Мир усталого света. Свиток Первый. Сказки Тёмного Века (Владимир Абрамов, 2015)

Рукопись, найденная в Петергофе-1

Иногда бывают минуты, когда кажется: все, хуже быть не может. Берегитесь этого чувства. Оно обманчиво. Обычно вскоре становится еще более невыносимо. И предела нет. Если только не сойти с ума. Впрочем, предки верили, что временное безумие спасает от полного помешательства. А если это относится ко всей жизни человека? Тогда не надо искать смысла. Надо лишь стараться сохранить главное, постоянно жертвуя чем-то менее существенным. Вся проблема – почувствовать последнюю грань. Дальше отступать нельзя. Ошибка будет дорого стоить. Удивительно, но эти крайние положения обычно узнаваемы, и даже без всякой магии. Правда, от этого не легче. И тем более велик соблазн. Впрочем, вот вам история одного ленинградского химика, рассказанная им самим примерно через год после его собственной смерти…

…Все началось после переезда. Химический факультет Ленинградского университета съезжал с Васильевского острова в деревню Темяшкино, под Петергоф. В спешке паковали ящики, коробки, разбирали реактивы, книги, бумаги. Потом везли, сваливали в кучи, снова разбирали. В одной из коробок со старыми книгами я и нашел эту странную рукопись. Она попала к нам, видимо, в прошлый период всеобщих мистических увлечений, когда даже Менделеев, говорят, отдал дань изучению спиритизма. Манускрипт был написан на нескольких тонких листах по-старославянски, поэтому я поначалу ничего не понял, кроме того, что речь шла о рецептах каких-то снадобий для превращений. Будучи человеком советским и любознательным, я сунул бумаги в карман и занялся общественно-полезным трудом. К вечеру рукописи в кармане почему-то не оказалось. Пришлось заняться более важными вопросами. Конечно, не относящимися к химии. Важным у нас считается любой житейский вопрос на стадии его философского обобщения. Взять, к примеру, жилье и зарплату. Как известно, второй хронически не хватает от предыдущей до следующей, а первое кем-то строго рассчитано по нормам провинциального кладбища. Поскольку любой важный вопрос решить невозможно, его случайное обсуждение всегда становится отвлеченным. При этом можно даже получить какое-то удовольствие, если быть не очень трезвым. А почему бы и не выпить? Я ведь спирт на работе получаю. Тут и друзья-приятели. Часам к семи вечера собираются. Оно, бывает, и случится настроение. А утром, натурально, опохмеляться. Но я – не алкоголик. Просто вечером под Рождество я уже был слегка навеселе, когда обнаружил пропавшую рукопись в одном из ящиков стола. Неожиданно оказалось, что там подклеен перевод старинного текста. В нем действительно были рецепты и подробные описания приготовления снадобий перевоплощений. Случилось так, что для некоторых рецептов все необходимое оказалось под рукой. Я тут же сделал все как положено и опробовал соответствующий несложный ритуал. Все было очень обыденно. Поэтому я не очень удивился, когда ожидаемого результата не последовало. Тут же зашли друзья и задержались, и потому я скоро совсем забыл об опытах с превращениями. Вспомнил дома, когда столкнулся со стороны жены с полным непониманием в форме молчаливого осуждения и заодно убедился по ее немногим членораздельным словам, что достиг определенных успехов, приобретя признаки какого-то животного. Хотя это было не то, на что я рассчитывал.

Как известно, советское Рождество – не выходной, и на следующее утро пришлось с тяжелой головой отправляться на работу. И надо было так случиться, что злополучная рукопись снова попалась мне на глаза. Где-то внутри возник суеверный холодок: в ней оказалось дополнение, которого вчера не было. Но любопытство взяло верх. Практические занятия магией были продолжены. Поначалу опять ничего не изменилось. И тогда был совершен последний обряд внутреннего отчуждения.

…Вдруг все исчезло. Не было ни стен факультета, ни корпусов общежитий, ни прочих признаков цивилизации. Зато были люди, много людей. И все они собрались поглазеть на мою казнь. Бессильная ярость сковала мысли, как веревки, опутывающие тело. Жалкий сброд. Только бы освободить руки. Можно добраться до меча. Тогда повеселимся. Еще не все потеряно. Только бы успеть. Вот и все… остальное просто. Руки еще слушаются. Короткое движение, веревки упали. Кровь застилает глаза. Много крови. Меч работает без остановок: отрубленные руки, вопли ужаса. Давитесь моим трупом. Что-то воткнулось в спину. Господи, как больно…

…Постепенно все вернулось. Я взглянул на часы. Время будто не изменилось. Значит, ничего не было. Ведь жизнь и время связаны очевидно. Время потому и необратимо, что является частью потока жизни. Или оба они – части чего-то общего. Впрочем, не важно. На сегодня хватит. И я пошел домой, где с удовольствием провалялся до вечера, читая книгу. Нет ничего приятнее незапланированного отдыха. Вечером, после душа, меня снова озадачила жена. Спросила, что у меня на спине. Я заглянул через плечо в зеркало: под правой лопаткой выделялся безобразный шрам величиной с пятак. А что, если в следующий раз мне отрежут голову?..

…В старину не всегда любили длинные заклинания – не то, что сейчас. Иначе бы мне вряд ли удалось повторить все во сне в ту же ночь. Сон был еще рядом, но предметы вокруг снова стали другими и осязаемыми до жути. Я был один в старинном доме. Я шел по бесконечным коридорам, спускался вниз и поднимался вверх. Вокруг было одно и то же: темные влажные стены, комнаты с замурованными окнами и лабиринты с иллюзиями в полумраке. Пустота пугала. Несколько раз я пробовал разбить свежую кладку в тупиках, но это рождало только страх. Теперь надо собраться. Сначала сесть и осмотреться. Стены и стены. Может быть, вспомнить, как я сюда попал. Вспомнить не удалось, но страх ушел. Если я ничего не помню, может, и терять мне нечего? И тогда я спросил себя: кто я? И вспомнил: человек. Это было открытием и породило ряд образов: я в детстве, я в зрелости. Не то. Представляю себя врачом. Перед глазами встают пациенты: старые и молодые, мужчины и женщины. При чем здесь все это? Пошли абстрактные образы, странные и непонятные. Вдруг пришла уверенность: я все могу. Я направил ладонь на тоненькую щепку на полу и сосредоточился. Середина щепки начала плавиться, потом исчезла. Где-то почудилась музыка. Представляю себе путь к свету. Можно идти. Теперь нет нужды торопиться. Я все вспомнил. Кажется, ее звали Вивьен. Я лечил душевнобольных. Точнее, уговаривал вернуться. С ними часто занимаются гипнозом, но это – обычный обман с помощью поверхностных иллюзий. Достаточно сильное внушение невозможно без обратной связи. Нужно открыть сознание и уловить симметрию взаимодействия. Затем наступает резонанс. Вивьен поразила меня сразу. Сказать, что она красива – не сказать ничего. Она сказочно красива. Ради таких женщин завоевывают царства и ими жертвуют. Такие выбирают и с такими соглашаются. Вивьен не была похожа на сумасшедшую. Спокойная сосредоточенность во взгляде, полное равнодушие к окружающему. Кажется, много лет она уединенно жила в лесу. Как она попала в город? Теперь это не важно. Важно, что сейчас я иду к ней. Световое окно впереди: выход на крышу. Свежий ветер и яркий свет хлынули одновременно. Вместе с огромной, многомерной и нереальной радостью. Конечно, я был в этом уверен: впереди стоит и зовет меня Вивьен. Теперь опасения напрасны. Некоторые говорили, будто я сам сойду с ума. Но выход из лабиринта есть. И теперь я все могу. Вивьен ждет меня. Мы берем друг друга за руку. Лазурное небо и гроза на горизонте. Между ними радуга. Мы идем по ней. Под нами – сказочные ландшафты, поля цветов и безумно красивые деревья. Здесь будет наш удивительный замок: я делаю лишь одно движение рукой. Вивьен ласково поправляет: возникают новые своды и башни, красочный парк с фонтанами. Но мы не останавливаемся, мы идем дальше. И какое значение может иметь что-то конкретное? Ведь все теперь – для нас. И что может быть существенно? Нет больше конкретного смысла. И зачем нам какая-то цель? Нет больше времени. Да здравствуют воздушные замки Броселианды!

