Глава 2
Состав совершенной красоты
1. Чувственная воплощенность
Опыт о Царстве Божием, достигаемый в видениях святых и мистиков, заключает в себе данные чувственной, интеллектуальной и мистической интуиции в неразрывном сочетании. Во всех этих трех своих сторонах он представляет собою непосредственное созерцание человеком самого бытия. Однако в человеческом сознании это созерцание слишком мало дифференцировано: очень многие данные этого опыта только сознаны, но не опознаны, т. е. не выражены в понятии. Это одно из глубоких отличий нашей земной интуиции от интуиции, свойственной Божественному всеведению. В Божественном разуме интуиция, как говорит об этом от. П. Флоренский, сочетает дискурсивную расчлененность (дифференцированность) до бесконечности с интуитивною интегрированностью до единства[15].
Чтобы поднять на большую высоту знание о Царстве Божием, получаемое в видениях, нужно дополнить его умозрительными выводами, вытекающими из знания основ Царства Божия, именно из того, что оно есть царство личностей, любящих Бога больше себя и все остальные существа, как себя. Единодушие членов Царства Божия освобождает их от всех несовершенств нашего психо-материального царства и, отдавая себе отчет в том, какие отсюда получаются следствия, мы будем в состоянии выразить в понятиях различные аспекты добротности этого Царства, а следовательно, и аспекты, необходимо присущие идеалу красоты.
Красота, как уже сказано, всегда есть духовное или душевное бытие, чувственно воплощенное, т. е. неразрывно спаянное с телесною жизнью. Словом “телесность” я обозначаю всю совокупность пространственных процессов, производимых каким-либо существом: отталкивания и притяжения, возникающий отсюда относительно непроницаемый объем, движения, чувственные качества света, звука, тепла, запаха, вкуса и всевозможные органические ощущения. Во избежание недоразумений надо помнить, что словом “тело” я обозначаю два глубоко отличные друг от друга понятия: во-первых, тело какого-либо субстанциального деятеля есть совокупность всех субстанциальных деятелей, подчинившихся cmi/ для совместной жизни; во-вторых, тело того же деятеля есть совокупность всех пространственных процессов, производимых им вместе с его союзниками. Путаницы от этого не может произойти, потому что из контекста в большинстве случаев сразу видно, в каком смысле употреблено слово “тело”.
В психо-материальном царстве тела всех существ материальны, т. е. суть относительно непроницаемые объемы, представляющие собою действия взаимного отталкивания этих существ. Отталкивания возникают между ними как следствие их себялюбия. В Царстве Божием ни одно существо не преследует никаких эгоистических целей, они любят все другие существа, как самих себя, и, следовательно, не производят никаких отталкиваний. Отсюда вытекает, что члены Царства Божия не имеют материальных тел. Значит ли это, что они бесплотные духи? Нет, никоим образом. Материальных тел у них нет, но они обладают преображенными телами, т. е. телами, состоящими из пространственных процессов света, звука, тепла, аромата, органических ощущений. От материальных тел преображенные тела глубоко отличаются тем, что они взаимно проницаемы, и тем, что материальные преграды для них не существуют.
В психо-материальном царстве телесная жизнь, состоящая из чувственных переживаний и чувственных качеств, есть необходимая составная часть богатства и содержательности бытия. Высокую ценность имеют бесчисленные органические ощущения, например ощущения насыщения и нормального питания всего тела, ощущения телесного благополучия, бодрости и свежести, телесной жизнерадостности, кинэстетические ощущения, половая жизнь в том ее аспекте, который связан с телесностью, также все ощущения, входящие в состав эмоций. Не меньшую ценность имеют чувственные качества и переживания света, звука, тепла, запахов, вкуса, осязательных ощущений. Все эти телесные проявления имеют ценность не только сами по себе, как цветение жизни, но еще и ту ценность, что они служат выражением душевной жизни: явным образом такой характер имеют улыбка, смех, плач, бледнение, краснение, различные виды взгляда, вообще мимика, жесты и т. п. Но и все другие чувственные состояния, все звуки, тепло, холод, вкусы, запахи, органические ощущения голода, сытости, жажды, бодрости, усталости и т. п., суть телесные выражения духовной, душевной или, по крайней мере, психоидной жизни если не самого такого субъекта, как человеческое Я, то по крайней мере тех союзников, например клеток тела, которые ему подчинены.
Тесная связь духовной и душевной жизни с телесною станет очевидною, если принять во внимание следующее соображение. Попробуем мысленно вычесть из жизни все перечисленные чувственно-телесные состояния: то, что останется, окажется абстрактною душевностью и духовностью, столь бледной и лишенной теплоты, что ее нельзя будет считать вполне действительною: осуществленное бытие, заслуживающее названия реальности, есть воплощенная духовность и воплощенная душевность; разделение этих двух сторон действительности может быть произведено только мысленно и дает в результате две сами по себе безжизненные абстракции.
Согласно учению, изложенному мною, чувственные качества света, звука, тепла и т. п., а также вообще все органические ощущения голода, сытости, бледнения, краснения, удушья, освежающего дыхания чистым воздухом, сокращения мышц, переживание движений и т. п., если отвлечь от них наши интенциональные акты воспринимают их, т. е. иметь в виду не акт ощущения, а само ощущаемое содержание, имеют пространственно-временную форму и, следовательно, суть не психические состояния, а телесные. К области психического относятся лишь те процессы, которые имеют только временную форму без всякой пространственности: таковы, например, чувства, настроения, стремления, влечения, хотения, интенциональные акты воспринимания, обсуждения и т. п.
Психические состояния всегда интимно сплетены с телесными, например чувства печали, радости, страха, гнева и т. п. почти всегда суть не просто чувства, а эмоции или аффекты, состоящие в том, что чувство дополняется сложным комплексом телесных переживаний изменения в биении сердца, дыхания, состояния сосудодвигательной системы и т. п. Поэтому многие психологи не отличают телесной стороны от душевной. Так, например, в конце прошлого века появилась теория эмоций Джемса – Ланге, согласно которой эмоция есть только комплекс органических ощущений[16]. Многие психологи даже отрицают существование интенциональных актов внимания, воспринимания, воспоминания, стремления и т. п.; они наблюдают только различия ясности и отчетливости предметов внимания, наблюдают только само воспринимаемое, вспоминаемое, служащее предметом стремления, а не психические акты субъекта, направленные на эти состояния или эти данные.
