вспомнилось Соне пророчество, услышанное где-то за кулисами незадолго до начала конкурса. Фамилия на самом деле совсем ни при чем. Случались победительницы с фамилиями Кривая, Однорукова и даже Подслеповатых. А Босая была недурна собой. Но что-то, очевидно, в лотерейном барабане, раздающем выигрышные шары, разладилось, и теперь Марина горько рыдала. Сначала ее утешали, но сейчас уже до нее не было никакого дела, так же как до оставленных на сцене чьих-то туфель с ободранными каблуками, ленточек из национального костюма кого-то из участниц, а также трех человек с местного телеканала, которые не успели отснять что-то положенное по сценарию и теперь метались в поисках победительницы по пустеющему залу. А она была тут же, за сценой, в объятиях наконец-то прорвавшейся к ней мамы. Но НикВас уже тянул ее к выходу – надо было срочно ехать в офис и решать какие-то вопросы.
– Доченька, ну как же… Что отцу-то сказать, боже, как теперь?
На лице бедной женщины отражались такая боль и участие, что Максиму стало дурно. Ноги его подкашивались, и только сознание того, что Соньке еще тяжелее, не позволяло расслабиться и опуститься на пол прямо под вешалками.
– Серафима Антоновна, – НикВас зыркнул глазами на Пушка, чтобы та взяла на себя мамашу, – нам ехать надо. Не волнуйтесь, ничего с вашей Сонечкой не случится. Она теперь у нас чемпионка. Немного еще придется подзадержаться. Титул-то ведь получила. Придется повременить с возвращением домой. А иначе к чему были все трудности?! Ну, давай, красавица, живее, иначе и к утру не соберемся. – Это уже к Соне.
Пушок подлетела, сумку сует в руки, одновременно запихивая туда свертки с туфлями, платьем, спортивным костюмом, которые Соня, сама не помня того, уже успела разложить по пакетам и плотно свернуть каждый в отдельности.
– Сейчас, сейчас. – Она заторопилась. – Мама, я скоро… не ложитесь.
– Ой, да какой уж тут сон. Там папке, наверное, уже телефон оборвали.
Цветковы переехали сюда много лет назад, но не теряли связей с многочисленными родственниками, разбросанными по всем республикам бывшего СССР. У Сониного отца было пятеро братьев и две сестры. Двое из них жили в Ташкенте, остальных раскидало от Иркутска до Киева.
Мать с отцом всю жизнь проработали на оборонном предприятии. Последнее время завод почти не действовал, и родители перебивались пенсией и редкими подачками, связанными с левыми заказами, принимаемыми иногда нынешними хозяевами того самого завода, вокруг которого более пятидесяти лет назад и вырос собственно город. Кормившего в былые времена всю область. Воспитавшего не одно поколение. Бывшего героем рассказов и анекдотов, как человек, покрывший себя несмываемой славой и теперь пожинающий плоды популярности. Но в несколько лет все развеялось как туман. Набирающие силу процессы растопили годами отстраиваемые связи между людьми, регионами и уровнями производственного управления. Завод превратился в ненужный придаток города, а люди теперь устраивались каждый как мог. Кто имел возможность украсть – украл, если дали украсть, потому что желающих поживиться за государственный счет было много. Кто не имел привычки брать чужое, того затоптали и выкинули на обочину еще быстрее. Отец Сони удержался благодаря давним знакомствам со старыми руководителями предприятия – учились вместе, иногда выпивали по праздникам. При новых хозяевах его по счастливой случайности обошли сокращения. А может, и нужен был специалист на всякий случай. Профессионалов своего дела практически не оставалось. Так он и затерялся в огромной махине. Сидел в своем отделе, сам с собою передвигал шахматы, слушал радио и курил. Мать же, Серафима Антоновна, напротив, не смирилась с застойным положением дел. Она, по жизни активная, все время куда-то бежала, что-то писала в верха, жалуясь на новую власть ей самой же. Тянула и дом, и огород, созванивалась с родственниками, посылала посылки какие-то, успевала подгонять отца. Вот и на конкурс пришла она одна, отец остался смотреть по телевизору.
