Шестая глава
И вот я снова лечу, но не на прежнее место, а на самый левый край нашего леса. Потом снова полет, но теперь к опушке, вдоль всего левого края (сейчас я мог посмотреть на море, подходившее к лесу вплотную; это было незабываемое зрелище, когда будет поспокойнее, надо бы прогуляться сюда). Такая сложность была необходима для того, чтобы меня не заметили, мой выход должен стать сюрпризом. Предстояло многое сделать, а время никого ждать не собиралось. Время вообще самый эгоистичный продукт человечества. Ведь человек придумал время – часы, минуты, секунды. А придуманное однажды остается во вселенной навсегда. В моем мире никто не может остановить время. Можно остановить часы, но не время. Теперь для людей время будет существовать всегда. Даже если остановить все часы, они будут продолжать тикать в людских головах.
Придревление на этот раз было менее мягким, ведь Дуболесу пришлось запустить меня прямо над самыми верхушками, скрывая мой полет. Несмотря на отсутствие часов, времени на ворчание не было. Приземлившись (то есть спустившись с поймавшего меня дерева на землю), я выскочил из укрытия и побежал. До ближайших людей было не более километра, так что меня не должны были заметить, во всяком случае, раньше времени, но бежать предстояло несколько минут (когда-то я бегал километр минуты за три, но теперь появились сомнения в моей тренированности, выносливость теряется очень быстро, а чтобы ее найти, надо потратить долгие часы бега).
Канонада еще не началась, и это радовало, но первый выстрел мог прозвучать с минуты на минуту. Дуболес передавал, что Средний только-только подъехал и теперь раздает очередные указания. Чтобы подбодрить меня, он расписал, как выглядит капитан наемников – весь перебинтованный с мумиеобразной головой, но зато в черных очках. Я бежал и старался не засмеяться, чтобы не сбить дыхание, все-таки впереди еще метров пятьсот, не меньше.
И тут грянул залп. Всю веселость как рукой сняло, теперь в груди клокотала злость, и чем дольше я бежал, тем больше злости скапливалось в груди. Пощады не будет, сегодня они заслужили смерть.
Несколько секунд спустя грохот второго залпа разнесся над поляной. Снаряды врубались прямо в деревья, стоящие плотным строем, и взрывались, разнося их в щепки. Наиболее неудачные взрывы уничтожали сразу по два-три дерева. Громкий треск сообщал об очередном поверженном великане.
Третий залп.
– Атакуй, – прошептал я.
В первые мгновения казалось, что небо над правым краем леса потемнело. Но потом темнота распалась на множество мелких черных точек, стремительно приближавшихся к наемникам. Все внимание людей было переключено на них. К сожалению, к танкам это не относилось. Мне оставалась пробежать каких-то жалких пятнадцать – двадцать метров, когда наемники открыли стрельбу…
Несмотря на то, что птицы летели рассредоточенной стаей, наемники были профессионалами и попадать в мишень было их прямой обязанностью.
Первыми напали насекомые, залепляя шлемы наемников, закрывая обзор. К сожалению, прокусить защитные костюмы насекомые были не в силах, но со своей задачей справились превосходно, хотя и ценой большого количества жертв. Они дали долететь птицам. Не просто птицам, а крупным птицам (конечно, было много мелких представителей, начиная от воробьев и кончая клестами, но их функция сводилась в большей степени к отвлечению врага) – вороны, канюки, ястребы, орлы. Шлемы, которые были рассчитаны на отражение пуль, оказались не так хорошо приспособлены к отражению бешеной и яростной силы, собравшейся на кончиках клювов этих разъяренных существ.
Несколько сотен птиц погибло при подлете, но когда они достигли цели, стрельба заметно ослабела. Наемники боялись попасть друг в друга, а главное, им приходилось бороться с теми, кто их кусал, клевал и рвал когтями. Наемник, у которого разбивали шлем, уже считался мертвым наемником. Насекомые, не менее разъяренные, чем птицы, пробирались внутрь, а клювы продолжали добивать, пытаясь достать глаза.
Люди побросали транспаранты на землю, и если начало канонады просто привело их в ступор, то убийства, творимые у них на глазах, повергли их в панику. Люди побежали прочь, подальше от этого адского места.
Надо отдать должное телевизионщикам – они продолжали снимать. Возможно, они посчитали, что раз не участвуют в бою, то их и не тронут (в чем я был совсем не уверен, учитывая случайно возникшую сильную неприязнь животного населения к людям), а может быть, думали, что если что, то успеют сбежать в последний момент. Но на самом деле, как я думаю, они радостно потирали руки и уже считали, сколько денег смогут получить за такой репортаж.
И вот в этот хаос вклинился я. Хорошо, что танки стояли бок о бок (в трех – пяти метрах друг от друга). Меня никто не замечал, все боролись, бежали, стреляли и снимали поле боя. А я только сейчас на нем появился. Встав сбоку от танка, я начал стрелять. Стараясь максимально натягивать лук, я терял одну-две секунды, но зато это давало возможность прошить насквозь сразу все десять танков (хотя я еще не был уверен насчет последнего танка – стрела, подлетая к нему, уже могла быть на излете и пробивать только его нижнюю часть, сохраняя жизни экипажу). К сожалению, я не знал точного местоположения людей внутри танка, поэтому стрельба велась наугад, но думаю, промахнуться было не так-то сложно, учитывая небольшие кабины танков и большое количество народу внутри (выкапывая из своей памяти информацию про танки, в первую очередь вспоминал фильм «Четыре танкиста и собака», значит, можно исходить из предположения, что внутри сидит четыре человека).
Почти целую минуту я безнаказанно расстреливал железных чудовищ, как вдруг в голове раздался голос Дуболеса: «Ложись!» Падение на землю и свистящие звуки над головой. Один из наемников заметил меня и открыл огонь, лишь внимательность Ратибора, который крикнул Дуболесу, спасла мне жизнь. Свое падение я тут же перевел в перекат и откатился за танк.
– Проконтролируй его местоположение, – сказал я, в надежде, что в таком шуме меня услышат.
– Он обходит танк справа от тебя, приближается медленно. Сейчас Ратибор его удивит. Будь готов, как только услышишь команду, выскакивай и добивай.
Жаль, я не видел, как все произошло, но рассказы друзей потом дополнили картину. Наемник, который сосредоточил свое внимание на мне, конечно же не заметил налетевшего сзади ворона. Удар по шлему сзади хоть и не пробил его, но заставил обернуться. В это мгновение выскочил я и всадил ему стрелу прямо в грудь. После чего, даже не дождавшись падения тела, я снова скрылся за танком.
Танки стрелять перестали, видимо, шесть-семь дырок сделали свое дело. Некоторые попытались завести двигатели, но я тут же продолжил стрельбу, выводя их из строя. Вскоре у танков стали открываться люки, и люди, в большинстве своем раненые, пытались из них выбраться. Я старался никого не выпускать из вида, шальная пуля в таком хаосе могла найти любого.
Обезопасив лес от танков, я мог переключиться на наемников. Почти не скрываясь, я выныривал между танков, стрелял и скрывался за ними вновь. Это была бойня. Наемники боролись мужественно, и в душе мне было очень жаль этих людей, которые могли бы потратить свои силы на более достойные цели. И тут я вспомнил о Среднем.
– Найдите мне Среднего. Где он?
– Сзади, метров двести!
Обернувшись, вдалеке я увидел эту поганую черную машину, к которой бежали, в явном отступлении, Средний и Толстый. Я бросился за ними, по дороге натягивая тетиву:
– Прикройте меня, попробую их достать!
Первый выстрел ушел немного правее, второй едва задел Среднего по плечу, но в следующее мгновение он уже нырнул в машину, которая предусмотрительно стояла мордой наружу. Третья стрела вошла в заднее стекло, но, судя по всему, никого не задела. Машина завелась и с ревом кинулась наутек. Толстый так и не успел до нее добежать. Этот гад даже своего брата (хотя был ли он братом?) бросил на растерзание.
– Стоять! А то пристрелю! – крикнул я.
Толстый остановился, стоя ко мне лицом.
– Иди сюда, я не хочу тебя убивать!
– А я хочу!
