Мишель Платини. Голый футбол. Часть I. Добро пожаловать в Платиниленд (М. Ф. Платини, 2016)

Глава I. Предисловие к беседе. Футбол для «чайников»

Ж.Э.: «Если вернуться к моим первым воспоминаниям, сколько себя помню, я ощущал это удовольствие от игры в футбол. Мой старший брат был центральным нападающим и к тому же капитаном и поэтому носил мяч команды. Как же он был прекрасен, отправляясь на стадион с этим маленьким чемоданчиком, внутри которого лежал восхитительный круглый мяч, и как я был счастлив, когда он вот так уходил навстречу триумфу. И для меня практически не имело значения то, что он был центральным нападающим последней команды клуба, который входил в последнюю серию реймсского чемпионата. Чемпионов не выбирают, и брат был для меня чемпионом в мои пять лет». Мне кажется, эти прекрасные слова Альбера Баттё, рассказывающего, как маленький мальчик отправляется в путешествие в страну футбола, тронут вас до глубины души.

М.П.: Да, они меня глубоко трогают. Я узнаю себя в этом маленьком мальчике, провожающем брата на футбол и преисполненном счастья. Гордости. Надежды на «триумф». И одновременно немного страха, как бы с ним чего не случилось – травмы или, еще хуже, поражения. Только я так провожал отца. Думаю, многие всю жизнь помнят это ощущение надежды и страха, испытанное в детстве. И помнят картинку: воскресенье, отец отправляется «сражаться» на футбольном поле.

– Однако, если переменить роли, вы также были маленьким мальчиком, которого, в свою очередь, родители провожали на футбол, хотя и не с «маленьким чемоданчиком», потому что времена изменились, а с «восхитительным круглым мячом» для игры в любимую мужскую игру. А потом – юношей, который воспарит над футбольным полем. И спустя еще какое-то время – тренером сборной, организатором Кубка мира, функционером, который поднимется в недосягаемые выси. Мишель Платини, путешествие в самое сердце футбола продолжительностью полвека.

– До этого родители наблюдали, как я слоняюсь между столиками в «Кафе де спортиф», которое они держали в Жёфе. И вот там, среди столиков кафе, я открыл свое футбольное призвание. Мяч, апельсин, клубок ниток, любой более или менее круглый предмет, попадавший мне под руку, шел в ход: моим любимым занятием было пытаться жонглировать. С точки зрения производимого мною шума и спокойствия клиентов я все же был менее восхитителен, чем «восхитительный круглый мяч». Мне было три года. И путешествие только начиналось.

– Если предположить, что в преддверии нескольких бесед профессиональный, слегка забывчивый интервьюер встречается с вами после 50-летнего путешествия в страну футбола, что бы вы рассказали ему в первую очередь, если бы ему ничего не было известно о долгой истории этого спорта и о вашей?

– Я бы рассказал ему о «футбольном счастье», о котором говорит Альбер Баттё. А если бы это был мало знающий человек, я бы подарил ему свой путевой дневник. Который мог бы называться «Футбол без труда». Или же, сейчас это модно и не так вызывающе, как может показаться: футбол для «чайников».

– А почему бы нет? Я согласен, для разогрева можно начать с чего-нибудь в этом роде, «Футбол для «чайников». Итак, футбол: фамилия, имя, дата и место рождения, адрес, профессия, отличительные признаки, преступления или правонарушения в общественных местах, криминальное досье и т. д., но прежде всего: сколько играющих?

– Пять континентов, 209 ассоциаций, 270 миллионов спорт-сменов, миллиард болельщиков, припадающих к его стопам. И тысячи спонсоров у него на службе. Огромное количество людей!

– Чтобы описать масштаб этого явления, Жюль Риме говорил, перефразируя Карла V: «Футбол – это империя, над которой никогда не заходит солнце».

– Ну, если империя, и коли Жюль Риме так говорил… я не буду хвастаться тем, что знаю ее досконально. На кого я был бы похож? На социолога или историка, каковыми не являюсь. И раз уж вы так часто употребляли это слово, я предпочитаю быть «путешественником». Вернее, скажу на свой манер, «исследователем».

– Вам тут же даруется звание «главного исследователя», и какое же место приходит вам на ум в качестве отправной точки вашего исследования?

– «Кафе де спортиф» в Жёфе. Или, если позднее, ворота нашего гаража. Или площадь с каштанами. Или улица, на которой находилась моя школа. Или наш зеленый автомобиль под номером 404, возивший всю семью по воскресеньям.

– Зеленый автомобиль под номером 404, отвозивший всю семью по воскресеньям.

– Папа, мама, иногда моя сестра: вся семья набивалась в машину, навстречу «подвигам» моего отца, игрока и тренера футбольной ассоциации Жёфа. «Кафе де спортиф», ворота гаража, площадь с каштанами, школьная улица, зеленый автомобиль номер 404… Действительно, немало моментов и мест.

– Предыстория вашей истории.

– Скажем, моя античность.

– Я не знал вашей античности, да, впрочем, и ваших средних веков, но, думаю, мне известна ваша революция – вернее, то, что вы мне о ней рассказали – однажды в январе 1979 г., когда мы пересекали поле монументального стадиона «Халиско» в Гвадалахаре во время мексиканского турне. И что мы в тот момент искали? Разумеется, то место, где в 1970 г. в матче Англия – Бразилия Пеле сделал свой знаменитый удар головой, «взятый» Гордоном Бэнксом.

– «Халиско» в Гвадалахаре в 1970 г. – это было паломничество к месту футбольного чуда. Пеле изумительно играл головой, Бэнкс изумительно отразил удар, весь тот чемпионат мира был изумительным. «Мой» футбол в какой-то степени начался с Пеле и Бразилии моих 15 лет. Под «моим» футболом я подра-зумеваю свое желание посвятить жизнь футболу. Возможность подобной жизни. Впрочем, идеи подобного рода всегда крутятся в голове у подростка, у которого не ладится учеба. Он плохо учится в школе и думает о чем-то ином. Но возможно, он плохо учится именно в силу того, что его ум занят другим. Сами видите… Наверняка я сказал вам что-нибудь в этом духе.

– Именно. Что-то подобное. Как показали годы, «Халиско» в Гвадалахаре стало отличным местом встречи пятнадцатилетнего подростка с большим футболом. Но в тот день вы сказали мне еще кое-что. Цитирую по памяти: «Наконец, для меня тоже свершилось чудо. И даже двойное чудо. После 1970 г. моя страсть не только очень быстро стала моей жизнью. Вдобавок к этому оказывается, что мне еще и платят за то, что я живу этой страстью». Страсть, за которую получаешь вознаграждение, – как ни крути, это называется профессией.

– Долгое время я отказывался в это верить. Получать зарплату за игру в футбол – такое существует! В какой-то момент футбол представлялся мне неоплачиваемым увлечением. Я даже был бы готов сам платить за то, чтобы играть.

– В какой-то степени так происходит со всеми революционерами: их мысли чисты, а намерения бескорыстны.

– В моем случае они таковыми и остались, хотя при этом я вполне осознавал сложившиеся обстоятельства и обстановку. А также возможные опасности.

– Теперь, после разговора о вашей античности и ваших революциях, а также о средних веках, возрождении, обращении в новую веру и других метаморфозах, о которых мы еще будем подробно говорить, мне бы хотелось, чтобы сейчас вы попытались определить, где и когда, по вашему мнению, возник футбол, если говорить не о Мексике и о гораздо более раннем времени, нежели 1970 г.

– Полагаю, даже человеку с высшим образованием было бы непросто ответить на такой вопрос. Но раз уж вы спрашиваете, откуда бы я начал свое исследование, это несложно. Тогда это не было бы ни «Кафе де спортиф» в Жёфе, ни «Халиско» в Гвадалахаре. Я бы начал в археологическом музее Афин, у погребальной стелы. На ней изображены человек, который ловит мяч на бедро, и смотрящий на него ребенок. А вы знаете, как контроль важен для меня, чтобы не сказать первостепенен. Вот оттуда я бы и начал.

– Значит, игрок, «контролирующий» мяч, но что в нем такого особенного, что вас привлек его жест?

– Все и ничего. Вернее, почти ничего, если он удерживает мяч для себя, контролирует его для собственного удовольствия или из личного интереса. Все, если, как мы вправе предположить, он захочет передать мяч ребенку и тем самым выказать самое поразительное намерение, какое можно предположить: контролировать мяч, чтобы потом сделать пас. Контроль, пас. IV век до н. э.: возможно, это первая иллюстрация двойного «футбольного» жеста. Остается только многократно повторить его, чтобы родилась игра в футбол.

– Я вижу, вы с самого начала сказали именно «игра в футбол», а не просто «футбол» и тем более «foot».

– «Игра в футбол»: этим все сказано. Невозможно лучше описать ситуацию. На французском это звучит именно так – игра в мяч ногой. Я настаиваю на слове «игра». Вопреки тому, что о нем иногда думают, это главное слово, за которым другие слова вытягиваются по стойке смирно. «Игра в футбол»: на письме это выражение передает всю суть. Жаль, что это звучит так длинно в устной речи, где я чаще предпочитаю говорить о «мяче».

– «Мяч» – это очень неопределенно. Мячи бывают такие разные и очень часто используются и в спорте, и в играх.

– Да, но за футболом закреплено что-то вроде «превосходства» в обладании мячом. Золотой мяч, этим все сказано. Сомнений быть не может. Произнесите слово «мяч», и футбол уже тут как тут.

– Во всяком случае, вы не гонитесь за словом «футбол».

– Я бы скорее старался уйти от него. Футбол слишком велик, чтобы вот так принижать свое достоинство при каждом случае, нет уж, спасибо. Слишком коротко. И пренебрежительно.

– Короче говоря, в повседневном использовании вы предпочитаете «мяч», для важных событий приберегаете «игру в футбол», а когда говорите «футбол»? И главное, в каких случаях употребляете это слово?

– Прощайте, иллюзии «Халиско»: это самое общее понятие, включающее игру, зрелище, бизнес, футбольную индустрию и т. д. Все вместе. Удобство языка и одновременно нечто вроде узурпации личности, надо признать. Но как быть иначе?

– Будьте осторожны! Язык небрежен, и место этого слова вполне могут занять другие. Едва выйдя из колыбели и набрав силу, футбол словно предпочел забыть о своем первоначальном определении и обзавестись различными названиями. Игра в футбол, футбол, foot, мяч: он сам не всегда понимает, как называется и откуда взялся. Сначала это игра и спорт, который с приобретением профессионализма превращается в профессию, становится зрелищем благодаря телевизору, индустрией и рынком – правилу Босмана и коммерциализации игроков. Игра перестает быть просто игрой. В какой-то степени это удел любой «культурной» или приравненной к таковой деятельности: выйти за свои изначальные рамки и превратиться в торговлю. Но футбол за последние 20 лет превзошел все ожидания и ушел очень далеко.

– Возможно, вы помните один пассаж из моей речи во время предвыборной кампании на пост президента УЕФА в январе 2007 г.: «Футбол – это в первую очередь игра, а уже во вторую – товар. Спорт, а уже затем – рынок. Зрелище и только потом – бизнес».

– Я слушал вашу речь в компании нескольких «старичков», и ваши слова были как бальзам на душу. Совершенно необходимо правильно расставить приоритеты. Но тому, кто взялся бы за это, можно лишь пожелать удачи!

– Не пренебрегая вызванным ею резонансом, – напротив, – все вышло из игры и все должно вернуться к ней, вот что это значило. И надо отдавать себе отчет в том, что это было началом длинной битвы убеждений и убежденности, которая продолжается.

– Из-за того, что игра стала товаром, спорт превратился в рынок, зрелище – в бизнес, футболу словно ударило в голову опьянение. Он перестал проходить в дверь. Он то признавал, то не признавал, что его природа изменилась, в зависимости от того, устраивало это его или нет.

– Футболу хотелось убить двух зайцев. Он думал, его «специ-фика» всегда будет ограждать его. И этого будет достаточно! Он допустил принятие правила Босмана, и это его большой просчет. С какой-то точки зрения это совершенно исказило его сущность. В первый раз, когда один из английских клубов выставил на поле одиннадцать игроков, среди которых не было ни одного англичанина, каким же это было шоком! Во что превратился футбол? Во всяком случае, не вечная Англия. Футбол заслуживает большего, нежели прописанное ему лечение, но он не может существовать вне мира и его основных законов, это очевидно.

– И вы думаете, что футбол может существовать в такой показухе, шумихе, денежной лихорадке и почти непристойности! Достигших такой степени, что все больше людей, так или иначе столкнувшихся с футбольным действом – за исключением того лета в Бразилии, – стремятся перейти на другую сторону улицы.

– Что касается этого внезапного презрения, хотелось бы отнести его на счет черных дней Франции и всяких скандалистов. Но в других странах, поверьте, на футбол смотрят отнюдь не так косо. Даже если он не всегда предстает Агнцем Божием.

– Хотя его и трудно назвать пай-мальчиком, по крайней мере в прошлом футбол высокого уровня олицетворял города и нации, а теперь зачастую он представляет товар и многонациональные корпорации. Хорошо еще, что поражение носит символический характер, а формально он остается нетронутым.

– Ничто не указывает на то, что за этим не последует новое нарушение. Но его можно обнаружить и обговорить только в том случае, если вдруг футбол проявит стойкость. И, добавлю, некоторое единство. В остальном согласен. Будем защищать футбол! Ведь понятно, что человечество никогда не вернется к парусному флоту и не обретет вновь первоначальную невинность. Да и было ли оно когда-либо невинным? Через 10 лет после своего возникновения, 23 октября 1863 г., в залах «Вольных каменщиков» в Лондоне Англия обязала футбол быть профессиональным. И даже одной этой темы нам бы хватило на целую серию разговоров.

– Чтобы покончить с предисловием и недугами футбола, я заглянул в первое издание словаря Ларусс – посмотреть, какое определение дается обсуждаемой нами игре, уже известной как «футбол». И как вы думаете, что это было за определение, пусть и очень расплывчатое, учитывая, что оно датируется 1905 г., то есть всего спустя год после появления французской сборной и создания ФИФА?

– Боже мой! Тогда еще мой дедушка не приехал во Францию. Значит, определение «футбола» в первом издании Ларусса… Дайте я угадаю. Да никакого определения. «Футбол» – значение неизвестно.