Но даже она теперь растерянно смотрела, как дочь уводят в неизвестность. Нет, мыслей плохих не рождалось, но странно как-то было. Вот только дочка родилась, сказала первое «ма», сделала первые шаги, пошла в школу, окончила ее… Теперь стоит в короне, и уносит ее взрослая жизнь, и унесет, скорее всего, далеко от родительских крыльев. Хорошая выросла девочка, добрая, умница. С характером.
Сзади раздался истошный окрик, Серафима Андреевна вздрогнула, воспоминания оборвались, медленно по стене она осела на пол. В ушах еще стояло «Ну вы одежу-то собираетесь забирать?! Нам что тут до утра сидеть по вашей милости?!», но человеку в глубоком обмороке глубоко наплевать на оставленные где-то в гардеробе куртку или пальто. Пробегающий мимо НикВас двинулся было подхватить ее, но на полпути остановился и заорал на гардеробщицу. Та вышла из своего столбняка и уже через мгновение, охая и причитая, расстегивала на груди у Серафимы Андреевны кофту и хлестко шлепала по щекам.
У входа стояла вереница такси. Слышались отдельные фразы, похохатывание, и в вечернем остывающем воздухе расплывались над головами облачка пара. Ни в какой офис конечно же НикВас не собирался. А нужно было ему сопроводить членов жюри до ресторана «Белый лебедь», в котором планировался банкет для випов и жюри. Последней в машину затолкали зареванную Ушастика, и кавалькада тронулась, благо ехать от силы два квартала.
А в «Белом лебеде» готовились к приезду гостей. Не часто в их захолустье заглядывают высокие московские гости. Речь не о каких-то московских комиссиях и бизнес-партнерах, которые, естественно, посещали и завод, и ресторан. Но сегодня пожалуют представители шоу-бизнеса. Сам Леон Волков – красавчик-стилист, кто-то из директоров московских модельных агентств, его еще по телику показывали недавно, а еще другой – он, говорят, подстрелил там кого-то или даже убил, – тоже агентством владеет.
На банкете члены жюри, уже подогретые коньяком в антракте и во время подсчета баллов, шумно переговаривались и шутили. Распределение мест во время обсуждения прошло, на удивление, без особых споров. Слава богу, никто не вмешивался ни из отцов города, ни из заводских спонсоров. Это редко, но случается на конкурсах красоты, чтобы вы знали. Бывает такой год, что вроде никому нет интереса в победе какой-то определенной девочки, которая подчас даже и не знает, что ее судьбу уже определили, приставили к месту и спонсору и нарисовали дальнейший путь. Сегодня победу единодушно решили присудить Соне. Слишком уж она отличалась в лучшую сторону от соперниц. Нет, были сильные девочки и для модельного бизнеса, отметил Борец, и просто красавицы – за Ушастика, например, Женя из питерского «Модерна» голосовала. Но вот такой ясной, воистину светлой красоты в сочетании с чистотой взгляда и незамутненным сознанием, искренностью в ответах на вопросы не проявил, пожалуй, никто. Многие участницы, заготовив и заштамповав ответы на вопросы, просто сыпались на сцене, как провалившие экзамен студенты.
– Как вы поступите, если победите в конкурсе? – задает заранее известный вопрос один из членов жюри.
– Если я победю… побежду… – Зал смеется, а смущенная Босая на глазах покрывается стыдливым румянцем и отступает на шаг от края сцены.
Кроме Борца, Жени и уже упоминавшегося Леона Волкова в жюри вместе с местными спонсорами и теле- и радиоперсонами оказались также Лисов и Вобля, директор агентства «Арсенал моделз», высоченная, фигуристая, из бывших манекенщиц, прозванная так отнюдь не за высушенную фигуру (с ней-то как раз у Вобли все было в полном поряде), а за виртуозное владение нецензурным лексиконом, в котором фраза «Во бля!», несмотря на грубоватость, служи ла связующим звеном для множества тем и лингвистических конструкций. Лисов представлял одновременно Дом моды Шапика и недавно открытое им агентство «Белый попугай», которое занималось не чисто модельными делами, а скорее постановочными и организационными: набирали девочек, в основном без агентств (естественно, модели «Jet Stars» обходили стороной – с кулаками Борца встречаться никому не хотелось), брали коллекции у различных дизайнеров, а иногда и создавали специально – и прокатывали по клубам. Иногда Лисов и сам выходил в качестве манекенщика покуражиться на подиум или на сцену. Особенно любил он делать шоу в «Арлекино». Там и платили хорошо, и площадка была огромная – что хочешь, то и вороти, хоть «Березку» на сцену выгоняй. Шоу Лисов делал совместно с Принцем, и с самого начала они отказались от простого дефиле, пойдя по стопам Вячеслава Зайцева и Елены Пелевиной, и впервые назвали то, что происходило на подиуме во время показа одежды, театром моды. Коллекции выступали в роли действующих лиц шоу, переживали человеческие эмоции, манекенщики играли, как на сцене театра.
