Млечные истории: Основа и зачин. История первая, глава вторая. Катексис (Александр Лютиков)

Сон – такая штука, сразу не прокрутишь заново, исчезнет из памяти совсем. Иногда к сожалению, иногда к облегчению. Смотря каким был сон. Бывает, впрямь как лучший фильм года посмотрел. Целый день под впечатлениями ходишь, настроение приподнятое, и каждому встречному содержание бы рассказал. Бывают кошмары. Или мерзость, по себе нестрашная, но гадкая. Тогда хочется побыстрее забыть, как в унитаз спустить, чтоб больше не возвращалось. Приятно бывает и противно, увлекательно и скучно, храбро, страшно, с гордостью иль со стыдом. Бывает нейтрально.

Сама картинка, если повезёт, может выдаться яркой, цветной, широкоформатной. Но чаще, в обычных и непримечательных снах, она тусклая, аморфная, в серо-коричневых тонах. Тут от индивидуальных предрасположенностей. Но что-то ведь должно всё это определять?! Наполнять сон содержанием. С каким настроением засыпал? Что-то удивило давеча? Новое что-то произошло? Впечатления какие-то овладевали? Загадки, устремления?.. Или же всё оттого, смотря что на уме у сценариста снов?! И в таком случае ты тут нацело вне зависимости, хотя пусть и при делах.

Могучий, должно быть, дядька, и с фантазией у него всё в норме. Часто выдаёт полную околесицу, зато другой раз всё серьёзно и логично. Может притащить такое, чего ты век и не знал-то вовсе. Не читал, не видел, никто не рассказывал, – а тут нате вам, приснилось! Или ответ тебе преподнесёт на вопрос, который наяву долго не давал покоя. Секрет фокуса, к примеру. Вчера тебе показали фокус с картами, после чего весь оставшийся день ты провёл озабоченным поисками ответа. Так и уснул, не разгадав задачу. И что ты скажешь?! Во сне разъяснили! Наутро уже думаешь не о хитростях фокуса, а о том, как такое может быть. Голова-то одна. И вчерашние раздумья, и ночной сон происходили в одной замкнутой голове. Как?! Будто ночью кто-то подключался. Или, наоборот, твоя голова выходила куда-то, как в Интернет… в какую-то глобальную, сновиденческую паутину. Некую сеть с зависимым от того сценариста контентом.

А ведь бывают и вещие сны! Значит, он ещё и предсказатель! Значит, у него есть доступ к будущему. Иначе откуда он знал, какое задание тебе выпадет на экзамене? Каким образом за день до футбольного матча он смог угадать итоговый счёт? А как он успевает встроить в сюжет сна тот неожиданно раздавшийся звук, от которого ты вот-вот проснёшься?! Скажем, дверь на балкон хлопнула от резкого порыва ветра. Так ведь он за мгновения успеет сделать к этому подводку. Балконная дверь появится во сне раньше, чем хлопнет. Откуда он знал?! И ладно бы, если во сне всё происходило по твоей личной просьбе. Не тут-то было. Только принимаешь его причуды. Погружаешься в его сюжеты. Иногда ну очень закрученные и эмоциональные. То ты реальный житель его мира, то экспромт-актёр в непредсказуемой игре, то зритель в принудительном кинотеатре без права выбора сеанса.

Генерального секретаря ООН в послеобеденную сиесту, устроенную самому себе по причине усталости на диване в комнате отдыха своей резиденции, чаша кошмаров и других гадостей миновала. Очень даже наоборот. Приснилось впечатляющее, красочное действо, где он не был ни зрителем, ни актёром, а именно реалистично жил. Мало того, выполнял весьма почётную работу. Снотворец сегодня постарался. Выдал шедевр, утянув подопечного к себе на приличную глубину, лишив надежды проснуться по собственному желанию. Заломил, вдавил, приневолил… но в хорошее, интересное дело.

…Свинцовое небо расступилось – глаза открылись, переменился мир, возврат привычных измерений – за небом оказалась жена.

– Давай-давай, Лёвик, просыпайся, – ласково повторила она.

Жена сидела рядом, на краю дивана. Добродушным взглядом, с улыбкой на лице глядела на мужа. Левая рука генсека, едва призванная закрывать яркий свет, лежала на её плече. Чем и воспользовавшись, он притянул подругу жизни к себе. Безумно, знаете ли, ещё толком не отойдя от сна, захотелось прижаться к близкому, дорогому и желательно с максимально возможной площадью соприкосновения. Просто некоторое время, не шевелясь, побыть в объятиях.

– Рыся, ты чего тут? – способность произносить в реальности членораздельные звуки приходила в норму, но глаза снова закрылись.

Весь мир делится на тех, кого раздражает, когда серьёзные, взрослые люди меж собой начинают называть друг дружку котями, заями и прочими лапусиками; и на тех, кто считает это весьма приемлемым, даже забавным, привносящим в отношения несколько дополнительных оттенков. И должно быть, вторых больше, чем первых. Возможно, даже намного больше. Наши герои… достаточно взрослые, образованные и культурные, добившиеся в обществе просто дальше некуда, каких высоких положений… относились, как уже стало заметно, ко второй, то есть, по всей вероятности, к большей части человечества. Здесь ведь всё дело в том, что «Лёвика» и «Рысю» они могли позволить себе, только когда находились вдвоём. Никто и никогда не смог бы от них этого услышать. И даже собственные дети, в том числе. Лишь в своём, созданном ими же мире, они называли себя этими ласковыми прозвищами. А всего остального мира это, естественно, не касается.

– С кем ты там на связи? – с хитрецой, и кто знает насколько в шутку, подтрунила Рыся.

Ответом последовало мычание на длинном выдохе.

Резкий переход от сна к яви вреден. Данное заключение проснувшийся давно для себя утвердил, ещё в школьные времена, и всегда этим руководствовался. Особо неполезным считалось, если сразу ещё вскочить да куда-то заторопиться или, не приведи господи, побежать. Это для любого возраста. Не имея в виду пожары и землетрясения. Поэтому он и для себя, и всем всегда советовал: спокойно, не дёргаться, пусть даже и проспал. Вредить собственному здоровью в любом случае не стоит. Если больше чем на час от нужного времени проснулся, значит, не в очень-то и строгих рамках тебе куда-то надо. Если же в пределах часа, то даже в условиях неминуемого опоздания мир не сможет далеко от тебя ускакать. Шансы выкрутиться будут всегда. Их только пристальнее поискать, и они найдутся. Иногда нехватку времени можно нагнать собственными действиями, чем-то пожертвовав и что-то проделав в крайне ускоренном режиме. А не проспал, так сам хозяин своего времени.

Сейчас же, кроме первопричины о вреде резких вскакиваний, была и вторая причина ещё ненадолго задержаться на диване – хотелось спокойно переварить приснившееся.

– Видимо, ты припозднился с обедом? – разом и спросила, и заключила супруга. – А у меня закончилось чаепитие с жёнами высокопоставленных гостей. Всё изумительно. Так что я свою официальную программу юбилейных дней на сегодня завершила. Дома никого. Чего там одной-то сидеть? Скучно. Не поехала. Думаю, как у тебя дела? Тем более до твоего офиса лишь внутренним сквером пройтись. Звонок ты мой не принял. Я так и поняла, что не сможешь после обеда не поспать. Тебе вечером, на церемонии запуска, как-никак перед публикой выходить. Может, помогу чем? Ты хоть готовился? Лёвик, ты слушаешь? Эй, ты чего уснул что ли, опять?!

Потрепала мужа по голове.

– А?.. Нет, не сплю… подожди… мне надо… пока что… – бормотал Лёвик, не открывая глаз.

– Положим, минут десять у тебя есть. Не больше, – предупредила жена.

– Потом нужно будет досчитать до пяти… и главное, чтоб нигде не прозвучало: «Человек за бортом!»

– Что?!

– Ничего-ничего. Позже расскажу. А вот не дашь мне чуть полежать, то и не расскажу.

– Ой-ё-ёй. Секреты от меня какие-то, – жена, посмеиваясь, встала с дивана, игривой походкой удалилась из комнаты.

Теперь спокойно побыть в себе: не во сне и здраво рассуждая.

«Это был сон! Мозг наблудил сам по себе. Любопытно! Как же я сразу не догадался? Кстати, вот почему экран коммуникатора ничего не показывал. В самом начале, когда приземлялся, тоже можно было сообразить, что это сон. Всегда знал, что дальние космические полёты невозможны… в смысле, людей… а тут на-ка, нормально воспринимаю, полное ощущение реальности. Постой! Да я там и не землянин вовсе! Чужой! Прилетел откуда-то. Во завернуло!.. Десять минут?! Какие десять, каких минут, если я инопланетянин! Капитан, челнок, база… доказательства биомолекулярного стремления… мезальянс!.. Эндогравитация – абиогенеза мать! Откуда слово-то такое взялось?! Феноменально! Понаприснится же! О-бал-деть!»

После перемотки на начало сон был прогнан целиком до самого момента пробуждения по большей части в режиме ускоренного воспроизведения, но без упущения деталей. Местами ставился на паузу. Несколько раз повторялись эпизоды.

Глаза окончательно открылись.

«Ладно, надо вставать. Понадеемся, что всё это нашло свободную ячейку в памяти».

Фаза пустого взгляда в потолок.

«В этом мире я… пускай и не родоначальник – вах-вах! – не зачинатель цивилизации!.. Но тоже один из влиятельнейших людей».

Когда-то давно, более полутора веков назад, влияние ООН в мире было не столь значительным. Главы некоторых государств имели даже больший авторитет, нежели вся Организация Объединённых Наций целиком. Разобщённость стран, группами и поодиночке, различия взглядов по вопросам сосуществования, столкновения экономических интересов, геополитические центры в планетном и региональном масштабах, борьба за первостепенность, делёж сфер влияния, ресурсов, территорий, прямые и скрытые конфликты, войны гибридные и настоящие, революции стихийные и сфабрикованные – всё это в те времена имело место быть. Горячая дружба и холодная вражда или холодная дружба и горячая вражда – любые варианты. Международные отношения настолько замысловато переплетались, такие там цепочки выстраивались: какой угодно министр внешних дел из нынешних при подобных обстоятельствах схватился бы за голову и потребовал тридцатикратно, если не больше, увеличить штат своего ведомства. Но шли годы, споры разрешались, конфликты остывали, значимость границ падала. Государства в ходе общего поступательного приближения к высокому сознанию, всё-таки двигались навстречу друг другу. Земная цивилизация – как и в любой другой период своей истории – поведением своим неравномерно продолжала умнеть.

Весомость ООН росла, а с этим и сама организация. Без актуальных на определённые моменты времени реструктуризаций, конечно, не обошлось. Бывало, и тучи сгущались, как ещё ранее над Лигой Наций. Но всё в итоге урегулировалось. Не разломали «до основания, а потом…», ограничились реформами. И исконное название сохранилось. Штаб-квартира на Ист-Ривер в Нью-Йорке перестроилась и стала лишь подразделением. Теперь штаб-квартира ООН – это отдельный город со всеми присущими атрибутами и даже со своим мэром. Штаб-город.