Кто ясно различает психические, т. е. только временные состояния, и телесные, т. е. пространственно-временные, тот вместе с тем легко усмотрит, что все телесные состояния творятся деятелями всегда на основе их психических или психоидных переживаний; поэтому всякое чувственное, телесное переживание, взятое в конкретной полной форме, есть психо-телесное или, по крайней мере, психоидно-телесное состояние. В нашем царстве бытия телесность имеет материальный характер: сущность ее сводится к действиям взаимного отталкивания и притяжения, в связи с которыми возникают механические движения; субстанциальные деятели производят такие акты целестремительно, т. е. руководясь своими стремлениями к той или иной цели. Следовательно, даже и механические телесные процессы не чисто телесны: все они суть психо-механические или психоидно-механические явления[17].
В нашем психо-материалъном царстве бытия жизнь каждого деятеля в каждом из его проявлений не вполне гармонична вследствие лежащего в ее основе себялюбия: каждый деятель более или менее раздвоен внутри самого себя, потому что основное его стремление к идеалу абсолютной полноты бытия не может быть удовлетворено никакими действиями, содержащими в себе примесь эгоизма; также и в отношении к другим деятелям всякое эгоистическое существо, по крайней мере отчасти, находится в разладе с ними[18]. Поэтому и все чувственные качества и чувственные переживания, творимые деятелями психо-материального царства, всегда не вполне гармоничны; они создаются деятелями в сочетании с другими существами посредством сложных актов, среди которых есть и процессы отталкивания, что уже свидетельствует об отсутствии единодушия. Отсюда в составе чувственных качеств нашего царства бытия, наряду с положительными свойствами их, есть и отрицательные – перебои, хрипы и скрипы в звуках, нечистота, вообще та или другая дисгармония.
Телесные проявления (разумея под словом “тело” пространственные процессы) сложных существ, таких, например, как человек, никогда в нашем царстве бытия не бывают вполне точным выражением духовно-душевной жизни центрального деятеля, в данном случае человеческого Я. В самом деле, они творятся человеческим Я вместе с подчиненными ему деятелями, т. е. вместе с телом в первом принятом мною значении этого слова (см. выше, стр. 32). Но союзники человеческого Я отчасти самостоятельны, и потому нередко чувственные состояния, творимые ими, суть выражение не столько жизни человеческого Я, сколько их собственной жизни. Так, например, иной раз человек хотел бы выразить своим голосом самую трогательную нежность и вместо того, вследствие ненормального состояния голосовых связок, издает грубые хриплые звуки.
Иной характер имеет преображенная телесность членов Царства Божия. Их отношения друг к другу и ко всем существам всего мира проникнуты совершенною любовыо; поэтому никаких актов отталкивания они не совершают и непроницаемых материальных объемов их тела не имеют. Их телесность вся соткана из чувственных качеств света, звука, тепла, ароматов и т. п., творимых ими путем гармоничного сотрудничества со всеми членами Царства Божия. Отсюда понятно, что свет, звук, тепло, аромат и т. п. в этом царстве обладают совершенною чистотою и гармоничностью; они не ослепляют, не жгут, не разъедают тела; они служат выражением не биологической, а сверхбиологической жизни членов Царства Божия. В самом деле, члены этого царства не имеют материальных тел и не обладают органами питания, размножения, кровообращения и т. п., служащими для ограниченных потребностей единичного существа: целью всех их деятельностей служат духовные интересы, направленные на творение бытия, ценного для всей вселенной, и телесность их есть выражение их совершенной сверхбиологической духовной жизни. Нет такой силы вне Царства Божия и тем более внутри его, которая препятствовала бы совершенному выражению их духовности в их телесности. Поэтому преображенные тела их можно назвать духоноспыми. Понятно, что красота этого воплощения духа превосходит все встречающееся нам на земле, как это видно из свидетельств св. Терезы, Сузо, св. Серафима.
Мысль, что красота имеется лишь там, где осуществлена именно чувственная воплощенность положительных сторон душевной или духовной жизни, принадлежит, по-видимому, к числу особенно прочно установленных тезисов эстетики. Приведу лишь несколько примеров. Шиллер говорит, что прекрасное есть единство разумного и чувственного. Гегель устанавливает, что прекрасное есть “чувственное осуществление идеи”[19]. Особенно подробно разработано это учение о чувственном воплощении душевности как необходимом условии красоты в обстоятельном труде Фолькельта “Система эстетики”[20]. В русской философии это учение высказывают Вл. Соловьев, от. С. Булгаков.
Большинство эстетиков считают только “высшие” чувственные качества, воспринимаемые зрением и слухом, имеющими значение для красоты предмета. “Низшие” ощущения, например запахи, вкусы, слишком тесно связаны с нашими биологическими потребностями, и потому они считаются внеэстетическими. Я буду стараться показать, что это неверно, в следующей главе при обсуждении вопроса о земной красоте. Что же касается Царства Божия, опыт св. Серафима и его собеседника Мотовилова показывает, что в Царстве Божием ароматы могут входить в состав эстетически совершенного целого как ценный элемент. Приведу еще свидетельство Сузо. Видение общения с Богом и Царством Божиим, говорит он в своем жизнеописании, доставило ему несказанную “радость о Господе”; когда же видение закончилось, “силы его души были исполнены сладостного, небесного аромата, как бывает, когда высыпают из банки драгоценное благовоние, и банка после того все еще сохраняет благовонный запах. Этот небесный аромат еще долго после этого оставался в нем и возбуждал в нем небесное томление о Боге”[21].
Вся телесная чувственная сторона бытия есть внешнее, т. е. пространственное осуществление и выражение внутренней, не имеющей пространственной формы духовности и душевности. Душа и дух всегда воплощены; они действительны не иначе, как в конкретных единичных событиях, духовно-телесных или душевно-телесных. И великая ценность красоты связана не иначе, как с этим целым, заключающим в себе чувственно осуществленную телесность в неразрывной связи с духовностью и с душевностью. Н.Я. Данилевский высказал следующий афоризм: “Красота есть единственная духовная сторона материи, – следовательно, красота есть единственная связь этих двух основных начал мира. Т. е. красота есть единственная сторона, по которой она, материя, имеет цену и значение для духа, – единственное свойство, которым она отвечает соответствующим потребностям духа и которое в то же время совершенно безразлично для материи как материи. И наоборот, требование красоты есть единственная потребность духа, которую может удовлетворить только материя”. “Бог пожелал создать красоту, и для этого создал материю”[22]. Нужно только сделать поправку к мысли Данилевского, именно указать на то, что необходимое условие красоты есть телесность вообще, а не непременно материальная телесность.