В «Арлекино» же можно было совершенно не беспокоиться за то, что уходить после показа придется одному. Лисов принципиально не спал с моделями, хотя без женского пола обходиться не мог ни дня. А в клубе собиралась очень разношерстная публика: бандиты и бизнесмены, гортанно разговаривающие кавказцы и менты, студенты и проститутки, а кроме тех было достаточно и обычных девушек, желающих весело провести время и накачивающихся дармовым шампанским, чтобы развязать себе язык и руки. Лисов выбирал последних. Желательно с обширными формами, «объемным фюзеляжем», как говаривали в его родном МАИ. Как его терпел Шапик, для многих долгое время оставалось загадкой, но, как потом выяснилось, Лисов получил доступ к телу Стеллы, музы и по совместительству фиктивной супруги Шапика, которой, в отличие от самого кутюрье, были не чужды гетеросексуальные желания.
Сейчас Лисов специально сел рядом с Воблей, чтобы быть подальше от Борца: тот вел себя неадекватно и мог спровоцировать кого угодно, чтобы потом отыграться. Между ними, правда, никогда не было недоразумений. Когда Лисов работал у Классика, Борец частенько захаживал, считая себя кем-то вроде крестного отца театра моды и опекая модельера, а также забирая лучших девочек из театра в свое агентство. Девочки, правда, не сетовали. Числиться в «Jet stars» считалось чуть ли не пределом мечтаний. Кроме того, когда Классику было нужно, Борец всегда отпускал девочек поманекенить на подиуме театра моды в его новой коллекции.
Победительница Соня понравилась Борцу. Ему нравились неискушенные девочки, которых приводило в модельный бизнес любопытство, а не грубый расчет найти мужика побогаче. Раньше такого не было. Раньше и богатых-то особо не было вокруг модельного бизнеса, хотя поднявший голову после падения коммунистического режима криминалитет сразу стал прибирать к рукам неокрепшее кооперативное и частное предпринимательство. Борец не дался. Сам из них, из боевых ребят, вырос, быстро сбросил жутковатые одежды и стал цивилизованно вести бизнес, даже выступать в роли разводящего некоторые конфликты в криминальной среде. Владел заправками, торговыми точками, несколькими клубами, но к модельному агентству прикипел не по-детски. По крупицам собирал информацию. Поехал в Европу с первыми выпускницами модельной школы, понял, что представления парижских агентств сильно отличаются от того, как он сам рисовал будущих топ-звезд. Думал, отбирай девчонок повыше, похудее, и скоро пойдут они по подиуму Высокой моды. Ан нет! Оказалось, все не так просто. Примитивные критерии тут не работали. Харизма оказалась нужна. Нечто способное зацепить, заставить вновь и вновь вспоминать образ и запоминать рекламируемые товары.
К рекламе Борец всегда относился с пренебрежением, но после той поездки и свои коммерческие структуры стал ориентировать на грамотную точечную рекламу. Даже специалистов заставил нанимать в принадлежащие ему фирмы для проведения грамотной рекламной политики на рынке. А модельное агентство пестовал все сильнее и даже с толикой отеческой заботы не только к девчонкам, но и к самому агентству. Постепенно забросил почти все, не относящееся к сфере моды и рекламы.
