Вы здесь

Мистер Монстр. Глава 1 (Дэн Уэллс, 2010)

Глава 1

Перевалило за час ночи, а я все смотрел на кота.

Думаю, кот был белым, но в темноте я мог ошибиться. Лунный свет едва просачивался сквозь разбитые окна, старя комнату и превращая ее в сцену из черно-белого фильма. Серыми казались шлакобетонные стены, помятые бочки, штабеля досок и полупустые банки с краской. А в центре сидел серый кот, не желавший никуда уходить.

В руках я вертел пластиковую бутыль, слушая, как внутри ее плещется бензин. В кармане у меня лежала книжечка спичек, у ног – груда пропитанных маслом тряпок. Вокруг хватило бы дерева и разных химикатов, чтобы запалить впечатляющий костер, и мне отчаянно хотелось разжечь его, но так, чтобы не навредить коту. Я даже спугнуть его боялся, потому что мог потерять контроль над собой.

Поэтому я просто ждал, глядя на кота.

Стоял конец апреля, весна побеждала, округ Клейтон превратился из мрачного и замерзшего в радостный и зеленый. Немалую роль сыграло и то, что нас наконец-то оставил в покое Клейтонский убийца. Вакханалия жестоких убийств продолжалась почти пять месяцев и закончилась совершенно неожиданно. С конца января никто не слышал о маньяке. Городок жался в страхе еще пару месяцев, каждый вечер жители крепко запирали двери и окна, а по утрам боялись включать телевизор, чтобы не увидеть в новостях еще одно растерзанное тело. Но все было тихо, и мы постепенно уверовали, что ужас кончился и новых трупов ждать неоткуда. Появилось солнце, сошел снег, люди снова начали улыбаться. Мы выдержали бурю. Клейтон уже почти месяц окутывала атмосфера робкого счастья.

Только я один не беспокоился абсолютно: уж я-то знал наверняка, что Клейтонского убийцы больше нет, – он исчез в январе. Я убил его.

Кот шевельнулся: перестал обращать внимание на меня и принялся вылизывать лапу. Я стоял неподвижно, надеясь, что он забудет обо мне и уйдет по делам, охотиться например. Коты считаются ночными охотниками, надо же и этому моему котяре время от времени добывать пищу. Я вытащил из кармана часы – дешевые пластмассовые часы без ремешка – и проверил время: 1:05. Все бесполезно.

Этот склад соорудила строительная компания много лет назад, вскоре после большой лесопилки, – тогда люди думали, что Клейтон ждет хорошее будущее. Ожидания не оправдались, и если лесопилка еще продолжала работать, то строительная компания вовремя бросила невыгодное дело и убралась восвояси. За прошедшие годы не я один пользовался этим заброшенным зданием: стены здесь испещряли граффити, внутри и снаружи валялись пивные банки и всевозможные обертки. Я даже нашел матрас за деревянными поддонами, – видимо, какой-то бродяга здесь устроил себе пристанище. Не прикончил ли беднягу Клейтонский убийца, прежде чем я его остановил? В любом случае матрас заплесневел – на нем давно не спали, и я решил, что за зиму здесь никого не было. Когда мне представится шанс, я положу этот матрас в самое сердце костра.

Но сегодня я ничего не мог сделать. Я следовал правилам, а правила строго требовали, чтобы я не причинял вред животным. Этот кот уже в четвертый раз не давал мне спалить склад. Наверное, стоило поблагодарить его, но… мне действительно нужно было что-нибудь сжечь. Вот однажды я поймаю кота и… Нет, я не стану его мучить. Я больше никогда никому не причиню вреда.

«Дыши глубже».

Я поставил бутылку с бензином. Не было времени дожидаться кота, но я мог сжечь что-нибудь поскромнее, чем склад. Я вытащил наружу деревянный поддон и вернулся за бензином. Кот никуда не ушел, теперь он сидел в неровном квадрате лунного света, наблюдая за мной.