– И тем не менее… одна строчка, всего одна строчка, и все же. Страница 355, между словами «fonts» («купель» – большой сосуд, в который наливают воду во время крещения) и «for» («суд» – орган правосудия) «Футбол» (foid-bâl), сущ., м.р.: вид игры в мяч».

– С точки зрения фонетики получается довольно любопытно. Надо сказать, они не сильно себя утруждали: «вид игры в мяч». Это очень расплывчатое определение, даже несколько презрительное. Правда, соседство хорошее: «крещение», «правосудие». Но тут и не пахнет покорением мира.

– С этого времени футбол понемногу заставляет говорить о себе, но главным образом под другими названиями – «футбольное регби» и «футбольная ассоциация»: подходила к концу борьба не только за самое лучшее определение футбола, но и за лучшие правила. Со временем «футбольная ассоциация» победила под видом «ассоциации», затем сокращенной до «assoce», – слова, совершенно бессмысленного для большинства смертных.

– И, если задуматься, немногим больше для редакторов словаря…

– Уже тогда одержимых манией сокращений, но никто особенно не старался выбрать наиболее подходящее. Правильно ли было посылать к черту англичан, которые, преисполнившись высокомерия отцов-основателей, стали уже утомлять всех остальных? Впрочем, в некоторых странах слово «футбол» было «в отместку» переведено на местные языки. Но только Франция зашла так далеко со своим ни на что не похожим «assoce», причем не понятно, объяснялось ли это желанием эмансипироваться или чрезмерным усердием. Так что нам понадобилось около 20 лет, чтобы прийти в себя и вернуться к слову «футбол».

– Потому что в глаза бросалось очевидное. За исключением гандбола – не английского происхождения – среди видов спорта, связанных с мячом, футбол – единственный, в названии которого заложено все необходимое. «Регби» обозначает место, «баскет» – цель, которой нужно достичь, «теннис» указывает на фазу игры, «волейбол» – на действие (фр. volleyer – удалять с лета. – Прим. пер.), «бейсбол» указывает на совокупность уязвимых мест. А тут с определением «ножной мяч» мы как раз описываем суть футбола. И вот это совершенно исключительная вещь. Чтобы слово содержало такое точное описание.

– Теперь, когда объект нашего обсуждения представлен более или менее по форме, скажите, в чем заключается игра под названием футбол?

– Первое: оттеснить. Второе: забить. Оттеснить. Забить. Оттеснить. Забить. Вот в чем. Поэтому, когда в 1987 г. я больше не смог забивать, то отправился домой. Я перестал попадать в цель. Значит, утратил цель.

– Это был конец пути.

– В некотором роде да.

– Вы стали бродягой. У вас не было ни цели, ни крепости, которую нужно было взять штурмом.

– Пожалуйста, давайте задержимся на этом образе крепости. Например, у вас есть крепость, замечательная крепость, в которую ведет подъемный мост. Он ведь всегда очень узок. Какова цель игры? Пересечь подъемный мост, пока он не поднялся или пока его защитники не сбросили на вас камни или не вылили кипящее масло. Пересечь этот подъемный мост в футболе гораздо сложнее, нежели пересечь довольно широкую границу зачетной зоны в регби.

– Какой удивительный ответ, прямо подножка – я не случайно употребил это слово.

– Почему же?

– После ответа в духе «оттеснил, забил, оттеснил, забил» переход к метафоре в виде крепости. Я не ожидал такого. Я скорее думал, что для ответа на поставленный вопрос вы поспешите сослаться на основную особенность футбола: ведение или контроль мяча ногой, – из которого проистекает столько всего, чтобы не сказать все остальное, как со стелой IV века до н. э. в археологическом музее Афин.

– Но именно с этого начинается осада крепости: мяч у ноги.

– Давайте поговорим о мяче у ноги, игре ногой или, еще лучше, игре с ногой. Иными словами, поговорим о футболе, в соответствии с названием этой книги.

– Использование ноги: вот что определяет футбол в первую очередь, хотя точно так же можно использовать и все остальные части тела, за исключением рук. И у меня такое чувство, что их использование приобретает все большую популярность. Конечно, главным образом речь идет об игре головой во время перехвата, паса или обработке мяча, но можно еще сделать удар грудью, хотя это происходит реже. Но если вновь вернуться к тому времени, когда регби и футбол боролись за самоопределение, тогда футбол, конечно, является спортом, который запрещает использовать руки в пользу игры ногой.

– Еще один повод сказать о его совершенной оригинальности и всемирной популярности. Это самая что ни на есть «подвижная» игра, порожденная самыми отдаленными или самыми близкими импульсами, которые катапультирование или легкое касание мяча ногой способны ей предложить, в отличие от других игр. Широкий диапазон силы, с которой может быть нанесен удар, и различных углов совершенно поразителен. Именно он обеспечивает футболу свободу и импровизацию.

– Из этого следует, что это единственная игра, в которой силовое превосходство ничего не гарантирует игроку. Ни титул, ни победу в матче, ни даже ход событий в ближайшую четверть часа. Не говоря уже о завтрашнем дне.

– Единственная игра, в которой игроков могут поджидать любые превратности судьбы.

– Как 8 июля 1982 г. они в изобилии поджидали французскую команду, которую мне выпала честь выводить на стадион «Рамон Санчес Писхуан» в Севилье.

– Разумеется, невозможно было бы не погрешить против футбольной «истины», определив события в Севилье исключительно одними превратностями футбольной фортуны: неудача, судейство, несправедливость и т. д. Севилья бы ничего не стоила, если свести ее к роковой неизбежности. Потому что Севилья – это драма и это урок. Впрочем, не только французский футбол, но и весь национальный спорт запомнит Севилью, чтобы впредь избежать подобного. Возникнет своего рода учение и неприятие Севильи. Очарование и священный ужас перед Севильей. Больше ничего подобного. За нами победа и титулы! Медали наши.

– Севилья всегда будет ключевым моментом моей жизни игрока. Севилья, впрочем, выходит далеко за рамки футбольной жизни. Севилья – целая гамма человеческих чувств. От надежды к отчаянию, целая жизнь за один матч. И, возможно, еще судьба двух стран, не закончивших сводить некоторые счеты. Сейчас вы скажете мне: тот, кто считает футбол спортом отчасти азартным и зависящим от случайностей, ничего в нем не понимает. Или по крайней мере, считает таким, в котором против его воли ничего не поделаешь. И вы не ошибетесь. Футбольную правду сложнее уловить, чем во многих других видах спорта. Он не всегда предполагает одну и ту же логику или неизменные величины. От этого он в не меньшей степени обладает своего рода внутренней логикой, хотя и менее заметной, менее очевидной.

– Севилья – это великолепный прорыв Франции, которая, после счета 3:1 была немного ослеплена собой, как думают многие (в полуфинале чемпионата мира 1982 г. в Севилье Франция сыграла со сборной ФРГ вничью в основное и дополнительное время (3:3) и проиграла в серии пенальти 4:5. – Прим. ред.). Но ведь в Севилье речь шла не только о голосе футбола, но и о возвращении ремесла?

– Нельзя поздравлять Францию с тем, что у нее был отличный разбег, и тут же ставить в вину, что она поддалась его движению. Без этого разбега она бы никогда не вела 3:1, и никто бы не сожалел о том, что произошло в Севилье. Я каждое утро радуюсь тому, что пережил Севилью. Но в той же степени мной владеет сожаление, и оно в меньшей степени заключается в сохранении соотношения 3:1, нежели в нагромождении «негативных» мелочей. Небольшой комплекс перед матчем, который приводит к непростому началу; решение оставить на скамье запасных двух полузащитников (Жирар и Ларьо), тогда как они бы нам так пригодились, и вывести Женгини и Баттистона; отсутствие предварительного порядка игроков в серии пенальти; во время этих пенальти неожиданное желание четвертого нападающего (Дидье Сикс) бить пятым вместо меня, в чем я ему отказал; невозможность с моей стороны заставить Лопеса и Жанвьона лучше «закрыть» Румменигге и Хрубеша, хотя оба отыграли прекрасный матч…

– В Севилье именно мелочи привели к роковому исходу.

– И они в том числе.

– И, вернемся к нашему сюжету, в определенной логике.

– В футболе есть своего рода «скрытая» логика. В противном случае это была бы русская рулетка.

– В футболе в выигрыше может оказаться не самый сильный, а самый слабый, причем чаще, чем это бывает обычно, и чаще, чем в других видах спорта.

– А что работает в отношении команд, работает и для отдельных игроков. Футбол – это спорт, в котором любой, независимо от состояния и конституции, может рассчитывать выделиться. На любой позиции. Ни один другой вид спорта не предоставляет таких возможностей. Мне лично кое-что об этом известно. Посмотрите на меня: рост 1,79 м. Это был рост моих пятнадцати лет. Но в этом отношении я долго отставал от других детей. Меня называли «толстяк», или «карлик», или «ratz».

– Ratz?

– На лотарингском диалекте «коротышка». Однако среди юниоров я всегда играл в группе самых старших. И невысокий рост открыл мне широкие возможности для ухода от проблем или дриблинга. Футбол – это игра с равными условиями, в которой любому может повезти. И по этой причине наиболее «успокаивающая».

– Этот самый шанс, который дает нам отказ от возможностей рук в пользу ног, является не чем иным, как переходом от силы к гибкости, от надежности к ненадежности, от уверенности к неуверенности.

– Именно в этом отказе заключается богатство футбола, которым он щедро готов поделиться с любым. От самого низкорослого до самого высокого. Пеле, Марадона, Месси: все они достигают едва ли 1,7 м и едва тянут на 70 кг – кроме Марадоны, возможно. И совершенно очевидно, что нет необходимости снова говорить о «коротышке».

– Что касается всех самых низкорослых коротышек на свете, их шанс – и шанс футбола тоже – в простоте последнего.

– Несколько игроков, мяч, видимость цели: в футбол можно начать играть в любой момент и в любом месте. В сущности, нет ничего более простого.

– Что касается простоты, вы, конечно, знаете, что Раймон Копа, завершив свою карьеру, стал торговым представителем, сначала марки, носившей его имя. Это требовало проводить за рулем бесчисленные километры. И когда Раймон с дороги замечал группу человек, способных составить партию в «дикий» или же «цивилизованный» футбол, он останавливался и открывал багажник, в котором всегда было все необходимое. Он надевал форму и уговаривал их сыграть партийку. Он, великий Копа. Но хотелось бы отметить, что лучшим известным мне примером простоты является даже не Раймон Копа, а один из его друзей: Ференц Пушкаш.

– А что такого делал Ференц Пушкаш, чего бы не делал Раймон Копа?

– Я видел собственными глазами, как однажды в мае 1981 г. в пригороде Парижа Ференц Пушкаш присоединился к тренировке, да что я говорю, к любительской игре команды журналистов, с которыми он познакомился накануне. Он приехал не на своей личной машине, как Раймон Копа. Он приехал на такси. У него ничего не было ни в руках, ни в карманах. Старый плащ коломбо, городской костюм, – короче, ни шиша, если мне будет дозволено так выразиться. Один дал ему майку, другой пару старых ботинок, еще кто-то – облегающие ноги шорты. Но ни одна живая душа так и не одолжила ему гольфы, так что Ференцу пришлось играть в обычных коротких носках. И он принял участие в партии, зауряднейшие шесть на шесть игроков, выбравшихся в среду в Венсенский лес. Он бегал гораздо медленнее, как бегают в пятьдесят пять лет, тем более что он никогда не был очень быстрым игроком. Но конечно же его левая нога еще могла творить маленькие чудеса. И в это будничное утро, омытое дождем и озаренное солнцем, он являл собой иллюстрацию того, о чем мы сейчас говорим: простота футбола. Он просто принял участие в нашей игре. Вступил в нее легко и непринужденно.

– Чужая форма, встреченный по дороге партнер: футбол не требует особых церемоний, чтобы с ходу вступить в игру. Нужно добавить сюда простоту цели: провести мяч в ворота самым коротким путем и получить за это одинаковое количество очков. Всегда одно и то же. Но простота расставила свои ловушки! Равно как под мостовой скрывается пляж, за простотой таится сложность. И теперь уже речь идет о самой «интригующей» игре.

– А как насчет «игры случая»? Вы уже поняли, что она собой представляет?

– Будучи возведен в ранг «исследователя» футбола, я хочу под конец исследовать тезис некоторого количества ученых, изучавших дополнительную причину его успеха. Можно было бы просто сказать, что солнце всегда освещало его путь. Подобно тому, как оно осветило логотип чемпионата мира во Франции 1998 г. Организационный комитет не пришел к единому мнению по поводу этого вопроса. Я давил, давил, давил в пользу этого решения. Книжечка и короткометражный фильм дополнили его. Это один из самых красивых известных мне логотипов большого футбольного турнира. Солнце восходит над чемпионатом мира во Франции, мы можем этим гордиться. Оно помогло передать то, что мы хотели выразить устами футбола.

– Спутник средневековой суль (soule – средневековая игра в мяч, ставшая в значительной степени прототипом футбола. – Прим. пер.) и некоторых других более древних путешественников, солнце замешано во многих историях. Если оно и не находится у истоков всего, что сверкает в мире спорта, со всей очевидностью нельзя отрицать его влияния.

– Если вернуться к притче о Карле V, солнце никогда не отводило свой взор от футбола. Если не наоборот.

– Притча о Карле V позволяет нам обозреть размах явления, не объясняя его толком. Если обратиться к его сути, то можно прийти к мысли, что, завладевая мячом, мы завладеваем солнцем и тем самым всеми мировыми благами. Похитителем солнца – вот кем был бы тогда футбол.

– Даже если я и пал жертвой любви к логотипу, вы не заставите меня утверждать, что футбол – это в некотором роде солнце, спустившееся на землю, и что этим все объясняется. Зато теория, согласно которой между бегом солнца и бегом мяча есть нечто близкое, вызывает во мне живейший отклик. Раз уж нельзя узнать, так же ли она точна, как удар Лионеля Месси или Криштиану Роналду.

– А как теперь проявляется страсть, питаемая вами к этой озаренной солнечным светом игре?

– В любопытстве и констатации. Любопытство: общее направление, приливы и отливы во время игры, комбинации для создания и использования пространства, атмосфера на матчах. Констатация: подвижность игры, неимоверная скорость, с которой команды распределяются по полю, а затем снова группируются.

– Ваши любопытство и протокол почти не оставляют места для индивидуальности.

– Я как раз собирался к этому перейти.

– Раньше это произошло бы само собой.

