«Много писать мне мешали бои…»: фронтовые записи 1941-1945 годов. Блокноты, дневники, песенники как памятники фронтовой бытовой письменности (О. Р. Николаев, 2005)

«Ночевал в мокрой холодной норке»: кто, как и о чем писал на фронте

Мир бытовой письменности на фронте не ограничивается только эпистолярными текстами, он гораздо богаче и разнообразнее. В советское время фронтовая письменность, разумеется, игнорировалась. Нам казалось по книгам и кинематографу, что простые солдаты разве что писали и получали письма, а дневники и мемуары оставались прерогативой военачальников. В 1980-е – 1990-е гг. появилась массовая мода на чтение мемуаров полководцев Великой Отечественной войны. На рубеже 1990-х и 2000-х гг. вышли первые публикации дневниковых записей младших офицеров и простых солдат¹. К сожалению, за 60 послевоенных лет огромный массив фронтовой письменности был утрачен безвозвратно. На фронте вели систематические дневниковые записи, делали выписки из прочитанных книг, писали собственные стихи и переписывали чужие; составляли альбомы и песенники; переписывали молитвы и заговоры, коллекционировали частушки и афоризмы и т. д. и т. п. Широко были распространены граффити: надписи на танках и боевых машинах, на стенах вагонов и железнодорожных станций и т. д. Л.H. Пушкарев приводит в своих воспоминаниях надписи на транспаранте-указателе, висевшем рядом с переправой через р. Нарву в январе 1945 г. Распространенную в то время формулировку: «Добьем врага в его собственной берлоге» – солдаты дополняли собственными граффити-импровизациями:

Судя по прозвищу или фамилии автора последний записи, он был родом из Северо-Западной Сибири, с Оби, где рыба «муксун» – такой же региональный символ, как снеток для Пскова или треска для Мурманска.

В нашем сборнике мы представляем некоторые фрагменты этого колоссального и почти потерянного материка фронтовых записей. В основу нашей публикации легло то, что мы смогли найти в архивных и частных собраниях округа в ходе экспедиций. Мы публикуем фронтовые записи пяти человек: четыре полных фронтовых блокнота и ряд фрагментарных текстов.

Наиболее однороден в жанровом отношении блокнот Ивана Ивановича Короля, фактически это – альбом-песенник. Он включает 18 песенных текстов и составлялся без существенных сбоев и перерывов (с января по июль 1945 г.). Песенный репертуар из блокнота Короля вполне типичен для фронтовой традиции: здесь мы встречаем популярные авторские песни предвоенного и военного времени («Огонек», «Любимый город», «Темная ночь», «Медсестра Анюта», «Морячка» и т. д.); переделки известных песен («Огонек»; «Спят курганы темные»). Фольклорных текстов предвоенного времени в блокноте Короля немного: шуточный монолог «Задумал я, товарищи, жениться»; песня романсового типа «Тройка», частично восходящая к стихотворению С. Есенина «Вечер черные брови насопил…», знаменитый «Чубчик». Перед нами альбом солдата, заканчивающего войну и собирающего себе на память фрагменты фронтового песенного мира.

Сложнее по своему составу блокнот Дмитрия Денисовича Белова; он более разнороден в жанровом отношении и в гораздо меньшей степени напоминает альбом. Из 15 записанных Беловым текстов три не являются песенными: это юмореска А.П.Чехова «Руководство для желающих жениться (Секретно)»; раешный стих о рыжей невесте. («Надоело мне холостому жить…»); эротическое стихотворение «Футболиска», эвфемистически изображающее половой акт как футбольную игру. Очевидно, что эти тексты восходят к традиции мужских любовно-эротических «тетрадок», содержащих разнообразный свод сведений, посвященных женщинам. Скорее всего, Д.Д. Белов переписал эти тексты из подобной «тетрадки». Песенный репертуар блокнота не столь современен, как у Короля. Есть там, правда, четыре популярные песни военного времени (две песни из кинофильма «Два бойца», «Землянка», «Огонек»), одна фронтовая переделка песни «Спят курганы темные…» и сатирические «куплеты» («В берлине все спокойно»), но при этом 5 текстов – из старого (дореволюционного) репертуара жестоких романсов и песен литературного происхождения; один текст – песня о шофере Кольке Снегиреве (жестокий романс 1930-х гг.). Д.Д. Белову в отличие И.И. Короля явно ближе балладная традиция («Раскинулось море широко…», «Как на главном Варшавском вокзале…» и т. д.).

Блокноты И.А. Чурбанова и С.С. Матвейчика представляют собой сложные жанровые образования. Немаловажно, что и С.С. Матвейчик, и И.А. Чурбанов были офицерами. Фронтовой блокнот И.А. Чурбанова (Гв. Лейтенант. Иван Алексеевич Чурбанов Стихи и дневники Рожденные в боях. Начато 14/XII 1942 г Окончено – 1945 г.») включает около 30 стихотворных текстов, и лишь некоторые из них (3 или 4) могут быть атрибутированы как песни широкого бытования. Часть стихотворений явно переписана Чурбановым из фронтовой прессы, часть сочинена им самим, хотя и эти тексты изобилуют цитатами из популярных песен. Собственно дневниковые записи Чурбанова в основном являются краткими, поденными.

Блокнот И.А. Чурбанова несколько раз перекомпоновывался (в том числе и после войны). Некоторые стихи переписаны уже в 1970-1980-е гг.: очевидно, данные листы сильно пострадали от времени. С этими перекомпоновками связаны и частые хронологические нарушения внутри блокнота. Очевидно, уже в послевоенные годы Чурбанов предпринимал попытки составить на основании своих записей книгу «Стихи и дневники, рожденные в боях». В конце блокнота помещены стихи, написанные после войны и посвященные «жене Вере Павловне» («к 9 мая 1981 года 36 лет победы г Сургут И Чурбанов»). Финальная запись сообщает о смерти жены:

«21 февраля 1984 г Веры Павловны

ни стало, она умерла

от болезни поджелудочной

железы Панкриотита

в хирургии мед сан части НГДУ

в г Сургуте».