Толстый быстро повернулся (честно говоря, трудно было ожидать от толстяка такого проворства) и выстрелил из пистолета. Пуля оторвала мне мочку левого уха и улетела вдаль. Разговор был закончен, так и не начавшись. Стрела, уже готовая к спуску, прошла через грудь толстяка и исчезла где-то за его спиной, второй стрелой я добил его в голову (так, по-моему, поступают наемные убийцы, не зря же я смотрел много фильмов).
По большому счету, я впервые убил человека. Судя по фильмам, сейчас меня должно было вырвать, но почему-то не вырывало. Постояв немного и решив, что ждать бесполезно (вероятно, рвота бывает только в фильмах), я побежал обратно.
Наемники прекратили сопротивление (ввиду своей недееспособности), и хищные птицы уже собирались перенацелиться на телевизионщиков, но я попросил Дуболеса и Ратибора их отозвать, во всяком случае, не дать этого сделать. Получив прямой приказ от Дуболеса (Ратибора на данный момент они могли бы и не послушать), они переключились на трупы, их ждало неслыханное пиршество (а вот об этом я старался не думать). Остальные птицы и насекомые (кого здесь уже ничего не интересовало) медленно и очень устало потянулись к лесу. Хищники сегодня будут сыты, из-за чего остальные живые существа получили время передохнуть, никого не опасаясь.
Я направился к телевизионщикам, в глазах которых только теперь промелькнули признаки надвигающегося страха (вполне возможно, что они очень давно не сталкивались с серьезными опасностями, а значит, воспринимали все происходящее как очередной фильм). Хотя они могли просто бояться не получить премиальные.
– Как я понимаю – пресса? – спросил я, одновременно констатируя данный факт.
Ближайшие телевизионщики неуверенно кивнули.
– У меня есть для вас, а точнее, для всех людей, населяющих этот мир, заявление.
Все камеры и так были нацелены на меня, но я должен был быть уверен, что все сказанное мной не пропадет даром. Когда одна из репортерш захотела подойти ко мне с микрофоном, я позволил, но как только она попыталась что-то спросить, я взмахом руки заставил ее замолчать.
– Готовы?
Все закивали (даже те, кто к съемкам не имел никакого отношения).
– Вчера ультиматум получили мы, сегодня ультиматум получаете вы. Всё, что сегодня произошло, только начало. Если вы не прекратите нападать, мы перейдем в наступление, а тогда мы не пощадим никого и постепенно захватим весь город. Выбор за вами. Мы не хотим войны и предлагаем мир. Вы не трогаете лес, мы не трогаем вас. Я видел улепетывающим организатора всей этой свары, думаю, его голова нам тоже может пригодиться, но если вы ее не отдадите, а всего лишь принесете извинения, мы на этом и закончим. Не мы напали первыми, но мы войну закончим! Можем все решить поединком. Я против этого выскочки. Побеждаю я – вы не трогаете лес, побеждает он – лес ваш. Если он боится, пусть возьмет с собой парочку бойцов, я никого не боюсь!
Закончив такую смелую речь, я повернулся к ним спиной и пошел к лесу. Танки добивать уже не было никакой необходимости, а смотреть на творившиеся бесчинства на поле побоища очень не хотелось. Но это было необходимо: чем ужаснее всё будет выглядеть, тем больше можно требовать. На опушке я остановился, с горечью разглядывая увечья, нанесенные лесу танковым обстрелом. Искореженные, полузавалившиеся, треснутые и расщепившиеся деревья. Ужасная картина! Сколько же было бы уничтожено, если бы мы не вмешались? В голове создавалась ужасающая картина. Понурив голову, я пробрался подальше в лес, где и залез на дерево.
– Думаю, что можно возвращаться.
Слова были произнесены шепотом и относились они к Дуболесу. Вероятно, где-то в коре или поблизости находились насекомые, через которых он и услышал меня (а может быть, и через само дерево). Снова полет, но теперь он не вызывает положительных эмоций, усталость слишком сильна. Дуболес бережно поймал меня и положил на траву.
Адреналин подошел к концу, боевая эйфория уже давно закончилась, теперь осталась только боль и усталость. Ратибор принес воды и промыл пораненное ухо.
Еле-еле ворочая язык во рту, я все же произнес нужные слова:
– Мне надо передохнуть.
Силы, потраченные на эти слова, были последними. Сознание предпочло выключиться, заставляя организм отдаться отдыху, а не тратить силы на бесполезную болтовню.
Проснулся я только под вечер. Не знаю, сколько прошло часов, но надвигающаяся темнота определенно говорила о том, что это точно был вечер. Корни, на которых я лежал, казались мягкими и шелковистыми, возможно, это Дуболес постарался, за что моя благодарность ему была безгранична, а возможно, я слишком устал и уставшее тело любую ровную поверхность воспринимало как мягкие перины.
Первые же мои движения, направленные на подъем этого слабого тела, привлекли внимание Ратибора, который тут же подбежал ко мне.
– Я что-то пропустил? – Моя шутка выглядела несколько размытой.
– Все нормально, на нашем фронте без перемен. Птицы еще пируют, а к ним уже подтягиваются волки и некоторые другие хищники.
– Мне кажется, стоит их отозвать, – сказал я, подходя к карте.
– Почему же? Они это заслужили!
– Кто заслужил – птицы или убитые?
– И те, и другие.
– Не думаю. Если мы собираемся дальше жить в мире, пускай даже через некоторое количество боев, то к побежденным надо относиться соответственно. Только не соответственно побежденным – что хочу, то с ними и делаю – а соответственно возможной конвенции о погибших, а значит, нельзя над ними глумиться и издеваться.
– Так никто и не глумится, просто питается.
– Ты представляешь, как это выглядит со стороны? Если люди увидят в нас угрозу уничтожения их нации, они все поднимутся против нас, а уж тогда мы вряд ли победим. Мы должны стать союзниками, как я сказал сегодня для телевизоров: «мы не трогаем вас, вы не трогаете нас», – все просто.
– К сожалению, ты, по всей видимости, прав, – нехотя признал Ратибор и начал отводить птиц вглубь леса.
– Сегодня мы многих потеряли? – обратился я к Дуболесу и, не дождавшись ответа, продолжил: – Жаль, что я не сумел их спасти.
– Да, потеряли мы много наших друзей, моих друзей. Птицы, насекомые, деревья, кусты, трава… Можно перечислять и перечислять, ведь от таких взрывов трудно спастись, но вашей вины в этом нет. На мой взгляд, вы сделали все, что смогли. Просто за последнюю тысячу лет это первый раз, когда я потерял столько дорогих мне существ. – Дуболес понуро склонил ветки.
– Будем надеяться, это была их последняя попытка, хотя мне в это что-то не верится. – Я попытался сказать что-нибудь хорошее, но тут же понял: не получилось.
– Не время скорбеть. Мы помянем погибших потом, когда все будет закончено. Тебе Дуболес, необходимо продолжить выращивание деревьев, даже сейчас видно, насколько сократился наш обзор, – вмешался в разговор Ратибор, показывая на карту, на которой невооруженным глазом было видно, что он прав.
Я подошел к Дуболесу, присел рядом, прислонившись к его могучему стволу, и закрыл глаза. Мне казалось, что единение наших сердец (хотя есть ли сердце у дерева и если есть, то где оно находится?) поможет нам преодолеть все трудности, которые могут возникнуть на нашем пути. Дуболес не возражал, лишь положил тоненькую ветку на мое плечо, видимо, стараясь этим действием подбодрить или утешить.
Так мы сидели некоторое время, а Ратибор, продолжая распоряжаться птичьими отрядами, все еще стоял на коленях возле карты. Вскоре он закончил и тоже с наслаждением растянулся на траве. Трудный день сказался и на нем. Не так-то просто следить за передвижением врага, управлять птицами, которые редко кого хотят слушать, да еще и не упускать из вида насекомых, у которых вообще все построено на инстинктах.
Мы лежали (сидели, стояли) и лежали, и никому не хотелось ничего говорить. Всем хотелось просто отдохнуть и побыть в тишине (во всяком случае, мне и Ратибору, за Дуболеса не отвечаю, думаю, что ему неизвестно такое понятие, как тишина, ведь он всегда слышит весь лес и всех лесных существ, а в лесу не бывает такого, чтобы абсолютно все спали).
– Дуболес, а ты не знаешь, снятся ли насекомым сны? – вдруг в голову, как это часто бывает, неожиданно пришла странная мысль.