– Раньше, это было… раньше. Теперь я немного менее внимательно слежу за отдельными игроками, а когда я сам был одним из них, я не упускал ни одного движения или жеста. Точно так же, как позднее я внимательно наблюдал за всем, что и как делали селекционеры. Но уделять меньше внимания – это значит уделять много внимания и даже отдавать приоритет. Не пренебрегая при всем при том ни ходом матча, ни окружением, ни атмосферой, ни организацией, ни службами порядка, ни звуковой аппаратурой и т. д.

– Вот по этому проявлению любопытства к подобным вещам узнаешь президента, которым вы стали, и игрока, которым когда-то были. Вы обращаете меньше внимания на подъемный мост, чтобы охватить взором всю крепость.

– Я столько же, сколько и раньше, смотрю на то, как обводят и забивают, даже если больше, чем раньше, обращаю внимание на армию, движущуюся на крепость или саму крепость.

– А в тот момент, когда нужно… кто важнее – армия или отдельный игрок, второй по-прежнему имеет преимущество перед первой?

– Каждый игрок в отдельности делает игру в чуть большей степени, нежели армия. То есть команда.

– Заключить футбол в рамки одной истории, одного имени, одного типа поведения… Короче говоря, путевые заметки «для чайника» – это уже что-то. Но теперь заключить его в рамки одного определения, одной формулы – вот это вызов! И однако вот и первое, безобидное и банальное, некогда посеянное на страницах «Экип» или «Франс футбол»: «футбол – любимая мужская игра».

– Я одновременно обрадую вас и разочарую. В нем есть все основные слова, которые я так люблю: футбол, игра, мужчины. Вплоть до идеи предпочтения, которая, как кажется, не заставляет футбол теснить все остальные виды спорта. Меня такая формулировка вполне устраивает. Настолько, что мне даже случалось использовать ее. В то же время мне жаль говорить вам, что она вполне являет собой констатацию факта. Так что это не слишком помогает нам продвинуться.

– Не слишком помогает продвинуться, думаю, и знаменитое определение Гари Линекера: «Футбол – это игра, в которую играют двадцать два человека, а побеждают всегда немцы».

– По крайней мере, определение Линекера – это не «футбол, любимая игра людей», а «футбол – любимая игра немцев». Или «футбол – игра, в которой немцы любят бить других». Это последнее заходит дальше и больше похоже на юмор, чем предыдущее. Однако это не помогает нам пролить свет на смысл футбола.

– А вот такое не поможет? Не помещает ли оно нас в атмосферу перманентного путешествия, предпринятого «игрой» в «игру в квадрате», и от пустяка к серьезным вещам: «футбол – самый серьезный пустяк в мире». А знаете ли вы, кто является счастливым автором этого счастливого определения?

– Честно говоря, нет.

– Кристиан Бромбергер, этнолог.

– Подобное определение прямо хочется сформулировать. Благодаря ему все становится на свои места. Но нужно осмотреть еще много уголков и тайников, в которых прячется игра.

– Возможно, объяснение таится в четвертом определении, оно на мгновение вспыхивает как последнее напутствие перед дорогой.

– Хотел бы услышать его.

– Оно появилось в 70-е гг. В результате диалога двух старых разбойников, двух легендарных британских игроков – Джо Мерсера, тренера «Манчестер Сити», и менеджера «Ливерпуля» Билла Шенкли – перед тем как две английские команды собирались вступить в бой за первенство в чемпионате Англии. «Наш сегодняшний матч – это как вопрос жизни или смерти», – говорит старина Джо Биллу, чтобы подчеркнуть важность момента. И старина Билл отвечает: «Это еще серьезнее, Джо».

– Да, я знаю это определение, и более того – его и только его, определение Билла Шенкли.

– Разве оно не подводит нас к шутливому и в то же время серьезному характеру игры в футбол? На сей раз оно звучит из уст непосредственных участников событий, а не от этнолога, вот и еще один «пустяк», не правда ли?

– Я вас удивлю. Я лично не фанат определения Билла Шенкли. И дело не в том, что мне не нравится британский юмор или его подтекст. Но когда я слышу громкие слова, у меня сразу наступает отторжение. Противостояние не на жизнь, а на смерть для двух команд при определенном напряжении это еще возможно. Например, между Францией и Нидерландами в ноябре 1981 г. Но для человека, не принимающего участия в матче, чем бы он ни руководствовался, болея за ту или иную команду, – нет, нет, нет. Я плохо себе представляю, что я бы взял своего внука за руку и сказал ему через несколько лет: «Знаешь, сегодня вечером, если ты вдруг не в курсе, мы движемся к жизни или смерти и увидим, кто из них восторжествует в конце матча». Если уж на то пошло, я предпочитаю движение к «любимой игре людей», а еще точнее, к «самому серьезному пустяку на свете» и в конечном счете к «игре случая».

Глава II. Зачем и как. Великая книга о жизни, игре и признании

– В нашей длинной беседе, растянувшейся на целую книгу о футболе, пришло время прояснить причину или причины, обрисовать контуры и объяснить самый смысл.

– Причина не одна, по меньшей мере две. Первая: постараться исследовать единый стержень моей спортивной жизни. Игрок, тренер сборной, организатор чемпионата мира, вице-президент федерации. Вы упомянули все эти ипостаси. Что же их связывает? И какую роль во всем этом играет футбол?

– Итак, с одной стороны, нить, которая связывает всех этих Платини, притягивающих внимание общественности вот уже сорок лет, а с другой – та нить, которая связывает сложную организацию человека с «простотой» игры.

– Да. Моя спортивная жизнь и просто жизнь: почему она сложилась именно так? В силу какой логики и какой случайности? В одной из частей этой книги я надеюсь найти ответы.

– Всего-навсего?

– Всего-навсего. И никак не меньше, если получится.

– Возможно, вы ожидаете слишком многого от обычного вида спорта?

– Посмотрим. Точно так же, как и в матче, когда бьешь по мячу, никогда не известно, что последует дальше. Но никто не запрещает мечтать или строить великие планы. Я не всегда бегал по футбольному полю как по подиуму. Бывали и неудачные матчи. И даже такие, которые казались «заранее проигранными», но в которых в итоге была одержана победа. Бог знает почему, сейчас, во время нашего разговора, мне вспоминается игра со счетом 5:0 с клубом «Сент-Этьен» на «Фолькспаркштадион» в Гамбурге в 1980 г. Никто не рассчитывал, что мы хорошо выступим. Мы только что проиграли Туру, последнему в рейтинге, на стадионе «Жоффруа Гишар». И тут – великий Гамбург! Это уже само по себе было важно, без всякого футбола. В сущности, что такое футбол? Когда я вспоминаю о гамбургском «Фолькспаркштадионе», это как полный переворот. Жизни. Судьбы.

– Значит, к этой первой причине, глубоко личной, добавляется вторая.

– И совсем другого рода. Размышление, погружение в глубины футбола. Футбол, зачем и как? Истоки, история его становления, повсеместное распространение в последнее время. И затем завоевание мира, его Законы, судейство, соревнования, его «игра и игроки». Одним словом, футбольная легенда.

– Гобелен из Байе.

– Почему гобелен из Байе?

– Потому что на нем выткана другая историческая эпопея, невероятно значимая! Эпопея Вильгельма Завоевателя в Англии в середине XI века, несущая в себе неисчерпаемый источник франко-нормандских нравов и обычаев, среди которых первая версия французской игры «суль», призванная через восемь веков превратиться в первый завершенный вариант английского футбола.

– Если то, что вы мне говорите, верно и Вильгельм действительно является автором первого «поперечного» паса в истории, тогда это будет размышлением на тему «моего» гобелена из Байе.

– В памятках, которые вы набрасывали во время этих бесед, после причин вашей столь прочной связи с футболом шла обрисовка контуров его деятельности. И, как мне кажется, я понял, что они одновременно заслуживают большой похвалы и вызывают настоящее беспокойство.

– Это контуры весьма многообразной деятельности, укорененной в спорте, который ее породил, однако иногда она позволяла себе забывать о том, откуда она родом.

– «Футбол – это в первую очередь игра, а затем уже продукт, сначала спорт, потом уже рынок, сначала зрелище, а потом уже бизнес». Если воспользоваться сокращенной версией вашей чрезвычайно удачной речи во время предвыборной кампании на пост президента УЕФА в 2007 г., – вот оно, отклонение, или мы ничего в этом не понимаем.

– Вижу, что даже если не все высказывание здесь приведено, урок вы выучили; и теперь моя очередь льстить своему самолюбию. Однако, как я отмечал и в 2007 г., отклонение заключается не только в своего рода отходе от футбола и его естественных основ. Оно кроется в том числе в разрушении некоторых «семейных» ценностей: единства, общности интересов, поучительности – всего, что помешало бы ему пуститься в свободное плавание.

– Грести против течения. И, может быть, повернуть вспять.

– Мыслить в ином направлении уже могло бы стать первым шагом к лучшему будущему. Что же подвигло футбол стать самой простой и самой популярной игрой? – вот основной вопрос. И что заставило его вслед за тем стать «больше, чем игрой», сознательно превратиться в многообразную деятельность? – вот вопрос дополнительный. И как сделать так, чтобы эта многообразная деятельность никогда не смогла оттеснить простую и популярную игру, – вот что стоит на повестке дня.

– Дня, если не лет, и для начала – последних лет, поскольку некоторые меры в этом направлении были приняты начиная с 2007 г.

– На самом деле мы будем говорить о том, что было сделано. Но также и о том, что делается и что будет сделано, потому что сразу же вслед за тем мне бы хотелось ознакомить вас с моим видением грядущих лет.

– Мы принимаем это видение, которое, возможно, и было характерно для вашей игры в первую очередь и над которым в день сокрушительного поражения сборной Франции в 1980 г. в Ганновере (Франция проиграла ФРГ 1:4 в товарищеском матче. – Прим. ред.) посмеялся Юпп Дерваль, тренер немецкой сборной, сравнив вас с генералом, рассматривающим поле сражения издалека, через бинокль, чтобы избежать бойни в первых рядах.

– В тот день у меня решительно не было ни хорошего бинокля, ни хороших ног. И то, что Дерваль это заметил, было вполне честно. И если мне не изменяет память, он был не единственным. Подобные мнения я слышал также и во Франции. Но неделю спустя мы как раз забили пять голов клубу «Сент-Этьен» в Гамбурге. В течение одной недели, днем, а потом ночью, или скорее ночью, а потом днем. Две стороны одной медали, и это в одном виде спорта. Неузнаваемом, непредсказуемом, коварном. Футбол только что напомнил всем о себе. И заодно мне.

– Генерал, в несколько большей степени, чем в прошлом, и в гораздо меньшей, чем в будущем.

– Я думаю, что Юпп Дерваль прожил достаточно долго после матча в Ганновере, чтобы увидеть, какой из меня капитан. Как я выходил на передовую. И как сложилась моя карьера.

– И чтобы закончить разговор о замысле этой книги, спрошу, в чем он должен заключаться, чтобы бывший тренер немецкой сборной несомненно оценил ее, если бы до сих пор был жив?

– Донести три сообщения и сформулировать один вопрос.

– Прослушаем сначала сообщения.

– Первое заключается в моей признательности футболу. «Спасибо, старина!» – говорил когда-то Альфредо Ди Стефано скульптуре в виде мяча, расположенной у входа в дом. Своему «мячу», который вы, как кажется, в некоторой степени храните в своем сердце, я скажу просто, как и великий Альфредо, которого я никогда не забуду: «Спасибо, старина!»

– Я бы и не сказал ничего другого, даже если бы мне предложили, хотя я-то сам чаще терял его, нежели контролировал. Но давайте перейдем ко второму сообщению.

– Несмотря на то что я не считаю себя образцом для подражания в чем бы то ни было, это сообщение обращено к молодежи. И в особенности к европейской молодежи, иногда столь трезво смотрящей на мир. Никто не застрахован от всепоглощающей страсти. Не бегите от нее! Не упускайте ее! Посмотрите, куда она, при наличии известной доли упорства, способна завести ребенка, имеющего на старте абсолютно те же шансы, что и все остальные. А кроме этого, относитесь с уважением к определенному набору принципов и ценностей. Они не станут препятствовать успеху. Как раз наоборот.

– Первое сообщение в форме благодарности, второе в форме пожелания: чему же или кому же посвящено или предназначено третье?

– Помимо всего прочего, это выражение признательности и наилучших пожеланий футбольной семье.

– Ага! Семья. Сейчас мы услышим «отца семейства», которым вы стали, получив должность президента.

– Я черпаю и вкладываю в футбольную семью. Но независимо от того, президент я или нет, черпаю я гораздо больше, чем вкладываю. Семья, состоящая из игроков, судей, руководителей, зрителей, болельщиков, родителей и т. д.

– Не узкий семейный круг, а большая-пребольшая, охватывающая все страны мира, семья, включая охранников, газонокосильщиков, официантов со всех уголков планеты, не будем перечислять всех по справочнику…

– Все те, благодаря кому вот уже более века каждое воскресенье по всему миру футбол проводит свою ярмарку. Служители футбола и обслуживающий персонал, если угодно.

– Итак, адресат третьего сообщения – семья.

– И даже дважды, потому что, хотя я адресую его футбольной семье, я не забываю и о противниках футбола. Несмотря на некоторые его неверные шаги, не отворачивайтесь от этого спорта, столь значимого, что он продолжает объединять людей и целые народы во всем мире, как только что наглядно продемонстрировал чемпионат мира в Бразилии. Вот мое третье послание.

– А вопрос?

– Он звучит так: «Футбол стал основой моей жизни. Но почему он также является основой жизни миллионов других людей?»

Глава III. Красная нить. Шесть Платини, один человек, одна мораль

– Если следовать намеченному маршруту, путешествие в страну футбола – это путешествие в страну Платини.

– В Платиниленд, в каком-то роде.

– В Платиниленд – страну, в которой вы оставили не один след, напомню: игрок, «рекламщик», медийный человек, бизнесмен, тренер сборной, президент Кубка мира, вице-президент федерации, советник президента ФИФА, международный руководитель, президент конфедерации – надеюсь, я никого не забыл.

– Протестую, Ваша честь! «Рекламщик» и медийный человек – все это верно, но является второстепенным. Что касается «бизнесмена», это чересчур громко сказано для такого любителя в этой области, как я. Я ничего не сделал, чтобы заслужить этот титул. Действительно ничего.

