Трудно быть музой
В начале июля 1920 года он женился на Вере Кербиц-Кербицкой и переехал к ней на улицу Б. Зеленина, дом 9, квартира 83. Вот как он написал об этом:
«Новый путь
На тележке маленький письменный стол, два кресла, ковер и этажерка.
Я везу эти вещи на новую квартиру. В моей жизни перемена.
Я не мог остаться в квартире, где была смерть. Одна женщина, которая меня любила, сказала мне:
– Ваша мать умерла. Переезжайте ко мне.
Я пошел в загс с этой женщиной. И мы записались. Теперь она моя жена.
Я везу вещи на ее квартиру, на Петроградскую сторону.
Это очень далеко. И я с трудом толкаю мою тележку.
Передо мной – подъем на Тучков мост.
У меня больше нет сил толкать мою тележку. Ужасное сердцебиение. Я с тоской посматриваю на прохожих. Быть может, найдется добрая душа – поможет мне взять это возвышение.
Нет, прохожие, равнодушно посматривая, проходят мимо.
Черт с ними! Я должен сам… Если б только не перебои сердца… Глупо умереть на мосту, перевозя кресла и стол.
Изнемогая, я вкатываю тележку на мост.
Теперь легко!»
Вера Владимировна Кербиц-Кербицкая, его жена, оставила, к счастью, воспоминания, и часто ее видение событий отличается от зощенковского. Не согласна она была и с той скупой, даже сухой сценой, изображающей создание их семьи. Да – Зощенко порой был скуп в чувствах, огорчал Веру Владимировну… Главная жизнь писателя – в его рассказах! Но тем не менее – их семейная жизнь началась.
1 августа 1920 года он зачем-то подает заявление с просьбой вновь принять его в Петроградский университет на факультет общественных наук (филологическое отделение). Его взяли, но он не ходил на занятия и был отчислен. Отчаяние чувствуется в его метаниях, в попытках где-то притулиться, найти свое место, где можно заработать или хотя бы «отсидеться», пока не придет успех. Помимо службы в военном порту два раза в неделю, по вечерам, он подрабатывает в сапожной мастерской на Васильевском острове. Но главное – он пишет и пишет. Это – его единственное спасение. Больше, по здоровью, он не пригоден ни к чему. И главное – талант никогда не дает человеку покоя, «требует своего»: результатов! И Зощенко посещает Студию в Доме искусств на Невском. Ходит с Петроградской, пешком – транспорт не работает, разруха! Вера Владимировна оставила замечательные воспоминания… но читать их – чем дальше, тем грустнее[1]:
«Возвращаясь вечером домой, после занятий в будни, он всегда подробно рассказывал мне о всех студийных делах, о своих товарищах – будущих «серапионах», о писателях, которые вели занятия в студии, – о Чуковском, Замятине, Ремизове, Гумилёве…
Мы спали тогда большей частью вместе на «нашей оттоманке» в гостиной – где обычно топилась печка, и Михаил шутя говорил о «выгодах семейной жизни» – о том, что спать вместе теплее.
Появления ребенка он ждал с интересом и так же, как и я, мечтал о девочке… Но когда я говорила о возможности появления мальчика и обсуждался вопрос, как его назвать, помню, сказал – «только не вздумай назвать его Дмитрием!» (так звали «первую любовь» весьма «романтичной» Веры Владимировны. – В. П.)».
И все явственнее проявляется его своеобразный характер. Прежде «околдованный» Верой Владимировной, Зощенко постепенно возвращается к холостяцким привычкам и к Вере охладевает. «Из пальца любовь не высосешь!» – его миленькая фраза!» – записывает в дневник Вера Владимировна. Со стороны гении порой кажутся эгоистами. Но на самом деле им, конечно, самим видней, как жить и работать. И оставленные ими шедевры – доказательства их правоты. Хотя окружающим, как правило, с ними нелегко! Сам Зощенко насмешливо это называл: «нестерпимый гений».
5 мая 1921 года родился сын Валерий. Семья Зощенко меняет квартиру – там же, на Петроградской, и переезжает на Большую Пушкарскую, дом 22. Но «каторга» писателя, его работа, всегда с ним, где бы и как он ни жил. В марте 1922 года Вера Зощенко заносит в дневник:
«Мой бедный мальчик! Он так плохо себя чувствует все время! Больное сердце. Слабые легкие!.. А работать приходится много, слишком много, не жалея себя, не щадя своих сил… днем – служба до 5 часов, вечера – за творческой работой. В ту зиму он писал свои большие рассказы – из деревенской и «старой» жизни – «Черная магия», «Гришка Жиган», «Последний барин», «Веселая жизнь», а также начал писать мелкие юмористические рассказы. Все они печатались в журналах».
Ее воспоминания, при абсолютном доверии и уважении к ним, плохо сочетаются с воспоминаниями верного друга Миши Слонимского[2]: «Миша Зощенко вваливается ко мне в 3 часа ночи, с кепкой на затылке, приплясывает, напевает что-то нечленораздельное и рассказывает о своих многочисленных романах».
Зощенко то вдруг обращается к семейной жизни – то «рвется на свободу».
Вот Вера Владимировна, заботясь о свежем воздухе для младенца, живет на даче в Шувалово, а Михаил Михайлович предпочитает общаться с нею по почте: «Вера, ты странный человек! Мы условились взять твои сапоги – я взял. Заплатил 10 тысяч. Теперь ты пишешь… чтобы я тебе прислал эти деньги и еще 10 тысяч… Мне вот сейчас надо платить 6 тысяч за дрова. Черт их знает, откуда достать, придется продать крупу или селедки».