– Снятся. Только они совершенно не похожи на ваши сны или сны животных.
– А ты видишь наши сны?! – Наверняка изумление написалось на моем лице, потому что раньше я никогда не задумывался над тем, что Дуболес может видеть нашими глазами (или нашим сознанием).
– Немного, точнее, вижу, но не всегда понимаю, что к чему, слишком уж у вас все запутанно, не то что у животных.
– А как же насекомые или червяки?
– Мне трудно описать их сны, слишком уж разное зрение и сознание у всех существ. Как можно описать сон червяка, если у него нет глаз? Он видит сон всем телом и ощущениями. У насекомых что-то похожее, но все это слишком многогранно. Думаю, что тебе сейчас не стоит загружать себе голову непонятными мыслями. Чтобы их понять, надо быть ими, а все остальное – только жалкие аналогии. – Никто не ожидал от Дуболеса таких умных слов, но живя долгие годы, с помощью разных живых существ он мог узнать многое. Мне тоже хотелось бы иметь столько знаний (только выдержит ли моя голова такого наплыва информации?).
– Просто хотелось немного отвлечься, – сказал я и пошел умываться.
Только в отражении, которое забралось в ручеек, я взглянул на свое ухо. К нему был прилеплен листок подорожника, который уже остановил кровь и своим видом напоминал зеленку.
– Пришлось два раза промывать и три раза залеплять, пока кровь не остановилась, – пояснил бесшумно подошедший Ратибор. – Но не думаю, что ты потерял много крови. Литров десять, не больше.
Я не сразу понял, что он шутит.
– А хорошо ты достал эти танки! Дополнительный обстрел, которым ты удостоил дальний из них, был уже не нужен, там и так уже все были в ауте! – весело начал разговор Ратибор, когда мы присели перекусить.
Наш ворон-открывашка выжил, хотя и участвовал в битве наравне со всеми, и на наше приглашение присоединиться лишь гордо отвернулся.
– Он и так уже знатно перекусил, – сказал Дуболес. – Так что, если не ошибаюсь, ему еле хватило сил до нас долететь. Не хотелось бы завтра использовать хищных птиц.
– Почему? – спросил я.
– Потому что они теперь неделю будут переваривать сегодняшний ужин, – пошутил Дуболес.
– А ты, Дуболес, и шутить умеешь! – не то спросил, не то сказал Ратибор.
– Я многое умею, но не всегда нахожу возможность применить свои таланты, – скромно ответил он.
Уже стало совсем темно, когда мы решились прилечь отдохнуть. «Неужели завтра опять бои? Нельзя же убивать вечно!» Мысли крутились в голове, хотелось отдыха и покоя, но дневной сон, восстановивший мои силы, забрал работу у ночного сна, не давая заснуть. Я лежал и смотрел на звездное небо, мечтая о тех днях, когда можно будет спокойно погулять по этому лесу, полетать в разные его края и посмотреть на море. В прошлой жизни я никогда не видел моря, а теперь даже мимолетный взгляд оставил в моей душе незабываемое чувство. Очень хотелось повторить его (не мимолетный взгляд, а незабываемое чувство).
Луна уже прошла половину небосвода, а мой сон все еще бродил где-то вдалеке, даже не собираясь приходить ко мне. Мысли в голове уже начали кончаться, переводя сознание в созерцательное состояние. Говорят, что именно в таком состоянии можно постичь истину. Просто редко кому предоставляется такая возможность, всегда кто-то где-то шумит, бегает рядом, мешается и отвлекает от созерцательности. Недаром все отшельники живут отшельно, пока к ним не приходят всякие посетители с просьбами, снова не давая понять самую суть вещей. Вот и мне эту возможность дали лишь ненадолго, так что постичь смысл построения вселенной я не сумел. Созерцательное состояние как рукой сняло непонятным стрекотанием, которое медленно, но верно врывалось в мое сознание, разрушая безмолвие, накопившееся там за бессонную половину ночи.
Стрекотание быстро приближалось, но на карте ничего нового не появилось. На всякий случай я разбудил Ратибора.
– Железные птицы, – пару секунд спустя сказал Дуболес.
– Вертолеты? – переспросил еще сонный Ратибор.
– Думаю, да, – сказал Дуболес и замолчал, вероятно, отслеживая их перемещение чьими-то глазами или ушами.
– Этого еще не хватало! – воскликнули мы в один голос.
На карте одновременно с трех точек появились быстро приближающиеся вертолеты.
– Что они задумали? – спросил я.
– Думаю, сейчас мы это узнаем, – ответил Ратибор, хватая свой лук. Я последовал его примеру.
И тут началось. Одновременно из трех вертолетов вылетели бочки. Как только они коснулись земли, прозвучали три взрыва, слившиеся в единый мощный гул (от такого зубодробительного шума нам заложило уши, поэтому все звуки чем-то напоминали отдаленный гул).
– Дуболес, кидай меня рядом с одним из них, постараюсь подстрелить, только на винт не забрось! – кричал Ратибор, подбегая к нему.
Слышно было, как Дуболес вздохнул, подхватил его и бросил. Я тут же подбежал, стараясь занять освободившееся место.
– Кидай меня тоже, быстрее, с земли мы их не достанем, а птицы справиться не успеют.
– Но кто же останется? – Дуболес явно не хотел отпускать нас двоих.
– Обещаю, я выживу! – крикнул я. Тут же раздался еще один тройственный взрыв, но уже гораздо ближе. Вертолеты были большими, так что сколько взрывоопасных бочек могло в них влезть, оставалось загадкой. – Только не кидай слишком близко к вертолету, а то бочки могут взорваться рядом со мной!
– Ратибор уже прострелил левый вертолет трижды, но тот пока держится, – произнес Дуболес, подхватывая меня.
– Теперь попробую я, давай-ка на правый.
В темноте было очень трудно ориентироваться, и вертолеты можно было разглядеть только по наличию нескольких лампочек да противному стрекотанию. Находясь в воздухе, я заметил, что бочки были начинены горючей смесью, так что теперь огонь начинал распространяться по лесу. Это уже был кошмар.
В полете очень трудно прицелиться, но, наложив стрелу на тетиву, я приготовился, собрав на ее наконечнике всю свою злость. Шум приближался, полностью заполняя собой мои уши. Третий взрыв был совсем рядом, и вот я уже хорошо различаю очертания железной птицы, как назвал ее Дуболес. Выстрел, произведенный практически не целясь, прошел через черные очертания, но вертолет не потерял своей скорости. Ветром, создаваемым бешено вращающимися лопастями, меня снесло немного в сторону, так что придревление оказалось не очень мягким, но я уже готов был к новому запуску, когда вдруг где-то вдалеке раздался оглушительный взрыв.
– Один готов! – крикнул Дуболес.
Несмотря на то, что его голос раздавался прямо в голове, гул от вертолета вблизи способен был перебить даже его.
– Радостное известие, – сказал я, не надеясь на то, что меня услышат. – Теперь дело за мной.
Второй прыжок (точнее, бросание) – и пущенная стрела проходит точно через кабину пилота. Третий прыжок был уже не нужен, было видно, что вертолет потерял управление и теперь летит, болтая вправо-влево своим хвостом, но третью стрелу я все же пустил. Оглушительный взрыв раздался прямо в воздухе (все-таки внутри было еще много бочек). Меня отбросило далеко в сторону от предполагаемой траектории полета, но гибкие ветки сумели подхватить мое тело и задержать. Они качались как бы в сомнениях, запускать меня снова или нет.
– Ты как? – спросил Дуболес (если бы ко мне обратился кто-то с голосовым методом передачи информации, я бы ничего не понял, чувствуя себя полностью оглушенным, но его я услышал).
– Сойдет. Запускай на третьего! Только смотри, чтобы мы не пересеклись с Ратибором.
– Вы будете летать по очереди. Вертолет уже развернулся и пытается скрыться.
Раздался еще один взрыв, и я полетел. Они хотели пробомбить весь лес до самого центра, а может быть, и от конца до конца, стараясь распространить огонь повсюду, но наше вмешательство осложнило задачу, и вертолет перешел в отступление. В воздухе я заметил пролетающего Ратибора и выпущенную им стрелу. Стрела прошла насквозь и растворилась в ночном пространстве. К сожалению, огонь, созданный взорвавшимися бочками, да и упавшим вертолетом тоже, уже окрасил ночь в багровые тона. Я пролетал сзади вертолета и запустил свою стрелу точно через хвостовое оперение, немного под углом.
