Глава 7. Торг уместен
Стела очнулась от тяжелого сна. Каждый раз при пробуждении ей приходилось вновь и вновь напоминать себе, что она в плену, в плену у крамсонов. Ей, привыкшей к вольнице широких степей, к свежему ветру, отвели тесную комнатку почти на самом верху башни бухана Эрика Краусса. Комната, с плотно завешанными темно-бордовыми шторами узкими окнами, стены которой затянуты тяжелыми фиолетовыми шелками, душила насыщенными ароматами благовоний, заставляя забывать о воле, свободе, которых она не была лишена даже в те времена, когда жила среди менгрелов. Колышущиеся на едва заметном сквозняке шторы словно шептали о покорности, о бессилии. День за днем Стеле приходилось бороться с этими шепотками, с покорностью до глаз укрытых служанок, что приносили еду, мыли, невзирая на ее бурные поначалу протесты – она брыкалась, отбивалась, кричала, что вполне может управиться сама, чтобы они не прикасались к ней, но где там – одевали, прибирали комнату, сопровождали на короткие ежедневные прогулки по внутреннему дворику. Бухан оказался рачительным хозяином – он никогда не бил своих пленников, особенно тех, на которых он рассчитывал изрядно нажиться. В этот раз его людям, напавшим в песках на парочку одиноких путников, несказанно повезло. Они привезли эту девицу, которая и в бессознательном состоянии была хороша. А когда ее привели в чувство, она взвилась, словно кагира, кинувшись с голыми руками на первого, кто попался ей на глаза, выказав поистине дикий темперамент. Бухан, увидевший в этот момент ее глаза, мысленно поздравил себя с ценным приобретением. Потому как такие глаза он видел до этого только раз в жизни и знал им истинную цену. По слухам, до сих пор будоражащим Зорию, в живых осталось лишь две женщины клана астрономов, но они недостижимы для любых рук, жаждущих наживы. А эта, невесть откуда взявшаяся, была истинной дочерью звездочетов. О, ее глаза! Эрик утонул в их глубине, едва заглянув в сияющее в них пламя. Но все остальное его не прельщало совершенно. Бухан Краусс не любил женщин, предпочитая их мужчинам. И, если бы эти глаза горели на лице мужчины-астронома, этот мужчина имел бы все шансы на то, чтобы стать особым гостем бухана. С этой же рыжей кошкой повелел обращаться бережно, откормить, отмыть, надушить благовониями, сломить, чтобы и не помышляла о побеге. А потом продать, но не здесь и не сейчас – ярмарка рабов, что проходила сейчас в Крамбаре, совершенно не подходила для такого рода сделки. Бухан хотел предложить свой редкостный товар Всевышнему Олафу Благословенному, что был охоч до таких редкостей. Но предоставлять императору строптивицу – неет, бухан слишком дорожил своей головой и репутацией, чтобы пойти на такое…
Сегодняшнее утро для Стелы не отличалось от других. Чтобы не поддаться притупляющей череде одинаковых дней, она начала рисовать палочки на тыльной стороне прикроватного столика, той, что всегда повернута к стене. Нынче проснувшись, насчитала уже пятьдесят черточек, вспомнила про Вальда, где и что поделывает ее бывший попутчик. Да и жив ли он вообще. Насколько она могла помнить – перед тем как ее голову засунули в темный мешок – Вальда крепко приложили по голове, и он упал на горячий песок. Смогла ли пустыня добить его, если не смогли этого крамсоны… Через несколько мгновений после того как она проснулась, двери приоткрылись, пропуская ее служанок. Несмотря на то, что девушка невольно располагала к себе, ей до сих пор не удалось узнать даже имён своих помощниц. Они никогда не говорили, знаками показывая, что они ожидают от неё, всегда были послушны, не перечили ни в чем, даже если она, распалившись, начинала браниться, как уличная торговка. Но, если Стела просила о чем-либо, что выполнить служанки не могли – они просто проводили руками снизу вверх, что означало отказ. И всегда приходили почти сразу после того, как пленница просыпалась – следили за ней, что ли. Хотя, если бы следили, знали бы и про отметины на крышке столика. А может и знали, только какой им от этого вред – что-то пишет, ну и себе пусть пишет, лишь бы съедала то, что они приносили, купалась, гуляла и не перечила. Стела с улыбкой вспоминала первые дни заточения, когда она кидала в служанок подушки, выкидывала еду в купальню, наполненную благоухающей сладкими ароматами водой, как попыталась спрыгнуть вниз из окна, когда ей удалось распутать многочисленные шторы, закрывавшие свежему воздуху путь в комнату. Это был единственный раз, когда ей удалось выглянуть наружу – и она увидела с высоты башни весь пресловутый город-империю Крамбар, и пламенеющие вдали Красные башни – те самые, к которым им надо было добраться. С этого дня она решила затаиться – пока она одна, шансов на побег не было. И пока она в этой крауссовской башне – шансов тоже нет. Оставалось лишь дождаться удобного случая и там уж не тормозить.