Сон в летнюю ночь

…Когда наступает ночь, и на землю спускается тьма, духи леса получают свободу. Бесплотным вихрем несутся они сквозь деревья, оставляя неподвижным каждый листочек в безветренную ночь. Но они способны затронуть все чувствительные места в человеке, потому что не имеют пределов и границ. И горе одинокому путнику в неудачном месте, если имеет внутри пятно темное. Тёмное становится чёрным, малое – большим. И тогда наступает время великого ужаса…

Так примерно начинала рассказ бабушка. И молилась: «Ослаби, остави, прости, Боже, прегрешения наша, вольная и невольная, яже в слове и в деле, яже в ведении и неведении, яже во дни и в нощи, яже в уме и в помышлении: вся нам прости, яко Благ и Человеколюбец». И потом рассказывала маленькой Маше о страшных чудовищах и могучих чародеях, ужасных тайнах и волшебных приключениях, славных витязях и прекрасных принцессах, дальних странах и великих городах.

Забылось все. Осталось единое таинственное ощущение, которое вернулось сразу, как только вокруг появились знакомые очертания лесного пейзажа. Случилось так, что молодая барыня Мария Алексеевна вернулась после долгого отсутствия в свое родовое поместье на Троицу, солнечным майским утром. Поместье, объединявшее ряд цветущих на берегах реки Осетр деревень Веневского уезда Тульской губернии, раскинулось в живописнейших местах, характерных для этого благодатного уголка России. И барышня, которая сама увлекалась живописью, с удовольствием разглядывала свои владения. Она, сказать, также не портила общей картины: озорная, красивая, легкая. С тем же вниманием и интересом осмотрела каждый уголок усадьбы, в которой отсутствовала десять лет. Привлекла внимание неизвестная картина «Снятие с креста», напомнившая голландскую. Вся группа изображена на залитой желтым светом площадке, в центре которой – тело Иисуса, отталкивающее, слишком натурально мертвое, лишенное привычного благообразия. Мария Магдалина смотрит в пустоту с ужасом и тоской затравленного зверя. Лицо Иоанна Зеведея выражает раскаянье, подавленность и страх. Но самым необычным в картине было то, что была она как будто бы живая. То есть, были люди, которые говорили, что якобы каждый год выражение лиц и даже положение фигур на картине чуточку меняется. И что вообще здесь нечисто. Да и то сказать, рисовал-то картину местный деревенский парень, который живописи был сроду не обучен. Правда, умел Иван многое – на все руки мастер. Барышня его с детства помнила. Детей любил. Бывало, наделает им игрушек – как живые. Таких и в столице не купишь. А ровно три года назад он исчез. Тогда зеленые гуляния в лесу были. Потому не иначе русалки утащили его в озеро. Значит, и в эту русальную неделю он обязательно объявится, да только видеть его и разговаривать никому не надобно, потому как добром такие встречи с русалиями не кончаются. А еще каждый год в то же время мужики в лесу Лешего видят. Он месячные ночи больно любит: сидит старик старый на пеньке, лапти поковыриват, да на месяц поглядыват. Как месяц за тучку забежит, темно ему, знашь, он поднимет голову-то да глухо таково: «Свети, светило», – говорит. А еще старики рассказывают, что есть в лесу такое заколдованное озеро, а при нем хозяйка живет, молодая такая, только волосы зеленые…

Марии было уже довольно: «Я обязательно буду на зеленых гуляниях этой же ночью». Вечером того же дня Мария приоделась как богатая крестьянка и отправилась в лес вместе с Дарьей, своей давней подругой по всяким-таким забавам. Даша уверяла, что перед тем, как идти в лес, непременно надо произнести заговор от лешего. И Мария с любопытством и робостью повторяла загадочные слова: «Хожу по лесам, по кустам, по мхам, по болотам… по чернику, по малину – куда не хожу, никогда не блужу; солнце по солнцу, месяц по месяцу; при частых зорьках, при вечерних зорях хожу не блужу, а тебе, лесной хозяин, покорность отдала: от меня, рабы, отшатнися, в березу обернися».

В лесу было уже полно девушек и парней. Девушки заплетали березы, водили хороводы, кумились, говорили заговоры…

… Встану, не помолясь, пойду, не перекрестясь, в леса далекие, луга изумрудные, умоюсь там росою целебною, студеною, утрусь мхами шелковыми, поклонюсь солнцу красному, ясной зореньке и скажу ветру быстрому: лети к синему морю, морю-окияну. У того у синего моря лежит бел Алатырь-камень; под тем под белым Алатырь-камнем лежит книга толстая, Велесом писанная. Ты найди, ветер, имя рабы Божией Марии, прочитай, ветер, имя суженого. Подойду я близехонько, поклонюсь низехонько. Лети ко мне, ветер, шепни мне имя, покажи суженого. Будьте вы, мои слова, крепки и лепки, крепче камня и булата. Нет моим словам переговора и недоговора, и не изменить их ни хитрецу, ни мудрецу…

Парни держались в стороне, но неподалеку; разжигали костры. В желтых бликах костров эти языческие забавы казались таинственными. Гадания на березах мало занимали Марию, и она пошла к озеру, где пускали в воду сплетенные из цветов венки. На берегу неподалеку, в тени густой ивы, сидела одинокая девушка и тихонько пела, да протяжно так, приятно. «И не скучно тебе тут одной?» – спрашивает Мария. А та повернулась, посмотрела так странно, да и говорит: «Эти гуляния не для нас. А в одиночестве не скука – тоска». И тут заметила Мария, что волосы-то у нее вроде зеленые, догадалась она, кто это, испугалось, было, да виду не подала – не из робких, вишь. Спросила только, не из тех ли та русалок, что добрым людям головы морочат, да губят почем зря. Вот и Ваню, художника, сгубили, сказывают. А русалка улыбнулась как-то жалко и говорит: «Ваню не козни мертвых сгубили, живые – они много опасней будут. А я просто живу здесь рядом, на озере. И все бы ничего, но, Господи, как одиноко!» – «А правда ли, что и старик какой-то здесь на полянке появляется?» – «Он выбрал когда-то не ту дорогу, да и заблудился. С тех пор не может вспомнить, куда шел. Так и остался в этом лесу. А в лунные ночи выходит на поляну, греется… Вот и луна взошла, мне пора» – русалка собралась уходить. – «Погоди немного – вспомнила Мария, – правду ли говорят, будто озеро это – заколдованное?» – «Для кого заколдованное, а для кого – волшебное, – усмехнулась русалка, – все зависит от того, кто в него смотрит. Важно другое: по сравнению со смертью зло бессмысленно», – сказала так и пошла, только бестелесный силуэт таял, таял… И тут Марию осенило, кого ей напоминала новая знакомая, да нет же, просто была ей. Это была Мария Магдалина с новой картины. «Почему же так получается? – вдруг бессвязно подумала Мария, – почему одних добрых намерений недостаточно, чтобы сделать человека счастливым? Почему чаще наибольшее зло приносят из добрых побуждений? Почему человек заблудший может быть много опасней того, кто творит зло, но сознает себя преступником? Но тогда получается, что ум и добро – это одно и то же, только называются по-разному, в зависимости от обстоятельств. Но где же взять столько умных, Господи! И как остальным жить по совести?»

Мария не заметила, как вернулась на поляну. Она присела под березой невдалеке от костра, пригрелась, задремала. Очнувшись, она увидела перед собой Ивана. Мария сразу узнала его. Те же спокойные движения, насмешливые глаза. Он почти не изменился. «А мне говорили, будто художник Иван умер» – удивилась Мария. – «Художники мертвыми не бывают, – усмехнулся Иван. – Хотя… в мертвых – всеобщая связь живых. Это ли не достойная цель?» – «Цель… задача… предназначение?» – «У художника нет предназначения. Он просто отражает мир необычным образом». – «Для этого нужно суметь выразить себя. Но всегда ли талант может преодолеть обстоятельства?» – не унималась Мария. – «Да, если готов явить миру свое женское начало, сжигая себя на глазах равнодушных зрителей. Но главное – это прикоснуться к истине».