UN-Сити – город ООН. Город-учреждение в международном управлении. Неутверждённая, но негласно общепризнанная столица Земли.

(При этом ни о какой верховной власти над всей планетой тут речи, безусловно, нет. Официальная власть у каждого государства своя, как это было и сотни, и тысячи лет назад.)

Те, кому доводилось пролетать над городом, могли отметить схожесть вида сверху с самой эмблемой ООН, даже с намёком на очертания материков, слагающихся из зелёных парковых зон. Пять кольцевых проспектов пересекаются по сторонам и полусторонам света с восемью радиальными улицами. В тёмное время суток «кольца» и «лучи» голубовато подсвечены. В кварталах, ближе к центру, представительства стран. За третьим кольцом жилые районы и инфраструктура, присущая любому современному городу. За пятым (внешним) кольцом специфические ооновские отделения (гарнизон «голубых касок», например), аэропорты, электростанции… и так далее.

Самый центр, внутри первого кольца, – это огромное, как гора, возвышающееся над городом здание Секретариата. Круговое, пирамидальное, полое внутри. Выражаясь геометрически точнее – правильный усечённый полый конус. Ровно в сто этажей. Здание, которое, в дополнение к сказанному, на данный момент удерживает пальму первенства как самое массивное сооружение в мире. Сам Секретариат ООН не занимает в нём и пятой части. И хотя в здании размещено ещё много различных организаций – скажем, как Мэрия UN-Сити или Международный совет по исследованию дальнего космоса, – но до сих пор в нём остаются ещё свободные площади.

Во внешнее подножье «пирамиды» с разных сторон, по кругу, врастают комплексными дополнениями Дворец Генеральной Ассамблеи, здание Совета Безопасности, библиотека, Дом конференций, культурно-спортивный центр – одно другого оригинальней, каждое со своим архитектурным изюмом. Между пристроенными сооружениями в основном обустроены пешеходные зоны с насаждениями, а далее, уже ближе к первому кольцу, остановки общественного транспорта, эстакады, въезды в подземные паркинги.

Внутренняя полость здания – прямой стоячий цилиндр. По стенкам бегают лифты. Внизу, на круге внутреннего двора – кафе, магазины, сквер с фонтанами, скамеечки, скульптурные композиции, уличные тренажёры, детская полянка… и иные ингредиенты, что могут быть добавлены в общий сервисно-развлекательный винегрет.

Все другие строения в городе из-за специально принятых ограничений не могли иметь больше тридцати трёх этажей, если они внутри третьего кругового проспекта. Далее ограничения доходили до двадцати одного этажа, а в случае приближения к парковым зонам уменьшались до пятиэтажности.

Рабочая резиденция генсека ООН размещалась в восточном секторе главного здания города и занимала этажи с сорок девятого по пятьдесят первый. Понятное дело, личный кабинет генерального секретаря находился на пятидесятом. Помещения резиденции отделаны и обставлены без шика и излишеств. Эстетично, пригоже, по-деловому, со всеми удобствами для главы кабинета и команды его ближайших помощников. Что заслуживает отдельных слов и, может быть, даже в восхитительных тонах, так это терраса. Широкая, просторная, с имитацией под мрамор, на краю балюстрада. Множество дифирамбов, описывая её, можно употребить; двумя же словами – многофункциональная высотная терраса.

Генеральный секретарь, светящийся свежим видом и настроением, появился в дверном проёме между комнатой отдыха и кабинетом ровно через десять минут, после того как из этих дверей вышла его жена.

– Давай пить кофе, – сказал он, потягиваясь вверх и приподнявшись «на носочки». В кабинете, кроме жены, никого больше не было.

Генсек ООН – высокий, подтянутый, с телом атлетических пропорций мужчина метисной наружности, всем своим видом отражающий здоровый образ жизни и не так далеко ушедший от самого расцвета сил. Пятьдесят два года – это пока всего лишь, и полжизни ещё впереди при нынешних-то среднестатистических её продолжительностях. Аккуратист до мозга костей. Любая одежда на нём всегда безукоризненна, хоть верхняя… да хоть какая. На людях неизменно старается улыбаться, и чтоб по настроению, а не поддельно. Прагматик-интеллектуал по натуре, интересующийся всем и вся. Много прочитано, многое изучено. Однако в детстве и юности отличником учёбы не слыл. Тяга к знаниям и информированности появилась с утончённым запозданием. Зато молодые годы ознаменовались немалыми достижениями в спорте. К культуре, искусству без фанатизма уважителен. Карьера, можно так сказать, больше складывалась сама под него, нежели от прилагаемых стремлений. В должности генсека ООН четвёртый год, женат один раз, двое детей.

– Я же тебе говорила, с чаепития пришла. Не помнишь? – ответила жена, сидя в кресле. Почему-то ей было весело. Почти смеялась. В руках держала полупрозрачный планшет. – «Сегодня у нас ещё один знаменательный день в истории нашей цивилизации!..» И это всё, на что тебя хватило после обеда?.. Я буду мороженое.

Первая леди ООН, какими ещё словами можно обрисовать её внешность и внутренний мир, если это просто-напросто красивая, стройная, умная женщина. Говорить о её возрасте, так это лет пятнадцать надо сминусовать. Ещё и при том, что она моложе своего мужа на четыре года. Что сказать, если всё у неё рядом с идеалом?.. Впрочем, есть что сказать! До подъёма карьеры мужа в высшие ранги, она была киноактрисой. Ролей в послужном списке достаточно и разных, но в двух фильмах, что были последними на её творческом поприще, успела сыграть главных героинь. Именно эти две роли как нельзя лучше и могут её охарактеризовать. Первый раз в главной роли она сыграла Жаклин Кеннеди, и тогда, каждый раз перед съёмками, с ней много работали гримёры. Завершила же она свою актёрскую деятельность ролью Маргариты из бессмертного романа Булгакова, и при съёмках этого фильма ей почти совсем не требовался грим. Вот теперь и представьте себе нынешнюю первую леди ООН.

– Вырубало напрочь, – муж закрыл лицо ладонями, покачал головой. – Носом уж об стол начинал клевать. Эти юбилейные дни, они, нет слов, приятны, но, как показал первый же день, выматывают не на шутку. И дата-то, двухсотдвадцатипятилетие, не такая круглая. Может, не надо было на три дня мероприятия растягивать? Мы же смотрели с тобой выборку, как двухсотлетие ООН справляли. У нас тут лишь чуточку скромней получилось. Хотя времена меняются.

Подошёл к жене, наклонился, поцеловал и ловким движением руки забрал планшет. Стал сосредоточенно водить по нему пальцем.

– За время вашего отсутствия ничего нигде не случилось, – продолжая весёлым взглядом смотреть на мужа, отрапортовала жена.

– Срочных дел нет. Хорошо, – произнёс генеральный секретарь, не отрывая указательного пальца от планшета. – Сегодня практически все дела в первой половине дня завершились. Нисколько не жалею, что выкроил часик для отдыха. Зато сейчас себя чувствую изумительно. Остаётся вечером церемонию в Большом парке провести, и завтра торжества заканчиваются. Потом у меня два выходных.

– А не кажется, что к церемонии тебе уже не успеть подготовиться? И ты заблаговременно никого не попросил какие-нибудь примерные слова накидать. Всё сам, да сам! Вот у самого и получилось… «сегодня ещё один знаменательный день», – жена снова засмеялась.

– Да что там… от меня же многого не требуется. Поприветствовать, представить гостей, поучаствовать в обсуждениях, может, чуть пофилософствовать. С другой стороны, что лучше, выспавшись и без бумажки или выжатым лимоном, да с надутым, вымученным текстом?

– Справишься? Всё-таки прямой эфир… на весь мир.

– Прочь сомнения, – прозвучало убедительно и как наставление.

На планшете появилось изображение миловидной девушки в стильном деловом костюме.

– Девчонки, пополдничать бы. С кофе, с блинчиками, на террасе и одно мороженое.

– К вам Анант Батлер. Уже поднимается. Вы не забыли? – не по заданной теме ответила девушка.

– Два раза пополдничать и одно мороженое. Э-э… и пусть сразу заходит.

– Хорошо.

– Кому говорить больше придётся, так это людям с самого проекта, – генеральный секретарь подошёл к рабочему столу и там оставил планшет в покое. – Один из них совсем скоро здесь появится. Мероприятие не такое и профильное для меня. Зачем все вокруг это церемонией называют? Там больше на научную конференцию будет похоже.

– Я и думаю, – подхватила жена, – юбилей ООН и космический запуск. Нет, не спорю, связь проглядывается, но не такая, чтоб вот так вот прямо их друг к другу приурочить. В мире ещё столько мест, где можно было эту церемонию провести. Вон первый запуск… там, по-моему, без каких-либо торжественных собраний обошлось.

– Совпало. Право, не знаю, где лучше было бы собраться, когда наиболее благоприятный момент для запуска попадает на второй день наших празднеств. Всё ж таки общее дело! Считай, всей планетой запускаем. Представь на секунду, что за нами кто-то наблюдает с расстояния других звёзд. Мы же для них все одни, земляне. Вполне символично, что данная акция пройдёт не где-нибудь, а в UN-Сити.

Дверь из приёмной отворилась. Вошёл высокий, худой, пожилой человек, на глаз лет семидесяти пяти, с взъерошенной седовласой шевелюрой на голове. На эту шевелюру взгляд устремляется сразу и невольно. В одной руке он держал старомодную шляпу.

По внешности вошедшего с высокой долей вероятности угадывалась его причастность к миру науки. Учёным некогда заниматься подбором для себя одежды, и если никто из родных и близких содержанием его гардероба особо не озабочен, то почти всегда в их образе можно уловить непритязательность. Даже по фасону одень, так неряшливость разглядишь. В данном примере, у вошедшего присутствовали оба эти качества: чуть неряшливый верх, весьма непритязательный низ. А появись здесь сейчас по некоему волшебному дуновению ожившим персонажем Шерлок Холмс, он бы, окинув взглядом гостя, непременно нам поведал… Что жена полунеряшливого учёного тоже причастна к миру науки и тоже скромна в одеждах, хотя и младше на двадцать девять лет, и она у него третья. Что есть единственная дочь от первого брака, не имеющая к миру науки никакого отношения, разведена и живёт недалеко от отца вместе с двумя сыновьями. Правда, сыновья дома бывают совсем редко, так как старший сын надолго уезжает на учёбу в один очень известный университет в Англии, а младший подаёт немалые надежды в знаменитой хоккейной академии в Канаде. Также у дочери живёт большой чёрный лабрадор, с которым она часто заходит в дом к отцу и даже оставляет его там – иногда на пару дней, иногда на пару недель, а когда и на месяц.

Стоит лишь добавить, о чём Шерлок Холмс ни в коем разе не смог бы угадать: две эти женщины настолько ровесницы, что первая старше второй всего на один день. Дальше, уже без чьей-либо помощи, нетрудно догадаться, что подругами им быть сложно, а именно от них в значительной степени зависит, что носит на себе муж и отец.

– А-а! Мистер Батлер, здравствуйте. Рады познакомиться, – генеральный секретарь с вытянутой рукой двинулся навстречу учёному. После рукопожатия, легонько взяв его под локоть, повёл к супруге.