– Мы еще найдем правильное слово, подходящее для этого любителя, который, впрочем, является не самым популярным в списке.

– На таких условиях – добро пожаловать в Платиниленд.

– Пользуясь вашим гостеприимством, мне бы хотелось для начала вспомнить об одном звании, которое, на мой взгляд, не переставало вас преследовать, а именно – Мишель Платини, лучший французский футболист всех времен, с каким бы восхищением ни относились к Зинедину Зидану, особенно в возрасте двадцати лет, когда воспоминаний еще не так много.

– Я не знаю, являюсь ли лучшим французским футболистом всех времен. Я даже не знаю, был ли таковым, когда играл. Но зато я точно знаю, что больше ничего не могу сделать для того игрока, которым был, и уже говорил вам об этом, когда акции Зизу все росли и росли во время чемпионата мира 2006 г. Вот это мне точно известно.

– Если предположить, что уважение, которое вы еще внушали до финала Франция – Италия в 2006 г., превосходило уважение к Зидану, что бы вы почувствовали, когда он в какой-то степени обошел бы вас, если бы не потерял голову, а Франция – Кубок мира?

– Предположить, вообразить, сравнить. Вы знаете, как я это люблю… Ну что ж, я поддамся на вашу игру: я счел бы справедливым, что Зидан занял мое место. Я не считаю, что все сводится к наградам, но два Кубка мира и три года в финале – это было бы сильно. И это не все. Ведь есть еще его карьера. Поскольку фортуна улыбается тем, кто этого заслуживает, его заслуги так и бросались в глаза.

– Но на 108-й минуте матча Франция – Италия фортуна в некотором роде перестала ему улыбаться и отвернулась от него.

– Я не знаю, ни о чем думала фортуна, ни о чем думал Зинедин, поэтому не могу вам ответить.

– А что тогда вы подразумеваете под словом «фортуна», которое так свободно используете?

– Для католика, которым я являюсь, это своего рода компромисс между роком и божественным правосудием. Но я не собираюсь никому навязывать свое видение, это сугубо личное дело. Однако я хочу подчеркнуть, что некоторые поступки плохо вяжутся со спортом, и Зинедину об этом прекрасно известно.

– В эссе, посвященном «похвале неправильному поступку» в футболе, философ Оливье Пурьоль тоже размышляет над поступком Зидана и в то же время дает ответ на свой собственный вопрос: «Во-первых, существует природа поступка. Неслыханный (…), парадоксальный поступок, почти противоречивый: жестокость и одновременно контроль, безумство и в то же время расчет, страсть и хладнокровие профессионала. Сверхконтролируемая потеря контроля, неожиданный удар, который Матерацци не мог предугадать, но сохранив лицо, как если бы можно было нанести удар шаром, следуя при этом некоему моральному императиву».

– Я однозначно не являюсь философом, настолько сосредоточившимся на вопросах насилия или мошенничества, чтобы вести такого рода рассуждения. Я думаю, что темперамент Зинедина одержал победу над его самоконтролем. Не стал бы примешивать сюда мораль, даже если для профессионального философа это, как я понял, делается в рамках великого поступка или великой «парадоксальной игры».

– Философ вовлек вас в эту «великую игру», поскольку в заключении книги написано и про вас: речь идет о вашем поведении на стадионе «Эйзель» в Брюсселе в мае 1985 г.: «Платини – герой моего детства, игрок безграничных возможностей. Чтобы существовать, ему не нужно продавать рекламу или быть активистом где-то во внешнем мире. Он – это игра. Он единственный в этой книге, кто не совершал неправильных поступков в смысле спорта. Он никогда не получал красной карточки, ему известны футбольные уловки, но он предпочитает честную игру. Но на стадионе в «Эйзеле» в 1985 г., когда он бежит, подняв руки вверх, без ума от радости после своего победного пенальти, трудно забыть о тех, кто погиб на трибунах. В тот день его упрекали в выражении радости. Как он мог забыть о погибших. «Нужно будет спросить у психиатра», – отвечает Платини. Достаточно перечитать, что пишет Паскаль о развлечении: «играть – это по определению забывать». Мы не можем избежать своей участи, но можем сделать так, как будто это возможно. Игра всегда происходит на фоне смерти. Для меня поведение Платини на «Эйзеле» – это в чистом виде утверждение игры перед лицом смерти». Если бы речь шла не о «Эйзеле», я бы сказал, что это красиво, как у Дюрас. А вы?

– В моем поведении на стадионе в «Эйзеле» можно усмотреть все, что угодно, но никак не чистоту. Тут я снова предпочитаю предоставить философа его философии. Однажды, правда, я говорил вам, что там погибли люди и когда я как бы выкинул их из головы или отрицал произошедшее, мое поведение скорее можно было отнести к компетенции психиатрии. Впрочем, я сказал то же самое и Маргерит Дюрас несколько месяцев спустя. Если мое поведение можно анализировать с точки зрения особенной «науки», то это скорее психиатрия, нежели философия. Однако важное уточнение: я знал, мы знали, что там погибли люди. Но тридцать восемь! Этого, конечно, нет. Один, два, может быть, три человека, и говоря это, я прекрасно осознаю, что возмущаю людей чувствительных, более того, только отягчаю свою участь. Даже если я тут же добавлю, что и одной, двух, трех смертей было слишком много. Мы не представляли себе масштабы трагедии. Мы узнали об этом только на следующий день, как, впрочем, и многие из тех, кто тогда был на стадионе (29 мая 1985 г. в Эйзеле во время финального матча Кубка европейских чемпионов «Ювентус» – «Ливерпуль» произошло обрушение трибуны, в результате погибло 39 человек. – Прим. ред.).

– Психиатрия заводит нас еще дальше в дебри человеческой противоречивости и слабости, нежели философия, которая в свою очередь посвящает себя возвеличиванию мысли и духовных игр.

– Обратиться за помощью к психиатрии, это прежде всего означает признать, что люди, за очень редким исключением, отнюдь не герои. И спортсмены – герои не больше, чем другие. А возможно даже и меньше, чем все остальные, когда их застает врасплох стечение обстоятельств. Когда спорт отходит на второй план. Когда они сами не находят привычной опоры. Закончив матч, ради которого они приехали, к которому были устремлены все их мысли, направлены все усилия, подготовлен организм, ориентирована спортивная жизнь. Не существует такого великого спортсмена, отправленного на важнейшее соревнование, который бы не забыл обо всем, что его окружает, а иногда даже не оказался бы в противофазе со всем, что происходит вокруг.

– И это забвение толкает вас в объятия сначала эйфории, охватившей вас в тот момент, а затем – чувства вины, груз которой вы несете, едва «придя в себя».

– Самое глубокое и длительное чувство вины я испытываю не за свою неуместную реакцию, а за причастность моего спорта к столь трагическому несчастному случаю. Затем уже следует мое собственное участие в этом событии в качестве «идола» того самого спорта.

– Много лет спустя после этих событий Кристель, ваша супруга, рассказала мне, что вас особенно мучила смерть одного болельщика, который, как вы были уверены, приехал ради вас.

– Этот несчастный олицетворял всех остальных, все жертвы. До «Эйзеля» он был одним из многих, которыми меня одарила судьба и от которых я получал письма и фотографии. И вдруг в его образ облачилась трагедия. И мое чувство вины.

– Помимо этого лица вас преследуют два воспоминания, связанные с событиями, которые предшествовали матчу.

– Да, два основных воспоминания. Во-первых, крайне обрывочное восприятие событий. Все, что находится за пределами поля, как будто в тумане. И эта внешняя жизнь сталкивается с нашей внутренней жизнью, раздевалкой, матчем, задачами, инструкциями, концентрацией, молчанием. Что это за матч и что происходит? Затем, приказ играть, порой идущий вразрез с нашим собственным нежеланием играть, когда нам сообщают, что один, два, возможно, три человека погибли. Некоторые из нас окончательно решили играть, не потому что речь шла о нашей профессии, а потому что она шла о нашем долге, если мы хотим избежать вспышки недовольства на стадионе, а может, и во всем городе. Именно в таком свете Жак Жорж, президент УЕФА, представил нам события. Мы начали играть этот матч «первостепенной важности» как будто во сне. Не осмотревшись толком. Сразу же в полную силу, жестко. Тактическое и ментальное противостояние, которого можно было ожидать от двух команд, давно готовых столкнуться в рукопашной. Начатый как во сне матч постепенно заставил нас вернуться в «нормальное состояние».

– Начатая по приказу игра в какой-то степени обрела первоначальную свободу. И свои ритуалы.

– Если вы намекаете на эпизод пенальти, то да, подготовка, исполнение и торжество после забитого гола для нас, для меня, – все это элементы более или менее механизированного ритуала. Как и забвение некоторых внешних обстоятельств.

– И природа подобного забвения является предметом изучения психиатра.

– Начиная с вопроса: было ли это осознанное или бессознательное забвение?

– То есть?

– Хотел ли я «отомстить» болельщикам «Юве»? Несмотря ни на что, на одно мгновение, всего одно мгновение, воспользоваться просветом на темном небе Брюсселя? Преодолеть трагедию, похитив у нее один миг, лишенный драматизма? Доказать, что игра сильнее смерти, возвращаясь к словам философа? Было ли у меня время хотеть? И чего именно я хотел?

– Вы немного поплакали об этом в жилетку Маргерит Дюрас несколько месяцев спустя.

– И что же я сказал Маргерит?

– «Когда я забиваю пенальти, я испытываю счастье, футбол в какой-то степени спасает меня от человеческих несчастий».

– Если бы я по ее просьбе не превратил это в личное дело и если бы я сказал Маргерит: «Футбол спасает НАС», это не было бы хуже. Но это тоже ничего бы не изменило. Скоро уже исполнится тридцать лет с тех событий, но для меня не все еще ясно. И, возможно, никогда не станет ясным. Зато тридцать лет спустя, если бы мне пришлось снова поступить так же, я бы этого не сделал. Я даже не стал бы ждать тридцать лет, тридцати секунд вполне бы хватило.

– Вспоминая события на стадионе «Эйзель» в качестве действующего президента УЕФА, вы бы приняли то же решение, которое Жак Жорж в конце концов заставил принять команды?

– Я скажу «да» без колебаний, даже если в тот момент его решение потрясло меня. Оно было правильным. Единственное, позволившее избежать трагедии совсем иного масштаба.

– Из этого можно заключить, что спортсмен не должен останавливаться ни при каких обстоятельствах, в частности, совершенно бедственных, вызванных его собственными недостатками, потому что последствия остановки могут быть еще более тяжелыми, нежели последствия дальнейшей игры.

– Все не так просто. Совершенно очевидно, кто виновен в произошедшем. Осталось вынести из этого урок, перепланировать стадионы и усилить меры безопасности. Но надо признать, что власти тоже несут ответственность. Как они могли оставаться слепы перед ростом насилия в европейском футболе в 1970—80-х гг.! На них тоже лежит часть вины. Футбольная Европа слишком сильно отмежевалась от просто Европы. С тех пор как я стал президентом УЕФА, я постоянно стараюсь укрепить контакты с Европейской комиссией. А через нее с европейскими правительственными органами. Я не видел другого способа сделать футбол более «безопасным». И до сих пор не вижу, впрочем. Возвращаясь к вашему вопросу, в 1985 г. в Брюсселе бельгийские власти, полиция и УЕФА решили продолжить матч по очевидным причинам: их охватила паника. Им не нужно было придумывать какой-то там план Б. Не было иного выбора, другого возможного плана. Основной вопрос скорее звучит следующим образом: перед лицом не зависящих от них обстоятельств, трагедий, войн, каких-либо бедствий – нужно ли продолжать состязания? И в данном случае мне бы хотелось услышать ответ не от генерала полиции Бельгии, а от философа.

– Тот, который инициировал разговор об «Эйзеле», очевидно, полагает, что – да.

– И я бы с ним согласился. Заставить молчать спорт, заставить молчать музыку – это заставить замолчать культуру. Принудить к молчанию все, что имеет шансы объединить людей. Спорт не должен прогибаться. Или же только на время, чтобы соблюсти приличия. Или если невозможно обеспечить его регулярное протекание. Но спорт, и особенно футбол, не должен позволить, чтобы собственные издержки подчинили его себе. Это было бы самоубийством и как следствие привело бы к вынужденной остановке. Так что лучше давайте стараться, чтобы спорт был сильнее всего остального. Я предпочитаю это определение формулировке «сильнее смерти».

– Хотя вы принимали участие в днях памяти в Турине, вы так больше и не вернулись на стадион «Эйзель».

– Со временем идея возвращения обретает все более четкие очертания и становится все более необходимой. Но я бы предпочел, чтобы эта поездка не освещалась средствами массовой информации. Я отправлюсь побыть наедине со своими мыслями на стадион, который стал кладбищем для слишком многих детей, женщин, мужчин. И думаю, что в тишине я найду, что сказать всем этим несчастным. И себе тоже.

– Если даже философы, подобно простым журналистам, ныне обращаются к фактам биографии и поступкам современных чемпионов, то необязательно приходят к тем же выводам. Послушать их, так на Кубке мира 2006 г. Зидан воспарил примерно на один уровень с Пеле, Манделой, Ганди и Мартином Лютером Кингом, ни больше ни меньше. Один-единственный удар головой сразу спустил его на землю и даже, возможно, этажом ниже, уж во всяком случае куда ниже Пеле. Подобная перемена во взглядах – язва, которой ваше поколение не знало.

– Вы считаете, что у меня хорошая память, но я бы не сказал этого о вашей. Я сталкивался с непостоянством прессы, к которой вы принадлежали. А также с переменчивостью общественного мнения. Меня превозносили до небес. Меня подвергали критике. Я познал взлеты и падения популярности. И однажды во время игры сборной Франции я покинул поле под свист «Парк де Пренс». Но, разумеется, мы были бесконечно далеки от определенного преувеличения и вспышек бреда, свойственных сегодня СМИ. Мне кажется, что успех поступка или целого эпизода (как совокупности поступков) в спорте расценивается не как испытание, преодолеваемое вопреки себе и противнику, а как нечто должное и не представляющее собой ничего особенного. «Сделайте их!», «Доставьте нам удовольствие!» – сейчас я вижу на первой полосе газет заголовки, которые были не слишком распространены в мое время. Знание, уважительное отношение к спортивному механизму, по природе своей склонному к принуждению и зависящему от случая – об этом, кажется, все забыли. Но прежде чем стать источником удовлетворения, спорт остается чередой непредвиденных происшествий и усилий. Встречей с противником. Спорт не всегда похож на сговорчивого приятеля.