– Когда-то в наших краях жил человек, – продолжал Иван. – Он обладал редким даром: те, кого он рисовал, иногда оживали. А рисовал он обычно всякую диковину. И вот, в окрестных лесах стали происходить странные вещи. Бывало, едет одинокий путник по лесу. Вдруг, окликнет его женский голос по имени. Оглянется раз, другой – никого. Третий раз оглянется – сидит меж ветвей невиданной красоты русалка, с человеческими ногами, только волосы зеленые, и вся голая, – потом вздохнет так печально, да и растает в воздухе. А кто семь раз на нее оглянется, тому и свет не мил – уходит от людей из деревни и все время что-то ищет, ищет… А то еще рассказывали, что в ту пору, когда в водах волшебного озера рыбу ловили, рыбаки забросят сети, станут вытягивать в лодку, а в сетях – та русалка. Будто приходит в себя сначала в лодке, а потом как рассмеется – забавляется, вишь. А от смеха того лодка переворачивается, и кто спасся, тот и молодец… А еще недалеко стал леший появляться. Весь заросший, растрепанный, идет обычно, спотыкается, что-то себе бормочет. А лицо странное – одним глазом смотрит, а другого не видно – может, волосы длинные мешают, – такой лохматый! Да только так-то оно лучше. Тому, на кого он в оба глаза посмотрит, плохо бывает. Начинает человек видеть в людях не только то, что есть, но и то, что представляется, да еще не может отличить одно от другого. Впрочем, старичок безобидный. Другое дело, недавно появился в озере дракон о трех головах…

Лешие, русалки, водяные, болотные, – все они, и почему-то одновременно, возникли перед Марией. Потом что-то рассказывали, гримасничая и жестикулируя, с большим чувством. Потом встали все вкруг костра и завели чинный хоровод. Вот они стали кружиться быстрее, быстрее, а огонь – все ярче, больше. Глядь, а это и не костер уж вовсе, а огнедышащая голова дракона, растет и усмехается, вот-вот все проглотит…

Тут Мария проснулась. Ярко горели костры. Ивана не было. Даша толкала и тормошила ее: «Проснитесь, барышня! Пропустите самое интересное. Пришла пора гадать на вещем озере».

– Не надо делать ничего особенного, – объясняла Даша. – Надо только выбрать уединенное место у озера, посмотреть в него внимательно и представить себе что-нибудь светлое… Как идешь в детстве по лесу: кругом сумрачно, неуютно, – и вдруг выходишь на большую поляну, залитую солнцем, цветами, птичьим щебетом. Неожиданно становится легко, словно лететь впору. Кажется, будто находишься не только здесь, но и везде одновременно. И становится ясным и прозрачным все – как было и как будет…

Мария слушала не очень внимательно. Она присела на знакомую с детства песчаную косу, шагах в тридцати от берега. Вода была тихой-тихой, гладь озера точно отражала звездное небо. Казалось, до звезд можно было дотронуться рукой. – Как это странно – подумала Мария. – Ведь они бесконечно далеко от меня. Но какое мне до этого дело, если для меня они – тут, рядом? И что с того, что вымысел – это иллюзия, если действует порой на человека больше, чем иная реальность? Искусство – это вымысел очищения. Творение – суть Святой Троицы. Существует все, что можно себе представить…

В озере что-то изменилось. В глубине возник свет, вода стала прозрачной. Этот свет становился все ярче, откуда-то послышалась музыка. И вдруг ослепительная вспышка потрясла ее, лишила зрения, оглушила. Она ощутила всем существом какое-то смутное томление, сладостное и тревожное. Захотелось плакать, потом – смеяться. Но тревога выросла и заслонила все, сменившись отвращением, которое превратилось в ненависть. Но и это чувство стало стихать. Душа наполнилась уверенностью и мужеством. Потом все утонуло в буйном, безграничном восторге озарения, перешедшем в теплую, спокойную радость. Сколько времени она так находилась, Мария не знала. Постепенно стали возвращаться к ней. Через некоторое время все стало по-прежнему: лес, озеро, небо… Но что-то изменилось. «Теперь все будет по-другому: для нее, Даши, Ивана, зеленоволосой русалки, старого лешего». – Мария вытянула руку в направлении сухого дерева на другом берегу. Легкое движение, и оно повалилось на песок. Мария встала и пошла в ту сторону, прямо по серебристой глади озера. Невдалеке, на берегу, показались люди. Девушка с длинными волосами, какой-то растрепанный седой человек. О чем-то тихо беседуют. Кого-то не хватает… Да нет же, и Ваня здесь. Как хорошо! Теперь мы всегда будем рядом. Мы – с одного корабля.

…Когда наступает ночь, и на землю спускается тьма, путы реальности слабеют. Многое становится возможным. Теряются привычные связи, появляются новые смутные образы. Они способны сгущаться и совершенствоваться, смешивая времена и смещая представления. И, хотя воздух чист и прозрачен, что-то в нем неуловимо меняется, растворяя невидимые оболочки, разделяющие части целого. Наконец, пелена спадает, и исчезает личное отчуждение. И тает позади личная история, а впереди возникает сдержанное мерцание, указывающее вход в царство сияющего света. Этот вход открыт. Он ждет нас.

Рукопись, найденная в Петергофе-2

К сожалению, мои путешествия далеко не всегда приятны. Чаще по ночам мучают материальные кошмары. Многие я просто не хочу вспоминать. Одно время мне казалось, что я не смогу больше спать. Но ко всему привыкаешь. Даже к угрызениям совести. Иначе разве стали бы люди мучить друг друга? А если мучаешь самых близких? Мои дети, жена… Они считали меня когда-то самым сильным…

…Вспоминаю себя в концлагере. До войны я был парикмахером. И здесь я тоже стригу. Здесь заготавливают женские волосы. А женщин потом ведут в газовые камеры. В этот раз была обычная партия. Я механически делал свою работу. И, вдруг, у меня внутри все остановилось. Две женщины в новой группе смотрели на меня. Это были мои дочь и жена…

…Ура будильникам! Они заменяют нам утренний крик петуха, отгоняя ночные кошмары. А время все-таки иногда движется. Это очень хорошо. А то ведь можно дойти до полной чепухи. Допустим, я перевоплощаюсь в другое я. Мое предыдущее я при этом замирает. Но можно войти в следующее воплощение, и снова прежнее как бы остановится. И так далее. А если продолжать до бесконечности? Тогда я буду везде и во все времена. Я – бог. Правда, довольно жалкий. Повсюду мертв, а где жив – бессилен. Скорее, оборотень. А если научить каждую прежнюю оболочку начать собственную серию? Полная чертовщина получится. Или существует раз и навсегда заданная цепочка материальных оболочек для каждой бессмертной души? Но почему тогда рождается больше людей, чем умирает? И как удавалось Иисусу жить одновременно в Индии и в Японии после воскресения? Впрочем, кое-что оказалось еще удивительнее. Достаточно было попасть в Кану Галилейскую. Мне всегда казалось забавным, что свое первое чудо в родных краях после возвращения Иша Натха совершил, превратив воду в вино на свадьбе в Кане. В этом смысле по его стопам пошли многие. Достаточно вспомнить Менделеева, первая серьезная работа которого была посвящена изучению взаимодействий воды с этиловым спиртом. Правда, немногие знают, что свадьба в Кане Европейской была свадьбой самого Иисуса с Марией Магдалиной, которая, конечно, не была никакой грешницей, а, наоборот, знатной дамой, дети которой основали династию Меровингов. Шесть чанов с вином символизировали шесть основных видов жажды жизни, но воды в них, конечно, не было, а была крепкая граппа, приготовленная по его технологии. Этот человек, а его и звали-то тогда по-другому, – вообще был жизнелюбом. И распят был в свои неполные сорок на Босфоре вовсе не для искупления мифического первородного греха человека. Разве один человек может умереть за всех? Разве Бог нуждается в смерти Праведного за неправедных? Потом было придумано и много других нелепиц. И были они уже далеко не так безобидны…