– Тоже очень рад личному знакомству. Визуально-то я вас и так знаю, что совсем неудивительно. В этой связи, кроме меня, больше никому нет смысла представляться, – с вежливой улыбкой на лице ответил учёный и, почтительно наклонив голову перед первой леди ООН, проделал своей шляпой некий причудливый реверанс.

– Ну что ж, тогда… – генеральный секретарь перевёл взгляд на жену. – Анант Батлер, член Совета руководителей проекта «Земной Инстинкт». Заведует одним из отделов. Насколько меня осведомили, отделом, который занимается непосредственно самим полётом. То есть космической баллистикой, навигацией… и с этим связанным.

– Говоря в поверхностных тонах, примерно так, – подтвердил гость.

– Почему я и попросил вас заглянуть сюда предварительно на пару часиков, побеседовать в непринуждённой обстановке. Нам ведь вместе на церемонии перед публикой дискутировать. А мне так ещё и… по существу, быть там ведущим. И кое-какие моменты для себя хотелось прояснить. Мало ли, между нами говоря, где-то не запутаться.

– Отвечу с удовольствием. Что сам знаю – всё ваше. От генсека ООН секретов не может быть в принципе.

Со стороны выхода на террасу появилась «девушка из планшета».

– Всё готово.

– Спасибо, – поблагодарил генеральный секретарь помощницу и повернулся к гостю. – Мистер Батлер, кофе? Блинчики изумительные. Прошу вас, пойдёмте.

– Замечательно, – ответил учёный в свою очередь, пропуская вперёд первую леди.

А там, на террасе, на открытом воздухе, наипрекраснейшая предвечерняя благодать. Погода в эти дни стоит просто чудная, на редкость для конца октября. Тепло и свежо. Лёгкий ветерок ласково обдувает невидимым опахалом. Краснобокие перисто-кучевые облака будто застыли в поднебесье. Великолепный вид окрестностей с высоты пятидесятого этажа. Золотая осень, подкрашенная заканчивающим свой рабочий день солнцем.

На краю террасы, у балюстрады, два телескопа. Один для звёзд в вечернее время, навороченный и на высокой треноге. Другой – любительский, с треногой пониже, земной поверхностью любопытствовать и для светлой части суток в основном.

Генеральный секретарь подошёл к «дневному», повернул в сторону Большого парка, прицелил и стал смотреть одним глазом в окуляр.

(Применительно к эмблеме ООН, которую, как уже отмечалось, повторяет собой город, прицелил в сторону Африки, а ещё точнее, в район африканского озера Виктория.)

– Два с половиной часа до начала. Почти всё готово. Последние наладки. Осталось только народу собраться, да на улице стемнеть.

Отступился от наблюдений за Большим парком, провёл телескопом по горизонту, разглядел воздушный лайнер, приближающийся к аэропорту. Проследил за благополучной посадкой, после чего оставил оптику в покое и направился к столу.

Все втроём расселись в удобные плетёные кресла. На столе кофе, сливки, блинчики, яблочный джем, печенье, шоколад, ассорти из орехов, фрукты, мороженое, бутылочки с питьевой водой. Как подобает, хлопотать по столу стала женщина, а муж чуть помог ей разлить по чашкам кофе.

– Вы когда зашли, мистер Батлер, у нас с женой как раз возник маленький диспут о том, что сегодня не иначе как наиболее подходящий день для запуска в ту сторону. Так? Вчера и завтра, если взять, тоже бы подошли, но уже меньше.

– Вы правы… – гость, никого не дожидаясь, успел закинуть в рот первый блинчик и сделать глоток кофе. – И насчёт блинчиков тоже. Мм! И кофе какой! Совершенно не разбираюсь в кофе, но люблю пробовать его в разных местах. Везде варят по-разному. У вас, скажу, просто вкусно, без особинок. По поводу «вчера и завтра» поправлю. Здесь разница небольшая, а когда лететь сотни триллионов километров, один день может обойтись лишними десятками лет полёта. И земной календарь тут ни при чём, потому как стартуем с Луны. Для нас с вами земные сутки… они, конечно же, «при чём». Поесть, поспать, насущные дела утром, днём, вечером. Но на Луне изменения в плане вчера-сегодня-завтра не столь кардинальны. А ситуация именно там является первичной для нас, и церемонию запуска мы уж под неё как-нибудь подстроим. Так совпало.

– Вот! Я же говорил, – генеральный секретарь обратил внимание жены на прозвучавшие слова о совпадении.

– Есть чёткое направление на выбранную звезду. А всё ведь крутится. Земля летит вокруг Солнца. Да Луна вокруг Земли вращается. Эффект пращи, – Анант Батлер покрутил кистью руки над головой, изображая из себя пращника, и с третьего оборота как бы метнул.

– Вот как?! А старт? Разгонные блоки? – жена генерального секретаря заинтересованно посмотрела на учёного, подняв брови и раскрыв на полный размах свои и без того большие глаза.

– Это наше искусственное и в разгоне основное. Но дарованное берём тоже. Не стрелять же против вращений. Земля летит, и мы, сидя на ней с чашкой кофе в руках, летим сейчас… не сказать, что прямиком, точнее, с некоторым упреждением… в сторону той звезды. И за одну секунду делаем тридцать километров. А Луна тоже с нами заходит на свой вираж, со своей скоростью вращения и с пусковой установкой на тёмной макушке. В сумме это даёт нам некую фундаментальную скорость, доля которой мала по сравнению со скоростью разгонной, но грех ею пренебрегать, когда речь идёт о больших расстояниях. Если не вдаваться в «мелкие» погрешности… углы наклонов и прочее… то система Солнце – Земля – Луна в настоящий момент выстроилась в линию. Стреляем, соответственно, под углом к этой линии.

– Я так и думала! Это, как правильно назвать… стартовый стол?

– Есть, что можно так назвать.

– Он наклонён к лунной поверхности, чтобы, как говорится, прямой наводкой?

– Вы не ошибаетесь, наклонён и для этого в том числе, – Анант Батлер мило улыбнулся: объяснять и рассказывать что-нибудь красивой женщине всегда в удовольствие. – Ловим для выбранного направления на звезду оптимальный момент пуска и по времени, и по наводке. Ценны малейшие прибавки. Скребём скорость по всем сусекам. Плюс запуск с Луны даёт разительное преимущество над земными пусками в доле полезной нагрузки от стартовой массы. А следовательно, опять же и в скорости, набранной после.

– Относительно прямой наводки, мистер Батлер, слукавили? – дружелюбно прищурился генеральный секретарь.

– Самую капельку, – и один из предпоследних блинов из центральной тарелки, покачиваясь, завис на вилке учёного. – Естественно, мы же не крайняя планета в Солнечной системе. Но уверяю вас, и тут повезло. Как раз в окно попадаем. Поэтому в прямой наводке если и есть неточность, то, как и говорил, самая капелька. Вот задайте вы мне этот вопрос полтора года назад, когда «Адама» запускали, и мой ответ оказался бы гораздо длиннее.

– Так-таки ничто и не окажет влияния на траекторию на всём выходе? – вновь вопрос от женщины, будто в очерёдность с мужем.

С южной стороны террасы послышалось мягкое шарканье ног по каменной плитке. Все оглянулись.

– Вот, добавочка! Горяченькие, с пылу с жару! В первой-то партии маловато было, – появилась дородная, пухлощёкая женщина в белом поварском костюме с голубыми пуговицами. Широкую «талию» опоясывал голубой фартук, на шее тоже голубая косынка. Возраст её приблизительно… насколько старше генерального секретаря, настолько же и младше Ананта Батлера.

Пожаловавшая повариха остановилась у стола. Левой рукой, точно официант из ресторана, держала большую тарелку, где соблазнительно дымилась стопка аппетитных свежеиспеченных блинчиков. Такая же тарелка в центре стола, с одиноко скучавшим, подостывшим последним блинчиком, теперь явно контрастировала в проигрышную сторону. Будучи по жизни извечной веселушкой-хохотушкой, повариха сияла своим круглым румяным лицом, как солнышко из детского мультфильма. В эти секунды вид этой женщины с блинами был настолько жизнеутверждающим, что не иначе проведи сейчас чемпионат по максимальному выражению собой оптимизма – золотая медаль однозначно у неё.

– Извиняйте, пожалуйста. Мне намекнули, что у вас тут не должно быть ничего конфиденциального. Обычные темы обсуждаете. Так я уж сама, по своей инициативе, буквально на секундочку. И тут же убегу, – протараторила в быстром темпе. И вот, казалось бы, простые слова, по сути безотрадные, а как всё-таки весело прозвучал у неё весь этот рассыпчатый набор фраз. Ловким, бескомпромиссным движением поменяла тарелки и в том же стиле добавила: – Блины, их сразу кушать! Жалко смотреть, когда остывают.

– Мистер Батлер, в вас пока ещё блины влезают? – с приятельской иронией поинтересовался генеральный секретарь.

– Ой, вы меня балуете, – ответил тот.

– Конечно, влезают! Вон, какой запас! Есть куда баловать. Я, когда вы ещё из лифта выходили, заметила. Ну, случайно так. Думаю… у-у… этого бы гостя да ко мне столоваться. Через месяц не узнаете! Такой бы стал красавчик. Или на неделю вперёд нынче накормить? – царица блинов обдала добротой и заботой щуплого учёного. Заодно подвигала с места на место кофейник, корзинку с печеньем, этажерку с фруктами, сливочник и сахарницу.

Оба мужчины с высоты житейского опыта были знакомы с алогичным женским феноменом беспричинно передвигаемых предметов сервировки по столу. Вот вроде бы и хорошо всё стоит, нормально расставлено, а подвигать всё равно нужно. Туда, сюда, влево, вправо – направления и расстояния абсолютно не имеют никакого толкования. Может, это рефлекторно? В женских хромосомах заложено? Возможно, в первобытном обществе с доисторической и с трудом представляемой «сервировкой» происходило то же самое, когда дикие люди усаживались за большим гладким камнем для чего-то там поедания. И, видимо, это будет всегда. Незыблемо. Искать обоснованность бесполезно, а глаза мужчин бессознательно замечают.

Глаза мужчин всегда замечают что-то, где нет логики.

Генеральный секретарь и Анант Батлер машинально проследили за броуновской ротацией посуды взглядами отрешёнными и полустеклянными, как если бы обычный человек, никакими мыслями не загруженный, посмотрел… ну, скажем, на водопад.

Светозарная кухарка, закончив-таки настольные сдвиги, убежала с тем же шарканьем.

– Спасибо! – всё, что оставалось крикнуть ей вслед истинным приверженцам логики.

– Антонна, – тихо произнёс генеральный секретарь, подавшись в сторону Ананта Батлера. – Призвание у неё такое – людей кормить. Ей бы, должен признаться, в воинскую столовую. Вот бы там душа её развернулась. Всё колеблюсь в штабной комитет предложить. Или лучше в Мэрию? Хотя мы здесь едоки никудышные, а отпускать не хочется. Сразу что-то померкнет вокруг.

– Странное имя, – почесал затылок учёный.

– Не имя. Отца зовут Антон. А её все только так – Антонна. Отец где-то в Сибири живёт, по-моему, в южной части. Не сказать мне точнее. Сибирь большая и такая далёкая.