И ожидание не затянулось. Бухан посчитал, что пленница достаточно приручена, чтобы показать ее очам Всевышего Олафа. Сегодня после обеда Эрик собирался в Красную башню, с вечера испросив аудиенцию. Бухан припас много всяческих редкостей, включая мирское ущельское вино, горючую черную вязкую жидкость, что выменял у менгрелов, драгоценные ткани из далеких стран, пряности, драгоценности и, конечно, главное его сокровище – эта рыжая. С утра сразу после завтрака ожидался этот купеческий ноён, который может добавить редкостей в коллекцию бухана. А Олаф Благословенный не забывает тех, кто приносит ему радость обладания такими редкостями.
Ноён Розенпорт прибыл вовремя. Купцы всегда ценили свое и чужое время, отличаясь редкостной пунктуальностью. Бухан еще находился за столом, заканчивая завтрак, когда доложили о приходе ноёна. Розенпорт вошёл, как всегда стремительно, полы легкого плаща развевались, навевая прохладу. В покоях бухана было тепло. Эрик любил, когда тепло, заставляя гостей париться в уличных одеждах – снять плащи он никогда и никому не предлагал. Вместе с ноёном пришли двое – молодые люди, один из них явный кровник Розенпорта, молодой, привлекательный, но такой купец, что видно издалека, а второй поднял на миг глаза – взглянув на него, бухан замер. «Олаф Всемогущий, те же глаза, что и у рыжей! А сложен как! Рыжую – императору, а этого себе оставлю, сколько бы за него не просили!» – пронеслось в мыслях Краусса. Кровь бросилась бухану в лицо, руки вспотели от подступившего неотвязного желания подойти к жемчужноглазому юноше, который стоял, потупив взор, и убедиться в его реальности.
– Бухану Эрику здравствовать и процветать! Всевышнему Олафу бесконечности новолетий! – приветствовал Эктор хозяина башни.
– И достопочтенному здравствовать и процветать! Всевышнему – бесконечности! – ответствовал бухан, – Прошу, проходите, можете снять одеяния, здесь тепло. Я люблю, когда тепло, знаете ли.
«Я должен увидеть его без этих тряпок» – подумалось Крауссу.
Ноён сделал себе зарубочку в мыслях: неслыханное дело – бухан Краусс предложил-таки раздеться. Пристальное наблюдение за Эриком дало свои плоды – бухан был как-то странно возбужден, чуть ли руки не потирает, лоб покрылся бисеринками пота, хотя тепло-то любит. Сначала купец подумал, что бухан предвкушает будущий визит в Красную башню, но потом решил, что кроется тут что-то другое. И продолжил наблюдение. Гости сняли плащи, которые немедленно были унесены куда-то. Бухан предложил присесть и сообщить, какое дело привело столь достопочтенных гостей. Ноён представил кровника. Пергани раскланялся со всей почтительностью, которую только мог изыскать в своем сердце. Потому как Бардему пришлось очень постараться, чтобы не рассмеяться, глядя на высокого, высохшего, словно те деревья, что им пришлось наблюдать в песках Крогли, сластолюбца. Молодой купец безошибочно разгадал в бухане «спинолюбителя», так в Мире называли тех, что предпочитали для секса лиц своего пола, потому как самому приходилось из-за смазливости, мускулистой фигуры и молодости частенько отбиваться от предложений таких типов. «И к этому господину попадет Вальд – интересно, а ему приходилось бывать в таких ситуациях?» – подумал Бардем, расшаркиваясь и соображая, что ноён, похоже, не догадывается о предпочтениях бухана.
– Бухану Эрику здравствовать и процветать от новолетья к новолетью! Всевышнему Олафу бесконечности новолетий!
– И вам здравствовать, достопочтенный Пергани. Всевышнему – бесконечности! Вы хотели предложить мне нечто?
Бардем рассказал, как его семья выкупила у Диких умирающего юношу, как заботились о нем, помогая выкарабкаться после тяжелого случая пустынной лихорадки, как изрядно потратились на выкуп, лечение и содержание. Понизив голос, поведал, что семья Пергани сейчас переживает не самые лучшие времена, неся почетную вахту – охраняя пустующее в эти сезоны Торговище – и как велики затраты. Говорил и говорил, то повышая, то понижая голос, который начал сдавать, несмотря на купеческую привычку к многочасовым переговорам – дорога через пески хрон знает что делает с горлом. Бухан слушал, не перебив ни разу, что само по себе было добрым знаком. Бухан был крайне нетерпелив и любил слушать себя, любимого, и редко позволял гостям – особенно таким незначительным гостям – говорить столь пространно и долго. Бардем подошел к последней части своего повествования:
– И вот, приехал я в Крамбар, и прослышал, что славному бухану Эрику попала в руки редкая птица – девушка из клана астрономов и решил, что будет лучше, если дети звездочетов будут вместе. Когда и если у них родятся дети – чистокровные астрономы, которые будут стоить очень дорого – клановые уменья слабеют, если рождаются полукровки. Продавать их можно будет мирянам. Прим отдаст любые сокровища, чтобы выручить своих младших собратьев из плена, особенно ныне, когда в Мире восстанавливают часовые башни, и астрономов не хватает, и приходится обучать свободнорожденных, которые не смогут в полной мере выполнять все обязанности звездочетов. Я подумываю продать вам этого юношу. Несмотря на то, что мирские купцы не занимаются торговлей людьми – кодекс, в нашем случае, позволяет сделать это. То, что пришло в виде товара, может быть продано как товар, – замолчал, неслышно вздохнул, переводя дух.