Если блокнот И.А. Чурбанова, имеющий в своем составе тексты, «рожденные в боях», собирался и перекомпоновывался как единая книга уже после войны, то блокнот С.С. Матвейчика таких изменений не претерпевал. Сначала Матвейчик конспектировал сочинения Ф. Энгельса по истории социализма в приобретенной где-то в Прибалтике тетради для деловых записей. Затем в блокноте появились и поэтические тексты: стихотворение «Не грусти!» (возможно, авторское), текст популярной на фронте песни «Ты просишь писать тебе часто и много»⁴, а также старый жестокий романс «Как на главном Варшавском вокзале» (в варианте Матвейчика: «На одном станционном вокзале»). Затем Матвейчик заполнил одну страницу понравившимися ему цитатами, очевидно заимствованными из биографии поэта некрасовской школы И.С. Никитина⁵. Потом на страницах блокнота снова появляются конспекты сочинений классиков марксизма-ленинизма, а с 17-й страницы начинается собственно фронтовой дневник.

В отличие от Чурбанова, либо оставляющего краткие рекогносцировочные записи (куда и как продвигались), либо более или менее пространно описывающего боевые столкновения с врагом, Матвейчик, (а он вел ежедневные записи) подробно фиксирует обстоятельства фронтового быта с ночевками то «в мокрой холодной норке», то во «фрицевской землянке», с постоянными перебрасываниями то во второй эшелон обороны, то на «передок» (слово из армейского сленга, обозначающее передний край). Описания окопной жизни перемежаются лишь замечаниями о погоде, а изредка – о каких-либо природных явлениях: «Сижу в землянке на одной высотке. Оборона проходит по высотке в лес. Сосна ель саженки. Поют птицы – в лесу». Правда, Матвейчик делал регулярные записи о полученных и отправленных домой письмах. В этом отношении показательна запись от 25 марта, совмещающая все тематические составляющие дневника Матвейчика: «Оборона – передок. Погода хорошая чувствуется весна. Поют птички. Вместе с тем идет <вражеский> обстрел. На левом фланге слышна канонада. Написал письма: обоим Сашкам и Васи. Теперь буду ждать ответа. Письма Ленке, Маруси. Поэзия о весне и нашей обстановке. Интересно получи <…> ли? Открытка-секретка Галечке – штурм и войске.

Матвейчик не просто упоминает об отправлении и получении писем; он делает свой блокнот своеобразным «письмовником». Матвейчик записывает черновик своего обширного письма жене с изложением мыслей Л.H. Толстого о воспитании и здесь же дает родительские рекомендации относительно каждого ребенка в его семье. Он переписывает три письма от жены и одно письмо от сына, где тот по просьбе отца перечисляет прочитанные книги: «Что прочитал: „Пионер Павлик Морозов“ „О Ленине“ „Черным по белому“ „Дед Архип и Ленька“. „Володя Ульянов“. Запись от 21 апреля 1945 г. является последней; родственники считают этот день датой смерти С.С. Матвейчика: «21 Апреля. Госпиталь Тапкау. Письмо Ленке ранен тяж<…>».

Блокнот Матвейчика продолжал заполняться и после смерти его составителя. Еще в госпитале дневник был передан врачами двоюродной сестре покойного, а затем соответственно переслан его жене. Летом 1945 г. блокнот использовался как альбом-песенник. В него вписаны, уже для жены Матвейчика, Е.Ф. Матвейчик, три песенных текста: две песни от некоей «курсантки Паши»: «Медсестра Анюта» и «У брода» (с пометками «На память Елене Францевне от курсантки Дубовой Паши» и «от Паши»), а также песня «Я не вернуться не мог» с пометкой «М.К.С.». Сама Е.Ф. Матвейчик еще раз переписала песню «Медсестра Анюта» и записала знаменитую «Темную ночь».

Впоследствии вдова С.С. Матвейчика снова стала пользоваться блокнотом как дневником. В 1946 г. она делает три довольно пространные записи: «Маленько поплакала прочла кое какие его записи и решила записать сама». Однако блокнот С.С. Матвейчика не заканчивается записями его вдовы. С 1958 по 1962 г. несколько дневниковых записей в нем сделала младшая дочь С.С. Матвейчика и Е.Ф. Матвейчик – Галина Сергеевна Матвейчик (Кудря), в то время обучавшаяся в Омском педагогическом институте.

Малый объем публикуемых материалов не позволяет сделать типологические выводы о функционировании фронтовых блокнотов. Серьезное систематическое исследование фронтовой письменности – дело будущих исследователей. Правда, наша подборка позволяет сделать ряд наблюдений о том, как во фронтовых блокнотах бытовала и транслировалась песенная традиция.

«Память госпиталя 01032. город Познань»: песни во фронтовых блокнотах

В своих воспоминаниях Л.H. Пушкарев выделяет основные очаги бытования фронтового фольклора: это, в частности, – запасной полк и госпиталь. Стихийно сложившимися «фронтовыми клубами», где происходил активный обмен фольклорными текстами, были КПП (контрольно-пропускные пункты). Л.H. Пушкарев описывает один из таких КПП, который солдаты называли «землянкой с гитарой»: «Одним словом, КПП был своеобразным фронтовым клубом, где было мало зрителей, но много исполнителей. Сходство с клубом усиливалось тем, что на одной из стен землянки висела гитара, неизвестно, когда и кем принесенная сюда, но прижившаяся и как-то уютно вписавшаяся в эту прифронтовую землянку»⁶. Любой солдат, дожидавшийся транспорта в свою сторону, мог снять гитару со стены и спеть песню, которая ему нравилась. Так распространялись самодеятельные песни, перенимались песни старого фольклорного репертуара.

Существует немного сообщений о том, как бытовала песенная традиция на фронте. В этом отношении книга Л.Н. Пушкарева представляет собой редкое исключение. Запись песен, бытовавших во время войны, велась собирателями от ветеранов в послевоенные годы, причем контекст бытования фиксировался довольно редко. В этом отношении фронтовые блокноты для современной науки – очень важный источник. Между прочим, большое количество текстов в сборниках фольклора Великой Отечественной войны взято составителями именно из блокнотов-песенников.

