IV
Яркий свет лампы в столовой ослепил Андрея. Вся семья была в сборе, пили вечерний чай. Катя вскочила с места и вскрикнула:
– Андрюша! Наконец-то! Куда это ты пропал? Мы так беспокоились!
– Стыдись, батюшка, – прибавила Домна Ниловна, – целый день тебя нет, хоть бы сказал, куда идешь, до города, или до попа, или куда. Мы что и думать не знали.
Андрей немного смутился.
– Нет, я так… У меня голова болела… Я хотел на воздух.
– Да ведь ты не обедал! Катюша, вели ему подать телятины. А тут тетенька Анна Ильинична приехала!
Андрей рассеянно слушал заботливые слова матери и невесты и возгласы многочисленных кузин. Он с первой минуты искал и соображал, кто могла быть та, в белом, которую он видел в парке. Но кругом стола все кузины, наперечет, сидели в своем трауре. Где же та, которая сейчас вошла в дом?
Услыхав о приезде тетушки Анны Ильиничны, он слегка оживился.
– Когда приехала? Сегодня? А где ж она?
– Ты бы еще позднее пришел. У себя. Она человек нездоровый, рано ложится. Завтра увидишь.
Неужели это была тетушка Анна Ильинична в белом? Не может быть. Тетушка низенькая и очень полная, к тому же и не пойдет вечером гулять по сырости.
Андрею хотелось спросить Катю, кто был с ними в саду, но потом показалось, что никак невозможно спросить, по крайней мере, он не спросит. Пусть лучше это так остается. Пусть само выяснится. Не надо этого трогать.
Андрей машинально ел все, что перед ним поставили, и рассеянно и печально молчал. Кузины тоже замолкли. Катя, очень миловидная темноволосая девушка, хорошо сложенная, полная и широкая, хотя некрупная, с добрым ртом и короткими пухлыми пальчиками, смотрела на Андрея, не отрываясь. В карих глазах ее было и обожание, и самодовольство – и все это спокойное, умеренное и верное.
Свет лампы слегка золотил бледные волосы Андрея, остриженные коротко, щеточкой. Андрей имел тонкое, очень длинное тело, удивительной красоты руки с розовыми продолговатыми ногтями. Голова по росту казалась слишком маленькой, черты лица были мелкие, приятные, женственно-бессильные, нос правильный и нежный. Над верхней губой вились очень светлые пепельные усики. Несмотря на слегка болезненную бледность и оттого бесцветность утомленного лица, его можно бы назвать красивым, и многие из кузин завидовали Кате. Сама Катя искренно и спокойно считала себя счастливой.
Когда встали из-за стола, Андрей поспешно поцеловал руку матери и постарался никем не замеченный скрыться в свою комнату.
Комната его выходила на огибавший усадьбу балкон и была угловой. Постель оказалась неприготовленной. Андрей рассердился и хотел позвать Тихона, но в эту минуту на пороге балконной двери он увидал Катю.
Она робко вытянула шею и заглянула в комнату.
– Андрюша, ты здесь? Ты не выйдешь больше?
– Я ужасно устал, мне хотелось лечь. А ты меня искала? Тебе что-нибудь нужно?
– Нет… Я думала… Ты со мной не простился…
– Войди, простимся.
Катя робко вошла в комнату, приблизилась к Андрею и положила ему руки на плечи. Ей это было нелегко, она головой доставала ему только до груди.
– Скажи мне, Андрюша, – начала она вдруг шепотом, – ты оттого рассердился, что я вчера в фантах дала Ваничке руку поцеловать?
– Я рассердился? На кого? Какие фанты?
– На меня рассердился… Я сейчас догадалась, когда ты с утра убежал и к обеду не вернулся. Во вчерашних фантах. Но, Андрюша, милый мой, дорогой…
Андрей рассмеялся.
– Катя, уверяю тебя, я не думал, сердиться. Мне просто сделалось грустно…
Он остановился. Его голубые выпуклые глаза были слегка близоруки, но слух он имел необычайный, тонкий до болезненности. И в этот момент ему показалось, что кто-то прошел мимо запертой двери. Шаги были совершенно незнакомые, легкие и тихие до неслышности, даже не шаги и не шорох, а так, движение воздуха, точно что-то скользнуло мимо, провеяло – и замолкло.
Конец ознакомительного фрагмента.