– На днях, – сказал я, повернулся и вышел.

Побрызгав бензином на поддон – немного, чтобы только схватилось, – я отнес бутылку к велосипеду, подальше от будущего костра. Безопасность прежде всего. Светили звезды, по сторонам маячил лес, хотя само здание стояло на поляне среди гравия и пожухлой травы. За деревьями шумела федеральная трасса, там ехали припозднившиеся дальнобойщики и редкие полусонные легковушки.

Я встал на колени перед поддоном, чувствуя в воздухе запах бензина, и вытащил спички. Я не стал ломать щепки и сооружать настоящий костер, просто чиркнул спичкой и бросил на пропитанные бензином доски, которые сразу же вспыхнули желтоватым огнем. Пламя неторопливо поглотило бензин и принялось за дерево. Я внимательно наблюдал за огнем, слушал тихие щелчки и треск, раздававшийся, если пламя находило сгустки смолы. Когда огонь надежно вцепился в дерево, я подхватил поддон сбоку и поставил вертикально, чтобы огонь лучше распространялся, потом перевернул – пусть горит целиком. Огонь двигался как живой, пробуя дерево тонким желтым пальцем, сперва надкусывая, а потом жадно захватывая и пожирая.

Костер занялся хорошо, лучше, чем я ожидал. Но все равно нужно было его подбодрить.

Я притащил со склада второй поддон и бросил поверх. Теперь пламя полыхало вовсю, ревело и трещало, с явным удовольствием перепрыгивая на новые участки. Я улыбался, глядя на него, как гордый хозяин на породистую собаку. Огонь был моим любимым питомцем, моим товарищем и единственным облегчением. Когда мистер Монстр требовал, чтобы я нарушил правила и причинил кому-нибудь вред, я всегда мог утихомирить его добрым пожаром. Я смотрел, как пламя охватывает поддон, слушал глухое рычание, когда оно засасывало кислород, и улыбался. Огню хотелось больше дерева, и я сходил за двумя новыми поддонами. Еще немного не повредит.


– Пожалуйста, не мучай меня.

Мне понравилось, как она это сказала. Почему-то я все время ждал, что она спросит: «Ты собираешься меня мучить?» – но она была слишком умна. Я привязал ее к стене в подвале, а теперь взял нож. Конечно, я собирался ее мучить. Брук не задавала глупых вопросов, и в том числе поэтому так нравилась мне.

– Пожалуйста, Джон, прошу: не мучай меня.

Я мог бы слушать такие мольбы часами. Меня радовало, как убедительно они звучат: она целиком находилась в моей власти и знала это. Она знала: чего бы она ни захотела, я один способен дать это ей. Кроме меня с ножом в руке, здесь никого не было, весь ее мир ограничивался мной: все ее надежды, все страхи – все зависело только от меня.

Я едва заметно повел ножом и ощутил приток адреналина, когда ее взгляд метнулся вслед за моим движением: сначала влево, потом вправо, вверх, вниз. Мы исполняли особый чувственный танец, заставлявший нас думать и действовать идеально слаженно.

Я испытывал такое прежде, размахивая на кухне ножом перед матерью, но уже тогда понимал, что в этой роли мне нужна только Брук. Именно с ней хотел я установить подобный контакт.

Я поднял нож и шагнул вперед. Брук, как партнер в танце, двигалась в унисон – она вжалась в стену, ее глаза расширились, дыхание участилось. Идеальный контакт.

Идеальный.

Все было идеально – именно так, как я тысячу раз представлял себе. Фантазия воплотилась в реальность, в сценарий настолько совершенный, что я ощущал, как он поднимает меня над землей и несет, несет. Ее безумные глаза не отрываясь смотрели на меня. Побледнев, она задрожала, когда я потянулся к ней. Я чувствовал, как эмоции переполняют меня, закипают, выплескиваются наружу, обжигая кожу.