После этих слов генеральный секретарь задумчиво посмотрел в северном направлении, насколько позволяла терраса. Словно прикидывал расстояние туда, за горизонт, далеко-далеко, мимо Великих озёр, через Гудзонов залив, над Арктическим архипелагом до Северного полюса и ещё дальше, по загибающейся вниз дуге до побережья океана, потом над бескрайней тайгой и до неведомого сибирского местечка, где живёт и здравствует наверняка такой же превесёлый девяносто… с чем-то… летний дед Антон. И нет объяснений, почему представилось, будто у деда Антона обязательно должна быть борода лопатой.

После секундной задумчивости встрепенулся:

– На чём она нас прервала?

– На коридоре в Солнечной системе, – подсказала жена.

– Да, именно так. Широченный коридор, – Анант Батлер вернулся к отложенной теме. – При грамотном манипулировании разгонными блоками никаких влияний на траекторию при выходе не будет.

– Дорожно-транспортных происшествий тоже не будет? Например, с тем манекеном за рулём красного родстера, что летает с две тысячи восемнадцатого года с надписью «Без паники!» на приборной панели, – генеральный секретарь весёлым взглядом посмотрел на жену.

– Даже если представить, что он где-то рядом бы «проезжал»!.. Это настолько невероятно, что такого не бывает, – засмеялся учёный.

Генеральный секретарь съел один из только что принесённых блинчиков, воспользовался салфеткой и пододвинулся ближе к столу.

– От блинов и космических ДТП к делу. Я с некоторыми деталями, мистер Батлер, разумеется, знаком, но услышать из первых уст всегда предпочтительней. И на какую максимальную полётную скорость хотим выйти в итоге?

– А о какой расчётной скорости вы слышали? – последовал встречный вопрос.

– Э-э… Что-то около пяти процентов от скорости света. Нет?

– Четыре целых семьдесят пять сотых. Итого лететь придётся больше тысячи лет.

– Про тысячу лет мы знаем, – с нарочитой грустью выдохнул генеральный секретарь. – Эх! Никогда нам ни с кем не повидаться при таких сроках полётов. И как главе организации, объединяющей планету… то ли жаль мне этого, то ли оно будет и к лучшему. Для вас лично тема полёта человека к другим звёздам закрыта?

– Я давно её закрыл, – учёный махнул рукой, – и со мной соглашается большинство коллег. Другие звёздные системы нам вблизи и воочию созерцать не получится. Самопожертвования несоизмеримо превосходят смысл. До крайности приближённая к нулю вероятность вернуться обратно. Если только не научимся через какие-нибудь норы нырять, что скорее от сказочников, нежели по-серьёзному. Зарекаться на невообразимо далёкое будущее не стану, но вот так «по старинке», как сегодня, долететь – исключено. Этот-то аппарат предельно облегчаем ради скорости, а человек сядет, это сколько сопутствующего барахла нужно дополнительно запихать. Пардон за фразеологию, профессиональный сленг такой, привычка. Всё, без чего можно обойтись, ласкательно называем барахлом. Придётся не тысячу лет, а двадцать тысяч лет лететь. Увеличение нынешних возможностей разгона на единицу массы, как специалист говорю, тоже сомнительно. Даже заглядывая в ближайшие века – сомнительно. И зачем самим-то летать?! Всегда и везде об этом выступаю. Космос – самая враждебная для нас среда. Вот тут недалеко летайте… Луна, Марс, спутники Юпитера, Сатурна. Всё! Дальше пусть роботы летают.

– Ей-богу, мистер Батлер, знали бы вы, как я с вами согласен! – обрадовано воскликнул собрат по логике.

– А я не очень, – возразила представительница другой, склонной к интуитивному мышлению, половины человечества. – Вы оба хотите сказать, что контакт с инопланетянами вовсе никогда не случится, даже через тысячу… пять, десять… даже, коли на то пошло, пятьдесят тысяч лет?

– Дорогая, нам до них элементарно не долететь. Человек не сможет столь долго жить в космосе, и причины тут не только физиологические или бытовые, а ещё и эволюционно-мутационные. Вера в то, что людям удастся построить космический корабль, внутри которого повторялись бы земные условия, включая гравитацию, утопична. А длительная невесомость обыкновенно убивает. Без постоянной нагрузки мышечные ткани атрофируются, костные массы становятся хрупкими. Сложно будет в ходе всего полёта непрерывно проявлять физическую активность. А без неё организм уменьшит потребление кислорода, которого вдобавок и в самом деле будет мало. Меньше кислорода, больше гемоглобина в крови. Лишний гемоглобин сильно токсичен, получи букет проблем со здоровьем. Тренажёрный зал при межзвёздном перелёте не спасёт, а лишь оттянет проблемы. Не нужно обманывать самих себя.

Ненадолго слетать, претерпевая неудобства, это пожалуйста. Но так, чтоб несколько поколений в полёте сменялось, тут я противник. Наше тело идеально сконструировано под земное притяжение. Все части и органы находятся на своих местах. Ноги внизу, голова вверху, – генеральный секретарь даже встал из-за стола, обошёл кресло и стал ходить жестикулируя. – Ногами ходим по притягивающему нас объекту. Голова видит, слышит, нюхает окружающую обстановку. Обменивается информацией. Закладываем пищу сверху, во входное отверстие, пережёвываем, пускаем согласно силе притяжения вниз по пищеводу, перевариваем, забираем всё что нужно, и… дальше, тоже пардон, не буду озвучивать… скажу лишь, что концовка опять же связана со свободным падением. Попробуйте-ка проделать весь этот цикл вверх ногами. Нет, может, у какого-нибудь акробата это, конечно, и получится, но на третий-четвёртый раз, ему это сильно надоест, и он вернётся в нормальное положение, тут к гадалке ходить не надо.

А с жидкостями ему будет ещё сложнее. Пива попить с друзьями за просмотром футбольного матча вниз головой не получится даже у акробата. Гравитация-матушка, она в жизни нашей о-очень!.. много где помогает. А могло бы быть как-то по-другому?! Представьте, как выглядело бы наше тело, если эволюция человека протекала бы в невесомости. Ноги зачем? Их бы просто не было. Голова располагалась бы где-нибудь посередине, зачем ей верх-низ, абсолютно индифферентно. Руки, они нужны в обязательном порядке, торчали бы прямо из боков. Шаробраз этакий в воздухе плавает. Смайлик!

Генеральный секретарь, широко расставив руки, попытался, насколько смог, изобразить рукастого шаробраза. Даже встал на одну ногу и вспомнил свои детские упражнения в гримасничании.

– Фу! Не делай так больше! – замахала руками жена на мужа. – Я же тебя всё-таки люблю. Ведёшь себя не по статусу. Мистер Батлер, не рассказывайте никому. Вы этого не видели… а кое-чего и не слышали.

Коснулась рукой плеча учёного, а самой смешно, еле сдерживается.

– Могила, – услышала в ответ.

Выступавший вернулся из образа, подошёл к столу и упёрся в него руками, глядя на жену. Продолжил:

– Все формы жизни во Вселенной ютятся на планетах, что вращаются вокруг своих звёзд. Разве есть другие места, где жизнь могла бы возникнуть и осесть? Межзвёздное пространство никто не заселяет. И мы, и где-то там инопланетяне – все эволюционируют под определённые планетные условия, но никак не под невесомость. Мы живём здесь… с этой гравитацией, с этим воздухом, с этой водой, – генеральный секретарь сообразно своим словам мелко подпрыгнул, сделал демонстративный глубокий вдох, открыл бутылочку с водой и глотнул из неё; потом глаза его посмотрели на блинчики, но рука взяла бразильский орех. – Вот с этой натуральной и свежей едой, растительной и животной, и всем остальным, с чем приходится сталкиваться для жизни. Откуда всё это будет браться внутри космического корабля на протяжении… э-э… пускай, даже если и тысячи лет? Фермерство там не разведёшь, воду и кислород в необходимых количествах из космической пустоты не выжать. Это реально смотря на вещи, не фантазируя. Круговорот воды и газа внутри корабля устраивать без потери ни единого грамма того или другого?

– Может, спать тысячу лет всё-таки научимся. Как в кино. Или заморозка, а в конце полёта оживать, – сторонница нелогичной интуиции осторожно подкинула пару мыслей.

– Ерунда это! Спать тысячу лет. Хэ!.. А проснуться мумией египетской?! Про разморозку это ты тоже, дорогая, не всерьёз сказала. Сама знаешь, что пусть тело и будет выглядеть свеженьким, но оно не оживёт. Хоть и ожило бы! Сомневаюсь, что в нём окажется человек вменяемый.

Жена не нашла противоборствующих аргументов.

– Про кино упомянули, и сразу захотелось добавить к словам о реальностях и фантазиях, – вернулся в разговор Анант Батлер. – В старых фильмах о космических путешествиях по всему кораблю ходят ногами, как правило, без всяких объяснений. Иногда подразумевается, что у них генератор гравитации в трюмах. Со временем в фильмах для создания притяжения стали призывать центробежную силу, когда люди ходят внутри вращающейся части корабля.

– Да-да! Искусственная гравитация – отдельный разговор, – генеральный секретарь сел в своё кресло, взял яблоко и стал чистить его ножом. – По-вашему, это вообще реально?

– Могу поручиться, что в ближайшие пятьсот лет люди вырабатывать гравитацию не научатся. Пожалуй, и за тысячу лет поручусь. Оставлю лишь крайне малую вероятность, что подобная идея когда-нибудь реализуется на практике.

– А появись этот самый, пресловутый генератор гравитации, что служило бы ему топливом?

– Хороший вопрос, – Анант Батлер повторно почесал затылок. – Наверное, подобие чёрной дыры. Опять же, искусственное подобие. Дырочка, с позволения сказать, если речь идёт о космическом корабле. Стало быть, корабль должен быть шарообразным. В центре, значит, этот генератор, что гравитацию вырабатывает. Внутри генератора «чёрная дырочка», не знаю, в каком корпусе, чтоб она его не сожрала. Астронавты будут ходить по кораблю как по мини-планете. На нижней, внутренней палубе ты весишь, допустим, сто килограммов, на средней – семьдесят и по внешней палубе ходишь будучи сорокакилограммовым. Что-то в этом роде.

Тут учёный ненадолго застыл. И потом добавил:

– О каких-то невозможных вещах я сейчас говорю.

– А с огромной космической центрифугой как дела обстоят? – генеральный секретарь задал этот вопрос больше для жены, чем для себя.

– Здесь гораздо возможнее, но, опять же, в полное воплощение идеи до уровня применения, хоть тресни, не верится. Вот не ложится на душу, и всё тут. Энтузиасты имеются, проекты существуют, работы ведутся и эксперименты проводятся. Пытаются обойти многочисленные трудности. Я смотрю на подобное скептически. Один мой старый знакомый, который этим занимался, и видимо до конца вникнув в проблематику идеи создания таким способом искусственной силы тяжести, в итоге однажды махнул рукой со словами что-то вроде… «возни много, толку мало».

– А что, там так много трудностей? – новый вопрос от женской интуиции.