Новый взрыв, разнесший вертолет на мелкие кусочки, не застал меня врасплох, я уже был далеко, но посмотреть на такое зрелище очень хотелось, поэтому, развернувшись в воздухе, я летел спиной вперед, наслаждаясь феерическим представлением (слово «феерический» я знал лишь понаслышке, но на данный момент оно отражало весь спектр творящихся у меня в голове чувств (хотя могут ли чувства твориться?)).
Ветки бережно поймали меня.
– Домой, быстрее! – крикнул я, пока еще дерево не разогнулось.
И снова полет. Сверху видно, как бушует пламя. Надо побыстрее предупредить Дуболеса, хотя он и так все знает.
Он поймал меня и уже ставил на землю, когда прилетел Ратибор.
– Срочно отводи все не загоревшиеся деревья от огня! – крикнул я Дуболесу. – Быстрее! Пока огонь не поглотил нас всех.
– Я постараюсь, но не знаю, насколько быстро у меня это получится, – ответил Дуболес.
– Бросай нас в трудные места, точнее, рядом, может, мы мечами сможем помочь, – сказал Ратибор и сбросил свой лук, одновременно хватая меч.
Я последовал его примеру. Идея не лишена разумности.
– Только бросай нас к одному очагу горения, чтобы мы могли друг другу помочь, – добавил я.
Тут же ветки оплели наши талии и с небольшого замаха запустили почти в самое пекло.
Жар стоял и вправду невыносимый. Деревья, еще не поврежденные пламенем, отступали. Мы помогали чем могли: сбивали пламя, рубили загоревшиеся ветки, расчищали место, чтобы огонь не смог никуда пройти. Бой с огнем оказался очень тяжелым. Трудно сравнивать, что труднее и опаснее – когда вокруг летают пули, а противник может атаковать с любой стороны, или когда всюду падают горящие ветки, а иногда и целые стволы. Ты стараешься увернуться, а искры разлетаются на десятки метров вокруг, и ты можешь лишь мечтать о том, чтоб эти искры не попали на сухую траву.
Мы были одиноки в этой борьбе, ни звери, ни птицы, ни насекомые не могли нам помочь. Панический страх огня, который у всех живых существ в крови, сумели преодолеть только люди (есть, конечно, некоторые насекомые, которые любят горячие места, но вряд ли от них сейчас был бы толк). Вдобавок дождем даже не пахло, а ручейки и ручьи помочь нам не могли. Единственное, на что мы смогли подрядить птиц – это набор воды из моря и ручьев и выплевывание ее на огонь. К сожалению, это, как говорится, были мертвому припарки (к тому же большинство птиц, боясь огня, близко не подлетало, а выпускало воду на подлете). Но Дуболес все же старался как мог, причем поступил он весьма умно: начиная прижимать к себе деревья от центра и дальше, добираясь до участков, объятых огнем, он оставлял вокруг него круг в двадцать-тридцать метров, убирая с него все деревья. Поэтому когда было покончено с самым большим пожаром (он образовался из-за падения первого вертолета, ведь бочковый запас на нем был еще не истрачен, а взорвался только на земле), дальше дел у нас практически не оказалось. Лично проверив все места возгораний, мы вернулись к Дуболесу.
В изнеможении повалившись возле него, мы только теперь обратили внимание, как сильно уменьшилась наша полянка. Деревья старались прижаться друг к другу как можно плотнее, создавая своеобразную непроходимую толпу.
– По-другому не получалось, – стал оправдываться Дуболес, но мы его сразу же уверили в том, что он все сделал замечательно и лучшего лесного пожарника нам нигде не найти.
Мы даже не заметили, что уже наступил рассвет.
– Так и не удалось поспать. Даже ночью нападают. Причем это было сделано специально, чтобы ни один репортер не догадался, а главное, чтобы никто ничего не снимал. А значит, это были противоправные действия, – выдвинул свою теорию Ратибор. – Кстати, было бы неплохо умыться, – добавил он. – У тебя все лицо черное.
– Не думаю, что у тебя светлее. Только лучше бы нам не умываться, тем более, как я вижу, на данный момент добраться до ручейка нам не грозит, – намекнул я на толпящиеся деревья, загородившие все вокруг.
– Ну, воду найти нетрудно, а если мерить расстояние полетами, то и до моря близко, – пошутил Ратибор.
– Но нам этого не нужно. Перед камерами лучше предстать в наихудшем свете, то есть в самом черном, – озвучил я пришедшую в голову мысль. – Как только они появятся, я сразу полечу с ними общаться.
Мы воззрились на карту. Пожары нанесли нам серьезный урон, а Дуболес сумел вырастить лишь половину намеченных деревьев.
– Дуболес, а ты не устал? Мы вон с ног валимся, а ты с чего-нибудь валишься или просто не обращаешь ни на что внимания? – поинтересовался я, только сейчас подумав о том, что о чувствах и силах Дуболеса мы ни разу не побеспокоились.
– Я трачу столько сил, сколько могу потратить на данный момент, так что перетрудиться у меня никак не получится. Только гибель моих друзей сильно влияет на мое, как это у вас говорят, душевное здоровье. Вчера гибли молодые, только что выращенные деревья, а сегодня гибли старые, умудренные жизненным опытом растения. Птицы почти все спаслись, но вот животным и насекомым досталось очень сильно. Мне очень горько и грустно. Еще парочка таких дней, и я точно перейду в наступление, а уж тогда будь что будет.
– Я слышал, что на пожарищах хорошо растут новые деревья, или это неправда? – спросил я.
– Да, это так. Если лес не будут трогать, то за неделю я восстановлю все попорченные участки. Жаль только, что старых друзей уже не вернуть. Это для вас деревья на одно лицо, но для меня они все разные, у каждого есть своя индивидуальность, свои мысли, свои устремления в будущее. А теперь у них этого будущего нет, – ответил Дуболес.
– А деревья мыслят? – Мне всегда было интересно знать, как думают другие существа, которые не являются людьми (но я не имею в виду нелюдей).
– Конечно, только, наверно, это не совсем правильное слово. Это люди и животные мыслят, а деревья ощущают. Ощущают все то, что близко, все то, что далеко, что на них воздействует и что нет, ощущают будущее и прошлое. Ощущение – это наиболее близкое слово, которое сейчас приходит мне на ум. Вы уж не обижайтесь, но объяснять всякие межвидовые премудрости очень тяжело. Мне трудно объяснить вам, как у них все устроено, но и не менее трудно объяснить им, как у вас все устроено. Я, конечно, пытаюсь, но, как вижу, получается весьма приблизительно. В вашем словаре не хватает словарного запаса, а в языке деревьев не хватает ощущательного запаса. Вот такие вот дела. – Дуболес сразу как-то замялся, соображая, что бы еще можно было сказать этим двум балбесам (то есть нам).
– Ты все хорошо объясняешь, просто жизнь слишком сложная штука, чтобы ее можно было так легко объяснить, тем более тем, кто с ней сталкивался лишь понаслышке, – махнул я рукой и снова обратил внимание на карту. – Сегодня снова я пойду. – Эти слова уже обращались к Ратибору (хотя и к Дуболесу тоже). – Ведь репортеры меня уже видели, а тебя нет. Не стоит сразу раскрывать карты, показывая, что нас больше чем один.
– Больше чем один экземпляр? – поддержал шутку (или немного поиздевался) Ратибор. – Иди, иди. Если что, я тебя прикрою.
– Правильнее было бы сказать «лети, лети», но и так неплохо, – пробубнил я про себя. – Запускай, Махмуд!
– Эта фраза что-то обозначает? – Недоумение Дуболеса отразилось на его движениях, замерших на полпути.
– Это старые воспоминания, из одного веселого фильма, только там было слово «зажигай», но я подумал, что сейчас это слово звучит слишком жестоко, поэтому и применил другое.
– Понятно.
Все также задумчиво Дуболес подхватил меня и бросил. Несмотря на медленный замах, бросок был весьма бодрым, а пронизывающий прохладный ветерок, бьющий в лицо, полностью привел меня в чувство (или к чувствам), прогоняя накопившуюся усталость и сонное состояние. Воздух казался холодным, но после такой жаркой ночи трудно было определить, что это за прохлада, настоящая или субъективная. Жалко, что со мной не было саламандры, она могла бы нам пригодиться, управляться с огнем она всегда была мастерица.