2. Духовность
Идеал красоты есть чувственно воплощенная совершенная духовность.
В предыдущем уже несколько раз приходилось говорить о духовности и душевности. Необходимо теперь дать определение этих двух понятий. Все духовное и душевное отличается от телесности тем, что не имеет пространственной формы. К области духовного относится вся та непространственная сторона бытия, которая имеет абсолютную ценность. Таковы, например, деятельности, в которых осуществляются святость, нравственное добро, открытие истины, художественное творчество, создающее красоту, а также связанные со всеми этими переживаниями возвышенные чувства. К области духа принадлежат также соответствующие идеи и все те идеальные основы мира, которые служат условием возможности указанных деятельностей, например субстанциальность деятелей, личностное строение их, формальное строение мира, выраженное в математических идеях и т. п. К области душевного, т. е. психического и психоидного, относится вся та непространственная сторона бытия, которая связана с себялюбием и имеет лишь относительную ценность.
Из сказанного ясно, что духовные начала пронизывают весь мир и служат его основою во всех его областях. Все душевное и все телесное имеет в своей основе, хотя бы в минимальной степени, духовную сторону. Наоборот, духовное бытие в Царстве Божием существует без всякой примеси душевного и без всякой материальной телесности; совершенные духи, члены Царства Божия, имеют не материальное, а духоносное преображенное тело, и это тело есть послушное средство для реализации и выражения неделимых и неистребимых благ красоты, истины, нравственного добра, свободы, полноты жизни.
3. Полнота бытия и жизни
Идеальная красота Царства Божия есть ценность жизни, осуществляющей абсолютную полноту бытия. Под словом “жизнь” здесь разумеется не биологический процесс, а целестремительная деятельность членов Царства Божия, творящая бытие, абсолютно ценное во всех смыслах, т. е. и нравственно доброе, и прекрасное, и содержащее в себе истину, свободу, мощь, гармонию и т. п.
Абсолютная полнота жизни в Царстве Божием есть осуществление в нем всех согласимых друг с другом содержаний бытия[23]. Это значит, что в составе Царства Божия осуществляется только добротное бытие, никого и ничего не стесняющее, служащее целому, не взаимно выталкивающее, а, наоборот, в совершенстве взаимно проникающее. Так, в духовной стороне жизни деятельность разума, возвышенные чувства и хотения творить абсолютные ценности существуют совместно друг с другом, взаимно проникая и поддерживая друг друга. В телесной стороне жизни все эти деятельности выражаются в звуках, игре цветов и света, в тепле, ароматах и т. п., причем все эти чувственные качества взаимно проникают друг друга и пронизаны осмысленною духовностью.
Члены Царства Божия, творя полноту бытия, свободны от односторонностей, которыми изобилует наша скудная жизнь; они совмещают такие деятельности и качества, которые на первый взгляд кажутся противоположностями, исключающими друг друга. Чтобы понять, как это возможно, нужно принять во внимание различие между индивидуализирующими и противоборствующими противоположностями. Противоборствующие противоположности реально противоположны: при своей реализации они стесняют и уничтожают друг друга; таково, например, действие двух сил на один и тот же предмет в противоположных направлениях; наличие этих противоположностей обедняет жизнь. Наоборот, индивидуализирующие противоположности только идеально противоположны, именно – они в своем содержании отличны друг от друга, но это не мешает им при реализации быть творимыми одним и тем же существом так, что они взаимно дополняют друг друга и обогащают жизнь. Так, член Царства Божия может проявлять силу и отвагу совершенной мужественности и вместе с тем женственную мягкость; он может осуществлять всепроникающее мышление, пронизанное вместе с тем сильными и разнообразными чувствами. Высокое развитие индивидуальности личностей этого царства сопутствуется совершенным универсализмом содержания их жизни: в самом деле, действия каждой из этих личностей крайне своеообразны, но в них осуществляются абсолютно ценные содержания бытия, имеющие, следовательно, универсальное значение. В этом смысле в Царстве Божием достигнуто примирение противоположностей.
4. Индивидуальное личное бытие
В тварном мире, а также в более или менее доступной нам области Божественного бытия высшая ценность есть личность. Всякая личность есть действительный или возможный творец и носитель абсолютной полноты бытия. В Царстве Божием все члены его суть личности, творящие только такие содержания бытия, которые гармонически соотнесены со всем содержанием мира и с волею Божией; каждый творческий акт небожителей есть абсолютно ценное бытие, представляющее собой неповторимый и незаменимый аспект полноты бытия; иными словами, каждое творческое проявление членов Царства Божия есть нечто индивидуальное в абсолютном смысле, т. е. единственное не только по своему месту во времени и пространстве, а и по всему своему содержанию. Следовательно, и сами деятели Царства Божия суть индивидуумы, т. е. такие существа, из которых каждое есть вполне своеобразная, единственная, неповторимая и не заменимая другими тварными существами личность[24].
Каждая личность в Царстве Божием и даже каждый творческий акт ее, будучи единственным в мире, не может быть выражен посредством описаний, которые всегда состоят из суммы отвлеченных общих понятий; только художественное творчество великих поэтов может найти меткие слова и сочетания их, которые способны, правда, только намекнуть на своеобразие данной индивидуальности и подвести к созерцанию ее. Как предмет созерцания индивидуальная личность может быть охвачена лишь единством чувственной, интеллектуальной и мистической интуиции. Всякая личность в Царстве Божием, сполна реализующая свою индивидуальность в творении абсолютных ценностей, поскольку она и ее творения чувственно воплощены, представляет собой высшую ступень красоты. Отсюда следует, что эстетика, идеально разработанная так, как это возможно только для членов Царства Божия, должна решать все эстетические проблемы, исходя из учения о красоте личности как индивидуального чувственно воплощенного существа. Мы, члены грешного психо-материального царства, имеем слишком мало данных для того, чтобы дать об этой красоте полное точное учение, убедительно опирающееся на опыт. Видения святых и мистиков описаны ими слишком бегло; эстетикой они не занимаются и в своих описаниях, конечно, не задаются целью содействовать разработке эстетических теорий. К вопросу об идеале красоты, осуществленном в Царстве Божием, мы принуждены поэтому подходить лишь отвлеченно с помощью того обедненного опыта, который достигается в умозрении, т. е. в интеллектуальной интуиции.
Что интеллектуальная интуиция есть не конструирование предмета нашим умом, а тоже опыт (созерцание), имеющий в виду идеальную сторону предмета, это ясно всякому, кто знаком с теориею знания, разработанной мною под именем интуитивизма.