«Так неправильно. Это именно то, чего я всегда хотел, и именно то, чего избегал. Это неправильно и правильно одновременно. Я не умею отличать мечты от кошмаров».

Закончиться это могло только одним – как всегда. Я вонзил нож в грудь Брук, она закричала, и я проснулся.

– Вставай, – велела мама, включая в комнате свет.

Я повернулся и застонал. Я ненавидел просыпаться, но еще больше ненавидел спать – нельзя слишком много времени проводить наедине с подсознанием. Я поморщился и заставил себя сесть.

«Я сделал это. Еще двадцать часов – и все заново».

– Сегодня трудный день, – заявила мама, поднимая жалюзи. – После занятий у тебя встреча с Кларком Форманом. Ну-ка, давай.

Я прищурился, глядя на нее сонными глазами:

– Опять Форман?

– Я говорила тебе на прошлой неделе. Наверное, еще один допрос.

– Пусть допрашивает.

Я выбрался из кровати и пошел в душ, но мама преградила мне путь.

– Постой, – сказала она сурово. – Что мы должны произнести?

Я вздохнул.

– Сегодня я буду думать только о хорошем и улыбаться всем, кого увижу, – вместе с ней повторил я нашу ритуальную утреннюю фразу.

Она улыбнулась и похлопала меня по плечу. Иногда я страстно желал, чтобы у меня был просто будильник.

– Что ты хочешь сегодня: кукурузные хлопья или овсяные?

– Я сам залью себе кашу, – ответил я и протиснулся мимо нее в ванную.

Мы с мамой жили над моргом в небольшом тихом районе на окраине Клейтона. Формально наш дом находился за городской чертой, но все местечко было таким маленьким, что никто не замечал, в городе ты живешь или за городом, а если замечал, то не придавал значения. В Клейтоне благодаря наличию у нас морга мы принадлежали к тому небольшому кругу семей, где ни один человек не работает на лесопилке. Если кто-то думает, что в таком городке недостаточно покойников, чтобы держать свою похоронную контору, он прав; в прошлом году мы едва сводили концы с концами и денег по счетам вечно не хватало. Отец платил алименты, точнее, правительство вычитало алименты из его жалованья, но их было недостаточно. Потом осенью объявился Клейтонский убийца и поддержал наш бизнес. Умом я понимал: это грустно, когда для выживания твоего дела должно умереть столько людей, но мистер Монстр наслаждался каждой минутой того времени.

Мама, конечно, не знала про мистера Монстра, но ей было прекрасно известно о моем диагнозе – «кондуктивное расстройство». Это такой завуалированный способ сказать о социопатических наклонностях человека. Официально это называется «диссоциальное расстройство личности», но такой диагноз разрешается ставить только после восемнадцати лет. А мне еще до шестнадцати оставался месяц, так что пока я обходился «кондуктивным расстройством».

Я заперся в ванной и уставился в зеркало. К нему были приклеены маленькие записки – мама писала их, чтобы напоминать о важном, не о повседневных мелочах вроде назначенных встреч, а о принципах, по которым следует жить. Я иногда слышал, как она повторяет их себе под нос, вставая утром с постели. Что-то вроде: «Сегодня будет лучший день в моей жизни» – и другую подобную чушь. Самую длинную памятку она написала для меня – это был список правил на разлинованной розовой бумаге, приклеенной к уголку зеркала. Тех самых правил, которые я составил много лет назад, чтобы держать взаперти мистера Монстра. Я строго следовал им до прошлого года, но потом выпустил мистера Монстра из клетки. Теперь мама взяла на себя обязанность следить за тем, как я соблюдаю эти правила. Я перечитал список, пока чистил зубы.

Правила:

Я не мучаю животных.

Я ничего не поджигаю.

Если я начинаю о ком-то думать плохо, то прогоняю эти мысли и думаю что-нибудь хорошее.

Я не называю людей «это».

Если я начинаю преследовать кого-то, то потом целую неделю стараюсь по возможности не приближаться к нему.