Приходилось, конечно, встречаться с людьми, решать вопросы, как и раньше, если обращались из кругов, неподвластных желаниям Борца вычеркнуть их из жизни и не терпящих отказов и неподчинения. Борец делал то, что было нужно им, одновременно приобретая новых покровителей для защиты своего маленького детища. Поначалу на горизонте и следа не было конкурентов, но время шло, и то один авторитет, то другой законник, замыслив усладить свою жизнь, пытался открыть агентство, пойти по его стопам. Борец встречался, объяснял, увещевал, иногда приходилось и применять наработанные связи, которые тут оказывались как нельзя кстати. Борец был нужен сильным мира сего, коронованным и некоронованным мафиозным королям. Поэтому к его смешной прихоти относились снисходительно, давали тешиться и убеждали других отказаться от глупой затеи создавать гаремы под прикрытием модельной вывески. Бизнес есть бизнес, и мешать другим зарабатывать свой хлеб, не конкурируя реально, а только лишь подрывая устои нового бизнеса, было не по понятиям даже для тех, кто абсолютно не знал, как и зачем манекенщицы выходят на подиум и обливаются потом под тысячеваттными юпитерами фотостудий.
Для Борца агентство действительно становилось бизнесом и инструментом, способным другие вопросы решать с большей легкостью. Скоро по Москве поползли слухи о том, что манекенщицы «Jet stars» были замечены в компании людей, имен которых старались не называть без особой надобности, а тем более в трепе, за который можно и головой ответить. Кто-то видел, как после показа девочки уезжают на шикарных машинах. На фешенебельных европейских курортах стали появляться русские мафиози с длинноногими красотками. В газетах замелькали статьи о завуалированной проституции.
Однако к тому моменту плотину, созданную Борцом и укрепленную звонками и рекомендациями из высоких сфер, стал прорывать совсем другой, бурный и непредсказуемый поток. Вдруг на пустом месте открывались агентства и создавались школы манекенщиц. Они исчислялись десятками, и Борец просто не успевал отследить диспозицию на рынке. Это подрастали уже вкусившие от яблока модельной славы и подсевшие на иглу успеха девушки, еще вчера работавшие на Борца или в заштатных Домах моделей, которых по Москве насчитывалось чуть ли не с десяток. У кого-то появлялся богатый покровитель, помогающий на первых порах оформить агентство, снять офис, платить зарплату персоналу. У кого-то открывались знакомства с какими-то левыми, а иногда и нужными иностранцами. Где-то нужны были девушки для дефиле завезенной по криминальным каналам коллекции спортивной одежды LOTTO, где-то снимался видеоклип известной рок-группы, где-то приехали на выставку греки показывать свои шубы, а где-то зарождающийся класс рекламных фотографов осваивал вчера еще знакомые только по каталогам съемки коллекции очков или купальников. Вот и у Вобли, сидевшей сейчас на другом конце банкетного стола и с аппетитом поглощавшей жюльен, появился воздыхатель из крутых и сделал подруге подарок в виде собственного бизнеса – модельного агентства. А сколько их было, вышедших из самого горнила советской моды!
Борец вдруг оказался перед лицом рухнувших укреплений и ощерившихся рекламным оскалом сотен новых лиц, рвущихся к известности. Он пытался еще по инерции вести с неприятелем борьбу, срываясь на непарламентские методы и сея ужас и легенды в среде конкурентов и собственных моделей, но процесс было уже не остановить. Кто-то, не выдержав конкуренции и давления со стороны старожила модельного рынка, через месяц после открытия плевал на все четыре стороны и устремлялся в другие дебри, а кто-то, напротив, почувствовал сопротивление по всем фронтам и закусив удила шел напролом, ощущая себя по меньшей мере Кортесом, сеявшим ростки цивилизации и прогресса в среде отсталого коренного населения постсоветской России.
На другом конце стола сидел Лисов, уже почти «готовый» от приятно бултыхавшегося в желудке коньяка, и вел ничего не значащий диалог с Воблей, который медленно, но верно приближал его к колыхающейся под ее платьем обвисшей груди и пахнущим фотопроявителем (или закрепителем, черт его поймет!) губам.
– Я тяжело работаю, но весело отдыхаю, – парила его Вобля, пытаясь незаметно сбросить пьяную руку с плеча под стол, где было бы незаметно, как он жмет ей коленки.
– А я весело работаю, но зато вообще не отдыхаю. – Лисову казалось, что он проявляет верх остроумия, и он хихикал, ерзая на стуле.