5. Аспекты идеальной красоты личности
Высшее по своей ценности основное проявление совершенной личности есть любовь к Богу, большая чем к себе, и любовь ко всем существам всего мира, равная любви к себе, и вместе с тем бескорыстная любовь также ко всем наличным абсолютным ценностям, к истине, нравственному добру, красоте, свободе и т. н. Возвышенная красота присуща всем этим видам любви в их чувственном воплощении, красота и общего выражения характера каждой такой личности, и всякого акта поведения ее, пронизанного любовью. Особенно значительна красота благоговейного созерцания славы Божией, молитвенного обращения к Богу и прославления Его путем художественного творчества всех видов.
Всякий член Царства Божия причастен Божественному всеведению. Поэтому, любя Бога и все существа, сотворенные им, всякий небожитель обладает совершенною мудростью, разумея под этим словом сочетание формального и материального разума. Материальный разум деятеля есть постижение им конечных абсолютно ценных целей мира и каждого существа, соответствующих Божественному замыслу о мире; формальный разум деятеля есть умение найти подходящие средства для достижения целей и использовать объективную формальную разумность мира, обеспечивающую систематичность и упорядоченность мира, без которой невозможно достижение абсолютного совершенства[25].
Обладание не только формальным, но и материальным разумом, т. е. мудростью, обеспечивает разумность всех деятельностей небожителя: они не только целестремительны, но также и отличаются высшей степенью целесообразности, т. е. совершенным достижением правильно поставленной, достойной цели. Мудрость, разумность во всех ее видах, целесообразность чувственно воплощенного поведения и сотворенных им предметов есть один из важных аспектов красоты.
Согласно Гегелю, существенный момент идеала красоты есть Истина. Он поясняет, что речь здесь идет не об истине в субъективном смысле, т. е. в смысле согласия моих представлений с познаваемым предметом, а об истине в объективном смысле. Об истине в субъективном смысле замечу, что и она имеет отношение к красоте: как видно из предыдущего, чувственно воплощенные деятельности познающего субъекта, в которых обнаруживается его разумность и познавание им истины, суть прекрасная действительность. Но Гегель, говоря об истине в объективном смысле, имеет в виду нечто более значительное, именно ту Истину, которая пишется с прописной буквы. В своих “Лекциях по эстетике” он следующим образом определяет это понятие: Истина в объективном значении состоит в том, что Я или событие реализует в действительности свое понятие, т. е. свою идею[26]. Если тожества между идеею предмета и его осуществлением нет, то предмет принадлежит не к области “действительности” (Wirklichkeit), а к области “явления” (Егscheinung), т. е. он представляет собою объективацию лишь какой-либо абстрактной стороны понятия; поскольку она “придает себе самостоятельность против целости и единства”, она может исказиться до противоположности истинному понятию (стр. 144); такой предмет есть воплощенная ложь. Наоборот, где имеется тожество идеи и осуществления ее, там находится действительность, и она есть воплощенная Истина. Таким образом Гегель приходит к учению, что красота есть Истина: прекрасное есть “чувственное осуществление идеи” (144).
В связи с красотой разумности необходимо рассмотреть вопрос о ценности сознания и знания. Многие философы считают осознавание и опознавание деятельностями, свидетельствующими о несовершенстве и возникающими в те моменты, когда какое-либо существо страдает. Эдуард Гартманн особенно подробно развил учение о превосходстве и высоких достоинствах Бессознательного или Сверхсознания в сравнении с областью сознания. С этими учениями можно было бы согласиться лишь в том случае, если бы акты осознания и опознания неизбежно должны были раздроблять сознаваемое или творить низший вид бытия, неподвижного, пассивного, лишенного динамичности. Теория знания, разработанная мною под именем интуитивизма, показывает, что сущность актов осознания и опознания вовсе не ведет с необходимостью к указанным недостаткам. Согласно интуитивизму, интенциональные акты осознания и опознания, будучи направлены на тот или иной предмет, нисколько не изменяют его содержания и формы и лишь прибавляют то, что он становится для меня сознанным или даже познанным. Эта прибавка есть новая высокая ценность, и наличие ее само по себе не может ничему повредить. Надобно однако заметить, что живая действительность бесконечно сложна; поэтому полнота сознания и тем более знания о ней требует в каждом данном случае бесконечного множества интенциональных актов, следовательно, возможна только для Бога и членов Царства Божия, имеющих беконечные силы. Что же касается нас, членов психо-материального царства, мы способны в каждый данный момент совершать только весьма ограниченное количество актов осознания и опознания; поэтому наше сознание и знание всегда неполно, оно всегда отрывочно, фрагментарно. Из этой неполноты, если мы неосторожны и некритически относимся к своему знанию, возникают ошибки, искажения, заблуждения. Вследствие этой неполноты нашего сознания и знания область осознанного бытия по сравнению с областью бессознательного бытия менее органична, менее цельна и т. п. Но это вовсе не означает, что бессознательное выше сознательного. Это означает лишь, что нужно увеличивать свои силы, чтобы возводить на высоту сознания и знания как можно полнее область бессознательной жизни со всеми ее достоинствами, которые ничуть не умаляются от того, что проникаются светом сознания. В разуме Господа Бога и членов Царства Божия, которому присуще всеведение, все мировое бытие предстоит как насквозь пронизанное актами осознания и опознания, не подвергнутое отрывочным выборкам, а во всей своей цельности и динамичности.
Полнота жизни, богатство и разнообразие ее гармонически согласованного содержания есть существенная черта красоты Царства Божия. Достигается это богатство жизни, как пояснено выше, путем единодушного соборного творчества всех членов Царства Божия. Творческая мощь деятеля и проявление ее в деятельностях, обнаруживающих гениальность, есть чрезвычайно высокий элемент идеальной красоты. В Царстве Божием этот момент красоты осуществляется не только в единоличной деятельности небожителей, но и в коллективном, соборном творчестве их. Отсюда ясно, что эта красота бесконечно превосходит все, что нам случается наблюдать в земной жизни: и у нас гармоническое единство социальных деятельностей дает замечательные проявления красоты, однако гармония эта никогда не бывает полною уже потому, что цели земных социальных процессов в значительной мере содержат в себе примесь эгоистических стремлений.
Произведения соборного творчества, будут ли то поэтические, музыкальные творения или совместные воздействия на грешное царство бытия, благодаря единодушию небожителей, всеведению и всеобъемлющей любви их отличаются высшею степенью органической целостности: каждый элемент их гармонически соотнесен с целым и с другими элементами, и эта органичность есть существенный момент красоты.