– Очень много! Во-первых, весь корабль вращать или какую-то его часть? Если весь, то его строить нужно в виде огромного полого цилиндра. Ведь чем ближе человек к оси вращения, тем невыносимее ему там находиться. Если вращается не весь корабль, а только некая жилая его часть, которая по форме почти у всех ассоциируется с бубликом, то здесь становится мало смысла, так как неминуемо появляется проблема вибрации. Вибрация тогда не страшна, когда вращающиеся детали значительно меньше самого человека. А когда детали огромны и человек по отношению к ним… с муравья, – Анант Батлер показал пальцами некий малый размер, – то влияние долговременной вибрации будет довольно-таки ощутимым и будет отрицательно сказываться на здоровье. Как это решить? Что за деталь скрепляет эти части корабля? Какой такой подшипник? Да ещё готовый прослужить без замены с тысячу лет. Таким образом, возвращаемся к кораблю-цилиндру.

Теперь о диаметре вращения. Вы знаете, он должен быть более полукилометра. При малых диаметрах, как я уже сказал, условия для человека нестерпимы. То есть для относительного комфорта нужно увеличивать. Строить такой корабль придётся где-то на орбите. Но вот что с ним дальше делать? Как его разогнать хотя бы до одного процента от скорости света? Инертная масса огромна. Хорошо. Предположим, все трудности преодолены. Построили, заселили, раскрутили, разогнали – идёт дальний полёт. Там ведь не будет привычной для нас гравитации. Там будет подобие. Это лишь попытка заменить земное притяжение силой инерции. Пусть их значения и будут равны. Иначе говоря, если встать там на весы, то они покажут тот же ваш вес, что и на Земле. Но ощущения для человека всё равно будут другими. Здесь-то мы находимся в гравитационном поле всеми частями тела. А там центробежная сила приложена к ступням и передаётся вверх по скелету.

Давайте для наглядности такие примеры приведу. Сейчас мы находимся на внешней стороне вращающегося объекта, и, если начать бесконечно раскручивать Землю, рано или поздно мы вылетим с этой террасы вместе с плетёными креслами. Там же люди находятся внутри, и если там начать бесконечно увеличивать скорость вращения, то людей постепенно придавит к полу и в конце останутся от них только мокрые лепёшки. Чувствуете нотку противоположности в этих двух ситуациях? Во вращающемся цилиндре сами обстоятельства для самочувствия другие. Например, чтобы нагнуться и поднять что-то с пола, поясничные мышцы будут задействованы немножко иначе, и по-другому будет работать координация. Подпрыгивать нежелательно, так как за время прыжка можно успеть потерять свою «вертикальность» между центром вращения и полом. А высоко подпрыгивать, да ещё со всего маха и разбежавшись против вращения, вообще категорически нельзя. Рискуешь выскочить из системы и упасть уже не на пол, а на набежавшую переборку, которая и вернёт тебя обратно в центробежное «притяжение». Сымитированная инерцией сила тяжести уже не будет к тебе приложена, раз пола не касаешься.

Или ещё один неприятный казус. Ходить там, скорее всего, придётся разными походками в зависимости от направлений. Против вращения ты будешь ходить несколько более лёгкой походкой, чем по ходу вращения. Поперёк пойдёшь – станешь рефлекторно шире обычного расставлять ноги. А есть ещё диагональные направления. Вестибулярный аппарат из организма не выкинешь, а работать он там будет согласно предоставленным условиям. И без ощущений лёгких… а кому и тяжёлых… головокружений, дело не обойдётся. Причём на постоянной основе, на всё время полёта. Головные боли, бессонница, потеря аппетита… и ещё прорва сопутствующих неудобств в самочувствии и в быту нас там ожидают. Вкусовые рецепторы со временем даже притупятся. Джем от кетчупа, конечно, будешь отличать, а вот груша с яблоком сольются в один вкусовой оттенок.

И вот такой ещё довод приведу в завершение. Вообразите, вы находитесь сейчас в системе, где можете поиграть в теннис, и перешли из неё в другую систему, где играть в теннис нереально. Согласитесь, ваше самочувствие должно измениться. И согласитесь, что не в лучшую сторону.

– Про игру в теннис на вращающейся космической станции… Никогда в голову такие мысли не приходили. Понятно, что площадку можно выпрямить. А вот полёты мяча?.. Хотя зачем площадку прямой делать?.. При диаметре корабля в полкилометра она будет не такой уж и выгнутой. С ходу не соображу: мяч будет прямолинейно летать и постоянно в аут? И от общего вращения будет зависеть? Ой!.. Совсем кавардак у меня, – генеральный секретарь помотал головой, будто вытряхивал из неё ненужные мысли.

– Знаете, я как-то попытался представить, какими там будут траектории мяча относительно игроков. Но плюнул, даже и не воображается.

– Судя по всему, вы ещё многие неудобства не затронули. Совсем как-то невесело, – с обескураженным видом произнесла жена генерального секретаря.

– Получается так. Получается, прав был мой старый знакомый насчёт соотношения возни и пользы.

– А обувь с магнитной подошвой – это вовсе смешно? В каком-то фильме видела, тоже старом. Вот прямо как перед глазами картинка вспомнилась. Простите, мистер Батлер, за столь детский вопрос, просто я в жизни космосом, можно сказать, не увлекалась. До сегодняшнего старта, по крайней мере. В курсе только прописных истин, да иногда муж что-нибудь расскажет. Моё поприще – это как раз кино.

– Из кино я вас и знаю. Смотрел фильмы с вашим участием. А магнитная подошва… или какая другая, сцепляющая. Бывали идеи о каких-то высокотехнологичных присосках и липучках. Это действительно смешно. Тело в невесомости, а притягиваются только ботинки. Представьте насколько крепко их нужно на ноге зашнуровать. Ступни ног даже не давят на стельку внутри обуви. Ты постоянно норовишь вылететь из собственных ботинок. Да и какой в этом смысл?! Легче оттолкнуться да пролететь, чем сопровождать передвижение по станции пошаговым примагничиванием своих ботинок. Или тогда уж добавить на руки магнитные перчатки – и, простите, на четырёх точках. Будет чуть удобнее.

– Вот пусть фантасты и продолжают об искусственных гравитациях книжки писать, а режиссёры фильмы снимать, – в слегка декларативном тоне высказался генеральный секретарь.

– Обязательно пусть пишут. Как же без них! Скучно будет. Но режиссерам сложнее. Писатель, он что, написал действие, обрисовав обстановку, а режиссеру картинку нужно воспроизвести. Два века назад ой как сложно было снимать фильмы, где герои пребывают в невесомости. Слишком много мелких деталей приходилось учитывать. Писатель написал, что герои решили кофе сварить и попить, а режиссёру и оператору с этим мучиться, – под эти слова Анант Батлер подлил себе кофе. – Это сейчас съёмки в натуральных декорациях могут проходить. На орбите, на Луне, уже и на Марсе некоторые эпизоды снимали.

Но вот что я ещё хочу заметить. Раньше писатели и режиссеры, которые фантасты, своими сюжетными подробностями о новых технологиях и изобретениях постоянно не попадали в соответствующее время. Торопились вечно куда-то. Например, в двадцатом веке снимали фильмы про двадцать первый век с указанием конкретного года, в котором по сюжету действие происходит. Напридумывают того, другого, третьего. Потом приходит двадцать первый век, наступает этот самый год… А где оно?! Ничего подобного и в помине нет. Мало того, ещё и долго не будет. Казус! Чересчур оптимистично те фантасты в будущее смотрели. Мы вот сейчас во второй половине двадцать второго столетия живём, а некоторых вещей, что ещё на двадцать первый век были «запланированы», не видим. Естественно, все книжки не прочитаешь и все фильмы не посмотришь – тут и жизни не хватит. Но вот из того, что мне попадалось… что я читал и смотрел… мне только один писатель запомнился, который взял время по сюжету с запасом и примерно угадал.

– Полагаю, у него в книге нет гигантского, километрового в длину межзвёздного корабля с поперечным «бубликом» полукилометрового диаметра, что вращается на подшипнике несоприкосновения, – вставил генеральный секретарь.

– Нет. У него всё гораздо реалистичнее, – подтвердил учёный.

– И я всю фантастику делю по содержанию на две фантастики: более-менее реалистичную и диковинную, – генеральный секретарь закончил с яблоком, вытер руки и отодвинул от себя тарелку. – И ту и другую можно потреблять с одинаковым удовольствием, только нужно настроить себя на определённый лад. Иногда у тебя есть возможность призадуматься, а иногда тебе преподносят ну совершеннейшие чудеса.

– Мне в фильмах на космическую тематику не довелось участвовать, – произнесла бывшая киноактриса, нарочно придав себе выражение лёгкого сожаления.

– Может, и к лучшему? А то вдруг фильм оказался бы в жанре реалистичной фантастики. Пришлось бы тебе тогда играть героиню, которая участвует в межзвёздном перелёте без гравитации, без заморозок и без многолетних снов, – ответил муж.

– И как бы такое выглядело?

– Это выглядело бы и грустно, и смешно одновременно, – предопределил Анант Батлер. – Давайте представим, что нам нужно снять максимально реалистичный фильм на основе сегодняшнего запуска, который по сюжету будет пилотируемым.

– Давайте, – подхватил генеральный секретарь. – Лететь больше тысячи лет, и сразу фантастически допустим, что мы сможем добиться того же разгона при увеличенной из-за наличия людей полётной массе. Дорогая, сейчас будет немножко страшновато. Считаю, что в корабль нам придётся посадить детей: одного мальчика и двух девочек.

– Согласен. Это оптимальный максимум для сохранения расчётного срока полёта и оптимальный минимум для сохранения смысла всей затеи, – поддержал собрат по логике.

– В виде неукоснительной к исполнению инструкции к полёту строго-настрого наказать им, как можно дольше не размножаться. Лет этак до пятидесяти, дабы покрыть побольше расстояния и полётного времени. Потом, чтобы их дети тоже не рожали раньше достижения такого же возраста. И так с каждым последующим поколением. Дожили до пятидесяти лет, сделали мальчика, сделали двух девочек, вырастили их, скажем до пятнадцати лет, и всё! Дальше получается, что больше не нужны. То есть в шестьдесят пять человек становится балластом. До пункта назначения, как ни старайся, не долететь – так и так помирать в космосе. А зря потреблять архидрагоценные еду и воздух категорически нельзя. Что делать? Преисполненное высокой целью, отработанное поколение обязано совершить космическое харакири. Например, просто выброситься за борт.

– Какой ужас! – воскликнула женщина.

– Я предупреждал, что будет сурово.

– При длине одного этапа в пятьдесят лет двадцать три поколения должны в общей эстафете поучаствовать, – сразу подсчитал Анант Батлер. – Трое детей зайдут в корабль при старте, трое очень далёких их потомков выйдут из корабля в конце путешествия. И шестьдесят три человека, итого, в ходе полёта выбросятся за борт.

– Кошмар! – прозвучало опять от женщины.

– Надо ещё учитывать, что начиная с третьего поколения патологии начнутся. Всем понятно, какого ребёнка брат с сестрой могут «замутировать». Не на третьем, так на следующих поколениях гарантированно не повезёт.