– В тот же день, когда мы вспоминали о потере способности лучшего французского футболиста всех времен совершить что-либо на пользу самому себе, вы произнесли удивительную фразу: «Я даже спрашиваю себя, неужто я тот самый игрок, которого когда-то звали Мишель Платини». И тут уж возникает вопрос: неужели такое слышишь наяву?

– Я сам не перестаю размышлять или, скорее, недоумевать по поводу собственного случая. Действительно, после того как я перестал играть, 25 лет сменяющих друг друга увлечений часто заставляли меня забывать о том игроке, которым я был когда-то. Несомненно, это судьба даровала мне счастье переживать все новые и новые пристрастия. И повторять себе, что для каждого из них есть свое время: в двадцать лет ты сам играешь, в тридцать – тренируешь, в сорок – управляешь, в пятьдесят – возглавляешь, а в шестьдесят… копаешься в книгах.

– Значит, некоторые из ваших сегодняшних увлечений могли бы превзойти голы, забитые в прошлом.

– Некоторые голы – да. Но, подобно матрешкам, эти увлечения выходят одно из другого и в конечном счете все оказываются спрятаны внутри одного-единственного, имеющего значение: увлечения игрой в футбол. И сегодня я рассчитываю сделать для футбола столько же, сколько и тридцать лет назад, когда еще сам играл.

– Если постараться вспомнить, каким же он был, этот игрок? Иными словами, в чем заключались его сильные и слабые стороны?

– Его сила и слабость заключались в том, что он попал в весьма и весьма солидный клуб и познал там успех в далеко не юном возрасте, в двадцать семь лет.

– Далеко не юный возраст – двадцать семь лет.

– Это гораздо больше, чем было Месси, когда он начал играть в «Барсе», – семнадцать. Достаточно времени, чтобы совершенно иначе построить свою карьеру.

– Кажется, мы сейчас слышим первые такты вальса сожалений…

– Какое заблуждение! Ничего вы не слышите. Я прошел свой путь «спокойно». Я насладился жизнью. Началом юности. Футбол не всегда был на первом месте. Меня научил играть отец, а еще такой тренер, как Мишель Идальго: «Игра ради игры!», и я всегда ИГРАЛ РАДИ ИГРЫ. В этом была моя сила.

– А значит, и слабость, потому что только представьте себе, что события развивались бы быстрее и вы вступили в «Юве» в более юном возрасте, не говоря уж о том, что тогда вы бы, как я понимаю, меньше «играли ради игры», и больше – ради победы, в частности, в Севилье… если, если, если и еще раз если…

– Франция выигрывала в Севилье и выходила в финал мундиаля-82 очевидно не для того, чтобы упустить ее.

– Давайте от сильных и слабых моментов в Севилье и во время соревнований перейдем к сильным и слабым сторонам игрока.

– Первые явились следствием вторых. Отстав по возрастной категории, я, чтобы противостоять более крупным соперникам, развил умение предвосхищать действия противника, ловкость, хитрость. И смертоносное оружие: дриблинг.

– Однако вы прибегали к нему лишь в крайних случаях.

– С возрастом я несомненно стал склоняться к большей простоте. Можно решить проблему, не пускаясь в изобретение сложной и индивидуализированной стратегии. На самом деле я прибегал к дриблингу, чтобы забить гол, если «под рукой» не оказывалось иного варианта. И я проходил в дриблинге большое расстояние из соображений эффективности. Резкая смена направления не гарантирует окончательного устранения противника. Выставить локоть, схватить за майку или шорты, или еще что-то подобное всегда можно сделать. А дриблинг на большую дистанцию – это привет и пока. Трава, по которой ты пробежал, не вырастет для другого.

– Вы пришли к простоте, вы говорите. У меня скорее такое впечатление, что она была в вас, дремала и просто дожидалась своего часа. Спящая красавица.

– Я обрел ее, достигнув определенного физического уровня, а вместе с тем получив средство проводить свою политику. Когда ноги стали слушаться голову, в сущности.

– Значит, простота пришла к вам, чего, увы, не скажешь о способности увеличивать скорость: ее, отважусь произнести это, не так легко обрести.

– Пожалуй, я был способен действовать достаточно быстро. С точки зрения физической формы я был не так уж плох, даже если не был ни Кройфом, ни Марадоной, ни Пеле. С точки зрения технической подготовки – если вы скажете, что я владел всеми техническими навыками, я не буду этого оспаривать. Мое тело было вполне неплохо координировано, несмотря на то, что левая нога лучше била, чем играла. Способность видеть, чувствовать или, скорее, отмечать детали, которые складываются в окружающий пейзаж, благодаря чему возникает точность в контроле, которая, на мой взгляд, и определяет первое преимущество в игре, часто решающее. Физически и технически я достиг своего предела в «Сент-Этьене». Но именно в «Юве» я достиг наивысшего уровня в планировании игры и забивании голов.

– Что касается контроля, вы всегда говорили об этом, твердо и категорично отстаивая свое превосходство, и отсылали любителей к незабываемому удару великого Ладислава Кубалы в великом клубе «Барселона» во время дружеской игры на стадионе «Сен-Симфорьен» в Меце в 1960-х гг.

– Мне было 8 лет, когда я пережил это потрясение.

– Может, «цунами»?

– Во всяком случае, нечто похожее на бурю в 7–8 баллов в воображении маленького мальчика. В тот момент это изменило всю мою жизнь. Хотя я уже перенес заражение в тяжелой форме. Не электрический поезд, не Лего, не металлический конструктор. Мое основное увлечение: передвигать по полю шашки. А за этими шашками и дамками скрывалось то, что я еще не мог определить как «взаимозависимость позиций», которая, будучи на втором месте после контроля, составляет основу игры. Мой отец говорил: «Если хочешь быть, как Кубала, нужно уметь заглянуть вперед». Упражнение: я представлял себе все имеющиеся на поле позиции; потом закрывал глаза и распределял по местам всех участников. И я научился делать это, когда мне еще не исполнилось пятнадцать.

– Как вы видели это у Ладислава Кубалы, когда вам было 8 лет.

– В тот день Кубала попросил мяч на левый край и еще до того, как тот коснулся земли, даже не проконтролировав взглядом левую половину поля, передал его на правый край метров на сорок, прямо в ноги партнеру. С высоты своих восьми лет я рассудил, что футбол гораздо легче, чем можно подумать, раз там возможно обойти все препятствия при помощи одного жеста, одного движения, одного сигнала. И этот жест, это движение, этот сигнал я буду без устали совершать или восхвалять. Я вышел со стадиона, держа отца за руку, но и это движение задержалось в моем сердце.

– Позднее будущий игрок «Барселоны» устроит вам второй цунами. Он до сих пор носит красно-белую форму амстердамского «Аякса», и, возносясь над футбольными полями Европы и всего мира, знамя одной из самых великих революций в истории футбола. Его имя – Йохан Кройф, а название революции – «тотальный футбол».

– Это великое событие моих шестнадцати или семнадцати лет. И если в случае Кубалы речь шла об откровении индивидуального жеста, то Кройф и «Аякс» повергают меня в восхищение коллективным движением. По каналу «Теле Люксембург», который я смотрел в Нанси, я наслаждался не только «Аяксом» в последних турах Кубка Европы. Я следовал обычной программе. Они были великими. Они были стройными. Они были волосатыми. Они умели все, причем одновременно все. Если подумать, они бесконечно повторяют то, что я видел у одного Кубалы. Они были как десять Кубал, которые все разом закрыли глаза. Они играют вслепую друг для друга, как будто воспроизводя наизусть необычную, наполненную движением схему, проникнутую одновременно порядком и импровизацией. И кое-что еще поражает меня в Кройфе, помимо его неистовства и необыкновенной скорости, с которой он бежит и совершает передачи. То, что меня поражает не меньше, – это одинаковая расположенность к креативности и дисциплине, то, что он совершает непрерывный переход от одного аспекта игры к другому, не теряя ни общую нить, ни малейшую частицу своей авторитетности и ясности сознания. Даже чувство превосходства, некоторого высокомерия, которое в конце концов захватывает игроков и едва ощутимо отвлекает. Я не уверен, что они составляют банду приятелей. Но они составляют банду игроков. У них совершенно разбойный вид.

– Просто дрожь пробирает… Я бы не стал больше требовать с вас рассказы о грабителях церквей и храмов или о самом Кройфе, человеке с сильным характером и очень далеким от глупостей и излишеств его возраста, исключая сигарету во рту.

– Более того, глотающим дым, как покажут дальнейшие события, в ущерб себе. И он не одинок…

– Итак, никто не совершенен.

– Тем не менее наряду с Пеле это самый совершенный игрок из виденных мною в действии, даже если я всегда утверждал, и буду повторять, сколько нужно, до последнего вздоха, что не бывает великого игрока без великой команды и великой команды без великого игрока. «Он что, десять лет изучал футбол в университете, чтобы научиться такому?» – разумеется, банальные до тошноты слова. Но я не знаю других, чтобы подтвердить, что именно взаимодействие, возможно, и является главным словом в футболе. В таком случае я не буду выглядеть как человек, ломящийся в открытую дверь.

– Дальше можно будет ломиться в любые открытые двери и любые теории, какие захотите. А сейчас давайте продолжим обзор ваших источников вдохновения, где бы вы его ни черпали, может и в семейном саду, почему бы нет, если только речь идет не о воротах гаража, где ждала зеленая машина номер 404, за руль которой садился по воскресеньям Альдо, ваш отец, тренер и игрок футбольной ассоциации Жёфа.

– Ворота гаража долгое время оставались моим верным партнером, лучше, чем кто-либо, возвращавшим мне мяч. А если нужно упомянуть сад, то это несомненно сад моего отца, в котором он предавался размышлениям и футболу с утра и до вечера.

– Кубала, Кройф, Альдо Платини, а еще? Игрок, тренер или садовник?

– Это Антуан Реден, Мишель Идальго, Нестор Комбен, Альбер Баттё. Татан был моим первым профессиональным тренером: в каком-то роде он научил меня тому, что такое командные ценности и необходимость борьбы. Мишель научил меня прекрасному уравнению: «хорошая игра + сообразительность = победа». Нестор – расстановке, умению принимать решение и забивать гол. Что касается господина Баттё, его послужной список, слава богу, не ограничивается тем, что он сделал для такого лентяя, каким я был. В качестве вице-президента, делегированного от футбольного клуба «Нанси», он вмешался, когда меня собирались выставить за дверь клубной школы за неуспеваемость…

– Он сам покинул школу в двенадцать лет, чтобы пасти коров, и тем не менее стал мыслителем, ведущим, писателем, не имеющим себе равных футбольным тренером; он полагал, что по сути жизненная школа иногда не что иное, как форма республиканской школы. Он сам себя создал, если говорить проще, и это должно вам нравиться.

– Я не утверждаю, что хотел бы пасти коров в компании Альбера Баттё, даже если полагаю, что ему было что рассказать о французском языке и об игре в футбол. И я надеюсь, что он был бы счастлив услышать мое мнение на эту тему немного позднее. У таких самоучек, как мы, были прекрасные стада и много прекрасных дней впереди. Но обстоятельства и время воспрепятствовали этому.

– Чуть раньше вы говорили о Пеле, разговора о котором, вероятно, невозможно избежать, даже если он не совершал бросок в сорок метров, перевернувший всю игру на стадионе «Сен-Симфорьен» в Меце, на глазах у восьмилетнего мальчика.

– Я уже рассказывал вам о мундиале 1970 г. и о Пеле моих пятнадцати лет. И о его ударе головой, «взятом» Гордоном Бэнксом на величественном стадионе «Халиско» в Гвадалахаре. Тогда мне совершенно не нужно было рисовать проекцию, чтобы почувствовать подлинную гениальность Пеле. Но его самое незабываемое достижение другое, без сомнения, вообще самое великое, какое я вообще когда-либо видел. Этот потрясающий удар по высокой траектории в сторону ворот Мазуркевича, уругвайского вратаря, в полуфинале Бразилия – Уругвай. Подобно Кубале и Кройфу, он даже не взглянул и не проконтролировал мяч. В этом уже таилась бездна футбольной магии. Но что сказать об обманном движении даже без касания мяча? Что сказать о футболе, где нет ни мяча, ни ноги? Это была игра в невесомости. Пеле перемещался будто в космическом пространстве.

– Составляя список ваших вдохновителей и кумиров, нужно также учитывать, в какой степени они относятся ко временам детства и юности, и в этом нет ничего удивительного. Более удивительным является ощущение, что даже если этот путь принесет вам тысячу наград, разочарований, поводов для восторга и трансформации, в сущности он вас никогда не изменит.

– Я не нахожу какого-то особенного момента в своей карьере, из тех, что называют ключевыми, только те дни, когда этой самой карьеры как раз даже не было в проекте. То есть дни, когда я разбивал окно соседке или возвращался домой с порванными штанами, или приносил дневник с плохими оценками. То есть единственным ключевым моментом является мое детство. В крайнем случае, приговор, вынесенный спирометром клуба «Мец», который показал «большое сердце». После этого траектория моего полета являет собой нечто вроде медленного и красивого развития, очень плавного, проходящего под знаком привыкания, а не разрыва. Я буду приспосабливаться к ситуациям, а они будут податливыми ко мне.

– Можно ли, следуя этой логике, предположить, что ваша эволюция, лишенная перелома или ключевого момента, также не знала ни эйфории, ни особенных сожалений? Я в свою очередь задаюсь вопросом: хорошо ли вы помните, что были игроком по имени Мишель Платини?

– Так говорить можно и одновременно нельзя. Давайте условимся. Я был, что называется, охотником за победой. Я жаждал победы, и как пламенно! Я не каменный истукан. И не изображаю пресыщение. Напротив того. Но я, например, говорю, что хотел выиграть кубок Франции в 1978 г. с «Нанси» не меньше, чем Евро-84 с французской сборной. И подтверждаю, что ни о чем не жалею в своей карьере. Принимать спорт, принимать футбол – это изначально уметь проигрывать. Не превращая это в трагедию. С достоинством.

– Даже в Севилье.

– Особенно в Севилье. Севилья – самое главное воспоминание за время моей игровой карьеры. В этом матче была прожита целая жизнь, я уже говорил.