Все свои действия члены Царства Божия осуществляют свободно на основе такого свободного своего проявления, как горячее чувство любви к Богу и ко всем существам. Надобно заметить, что формальная свобода, т. е. свобода воздержаться от любого действия и даже от любого хотения и заменить его другим, присуща всем личностям без исключения, даже и потенциальным. Детерминизм есть философское направление, кажущееся в высшей степени научным, а в действительности изумительно слабо обоснованное. В самом деле, единственный сколько-нибудь серьезный довод, который могут привести детерминисты в свою пользу, состоит в том, что всякое событие имеет причину. Но этой истины не отвергают и индетерминисты. Это само собой разумеется, что события не могут вспыхивать во времени сами собою; всегда есть причина, производящая их. Но если задуматься, что же именно причиняет события, и разработать точное понятие причинности, основанное на опыте, а не на произвольном допущении, то окажется, что именно ссылка на причинность и есть лучший довод в пользу индетерминизма. Подлинная причина события есть всегда тот или другой субстанциальный деятель; он творит событие, стремясь к какой-либо ценной с его точки зрения цели.
Только личность, действительная или возможная, т. е. только субстанциальный деятель, будучи сверхвременным, может быть причиною нового события; только субстанциальный деятель обладает творческого силою. События сами по себе не могут ничего причинять: они отпадают в прошлое и не могут творить будущего, в них нет творческой силы. Конечно, субстанциальный деятель творит новые события, имея в виду события окружающей среды, собственные предыдущие переживания и ценности, действительные или мнимые, но все эти данные суть только поводы для творения им нового события, а не причины. Все они, как можно сказать, пользуясь выражениями Лейбница, “склоняют, но не принуждают” (inclinant, non nécessitant) к действию. Увидев на улице плачущего ребенка, взрослый прохожий может подойти к нему, чтобы начать утешать его, но может и воздержаться от этого действия. Он всегда остается господином, стоящим выше всех своих проявлений и выше всех событий. Выбор другого действия всегда осмыслен, т. е. имеет в виду предпочтение другой ценности, однако это предпочтение абсолютно свободно, ничем не предопределено. Само собою разумеется, акт этого предпочтения все же имеет причину в установленном выше смысле, именно это событие возникает не само собою, а творится субстанциальным деятелем.
Ошибка детерминиста состоит в том, что он не только опирается на тезис “всякое событие имеет причину”, но еще и прибавляет к нему утверждения, будто причиною события служит одно или несколько предшествующих событий и будто за этою причиною событие следует законосообразно, всегда и везде с железною необходимостью. В действительности эти два утверждения совершенно произвольны, никогда и никем не были доказаны и не могут быть доказаны. В самом деле, события, отпадая в прошлое, не могут ничего производить, в них нет творческой силы; что же касается законосообразного следования одних событий за другими, такое строение природы никем не доказано: фактически наблюдается только большая или меньшая правильность течения событий, но она всегда может быть отменена субстанциальными деятелями и заменена другим течением событий. Детерминисты говорят, что если бы не было причинности как законосообразной связи событий, то невозможны были бы естественные науки, физика, химия и т. п. Они упускают из виду, что для возможности таких наук, как физика, химия, физиология, достаточно большей или меньшей правильности течения событий и вовсе не требуется абсолютная законосообразность их.
Установив господство личности над своими проявлениями, мы показываем, от чего она свободна: она свободна от всего, и формальная свобода ее абсолютна. Но пред нами встает еще вопрос, для чего, для творения каких содержаний бытия и ценностей свободна личность. Это – вопрос о .материальной свободе личности.
Себялюбивый деятель, принадлежащий к царству психо-материального бытия, в большей или меньшей степени обособлен от Бога и других существ. Он не способен к совершенному творчеству и принужден осуществлять свои стремления и замыслы только посредством своей собственной творческой силы и отчасти с помощью временных сочетаний с силами своих союзников; при этом он наталкивается почти всегда на более или менее действенное сопротивление других существ. Поэтому материальная свобода себялюбивого деятеля весьма ограничена. Наоборот, небожитель, творя абсолютно ценное бытие, встречает единодушную поддержку со стороны всех остальных членов Царства Божия; мало того, это соборное творчество небожителей поддерживается еще и присоединением к нему всемогущей творческой силы самого Господа Бога. Вражда сатанинского царства и себялюбие деятелей психо-материального царства не способны препятствовать стремлениям и замыслам небожителей, потому что их дух не подпадает никаким соблазнам и их преображенное тело не доступно никаким механическим воздействиям. Отсюда ясно, что творческая сила членов Царства Божия, поскольку она сочетается с силою самого Бога, безгранична: иными словами, не только формальная, но и материальная свобода их абсолютна[27].
Небожители вполне свободны от чувственных телесных страстей и от душевных страстей обидчивого самолюбия, гордыни, честолюбия и т. п. Поэтому в творческой деятельности их нет и тени внутренней связанности, принуждения, подчинения тягостному долгу: все, что они творят, вытекает из свободной совершенной любви к абсолютным ценностям. Как уже сказано, и внешние препятствия бессильны поставить преграды их деятельности. Стоит только представить себе эту все преодолевающую, безграничную мощь творчества, пронизанного любовью к творимому абсолютно ценному содержанию бытия, и станет ясно, что чувственное воплощение ее составляет существенный аспект красоты Царства Божия.
6. Личность как конкретная идея
Все найденные нами аспекты красоты суть необходимые моменты абсолютной полноты жизни. Во главе всех стоит личность, потому что только личность может быть творцом и носителем полноты бытия. В своей глубинной основе личность, как сверхвременный и сверх-пространственный субстанциальный деятель, как носитель творческой металогической (т. е. стоящей выше ограниченных определенностей, подчиненных законам тожества, противоречия и исключенного третьего) силы, есть идеальное начало. Говоря коротко, личность в своей основе, стоящей выше форм времени и пространства, есть идея.
Царство идей открыто было Платоном. К сожалению, у Платона не было разработано учение о двух видах идей – об отвлеченных и конкретных идеях. Приводимые им примеры идей, например математические понятия, понятия родовых сущностей, таких как лошадность, стельность (сущность стола), идея красоты и т. п., относятся к области отвлеченных идей. Даже идеи единичных существ, поскольку речь идет не о самих деятелях, а об их природе, например сократовость (сущность Сократа), принадлежат к области отвлеченных идей. Но отвлеченно-идеальные начала пассивны, лишены творческой силы. Поэтому идеализм, полагающий в основу мира идеи и не выработавший сознательно учения о конкретных идеях, производит впечатление учения о мире как системе мертвого, оцепенелого порядка. В особенности этот упрек может быть направлен против различных видов неокантианского гносеологического идеализма, например против имманентной философии Шуппе, против трансцендентального идеализма марбургской и фрейбургской школы (Коген, Наторп и др.; Риккерт и др.), против феноменологического идеализма Гуссерля.