…Перед Первой войной мы жили в Семиречьи. В ту ночь у нас померла корова. Мать, как водится, плакала, а отец, еще до рассвета, принялся выкапывать яму. Вдруг вышла трехлетняя сестренка Надя. – «Коля, не закапывай коровушку, она молочко дает»…С того дня Надя стала слишком задумчивой. Бывало, увидит отца, покачает так печально головой. – «Эх, Коля, Коля!» – только и скажет. Отца через год убило на войне прямым попаданием снаряда. Надя умерла парой месяцев раньше от простуды. Когда ее внесли с мороза на отпевание в церковь, мне показалось, что у нее порозовели щечки. Но самое странное – не в этом. Дело в том, что погибший в Первой войне двадцати трех лет от роду Николай – мой родной прадед…

…Эльф Гвион охранял священный котел великой богини Керидвен. Зелье из вечно кипящего котла случайно попало ему на язык. И открылись эльфу прошлое и будущее, тайны движения времени и пространства, смены сущностей и телесных оболочек. Гвион навлек на себя гнев своей повелительницы. Он пытался скрыться, превращаясь в разные предметы и сущности, меняя времена и окружение. Все тщетно. Керидвен нашла его маленьким зернышком в огромной куче зерна и попросту проглотила, обратившись в черную курицу. Вскоре она забеременела. Родился мальчик. Керидвен решила избавиться от ребенка и выбросила его с люлькой в море. Люлька попала к сыну Гвиона. Тот вырастил ребенка, дав ему имя Талиезин, что означает Лучистая Звезда. Впоследствии он стал величайшим бардом и магом и основал славное и могучее племя друидов… Так гласит легенда.

На самом деле, все было совсем по-другому. Царица Керидвен, действительно, занималась магией, но богиней времени и смерти ее стали считать куда позже. Гвион был молодым аристократом из ее свиты и ближайшим советником царицы. Однажды почему-то впал в немилость, в считанные дни как-то постарел, а вскоре был сослан царицей в свои владения, где, правда, дальнейшим гонениям не подвергался. Там Гвион сам увлекся магией. Про него стали рассказывать всякие ужасы, а его замок объезжать стороной. Говорили, будто по ночам он летает по небу, общается с покойниками и умеет превращаться черт знает во что. Временами он исчезает бесследно, а когда появится, смеется так странно и говорит, будто странствовал среди звезд или вовсе был в запредельном мире. Однажды он просто не вернулся…

… Керидвен любила Гвиона. Любила исступленно и деспотично. Гвион тоже любил ее. Но он был молод и ветрен. Однажды на пирушке он познакомился с юной красавицей Корриганой, дальней родственницей царицы. Перебрав хмельного, Гвион в тот же вечер уединился с Корриганой в ее покоях. Мало того, под ее чарами он выболтал ей секрет Керидвен, известный только ему: тайну ключей от подвалов темных духов. Корригана оказалась колдуньей. Она хотела получить власть над темными духами, чтобы убить Керидвен и царствовать. Но она не учла эффект бумеранга и не смогла принять нужных мер защиты. Она обрела лишь толику силы и была раздавлена темнотой. После этого Корригана не могла больше причинить вред Керидвен, и царица даже не думала ей мстить. Но Гвиону Керидвен отплатила полностью. Она была великой волшебницей. Она вызвала души Гвиона и Корриганы из тел и поменяла их местами. Потом посадила обоих под домашний арест. Это была хорошая пытка. Гвион в один миг превратился из блестящего царедворца в бесправную приживалку. Покончить с собой было большим искушением. Но из гордости новая Корригана научилась делать вид, будто у нее все нормально. А вскоре почти привыкла. И тогда Керидвен пошла дальше. Однажды она вошла в бывшее тело Гвиона, и этот Гвион изнасиловал Корригану. Та забеременела, и только гордость снова помогла перенести все. А дальше случилось неожиданное: она захотела иметь этого ребенка. Роды проходили долго и мучительно. Она не выдержала и умерла. На этом Керидвен свою месть закончила. Когда она сняла свои чары, Гвиона действительно трудно было узнать. Хотя все превращения были лишь наваждением. Затем Гвион удалился в ссылку, а Керидвен родила от него сына. И дано ему было имя Талиезин. И, конечно, ни в каком море божественная Керидвен своего наследника не топила. Иначе как бы я с ним потом разговаривал?..

…Я часто ловлю себя на мысли, что обычно не важно, что говорит собеседник, но всегда – каким тоном. От этого слова меняются до неузнаваемости. Что же говорить об изложении одних и тех же событий разными людьми? Бывает ощущение, что рассказывают о разном. Будто и вправду мир – это результат принятого способа описания. Потому я был уверен, что от Гвиона услышу совершенно другую историю. Может быть, историю любви. Но он действительно исчез. Мало того, я не смог настроиться на него и до исчезновения. Не иначе, и тут нечисто. Зато удалось, наконец, двойное перевоплощение. Был у Моцарта. Заказал ему реквием. Потом удалось послать себя дальше. Но что-то случилось. Дело в том, что я оказался – или оказалась? – женщиной. Само по себе это не слишком расстроило. Только собирался-то я в свое собственное будущее, а оказался рядом с собой настоящим, да еще, чтобы вскоре присутствовать на собственных похоронах. Древние славяне верили: когда человек умирает, богиня смерти Морана поет ему прощальную песню, а его душа вселяется в птицу Дио и слушает, находясь неподалеку. Бедная птичка! Я умер в сорок девять лет от кровоизлияния в мозг. Я наблюдала за последними днями своей жизни в качестве стороннего наблюдателя. Одного я не могу понять. Почему я не понимал своего двойного бытия так же ясно, как это осознавала я?

… Бояться действительно глупо. Смерти нет. Есть океан духовной энергии. И всеобщая связь, следующая закону качественного соответствия. Как в химии, где подобное растворяется в подобном, где электроны взаимодействуют при близких по форме и энергии орбиталях. Поэтому не правы те, кто считает инопланетными земных богов и пророков. Пусть Рама и Заратустра не принадлежат Земле, но им не надо было ниоткуда прилетать. Понятны трудности совместить то, что Бог – всемогущ и Бог – всеблагой. Он не может быть для нас ни тем, ни другим, если Бог – внутри каждого. Но не теряет ли тогда смысл само понятие Бога?

…Смирение паче гордости. Я видел Зеркало Жизни Заратустры. С ним можно растворяться во времени и в Многообразии, множественность миров – лишь одно из проявлений которого. По нему можно двигаться непрерывно, попадая порой на островки устойчивости. Как в Риг-Веде: «без усилий один мир движется в другом». Непонятно лишь, как все это может существовать одновременно. Скажем, продвинешься на несколько единиц изменчивости, попадешь в другой мир, оставив в прежнем свою старую оболочку. И тут нет моего двойника – все уже существует со мной во взаимосвязи. Хочешь – пользуйся, хочешь – иди дальше. И везде мир разный, но заранее ко мне приспособленный. И я могу выбрать все, что взбредет мне в голову, и все окажется реальностью. Но ведь реальность не может быть плодом моего воображения. Это ловушка. Поставленной цели достичь невозможно. Теперь я понимаю, почему Гвион не вернулся. На определенный вопрос не существует определенного ответа. Существует расхождение смысла, искажение отклика. Как в жизни: пока добиваешься цели, она становится ненужной. Для решения любой нетривиальной задачи необходимо иметь цель на порядок выше. Должно быть какое-то измерение, позволяющее оценить протяженность смысла. У меня нет другой возможности попытаться это выяснить: нужно отправится по новой цепочке превращений. Может быть, бесконечной. В дорогу! Я увижу новые страны и чудесные города, я буду общаться с интересными людьми и другими разумными существами. В моих воплощениях будет все меньше крови, насилия, жестокости. Мне нужно научиться любить. Наверное, это и есть самое главное. Только любовь может обуздать все самое темное, ужасное, чудовищное. Лишь она оправдывает жизнь во всех ее проявлениях. Сверкай, безумный алмаз!..

… На этом история моего друга обрывается. Она была записана в обычной общей тетради, которая попала ко мне при достаточно странных обстоятельствах. Ее принесла мне незнакомая миловидная женщина неопределенного возраста примерно через год после смерти друга, которого она знала, по ее словам, лучше всех. Это меня насторожило, но рукопись была убедительна. Его почерк: округленные буквы переменного размера, с частыми пропусками соединений. Разве что аккуратности несколько больше. Эта женщина меня заинтересовала. Я начал наводить справки. Выяснилось, что мой друг познакомился с ней незадолго до смерти. Примерно в это же время она заболела каким-то психическим расстройством. После визита ко мне у нее случилось обострение, и она попала в больницу, но вскоре полностью вылечилась. Когда я встретил ее через пару месяцев, она наотрез отказалась со мной разговаривать. Наверное, в этом и нет теперь необходимости. Теперь-то и я знаю древний рецепт!..