Блокноты показывают, как и какие виды словесности бытовали на фронте. В них совмещаются песни старого репертуара (жестокие романсы и песни литературного происхождения), популярные авторские песни советской эпохи, формы самодеятельной фронтовой поэзии, военные переделки как старинных, так и современных песен. По сложившейся издательской и научной традиции все эти тексты обычно публиковались в изданиях разного типа. Сборники фольклора Великой Отечественной войны учитывали лишь материал отчетливо фольклорной природы⁷; в них не публиковались тексты песен, близкие к авторским оригиналам (собственно говоря, они и не записывались собирателями); точно так же не попадали туда и старые жестокие романсы, если они не переделывались в соответствии с военной тематикой. Издания самодеятельной фронтовой поэзии⁸ составлялись в основном на основании публикаций в фронтовых газетах и в редких случаях учитывали факт массового бытования подобных песен. В свою очередь, тексты популярных советских песен печатались в сборниках и песенниках в каноническом виде и не сопровождались информацией об их бытовании, а тем более – о варьировании. Собственно говоря, именно блокноты дают нам представление о том, что действительно пели и переписывали на фронте⁹.

Переписывание песен, судя по всему, было широко распространено на фронте: их записывали со слуха (с патефонных пластинок, фильмов, живого исполнения); копировали из фронтовых газет или чужих писем (тексты песен часто посылались в письмах на фронт); переписывали из чужих блокнотов в свои, вписывали в чужие блокноты и т. д.

П.Ф. Лебедев приводит характерный пример того, как перенимались песни, напечатанные во фронтовых газетах. 29 марта 1942 г. в газете Брянского фронта «На разгром врага» было напечатано стихотворение С. Городошникова с подзаголовком: «Поется на мотив „Раскинулось море широко…“». В корреспонденции Г. Зуева («На разгром врага». 1942. 5 мая) излагалась следующая история, произошедшая с напечатанной песней: «В одну часть прибыл номер нашей газеты, в которой было напечатано стихотворение красноармейца Городошникова „Герой“. Бойцы прочитали номер, а потом вырезали понравившееся им стихотворение, переписывали и размножали. День спустя красноармейцы пели эти стихи на мотив „Раскинулось море широко…“»¹⁰ Можно предположить, что чаще песни перенимались на фронте отдельными людьми в случайных обстоятельствах. Так, например, фольклорист-фронтовик Б.П. Кирдан дает характерный комментарий к одной из песен подготовленного им сборника фольклора Великой Отечественной войны: «Эту песню вписала в мою, Б.П., записную книжку 1-го октября 1942 г. на перроне жд вокзала в Тбилиси Женя Эдель во время остановки эшелона, которым эвакуировался из Сочи эвакогоспиталь»¹¹. Женя Эдель – палатная сестра госпиталя, в котором лежал Б.П. Кирдан, встреча с ней была совершенно случайной.

Л.Н. Пушкарев отмечает, что составлением блокнотов-песен-ников активно занимались в госпиталях¹². В нашем сборнике госпитальные записи присутствуют в блокноте И.И. Короля (судя по подписям: «7/VI-45 госп. 01032», «память госпиталя 01032. город Познань» и др.). Л.H. Пушкарев также констатирует, что количество песенников резко увеличилось к концу войны: «Пребывание за границей вызвало не только усиленное бытование русских народных песен, но и массовую запись песенного материала бойцами и офицерами»¹³. Интересно, что частотность записей в блокнотах не обязательно свидетельствует о массовом распространении песни в устном исполнении. Очевидно, существовал пласт собственно «альбомных» песен, преимущественно бытовавших в рукописных вариантах. Этот «письменный» песенный репертуар сейчас уже вряд ли возможно выявить. Л.H. Пушкарев делится любопытным наблюдением над песней «Ночь прошла в боевом лазарете…»: «Мне часто встречались в госпиталях и песни-письма от имени умирающих солдат на родину. Такие песни любовно переписывались ранеными, что и объясняет их включение в различные фронтовые песенники, хотя, надо признаться, устно исполнялись они вовсе не так часто, как это можно было бы предположить по числу их записей. Видимо, письменная форма бытования фронтового фольклора здесь превалировала. В качестве примера приведу одну песню, которая в песенниках встретилась мне 8 раз, а в устном исполнении – ни разу»¹⁴.

Об особенностях трансляции песенной традиции на фронте говорит не только содержащийся в блокнотах репертуар, но и сами характеристики рукописей: хронологическая, географическая и персональная приуроченность записей; графический облик текстов; соотношение песен с другими записями и т. д. В этом отношении значимыми оказываются пометы к песенным записям. Последовательность песен в блокнотах отличается своего рода «дневниковым характером»; впрочем, то же самое можно наблюдать и в альбомах разного типа. Это явствует, например, из блокнота И.А. Чурбанова, сопровождавшего свои стихи хронологическими и локальными сведениями. В случае собственно блокнотов-песенников подобные пометы кажутся необязательными, но тем не менее они почти всегда в них присутствуют. В нашем сборнике в этом отношении показателен блокнот И.И. Короля: 16 из 18 песен сопровождаются в нем пометами. Блокнот оказывается не просто собранием понравившихся песен, но и дневником их коллекционирования (записывания).

Приведем все пометы к записям из блокнота И.И. Короля в их последовательности:

1. «Лтв. Лихоманов госпиталь Позднань. 9.7.45».

2. «9.145 г висла».

3. «копия с <Макаренко>».

4. «писал ночью 15 минут 12.7/145 г за Вислой».

5. «Писал ночью 35 минут первого 9/IV-45 года на одоре».

6. «Писал с альбома <…>опонина 9/1V-1945 1 час ночи».

7. «9/IV-45 30 пе».

8. «10/IV 45 на одоре».

9. «/на память другу/ Писал Подпись» (запись песни сделана вторым почерком).

10. «На память другу Вани от Колотумина Владимира» (запись песни сделана вторым почерком).

11. «гс. капитан Подпись» (запись песни сделана третьим почерком).

12. Запись не имеет помет.

13. «18/VI – 45 – 01032».

14. «память госпиталя 01032. город Познань».

15. «7/VI-45 госп. 01032».

16. «20/V 45 01032».

17. «7/ VI – 45 г. госпт 01032».

18. Запись не имеет помет.