Самое странное, что все эти мысли успели пролететь через всю голову за время полета, за время которого мне еще удалось оборзеть, точнее, обозреть окрестности, которые местами весьма успешно дымились.
«Будет, что показать людям», – усмехнулся я, придревляясь.
Расслабляться, выискивать позиции и заниматься другими посторонними делами уже не было нужды. Машины с надписями ТВ были в сборе (жаль, что они уезжали на ночь, а то им было бы что поснимать), а люди, установившие камеры, смотрели в оба.
Не торопясь, тщательно проверяя каждую веточку, я спустился вниз и вышел из леса. Все камеры сразу же были нацелены на меня. Я, конечно, не мог видеть всех их, но то, что на тебя устремлены десятки глаз (хотя если считать с телевизионной аудиторией, то тысячи или миллионы), ощущалось самой кожей.
К сожалению, на этот раз телевизионщики благоразумно встали немного подальше, так что идти мне пришлось дольше, чем ожидалось. Мысли в голове путались, общая речь, точнее, общая тень речи в голове была, но вот что и какими словами произносить – это казалось серьезной проблемой. Надо было собраться, четкий и ясный голос намного сильнее воздействует на аудиторию, чем сбивчивый и повторяющийся. Но собирайся, не собирайся, как всегда, очутившись перед микрофонами и увидев нацеленные на себя камеры вблизи, я тут же забыл весь стройный ряд предложений и реплик, сложившихся в голове.
– Здравствуйте! – Несмотря на важность всего происходящего, вежливость все равно должна быть на первом месте. – Вероломное нападение, совершенное сегодняшней ночью на лес, сильно отразилось на нашем моральном состоянии. Если вы или ваши представители не хотят все решить поединком, придется нам, как я и обещал вчера, перейти в наступление. Вы только представьте – все птицы, животные и насекомые ворвутся в ваш процветающий, пока еще, город. Вы уже видели, что может произойти с вооруженными людьми, теперь представьте, что будет с теми, кто не вооружен! – Я сделал паузу, давая зрителям прочувствовать весь ужас возможного будущего. – Но мы на это никогда не пойдем. Мы не убийцы, не воры, не террористы, не обманщики, не прохиндеи. Мы боремся за нашу территорию, оставьте ее нам. Хватит проливать вашу кровь и наши соки. Если вы так хорошо развиты, то почему еще не развили свои мозги до понимания других? Как вы можете общаться с космическими созданиями, которые, вполне возможно, не будут на вас похожими, если вы не можете общаться с представителями вашего мира? – Я сам задумался над своими же словами, которые так и рвались наружу. – В общем, вам решать. Или положить конец войне, разменной монетой которой станет мой труп или три трупа ваших наемников, или же продолжение полномасштабной войны. Но вы видите этот дым? – я показал рукой на лес, из многих мест которого еще шел дым. – Сегодня они применили зажигательные бочки, а что применят завтра? Атомную бомбу? Что ж, если вы хотите уничтожить нас ценой уничтожения города или всего человечества, продолжайте в том же духе. Это будет ваш выбор!
Сказав последнюю фразу, я резко развернулся на пятках и быстро пошел к лесу. Больше не о чем было разговаривать. Дорога обратно заняла намного меньше времени. Страсти, кипевшие в моей душе, добавляли сил и энергии.
Пробравшись подальше в чащу и вскарабкавшись на одну из сосен, я вернулся обратно уже по веткам – хотелось сложить у людей впечатление своего ухода. Сложилось оно или разложилось, не знаю, но они проторчали на своих местах до самого вечера, видимо ожидая продолжения банкета (точнее, злобного действия). Такой радости им никто не предоставил, и у меня появилась возможность посмотреть, как люди могут бездарно тратить свое время.
Гелиос продолжал катить солнце в своей тачке по небу, не обращая ни на кого внимания, а бог облаков, которого я никогда не знал, предпочитал находиться подальше от нашего леса, оставляя догорающим головешкам шанс самим распорядиться скоростью своего затухания (или разгорания, за счет подручных средств). Этот подозрительный дым от пожарищ постоянно поддерживал в нас состояние тревоги. Как всегда, случайно разлетевшиеся искры могут доставить нам массу дополнительных и весьма разнообразных развлечений.
Конца людского рабочего дня я так и не дождался, очень уж хотелось обратно на поляну. Так что остаток дня я провел наблюдая за телевизионщиками по карте. Больше никто не появлялся, давая нам день передышки.
Вернувшись, первым делом я бросился к ручейку, к которому Дуболес проложил для нас неширокую дорожку, он по своему опыту понимал, что нам нужна вода, не так, как деревьям, конечно, но все же весьма, и весьма, и весьма, и весьма… (ну, в общем, вы поняли, что я имел в виду). Первая и главная необходимость воды проявилась в смывании черной маски, которая уже заскорузла, прикипая к лицу на долгие годы, так, во всяком случае, казалось. Во-вторых, попить, что тоже было весьма актуально (странно, я уже несколько раз за последние три предложения повторил это слово «весьма», хотя сам толком не понимаю, что же оно обозначает – то ли я весь в каком-то Ма, то ли это просто недописанное слово).
Жизнь продолжалась. Среднему теперь придется поломать голову, чтобы придумать средство нашего уничтожения. Может, он все-таки отступится? С одной стороны, такая мысль радовала, заставляя подумать о прекращении войны и свободе (во всяком случае, спокойствии), с другой стороны, получалась какая-то незавершенность всего происходящего, что-то вроде «разошлись как в море корабли». А чего встречались-то, если сразу разошлись? Я всегда был сторонником полного понимания всего происходящего, а так как ничего просто так не происходит, стараясь иметь всякие причинно-следственные связи, то эти связи или причины, хорошенько покопавшись в своем сознании (или, лет через двадцать, случайным образом), можно было узнать. Или хотя бы немного прочувствовать, что могло бы быть небольшим даром предвиденья. В прошлом мире меня иногда называли каркушей, за то, что мои пожелания или предсказания часто сбывались. Но при чем здесь каркушничество? Если я предупреждаю: «Не суйте пальцы в розетку, вас ударит током», то, когда человек сует туда пальцы и его, естественно, бьет, он кричит на меня, что я, каркуша, накаркал такую неприятность. То же самое бывало и со мной, меня предупреждали о чем-то, а я не воспринимал (самым ярким примером было указание: «Ложись в постель, скотина, а то получишь по морде!»; один раз я попробовал не лечь, так ведь сбылось!)
Мои умопотрясающие умозаключения уже заканчивались, когда сквозь пелену этих умных мыслей ко мне продрался голос Дуболеса:
– А ты и вправду выйдешь на поединок?
– Обязательно, и ты не сомневайся, я тебя не подведу!
– А если проиграешь, то мне придется отдать лес без сопротивления?
– Если они все сделают честно, то да. Но я не проиграю!
– Многие так говорили. Я верю в тебя, верю в твою удачу и везение. Несмотря на подкорный4 страх, мне бы хотелось посмотреть на тебя в бою. Я уже более тысячи лет не видел хорошей драки на мечах. А за меня так вообще никто никогда не дрался, значит, теперь я смогу стать настоящим болельщиком.
– А откуда ты знаешь про болельщиков? – удивился Ратибор.
– Часто смотрю телевизор. Наверное, зря я это делаю, но любопытство перевешивает все. Я могу познавать мир через живых существ, но это будет лишь небольшой участок этого мира, поэтому я стараюсь использовать любую возможность для самообразования.
– Это здорово. – Я даже не знал, что тут можно добавить.
– А давайте сыграем в слова? – предложил Ратибор. – Физическими упражнениями заниматься не хочется, а спать еще рано. Я буду загадывать слово, а вы отгадывать, пойдет?
– Давай попробуем, – ответил Дуболес. Я поддержал его.
– Итак, это слово из семи букв. Вы можете назвать три буквы.
– Арбалет, – сразу же ответил Дуболес.
– Как ты так быстро догадался? – возмущенно-удивленно спросил Ратибор.
– Интуиция, – ответил тот с какой-то веселой ноткой в голосе.
– Попробуем еще раз. Слово из восьми букв!