Идеалистические системы правильно указывают на то, что в основе мира лежат идеальные, т. е. не временные и не пространственные начала. Но они не осознают того, что одних отвлеченных идей не достаточно; выше их стоят конкретно-идеальные начала, сверхвременные и сверхпространственные субстанциальные деятели, действительные и потенциальные личности, творящие реальное бытие, т. е. бытие, временное и пространственно-временное, сообразно отвлеченным идеям. Таким образом отвлеченные идеи, сами по себе пассивные и даже неспособные самостоятельно существовать, получают место в мире, а также смысл и значение благодаря конкретно-идеальным началам: в самом деле, субстанциальные деятели являются носителями отвлеченных идей, мало того, нередко они бывают даже и творцами их (например, архитектор – творец плана храма, композитор – творец идеи арии, социальный реформатор – творец замысла нового социального порядка) и придают им действенность, осуществляя их в виде реального бытия.
Системы философии, в которых сознательно или, по крайней мере, фактически мир понят как реальное бытие, в основе которого лежат не только отвлеченные, но и конкретные идеальные начала, точнее всего могут быть названы термином “конкретный идеал-реализм". В отличие от отвлеченного идеал-реализма, они суть философия жизни, динамичности, свободного творчества[28].
Разработав в своей книге “Мир как органическое целое” и в последующих своих сочинениях учение о различии между отвлеченными и конкретными идеями, я все же редко употребляю термин “конкретная идея”; говоря о субстанциальных деятелях, т. е. о личностях, субъектах творчества и познавания, я предпочитаю называть их термином “конкретно-идеальные начала” из опасения, что слово “идея”, какие бы прилагательные к нему ни присоединять, вызовет в уме читателя мысль об отвлеченных идеях, вроде идеи трагедии, демократии, истины, красоты и т. п.
Всякое конкретно-идеальное начало, всякий субстанциальный деятель, т. е. личность, есть, как выяснено выше, индивидуум, существо, способное, своеобразно участвуя в мировом творчестве, вместить в себя абсолютную полноту бытия, бесконечно содержательную. Вл. Соловьев говорит, что человеческая личность отрицательно безусловна: “она не хочет и не может удовлетвориться никаким условным ограниченным содержанием”; мало того, она убеждена, что “может достигнуть и положительной безусловности” и “может обладать всецелым содержанием, полнотою бытия”[29]. Не только человеческая, всякая личность, даже и потенциальная, стремится к совершенной, бесконечно содержательной полноте бытия и, будучи связана, хотя бы только в подсознании, со своим будущим совершенством, носит его в себе изначала, по крайней мере как свой идеал, как свою индивидуальную нормативную идею[30]. Отсюда следует, что все изложенное учение об идеале красоты можно выразить и так. Идеал красоты есть чувственно воплощенная жизнь личности, осуществляющей во всей полноте свою индивидуальность', иными словами, идеал красоты есть чувственное воплощение полноты проявлений конкретно-идеального начала; или еще иначе, идеал красоты есть чувственное воплощение конкретной идеи, осуществление бесконечного в конечном. Такая формулировка учения об идеале красоты напоминает об эстетике метафизического германского идеализма, в особенности Шеллинга и Гегеля. Рассмотрим вкратце их учения в их сходстве и отличии от изложенных мною взглядов.
Следует упомянуть здесь также имена следующих близких к гегельянской системе эстетики философов: оригинального мыслителя К.Хр .Краузе (1781–1832), “System der Aesthetik”, Lpz., 1882; Xp. Beiicce (1801–1866), “System der Aesthetik ais Wissenschaft von der Idee der Schonheit”, Lpz., 1830; Куно Фишера (1824–1908), “Diotima. Die Idee des Schónen”, 1849 (также дешевое издание в Reclams Unwersal-Bibliothck).
Взгляды, изложенные мною, во многом близки к эстетике Вл. Соловьева, как это будет указано позже.
7. Учения о красоте как явлении бесконечной идеи
Шеллинг в своем диалоге “Бруно”, написанном в 1802 г., излагает следующее учение об идее и о красоте. В Абсолютном, т. е. в Боге содержатся идеи вещей, как их первообразы. Идея есть всегда единство противоположностей, именно единство идеального и реального, единство мышления и наглядного представления (Anschauen), возможности и действительности, единство общего и частного, бесконечного и конечного[31]. “Природа такого единства есть красота и истина, потому что прекрасно то, в чем общее и частное, род и индивидуум абсолютно едины, как в образах богов; только такое единство есть также истина’' (31 с.). Все вещи, поскольку они суть первообразы в Боге, т. е. идеи, обладают вечною жизнью “вне всякого времени”; но они могут для себя, не для Вечного отказаться от этого состояния и придти к существованию во времени” (48 с.); в этом состоянии они суть не первообразы, а только отображения (Abbild). Но даже и в этом состоянии “чем совершеннее вещь, тем более она стремится уже в том, что в ней конечно, выразить бесконечное” (51).
В этом учении об идеях Шеллинг явным образом имеет в виду конкретно-идеальные начала, нечто вроде того, что я называю словами “субстанциальный деятель”, т. е. личность, потенциальная или действительная. В нем, однако, есть существенные недостатки: под влиянием кантианского гносеологизма все проблемы рассмотрены здесь, исходя из единства мышления и наглядного представления, из отношения между общим и частным, между родом и единичною вещью, так что понятие индивидуума в точном смысле не выработано. Еще яснее этот гносеологизм выражен в труде Шеллинга, появившемся двумя годами раньше, “Система трансцендентального идеализма” (1800 г.), где мировая множественность выводится не из творческого акта воли Божией, а из условий возможности знаний, именно из двух деятельностей, противоположных друг другу и состоящих в том, что одна из них стремится в бесконечность, а другая стремится себя в этой бесконечности созерцать”[32].