Первая помета является хронологически последней: очевидно, запись была сделана на свободном месте в начале блокнота. Свои 18 песен Король записал за полгода: с 9 января по 9 июля 1945 г. Три текста вписаны в блокнот другими почерками, например песня «Анюта» с дарственной пометой «на память другу» и подписью. Тем же почерком записана и песня «Шаланды, полные кефали…»: «На память другу Вани от Колотумина Владимира». Очевидно, песни могли «дариться» в блокноты, подобно тому, как песни пересылались в письмах с фронта. В. Колотумин записал в альбом Короля широко распространенные на фронте песни. Записанная еще одним почерком песня «Над аэродромом раздается гром…» с пометой «гс. капитан Подпись» явно не относится к песням популярным и восходит к локальному репертуару воинской части («истребительного полка»), в которой служил капитан. Скорее всего, через фронтовые блокноты мог осуществляться обмен текстами локальных репертуаров.

Мемориальные пометы к текстам мог помещать и сам Король; песня «Огонек» (оригинальный текст) подписана им: «память госпиталя 01032 город Познань». В помете может даваться указание на человека, от которого был записан текст, например, песня «Задумал я, товарищи, женится…» сопровождается записью: «Лт. Ли-хоманов госпиталь Позднань 9.7.45». Тексты переписывались и из песенников других солдат. К песне «На закате» дана помета: «Писал с альбома <…>опонина 9/IV-1945 1 час ночи»; к переделке песни «Огонек» – «копия с <макаренко>. Для традиции фронтовых песенников характерно обозначение даты и места записи текста: «9.145 г висла»; «9/IV-45 года на одоре»; «10/IV 45 на одоре».

В других публикуемых нами блокнотах пометы не столь систематичны и разнообразны. Д.Д. Белов обычно фиксирует дату и место записи, иногда добавляя фамилию человека, от которого записал песню: «Казань 22, 10. 1944 г. Лысенко». В блокноте С.С. Матвейчика песни, записанные для его жены, Е.Ф. Матвейчик, сопровождаются заставками: «На память Елене Францевне от курсантки Дубовой Паши», «от Паши» – и датами в конце текста. Тщательно атрибутирующий собственные стихотворные сочинения И.А. Чурбанов дает краткие пометы к широко распространенным песням: «Из песен фронтовых» (о «Песне летчика»); «Переписано у друга» (о популярной переделке знаменитого «Огонька»).

Выявление собственно песенного материала во фронтовых блокнотах сопряжено с некоторыми сложностями. Во-первых, многие песни профессионального происхождения до сих пор не атрибутированы. Будучи популярными во время войны, впоследствии они не вошли (по разным причинам) в общепризнанный фонд военных песен (подобно, например, «Темной ночи» или «Землянке»). Такова, в частности, судьба песни «Медсестра Анюта» (1942 г.; стихи М. Французова, музыка Ю. Слонова). До определенного времени песня считалась фольклорной, радиотрансляций и пластинок с ее записью не было, во многочисленных публикациях авторы обычно не указывались¹⁵. Во-вторых, наряду с песнями массового бытования существовали локальные песенные репертуары (отдельных фронтов, видов войск, полков, рот и т. д.), чьим источником была самодеятельная фронтовая поэзия. В-третьих, как самодеятельные, так и профессиональные тексты могли переписываться в блокноты именно как стихи, без привязки к песенному исполнению. В-четвертых, зачастую довольно сложно провести границу между «чужими» и «своими» (написанными самими составителями блокнотов) текстами, тем более что очень часто самодеятельные поэты ориентировались именно на образцы популярных песен (в нашем сборнике это случай И.А. Чурбанова).

Репертуар публикуемых блокнотов в основном состоит из более или менее популярных авторских песен советского времени, иногда пока не атрибутированных. К ним примыкают и шесть фронтовых переделок авторских песен. К старому (довоенному и дореволюционному) фольклорному репертуару восходит только 13 текстов, причем 6 из них – из блокнота Д.Д. Белова, отличающегося некоторой старомодностью. Кстати, общей особенностью песенных записей в наших блокнотах является то, что практически все они озаглавлены, даже жестокие романсы, которые обычно не имеют названий, их приобретают. Так, романс «Как на главном Варшавском вокзале» в блокноте Белова назван «Надя», в блокноте Матвейчика – просто «Песня».

Все популярные авторские песни, присутствующие в публикуемых блокнотах, хорошо известны как часть песенного мира Второй мировой войны. Среди них нет ни одной собственно патриотической (или маршевой) песни. Согласно наблюдениям Л.H. Пушкарева, в песенных репертуарах рот¹⁷ подобные тексты, конечно, были, однако в частные блокноты они не проникали. На первое место здесь выходит лирика, предполагающая камерное исполнение. В этом отношении показательна судьба песен из кинофильма «Два бойца» (1943)¹⁸. «Темная ночь» встречается в публикуемых блокнотах три раза; «Шаланды, полные кефали» – два. «Шаланды, полные кефали» в блокноте Белова озаглавлены как «Два бойца», в блокноте Короля – как ««Из кинофильма 2 бойца». «Темная ночь» названа в блокноте Белова – «Песня Аркащи». Современники отмечали, что «успех «Двух бойцов» был огромным. Остроты Аркадия повторяли все. И все пели «Темную ночь»¹⁹. К. Симонов в своих воспоминаниях связывал массовый успех «Темной ночи» с актуальностью темы «жди меня»: «Сама по себе тема – жди меня! – неотвратимо рожденная войной, была действительно нужна. Написанная об этом же песня «Темная ночь» из фильма «Два бойца» весной сорок третьего года оказалась на устах буквально у каждого фронтовика. Это было потребностью времени»²⁰. Не отрицая огромной популярности фильма «Два бойца» и актуальности темы ожидания, позволим себя предположить, что на широкое распространение этих песен повлияло их «неофициальное» звучание, а также «шансонное» исполнение М. Бернеса. Если «Темная ночь» была вполне «подцензурной», то знаменитые «Шаланды…» с точки зрения той же цензуры – песня весьма сомнительная по содержанию, отдающая одесским блатным душком и если уж могущая звучать, то только в устах определенного («характерного») героя. Интересно, что эта песня, пользовавшаяся большой популярностью на фронте и породившая множество переделок²¹, в послевоенное время перешла в бытовой (неофициальный) репертуар и лишь в 1990-е гг. зазвучала с эстрады.