– Включится процесс выщепления рецессивных гомозигот… в условиях неизбежного инбридинга, – добавил учёный.

– О господи, мистер Батлер!

– Это ещё малая доля всех ужасов, – продолжал нагнетать генеральный секретарь. – Родиться внутри металлического корпуса. Расти, не имея друзей, подруг, а только брата и сестёр, к которым аморально иметь какие-либо иные чувства, нежели родственные. Созрев, пофилософствовать на тему «Что есть твоя жизнь?» Понять, что она целиком принадлежит проекту, придуманному не тобой. Что ты существуешь только ради того, чтоб протащить по времени форму жизни, выведенную где-то очень-очень далеко от твоего настоящего местоположения, чтоб твои прапрапра… какие-то там внуки смогли повстречаться уже с другой формой жизни, о которой совершенно ничего никому не известно.

Реалистично мыслящий фантаст развёл руки в стороны и вопросительно – в стиле «ну как вам такое?» – посмотрел на жену. Потом добавил:

– Родиться, взять эстафетную палочку, протянуть время, передать эстафету, самопожертвовать собой. И вся жизнь!

Сколько-то мгновений висело молчание.

– Можно говорить, что ты не родился, а тебя вывели с определёнными целями, – не стал надолго растягивать безмолвие Анант Батлер. – И чем там заниматься, в этом замкнутом корпусе? Нет дня, нет ночи. На освещении надо экономить. Научиться читать… а писать учиться вроде и незачем. Страшно представить, каково это, знать о Земле только из видеофайлов и электронных книжек. Смотреть в фильмах, как люди резвятся на пляже у моря, как катятся на лыжах по склону горы, как играют с собакой или гладят кошку. Как в ресторане вечером при Луне кушают что-то очень вкусное, запивая вином. Как плавают в бассейне или… Послушайте, а как сильно наверняка там захочется просто принять горячую ванну! Хоть какая-то радость в унылом полёте. Может, в нашем фильме учтём, что у узников металлического корпуса имеется возможность полежать в горячей воде?

– Ну-у, мистер Батлер, это на грани фантастики, – улыбнулся сорежиссёр. – И не полежать, а повисеть в горячей воде.

– Да-да, конечно. И вот, вися в горячей ванне… то есть в горячем пузыре… философия о смысле собственной жизни как раз и полезет в голову. «За что мне такое?» «Почему именно я?» «Кто обрёк меня на подобную участь?» По ужасному невезению жизнь твоя оказалась на алтаре чьего-то замысла, да ещё и с неопределённостью конечного результата. С пользой ты жил или впустую – не ясно! Тут с ума можно сойти.

– И раньше срока выброситься из корабля, не пролетев и десятой части пути, прервав, к чертям, всю миссию, на которую человечество возлагало беспрецедентные, межзвёздно-эпохальные надежды, – в печальном стиле завершил гипотетический сценарий генеральный секретарь.

– Какая грустная картина. Жуть! Хуже тюрьмы с пожизненным сроком… – Казалось, ещё немного, и по милому женскому лицу покатится слеза.

– Высокая цель оборачивается жестокостью, как это часто и бывало в нашей истории.

– Не будь вы в такой должности, я бы вас к нам на проект позвал работать, – прокомментировал Анант Батлер.

– А если сделать фильм с хорошим концом? Если всё-таки долетели, то какой будет финальная сцена?

– Ой, дорогая, двадцать три поколения будут жить, рожать детей в условиях невесомости и геометрически прогрессирующей гомозиготности. Изменения неотвратимо произойдут.

– Это кто ж тогда прилетит в конечную точку?

– Как раз те самые шаробразы и прилетят! Выкатятся такие из корабля перед братьями по разуму: «Ой, вы на нас не смотрите, мы в полёте изменились слегка!»

– «А те, которые нас отправили к вам, они на самом деле выглядят намного симпатичнее», – подхватил учёный, показав на себя обеими руками сверху вниз.

Оба дружно засмеялись.

– Вы, мужчины, всю жизнь остаётесь детьми, – усмехнувшись, пожурила женщина. – После ужасов ехидничать.

– Не было бы так смешно, если б перед этим не было грустно, – смеясь, оправдывался муж. – И, кстати, момент тоже немаловажный и неизвестный. Там душе-то человеческой при рождении, собственно, есть откуда взяться? Вдруг она только здесь, на Земле, в теле новорожденного появляется, а там, меж звёзд, с этим, может быть, имеются проблемы.

– Хм!.. Интересное замечание. С ходу не отвергнешь, – произнёс Анант Батлер, задумавшись.

На некоторое время опять наступила тишина. Все размышляли, наверное, об одном и том же, но отдельными траекториями. Как если бы три человека поодиночке выбирались разными путями из одного лабиринта.

Быстро темнело. Небо очистилось, и звёздная рать массированно наползала с востока. Луна явила себя в полной красе. Город включал огни. Кварталы зажигались правильными линиями и фигурами, парковые зоны радужными гирляндами. Вдалеке, в северо-восточной части города, детский парк заиграл разноцветьем аттракционов (по эмблеме ООН детским парком была Австралия).

Из двери, что соединяла террасу с приёмной, появилась всё та же девушка в деловом костюме. Принесла шерстяное манто, вполне понятно для кого, и за которое её тут же поблагодарили.

– Что-нибудь ещё нужно? – спросила она.

– А… стакан молока, если можно, – поднял руку Анант Батлер и, будто извиняясь перед всеми, добавил: – Как кофе попью, так почему-то всегда на молоко следом тянет.

– Да, конечно, – и девушка перевела взгляд с гостя на своего босса. – Я хотела спросить, вы в Большой парк полетите или поедете?

– Мы поедем или полетим? – переадресовал и персонализировал вопрос генеральный секретарь.

– Поедем, – решительно сказала жена. – Мистер Батлер, вы с нами?

– Если подкинете, то с вами. Меня дочка там где-то будет ждать. Видите ли, я не один прилетел в UN-Сити, вдвоём… вернее, втроём – ещё лабрадор.

– Замечательно! – генеральный секретарь хлопнул ладонями. – А мы с женой хотели успеть до церемонии по парку прогуляться. Так что примерно через полчаса нужно будет начинать выдвигаться.

– Отлично! – подтвердил Анант Батлер. – А если бы полетели, то это откуда?

– С сотого этажа. Там взлётно-посадочные площадки, – ответила девушка, улыбнулась, повернулась и ушла.

Совсем через короткое время послышалось знакомое шарканье.

– А я угадаю, кто молочка захотел! – Антонна, подойдя к столу, поставила высокий стакан перед интересным ей незнакомцем, что своей худосочностью возбуждал в чересчур заботливой душе страсть накормить его до отвала. Из фарфорового кувшина дополна налила молока в стакан.

– Спасибо, – оптимальнейшее из возможного, так как промолчать было нельзя и много говорить тоже не стоит. Учёный прекрасно понимал, что количество сказанных им сейчас слов в немалой степени увеличит количество слов в последующей ответной речи, и, видимо, этого не хотел.

– Так я оставлю кувшин, ещё попьёте. А то могу и ужин сготовить! – Антонна вновь расцвела сияющим лицом от одной только мысли.

– Нет! Нам скоро ехать, – прозвучал коллективный молниеносный ответ. Практически все втроём одномоментно произнесли одни и те же слова.

– Ужины у нас будут… – жена генерального секретаря хотела продолжить, сама не успев толком определиться, где, как и будет ли вообще сегодня какой-нибудь ужин, хотя бы даже имея в виду только себя и мужа.

– …поздние, – попытался было закончить за неё Анант Батлер.

– …и лёгкие, – добил фразу до конца генеральный секретарь.

– Ладно, как скажете, – сказала Антонна, неизменно оставаясь весёлой. Облагородила немножко стол, собрала ненужное, подвигала что-то из остающейся сервировки, кивнула головой и удалилась. А про шарканье можно уже и перестать упоминать.

– Мне снова кадры из фильмов на ум пришли, – усмехнулся Анант Батлер, решив озвучить небольшую думку, навеянную вторым пришествием Антонны. – Тоже видели, наверное… где кладут в некую микроволновку некое зёрнышко, и вдруг – бац! – вот вам утка по-пекински. Опять же от сказочников.

– А если без сказочников, не представляю, как могут выглядеть запасы провизии на тысячу лет, – в ответ заметил генеральный секретарь. – Это я, возвращаясь к нашему фильму. Чтоб на упаковке было написано «годно к употреблению до три тысячи двухсотого года». Разве такое может быть?

– Я пребываю в двойственных ощущениях, – женщина посмотрела на обоих мужчин. – В моих некоторых представлениях сегодня что-то занимательно-романтичное поменялось на грубовато-практичное.

– Мистер Батлер, давайте тогда завершим с режиссурой и продюсерством межзвёздных перелётов людей. Топчем романтику ранимым и дорогим. Между тем у нас реальный запуск вечером, и, по правде сказать, даже половины не спросил у вас из того, о чём хотелось поговорить. Ещё до обеда вопросов у меня было гораздо больше.

– А что случилось в обед? – полюбопытствовал учёный.

– Сон случился экстравагантный.

– Видите ли, мистер Батлер, – вступилась жена для проформы опять чуть выгородить супруга, – интенсивный график юбилейных мероприятий сказался сегодня после обеда. Только я вас второй раз попрошу, это между нами. Здесь, в комнате отдыха, на диване что-то там ему наснилось такого, что теперь я сама не совсем его узнаю. А, муж?! Ничего секретного? Для любых ушей?

– Абсолютно для любых. Я бы даже рекомендовал к прослушиванию. А если бы кто-нибудь снял по моему сну видеоролик, то и к просмотру тоже рекомендовал бы, – ответил генеральный секретарь, с актёрской многозначительностью откинувшись на спинку кресла и соединив подушечки одноимённых пальцев обеих рук. – Сон, отличающийся эксцентричностью тематики и с интригующей фабулой. Соглашусь, с обеда я стал проще на всё смотреть. Может, пройдёт.

– Хм… интересно.

– Давай рассказывай тогда уже! Что там происходило? Какую фабулу я тебе обломала?

– Я во сне был устроителем Кембрийского взрыва здесь, на Земле.

– Ни много ни мало?! – перед тем Анант Батлер присвистнул с высоко поднявшейся левой бровью.

Жена пока не смогла что-нибудь выразить. Ожидала чего-то другого, а тут – не пойми что.

– Да. Представьте себе. Сам ошарашен.

И генеральный секретарь рассказал свой сон в несколько усечённой форме, но местами не исключая мелких подробностей и уложившись приблизительно в десять минут.

– У фантазёрного отдела в твоей голове повышенная производительность, – отреагировала теперь жена.

– Никогда на него не жаловался.

– Как-то у тебя подозрительно. Совсем без женского пола обошлось.

– Дорогая, ну какие женщины в самом начале эволюции!

Анант Батлер поперхнулся молоком.

– Там же крейсерский звездолёт на орбите, – тут женская интуиция, осознав безосновательность предыдущего упрёка, решила продолжить в шутливом русле. – Мужским составом прилетели?

В данный момент муж и жена, заискивающе улыбаясь, смотрели друг на друга прищуренными и поблёскивающими глазами. Оба играли в какую-то только им ведомую игру.

