7
Бикбаев шагнул в ревущий черный проем двери последним… Одно дело, когда ты упругими шагами взлетаешь на верхнюю площадку парашютной вышки, чуть ли не с высоты птичьего полета смотришь на раскинувшийся под тобой город, потом с замиранием сердца делаешь короткий шаг, затем провал, мягкий рывок – и ты плавно опускаешься на землю, оказывается, до обидного близкую. Кругом шумит парк культуры и отдыха, звучит музыка, теснятся тележки с мороженым и газировкой, гуляют степенные отдыхающие и веселые стайки молодежи и ребятишек. Ты отстегиваешь лямки подвесной системы и, ловя на себе затаенно-восхищенные взгляды девушек в веселых крепдешиновых платьях, незаметно втягиваешь живот и расправляешь плечи. На груди, естественно, комсомольский значок, БГТО на красивой цепочке и «Ворошиловский стрелок». Орел!..
И совсем другое – настоящий боевой прыжок в тылу врага… Нет внизу, в беспроглядной темноте, ни партизанских костров, ни, тем более, веселых девушек и музыки. Там может оказаться и озеро, и болото, и лес. А если штурман ошибся хотя бы на минуту-другую в расчетах, то внизу вполне могут встретить и «Tigerfanger-тигроловы» из СС и прочие «ягдкоманды» – спецы по уничтожению английских и русских парашютистов. Бравые ребята в пятнистых комбинезонах с неутомимыми собаками на поводках могут тихо спеленать неудачливого десантника, а могут и без особых затей просто расстрелять еще в воздухе, привычно взяв упреждение «на два корпуса»…
…Шум ветра и мерзкое ощущение «свободного падения», когда внутренности вместе с сердцем то подкатывают к самому горлу, то проваливаются куда-то в пятки, а в мыслях мелькают всякие гадости вроде «Счас шмяк – и мокрое место!», прервался тугим рывком раскрывшегося парашюта, и Бикбаев, привычно глянув вверх, убедился, что с куполом все нормально – расправился полностью и стропы не перепутались. Та-ак, остальные где? Ага… раз, два, три… все! Четвертое смутно белеющее пятно – парашют грузового контейнера. Пока все по плану – «Ordnung muss sein!» Gut, Маня! Пора… Командир сгруппировался, напружинил чуть согнутые ноги и по-новому перехватил лямки парашюта, скрестив руки перед лицом – если внизу лес, то встретить могут не только мягкие лапки елей, можно и на добрый сук напороться… Земля, как обычно, выпрыгнула навстречу внезапно, купол зашуршал-заскользил по ветвям деревьев, затрещали какие-то кусты, и ноги неожиданно мягко ткнулись в слой мха. «Ну, слава Аллаху – ноги целы! А могли бы и на камни…»
Бикбаев прислушался, затем резкими рывками сдернул предательски белевший в лесном мраке купол и свернул скользкую ткань в тугой комок. Вновь прислушался – вроде справа легкий шум… Командир растянул губы и очень похоже изобразил тревожный писк мышки, почуявшей вблизи страшную лису или иного врага вроде еще более страшной и беспощадной совы. В ответ раздался такой же тихий писк – из полутьмы неслышно вынырнул Титаренко, еще через пару отчего-то вдруг томительно-тревожно растянувшихся минут к месту сбора так же тихо пришел взмокший Пахомов, тащивший на плече грузовой контейнер. Белогорцеву пришлось ждать минут десять. Радистка подошла чуточку прихрамывая, виновато взглянула на командира группы и тихо, почти шепотом, произнесла:
– Ребята, парашют за сучки зацепился… высоко… еле сорвала! И нога что-то…
– Идти-то можешь? – так же тихо спросил Бикбаев и после торопливого кивка Белогорцевой опустился на колени, прикрылся плащ-палаткой и, раскрыв планшет, скользнул фонариком по уже выученным наизусть линиям. – Так, мы сейчас вот здесь… До усадьбы километра полтора-два… Прячем мой купол, разбираем грузовой и – вперед. Так, первым идет Поп, потом Титаренко и Лиза, я – замыкающий. Кто наступит на сухой сучок – пусть лучше сразу вешается! Все, пошли…
…Частенько мы путаем понятия «разведчики» и «диверсанты», а то и складываем их вместе, хотя задачи у них абсолютно разные. Считается, что разведчики проникают в тыл врага, режут-стреляют там всех подряд, а когда слегка утомятся, то хватают на плечо зверски матерящегося языка-генерала и, героически отстреливаясь, торопливой трусцой возвращаются к своим. На деле же высшим пилотажем войсковой разведки считается незаметное проникновение в тыл врага, выполнение задачи по сбору информации, добыванию языка или другой какой работы – причем все это абсолютно бесшумно, без единого шороха и выстрела – и возвращение к своим без малейших потерь. То же и у диверсантов: проник – взорвал – вернулся без потерь. Вот только война – это не учения на песочке в «командирском ящике»… Солдат хороших и по-настоящему толковых в армиях бывает не так уж и много. В разведку отбирают лучших, и все равно нужны годы, чтобы подготовить аса, мастера, настоящего матерого волка. А этих лет, как правило, никогда не хватает… И часто из разведвыхода возвращаются не все. Бывает – никто… Одна из самых страшных вещей на войне – рукопашная, когда лицом к лицу, грудь к груди, когда в ход идут и автоматы-пистолеты, и ножи, и саперные лопатки, и просто руки-ноги… и зубы. Но еще страшнее, когда на нейтральной полосе судьба сталкивает две разведгруппы с разных сторон… Матерые волки сталкиваются нос к носу и, яростно хрипя, начинают резать и рвать друг друга. Молча. Без всяких «мать вашу, падлы», «шайзе» и «ферфлюхте вольфен». И выживают далеко не все. Бывает – никто…
…Окраина поселка начиналась практически сразу за оборвавшейся опушкой леса. Аккуратные, добротные дома и хозпостройки ничем не напоминали расхристанные усадьбы российских крестьян – никаких сломанных заборов, прохудившихся и покосившихся крыш, никаких куч навоза, старых досок и прочего хлама. С первого взгляда было видно – живут здесь люди зажиточные и хозяйственные, живут прочно. Сараи – и те многие сложены из камня-валуна, крыши домов – под железом. Своя земля, дом, хозяйство – все строилось-устраивалось не на один день-год – на века…
– Вон его дом… – Бикбаев рассматривал в бинокль окна дома, потом скользнул взглядом по хозпостройкам. – Ага, хомут висит на стене сарая – значит, все чисто… Подходим к дому, там для Белогорцевой работа будет… Вперед.