Л.H. Пушкарев приводит в своих воспоминаниях любопытную историю, свидетельствующую, что и на самом фронте существовала цензура, касавшаяся не только общего содержания, но и манеры исполнения песен: «Помню, что вопрос о маршевых песнях стоял на одном из заседаний партбюро части. Это произошло после того, как прибывшие из пополнения бойцы Гвозденко И.К. и Семенченко Г.Б. принесли с собой полублатную песню, исполнявшуюся на мотив: „С одесского кичмана бежали два уркана“. И хотя песня эта и была переосмыслена и осовременена, связана с Великой Отечественной войной, тем не менее и ее содержание, и ее форма (нарочитое искажение звучания слов в подражание одесскому говору, употребление неверных грамматических форм и т. д.) были явно чуждыми маршевому материалу тех лет». Согласно мемуаристу, «по общему решению коммунистов исполнение этой песни было осуждено». Далее Пушкарев отмечает, что эта песня широко распространилась среди фронтовиков «на заключительном этапе войны, уже после ее окончания», когда «особенно легко исполнялись песни с темой возвращений на родину после боев»²².

Вопрос о популярности тех или иных военных песен всерьез интересовал в период войны и чиновников, отвечавших за государственную музыкальную политику. В связи с этим стали задумываться о возможности использовать в современном песенном творчестве традиции городского фольклора. Первыми «ласточками был «Синенький платочек» в исполнении К. Шульженко и «Огонек» (на стихи М. Исаковского): «Шульженко вновь поставила в повестку дня старый спор об отношении к мелодиям городских окраин, использовании в профессиональном творчестве форм, бытующих в городском фольклоре»²³. В июне 1943 г. было созвано «общемосковское совещание» Союза композиторов. Основной докладчик композитор В.А. Белый отмечал, в частности, следующее: «Незначительная часть песен, которые мы, профессионалы, считаем хорошими, принимается и поется массами. Значительно большая часть песен, которые мы считаем хорошими, не принимается и не поется. И наконец, песни, которые мы считаем плохими, поются и пользуются большим успехом». В.А. Белый решительно выступил против тех, кто был склонен «чрезвычайно ограничить рамки допустимого в области бытовой музыки», отказывая городскому фольклору в «праве гражданства»²⁴. Сходные мысли высказывал на совещании и главный редактор музыкального радиовещания Г. Хубов: «Не так давно происходили ожесточенные споры по поводу использования городского фольклора в творчестве композиторов. <…> Городской фольклор многими вообще не признавался, и все, что было связано с ним, считалось искусством второго и третьего сорта. Эта глубочайшая ошибка была исправлена практикой, жизнью нашего искусства, особенно во время войны»²⁵.

Фронтовые блокноты позволяют увидеть, как в одном и том же песеннике (а возможно, и в памяти исполнителя) совмещаются и взаимодействуют старые тексты городского фольклора, авторские песни, отчасти продолжающие их традицию, а также переделки популярных песен, тоже принадлежащие к городскому фольклору, но уже ориентированные на новую военную топику. Исследователей фольклора Великой Отечественной войны всегда в большей степени интересовали переделки широко распространенных песен. Из старого репертуара наибольшее количество фронтовых перетекстовок породили песни «Раскинулось море широко…»²⁶, «Песня о коногоне»²⁷ и др. Из популярных авторских песен предвоенного и военного времени колоссальный успех имели «Катюша»²⁸, «Землянка», «Огонек», «Спят курганы темные» и др. К.В. Чистов полагает, что «на втором месте после «Катюши» по числу переделок была песня «Раскинулось море широко…»²⁹.

«И все пьянчужники вставали…»: о варьировании популярных авторских песен в фронтовых блокнотах

Впрочем, исследователи придавали мало внимания тому, как бытовали сами тексты популярных авторских песен, насколько и каким образом они варьировались, какие именно факторы на это влияли. К сожалению, записи устных вариантов этих песен в послевоенные годы практически не делались. В этом случае лишь фронтовые блокноты обеспечивают некоторые данные о варьировании авторских песен, пускай и опосредованным письменной формой. Анализ публикуемых блокнотов показывает, что варьирование весьма незначительно затрагивает тексты популярных песен. Данные о соотношении блокнотных вариантов песен с их оригиналами приведены в комментариях к соответствующим текстам. Здесь же мы попытаемся описать некоторые механизмы этого варьирования.

Довольно часто лексические вариации вызваны непониманием определенных слов. Так, в блокноте И.И. Короля одесское словечко «биндюжники» из песни «Шаланды, полные кефали» заменяется на «бесгузники»: «И все бесгузники вставали / Когда в пивную он входил». В блокноте Д.Д. Белова «биндюжники» становятся «пьянчужниками».

Встречаются постоянные и устойчивые композиционные замены. Так, в вариантах песни «Медсестра Анюта» (на стихи М. Французова) в первой строфе первые две строфы становятся третьей и четвертой:

Текст М. Французова

Текст из блокнота Короля

Текст из блокнота Матвейчика

Кажется, что и текст М. Французова, и его блокнотные варианты в художественном отношении вполне равноценны. Другое дело, что законам фольклорной поэтики больше соответствует помещение на первое место декларации чувств, а пейзажной экспозиции на второе. Авторская поэтика скорее тяготеет к композиционному построению: от внешнего – к внутреннему.

Еще один тип варьирования непосредственно обусловлен письменной формой бытования текста. Таков вариант «Темной ночи» из блокнота И.И. Короля. Основные разночтения связаны с искажением текста при переписывании. Когда Король (или тот человек, чью запись Король копировал) записывал песню, она явно не перепроверялась на слух (возможно, составитель блокнота вообще ее не слышал), что обусловило многочисленные пропуски слов, искажения грамматических форм, нарушение согласования и соответственно несоблюдение стихотворного размера:

Фрагменты текста В. Агатова

Фрагменты текста из блокнота Короля.

Чаще всего варьирование связано с устным бытованием песни, то есть обусловлено спонтанной заменой слов сходными по значению при исполнении (припоминании). См., например, в записи «Темной ночи» из блокнота Д.Д. Белова: «Только ветер гудит в проводах» – «только ветер шумит в проводах»; «темная ночь разделяет» – «темная ночь разлучает»; «встретишь с любовью меня» – «примешь с любовью меня».