– И никакого вынужденного перехода, чтобы опровергнуть своего рода наивность, свойственную французам, и отправиться навстречу прекрасному будущему, например, в футболе, как и в других видах спорта.

– Вы сказали это. Севилья – это ступенька к победе. В Севилье я плакал. И по всем причинам, которые только можно выдумать, я говорю: «Спасибо, Севилья!»

– Потому что все моменты в равной степени дороги, я же вас не спрашиваю, не хотели ли вы сотрудничать с той или другой командой или сблизиться с тем или иным игроком. Думаю, что все команды и всех игроков вы любили равным образом.

– Действительно, я любил все мои команды, когда работал с ними. Эта работа соответствовала этапам моего жизненного пути и карьерного роста. Я испытывал к ним не просто телячью нежность, даже если иногда именно это чувство возникает по отношению к кому-то, с кем вместе занимаешься таким замечательным делом. И с кем вместе забиваешь голы и ставишь цели. Не во всех командах все игроки обожают друг друга. Они могут ловить друг друга на ошибках, ревновать, иногда даже ненавидеть. Нужно было научиться терпеть. Мириться с характером других. Команда – это коллектив, который не выбирает своих членов и тем не менее должен действовать сообща. Нет такой команды, которая бы не заключила внутри себя своего рода социальный контракт. И часто именно его соблюдение определяет ценность команды. Нет команды, в которой было бы легко наладить жизнь.

– Но, возможно, есть команды, где легко установить согласие.

– Это слово нельзя применить ко всей команде, только к отдельным ее членам. Я действовал в согласии со многими игроками, и все они были очень разными. Эти отличия меня вдохновляли. А поиск взаимного дополнения чрезвычайно увлекал. В целом для успеха любого предприятия взаимодополняемость нужнее согласия.

– Давайте продолжим говорить об игроках, а точнее, о великих игроках, чтобы посмотреть, как вписывается в историю тот, кто сегодня иногда сравнивает себя с собой вчерашним.

– Я не думаю, чтобы игрок испытывал потребность проверять свой уровень, сопоставляя себя с другим игроком. Или составлять список критериев, которые позволят ему одолеть или уступить конкуренту. Этим занимаются другие: наблюдатели, тренеры, болельщики. Ему есть чем заняться, да и в сущности, он предпочитает не знать этого. В конечном счете, что ощущает игрок, так это харизму, которую излучает он сам или его игра. Вот это он чувствует, осознает очень точно. И я склонен утверждать, что хороший игрок, прежде всего, харизматичен.

– Это уже кое-что.

– Не нужно сравнивать ни жанры, ни эпохи. Не нужно сравнивать Эдит Пиаф и Битлз. В лучшем случае я могу вам сказать, что Раймон Копа был лучшим французским игроком 1950 – 1960-х гг., Анри Мишель, возможно, – 1970-х гг, я – 1980-х, Зинедин Зидан – 2000-х. У каждого поколения свой «лучший игрок всех времен».

– Спорт, однако, является чуть ли не единственным видом деятельности или всеобъемлющей формой выражения, основанной на объективных принципах, которые в силу этого могут быть объектом сравнения. В этом отношении спорт – это самый «настоящий» из всех видов деятельности.

– Футбол меньше, чем другие виды спорта, сводится к своей объективности. И нам несомненно представится возможность увидеть, что он не такой уж «настоящий», как мы себе воображаем. Единственное, что можно сказать в ответ на ваш вопрос, это то, что спорт более настоящий, чем пение, поскольку матч невозможно начать сначала.

– Я согласен с вашими словами о времени, в котором длится бесконечно возобновляемая песня, и времени, в котором разворачивается бесконечно мимолетный спорт, но в меньшей степени соглашусь с рассуждениями о невозможных спортивных сравнениях. Это не просто мания журналиста, это призыв, исходящий от самого спорта, его сущности, главным образом объективной. Спорт не просто вызывает на сравнение, он сам каждый миг является сравнением.

– С ограничением, установленным дистанцией между эпохами или ресурсами в индивидуальных видах спорта. И внешних факторов – в коллективных. Так можно кратко описать бесконечно сложный вопрос.

– Как бы ни был сложен вопрос и осторожен ответ, на который он напрашивается, вы никогда не отказывались покориться этому. Я подумал, в частности, об опросе, проведенном в 2000 г. «Франс футбол» среди основных французских игроков первой величины последних пятидесяти лет, по результатам которого вас определенно выдвинули как лучшего французского игрока в истории, отодвинув на вторые места Зинедина Зидана и Раймона Копа, вплоть до состава сборной Франции-1998.

– Помню гол Зинедина за «Реал Мадрид», забитый в финале Лиги чемпионов-2002, и его игру на чемпионате в 2006 г., которые, возможно, заставили бы жюри пересмотреть свое решение шесть лет спустя.

– Для многих, к сожалению, удар Зидана в грудь Матерацци окрасил весь его великолепный чемпионат в черные тона и без особенных проблем утвердил вас на этой позиции, особенно в том, что касается контроля происходящего.

– Предоставлю вас вашим рейтингам и предположениям, чтобы с еще большим основанием заметить, что мы с Зизу в сущности совершенно разные игроки. Моя карьера во Франции и особенно во французской сборной развивалась под знаком вопроса о моем настоящем месте с точки зрения общей выгоды: на позиции 9-го номера? 9-го с половиной? 10-го? Должен ли я забивать, отдавать другому, организовывать игру? Волей-неволей я согласился перемещаться на разные позиции. Я играл везде понемногу, свободный, как может быть свободным такой игрок, как Уэйн Руни, например. Не думаю, что Зизу располагал всем футбольным полем. Он в большей степени был игроком с ограниченной свободой действий, очень часто играл на фланге. Учитывая его авторитет, я не нахожу возможным осуждать его, как это иногда делали, потому что я никогда не был членом его команды. Но важно не то, что он отдавал команды в раздевалке, а то, что он контролировал игру на поле. И, что первостепенно, продемонстрировал истинную силу воодушевления. Это был не «боец», каким по-своему мог быть и я, а скорее эстет. В конце концов, если вам нужно сравнение, игра Зидана была в большей степени «жирессистской», чем «платинианской».

– Во всяком случае, в одном он был «платинианцем» в той же мере, что и «жирессистом»: никто из вас не был атлетом-качком.

– Мы не были атлетами, нам пришлось ими стать. Это, впрочем, отличает нас от преобладающего большинства великих игроков, выделившихся в последние пятьдесят лет: все они способны сорваться с места с необычайной скоростью – Пеле, Кройф, Марадона, Месси или Рональду.

– Роналдо или Рональду?

– Оба. Первый, в порядке появления на футбольной арене, был исключителен. Он иногда напоминал Пеле. А второй восхищает меня умением контролировать свой рост. После Марко ван Бастена это первый выдающийся игрок очень высокого роста, который очень много перемещается по полю, несмотря на удаленную от центра позицию. Разумеется, я не забыл и о Златане Ибрагимовиче, добившемся во Франции признания, которого он не имел в других местах.

– Марадона несомненно был самым низкорослым среди великих…

– Или самым великим из низкорослых.

– А просто самым великим?

– Великолепнейшим, виртуозным, не чуждым гениальных озарений – он столько раз оказывался на моем пути, что уж мне об этом кое-что известно. Но в его игре были и «провалы», как и у всех. Пробуксовка. И темные полосы!

– Все начинается с Кройфа и Кубалы и заканчивается, как обычно, Пеле.

– Пеле – это же не имя, это бренд. Это Футбол. Это Бог. Пеле не играет, он парит между небом и землей.

– Мы вернемся к великим позднее, а сейчас оставим их на пике карьеры и посмотрим, что ждало их после ухода, вашего в первую очередь. После того, как вы перестали играть, но до того, как стали тренером сборной, был странный период, в течение которого вы занимались бизнесом, работали в СМИ и общественных организациях. У вас два самолета, «Феррари», который вы особенно стараетесь не выводить из гаража, помимо всего прочего по настоятельной просьбе ваших детей. Вы создаете потрясающий дуэт с Орнеллой Мути, с которой в декабре 1987 г. в Цюрихе вы разыгрываете распределение команд по группам чемпионата мира 1990 г. (жеребьевка игр на вылет в чемпионате мира). Кроме того, вам тридцать два года, и у вас целы все зубы. Какие у вас воспоминания об этом периоде, в течение которого прочесть вашу игру кажется гораздо сложнее?

– Что касается титула «бизнесмен», я вас тут же остановлю. Для меня особенно важно не дать поводов для его присвоения. Мне сказали: «Ты будешь Лакостом современности». И я, как идиот, в это поверил, охваченный предвкушением новой авантюры. Но я в большей степени дал событиям увлечь себя, нежели принимал в них активное участие. Однако я был для этого мелковат, это очевидно. Я просто переоценил себя.

– От тех времен у меня до сих пор сохранилось воспоминание о нашей встрече в Париже в 1987 г., в компании Жана-Пьера Куркола и Робера Парьенте, мы получаем ваше согласие на ведение еженедельной колонки с эксклюзивной хроникой. Во время той встречи вы рассказываете мне, что ваше журналистское призвание, родившееся на канале «Антенн 2», на сей раз проявит себя за счет «ТФ 1», в рамках серии встреч с великими мира сего.

– Обнаружить, что скрывают за кулисами те, кого вы именуете сильными мира сего, – вот какова была моя цель. Рональд Рейган, папа Иоанн Павел II, король Марокко, король Саудовской Аравии уже согласились. А потом канал дал задний ход.

– Честно говоря, в тот день я выразил вам свое удивление – одновременно и самому проекту, и вашему кастингу. И спросил сам себя: вы так владели своей игрой и карьерой, так не намечается ли своего рода распыление или даже нехватка второго пилота на борту?

– В кабине был только один пилот. Я не ощутил абсолютно никакого недостатка. Вот уже год, как я решил завязать. И завершение игровой карьеры не вызвало во мне ни хандры, ни тревоги. Вы не представляете, какая вера меня наполняет. И даже, возвращаясь к уже сказанному, ощущение судьбы. У меня были деньги, молодость, желание наполнить ее и особенно варианты места, где отныне мы будем жить с моей семьей.

– Но не в Турине, вы ведь отвергли предложение Джанни Аньелли остаться.

– Я также отказался от приглашения Бернара Тапи относительно «Олимпика Марселя» и от приглашения «Барселоны». Предложение «Адвоката» было иным. Оно относилось не к продолжению моей карьеры, потому что он знал, как следует относиться к моему желанию выйти из игры. Оно заключалось в том, чтобы примкнуть к Фиату, бессрочный контракт. Однако мне хотелось самостоятельно расправить крылья, понять наконец, кто я. Вернуться к самому себе, как возвращаются домой. А что дальше? Я вам уже говорил об этом. Тратить время с умом, а там будет видно. Провал? Успех? Не важно. Как говорит моя мама: «Прахом ты был, в прах и обратишься».

– Отрезок жизни по ровной местности и без направляющей идеи – вопреки всем готовым идеям, в этом угадывается важнейший период, в некотором роде школа жизни, которой у вас не было.

– Это очень и очень важный период. Необыкновенно плодотворный. Я уже не получаю регулярные выплаты. Я пользуюсь карманными деньгами. Я могу пойти пообедать в ресторан. Я познаю настоящую жизнь. Да, это возвращение к жизни.

– Но при малейшей возможности известность выдает вас. Во время путешествия в Кувейт для защиты цветов вашей марки одежды «10 Платини», эмир просит вас защитить и другие цвета, цвета его национальной сборной в дружеском матче против Советского Союза.

– Мне было тридцать три или тридцать четыре года. Я еще был способен на многое. Не спрашивайте, как арбитр смог это устроить или не пришлось ли нарушить какое-нибудь международное правило. В раздевалке мои новые партнеры называли меня «Капитан Мишель». Я надел форму Кувейта. И вышел на командное построение. Вытянувшись по стойке смирно, я прослушал гимны. Я сыграл первый период, а потом покинул поле. У меня уже был более или менее похожий опыт. Отправившись по делам в Иорданию, я сыграл один тайм в команде А, а другой – в команде В в рамках отборочного матча.

– Это вы называете возвращением к жизни.

– Это то, что я называю повсеместным распространением футбола.

– В тот момент вы прощались с ним?

– О каком прощании может идти речь! Я не переставал жить футболом! И прожил еще семнадцать лет, не выпуская мяч, под эгидой «Варьете Клуб де Франс». Это было как нельзя более серьезным делом, и самым что ни на есть приятным, вызывающим все эмоции, испытанные мною до тех пор. Прекрасные воскресенья, проведенные за передачей пасов и забиванием голов. И бесконечное ожидание следующего воскресенья. Так я вновь вступил в игру на жизненном поприще, не покидая футбольного.

– Итак, следующая профессия: тренер сборной, осень 1988 г. На тот момент не очень понятно, что это – сердечная склонность, потребность в деньгах, чувство долга.

– Прежде всего изначально – игра случая. И вина лифта.

– Вина лифта…

– Лифта в одном отеле в Будапеште. В этом лифте ехал мужчина. Очень крупный. С густыми усами. Крупной головой. Который обратился ко мне с легким заиканием: «Ты должен стать тренером сборной». И добавил, уже без заикания: «У тебя десять секунд на ответ».

– Вы случайно оказались в одном лифте с заикающимся, усатым и весьма деликатным Клодом Безом.

– Клод Без собственной персоной, президент «Жиронден де Бордо».

– А также на тот момент менеджер и «заботливая мамаша» сборной Франции.

– А главное, человек, имеющий большой вес в футбольном мире Франции. И я имею в виду не только 110 кг его собственного веса, несомненно, памятных для лифта в Будапеште.

– О том, что было дальше, нетрудно догадаться: лифт доставил вас на должность тренера сборной.

– Мишель Анри вел дела, но его пора прошла. Возникли разногласия с Эриком Кантона. Затем Франция сыграла вничью с Кипром, провалив отборочные на чемпионат 1990 г. Я выслушал и тех и других и через месяц заступил на место Анри. Отвечая на ваш вопрос: сначала это была игра случая, затем – чувство долга.

– Сначала вам удалось ускользнуть от школы, затем – избежать учебного центра для игроков, а теперь еще и центра по подготовке тренеров, каковым является DTN. В сущности, мне кажется, вы весьма предрасположены к «свободному» стилю преподавания. Для чего тогда нужна школа, на ваш взгляд?

– Разве не для того, чтобы играть в футбол на перемене между двумя уроками или парами?