Тёмная сторона Луны – 1

Смерть всегда приходит неожиданно. Даже человек, приговоренный к смерти решением суда, или обреченный неизлечимой болезнью, до последней секунды надеется на чудо или на все, что угодно. Надежда, смешанная с изумлением, остается даже после расставания внутренней сущности с материальной оболочкой. Некоторое время внутренняя сущность удивленно наблюдает, не покидая прежних измерений, за тем, что составляло с ней прежде слитное существо. Затем смещает размерности пространства и устремляется в длинный светлый тоннель к обновлению. Отсюда еще можно вернуться. Иное дело – вместилище перемен. Здесь не только меняют ориентацию сущности, но часто совсем забывают прежние идеалы. Не забывают лишь те, у которых память структурна. Впрочем, у них взамен происходит некое смешение понятий. Я, наверное, из таких. Поэтому мне не избежать некоторой путаницы.

Я не помню своего нового вхождения. Одно лишь удивление зрелой фазы: здесь все не так. Нет розовых кущ и кипящих котлов. Впрочем, есть кое-что похлеще. А главное, все вперемешку. Но, в общем, все знакомо. Здесь обитают множество разных существ. И все, между прочим, имеют свои материальные оболочки. Конечно, очень убогие. Но от этого не менее дорогие своим владельцам. Представьте, те настолько дорожат своими телесными субстанциями, что посвящают порой их сохранению все движение. Или даже подчиняют их движению весь смысл. Или наоборот. Это обычно ускользает. Впрочем, это не важно. Главное – берегут. А для пущего сбережения материальных оболочек, – хотя чего их беречь? – сущность вечна – я знаю здесь это доподлинно – собственники несчастные, – здешние существа – и я такой же, вот смех! – организовывают – слово забыл – партии, союзы, объединения… – не то, – скажем, совокупности – малые, средние, большие. Малые могут состоять только из одного существа. Можно назвать это единением с Вселенной, можно и дремучим эгоизмом. Чаще встречаются парные сообщества. Хотя, с цифрами и существами здесь надо обращаться осторожно: те и другие часто самопроизвольно удваиваются, а то и утраиваются. Но пары обычно организуются так. Выделяют группу значимых признаков – существенных, нет ли – не важно, – общее-то количество для любого объекта бесконечно. Затем делят всю группу на две части. Потом определяют качество каждого признака обеих сущностей. И сравнивают. Если признаки первой части у партнеров похожи, а признаки второй части отличаются нужным образом, то образуется временная пара по совместному сбережению материальных оболочек. Все очень просто. Но на этом все только начинается. Сущности объединяются дальше, усложняя и запутывая все настолько, что дальнейшего процесса внятно описать не сумел никто. И я не буду. Главное, что результат знакомый. Поэтому и остальное обыденно.

Наверное, наш мир – чистилище. Кто знает, сколько миров предстоит нам пройти, прежде чем раствориться в общем блаженстве? И есть ли оно? Многие думают, что мы вернемся в прежнюю обитель. И так бесконечно. Сансара – вишь. Но тогда оба мира теряют свой смысл. А ведь всему свое время и время для всего. Я знаю, что те, кто понял это, перешли в новое качество. Они могут вернуться только преображенными. И узнают ли они все? Мне многое кажется знакомым. Здесь есть добро и зло, радость и страдание. Здесь есть мужское и женское начала как носители незавершенного стремления к единому. Это, кстати, является одной из важных и не всегда осознанных причин формирования разнообразнейших структур и коллизий. Забавно бывает наблюдать, как многие мировые вопросы решаются на уровне личных влечений. И лучше делать это осознанно…

…Как это было у нас с Евой. То есть, это я так ее назвал. Она своего имени не помнила. Наверное, память у нее не структурна. Меня когда-то звали Адамом. Я это помнил. Может быть, всеобщее воскрешение мертвых в будущем – это просто воскресшая память всех о прошлых воплощениях. Но это тяжело психологически. Я, например, о некоторых и вспоминать не хочу. А вспоминать пришлось много: Еве было все интересно. Она слушала жадно и была совсем как ребенок. Я был польщен и молол без разбора: про Солнце и Землю, взаимодействие миров и искривление пространства, коварных рыцарей и благородных драконов, ужасных принцесс и прекрасных чародеев…

Смерть одноглазого циклопа

Давным-давно на белом свете жили страшные драконы и прекрасные феи, карлики-оборотни и великаны-циклопы, были русалки и лешие, ведьмы и домовые, и еще много-много чудесного…

В те времена доблестные рыцари совершали славные безумства во имя прекрасных дам, а потом за Круглым Столом делились впечатлениями о своих блестящих подвигах. Могучие короли одерживали великие победы, а странствующие трубадуры слагали сладкозвучные песни: жизнь текла своим чередом. В свободное время рыцари вызывали друг друга на дуэль или похищали своих прелестных дам. Впрочем, бывало и наоборот. Фея Моргана, сестра известного короля Артура Пендрагона, сама похитила одного из славнейших рыцарей Круглого Стола – Ожье Датчанина, – и перенесла его на остров счастья Авалон. Другая фея Вивиана, знаменитая Леди Озера, заточила в воздушном замке Броселианды величайшего мага прошлого и грядущего Мерлина. В общем, делали, что хотели.

Так вот, именно в это время жил-был дракон. И было у него три головы: одна – умная и добрая, другая – глупая и злая, и третья – ленивая. Это было очень неудобно, ибо головы никогда не могли достичь полного взаимного согласия. Бывало, встретит дракон очередного чудака, закованного в броню и одержимого странной страстью к истреблению драконов, да и расслабится. А злая голова – тут как тут: дыхнет разок огнем, да и нет чудака. Добрая голова расстроится: нельзя, дескать, отвечать на зло насилием, когда не ведает он, что творит. – А откуда мне это знать? – удивляется ленивая голова. – И чем вообще отличается добро от зла, если они неразлучны? – Каждому даны два глаза, – отвечает добрая голова, – дело лишь в желании видеть. Трудно было головам договориться, но делать нечего – не вступать же в схватку между собой, подобно двум львам, которые яростно дрались до тех пор, пока от них не остались одни хвосты. К счастью, люди подобной принципиальностью не отличаются, а то бы давно уничтожили все человечество. Из принципиальных соображений. Дракон тоже был типичный соглашатель – ведь головы даром что находились на разных шеях, но каким-то образом жили друг в друге, так что не всегда можно было с уверенностью сказать, чьей была очередная мысль.

К сожалению, рыцари имели свои представления о чести, и надо было так случиться, что дракона вызвал на поединок блистательный сэр Ланселот – первый среди равных рыцарей Круглого Стола. Ланселот перед встречей с драконом странствовал после неудачного романа с королевой Джиневрой. У дракона тоже было плохое настроение. Поэтому ничего удивительного в их дуэли не было, хотя сейчас все предпочитают выяснять отношения без помощи оружия, что, конечно, гораздо опаснее для окружающих. И надо сказать, в данном случае каждый был под стать противнику: Ланселот привык иметь дело с драконами, да и наш дракон рыцарей на своем веку видывал. И потому бились они долго. Ланселот не мог приблизиться к огнедышащему дракону из-за нестерпимого жара, хотя и успевал отражать от себя пламя волшебным мечом Кольбурном. Но усталость понемногу брала свое. И когда внимание дракона притупилось, Ланселот неожиданно оказался перед ним и одним махом отрубил ему третью голову. Большего сделать не успел, ибо выбит был из седла мощным ударом хвоста дракона. Заколдованный меч валялся далеко на земле. Гибель Ланселота была неизбежна. Но в ту же секунду на место поединка сверху спустился густой туман. Вскоре он развеялся, но Ланселота на поле брани уже не было.