Для наглядности приведем сопоставительную таблицу с вариантами одной из самых популярных на фронте песен «Огонек» (фрагменты, подвергшиеся изменениям, выделены шрифтом).

Текст из блокнота Белова

Текст М. Исаковского

Вариант из блокнота Короля

На фоне обычных искажений при переписывании (пропуск «темной ночью» в первой строфе в варианте Короля) и следствий недопонимания авторского текста (стих М. Исаковского «Все, что было загадано» трактуется в блокноте Белова как «Нечто было загадочно», обращают на себя внимание случаи устойчивого варьирования (фиксирующегося и в блокноте Белова, и в блокноте Короля). Так, строки М. Исаковского «На окошке на девичьем / Все горел огонек» и у Короля, и у Белова заменяются на сходные варианты, очевидно более соответствующие фольклорной поэтике: «на окошке у девочки все горел огонек» (блокнот Белова); «на окошачки у девушки все горел огонек» (блокнот Короля).

Совершенно непонятным для составителей блокнотов, а, наверно, и всех солдат, поющих эту песню, оказывается авторская характеристика душевного состояния бойца: «И просторно и радостно / На душе у бойца». С определением «просторно» массовый песенный тезаурус описаний душевных состояний и переживаний явно не справляется. В блокноте Белова возникает довольно гладкий (хотя не очень поэтический) вариант: «И приятно и радостно на душе у бойца»; в блокноте Короля прозрачная по смыслу и соответствующая традиции формула нарушает размер: «весело и радостно на душе у бойца». Характерно, что и у Короля, и у Белова (и, думаем, что почти всегда в живом исполнении) в последней строфе наречие в сравнительной степени «крепче» (у М. Исаковского) всегда заменяется на просто «крепко»: «И врага ненавистного / Крепче бьет паренек» (М. Исаковский) – «И врага ненавистного крепко бьет паренек» (в блокнотах).

В публикуемом материале есть лишь один вариант авторской песни, демонстрирующий высокую степень фольклоризации исходного текста. Эта песня из блокнота И.И. Короля (под названием «Кисет»), восходящая к песне «Девичья печальная» (другое название в публикациях «Рано-раненько») (1939), стихи А. Суркова, музыка М. Блантера. Мы не знаем, насколько популярна была эта песня в предвоенные годы, насколько часто она звучала в официальном исполнении (грампластинки, радио). Само стихотворение А. Суркова является попыткой стилизовать народную песню времен Гражданской войны.

Приведем сопоставительную таблицу с (фрагменты, подвергшиеся изменениям, выделены шрифтом; добавленные стихи – курсивом)

Текст А. Суркова

Текст из блокнота Короля

Эти вариации довольно существенно изменили первоначальный авторский текст. Во-первых, песня оказывается приуроченной к идущей сейчас войне («А как кончится проклятая война»). «Кручинушка» уезжает «бится с немцами», а не с белыми. «Царицын» заменяется на актуальный для Великой Отечественной войны «Киев»; героиня вышивает только «Красную звезду», а не звезду с серпом и молотом. Во-вторых, добавляются дополнительные стихи с мотивом прорастания слез цветами. В-третьих, лексическое варьирование подчинено характерной для фольклорного бытования адаптации авторского текста (правда, в случае А.Суркова – уже стилизованного под народную традицию). В нашем примере адаптация не только обусловлена спецификой устного бытования, но и отчетливо ориентирована на фольклорную поэтику. Авторская формула с лирическим значением «На добро, не на беду» заменяется на традиционную фольклорную формулу с семантикой судьбы: «на добро ли на беду». Образ конца лета с его приметами («Отгремела громом летняя страда, / Пастухи пригнали на зиму стада») лишается конкретности и обобщается: «Отгримела всюду бурная гроза / и вернулис назиму стада». Интересно, что меняется даже временная приуроченность «плача на меже»: «Темной ночью выйду в поле на межу» – «выйду в поле рано на межу». Обусловленная лирической ситуацией тайного горя формула «темной ночью выйду» трансформируется в традиционную для народной лирической песни формулу «выйду рано».

Оставляя открытым вопрос, что происходит с авторскими текстами песен в процессе устного (и письменного) бытования, коснемся скорее не текстологической, а культурно-антропологической стороны дела: как модели жизни и человеческих отношений, представленные как в авторских, так и в фольклорных песнях, влияли на сознание людей, находящихся на фронте. Каким образом песенные модели соотносились с повседневной фронтовой жизнью на индивидуальном и на коллективном уровне?

Песенные модели в жизни фронтового сообщества

Экскурс 1. «Моя любимая»: измена в жизни и песенная топика. Один из главных источников и образцов для самодеятельной (в другой терминологической системе – «наивной») поэзии является массив популярных авторских песен советского времени. Способов обращения самодеятельных поэтов к этой традиции, возможно, столько же, сколько и поэтов. В нашем случае наиболее любопытным представляется механизм, предполагающий первоначальную мифологизацию модели, заложенной в популярной песне, а затем использующий изначальный текст как своего рода мифопоэтическую рамку с ее ритмико-интонационными и образно-стилистическими характеристиками. Интересно, что рамка эта не имеет жестких границ, одни песенные модели смешиваются с другими, накладываются и «налезают» друг на друга.

На первых страницах блокнота И.А. Чурбанова «Стихи и дневники Рожденные в боях» есть несколько прозаических и стихотворных текстов, располагающихся единым блоком и посвященных одной (любовной) коллизии. Судя по датам, Чурбанов, скорее всего, скомпоновал этот тематический блок позднее. Не исключено, что он создал его по воспоминаниям, о чем говорит предваряющая хронологическая запись: «с 4 по 10 Авг 42 г.». Далее следует вполне мемуарный зачин: «В Дарасуне. Был в отпуску на прииске Дарасун со Сретинского В.П.У. за рекомендацией где встретился со своей старой знакомой Феней». Следующая фраза «где получилась такая картина» служит переходом к стихотворному тексту:

Описание «встречи со старой знакомой» Чурбанов комбинирует, по крайней мере, из двух песенных моделей. Интересно, что одна из них восходит к популярной в годы войны песне «Моя любимая» (1941 г.), стихи Е. Долматовского, музыка М. Блантера. Приведем текст Е. Долматовского полностью:

В одной из строф Чурбанов четко следует ритмико-интона-ционным характеристикам стихотворения Е. Долматовского, использует эффектный рефрен-концовку: «моя любимая», резонирует формулами («в жестокий бой» и «в далекие края») с подобными формулами Долматовского: «В суровые края», «в походах и боях». При этом, правда, добавляется мотив измены, явно имеющий отношение к реальным обстоятельствам биографии Чурбанова.