Я не угрожаю людям, даже косвенно.

Если кто-то угрожает мне, я ухожу в сторону.


Очевидно, что правило о поджогах я уже отверг. Мистер Монстр был так настойчив, а наблюдение со стороны матери так пристально, что где-то неминуемо образовалась бы трещина. Костры – маленькие, контролируемые костры, которые никому не причиняли вреда, – я считал чем-то вроде клапана для выпуска пара. Мне приходилось неизбежно нарушать это правило, если я хотел иметь хоть малейшую надежду соблюдать остальные. Я, конечно, ничего не говорил маме; пункт этот оставался в списке, но я его игнорировал.

Откровенно сказать, я высоко ценил мамину помощь, но… жить с этим было непросто. Сплюнув пасту, я прополоскал рот и пошел одеваться.

Позавтракал я в гостиной, смотря новости, а мама маячила в коридоре у меня за спиной так близко, как позволял провод от плойки.

– Что-нибудь интересное в школе сегодня? – спросила она.

– Нет, – ответил я.

В новостях тоже не было ничего интересного, по крайней мере никаких смертей в городе, а меня только это и интересовало.

– Ты считаешь, Форман хочет допросить меня еще раз?

Мама у меня за спиной на несколько секунд погрузилась в молчание, и я знал, о чем она думает, – мы не все рассказали полиции о том, что случилось в ту ночь. Одно дело, когда за вами приходит серийный убийца, и совсем другое – когда серийный убийца оказывается демоном и на твоих глазах превращается в прах и черную слизь. Как ты расскажешь о таком полиции, не рискуя оказаться в сумасшедшем доме?

– Наверняка они просто хотят убедиться, что все правильно поняли, – наконец произнесла она. – Мы рассказали им все, что знали.

– Все, кроме истории про демона, который пытался…

– Мы не будем об этом говорить.

– Но мы не можем просто делать вид…

– Мы не будем об этом говорить, – повторила мама.

Она ненавидела вспоминать о демоне и почти никогда не признавала его существование вслух. Мне отчаянно хотелось поговорить с кем-нибудь, но единственный человек, с которым я мог поделиться, отказывался даже думать об этом.

– Все остальное я уже рассказывал двадцать семь раз, – проворчал я, переключаясь на другой канал. – Форман либо слишком подозрителен, либо глуп.

Другой канал был так же скучен, как предыдущий.

Мама задумалась на секунду.

– Ты думаешь о нем плохо?

– Ой, мама, брось.

– Это важно.

– Я сам справлюсь, ма, – сказал я, кладя пульт. – Я научился справляться с этим много лет назад. Не надо каждую минуту напоминать мне о всякой ерунде.

– Ты сейчас думаешь плохо обо мне?

– Да, начинаю.

– И?

Я закатил глаза:

– Ты сегодня прекрасно выглядишь.

– Ты даже не посмотрел на меня с того момента, как включил телевизор.

– Я и не обязан говорить искренние слова, главное – приятные.

– Искренность не помешает…

– Знаешь, что не помешает? – спросил я, относя пустую тарелку на кухню. – Не помешает, если ты перестанешь каждую минуту ко мне приставать. Половина плохих мыслей приходит мне в голову оттого, что ты бесконечно зудишь над ухом.

– Лучше это буду делать я, чем кто-то другой, – невозмутимо парировала она из коридора. – Я знаю, ты слишком любишь меня и не сделаешь ничего дурного.

– Ма, я социопат, я никого не люблю. По определению.

– Это что, скрытая угроза?

– Ма, бога ради… нет, это не угроза. Я ухожу.

– И?

Я вышел в коридор, раздраженно посмотрев на нее:

– Сегодня я буду думать обо всех хорошо и улыбаться.

Я схватил рюкзак, открыл дверь, повернулся и в последний раз взглянул на маму.

– Ты и вправду отлично выглядишь, – сказал я.

– Это с какой стати?

– Ты не хочешь знать.