– Алебарда! – тут же ответил Дуболес.
Так они минут десять извращались, один задавал, другой тут же отвечал. Я же принял роль стороннего наблюдателя и подсчитывал в голове варианты того, сколько бы времени понадобилось мне, чтобы отгадать хотя бы одно из слов.
В конечном итоге Ратибор признал свое поражение:
– Ты и вправду умнее всех вместе взятых людей, которых я знаю!
Дуболес лишь заскрежетал в ответ.
– Я пошутил. – Скрежет стал еще громче. – Я же читаю все твои мысли, причем постоянно, так что ты уж извини, но все, о чем ты думаешь, я знаю. Поэтому, могу отгадать любое загаданное тобой слово, даже то, которое не знаю. Например, что это было – «Лазорбумгдун»?
– Честно говоря, я и сам не знаю, но я думал, что уж это слово ты не отгадаешь! – признался Ратибор.
– Ну что ж, тогда объявляем ничью, – подключился я. – Раз оба жульничали, значит, результат не засчитывается обоим.
– Я не жульничал! – воскликнул Дуболес. – Это у меня природа такая!
– Я тоже не жульничал, я всего лишь проверял! Тем более, в правилах игры не сказано, какие слова я могу загадывать – всем известные или только что придуманные! – бросился на свою защиту Ратибор.
– Ну, как хотите. Но тогда, чтобы выиграть, тебе, Ратибор, необходимо загадать слово после того, как Дуболес его отгадает, точнее, использует все попытки его отгадать.
– А что, интересный вариант, постараюсь подумать над этим на досуге. – Он присел на корень, услужливо подставленный Дуболесом, в позе мыслителя, вероятно, для тех же целей, что и известная скульптура.
Ночь наступила неожиданно. Точнее, для тех, кто ее ожидал, она была весьма ожидаема, но для меня, задумавшегося о том, о сем и обо всем остальном, ее появление было весьма (опа, снова это слово) неожиданным (не обижайтесь на скудность моего словарного запаса, тот мир, из которого я пришел, систематическим обучением не отличался, уж поверьте).
– Сон подкрался незаметно, вам скажу о том конкретно! – Это и было напоминание о наступлении темноты, которое озвучил Ратибор.
– Сдается мне, это была рифма, – попытался я оценить его стихотворное искусство и завалился на кровать, точнее, кровать поднялась из-под земли, отрывая мое залежалое тело от травы. – Спасибо, Дуболес, хороший сон – это самая лучшая вещь на свете!
К сожалению, все старания Дуболеса по смягчению наших постелей ни к чему не приводили, отсутствие постельного белья сказывалось некоторой жесткостью лежания. Но мы предпочитали не думать об этом, чтобы никого не обижать (плохо, конечно, что кто-то может читать твои мысли, но человек ко всему привыкает, а мы, в некотором смысле, были человеками).
– Всем спокойной ночи! Кто последний заснет, тот балбес! – крикнул я и повернулся на правый бок. – Дуболес, к тебе это не относится. – Последняя фраза отразила воспоминание о том, что некоторые из нас не спят.
– Всем кошмарных снов! – добавил Ратибор.
Честно говоря, кошмары, которые снились в последнее время, были не теми кошмарами, которые мне хотелось увидеть.
Я волк, волк свободного племени (во всяком случае, так говорили мои ощущения). Темнота, местами напоминающая абсолютную черноту, переходящая в полное отсутствие цвета, заполняла все пространство. Но в зрении нет необходимости, есть запах. Много запахов. Нос заменяет мне всё. Бежать, бежать. Все дальше и дальше, и только ветер может удержаться рядом со мной. Скорость, которая ускоряется бесконечно – что может быть более притягательным?
В свободу, которая казалась непоколебимой, вдруг вплетается запах. Сразу не понять что это такое, но направление бега меняется, теперь запах начинает приближаться. Это кровь. Сомнений быть не может. Запах тут же трансформируется в образ. Глаза по-прежнему не участвуют в самоконтроле, лишь запах. Запах говорит, где находятся деревья, где кусты, где под кустами кто-то есть или был. Иногда даже кажется, что запах может показать, где и когда кто-то или что-то будет. Быть лучше всех, знать больше всех. Все это дает мне нос. Теперь даже таракан мимо не проскочит.
Но я отвлекся, осознание самого себя как самой запахопринимающей и перерабатывающей в образы фабрики сбивает естественный поток мыслей (тот, который идет естественно, без участия мозга, который очень любит рассуждать, похваляться и критиковать). Запах ведет меня к крови, а кровь может быть только там, где есть жертва. Скоро он обретет форму, хотя нет, он уже ее обретает. Девушка, она лежит на земле, а рядом кто-то или что-то мертвое. Мне еще не попадалось такое сочетание, поэтому бег продолжается. Я должен узнать, что все это означает, я не могу ошибаться, мой нюх самый лучший, а значит, и я самый лучший. Вперед, быстрее, еще быстрее. Чувствуется, что жизнь уходит из женского тела, происходит непоправимое, а я еще могу вмешаться. Еще немного, и все станет ясно.
Неожиданно лунный свет заливает окрестности и мои глаза серебристым и весьма загадочным светом. Мгновение спустя я вылетаю на небольшую поляну, но неожиданный свет сбивает с толку, лучше бы я ориентировался по запаху, но зрение, включившись в информационный поток, мгновенно перебило запаховый эффект, оставляя его на втором плане. Потерянные мгновения могут стоить кому-то жизни.
Картинка, напоминающая черно-белую фотографию, начинает проясняться (или проявляться, кому как больше нравится). Женщина лежит на земле, а над ней склонился высокий мужчина в черном плаще, который одной рукой поддерживал ее голову над землей. Странно, запах говорит, что этот мужчина мертв, но по его поведению этого не скажешь. Неужели мой нос ошибся? Мужчина отвернулся от женщины, которая тут же безвольно уронила свою голову, потерявшую поддержку его руки.
– Кто к нам пожаловал! Волк, дитя ночи! – Существо усмехнулось. – Мы с тобой одной крови. Хотя нет, что это я такое говорю. Во мне нет крови, а в тебе ее предостаточно, но она мне не нужна. Сейчас закончу с молодой госпожой, а остальное могу оставить тебе. Нам нет нужды плодить вампиров. – Он засмеялся.
Вампиров! Так вот кто он такой! Всего лишь жалкий вампир! Значит, мой нос не ошибся. Прости меня, мой нос, за мимолетные сомнения. Этот вампиришка сильно ошибается, если думает, что я буду спокойно стоять в стороне и наблюдать, как он уродует (или забирает) жизнь совершенно незнакомой, но вряд ли в чем-то виноватой женщины. Я не позволю.
Утробным рычанием я постарался привлечь его внимание.
– Что такое, я же уже… – Вампир начал говорить, медленно разворачиваясь ко мне.
Прыжок остановил его на полуслове. Мы кубарем прокатились через тело женщины и разлетелись в разные стороны. Точнее, разлетелся он один, я же остался лежать на месте.
– Тебе уже не спасти ее!
Его крик мог потрясти кого угодно, но не меня. Я старался ориентироваться на запах. Нельзя полагаться ни на какие другие чувства, общаясь с вампиром. Только запах способен точно передать его местоположение или даже то, что он задумал.
– Что ты можешь! Сейчас я здесь… – Вампир исчез из поля зрения, и тут же его голос прозвучал сзади: – А теперь здесь!.. А теперь там!
Он начал прыгать по всей поляне, мгновенно меняя точку своего нахождения. Ничего, пусть попрыгает, мне это было только на руку. Глупо, конечно, но он давал мне возможность освоиться. Его запах появлялся на одно мгновение раньше его тела. Это всегда можно было использовать. И я использовал.
В очередной раз он попытался появиться за моей спиной (правильнее было сказать – за моим хвостом), но я сыграл на опережение. Его очертания только начали проступать, как я уже вцепился зубами в пространство, начинающее обретать плотность.
– А-а-а! – завопил он. – Ах ты, мерзкое животное! Я вампир, тебе со мной не справиться! Я бессмертен!
Сильнейший удар в живот чуть не заставил меня разжать зубы. Потом последовал еще один и еще. Я схватил его за правый бок, благо ширина пасти позволяла, и не смел отпустить, сжимая челюсти все сильнее и сильнее.