Собственно говоря, этот мотив составляет главную коллизию двух других строф стихотворения. Она репрезентируется при помощи антитетического параллелизма: «Тоскует <…> мается» – «с другими обнимается»; «тоскует <…> плачет» – «к другому скачет». Сочетание плясовых ритмов с ироническими параллелизмами и сложным ритмическим рисунком песни «Моя любимая» явно не удалось Чурбанову. Он предпринимает еще одну попытку, датированную «30.1.43 г». На сей раз это стихотворение эпического характера:

о ней

Стихотворение имеет лирическое (или даже элегическое) заглавие «О ней», хотя в основе текста лежит расхожий сказочно-анекдотический сюжет о женщине, прячущей трех своих любовников. Скорее всего, здесь Чурбанов почти ничего не сочинял, а просто воспользовался существовавшим в устном обиходе стихотворением; в 1920-1930-е гг. подобных «стишков» было много³⁴.

Впоследствии Чурбанов пишет еще одно стихотворение. В нем нет ни иронии по поводу измены, ни анекдотической фривольности. Оно озаглавлено «Прощай любимая» и датировано «1-2-43 г.»:

Здесь Чурбанов снова отталкивается от песенной модели «Моей любимой». Он дважды пробует написать зачин, пытаясь одновременно уйти от текста Долматовского и не допустить автоповтора. Рефрену «моя любимая» предшествует то мотив прощания («с тобой простимся как нибудь»), то просьба ждать возвращения («так жди вернусь когда нибудь»). И в том и в другом случае Чурбанову никак не удается избавиться от неопределенных конструкций: «как-нибудь», «когда-нибудь».

Третью строфу Чурбанов ритмически начинает в духе «Моей любимой» («Настанет час закончим бой»), однако неожиданно переходит к иной песенной модели: («и одержим победу / будем милая с тобой /як тебя приеду»). Здесь Чурбанов использует другую песню на стихи Е. Долматовского: «Эх, как бы дожить бы…» (1942 г., музыка Н. Богословского):

Далее Чурбанов, судя по всему, переходит к более знакомым ему ритмическим схемам. Стихотворение заканчивается оптимистически: призывом «бить врага жестока» и описанием будущей встречи «милой» с «героем». «Старая знакомая» Феня к концу стихотворной «трилогии» потерялась вместе с мотивом измены и фривольными анекдотами. Представляется, что этот фрагмент дневника Чурбанова наглядно отражает общие процессы поиска поэтических и песенных моделей, способных отразить сложность и запутанность личных коллизий военного времени.

Интересно, что в фольклоре Великой Отечественной войны песня «Моя любимая» вызвала к жизни не лирические и не балладные переделки, а изображение диалога бывших возлюбленных, каждый из которых гордится количеством своих любовников и любовниц:

Комментарий исполнительницы:

«Это он… Теперь она ему отвечает».

Возможно, на такую фольклорную переделку повлиял ритмически выделенный, звучащий слишком нарочито и эффектно рефрен: «Моя любимая». Откровенно пародийную тональность песни замечают не все исследователи. Так, например, А.И. Лазарев комментирует текст этой песни из девичьего альбома 1946–1947 гг., (Челябинская обл.) в реалистически-психологическом ключе: «Есть в альбоме два текста, в которых рассказывается о том, как лирические герои не выдержали испытания временем и войной. Особенно красноречив текст в виде песенного диалога: сначала он признается, что никогда не любил ее, что у него: „И в Томске есть, и в Омске есть, как ты, любимая^“; потом она отвечает, что у нее тоже был не один, всему виной „война проклятая^“. Пафос песни носит обличительный характер. Чувствуется, что обиженная женщина изменяла бойцу только с досады и на словах»³⁷.

Кажется, в данном случае более прав И.А. Чурбанов, верно угадавший возможность использовать модель «Моей любимой» для пародийного обыгрывания мотива измены и неверности.

Экскурс 2. «Парень молодой»: любовь, измена, смерть. Песня «Спят курганы темные» (стихи Б. Ласкина, музыка Н. Богословского) из кинофильма «Большая жизнь» (1940) обрела немалую популярность еще до войны. На это, в частности, повлияла ее запись в исполнении М. Бернеса, сделанная уже после фильма. Историки советской эстрады комментировали эту ситуацию следующим образом: «В „Большой жизни^“ Бернес сыграл инженера Петухова, которому авторы не отпустили песенного материала, поет в фильме нехороший человек, но стоило запеть эту песню Бернесу, как она, ни в чем не повинная, случайно попавшая в отрицательные уста, обрекла нового хозяина и стала бернесовской. И многие зрители уверяли, что на экране ее пел именно Марк Бернес»³⁸.

Приводим оригинальный текст песни:

При отсутствии четкой сюжетной основы песня изображала некую мифологизированную ситуацию, что подчеркивалось и обобщенным природным антуражем, а главное – масштабами передвижений лирического героя: «Вышел в степь донецкую». В этой мифопоэтической рамке само начало работы в шахте выглядит как исходная точка инициационного пути: «И в забой отправился / Парень молодой». Собственно шахтерская инициация и описывается далее: «Дни работы жаркие, / На бои похожие, / В жизни парня сделали / Поворот крутой». Песня совсем не говорит о любви; девушки в ней появляются исключительно как агенты социализации: «Девушки пригожие / Тихой песней встретили».