– Сказал бы мне кто еще вчера, что моя жизнь от старого хомута будет зависеть, – еле слышно проворчал Пахомов, на что Бикбаев свирепо ощерился и чиркнул ладонью по горлу.
– Ja wohl, Herr Untersturmführer! Да все, все – молчу…
Совершенно бесшумно Белогорцева подключилась к телефонной линии, приложила микрофон к уху и несколько минут слушала – что же происходит в доме…
– Радио слушает… Ходит по дому, что-то говорит – сам с собой… – еще минут через пять Лиза уверенно шепнула командиру: – Один он в доме. Точно один…
– Тогда звони давай!
Белогорцева набрала номер на своем «агрегате», напоминавшем обычную монтерскую трубку с диском и крокодильчиками-зажимами, дождалась, когда хозяин снимет трубку, и милым голоском осведомилась, «нельзя ли пригласить к аппарату фрау Берг?». На что хозяин дома по-европейски сдержанно ответил, что «весьма сожалеет, но ничем юнгфрау помочь не может – никакой фрау Берг здесь нет. Вероятно, юнгфрау ошиблась номером…»
– Порядок, можно идти. – Командир опустил бинокль, в который наблюдал за окнами дома, – беленькие занавесочки были задернуты неплотно, и Бикбаев отчетливо видел, как мужчина вполне спокойно подошел к телефону и разговаривал. Рядом никого не было.
Во двор дома вошли двое в форме Ваффен СС, уверенно поднялись на высокое крыльцо под островерхим навесом и негромко постучали в дверь. Вскоре за дверью послышались неторопливые шаги и слегка удивленный голос спросил: «Кто здесь?»
– К нам поступил сигнал, что вы не сдали радио, вопреки приказу властей!
– Господа, – голос звучал уверенно и спокойно, – у вас неверная информация – свой «Блаупункт» я сдал еще в июне! Вы можете войти и удостовериться…
Дверь с легким скрипом распахнулась, и на крыльце появился немолодой худощавый мужчина с пышными кайзеровскими усами. Пытливо глянув на незваных гостей, молча кивнул, приглашая в дом. Пахомов, нимало не смущаясь, уверенно проскользнул мимо хозяина, мигом проверил все комнаты и, возвратившись, кивнул Бикбаеву – «Чисто!»
Титаренко напряженно всматривался в смутно темневшие на фоне зарождающегося серенького рассвета силуэты домов и, нервно сжимая в руках автомат, ждал условного сигнала. Или – чего другого, когда тишина взрывается выстрелами, криками и лаем собак.
Наконец в полутьме пару раз мелькнул зеленый свет фонарика. Титаренко тихо выдохнул с нескрываемым облегчением и шепнул связистке: «Все нормально, идем…»
– Вот это план концентрационного лагеря. Это территория завода, тут – казармы солдат и комендатура… Комендант – капитан СС, но охрана набрана из обычных солдат вермахта, эсэсовцев там очень мало, – хозяин явочной квартиры расстелил на столе с истинно немецкой тщательностью вычерченный план просткенского лагеря. – Теперь о вашем «объекте». Наши товарищи говорят, что его…
Слова хозяина прервал негромкий, но отчетливый шум подъехавшей машины. Пахомов, наблюдавший сквозь занавески за улицей, увидел, как у соседнего дома остановился угловатый автобус с зашторенными окнами, дверь автобуса распахнулась и двое в штатском торопливо направились к соседнему дому, из которого уже выскочил хозяин и что-то начал говорить, горячо жестикулируя и показывая на дом, в котором скрылись ночные гости. Пахомову на какой-то миг даже показалось, что селянин показывает пальцем именно на него, хотя ничего увидеть сквозь занавески да еще и в полутьме тот, естественно, не мог.
– Герр унтерштурмфюрер, кажется, у нас новые гости… – Пахомов, не отрывая взгляда от автобуса и троицы, расстегнул кобуру Вальтера P38 и поудобнее перехватил автомат.
Бикбаев поднял тяжелый, неприятный взгляд на хозяина, тот испуганно замотал головой из стороны в сторону и быстро-быстро зашептал какие-то оправдания. Командир нарочито медленно сложил листок и положил план в карман, затем скользнул к окошку и встал с другой стороны, прижимаясь к косяку. Осторожно выглянул во двор.
– Ruhig, bitte… Тихо… Не паникуй раньше времени.