И стало заметно, как здесь тихо – особая, глухая тишина подчеркивалась лишь похрипывающим дыханием бухана. Хозяин предложил гостям выпить, кликнув рыжую невольницу и приказав Стеле разлить вино по чашам редкостной красоты. Бухан пытался просчитать ситуацию: получится ли завладеть этим красавцем с жемчужными глазами «за бесплатно» – любимая цена Эрика или придется-таки расплатиться с купцами полновесными монетами.
– А не хотят ли достопочтенные посетить Красную башню? Мне нужно прибыть туда вскоре. Мы с вами не договорили и не обсудили условия сделки. Если я пойду на эту сделку, – ухмыльнулся бухан.
Пергани углом глаза заметил, как ноён показал едва заметный знак отрицания на языке жестов, который купцы издавна использовали на переговорах, чтобы не открывать своих намерений для посторонних и произнес с видимым сожалением:
– Увы, матушка велела выполнить столько поручений, а пребывание мое здесь кратко, поэтому не угодно ли перенести нашу встречу на ближайший день, когда у бухана будет свободное время? – скрыв за витиеватым ответом отказ, и заставляя бухана еще больше возжелать астронома.
– Хорошо, хорошо – я согласен, давайте встретимся завтра поутру. Достопочтенный ноён, вы сможете сопроводить ко мне ваших гостей завтра? И приходите даже раньше – разделите со мной завтрак – мы, крамсоны, очень гостеприимный народ.
Купцы поспешно закивали, торопясь согласиться с этим «бесспорным» заявлением. Откланялись и покинули душные покои.
Селена смотрела им вслед с едва скрытой тоской, которую не преминул заметить бухан:
– Что ли по кровникам скучаешь, а? – лукаво прищурился, – а хочешь, он тут рядом с тобой жить будет? Вместе и пустые дни коротать легче, ведь так, ясноглазая?
Стела с трудом проглотила ком, появившийся в горле, потом отрицательно покачала головой.
– А! Наша птичка заботится о других, она не хочет, чтобы сородич томился в неволе. Да посуди сама, глупая женщина, купит его, кто попало, из тех, кто деньги считать не привык, и будет дружок твой мыкаться среди чужих, никогда больше не увидит своих кровников. Я знаю, как вас мало на Зории осталось. И ты маяться одна-одинешенька останешься, – о своих планах продать Стелу Всемогущему, Краусс, естественно, умолчал.
Стела молча отвернулась и пошла к лестнице, что вела в ее покои. Бухан взглянул на часы – однако, пора поторапливаться, если дорога голова на плечах, даже выругать эту девицу не успеет, пусть ее идет, потом сочтемся. Оскорбить Олафа Всемогущего опозданием – такой ошибки бухан допустить не мог. Не дожил бы до стольких лет и не нажил бы таких богатств, если бы хоть бы в мыслях допускал такую крамолу. А посему надо было очень поторопиться.
Стела, поднявшись в свои душные покои, рухнула на подушки, словно обессилев, желая скрыть лицо. Оно бы ее выдало – сил больше не было притворяться, скрывать каждую мысль, которая не соответствовала бы ее нынешнему образу – образу тупой, красивой самки, которая еще не покорилась, но, может быть, если хозяин приложит еще немного усилий… Эту роль она себе выбрала для того, чтобы не быть проданной на рынке в самый край Зории, когда поняла, что вырваться не удастся. А мысли сейчас путались, выдавая, то она умеет думать: что придумал Вальд, что с ним произошло такого – стал похож на смазливую тимантю, тьфу. Что тут Пергани делает? Почему продает астронома? Почему купец вообще кого-то продает? Странно все это. Лежала без движения, притворившись спящей, чтобы не тревожили, позволили побыть одной, не видя и не слыша никого из этого ненавистного дворца. Тут даже невольники – подлинные рабы своего господина – льстивые, лживые, стремящиеся урвать кусок послаще и без особых для себя последствий… Думалось: «Мирские купцы стали работорговцами? Как-то в голове не укладывается»… Вскоре Стела и вправду уснула.