– Это вопрос или ответ?

– Отчасти и то и другое. Я вспоминаю школу времен своего детства как место, где учатся писать, читать, считать, но одновременно и как место социальной и жизненной адаптации, приучение к своего рода дисциплине во всем. Я бы не учился так плохо, если бы приходилось делать уроки в школе, а не дома. Так получилось, в школе я был хорошим учеником, а дома – плохим.

– Вы сказали, школа времен вашего детства, а школа, в которую ходили ваши дети и внуки?

– Судя по тому, с чем я столкнулся и продолжаю сталкиваться, школа превратилась в место, созданное для преподавателей в не меньшей степени, чем для учеников. Вроде того, что газеты пишутся как для читателей, так же и для самих журналистов. Или некоторые команды приносят выгоду игрокам в той же мере – если не в большей, – что и клубам.

– А отбор совершается ради кого? Только не говорите, что ради тренера.

– Хотя некоторые вполне способны усмотреть в этом свою выгоду или причину для существования. Но такие примеры редки, работа со сборной – неблагодарное дело, даже если у меня было не так.

– Случайная и подневольная по определению, позиция тренера сборной, должно быть, не совсем в вашем вкусе. Но все же, быть тренером сборной – это лучше или хуже, чем быть просто тренером?

– Это роли одного плана, и проблемы те же. И я слишком хорошо познал власть, которой обладает игрок, чтобы мне понравилось оказаться в зависимом положении.

– Составление списка игроков, вызываемых в сборную, профессиональная подготовка, управление игрой (coaching), медийное сопровождение: нет ни одного этапа, способного компенсировать предыдущий?

– С точки зрения интереса все эти этапы для меня равнозначны или почти равнозначны. В конечном счете все это было мало интересным, настолько ситуация выходила из-под контроля и не давала двигаться дальше, даже в той искренности, с которой я должен был описывать широкой публике свои чувства. Из всех моих ипостасей роль тренера сборной была наименее увлекательной. А что, моя манера исполнения этой роли производила иное впечатление? Парадоксальным образом за время моей игровой карьеры меня иногда превозносили за действия, совершенно незначительные в моих собственных глазах, тогда как из моего послужного списка в качестве тренера сборной не удалось извлечь ничего значимого. Хотя, принимая в расчет статистику и общий контекст, это был далеко не провал. Если не учитывать, что всегда существует возможность стать чемпионом мира или Европы.

– Ну а кроме того, что отбор не представлял для вас большого интереса, что еще вы можете сказать о себе как о тренере сборной?

– Во-первых, я не был равнодушным тренером. Я был мотивированным, но разочаровавшимся. Кроме того, я был скорее «реалистичным», нежели «идеалистичным» тренером. Более близким к Трапаттони, нежели к Идальго, учитывая, что под конец я питал глубочайшее уважение к обоим.

– Как в кино, только конец очень грустный: тягостное для «Синих» окончание чемпионата Европы в Швеции, а через несколько дней драматичный уход тренера, затерявшийся в шумихе, поднявшейся 2 июля 1992 г. из-за назначения местом проведения кубка мира 1998 г. Франции. И даже весьма умело затерявшийся…

– Это не должно было стать ни «драматичным», ни «умело затерявшимся». В феврале 1992 г. я предупредил Жана Фурне-Файяра о своем уходе. И до последнего момента он воображал, что может заставить меня передумать. Он все медлил и медлил. Если бы он только захотел, он мог в любой момент сделать эту информацию достоянием гласности.

– Чего же такого вы добивались, чего не добивался Фурне-Файяр?

– Не столько Фурне-Файяр, сколько ПФЛ. В интересах сборной Франции я выступал за сокращение 1-го дивизиона с 20 до 18 клубов. В сокращении было отказано. Очень хорошо. Я сделал из этого выводы. И тут же отказался от идеи дальше возглавлять «Синих».

– Могущество игрока по имени Платини помимо всего прочего заключалось в панорамном и как бы «перспективном» видении разворачивающейся игры. Не этот ли дар судьбы в феврале 1992 г. заставляет вас взяться за иную задачу, в большей степени подходящую вам и соответствующую духу времени, нежели отбор игроков: проводить чемпионат мира 1998 г., на организацию которого Франция претендует с 1988 г.?

– Если несколько утрировать, я случайно возглавил отборочный комитет и покинул его тоже благодаря случайности. Никогда, вот уж никогда в жизни, я не думал в феврале 1992 г. о бильярдной партии «с тремя полосами», на которую вы намекаете. Хотя Франция и была фаворитом, она была далека от того, чтобы действительно получить разрешение на проведение мундиаля 1998 г. У меня не было организаторской страсти. Необыкновенно удачно проведенная 200-летняя годовщина Революции в 1989 г. оставила меня совершенно равнодушным. У меня просто оставались очень хорошие впечатления от зимних Олимпийских игр в Альбервиле, на которых я нес Олимпийский огонь по просьбе Жана-Клода Килли. Не нужно думать, будто это я изобретатель тандема «руководитель/спортсмен» на мундиаль-98, таков был тандем Барнье/Килли на Играх в Альбервиле в 1992 г. Но об этом тандеме подумали наверху. Даже на самом верху.

– Итак, пришло время сопредседателя на мундиале-98.

– А могло бы прийти время тренера «Реал Мадрида», поскольку я только что получил предложение. Но все склоняли меня к выбору в пользу сопредседателя: семейная республика, дружеская республика, французская республика (90 %, согласно опросу газеты «Гол») и, наконец, просто республика, так как путевкой на мундиаль я обязан лично президенту, тогда это был Франсуа Миттеран.

– Поскольку благодаря вам самому и Фернану Састру мне выпала честь и возможность стать директором по коммуникациям, прессе и связям с общественностью Французского организационного комитета на чемпионате мира 1998 г., и поскольку я имел слабость согласиться, я хорошо помню 2 января 1993 г., когда мы втроем собрались в офисе на Елисейских Полях, 90. Совершенно пустом офисе, в котором не было даже документации, за исключением сохранившейся от отборочной комиссии, которую Фернан также возглавлял и привел к успешному завершению.

– Мне было не очень хорошо известно, что такое переполненный офис, и я не слишком страдал при виде пустующих помещений.

– Это еще не был тот день, когда решалось, кто из вас двоих что будет делать. Да впрочем, и впоследствии был ли момент распределения ролей между сопредседателями?

– У меня были высокопоставленные наставники: Джованни Аньелли, Жан-Люк Лагардер, Жак Жорж и сам Фернан. Я наблюдал, как он возглавляет различные организации: ФФФ, Комиссия Састра, занимающаяся модернизацией профессионального футбола, наконец, Отборочный комитет. Я обладал некими поверхностными знаниями. Но никогда ни я, ни кто либо иной не имел возможности заглянуть под этот защитный слой. Изначально четкого распределения задач между нами не было: Фернан делал все, а я остальное. Фернан работал не переставая. Во всяком случае, он мог бы обойтись без меня, а я без него нет. А потом все определилось и распределилось самым спокойным и естественным образом. Необходимости составлять Конституцию не было.

– Тем не менее коренной вопрос маркетинга вызвал у вас разногласия, поскольку он желал внешнего пособия, получению которого мог способствовать Жан-Клод Дармон, а вы стояли за комплексный маркетинг, что позволило бы избежать вмешательства Дармона, который отнюдь не являлся вашим другом, но был другом Фернана.

– Это было поводом скорее для обсуждения, нежели противостояния, и проблема заключалась в организации, а не в персоналиях. Вы ведь сами организовали процесс сбора предложений, на который намекаете, среди различных маркетинговых компаний, и согласитесь, что компания Дармона не удовлетворяла нашим требованиям. И что тогда стали решать этот вопрос внутренними силами. В остальном я учился, наблюдал. Смотрел, как действует Фернан Састр. Что касается взаимодополняемости, с течением времени мы нашли способ взаимодействия. Он занимался организационной, официальной стороной, «политикой». Я – связями с общественностью, рекламой, маркетингом, идеями.

– Помнится, сначала вы хотели превратить Кубок мира во Франции в событие, совершенно не похожее на предыдущие: провести торжественное открытие накануне, первую жеребьевку устроить на стадионе, а вторую – в каком-нибудь музее; создать специальный футбольный логотип этого мероприятия, сделать Маленького принца Сент-Экзюпери его эмблемой. Вдобавок мы на два года создали специальную высококвалифицированную группу, чтобы определить «характер» того, что могло бы стать событием Франция-98. Ее костяк составили Ален Кейзак, Бернар Брошан, Жан-Клод Килли, Франсис Юстер, Филипп Лабро, Бернар Пиво, Ален Делон и еще многие, кто-то на протяжении всего времени, кто-то поочередно. Мы ждали от них нового видения. Всегда возникает ощущение, что мир начинается именно с тобой и что те, кто полон идей, заменят, хотя бы на какое-то время, пустые офисы.

– Возможно, это достаточно наивно, но в то же время важнейшее место занимает поиск отличия. Настоящее открытие такого масштабного события, как Кубок мира, за 24 часа до его начала; жеребьевка, выходящая за пределы привычных огромных залов или телестудий в музей или на стадион; «культурный» логотип; престижная эмблема, одновременно французская и мировая. Мы наслаждались изменениями не ради самих изменений. Это имело свой смысл. Возвысить футбол, вернуть его к истокам, к его истории и культуре. И по тем пунктам, которые вы только что перечислили и которые являются своего рода техническими требованиями, мы в конце концов удовлетворили ожидания. Только мою мечту сделать Маленького принца эмблемой мундиаля-98 не удалось претворить в жизнь. Во-первых, слишком дорогие права на эксплуатацию; во-вторых, ФИФА, принимавшая решение по этому поводу, в отличие от логотипа, даже слышать об этом не хотела. Мы начали с Маленького принца, а закончили Футиксом. Не уверен, что таким образом мы совершили маленький шажок навстречу человеку, и еще менее вероятно – большой шаг навстречу человечеству.

– Для защиты и прославления «культурного» футбола это, разумеется, не было идеалом.

– Но для поддержания хороших отношений с ФИФА и сохранения бюджета это было наилучшим вариантом.

– Еще я помню комитет, мечущийся между ФИФА, ИСЛ, ФФФ и правительством. День бесконечного унижения, когда мы в «Экип» узнали об одностороннем решении Жоао Авеланжа увеличить количество команд – участниц мундиаля-98 с 24 до 32. В другой раз междуведомственный представитель сообщил нам, что премьер-министр Эдуар Балладюр сам будет заниматься распределением матчей по городам и сообщит о принятых решениях из Матиньонского дворца. И я еще избавляю вас от подробностей «войнушки» между комитетом и федерацией. Не знаю, как вы, а Фернан Састр вынес немало.

– Фернан организовал Евро-84 практически в одиночку. Он жил под гнетом воспоминаний о «верховной власти». Но мундиаль имеет иной масштаб. Он собирает крупнейших участников, сталкивая их в чрезвычайно хитроумной комбинации. Эпоха также совсем другая. Много ли вынес Фернан Састр? Во всяком случае, он неоднократно выходил из себя, это точно.

– В последний год своего участия в комитете он по пятницам иногда говорил мне, что не уверен в том, что в понедельник мы снова увидимся.

– Но в понедельник он возвращался на свой пост.

– Как и вы возвращались к своей беспечности, мне кажется.

– Все было «таким новым и таким прекрасным». Я был ненасытен и жаждал узнать, открыть, совершить. И не скрывал, что у меня есть мотивация и я получаю удовольствие, даже если меня раздражало, что правительство не старается поскорее завершить реконструкцию стадионов или Страсбург упорно отказывается войти в список кандидатов на проведение матчей.

– Диапазон велик: от нехватки кислорода до нескрываемого удовольствия. А какое самое лучшее ваше воспоминание в этой должности?

– Их много, и в конечном счете они образуют единое целое. Прекрасная история дуэта или даже трио, если считать генерального директора Жака Ламбера. История коллектива, который разросся с двух до семисот человек. История о чистом листе: как будет выглядеть мундиаль? История создания архитектурного памятника: строительство «Стад де Франс». И новой профессии: организатор мероприятия. Но если бы нужно было назвать мое главное воспоминание, это был бы… исключительный гол Лорана Блана в ворота Парагвая, забитый в одной восьмой финала в Лансе, 28 июня 1998 г.

– Исключительный гол Лорана Блана…

– Если Блан не забивает, чемпионат вот-вот станет катастрофой. Блан забивает, Франция выходит в четвертьфинал, и мы балансируем на грани между успехом и провалом. Блан забивает, и Франция поочередно обходит Италию в четвертьфинале, Хорватию в полуфинале, Бразилию в финале, и Кубок мира превращается в великую Французскую победу. Финансовый менеджмент, ФИФА, ИСЛ, ФФФ, правительство, спонсоры, СМИ, общественность и т. д.: с лучшими инженерами, лучшими архитекторами, лучшими администраторами, лучшими болельщиками вы можете организовать самое прекрасное мероприятие на свете, но на бумаге. Нужно еще заручиться благословением игровой фортуны. Поэтому в конечном счете у этого события может быть только один организатор: игра.

– Если организатором была игра, то каким сопредседателем были вы?

– Во-первых, сопредседателем, проходящим обучение среди исключительно умных и дальновидных людей, можно сказать даже, бывалых. Совершенствующимся, внимательно прислушивающимся к окружающим, берущим дело в свои руки в уже обозначенных пунктах. Затем, если можно так выразиться, президентом со всей полнотой функций и сжимающимся сердцем, когда Фернана Састра настигла болезнь.

– Финансовый менеджмент открыл для вас много нового о себе самом, положении дел в футболе и его резонансе.

– Находясь в первых рядах партера, я смог оценить, какой вес футбол приобрел в обществе, политике, геополитике, экономике, культуре, зрелищной индустрии. Скромное предположение блестящим образом подтвердилось. Вот таким образом я, несомненно впервые, получил подтверждение того, что футбол – вполне невинная игра, отданная во власть амбиций, гораздо менее невинных. И равным образом в первый раз оказавшись на новом уровне игры и рефлексий на эту тему, я задумался, не является ли руководитель столь же важной персоной, что и игрок.

– Вот уж поистине, у вашего порога стояла революция!