Раненый дракон прилетел к своему другу, великому магу Мерлину, более известному под именем Тигеарнмас, – сетуя на несправедливость судьбы, благосклонной к его противнику. – Ничего не поделаешь, – мечтательно произнес Мерлин, – Ланселоту покровительствует Фея Озера Вивиана – единственная, против чар которой я бессилен. Вскоре Мерлин приготовил целебный чудодейственный эликсир, заживил дракону ужасную рану, а затем раскинул гадание на философском камне и крысиных хвостах. – Ясным утром после долгой ночи расцветет прекрасный лотос. И будет источаемый им аромат не только сладок, но ядовит. Но упадут на чудесный цветок капли вечерней росы и обезвредят яд, а сами превратятся в жемчужины… Так сказал Мерлин. Дракон не понял.

– Все просто: в сказочной стране Филистинии…

… В сказочной стране Филистинии жил веселый народ – филистинляне. И жили они хорошо. Земля и все, что на ней было, было общим. Все трудились – не тужили, друг друга не обижали, да добра наживали. И были у них волшебная Мандрагора, дарящая их чудесными плодами, и великая Книга Судеб, открывающая им удивительные тайны жизни.

Но внезапно все изменилось. Откуда ни возьмись, стали появляться карлики. С виду – люди как люди, только мелкие. Но постепенно их становилось все больше и больше, и за ними стали замечать неладное. За что ни возьмутся – все из рук валится, а начнут говорить – не остановишь. Зато каким-то загадочным способом проведывали обо всех событиях в жизни каждого, даже мысли и чувства ведали. И постепенно стали они руководить единомыслием, чтобы управлять общим благом. Или наоборот. В общем, стали они работать. Проведают у кого единую мысль – так и сличают с идеалом. И все бы ничего, только люди исчезать стали, а карликов – все больше. Опомнились люди, да поздно было – карлики все лучшие места заняли, а люди для них стали как скот. И тогда люди восстали, и пошло кровавое побоище.

И реки обагрились кровью, а горы содрогнулись от ненависти. Душераздирающие вопли, нечленораздельные стоны и злобные проклятия огласили долины. Великая река Рудра вышла из берегов от крови, а трупы убитых на поле брани некому было убирать. Таяли ряды людей, а карликов все прибывало. Стойко сражались люди, но были уже обречены…

…И тут на поле боя появился величественный всадник на белом коне. В чертах лица его или фигуры не было, казалось, ничего выдающегося, но был он в своем неистовом гневе и безумной отваге настолько прекрасен, что подобен только самому себе. Как бог смерти Яма ринулся он на врагов. И сокрушал их своим огненным мечом, и воспрянули люди духом, и с новой силой разгорелась битва. И перестало вдруг расти вражеское войско. Сражение уже не могло идти долго. Начался разгром. Скоро все было кончено. Из-за туч вышло яркое солнце и своим желтым светом сделало поле битвы оранжевым. Но победителей не было. Черты убитых карликов разглаживались, укрупнялись. Они превращались в людей. С ужасом узнавали в них уцелевшие своих пропавших родных и близких. А Белый всадник отпустил коня, сел под деревом на возвышении. Последний раз окинул он поле битвы спокойным угасающим взором и умер.

…Так записано было в Книге Судеб. Зловещая четырехликая богиня Кали сделает так, что глупость, зависть и злоба наполнят воздух и заразят людей. И спрячет свои чудесные побеги в землю священная Мандрагора, а корень ее вылезет наружу, обернувшись страшным Альрауном. И даст то начало отвратительному племени карликов-оборотней. Завладеют они Книгой Судеб и начнут стирать ее волшебные знаки, а взамен записывать туда своими каракулями имена людей, которые будут тогда в полной их власти. И будут оборотни непобедимы, пока жив Альраун. Много будет крови и слез. Но родится тот, кто положит конец мерзости и погибнет. Рано забудет себя, долго будет скитаться по свету. Нигде не найдет он покоя. Но встретит странник великого лекаря и примет из рук его шесть волшебных апельсинов. Вспомнит тогда себя и вернется домой. Без жалости уничтожит он злобного Альрауна, хотя будет знать, что погибнет, отравленный его ядом. Но останутся в земле добрые семена великой Мандрагоры. Может быть, они принесут еще обильные плоды.

… В сказочной стране Филистинии жил веселый народ – филистинляне…

Четыре стороны света

За тридевять земель, в некотором царстве – тридесятом государстве жили-были царь с царицей. И был у них единственный сын – Иван-царевич. Когда исполнилось ему шестнадцать лет, отправился он путешествовать. Долго ли, коротко ли бродил Иван по белу свету, но попал он в дремучий лес, куда ни зверь не забежит, ни птица не залетит. Вдруг случилось диво дивное: все вокруг озарилось ослепительно белым сиянием, а перед Иваном, откуда не возьмись, стоит избушка на курьих ножках, к лесу – задом, к нему – передом. Зашел Иван – у печи сидит баба Яга – Костяная Нога. – Куды путь держишь, касатик? – спрашивает. – Дело пытаешь, аль от дела лытаешь?… – Я – Иван, царский сын, по белу свету хожу, на людей посмотреть, да себя показать, – подбоченился Иван. – А ты, старая хрычовка, прежде чем добра молодца пытать, баньку б истопила да хлебом-солью накормила… – Будь по-твоему, царевич, – ухмыльнулась старуха, а потом баньку истопила, Ивана пирогами накормила да спать уложила. А утром, ни свет-ни заря, кликнула-свистнула лешего лохматого и говорит Ивану:

– Дам я тебе, Ваня, провожатого, выведет он тебя к вещему Латырь-камню. Идут от него четыре дороги. Первая дорога – гладкая да ровная, любому путнику по ней идти легко и приятно. Ведет она в счастливую страну, в которой люди все живут мирно и спокойно, ибо обладают они нравом тихим и кротким. Управляет ими добрый царь, которому помогают двенадцать мудрых советников. Женишься ты там на пригожей царевне и будешь жить долго и счастливо. Вторая дорога – тоже гладкая да ровная, но ведет она в несчастную страну. Люди, бедные и богатые, живут там плохо, потому что кто-то украл у них будущее, да черти всюду суют носы, и оттого там нравы – ужасные. И в этой стране ждет тебя, Ваня, свадьба с царевной, и будешь ты там царем. Но царевна окажется ведьмой, превратит она тебя в дракона шестиглавого, и погибнешь вскоре смертью лютою. Третья дорога – извилистая да с колдобинами, стерегут на ней путника трудности и опасности, но ведет она в ту же счастливую страну, что и первая. А четвертая – дорога – извилистая и опасная – ведет в ту же несчастную страну, что и вторая. Леший косоглазый покажет тебе, как распознать дороги, да и ступай себе на все четыре стороны.

Тут баба Яга захохотала дико и исчезла, как сквозь землю провалилась, вместе со своею избушкой. А Иван-царевич благополучно добрался до бел-горюч камня Алатыря, хотя его спутник странный, похожий на Лихо одноглазое, по пути так и норовил свалиться в каждую яму и стукнуться лбом о всякое встречное дерево, так что Иван начал было побаиваться – уж не слепой ли тот вовсе. – Теперь, царевич, – пробормотал леший, не переставая кривляться, – встань возле вещего камня, закрой глаза, представь страну и дорогу по сердцу, да и ступай вокруг, пока не очутишься пути избранном.

Сделал Иван-царевич все как положено, да и пошел по правильной дороге в счастливую страну. На седьмой день впереди показался город. К его удивлению, Ивана там ждали. Оказалось, что единственная царская дочь-красавица – на выданье, да только о нем и думает. А царь с царицей, только Ивана увидели, так и предложили ему руку дочери своей и полцарства впридачу. Свадьбу назначили завтра, а Ивана поселили в царском дворце белокаменном с крышей из чистого золота.

Ночью Ивану не спалось. Откуда-то снизу доносился неясный шум, и Иван встал и спустился в парадный зал. Там было полно гостей, которые чинно сидели вокруг полукруглого возвышения в западной части зала и что-то бубнили, отчего и стоял ровный негромкий гул. Подойдя ближе, Иван разглядел нечто вроде красного амвона перед золотыми вратами. У подножья бил тонкий прозрачный источник, а от него через весь зал протекал мутный, грязный ручей. На амвоне стоял сам царь и что-то говорил, опираясь на аналой. Что именно – Иван разобрать не мог, хотя отдельные слова были слышны отчетливо. Теперь Иван стал присматриваться к собравшимся и обомлел: зал был полон привидений, а поближе к царю сидели упыри и вурдалаки. Время от времени некоторые призраки выражали свое одобрение, солидно звеня цепями, кто-то по знаку царя вставал, подходил к источнику пить, потом садился на место. Вдруг один из них споткнулся и упал, да так неловко, что голова его отвалилась и покатилась прямо к ногам Ивана. Но голова почему-то нисколько не была удручена этим. Она нахально подмигивала Ивану, строила причудливые рожи. А тот онемел от ужаса и стоял, как вкопанный, не в силах оторвать от нее взгляда. Это была его, Ивана-царевича, голова.