Учение о красоте как чувственном явлении бесконечной идеи в конечном предмете подробнее и обстоятельнее разработано Гегелем в его “Лекциях по эстетике”. В основу эстетики он полагает учение об идеале красоты. Искать этого идеала в природе нельзя, потому что в природе, говорит Гегель, идея погружена в объективность и не выступает как субъективное идеальное единство[33]. Красота в природе всегда несовершенна (184): все природное конечно и подчинено необходимости, тогда как идеал есть свободная бесконечность. Поэтому человек ищет удовлетворения в искусстве; в нем он удовлетворяет свою потребность в идеале красоты (195 с.). Красота в искусстве, по учению Гегеля, стоит выше красоты в природе. В искусстве мы находим проявления абсолютного духа; поэтому искусство стоит рядом с религиею и философиею (123). Человек, опутанный конечностью, ищет выхода в область бесконечности, в которой все противоречия решены и достигнута свобода: это – действительность высшего единства, область истины, свободы и удовлетворения; стремление к ней есть жизнь в религии. В эту же область стремятся также искусство и философия. Занимаясь истиной как абсолютным предметом сознания, искусство, религия и философия принадлежат к абсолютной области духа: предмет всех этих трех деятельностей есть Бог. Различие между ними заключается не в содержании, а в форме, именно в том, как они возводят Абсолютное в сознание: искусство, говорит Гегель, вводит Абсолютное в сознание путем чувстве иного, непосредственного знания – в наглядном созерцании (Anschauung) и ощущении, религия – более высоким способом, именно путем представления, а философия – наиболее совершенным способом, именно путем свободного мышления абсолютного духа (131 с.). Таким образом Гегель утверждает, что религия стоит выше искусства, а философия – выше религии. Философия, согласно Гегелю, сочетает в себе достоинства искусства и религии: она совмещает в себе объективность искусства в объективности мысли и субъективность религии, очищенную субъективностью мышления; философия есть чистейшая форма знания, свободное мышление, она есть самый духовный культ (136).
Совершенной красоты надо искать в искусстве. В самом деле, красота есть “чувственное явление идеи” (144); искусство очищает предмет от случайностей и может изобразить идешь красоты (200). Совершенная красота есть единство понятия и реальности, единство общего, частного и единичного, законченная целостность (Totalitàt); она имеется там, где понятие своею деятельностью полагает себя как объективность, т. е. там, где имеется реальность идеи, где есть Истина в объективном смысле этого термина (137–143). Идея, о которой идет здесь речь, не абстрактна, а конкретна (120). В прекрасном и сама идея и реальность ее конкретны и сполна взаимопроникнуты. Все части прекрасного идеально едины, и согласие их друг с другом – не служебное, а свободное (149). Идеал красоты есть жизнь духа как свободная бесконечность, когда дух действительно охватывает свою всеобщность (Allgemeinheit) и она выражается во внешнем проявлении; это – живая индивидуальность, целостная и самостоятельная (199 сс.). Идеальный художественный образ заключает в себе “светлый покой и блаженство, самодовление”, как блаженный бог; ему присуща конкретная свобода, выраженная, например, в античных статуях (202). Высшая чистота идеального имеется там, где изображены боги, Христос, Апостолы, святые, кающиеся, благочестивые “в блаженном покое и удовлетворении”, не в конечных отношениях, а в проявлениях духовности, как мощи (226 с.).
Учения Шеллинга и Гегеля о красоте отличаются высоким достоинством. Без сомнения, они всегда будут лежать в основе эстетики, доходящей до последней глубины ее проблем. Пренебрежение к этим метафизическим теориям чаще всего бывает обусловлено, во-первых, ошибочною теориею знания, отвергающею возможность метафизики, и во-вторых, непониманием того, что следует разуметь у этих философов под словом “идея”. У Гегеля, как и у Шеллинга, слово “идея” означает конкретно-идеальное начало. В своей логике Гегель разумеет под термином “понятие" “субстанциальную мощь”, “субъект”, “душу конкретного”. Точно так же и термин “идея” в логике Гегеля обозначает живое существо, именно субстанцию на той ступени ее развития, когда она должна быть мыслима в философии природы как дух, как субъект, или точнее “как субъект-объект, как единство идеального и реального, конечного и бесконечного, души и тела”. Следовательно, идея в специфически гегелевском значении этого термина есть начало не отвлеченное, а конкретно-идеальное, то, что Гегель называет “конкретною общностью”[34].
Понятие может в процессе самодвижения преобразоваться в идею, потому что и понятие и идея суть ступени развития одного и того же живого существа, переходящего от душевности к духовности.
Вообще надо заметить, что система философии Гегеля есть не отвлеченный панлогизм, а конкретный идеал-реализм. Необходимость такого понимания его учений особенно выяснена в современной русской литературе, в книге И.А. Ильина “Философия Гегеля как конкретное учение о Боге и человеке”, в моей статье “Гегель как интуитивист” (Зап. Русск. Научн. Института в Белграде<1933>, вып. 9; Hegel ais Intuitivist, Blatter fur Deutsche Philosophie, 1935 <vol. IX, № 1>).
Есть, однако, и серьезные недостатки в эстетике Гегеля. Понимая, что красота в природе всегда несовершенна, он ищет идеала красоты не в живой действительности, не в Царстве Божием, а в искусстве. Между тем, и сотворенная человеком в художественных произведениях красота тоже всегда несовершенна, как и красота природы. Протестантский абстрактный спиритуализм сказывается в том, что Гегель не усматривает великой истинности конкретных традиционно-христианских представлений о чувственно-воплощенной славе Господней в Царстве Божием и решается даже утверждать, будто философия с ее “чистым знанием” и “духовным культом” стоит выше религии. Если бы он понимал, что католический и православный телесно-духовный пульт гораздо более ценен и истинен, чем духовность, невоплощенная телесно, он по-иному оценил бы также и красоту живой действительности. Он увидел бы, что лучи Царства Божия проникают в наше царство бытия сверху донизу; оно содержит в себе хотя бы в зачатке процесс преображения, и потому красота в жизни человека, в историческом процессе и в жизни природы во множестве случаев бесконечно более высока, чем красота в искусстве. Главное отличие системы эстетики, которая будет изложена мною, состоит именно в том, что, исходя из идеала красоты, действительно осуществленного в Царстве Божием, я буду разрабатывать далее учение о красоте главным образом в мировой действительности, а не в искусстве.