Во время Великой Отечественной войны судьба песни оказалась неожиданной. Песня породила немалое количество переделок, те, в свою очередь, спровоцировали «ответы» и т. д. Наиболее близкими к первоначальной песенной концепции оказались тексты, описывающие какое-либо личное героическое действие «парня молодого». В этом случае продуктивной оказывается исходная ситуация песни. Так, в песне о летчике, записанной на фронте Л.H. Пушкаревым, поется: «Сизокрылым соколом / В синеву высокую /Взмыл на истребителе / Летчик молодой»⁴⁰. Подобные переделки повествуют о личном подвиге «парня молодого», например о вылазке в тыл врага:

Шахтерская инициация песни «Спят курганы темные» заменяется в этих случаях на боевую инициацию. Чаще всего переделки при этом теряли географический антураж изначального текста и приобретали характеристики своего рода песни-хрониката⁴², описывающего некие более или менее конкретные боевые действия.

Но наибольшую известность получил другой тип переделок «Спят курганы темные», где фигурируют мотивы любви и измены. В нашем сборнике варианты таких песен представлены в блокнотах Д.Д. Белова и И.И. Короля. Приводим оба варианта в сопоставительной таблице:

Текст из блокнота Белова. «Вечерами тихими»

Текст из блокнота Короля. «Парень»

Судя по этим и другим известным вариантам, песня изменялась в бытовании достаточно интенсивно. Устойчивым, хотя и варьирующимся, оказывается зачин, хотя и варьирующийся: «Вечерами тихими, / и ночами лунными» (блокнот Белова), «Вечерами темными и / ночами лунными» (блокнот Короля). В топику зачина входят: липа (сосна, ива), парк, луна, река, «гитара звонкая», «девушка любимая» и т. д. Вторая (существующая во всех вариантах) устойчивая формульная тема связана с мотивом полета времени («птицей быстрокрылою», «пролетела птицею», «Быстро скрылось времечко, пролетело птичкою»⁴³ и т. д.), а самое главное, с топосом перемены человека: «в шинели серенькой стал совсем другой». Об этих метаморфозах (очевидно, и внешних и внутренних), происходящих с человеком на войне, постоянно пишут авторы фронтовых писем. В нашей песне «стал совсем другой» ведет к перемене в любовных чувствах девушки: «И любимой девушки больше он не нравится ей другой понравился парень молодой» (блокнот Короля). Третий устойчивый композиционный блок песни (обычно – финальный) подытоживает песенную коллизию с некоторым, хотя и отчасти скрытым дидактизмом.

Сюжетная схема в песне достаточно размыта, слушателю предлагается не конкретная история (как в балладе и жестоком романсе) а обобщенная лирико-трагическая модель метаморфоз человеческих чувств во время войны. Если «Спят курганы темные» или близкие к ним переделки-хроникаты повествуют об инициации «парня молодого», то этот тип переделок скорее моделирует его типичную судьбу, определенную войной, которая здесь выступает в роли неотвратимой и меняющей человека и его чувства силы, а не как реальное историческое событие. Значимой представляется и заявленная в финале связь смерти и любви. «Парень молодой» «кровь прольет горячую» не только за родину, но и «за них, за девушек» (блокнот Белова), «за этих девушек» (блокнот Короля). Тем самым смерть или раны «парня молодого» косвенно ставятся в зависимость от верности любимой девушки; обязательная во всех вариантах локализация («в первом же сражении») усиливает эту конструкцию.

Если описанные композиционные блоки достаточно устойчивы (при всем варьировании), то значительному изменению, точнее – развертыванию, может подвергаться мотив измены девушки. Вместо схематичного и нейтрально характеризуемого нового избранника («другой понравился парень молодой») в песне иногда появляются вполне определенные отрицательные персонажи, в том числе и «немцы»:

Нам неизвестно, насколько широко бытовали «ответы» на подобные переделки от лица девушек, однако такие тексты существовали (возможно, не в песенной форме, а в традициях самодеятельной поэзии):

«Ответ», как видим, ассоциирует тему неверности с мотивами модничанья («Очень мало девушек / Модно завиваются») и предательства («Очень мало девушек / Немцам продались»), фактически приравненными друг к другу, что характерно для военного времени.

Впрочем, сама фольклорная традиция не осталась равнодушной к судьбе «парня молодого», пролившего «кровь горячую» за девушку, которая не смогла сохранить ему верность. Бытовали песни, предлагавшие конкретное сюжетное преодоление обобщенной трагической ситуации. В тексте, опубликованном Б.П. Кирданом, раненого парня на поле боя подбирает девушка-санитарка, которая становится его подругой вместо той, что не осталась ему верна:

Мы коснулись лишь небольшого фрагмента фронтовой судьбы песенной модели о «парне молодом». Нами не учтены и многие другие типы переделок, и многочисленные варианты⁴⁷ вышеописанных, не говоря уже о том, как эта песня бытовала в военных письмах, во фронтовом сообществе, как она пересказывалась или обсуждалась.

Экскурс 3. «Ковыляй потихонечку…»: любовь на войне в зоне «жестокого эксперимента». Появившаяся в 1942 г. песня «Огонек» (стихи М. Исаковского, музыка неизвестного автора⁴⁸) очень быстро приобрела колоссальную популярность и стала одной из любимых песен военного времени: она записывалась на грампластинки, исполнялась по радио, включалась в репертуары фронтовых агитбригад и, очевидно, широко бытовала на фронте как в устной, так и в письменной форме. Причины ее популярности связаны и с музыкальными особенностями (интонационно-ритмические характеристики; возможность петь песню под гармонь или баян), и со спецификой созданной Исаковским лирико-поэтической модели. Песня задавала идеальный (но без откровенной идеологии и вне официальных лирических нормативов) образ любви военного времени. Сама сюжетная схема песни (предельно обобщенная) демонстрировала образец построения отношений возлюбленных во время войны. Проводы «на ступеньках крыльца» сменяются образом горящего на девичьем окошке огонька, символически предвосхищающего будущее ожидание. Служба «парня» представлена только «славной фронтовой семьей», чьи идеальные характеристики тавтологически усилены: «Всюду были товарищи, / Всюду были друзья». Ни военная служба, ни товарищи и друзья не затмевают в памяти героя «знакомой улицы», «девушки милой», «моего огонька». Профессиональная советская поэзия (в лице Исаковского) настаивает на неизменности чувств и надежности памяти. Как мы видели выше, фольклорная традиция могла проблематизировать эту ситуацию.

Конец ознакомительного фрагмента.