– А на базовом звездолёте я и не бывал. Мне только картинки оттуда рисовались. Сон начинался, когда я из челнока вылез. Всё, что подразумевается до этого, приснилось как уже свершившееся.

– Это вам сегодняшний запуск навеял, – прокашлявшись от молока, напомнил о себе Анант Батлер.

– Конечно он. Но много чего невесть откуда взялось. О чём никогда и не задумывался. Кто-нибудь хоть раз слышал слово «эндогравитация»?

Оба собеседника отрицательно помотали головами.

– И я не слышал! И не придумывал я его. Оно само впервые употребилось в моём сне! Там, где я виртуальный и сам себе не принадлежу! Как такое может быть? Уму непостижимо. Разве мой мозг ещё на кого-то работает? А знали бы вы, каких страхов мне пришлось натерпеться, когда сзади по плечу похлопали.

– Вот так и заканчиваются атеизмы, – подметил учёный.

– Мой атеизм… он, конечно же, атеизм, но настолько своеобразный, что я для себя его даже этим словом не называю, – улыбнулся генеральный секретарь. Потом, шлёпнув ладонями по своим коленям, предложил: – Ну что, будем собираться? Встречаемся у лифта через десять минут?.. Опять эти «десять минут», весь день меня сегодня преследуют.

Спустя немногим более десяти минут собрались в холле. Генеральный секретарь, переодевшийся в другой костюм, белел новой рубашкой и зубами в экономно освещённом помещении. В руках держал папку-чехол с планшетом внутри. Его жена добавила на себя элегантный предмет верхней одежды, соответствующий вечерним прогулкам в конце октября. Седовласый учёный своим внешним видом, с каким сюда пришёл, не изменился.

Двери лифта открылись.

Попрощались с миловидной девушкой… и с неожиданно выглянувшей из дальней двери Антонной. Зашли в просторную кабину, где противоположная дверям сторона была прозрачной, тонированной, выпуклой наружу.

Если смотреть со двора здания, лифты кажутся разноцветными каплями, бегающими по цилиндрической стене вверх-вниз. Персонально закреплённый за резиденцией главы ООН лифт по цвету был похож на каплю колы (а кому и коньяка), зависшую сейчас посреди стены и готовую прямолинейно скатиться к земле.

Генеральный секретарь вместе с нажатием кнопки вернул прерванную на террасе беседу:

– Пока переодевался, вообразилось мимоходом. Интересно, если бы не Кембрийский взрыв, на какой стадии сегодня находилась бы история всего живого на Земле?

– Если б ты его не устроил, тут бы дело и до динозавров ещё не дошло, – с благосклонной интонацией посмеялась жена и что-то поправила у мужа на голове.

– И далеко бы не дошло. И неясно, что за динозавры появились бы после. К чему вела докембрийская эволюция нам, увы, не постигнуть. Вы ту линию собственноручно перебили, – Анант Батлер тоже дружелюбно подшутил, посмотрев на генерального секретаря.

– Разогнал местную самодеятельность, – подхватил тот.

– Эта самодеятельность три миллиарда лет на Земле пыталась какое-то произведение сотворить. Так ничего толком и не вышло. До червячков и водорослей только смоглось. А потом вы явились с Кембрийской бомбой в чемодане.

Все дружно засмеялись.

– Зато видите, как всё хорошо в итоге развернулось. Ещё пятьсот сорок миллионов лет к тем трём миллиардам, и вот вам, пожалуйста. Средоточие живого в шарике размером с горошину обернулось кладезем жизни на огромном шаре-планете. Качественный был продукт. Я плохого не сотворю. Упс! Надо осторожней, а то опять по плечу похлопают, – генеральный секретарь подыграл себе, быстро обернувшись к дверям лифта.

Снова дружный смех.

Индикация в кабине отбросила двадцать пятый этаж.

– Да уж. У всего живого, что мы видим вокруг, кембрийские корни. В наше время, насколько я знаю, из докембрийского на Земле одни окаменелости в наличии, – Анант Батлер закончил смеяться и повернулся к прозрачной стенке лифта. Понравилось ему разглядывать с высоты внутренний двор, ещё когда на пятидесятый этаж поднимался. Руки заложил за спину и, когда говорил, мелко кивал головой.

– Интересно было бы знать, кто к нам эту Кембрийскую бомбу закинул, в случае если эта гипотеза верна. Живы ли они? Хотя бы из какого района звёздного неба прилетело?

– Так что ж ты… во сне-то не спросил? – жена повернулась к мужу.

– Да что-то не сообразил. Надо было как-нибудь скрытыми намёками у них выпытать. Но только так, чтоб не заподозрили чего за мной!

Жена и муж посмеялись теперь вдвоём. Анант Батлер тоже улыбнулся последней шутке, только не оборачиваясь.

Муж обхватил жену за талию и нежно притянул к себе. Тестостерон в голове стал заманчиво предлагать пустить руку с талии сёрфинговать в район ниже спины, но интеллигентность и всё-таки статус, никогда никуда не пропадавшие, настоятельно рекомендовали оставить эту затею до более подходящих обстоятельств.

– Интересным фактом является ещё и то, – снова заговорил Анант Батлер, продолжая смотреть на внутренний двор, – что наша «Икра Жизни», которую сегодня запускаем, рассчитана на те же приблизительные пятьсот миллионов лет в земном исчислении. И это совсем не специально получается! Имеется масса причин, по которым эволюцию – от икринок до момента появления человека – не ускорить, скажем, до трёхсот миллионов лет… или до четырёхсот. Быстрее не получится. Тем планетам, куда сегодня запускаем, нужно успеть природой полностью покрыться. Что толку, если взять, к примеру, «каждой твари по паре» и закинуть их на планеты, где кроме воды ничего нет. Они там просто передохнут, и все дела. Поэтому необходимо потихонечку двигаться до пышных лесов, полных зверья, морей с рыбой и прочими «морепродуктами» и до человека разумного с его столь сложным мозгом. Органические осадки должны отложиться, перебродить и спрессоваться. Это тоже сотни миллионов лет. Технического прогресса не будет без угля и нефти. Эволюция – это мероприятие комплексное. И чтоб пройти весь этот путь, хочешь не хочешь, а около пятьсот миллионов лет потребуется. То есть как закономерность, почти константа. Оптимальное количество времени.

– Да уж, действительно интересный факт, – прозвучало ещё одно женское удивление.

Лифт приятно для ушей предупредил о приближении к уровню поверхности земли.

– Как с числом Пи, – генеральный секретарь, приводя сравнение, коснулся указательным пальцем кончика носа жены. – Люди раньше не знали, сколько в длине окружности её диаметров. Как-то раз дошло дело, подсчитали. Получилось три с небольшим. Но это число ведь не изменить. Ни увеличить, ни уменьшить. Оно на любой планете, в любой части галактики равно именно этому значению.

Индикация, перескочив через ноль, ушла в минус.

– Не очень-то корректное сравнение, – поправил учёный. – Число Пи не изменить, а продолжительность эволюции может скакать в обе стороны на десятки миллионов лет в зависимости от условий. И если скорость эволюции засекать до времени появления человека, то та граница, с которой можно начинать называть гоминида человеком, будет размыта на сотню тысяч лет.

Лифт мягко остановился, индикация показывала второй уровень с отрицательным знаком.

– Согласен. Неудачное сравнение. Беру свои слова обратно.

– А этот путь к человеку, как и положено, через обезьян? – женщина адресовала свой вопрос обоим мужчинам.

Двери открылись. За дверями подземный паркинг (в который на лифтах можно попасть лишь с сорок девятого, пятидесятого и пятьдесят первого этажей). Вышли из лифта. В данное время стоянка была почти пустой – и двух десятков машин не наберётся.

– Через них, родимых, – выдохнул Анант Батлер, оглядываясь по сторонам. И сразу обусловил: – Если под обезьянами объединить много кого.

Генеральный секретарь с женой одновременно посмотрели на учёного. Тот понял, что его не совсем поняли.

– И человек, и обезьяны произошли от предка, который тоже был обезьяноподобен. Я это хотел сказать.

– Мистер Батлер, нам сюда.

Генеральный секретарь указал рукой в сторону, где стояли рядом три белых авто: классический лимузин американского производства, немецкий представитель бизнес-класса и корейская «микро». У всех трёх, кроме изобилующего белого цвета, на задней части кузова присутствовали красочные орнаменты, отличающиеся между собой и типичные для какой-нибудь эпохи или одному из народов мира. Машин с подобной раскраской на стоянке больше не было.

– Вы сами поведёте? – спросил учёный.

– Да. Люблю это дело и даже имею потребность, – генеральный секретарь подошёл к «немцу» с полинезийским орнаментом, что стоял в середине. – Автопилоты пусть будут для общественного транспорта. А такие машины человек должен сам водить. Считаю, все люди делятся на… э-э… тех, кто нервничает за рулём, тех, кто водит машину с нейтральными эмоциями, и тех, кто испытывает от вождения удовольствие. Я из последних. Помимо прочего, для головы полезно. Кто дольше водит автомобиль, тот дольше не стареет. Прошу!

Жена генсека жестом попросила мистера Батлера наклониться к ней ухом:

– У него с пятнадцати лет в пассиве ни единой царапинки, уж не говоря о расколотых бамперах или разбитых фонарях.

Анант Батлер открыл даме дверь на задние сиденья и закрыл после того, как она там разместилась. Сам сел спереди, рядом с водителем. Тут же спросил:

– На двигателе внутреннего сгорания никогда не ездили?

– Знаете, нет. Не довелось. А вы?

– У одного из моих прадедов был отличный экземпляр, тоже немецкий, с которым он не расставался до последнего. Я и вождению на том раритете учился в юности. Случилось так, что и на первое в жизни свидание с девчонкой на нём поехал. Девчонка моей экзотичности тогда не поняла.

– Ну, если бы тот парень, что ухаживал за мной, – прозвучало с задних сидений, при этом жена проделала мужу лёгкий, приятный ногтевой массаж затылка, – приехал ко мне на бензиновой машине, я бы тоже сто раз подумала.

– Женщины, – только одно слово произнёс генеральный секретарь, встретившись взглядом с мистером Батлером, и оба пожали плечами.

Машина с применением заднего хода освободилась от стояночной тоски. Вывернула колёса по направлению к выезду. Резво пробежалась вдоль свободных мест и притормозила у автоматического шлагбаума, который не успел так же резво среагировать. Миновав поворот после выезда со стоянки, нырнула в тоннель, где освещение сразу переключилось в полный режим.

– Вы где с дочерью договорились встретиться? – спросил высокопоставленный водитель.

– Мы с ней первый раз в UN-Сити. Ориентиров в голове нет. Как получится, – ответил учёный.

– Тогда предлагаю ей сейчас сообщить: пусть идёт к мемориалу Нила Армстронга. Не найти его невозможно.

У подножия стоэтажной пирамиды выскочили из недр земных, доехали до первого кольца, повернули на юг, влились в общий поток, который совсем скоро донесёт их до рукава развязки с юго-восточной радиальной улицей.