Запах донес приближение людей. Скоро они будут здесь. Вампир тоже их услышал (или почувствовал), на мгновение прекратив меня бить.
– Отпусти, бездарная тварь, отпусти… – Его слова переходили в шипение.
Он снова попытался меня ударить, но я, хорошенько упершись ногами, потянул его на себя, стараясь бросить на землю. Силищи вампиру было не занимать. И где же он ее нахватался? Ведь он наверняка никогда не занимался зарядкой! Как говорится, ты тут стараешься, тренируешься изо дня в день, и что? Только через несколько месяцев, ну, в лучшем случае через несколько недель получаешь нужный результат. А эти хлыщи становятся вампирами – и нате вам, пожалуйста, уже нечеловеческие способности и нечеловеческая сила! Где тут справедливость? Хотя, возможно, здесь играет роль правильное питание, хороший сон и продуманный распорядок дня. Над этим стоило подумать, но только не сейчас. Мозги соображают намного хуже, когда тело, содержащее их, начинают валять по земле, пинают ногами, рвут когтями, а потом подбрасывают и снова роняют, но уже с большей высоты.
«Почему он не превращается в туман или в летучую мышь? – думал я во время избиения и сам же себе отвечал: – Скорее всего, в летучую мышь лучше не превращаться, потому что тогда я смогу его съесть, а ни в одной книге не сказано, как вампиры взаимодействуют с желудочным соком, вполне возможно, что они очень даже хорошо перевариваются, кто знает! А вот с туманом все может быть гораздо сложнее. Что, если я заглочу, а главное, проглочу какую-то часть этого тумана? Он что тогда проявится без какой-то части тела? Без ноги или пальцев на руках? Конечно, кусок проглоченного мною тумана может оказаться всего лишь его одеждой, но в этом случае ему тоже будет стыдно. Еще никто ни разу не видел в наших краях голого вампира. Вот потеха-то будет!»
Хорошие мысли дали некоторую передышку нарастающей боли, но как только все положительные мысли были выбиты, пришлось обратиться к текущей действительности. А она продолжала оставаться весьма хаотичной (потому что я никак не мог просчитать, что будет в следующее мгновение – удар по печени, бросок через бедро, или царапание длинными, давно не стриженными когтями, – в общем, сплошной хаос). Я постарался упереться всеми четырьмя лапами (точнее, тремя с половиной, одна лапа была уже порядочно повреждена) в землю, удерживая вампира спиной к уже очень близкому шуму.
– Ты покойник! – громким шипением возвестил он и, после широкого замаха, бросил в мою сторону свою когтистую лапу, целящуюся точно в глаза.
Я думал, что мне конец. Такими когтями можно пробить голову насквозь, да еще на уши останется, но отводить взгляд было не в моих правилах, всегда хотелось досмотреть все до конца. Так вот, когда его рука была уже на половине пути, его голова повела себя весьма неожиданно, отделившись от туловища и улетая вдаль. Тут же из груди показалось деревянное острие, а уже потом его безвольная ладонь легла на мою морду.
Все оказалось просто до банальности. Подоспевшие люди, судя по снаряжению и запаху чеснока, были охотниками на вампиров (или на вампира). Они-то и увековечили бедное бессмертное создание (к сожалению для него, бессмертным он мог быть только придерживаясь определенных условий, а в частности, не допуская отделения своей головы от тела и протыкания себя всякими деревянными предметами, особенно осиновыми, судя по запаху).
Дальше все было просто. Его тело рассыпалось, во рту появился неприятный привкус золы (которую я раньше никогда не пробовал, но про которую думал, что она именно такая на вкус), а я, уже не поддерживаемый зубами, впившимися в его тело, свалился на землю.
Сил подняться не было, поэтому все остальное уже наблюдал, лежа на боку, – так сказать, боковое кино. Женщина почти тут же очнулась, а мужики, потрепав меня по голове, сказав спасибо и пожелав всего наилучшего, отправились восвояси, поэтому я так и не понял, оставили они меня умирать или подумали, что со мной все в порядке. Хотя вполне возможно, что тащить на себе женщину для них и так было тяжело, поэтому, как говорится: «Боливар не выдержит двоих». А я оказался вторым (как обидно, никогда не любил быть вторым). Мой прощальный боковой взор проводил их до ветвей деревьев, за которыми они и скрылись, дальше их должен был вести мой несравненный нюх, но этого я уже не помнил, потому что сознание отказалось работать, снова погружая окружающее пространство в темноту…
В этой темноте я и очнулся. Круговой осмотр ничего не дал. Где это я мог очутиться? Постепенно все стало проявляться. Сначала в темноте образовались еще более темные пятна (или это основная темнота посветлела, точнее, посерела), которые постепенно приняли очертания близкостоящих деревьев. Прямо за моей головой продолжал стоять на своем бессменном, забронированном на века месте Дуболес (рассуждая разумно, прямо за моей головой он был только до того момента, пока я не повернулся к нему лицом, а иначе я бы его никогда не увидел, ну разве что в зеркале). Хотя бронируй место, не бронируй, а если поединок состоится и я проиграю, то все места окажутся… В общем, неизвестно, где окажутся.
В скором времени проявились и звезды, свет которых теперь казался удивительно ярким. Не стоило просыпаться в такую рань, но окончание сна говорило об обратном. Этот сон не вписывался ни в какую колею, надо будет спросить о нем Ратибора, может, он чего поймет. Кстати говоря, этот сон оказался одним из немногих за всю мою сознательную жизнь, который отсмотрелся (или отснился) от начала и до конца, во всяком случае, так ощущалось на момент моего просыпания. Но сейчас я уже не был в этом уверен. Что есть начало и что есть конец – такой вопрос мог возникнуть уже давно, но именно сейчас появилось время его обдумать. Концовка сна обозначала смерть, что было весьма логично – большие кровопотери, множественные вероятные переломы и все в том же духе, – а вот что это за начало такое? Рассуждая логически, младенец, который постепенно вырастает, начинает себя ощущать самим собой далеко не сразу, а лишь через продолжительный промежуток времени, скажем, года через три-четыре. То же самое могло быть и со мной. Раньше я был волком, но не осознавал этого, а когда осознал, тогда и начался для меня осознаваемый сон.
Идея получалась весьма запутанной, но так как путаться предстояло мне одному, то я решил больше ничего не усложнять, а просто снова заснуть (проще этого решения на данный момент был только удар по голове тупым предметом, полностью вырубающим сознание, получился бы своеобразный удар по кнопке, как у робота, только выключала бы она человека).
Больше снов не было, а если они и были, то без моего участия, во всяком случае, без моего активного участия.
Солнечные лучи жизнерадостно светили в глаза, намекая на то, что некоторые уже проснулись, но так хотелось еще поваляться на этой твердой деревянной постельке (и это не сарказм, после таких трудных дней можно спать и на кровати, посыпанной битым стеклом). Краем уха я услышал, что проснулся Ратибор (точнее, услышал как он начал шевелиться, иначе как можно услышать проснувшегося человека, если он и не думает шевелиться или издавать какие-либо звуки?). Вскоре его шаги, скорее всего, с участием его самого, протопали к ручейку, а потом вернулись обратно. После чего послышался скрежет открываемых консервных банок (которые вчера были лишь слегка приоткрыты, чтобы не будить сонную птицу с утра пораньше) и довольное чавканье. Полежав еще немного и поглотав неожиданно подтекающие слюнки, я, даже не поворачивая головы, спросил:
– А чавкать обязательно полагается или это новая веселая традиция?
– Нет, это вместо будильника, – весело ответил Ратибор. – Вставай, пока все не остыло.
– А что могло остыть? – ничему не удивляясь, спросил я.
– Как что? Твое желание поесть!
Быстрые ответы нашего главного поедателя консервов наводили на мысль о том, что этот сценарий он уже где-то читал.
– Послушай, а ты раньше не бывал в этом мире? – снова я обратился к нему, но теперь уже спустив ноги на землю и мысленно поздоровавшись с Дуболесом, который никак не хотел вступать ни в какие разговоры, видимо занятый чем-то более важным (за важными делами всегда надо следить, а нашу тупую болтовню можно услышать в любое время суток и практически каждый день).
– Не-а.
– А-то мне показалось, что ты как-то хорошо обо всем осведомлен?
Я постарался его подловить, но безуспешно – его лицо оставалось непроницаемо благодушно-веселым.