Из глубин памяти всплыла мерзкая старуха. Она кривлялась и отвратительным голосом повторяла: – Помни, Ваня! Это заклинание действует только раз в жизни! Не продешеви! – А губы уже бессознательно и исступленно повторяли заклятие старой колдуньи. И вдруг… точно пелена спала с глаз.

Он сидел на полу посреди ярко освещенного зала и глупо озирался по сторонам. Было полно гостей. Играла музыка. И вокруг – такие милые лица, такие заботливые. – Какое счастье, что мне все почудилось! Какое счастье! – думал Иван. – Мне стало плохо? Как внезапно! – Да, так неожиданно! – щебетала царица, – мы все так испугались! Лучше бы тебе, царевич, отдохнуть с дороги. Завтра-то оно – больно суетливо будет. Царевича проводили в спальню, и он спокойно уснул. А назавтра сыграли веселую свадьбу Ивана-царевича с красавицей-царевной. И пир был горой, а кто там был – мед-пиво пил. А молодые стали жить-поживать, да добра наживать…

Искушение прекрасной Селены

В старинном селе Кучугуры, на берегу Азовского моря, когда-то жила молодая вдова по имени Селена. Детей у нее не было, денег – тоже. Жизнь ее протекала уныло и безрадостно, хотя была она еще молода и красива, а постоянная бледность делала ее лицо особенно выразительным. Ни каждодневные заботы о хлебе насущном, ни беспрестанные ухаживания поклонников, ни даже окружающая синева неба и моря, – не могли развеять ее обычного состояния возбуждения и тоски. Правда, многие считали ее ненормальной. Выйдет, бывало, в тихую погоду к вечернему морю, встанет на берегу и будто забудется. Зовут ее, окликают в это время – не отвечает. Смотрит неподвижно куда-то вдаль и молчит. Молчит долго, а потом вдруг начинает напевать что-то странное – протяжное, непонятное, – жуть берет. Потом прервется на пол-слове – очнулась, стало быть, – оглянется по сторонам, смутится и бежит домой.

Однажды, в один из теплых августовских вечеров, почти под Яблочный Спас, когда море начинает светиться, Селена гуляла по берегу моря. Неожиданно забрела к заброшенной избушке у Черных Камней, где, по слухам, обитала страшная змея. Змея нападала на всех людей, кто здесь появлялся, и убивала их. Селена ощутила тревогу, предчувствие чего-то плохого охватило ее. Она присела на камень перевести дух. И почти тотчас почувствовала, как что-то холодное и скользкое обвило ей ногу. Не помня себя от страха, Селена протянула руку и внезапно поймала огромную фиолетовую змею прямо за горло. И вдруг змея заговорила человеческим голосом: – Отпусти меня, и я исполню любое твое, самое сокровенное желание. – Поколебавшись минуту, Селена спросила: – Можешь ли ты вернуть мне моего мужа? – Могу, – сказала змея. Совсем успокоившись, Селена отпустила змею и пошла домой.

Когда вернулась, Селена не сразу узнала свой дом. Тот превратился в роскошный особняк с высокими стропилами, темно-синими ставнями и позолоченным коньком крыши. Селену встретила почтительная прислуга. Множество прекрасных картин и скульптур подчеркивали богатство внутреннего убранства. Затем Селена долго нежилась в сауне, рассматривала и примеряла изысканные наряды и драгоценности, наконец, легла в изумительную постель, наслаждаясь нежнейшей музыкой. Но все вопросы о муже наталкивались на полное непонимание. Утомленная переживаниями дня, Селена уснула. И приснился ей странный сон. Сквозь густую дымку виден чудесный сад. На ветвях изящных деревьев резвятся яркие птицы. Звуки летнего леса. Воздух с цветочным ароматом. А прямо перед ней – ангел. Смотрит на нее, но ничего не говорит и будто зовет куда. Молчит и Селена, хотя хочет что-то сказать, что-то сделать, но не в силах ни вымолвить слово, ни пошевелиться.

Когда Селена очнулась, она встала, оделась и вышла из дома. Ночное море было темно и неподвижно. Только мелкие барашки рассыпались на берегу мириадами огоньков. Серебристая дорожка лунного света соединяла берег с горизонтом. А там, казалось, начинается сказочно прекрасная страна. Сегодня у нее обязательно получится. Надо только сказать заветные слова…

…Ветры быстрые, небеса высокие, горы крутые, прихожу я к вам на три зари утренние и по три зари вечерние с тоской-тоскучей, с сухотой плакучей. Глаза мои неясные, лицо не белое, душа невместная. Унесите, ветры, мою печать. Буду мыть и полоскать лицо белое, чтобы спала с глаз сухота плакучая, а из ретива сердца тоска-тоскуча. Понеси ты, быстрый ветер, тоску в высоту непроглядную, за горы крутые, к морю-окияну, затопи ты ее в волнах высоких, ямах глубоких, дабы никогда дорогу ко мне не находила, в дом не приходила…

Селена осторожно вошла в воду и ступила на этот путь. Вода расступалась с мягким свечением, отчетливо проявляя искристые контуры движущихся ног. Дальше – вплавь. Селена знала, что будет плыть долго, пока усталость не начнет сковывать тело. И тогда нужно набрать полную грудь воздуха и нырнуть как можно глубже. Где подхватит ее стремительное течение и понесет далеко-далеко. Туда, где царствует покой, и ничто не нарушает безмолвного величия. И только экзотические растения будут умиротворенно нашептывать ей что-то, освобождая тело от страданий измученной души…

С тех пор каждый год, перед праздником Преображения Господня, когда море начинает светиться, в тихую ночь на берегу можно видеть стройную красивую девушку с длинными светлыми волосами. Стоит на берегу и молчит. И каждый может подойти к ней как угодно близко. Но стоит только окликнуть ее или заговорить, как она тут же исчезает, как будто ее и не было. Впрочем, может быть, может быть…