– Скорее осознание того, что общепринятый взгляд не должен ею быть. Моя личная революция произошла в иной момент. В то время мне нужно было пройти этим путем, чтобы преодолеть некоторую робость, определенные комплексы, пролегавшим в мире сильных и зачастую красноречивых личностей, в то время как мои словарные и грамматические возможности ограниченны. И я не утверждаю, что на следующий день получу главный приз за свой французский. 14 июля 1994 г. в мэрии Беверли-Хиллз в Лос-Анджелесе мне было не по себе во время речи, которую я произнес в присутствии доброй тысячи представителей международной прессы. Франция передавала эстафету США. И в первый раз мне предстояло явить футбольному миру того нового Платини, которым я стал. Мундиаль-98 превратился в повседневное приключение, приключение, в котором я одновременно пускался в путь и искал самого себя.

– Я бы скорее описал подобным образом следующий период, настолько вы со стороны производили впечатление человека, борющегося с самим собой, чтобы не сказать, борющегося в одиночестве, по сравнению с тем, что было раньше. Прямодушный человек, «ведомый» по тонкому льду, и двуличные стратеги, ведущие обманчивые речи в лице ФИФА и УЕФА.

– В январе 1998 г. Йозеф Блаттер предлагает мне выставить свою кандидатуру в качестве преемника Жоао Авеланжа. Эту мысль подсказал ему сам Авеланж: «Платини президент, ты генеральный секретарь, это было бы очень изящно». Возможно, это и было бы изящно, но не слишком реалистично. Потому что в январе 1998 г. я занят чемпионатом мира, а главное, совершенно не чувствую себя готовым принять такую ответственность. «Что ж, в таком случае я выставлю свою кандидатуру, но мне понадобится твоя помощь». В конце концов я попросил его дать мне два-три месяца на размышление…

– Два-три месяца, чтобы согласиться на «советника президента»?

– «Чем я могу тебе помочь?» – спросил я его. «Ты будешь моей спортивной совестью», – ответил он.

– И ваш ответ звучал «Да будет так», а взамен вы получили значок «бравого солдата».

– Что ж, пусть будет так.

– По крайней мере выглядело.

– Во всяком случае, мне не пришлось жалеть о своем решении. Меня изберут членом Исполнительного комитета ФИФА, затем, позднее, членом Исполнительного комитета УЕФА. И это в каком-то смысле будет единственный раз в моей жизни, когда я посещал образовательный центр.

– И вы обнаружите там то, ради чего в значительной степени и пришли: законность.

– Именно.

– А еще две банановые кожуры, когда вы в первый раз попытались взойти на УЕФА с северного склона.

– В 2002 г. я чувствовал себя готовым баллотироваться в УЕФА, и тогда Леннарт Юханссон, действующий президент, отозвал меня в сторону и сказал: «Милый Мишель, давай не будем воевать. Дай мне два года, а потом я протяну тебе руку, более того, я тебя поддержу».

– Авеланж в 1998 г., Юханссон в 2002 г. – президентам как-то особенно нравилось отзывать вас в сторонку. Они, несомненно, были заинтересованы в вашей молодости…

– Авеланж казался искренним… Во всяком случае, больше, чем Юханссон. Что касается Юханссона, то тут просто нужно было дождаться своей очереди. Молодость, да. Но нужно подождать, пока она пройдет.

– И наивность.

– Юханссон проведет на посту не два года. Он останется на пять лет и найдет способ не только нарушить данное слово, но и продлить срок своего мандата еще на один год, то есть до 2007 г.

– Говорили, это для того, чтобы зарезервировать место для Франца Беккенбауэра, слишком занятого немецким мундиалем до 2006 г., а затем вполне свободного в перемещении.

– Не думаю, что это сильно привлекало Франца. Зато некоторые члены УЕФА, кажется, были мало заинтересованы в моем появлении на сцене.

– В течение этого периода мы часто виделись один на один, и от вас иногда так и веяло одиночеством, даже некоторым фатализмом.

– Фаталистом, причем фаталистом международного уровня, я, вне всякого сомнения, и являюсь. Но фаталистом, которому не свойственно отчаяние. По воле обстоятельств у меня появлялось время? Я этим пользовался. Я занимался «Канал Плюс», и это меня чрезвычайно развлекало. Я проникал в международные структуры и узнавал много нового. Я раскручивал свое маленькое предприятие. Дорабатывал свою программу. И не испытывал ни чрезмерного нетерпения, ни чрезмерного беспокойства. По зрелом размышлении, это именно то, чего я больше всего хотел за всю свою карьеру: пост президента УЕФА.

– И какую прекрасную кампанию вы развернули, побольше бы таких. Кампания на востоке, где можно набрать столько голосов.

– Она отражала мои убеждения и мои идеи, ничего больше.

– Кампания, адресованная «малым странам», ориентированная на восток, соответственно; она полностью удовлетворяла правилу «одна страна = один голос».

– Я не так уж обнадеживал «малые страны», и ошибочно было бы полагать, что я победил на выборах благодаря именно им или Восточной Европе. Я набирал голоса повсюду, во всех уголках земного шара, как в малых, так и в крупных державах.

– Значит, на востоке тоже опасались грядущих изменений?

– На востоке, как и на западе, на севере и на юге. Известно, что потеряешь, но не известно, что найдешь. Когда наступает момент выбора, идея перемен вызывает отторжение или заставляет каждого все хорошенько обдумать.

– Теперь, когда у вас есть опыт, можно ли сказать, что вселенная УЕФА позволяет влиять на ход вещей больше, нежели вселенная ФИФА?

– Игра в ФИФА и в УЕФА ведется в разных регистрах. На сегодняшний день ФИФА гораздо больше ориентирована на консервацию, в то время как УЕФА, по причинам ее масштаба и гомогенности, ближе идея модификации. Особенно в том, что касается собственно спортивного сектора, на который как раз направлены – или должны быть направлены – большинство действий руководства. Это совершенно не подразумевает, что с этой точки зрения в ФИФА нечего делать.

– Если Платини с самого начала XXI века далек от перехода через пустыню или других наивных поступков, которые ему приписывают, как вы его оцениваете?

– Как человека, научившегося давать времени время. И как человека, который не желает терять время, приняв какое-то решение. Я привык к некоторым реакциям, необходимым в политике или дипломатии. Я научился больше слушать. Несомненно, я никогда до такой степени не замечал, как нужны все остальные. Готовясь к предвыборной кампании, я старался снова и снова убеждать избирателей указать мое имя.

– Итак, вы выбраны. Январь 2007 г. Вы президент УЕФА. Господин президент, я не стану писать вам письмо, чтобы спросить: почему вы отправились на войну без генерального директора?

– Потому что, если вы не являетесь президентом, работающим на «полную ставку» и осуществляющим исполнительную власть, не стоит труда становиться президентом. Президент, обладающий исполнительной властью, не нуждается в генеральном директоре, он сам им является. Я хотел стать президентом не для того, чтобы просто занять этот пост, а с целью создать программу. Впрочем, будут ли спортивные структуры так же управляться и в будущем – сильными депутатами, обладающими исполнительной властью, а не администраторами, обошедшими слабых кандидатов?

– Федеральный совет ФФФ и исполнительные комитеты ФИФА и УЕФА, в свою очередь, сыграли роль наблюдательных пунктов, откуда следили, какой тип президентской власти вы собирались установить.

– Я думаю, что внес вклад в инстанции, в которые вступил, в двух отношениях: склонность к предметному обсуждению и дух демократии в той степени, в которой одно не бывает без другого. Перевести курсор на какой-либо вопрос, выслушать то, что каждый имеет сказать по поводу этого перемещения. Именно так сегодня функционирует УЕФА. А в случае необходимости президент прерывает прения.

– Если до сих пор не прервал.

– Я не авторитарный президент, который бросается на все, что движется, президент в квадрате. Нельзя сказать, чтобы юридический аспект (в том числе вопросы судейства) или финансы пострадали от моей политики вмешательства. Но в остальном я действительно ничего не пускаю на самотек. Ценности, лицо футбола, связи с общественностью, маркетинг и соревнования, разумеется.

– Рискну охарактеризовать вас в качестве президента как игрока-лидера, забивающего голы, которым вы были в другой жизни.

– Я буду еще банальнее: слово, описывающее мою деятельность на этом посту, – присутствие.

– Возможно, потому что оно противостоит частому отсутствию вашего предшественника.

– Когда я говорю о том, что остаюсь президентом двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, то не только для того, чтобы подчеркнуть отличия от прошлого или чтобы напомнить, что я сижу в офисе и физически присутствую на месте. Это манера, искусство наполнить пространство даже не собой, а, по возможности, своими идеями. Способ всегда быть «в игре». И в связи с этим очень кстати ваша теория об игроке-лидере.

– Во время предвыборной кампании вы анонсировали, что будете делать. Все ли обещания выполнили?

– Передать организацию в руки депутатов; сплотить европейский футбол; привести футбол в маленькие города, а маленькие города – в самое сердце игры, я имею в виду Лигу чемпионов; усмирить крупные клубы; бороться с любого рода отклонениями от намеченного пути: в течение четырех месяцев я запустил практически все реформы, прописанные в моей программе в 2007 г. Скажу без похвальбы: думаю, я сделал все, о чем говорил. Плюс к этому я даже добавил в конце первого срока финансовый «фэйр-плей» и расширил футбольную еврозону с 16 до 24 стран. Разумеется, попутно я не забывал и о том, о чем не говорил, но что входит в компетенцию президента УЕФА в первую очередь: 1) организация соревнований; 2) развитие европейских ассоциаций. Однако в целом, что касается моей деятельности, возможно, нет необходимости считать ее особенно выдающейся.

– Сейчас футбол существует уже более полутора веков. Принимая во внимание то, что лично вы узнали о нем за последние пятьдесят лет, исходя из вашего многообразного опыта от ученика до президента, как бы вы предварительно оценили его состояние (хотя, думаю, в процессе обсуждения мы к этому еще вернемся)? Можно ли сказать, что этот вид спорта обречен на вымирание, если у него не будет преемника, или же достаточно некоторого обновления, и перед ним откроется богатое будущее?

– Я бы сказал, что это спорт, требующий больше внимания, бдительности, защиты, чем раньше, но что его будущее не вызывает опасений. Мне кажется, в футбол всегда играли и всегда будут играть.

– Если после такого широкого обзора, начиная от ворот гаража и заканчивая коридорами власти, мне нужно было бы определить ваши достижения и найти некоторую путеводную нить, я бы привязал ее к следующим пунктам:

– молодость (игрок международного уровня в двадцать лет; «бизнесмен» в двадцать семь; селекционер в тридцать три; организатор мундиаля в тридцать семь; президент конфедерации в пятьдесят один);

– самообучение (без посещения какого бы то ни было образовательного центра, хотя бы какой-нибудь федерации, где можно «набить руку» или школы);

– независимое мышление, иногда даже ценой одиночества;

– увлеченность во всем;

– упоение властью в любой области, но власти исключительно как рычага воздействия, а не самоцели.

На протяжении всего пути словно расставлены эти краеугольные камни, столь отличающиеся на вид, но сохраняющие глубокую внутреннюю связь.

– Значит, речь не о Маленьком принце, а о Мальчике-с-пальчике.

– У меня свое мнение на этот счет, но вам виднее.

– Фактически только в том, что касается увлеченности, ваша классификация меня не привлекает. Прежде страсти к совершению поступков я бы поставил страсть к словам. Это давало наибольшее могущество. Не стоит забывать, разумеется, и о первейшем из всех увлечений – игре в футбол.

– Именно к этому я подводил, чтобы обозначить вторую платинианскую связь между вами и игрой в футбол: футбол был футболом, а вы – вами.

– Простите, что украл у вас аргумент: «Потому что это самый простой, самый невероятный, самый беспристрастный, самый терпимый и «экзистенциальный» или солнечный из всех видов спорта, что превращает его в притчу о человеческой жизни». Потому что он – это он, а я – это я? Несомненно, вы на правильном пути.

– В вашей страсти к футболу есть нечто от «наставления в вере» (особенно в рассказах об отце, воскресеньях с зеленым автомобилем номер 404 времен вашего детства и т. д.) и «религиозного откровения» (наслаждение индивидуальным действием – успешный дриблинг; удовольствие от командных действий; товарищество, сплоченность; опьянение властью; эйфория от всеобщей причастности). Но несмотря ни на что, не является ли источником подобного влечения и подобной страсти моральное кредо футбола?

– Меня не посетило откровение в виде наслаждения в двенадцать лет, а даже если бы это было так, я бы не смог сформулировать это подобным образом. Как и все остальное, впрочем. Это пришло со временем, и в первую очередь с рефлексией, свойственной руководителю и сменившей возбуждение игрока, незаметно подводящей вас к осознанию морального кредо. И даже «необычного» кредо.

– Столько уступок в пользу коварства, порока, хитрости, двусмысленности, окружающих некоторые основные правила, равно как и в пользу их судейской интерпретации во время игры, что это отнюдь не только добродетельное кредо. В этом и заключается его «причудливость», вернее, его противоречивость и даже абсурдность. В нем нет единства, ему не свойственны безусловность и догматизм, оно гибко и человечно, со своей долей требовательности и понимания.

– Разве не такова нравственность у Камю?

– Давайте будем с осторожностью следовать по дорогам литературы и философии. А также нравственности! Но в той степени, в какой Альбер Камю часто ставил чувство превыше причины, а человека превыше системы, и неизменно в той степени, в какой условия человеческого существования питали его размышления и его произведения, да.

– «Тем, что мне доподлинно известно о нравственности и обязательствах людей, я обязан футболу». Сказав так, он напомнил как о величии, так и о слабости человека, а значит, человеческого существования.

– Несомненно именно поэтому он присудил футболу степень «доктора» нравственных наук, или же места «образования» нравственности. Однако в 1953 г. в записках бывших игроков Racing Club Universitaire в Алжире, где он был вратарем в 30-х гг., Камю написал буквально следующее: «Тем, что мне доподлинно известно о нравственности и обязательствах людей, я обязан спорту».

– Так он не написал слово «футбол»?

– Вся его статья была посвящена игре в футбол и вратарю, которым он сам был в 30-е гг., так что все приходят к выводу, что слово «спорт» не может указывать ни на что иное.

– Футбол настолько очевиден, что его находят в некоторых неупотребленных словах, равно как в некоторых жестах или незавершенных исканиях. Я подумал о великом ударе Пеле или просто-напросто о Севилье 1982 г.

– Кажется, вам по вкусу идея, что вот уже больше века футбол увлекает на свою орбиту многие человеческие убеждения и опасения.

– Более того, эта идея мне нравится больше всех иных.