Глава 2
Ведьмы Тодкастера в приятном волнении готовились к шабашу. Шабаш для ведьм – все равно что поход для юных скаутов: возможность собраться вместе и заняться всякими интересными делами. Кроме того, в этот раз шабаш не ограничивался обычной пирушкой с танцами и мелкими пакостями; обещалось, что на нем будет сделано очень важное объявление.
– Интересно, о чем это? – полюбопытствовала Мейбл Бряк. – Наверное, новых ведьм представят. Вот и хорошо, свежие силы нам не помешают.
В этом она была совершенно права. В Тодкастере осталось всего семь квалифицированных ведьм. Узнай Арриман, до какого плачевного состояния дошло ведьмовство в его родном городе, он расстроился бы еще больше. К счастью, ни о чем таком колдун не догадывался.
Днем мисс Бряк торговала свежей рыбой в лавке на пирсе. Будучи морской ведьмой, она предпочитала не удаляться от воды. Ее мать, миссис Бряк, была русалкой – самой настоящей, которая жила на морском утесе, расчесывала волосы и пела. Правда, обречь моряков на погибель ей не удавалось, отчасти потому, что видом она походила на автобус, а отчасти из-за того, что огромные современные пароходы держатся высоко над водой и русалку с палубы просто не разглядеть. Так что однажды она выбралась на песчаный пляж, прихватив с затонувшего галеона горсть золотых монет, и уговорила пластического хирурга, проводившего в Тодкастере отпуск, при помощи операции превратить ее хвост в две ноги.
Магическую силу Мейбл Бряк унаследовала от матери. От отца, мистера Бряка, ей досталась рыбная лавка. В тот день Мейбл закрыла лавку пораньше, сунула в бумажный пакет несколько тресковых голов и отправилась в свой одноэтажный домик у моря. Уже на подходе она вдруг заметила стайку ребятишек, весело плескавшихся в прибрежных волнах, и, недовольно цыкнув, поджала губы. Мисс Бряк закрыла глаза, взмахнула пакетом с рыбьими головами и что-то пробормотала. В воде мгновенно появились жгучие медузы, а дети с воплями унеслись к матерям.
– Так-то лучше, – фыркнула мисс Бряк. Как и большинство ведьм, она ненавидела радость и счастье.
Дома она прямиком отправилась в спальню переодеваться. Шабаш – та же вечеринка: встречают по одежке. Мисс Бряк облачилась в лиловое платье, отделанное вышитыми желтыми окуньками, а ленту для волос, которая держала ее непокорную шевелюру, украсила своей лучшей брошкой – морским слизняком в пластмассовой оправе. Потом ведьма наведалась в ванную комнату.
– Собирайся, милочка, – сказала она, склонившись над ванной. В ванне у мисс Бряк, разумеется, жил ее фамильяр. Фамильяры – это главные помощники ведьм, магические животные, и без них ведьмы – как без рук. Фамильяром Мейбл был здоровенный осьминог с бледными щупальцами, мощными присосками, оставлявшими круглые синяки, и злобными красными глазками – точнее, не осьминог, а осьминожка по имени Дорис.
– Дорогуша, не заставляй меня ждать, – поторопила мисс Бряк, пытаясь запихнуть Дорис в пластиковое ведерко, которое достала из шкафчика. – Сегодня важный день!
Дорис, однако, была настроена игриво. Едва одно щупальце оказывалось в ведерке, другое тут же выскальзывало наружу, так что мисс Бряк изрядно промокла, прежде чем сумела-таки нахлобучить на ведро крышку. Погрузив драгоценную тару в старую детскую коляску, Мейбл вышла из дома и направилась на автобусную остановку.
Фамильяром Этели Коробс был вовсе не осьминог, а, напротив, хрюшка. Этель, ведьма из деревни к западу от Тодкастера, обитала в покосившейся хибаре. Эта круглолицая женщина жила весьма просто, рубила лопатой кормовую свеклу, делала домашнее вино из пастернака и все подряд удобряла навозом. Так же, как владельцы собак часто приобретают черты своих питомцев (а бывает, и наоборот), Этель со временем стала похожа на свою свинью. Обе отличались пухлыми розовыми щеками и чрезвычайно толстым задом, обе пыхтели, с трудом передвигаясь на коротких волосатых ножках, и у обеих были маленькие серовато-карие глаза, тусклые и заплывшие жиром.