Переписка с Верой теперь мало напоминает «романтическое письмо» прежних лет. Зато ближе к его фирменным горько-смешным рассказам, с дровами и селедкой. Жизнь писателя куда надо ведет! Публике нравятся сюжеты нынешние, соответственно времени.
Чуть позже, когда ему удается урвать продуктовый паек (благодаря Горькому их стали иногда давать писателям), тон его слегка «теплеет»:
«В. В. Зощенко.
Пущено июля 1 дня.
С совершенным своим решпектом посылаю Вам, жена моя Вера, один малый куверт песку – сахарного рафинада, другой малый куверт, но побольше – белой вермишели и вовсе малый оковалок свинины…»
Но вдруг – после такого обнадеживающего начала – убийственная фраза: «…засим предваряю Вас, что жизнь в Санкт-Петербурхе слаще в холостом образе, чем в женатом, и даже жизнь это сладчайшая!»
Вот так фрукт! Да – после многих лет переживаний, метаний, сомнений весьма своеобразная личность нарисовалась! Трудно удержаться и не сказать его же словами: «Тут-то он и развернул свою идеологию в полном объеме!» Навестить жену в халупке в Шувалове, где ребенок их дышит свежим воздухом, ему, видите ли, вдохновение мешает!.. И в то же время совершенно не отвлекает от вдохновения звонкий смех хорошеньких поклонниц в холостяцкой его комнатенке в Доме искусств.
Нельзя сказать, чтобы он отличался особой жестокостью, но сразу и четко дал понять: «Полная независимость! Никакого принуждения!»
А Вера Владимировна мечтала о «большой любви»! Ей остается только грустно фиксировать: «Михаил занят своей работой и своим здоровьем, да и вообще он по натуре человек замкнутый, холодный… Если и любит – не скажет, не приласкает».
В 1922 году он чувствует, что уже может зарабатывать пером, и – увольняется с места бухгалтера в военном порту в Новой Голландии, а в сентябре 1922-го, недовольный криками младенца, переезжает в ДИСК, точнее, в коммуналку в том же доме, где живут они теперь с другом Слонимским.
Вера Владимировна в курсе его амурных похождений (да он их и не скрывает от нее): «В первый раз в жизни Михаила женщина, которая как-то заинтересовала его…»
То была подруга Дуси, будущей жены его друга Слонимского. С этой своей пассией Зощенко появляется везде. А Веру Владимировну никогда с собой не берет, словно подчеркивая: «Никаких обязанностей!»
Однако и в отношении к «пассиям» Михаил довольно привередлив, быстро остывает. Однажды говорит Вере Владимировне, что зайдет его «поклонница» и чтобы Вера дала ей чемодан… Потом Вере же устраивает скандал: зачем Вера отдала той самый лучший чемодан?! Своеобразная личность.
С Верой Владимировной теперь отношения суровые: «Я исправляю его рукописи, просматриваю корректуры, переписываю рукописи – т. е. являюсь товарищем-помощником, забочусь о его столе, о его белье, вообще веду хозяйство, хотя мы и живем отдельно, играю роль полуэкономки-полуприслуги…»
Но семья уже не отпустит окончательно – никогда. Вот отрывок из книги Зощенко «Перед восходом солнца»:
«23 сентября 24 года – «Дом искусств».
Окно моей комнаты выходит на угол Невского и Мойки. Начинается наводнение. Я вскакиваю в трамвай и еду на Петроградскую. Там живет моя семья и крошечный сын. Они живут у своих родных. Я переехал в Дом Искусств, чтобы крики младенца не мешали моей работе. Теперь я спешу к ним. Они живут в 1 этаже на Пушкарской. Быть может, им нужно перебраться на 2 этаж. Мы едем по воде. Деревянные торцы мостовой всплыли. И вдруг – неожиданная картина – вода выступает изо всех люков и стремительно заливает мостовую. Вода уже на ступеньках лестницы. С узлами мы переходим на 2 этаж. На ступеньках я делаю отметки мелом. В 5 часов вода уже плещется у дверей. Вода поднялась почти на 2 сажени. На темном небе зарево каких-то пожаров. Ужасное зрелище. На проспекте – баржа с дровами. Плывут бревна. Лодка…»
Да-а. Семья – это вечная проблема. Без тебя может утонуть… Но порой – и спасает.
Вера Владимировна совершает очень важный, определяющий ход: снимает, а потом – покупает дачу в Сестрорецке. Появление Сестрорецка в жизни Зощенко очень важно. Зощенко получил, наконец, «натуру», с которой можно писать – именно с Сестрорецка, маленького городка, где все видно, «списаны» все его «Сентиментальные повести».
У него появляются, наконец, свои «Пушкинские горы», свой особый уголок земли, который он любил всю свою жизнь и где нашел наконец покой… Сначала – в хорошем, а потом и в грустном значении этого слова.
Вера Владимировна пишет в дневнике: «Михаилу мы устроили кабинет в бывшей ванной комнате – Ольга (сестра Веры) притащила досок, положила их на ванну, набили матрасник сеном – и во время своих довольно частых приездов Михаил помещался в этой ванной. В которой он и написал свою «Козу…»