Копия полушария Луны, чуть ли не в половину футбольного поля, массивно выдавалась из земли. Такое впечатление, что вторая половина тоже есть и она вкопана. По сути дела, огромный макет (с подробным рельефом и нанесёнными названиями) первого астрономического объекта, где ступила нога посланника земной цивилизации. На самом верху, на макушке, стоит трёхметровый бронзовый астронавт в скафандре. Конечно же, его не узнать, но и так понятно, что это Нил Армстронг в момент того самого «маленького шага». Левой ногой он «уже» стоит на Луне, правая «пока ещё» на тарелке опоры подразумевающегося лунного модуля; рукой держится за лестницу, которая вместе с опорой уходит вверх ещё на полтора метра, и там конструкция многозначительно обрывается на фоне неба. В вечернее время монумент серебрится в подсветке.

Со стороны третьего кольца к мемориальному комплексу подъехал белый с полинезийскими мотивами автомобиль. Нырнул опять под землю. Через несколько минут, ближе к центральному входу на аллею, что соединяла собой мемориал и ту самую лужайку, где запланировано мероприятие по случаю сегодняшнего запуска, по эскалатору на поверхность выехал Анант Батлер. Встав поблизости, стал озираться по сторонам и заодно разглядывать монумент. Ещё через минуту выехали генеральный секретарь с женой.

– Пойдёмте вон к той скамейке. Она немного в стороне, и вашей дочери будет легче нас увидеть, – предложила женская треть компании.

– Согласен.

– Вы правы, пойдёмте, – ответили мужские две трети.

Бывает, логика совпадает с интуицией.

Народ гулял возле мемориала в количестве больше обычного, ввиду юбилейных празднеств, и Анант Батлер смог близко прочувствовать, что значит популярность. Не на себе, а побыть с ней рядом. Люди оглядывались на главу ООН, улыбались, здоровались, кивали головой. Первая леди тоже не испытывала недостатка во внимании. Но всё чинно и благопристойно, никто не подбегал ради фото, никто не домогался с вопросами и разговорами, и не было тех, кто не знал бы, что автограф можно взять у популярного писателя или знаменитого спортсмена, но никак не у должностного лица высочайшего ранга, которому часто приходится ставить свою подпись на серьёзных документах. Анант Батлер, находясь рядом с известными личностями, во взглядах, обращённых на себя читал лишь: «Кто это?»

Подошли к скамейке. Здесь действительно было более уединённо. Сели. Дама в середине.

– Красивый вид! – восхитился общим обзором Анант Батлер.

– Стараемся, – последовало прозаичное примечание.

– Как здесь хорошо сегодня, – а это прозвучало с присущей долей романтики.

С минуту они сидели, просто любуясь осенью, вечером, парком, людьми и всем остальным, что глаза видят. В пейзаже начисто отсутствовало что-либо, чем нельзя было бы любоваться.

– Мистер Батлер, я уж, извините, не буду терять время своего пребывания рядом со столь авторитетным экспертом, – генеральному секретарю, как самому официальному лицу в компании, меньше других потребовалось времени на любование. – Возвращаясь к теории двух эволюций: стихийной и направленной. Что Дарвин бы сегодня на это сказал?

– Смотря какой Дарвин.

– Чарлз.

– Понятно, что Чарлз. Я к тому, что тот Дарвин, когда в самом разгаре шла работа над главным его трудом, и Дарвин на закате лет, пожалуй, ответили бы по-разному. А ещё лучше было бы пообщаться с тем Дарвиным, прошу прощения, который дожил бы до наших дней. Всё-таки в то далёкое время он очень многого знать просто не мог. Были совсем другие предметы дискуссий… теории, оппоненты. Он тогда свой взрыв устроил в обществе. Долгие века превалировали объяснения про Адама и Еву, а тут нате, выскочила теория с обезьянами.

Генеральный секретарь улыбнулся. Стало понятно, что он дополнительно что-то смешное вспомнил, и он не стал с этим томить собеседников.

– Как-то раз, давно, ещё в молодости, подумалось нечто, можно сказать, непристойное. Если ту обезьяну-маму и того… э-э… эрративом выражаясь, обезьяна-папу, от которых пошло мутировать человекообразие, назвать Евой и Адамом, то Папе Римскому с Дарвиным гипотетически стало бы не о чем спорить.

– Истина в спорах довольно-таки часто оказывается посередине, – засмеявшись, поддержал Анант Батлер.

– Не обезьян, а обезьяноподобных. Как недавно было отмечено, – жена поправила своего мужа.

– Пардон, опять не так выразился.

– И я, позвольте, немножко поправлю, – присоединился уточнять Анант Батлер. – О начале человекообразия не совсем правильно высказались, потому как невозможно определить во времени черту между поколениями. Разделить так, что вот, мол, этот детёныш уже человекообразен, а у его родителей такие признаки отсутствуют. Различия с ближайшим потомством не могут быть кардинальными. А из этого получается, что Адамами и Евами можно называть по пятнадцать колен сородичей – и вперёд, и в прошлое.

– Вон там я вижу, мистер Батлер, девушка идёт с собакой. Ваши? – жена генерального секретаря показала открытой ладонью на край аллеи.

Учёный прищурился.

– Да, мои, – подтвердил он. Встал со скамейки, замахал руками. Убедившись, что его увидели, добавил не оборачиваясь: – На церемонии запуска, тоже в числе участников дискуссии, будет присутствовать мой большой друг, профессор Клим Краузе. Вот вопросы эволюции это к нему. Он у нас на проекте реинкарнированный Дарвин.

Посвистел не в полную силу и довольно своеобразно.

Видно было, как собака застыла от неожиданности, будто вкопанная. От той неожиданности, что предвещала несказанную радость. Этот свист она узнает из миллионов. Уши из полного виса приподнялись насколько смогли в силу специфики породы. Взгляд сфокусировался на знакомой фигуре. После того как «объект» был опознан, остолбенение прекратилось, оставалось одно – разрешение на старт.

Хозяйка отсоединила поводок и дала отмашку.

Кто не видел, как преисполненная любви, соскучившаяся собака бежит к тебе прямым курсом, тот многое в жизни недополучил. В замедленном режиме такое посмотреть – умиление до слёз.

Но режим был реальный, и пожилой учёный одной ногой сделал упор назад, а тело подал вперёд. Мало ли что, когда сорокакилограммовая масса любви быстро к тебе приближается.

Та радость, которую выдавал на-гора подбежавший лабрадор, не поддаётся описаниям. В незнакомом месте, где сотни неизвестных запахов, встретить ещё одну дорогую и любимую живую душу! Для собаки это безмерный восторг.

По окончании всех обнимашек и лобзаний, пришла пора обнюхивать незнакомцев.

– Ну, молодец, молодец! – генеральный секретарь похлопывал и чесал бок лабрадора.

– Это «она», – подсказал учёный.

– Хорошая, хорошая.

– Сейчас бы пару тех блинчиков, – подосадовала жена генсека, гладя собаку по голове. – Как службу безопасности прошли по прибытии? Без проблем?

– Да, с первого раза. У неё незапятнанная репутация.

– Лабрадорам можно. Я даже где-то что-то слышал об отсутствии у них, чуть ли не напрочь, гена агрессии, – отметил генеральный секретарь.

– Добрый вечер, – подошла дочь Ананта Батлера, и учёный тут же её представил. Обратные представления опять не понадобились.

– Ну что ж, ненадолго расходимся, мистер Батлер, – генеральный секретарь встал со скамейки, посмотрел на часы на левой руке, которые часами только назывались – кроме как показывать время, они имели не до конца изведанную уйму возможностей. – Считаю, необычайно познавательная в итоге состоялась беседа.

– Взаимно рад. Приятно удивлён вашей совместной любознательностью, – учёный повторил для первой леди почтительный реверанс со шляпой и обратился к генеральному секретарю, вытянув руку для рукопожатия: – Признаюсь, даже не знаю, кто из нас больше говорил и кто для себя больше чего-то нового почерпнул. Приятно видеть в руководителе такого ранга человека компетентного во многих вопросах, выделяющегося своим глубокомыслием и… не побоюсь сказать, обладающего поразительной фантазией.

– Это вы про осеменителя планет? – жена с улыбкой на лице подала руку мужу, и тот помог ей встать.

– Спасибо за визит, – поблагодарил генеральный секретарь, пожимая руку учёного. – Напоследок ещё пару слов по той гипотезе «чемоданов и торпед». Ведь в научных кругах обсуждалась тема, что на Земле, где-то на дне моря-океана, уйдя глубоко в грунт, может лежать что-нибудь оттуда?

– Имеются даже энтузиасты-искатели, – ответил Анант Батлер.

– А представьте, найдут! Что начнётся?! Какова значимость находки! По логике вещей, материал корпуса тоже ведь должен быть почти нетленным?

– Нетленность на пятьсот миллионов лет? Это вряд ли. Если изготовителям она была нужна лишь на время полёта. Очевидно, улики все разложились, – подытожил учёный.

– Жаль. Но это я так. Сам понимаю, что не долежать. Да ещё рельеф менялся, материки двигались.

Генеральный секретарь и Анант Батлер отпустили рукопожатие, сделали каждый по шагу назад.

– Мы с женой пойдём длинной лесной дорожкой прогуляемся. Уменьшим количество внимания. Вам же рекомендуем главной аллеей пройтись, раз вы здесь никогда не были. До скорой встречи.

– До встречи, – учёный и его дочь улыбаясь, кивнули головами. Собака просто посмотрела грустным взглядом, склонив голову набок.

Компания разделилась, разными путями двинулись ближе к церемониальной лужайке.

Жена взяла мужа под руку. Углубились в гущу раскидистых деревьев по узкой мощёной дорожке. Кроме них здесь никого больше не было.

– Хороший дядечка, – сказала жена.

– Плохих людей на Земле с каждым веком всё меньше.

– Хочешь сказать, чем разумнее цивилизация, тем и люди в ней лучше?

– Безусловно. Всегда склонялся к такому выводу.

– То есть если всё-таки кто-то к нам прилетит, то это будут хорошие, добрые инопланетяне.

– Добрые-предобрые, рукастые-прерукастые.

Тут муж снова решил войти в роль мифического шаробраза. Скосолапил ноги, ссутулился, чуть присел и попытался обхватить жену. Та увернулась, отскочила. Спряталась, было, за фонарь, но он оказался слишком тонким и неспособным защищать даже самые стройные женские фигуры. Перепрыгнула через небольшую цветочную клумбу и забежала за дерево.

– Ай! Лёвик, хватит! – смеялась она.

– Мадам, я хочу с вами познакомиться, – ужасным акцентом коверкая слова, Лёвик вразвалку двинулся к дереву.

– Мы с безобразными не знакомимся! – жена выглядывала то с одной стороны дерева, то с другой.

– Тогда с роботами, – и инопланетный пришелец перетрансформировался, походка стала механической.

– Роботы не умеют знакомиться с девушками.

– Во мне заложена программа галантности.

Далее жена не смогла сопротивляться, её окончательно пробило на смех.

– Вот такие сложности контактов, – заключил муж, зайдя за дерево и перестав дурачиться.

Жена, просмеявшись, дала мужу себя обнять и поцеловать.

– Люблю тебя, мой Лёвик.

– И я тебя люблю, Рыся моя.