Этель работала в цехе по упаковке яиц. Занятие это наводило на нее скуку, так как почти все яйца к моменту упаковки уже успевали протухнуть и делать ведьме было нечего, но вечером, по пути домой, она восполняла этот пробел. Крутя педали велосипеда, Этель поражала овец глистами и наводила порчу на коров. Что касается живой изгороди, тянувшейся вдоль дороги между упаковочным цехом и хижиной Этели, едва ли в ней был хоть один кустик, не покрытый болячками или не изъеденный полчищами прожорливой тли.
Сегодня Этель ехала домой, не отвлекаясь на гадости. Щеголихой она никогда не была, но в честь шабаша протерла резиновые сапоги пучком соломы и надела чистый передник с фетровой аппликацией на кармашке в виде помидоров, больных томатной язвой. Помимо прочего, с собой нужно было взять какое-нибудь угощение. На кухне ничего съедобного не нашлось, зато на коврике перед камином Этель обнаружила дохлую галку, свалившуюся из трубы.
– Славное выйдет жаркое! – обрадовалась ведьма и, подобрав галку, зашагала через огород к сарайчику за своей свиньей.
Нэнси и Нора Горлодрай, ведьмы-близнецы, работали на центральном вокзале Тодкастера. Эта на редкость склочная парочка ненавидела пассажиров, поезда и друг дружку. Стоило Нэнси объявить в громкоговоритель, что поезд на Эдинбург прибывает на девятую платформу в семь пятьдесят две, как Нора кидалась к своему громкоговорителю и ехидно сообщала, что эдинбургский состав опаздывает на полтора часа из-за проблем с дизелем и прибудет – если повезет! – не на девятую, а на пятую платформу.
Вот и теперь вместо того, чтобы наряжаться на шабаш, сестры в одном исподнем стояли посреди их общей спальни в квартирке на Вокзальной улице и яростно ссорились из-за фамильяров.
– Это моя курица, моя! – визжала Нора, вцепившись в хвост несчастной птицы.
– А вот и нет! – верещала Нэнси. – Вон твоя курица!
Ссора была нелепейшая. Сестры Горлодрай выглядели совершенно одинаково: крашеные рыжие волосы, длинные носы и желтые от табака пальцы. Они носили одинаковую одежду, спали на одинаковых узких кроватях, под которыми держали одинаковых фамильяров – куриц в плетеных клетках. Разумеется, фамильяры тоже практически ничем не отличались – сколько их таких, бестолковых рябых хохлаток, которые, чуть что, больно клюются! Правда, для сестер все это не имело никакого значения, хотя из-за затянувшейся перепалки они опаздывали на главный в жизни шабаш.
Уже много лет тодкастерские ведьмы собирались на Ветряной Пустоши – в диком, безлюдном месте, где было лишь несколько чахлых терновых кустов, пруд – в нем накануне венчания утопилась несчастная дева, – да одинокий камень, у которого древние жрецы-друиды совершали свои темные обряды.
Чтобы добраться дотуда, ведьмы арендовали автобус: спецрейс «Шабашовый» выезжал из парка ровно в семь вечера. (Полеты на метлах прекратились после того, как ведьму по фамилии Хокеридж засосало в вентиляционную трубу «Боинга-707», летевшего из Лондона в Стамбул, и дело чуть не кончилось авиакатастрофой.)
Сестры Горлодрай продолжали шипеть друг на друга до самого автобусного парка, однако мигом умолкли, заметив на тротуаре возле автобуса миниатюрный кофейный столик коричневого цвета.
– Опять блажит, – сказала Нэнси.
– Совсем хрычовка из ума выжила, – выругалась Нора.
– Так и хочется затушить о нее окурок, – процедила Нэнси, у которой, по обыкновению, в зубах торчала папироса.
Близнецы злобно взирали на круглый приземистый столик. Казалось, будто он слегка покачивается из стороны в сторону.
– Жалко, когда вот в такое превращаются, – прокомментировала Этель Коробс. Она уже погрузила свою свинью в прицеп и, встав перед столиком, постучала по его ножке носком резинового сапога.
Кофейный столик на самом деле был старой-престарой ведьмой по имени матушка Кровохлебка, которая жила в ветхой лачуге у заброшенного карьера в самой бедной части города.