Второй существенный недостаток эстетики Гегеля обусловлен тем, что в его философии, которая представляет собою разновидность пантеизма, не выработано правильное учение о личности как абсолютно денном бессмертном индивидууме, вносящем в мир единственные по своему своеобразию и ценности содержания бытия. Согласно эстетике Гегеля, идея есть сочетание метафизической общности с определенностью реальной частности (30); она есть единство общего, частного и единичного (141); в идеальном индивидууме, в его характере и душевности, общее становится его собственным, даже наиболее собственным (das Eigenste 232). Индивидуальность характера есть его Веsonderheit, Bestimmtheit, говорит Гегель (306). Во всех этих своих заявлениях он имеет в виду логические отношения общего (das Allgemeine), частного (das Besondere) и единичного (das Einzelne). В действительности эти отношения характерны для нашего падшего царства бытия, в котором личность не осуществляет своей индивидуальности, и даже, выходя за пределы своей себялюбивой замкнутости, например в нравственной деятельности, чаще всего ограничивается тем, что воплощает в своих добрых поступках лишь общие правила морали, а не творит нечто единственное на основании индивидуального акта; в таком состоянии личность в большей части своих обнаружений подходит под понятие “единичного”, в котором осуществлено “общее”, т. е. она есть экземпляр класса. Подлинный идеал индивидуальности осуществлен там, где личность воплощает в себе не общее, а ценности мирового целого, и представляет собой микрокосм столь своеобразный, что понятия общего и единичного перестают быть применимыми[35]. Поэтому во избежание недоразумений, говоря о красоте, я не буду пользоваться термином “идея” и поставлю в основу эстетики следующее положение: идеал красоты есть красота личности, как существа реализовавшего сполна свою индивидуальность в чувственном воплощении и достигшего абсолютной полноты жизни в Царстве Божием.
8. Субъективная сторона эстетического созерцания
Исследуя идеал красоты, мы видели, что красота есть объективная ценность, принадлежащая самому прекрасному предмету, а не возникающая впервые в психических переживаниях субъекта в то время, когда он воспринимает предмет. Поэтому решение основных проблем эстетики возможно не иначе, как в теснейшей связи с метафизикою. Не может однако эстетик совсем обойти молчанием вопрос о том, что происходит в субъекте, созерцающем красоту предмета, и какими свойствами должен обладать субъект, чтобы быть способным к восприятию красоты. Это исследование необходимо, между прочим, и для того, чтобы бороться с ложными теориями красоты. Производя его, мы будем заниматься не только психологиею эстетического восприятия, но и гносеологией), а также метафизикою.
В высшей степени ценны соображения Гегеля о субъективной стороне эстетического созерцания. Красота, говорит Гегель, рассудком не постижима, так как он односторонне разделяет; рассудок конечен, а красота бесконечна, свободна. Прекрасное в его отношении к субъективному духу, продолжает Гегель, существует не для его интеллекта и воли, пребывающих в их несвободной конечности: в своей теоретической деятельности субъект несвободен в отношении воспринимаемых вещей, считаемых им самостоятельными, а в области практической деятельности он несвободен вследствие односторонности и противоречивости своих целей. Такая же конечность и несвобода присущи и объекту, поскольку он не есть предмет эстетического созерцания: в теоретическом отношении он несвободен, поскольку, находясь вне своего понятия, он есть только частность во времени, подчиненная внешним силам и гибели, и в практическом отношении он также зависим. Положение меняется там, где происходит рассмотрение объекта как прекрасного: это рассмотрение сопутствуется освобождением от односторонности, следовательно, от конечности и несвободы как субъекта, так и его предмета: в предмете несвободная конечность превращена в свободную бесконечность; также и субъект перестает жить только разрозненным чувственным восприятием, он становится в объекте конкретным, он соединяет в своем Я и в предмете абстрактные стороны и пребывает в их конкретности. Также в практическом отношении субъект эстетически созерцающий откладывает свои цели: предмет становится для него самоцелью, отодвигаются заботы о полезности предмета, устраняется несвобода зависимости, нет желания обладать предметом для удовлетворения конечных потребностей (стр. 145–148).
Без сомнения, прав Гегель, что одним рассудком красота не постижима: для восприятия ее требуется сочетание всех трех видов интуиции, чувственной, интеллектуальной и мистической, уже потому, что в основе высших ступеней красоты лежит чувственно воплощенное индивидуальное бытие личности (о восприятии индивидуальности см. главу “Человеческое Я как предмет мистической интуиции” в моей книге “Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция”). Но этого мало, раньше, чем акт интуиции возведет предмет для эстетического созерцания из области подсознания в сферу сознаваемого, необходимо освобождение воли от себялюбивых стремлений, незаинтересованность субъекта или, точнее говоря, высокая заинтересованность его предметом как самоценностью, заслуживающей созерцания без всяких других практических деятельностей. Само собою разумеется, это увлечение предметом самим по себе сопутствуется, как и всякое общение с ценностью, возникновением в субъекте соответствующего ей специфического чувства, в данном случае – чувства красоты и наслаждения красотою. Отсюда ясно, что созерцание красоты требует участия всей человеческой личности – и чувства, и воли, и ума, подобно тому как, согласно И.В. Киреевскому, постижение высших истин, главным образом религиозных, требует сочетания в единое целое всех способностей человека.
Эстетическое созерцание требует такого углубления в предмет, при котором хотя бы в виде намеков открывается связь его с целым миром и особенно с бесконечною полнотою и свободою Царства Божия; само собою разумеется, и созерцающий субъект, отбросивший всякую конечную заинтересованность, восходит в это царство свободы: эстетическое созерцание есть предвосхищение жизни в Царстве Божием, в котором осуществляется бескорыстный интерес к чужому бытию, не меньший, чем к собственному, и, следовательно, достигается бесконечное расширение жизни. Отсюда понятно, что эстетическое созерцание дает человеку чувство счастии.
Все сказанное о субъективной стороне эстетического созерцания особенно относится к восприятию идеальной красоты, но мы увидим впоследствии, что и восприятие несовершенной земной красоты обладает такими же свойствами.
Нам могут поставить вопрос: как же узнать, имеем ли мы дело с красотою или нет? В ответе напомню, что каждая личность, по крайней мере в подсознании своем, связана с Царством Божиим и с идеально совершенным будущим, своим собственным и всех других существ. В этом идеальном совершенстве мы имеем абсолютно достоверный масштаб красоты, безошибочный и общеобязательный. Как истина, так и красота непреложно свидетельствует сама о себе. Нам скажут, что в таком случае становятся непонятными сомнения, колебания, споры, возникающие столь часто при обсуждении вопроса о красоте предмета. В ответ на это недоумение укажу, что споры и сомнения возникают не при встрече с идеалом красоты, а при восприятии несовершенных предметов нашего царства бытия, в которых красота всегда тесно сплетена с безобразием. К тому же и сознательное восприятие этих предметов всегда бывает у нас фрагментарным, причем одни люди усматривают в предмете одни стороны, а другие осознают в нем другие стороны.