В этот момент в зале появились припозднившиеся участницы, которых НикВас привез для чествования. Их появление подвыпившая уже компания встретила аплодисментами и одобрительными возгласами. Тут же произнесли еще несколько тостов. Соня, смущенно улыбаясь, еще не осознавая степень опьянения решивших ее судьбу членов жюри, смотрела на всех, как на расшалившихся одноклассников: без одобрения, но внутренне любя и готовая раскрыть сердце и душу вчера еще незнакомым людям, меняющим ее жизнь прямо на глазах. Она даже попыталась произнести что-то вроде ответного слова под одобрительное сытое мычание, неуверенно подбирая обороты и придерживая второй рукой бокал, грозивший выпасть из немеющих пальцев.
Потом членов жюри и участниц развлекала местная гордость и знаменитость районного масштаба – похожий на Феликса Царикати певец. Он, может быть, смотрелся великолепно лет десять назад, когда завоевывал титул лауреата конкурса молодых исполнителей в Сочи. Портили же его скорее даже не старомодность туфель и не пиджак, слегка сборящий на спине (певец явно несколько усох с момента своего триумфа), а общее впечатление потертости, усугубленное лихорадочным взглядом алкоголика. Лисов представил, как катился вниз этот подававший надежды парень, как убалтывали его опрокинуть рюмку-другую за его же победу на любом банкете или застолье. Как потом он, несколько раз не сдержавший удары судьбы в виде неудачной записи дебютного альбома и поражения на другом, более внушительном песенном конкурсе, покатился по наклонной плоскости. Судьба ведь как дарит успех, так же легко его и отнимает, заменяет проходными периодами, проверяя на прочность кандидата в звезды, а если устоял – в маэстро, и все выше и выше – в патриарха, гуру, божество. «Феликс» спел несколько похожих одна на другую песен, как встарь подбрасывая и перехватывая микрофон то одной, то другой рукой, делая заученные, доведенные до автоматизма тысячекратным повторением жесты, довольно озирая зал с высоты небольшой сцены. Жалкое зрелище. Последние годы он пел в основном на свадьбах, иногда даже просто за стол и пойло, поэтому приглашение выступить на банкете для уважаемых гостей и участниц конкурса воспринял как великую честь. Он был, в общем-то, неплохим малым, этот «Феликс». Лисов вспомнил своих друзей, которые также пропали с горизонта. Это течение, кру говерть уносила его все дальше от тех лет, когда альбом Сарьяна вымаливался у администратора художественной выставки как раритет эпохи Средневековья.
Аккомпанировал певцу – или делал вид «под фанеру» – стоящий чуть в стороне, почти в углу сцены, музыкант, которого Лисов заметил только сейчас. Он держал гитару, как молодой Харрисон: высоко, почти на груди под горлом.
Лисов утонул в воспоминаниях о своем музыкальном прошлом. В школе он тоже играл на гитаре, подбирал аккорды, даже сочинял какие-то песни. До последнего времени не понимал, почему терпеть не может чужих концертов, живого исполнения даже известных музыкантов, по какой причине ему так не нравятся музыкальные клипы, почему предпочитает просто слушать магнитофонные записи… и вот недавно осознал: когда ты видишь, за какую струну дергает исполнитель, как вяло зачастую ударник обрабатывает свои барабаны, откуда выходят на сцену группы подпевки и подтанцовки, как движется кадык солиста, как морщится он, беря высокую ноту, и как работают осветители, становится скучно и неинтересно, пропадает таинство создания волшебной музыки. Может быть, это чувство появляется только у тех, кто сам отдал какую-то часть жизни процессу творчества. Да, в свое время, еще в институте, они с друзьями покуролесили, собираясь каждые выходные и сочиняя песни, как им казалось, в стиле находящихся на пике популярности Рода Стюарта и PINK FLOYD.
Он не задумывался о тех временах и не ностальгировал – времени не было. Живем в спешке и суете, по пять – восемь лет не видим друзей, не читаем давно купленные книги, оставляем на потом любимую музыку послушать… А время бежит и бежит, и вроде бы ушедшие тоже где-то рядом, просто не доехали до них, не дозвонились, тоже оставляя «на потом»…
Из транса его вывел голос НикВаса, возвещающего, что такси до гостиницы за ними пришли. Последнее, что он видел на конкурсе, перед тем как упасть на сиденье «Волги» с облапившей его Воблей, разгоряченной выпитым и подстольными прикосновениями, были Сонины глаза, полные слез и счастья, надежды и отчаяния.