В молодости матушка Кровохлебка, грозная ведьма старой закваски, держала в страхе всю округу: заставляла людей мучиться чирьями, наводила сглаз на мясников, если в купленных котлетах попадались хрящики, и заколдовывала младенцев так, что родные матери переставали их узнавать. Сейчас она одряхлела и, как многие старики, начала блажить. Одной из ее причуд было превращение в кофейный столик. Оснований к тому не имелось – кофе стоил дорого и матушка Кровохлебка его не употребляла, а поскольку жила она одна, ставить на нее чашку с блюдцем тоже было некому. Однако стоило полоумной ведьме вспомнить заклинание, которое превращало ее из седой усатой старухи в низенький дубовый столик с гнутыми ножками и стеклянной столешницей, она тут же его применяла, а вот как превратиться обратно в человека, забывала.
– Садитесь уже, – подала голос из автобуса Мейбл Бряк. – Оставьте чокнутую старушку в покое.
От матери-русалки Мейбл унаследовала чешуйчатые ноги, которые быстро пересыхали и начинали зудеть, поэтому она хотела побыстрее добраться до Ветряной Пустоши, где воздух был сырой и прохладный.
Однако в эту минуту случилось кое-что необычное. Два воробья, которые сердито чирикали в придорожной канаве, подняли головы и запели соловьями. Из ниоткуда появилась россыпь сверкающих бабочек, и над закоптелым автобусным парком поплыл аромат омытого утренней росой первоцвета.
– А-a, эта явилась. – Нэнси Горлодрай передернуло от отвращения. – Все, пойду внутрь. – Закинув клетку с курицей в прицеп, она прыгнула в автобус.
– Я тоже, – заявила Нора. – Терпеть ее не могу! И как такую дурищу на шабаш пускают? Ей-ей, не понимаю.
Из-за угла выплыла Белладонна – совсем еще молоденькая ведьма с пышными золотистыми волосами, в которых сморщенной черносливиной висела летучая мышь-ночница. В кудрях Белладонны всегда кто-нибудь да сидел: то птенец дрозда, оставленный под присмотром ведьмы, пока его мамаша добывала червяков, то бельчонок, решивший полакомиться орехами в безопасном месте, то бабочка, которая приняла девичью голову за лилию или розу. Вздернутый носик Белладонны служил удобной посадочной площадкой притомившимся божьим коровкам. Лоб у нее был высокий и чистый, а глаза – синие, точно барвинки. С грустным и нерешительным видом Беладонна подошла к автобусу – она давно усвоила, что от товарок не стоит ожидать ничего, кроме подначек, – но, увидев кофейный столик, тотчас отвлеклась от собственных неприятностей.
– Бедная матушка Кровохлебка! Опять забыли заклинание отмены?
Столик качнулся, и Белладонна обвила его руками.
– Ну же, напрягитесь. Сейчас вы его вспомните. Заклинание было в стихах?
Столик закачался сильнее.
– Да? Уверена, еще чуть-чуть, и оно всплывет в памяти. – Молодая ведьма прижалась щекой к стеклянной столешнице, посылая измученному старческому разуму волны исцеления. – Вот, вот, я прямо чувствую, как вы вспоминаете…
Раздался короткий свистящий звук, Белладонна шлепнулась на тротуар, а перед ней возникла старуха в обгрызенном мышами плаще и домашних войлочных тапках с вырезами по бокам.
– Спасибо, милая, – прокаркала матушка Кровохлебка. – Ты – добрая душа, хоть и… – Выдавить из себя ужасное слово она не смогла – ни одна злая ведьма на это не способна. Матушка кое-как доковыляла до автобуса и начала забираться в него, прижимая к груди внушительную жестяную коробку с изображением коронации Георга VI на крышке. Вообще-то, коробку следовало погрузить в прицеп – по правилам, все фамильяры ехали отдельно, – но матушка Кровохлебка никогда с ней не расставалась. Внутри копошилась масса жирных белых опарышей; если на них подуть, они превращались в тучу мух. С одной мухи в колдовстве мало толку, но целая Туча Мух, которые забиваются в нос, глаза и волосы, – это отличный фамильяр.
Белладонна села в автобус последней. У нее единственной из всех не было фамильяра – для белой магии он и не нужен, – и это заставляло ее еще острее ощущать свое одиночество.