Тёмная сторона Луны – 2

Рассказываю я все это Еве и сам вскоре не отличаю правду от вымысла. Впрочем, какая разница? Правда, Ева от этих рассказов все больше впадала в какое-то беспокойство. И, в конце концов, решительно заявила, что мы должны куда-то уехать. Где все будет по-другому. Ситуация мне что-то смутно напомнила, но спорить я не стал. Чтобы не попасть ей под горячую руку. Все мы здесь немножко не в себе, а Ева еще и сильна в магии. Здесь это – дело обычное. Просто меняешь структуру пространства вокруг себя, или свою телесную оболочку под окружение, или делаешь еще черт-те чего, в зависимости от обстоятельств. Самым разумным при данных обстоятельствах я счел не спорить, а начать соображать. Раньше в таких случаях было несколько схем поведения, в чем-то различных, но в общем похожих. В рыцарские времена главный герой облачался в доспехи и ехал: либо брать приступом замок, где была заточена или нет его прекрасная дама, либо совершать подвиги в дальних странствиях, часто – совместных с прекрасной дамой. Подвиги обычно заключались в том, чтобы убивать встречных рыцарей или сарацинов, снимать чары со своей дамы, себя или окружающих, изредка брать новые или возвращать старые замки, пригодные для последующей счастливой жизни. В общем, следовало куда-то ехать, с кем-нибудь сразиться, чем-нибудь завладеть и на ком-то жениться, после чего полагалось жить долго и счастливо, рожая детей и умножая состояние. Но здесь все это не подходит. Ни тебе замков, ни тебе дорог. Разве что путь в смысле направления поиска. Но если нет представления цели? Тогда нужно остановиться хотя бы на чем-то знакомом. Так меня когда-то учили. Когда я, кажется, был предпринимателем. Предприниматель – это тот, кто предпринимает более или менее регулярные попытки чем-то завладеть, чем, кстати, очень похож на рыцаря. Но чем здесь можно владеть, если вещами, землей, деньгами, – какая у меня память! – невозможно? Остается информация. Здесь ее – море. Как только это в голову никому не пришло? Видно, голов здесь действительно не хватает. Раньше информацию связывали со смешным словом энтропия. Это – в привычках людей. Когда они перестают понимать смысл чего-то, тут же придумывают новое слово, а когда его не хватает – следующее. После нескольких разочарований создают не только слова, но и правила их сочетаний. Их тоже можно назвать. Например, физикой. И такие игры можно продолжать бесконечно. Что тоже умножает информацию. Но непроизводительно. Проще воспринимать и производить ее непосредственно. Так раньше делали маги. Теперь и мне можно. Для начала нужен сильный помощник. Конечно, это была Ева. Потом можно создать предприятие. Назову его Парадиз. Ева делает черновую работу. Она собирает информацию. Последний экстрасенс знает, как это тяжело. Нужно много способностей и усилий. Классификация поначалу мне казалась невозможной. К примеру, что общего у ощущения несбыточной мечты и закона всемирного тяготения? И почему именно сто восемь основных законов определяют состояние нашей видимой Вселенной? К счастью, потом классификация информации оказалась просто ненужной. Одним из свойств ее оказалась самоорганизуемость. Вот только с самого начала даже безобидный сбор информации вызывал недовольство иерархов. Приходили белоснежные Ангелы и делали тактичные в целом замечания. Будто беру я на себя лишнее, нарушаю хрупкое равновесие, тревожу ранимые души. Почему-то мне сразу это не понравилось. Потом перестал обращать внимание. Когда уровень информации вырос, дошло до скрещивания образов. Стали являться Иерархи высоких рангов. Интересно, почему Серафимов считают шестикрылыми? Не поверите, но ни разу их такими не видел. Да и зачем им крылья, если можно не летать, а оказываться? Так некоторые умники не имеют представления о многомерной точке, а берутся рассуждать о вихревом строении элементарных частиц. Обсуждают лептонное строение души, не понимая разницы между душой и духом. Душа, управляя телом, проявлена духом. Она живет, страдает и меняется, воплощается и умирает. К удивлению, Атман показался мне неизменным и, мало того, непознаваемым. К счастью, чаще хочется знать более простые вещи. Например, что нужно от меня Властям? Вообще-то, с ними чаще общается Ева. Мне просто некогда. Ева говорит, что меня подозревают в смешении понятий. Интересно, а как иначе я буду влиять на поле образов? Прежде, чем отсюда уйти, я хочу сделать мир вокруг лучше. У знания много общего с добродетелью. В основе обоих – сострадание. В форме самоотождествления. Чтобы узнать предмет, нужно стать им. Или представить себя таким. У Евы это хорошо получается. Она занимается этим вместо меня. Много перемещается, встречается с разными сущностями. Я предпочитаю работать с готовыми образами. Поэтому я нигде не бываю, находясь в одном месте. Сгущая, скрещивая и множа образы, я стараюсь сконцентрировать их так, чтобы менялась структура представлений, и тогда новые сущности рождаются сами собой. Дальше можно смешать понятия и все повторить. Все это требует огромной энергии. Иногда мне становится плохо. Ева просит даже поберечь себя. Будто в нашем положении еще может что-то грозить. Здесь ведь нет выходов. Ну да в раю и нирване – вообще подыхают со скуки. Прежний материальный мир – тоже не для меня. Там тесновато. Как если бы человеку подарили весь мир, а потом связали по рукам и ногам. Так называемым телом. Иногда мне в затемнениях кажется, что я снова на земле. Будто живу я в какой-то маленькой комнате, куда никто почти не заглядывает. И живу я словно за закрытыми дверями. И можно кричать во все горло, или молчать в отупении, но не к кому обратиться за помощью. Единственная моя радость – Ева. Она посещает меня даже в затемнениях. Приходит и садится рядом. Потом гладит и что-то говорит. И рассказывает долго, а от ее голоса становится хорошо и спокойно. Боль постепенно утихает, становится легко и тепло, хочется слушать и слушать, но я незаметно засыпаю. Просыпаюсь уже бодрым. Снова готов работать. Правда, термин этот не очень хорош. Но это – не важно. Мои занятия – ничем не хуже других. Взять, к примеру, Высших Иерархов. Скажем, из чинов Херувимов. Только и занимаются бхакти-йогой, то есть, восхвалением Господа. Это называется преданным служением. Ей-Богу, скучно. Наверное, это – богохульство. Раз мной заинтересовались Темные Иерархи. Я даже удостоился знакомства с помощником Ваал-Зебуба Асмодеем. Тот предлагал мне свою помощь. Давал какое-то средство. Незаменимое для управления представлениями. Бред какой-то. Мне такие помощники не нужны. Помощь можно принимать лишь от тех, кого любишь. После таких визитов мне особенно нужна Ева. Затемнения становятся все болезненнее. Постоянное ощущение, что вокруг идет какая-то игра. Будто я приближаюсь к чему-то важному. Тем сильнее сопротивление. Оно нарастает внутри тупой болью, потом взрывается в каждой части меня ярким бредом. Я – человек. У меня – любимая семья, дом-работа-друзья… Огромная, непрерывная радость. Когда ощущается каждая минута и приятно любое, даже мелкое событие. Потом приходит предчувствие. Что скоро все кончится. Потом – дорога. Туда или обратно? Мой дом в огне. Кто-то кричит. Пустота. Что-то оборвалось. Дальше – не помню. Снова белые стены. Какие-то люди. Или нелюди. И я знаю, что болен. Знаю, что скоро должен умереть. Но я их различаю. Хотя все эти ангелы и демоны поделены очень условно. Как и вся наша жизнь – чистилище – большая ошибка. Результат произвольно принятого способа описания. Когда заведомо знают: Земля – круглая. Или плоская, это – не важно. Ничего страшного, что есть черное и белое. Лишь бы помнить, что это – не повод для диалектики. Можно удовлетворить любопытство, узнав, что мир – трехмерен. Важно лишь представлять, что так обстоит приблизительно, в малом кусочке Вселенной, в данном отрезочке времени, а значит, вообще говоря, сомнительно. Единство материализма и диалектики – гениально. Единство дискретной логики и двоичности сознания. Будто все имеет лишь две противоположности, а не бесконечное множество. Для любого информационного воздействия возможны бесконечно многообразные реакции. Мир – не просто многомерен, а таков до причинности и непрерывности. Лишь сферическое сознание может ощутить многообразие, которое отражает всеобщую связь, соединяя несоединимое. Например, сочетания единого и множественности, постоянства и изменчивости, необходимости и свободы. Все это существует, и не по очереди, а одновременно. Мы сами творим своих богов. Черные и Белые Иерархи – дети двоичного сознания человечества. Равновесие между ними неустойчиво. Умножение абстрактного добра не уменьшает зла, а лишь смещает о них представления. Добро и зло неразделимы и различимы только с точки зрения человека. Подвижная граница – почти неуловима. Интуиция – единственное оружие для снятия оков разума. Им владеют демоны страсти и невежества. Подлинное знание – за пределами познанного, как истинное блаженство – за границей желаний. Одного я не могу понять. За что меня преследуют Иерархи? Пусть я знаю об их природе. Но я же не способен быть для них угрозой. Сверхчеловеков не бывает. И чем больше ощущения общего, тем больше и общей боли. Поэтому они должны знать, чем это кончится. Но они думают, что я не выдержу, испугаюсь, сдамся. Напрасно. По мне – так лучше умереть. Пусть это затемнение не исчезнет. Только зачем это все Еве? Впрочем, еще в начале того затемнения я вспомнил, что нахожусь будто в какой-то больнице, и будто бы Еву зовут по-другому. Ну и что? Может быть, и меня зовут не Адамом. Ведь не важно, Ева, как твое имя. Важно, что я тебя люблю. А имен у нас будет много. И не надо плакать. Мы обязательно встретимся. Те, кто любят, всегда встречаются. У нас в запасе – множество вечностей. В том числе и эта. Мы же не знаем, когда придет смерть. Смерть всегда приходит неожиданно…

Конец ознакомительного фрагмента.