– Да нет, конечно. Просто я мыслю по аналогии наших предыдущих приключений. Некоторые бывают похожими, а некоторые сильно отличаются от всего ранее видимого мною.
– О, кстати, ты мне напомнил про сон, который застрял в моей голове и сумел остаться в нем до утра.
Я рассказал Ратибору содержание сна, причем рассказ получился намного более веселый, чем само действие, происходившее на самом деле, точнее, во всамделишном сне.
Некоторое время Ратибор размышлял, стараясь переварить услышанное, а заодно и проглоченный паштет. Когда все переварилось или в какой-то степени достигло нужной кондиции, он рассказал, что был давным-давно такой вампирский мир, но мы побывали в нем всего один раз и, как назло, он там погиб очень быстро, причем даже не зная точно причины своей гибели, а я, когда вернулся оттуда, почти ничего не успел рассказать, как исчез. Так что если кому-то что-то и известно, то только мне.
– Кстати говоря, мы даже поволновались несколько минут, не зная, где ты и куда подевался. Но не в наших правилах задавать лишние вопросы и сильно беспокоиться, хорошее развлечение всегда можно отыскать.
– Помню, помню я обстрелянные доспехи, весьма интересное занятие! – поддел его я.
– А что такого? Шерлок Холмс стрелял в стены из пистолета, а чем я хуже? Просто стрелы очень плохо втыкаются в каменную кладку, разве что удастся попасть в стык между камнями, вот и пришлось бедным доспехам проходить проверку на профпригодность, – немного смущенно ответил Ратибор и дожевал остатки паштета.
За время нашего пребывания рядом с Дуболесом уже скопилась большая куча выпотрошенных консервных банок, которая была аккуратно сложена в пакетики. А так как в нашей среде дворников не наблюдалось, я предложил отнести все пакеты к опушке и передать телевизионщикам, пусть увезут в свою мусорку. Но Ратибор тут же предложил Дуболесу зашвырнуть эти банки в город, сил наверняка хватит, особенно если бросать их по одной. Но теперь уже встрял я, предложив подождать, если нападения продолжатся, будем выбрасывать мусор прямо в город, если, конечно, Дуболесовы ветки не подведут. Чем чуть его не обидел. Дуболес очень не любил, когда высказывались сомнения в каких-нибудь его способностях. А если договоримся, то придумаем что-нибудь другое, в крайнем случае, закопаем. Может, они сгниют через пару миллионов лет.
Время завтрака уже прошло, причем часа два назад, но никто из нас не торопился занять свое место у опушки. Разведчики были расставлены повсюду, а время доставки боевой единицы (меня или Ратибора) на место предполагаемого конфликта измерялось считаными секундами, так что мы предпочли немного расслабиться, и я попросил отправить меня к морю. Очень уж понравился мне его вид. Как всегда, очень быстрый полет (у которого было два недостатка: отсутствие стюардесс и еды, способной скоротать время полета, хотя куда уж его коротать) – и я на месте. Ратибор тоже не отставал, приземлившись рядом со мной буквально в следующую секунду.
Мы оказались на крутом утесе, сильно вдававшемся в море, на краю которого красовалось одинокое дерево, судя по виду – сакура. Спокойствие и штиль царили над водными просторами, заманивая нас окунуться в освежающую прохладу. Но некоторые обстоятельства нас сдерживали, и главным из них было метров двадцать до воды. Высота понятие относительное, но нырять с двадцати метров в неизвестное море, да еще и с непонятными перспективами забраться обратно, сразу отбивало все желание нырять. Зато ни капельки не влияло на желание смотреть. Взгляд сам направлялся вдаль, уносился куда-то за горизонт и не хотел возвращаться обратно, пребывая в мире своих видений и иллюзий.
Мы присели на самом краю скалы, свесили ноги и смотрели, смотрели, смотрели… Правильнее было бы сказать – созерцали. Смотреть без мыслей получается намного реже, чем мыслить не смотря. Вот мы и наслаждались этой свободой мысли (в смысле, мысли были свободны от нас, а мы от них), когда Дуболес позвал нас.
– Кажется, что-то готовится, вам лучше бы вернуться.
– Жаль, – сказал я, поднимаясь. – Еще минут пятнадцать, и я бы запасся созерцательностью на всю жизнь.
– Или, во всяком случае, на этот день, – поддел меня Ратибор и полез на ближайшее дерево.
Я тоже полез, но уже на соседнее. В голову даже как-то не пришло экспериментировать с тем, чтобы нас кидали обоих одновременно. Мало ли что. И хотя Дуболес нас уже успокаивал ранее, объясняя, что, скорее всего, все пройдет безопасно, во всяком случае, процентов на девяносто, но вот эти оставшиеся десять процентов никак не давали покоя (интересно, а откуда они могли бы его взять, то есть покой, если у процентов, кроме их самих, ничего нет?).
– Что бы это значило? – Я хотел сказать эти слова, но меня опередил Ратибор.
Карта показывала большое скопление народа на самом краю видимости. Причем народ все прибывал и прибывал, стараясь не приближаться, но задние ряды уже напирали на передние, так что толпа естественным образом подкатывала все ближе. Самое главное, что среди толпящихся не видно ни одного военного и ни одного транспарантника (а телевизионщики всегда там толпились, так что их я даже не считал). Кто же эти люди? Что-то назревало. По поведению людей трудно было что-либо понять: местами виднелись островки радостного оживления, в других местах – мрачной решимости, а в основном народ стоял в ожидании, но вот в ожидании чего, пока было непонятно.
– Если я правильно оцениваю время, то скоро полдень, – сказал Дуболес. – А я уже давно обратил внимание на то, что люди часто назначают важные мероприятия на полдень.
– Скорее всего, ты прав, – поддержал я его. – Ты слушай, что там происходит, а мы пока посидим, понаблюдаем отсюда, мало ли что.
Ровно без пяти двенадцать, если судить по часам, наблюдаемым через фасеточные глаза стрекозы, толпа начала расступаться в разные стороны, образуя широкий проход. Как только все остановились, в зону нашей видимости въехала серебристая машина с тонированными стеклами, из которой вышел небольшой человечек среднего роста5, немного лысоватый и в больших круглых очках. Он сделал несколько шагов вперед (то есть к лесу) и поднес ко рту мегафон (услужливо поданный в его правую руку одним из человечков, вылезшим чуть раньше него из этой же машины – судя по всему, охранником или помощником). Он заговорил, его речь, со всеми вытекающими последствиями, нам передавал Дуболес (так как человечек торопился, то и Дуболес торопился, поэтому запятые и точки в пересказе быстро стали лишним элементом, а уж про эмоции я вообще молчу):
– Уважаемые защитники леса вас приветствует мэр этого города то есть я Зантон Зимовил, вот мои полномочия. – На фоне продолжающейся речи человечек показал на длинную золотую (а может, и позолоченную) цепь, висящую на его груди, на конце которой, где-то в районе его пупка, болталось что-то кругленькое и блестящее, вполне сходившее за символ определенной власти). – Наш совет и я в том числе обдумали ваше предложение и решили что поединок будет весьма разумным поступком войны не хочется никому собственно говоря мы мирные люди и никогда не думали ни с кем воевать если вы согласны то давайте обо всем договоримся, – здесь проскочила маленькая пауза, позволяющая догадаться, что это конец предложения.
Зантон постоял немного, скорее всего, надеясь на наш выход, а потом продолжил:
– Вы можете нас не бояться. – Он тут же спохватился и поправился, потому что еще неизвестно было, кто кого боялся. – Точнее не опасаться наши мирные переговоры никто не прервет все будет по-честному я сейчас подойду на середину дистанции от машины до леса а вы подходите ко мне для того чтобы вы поняли почему мы так решили могу сказать следующее мы точнее весь город не можем позволить себе содержать одержимых людей которые своей одержимостью скорее разрушат весь город чем отступятся от своей цели наш город это наше всё. – Он снова замолчал и пошел вперед, отмеряя половинное расстояние до леса.
– Вот теперь пора. Я пошел.
Эти слова, естественно, принадлежали мне, ведь я предлагал поединок, а не кто-то другой. Меня никто не отговаривал.
– Мы тебя прикроем, если что, наши летучие лазутчики повсюду, ни один снайпер не пролезет, – поддержал меня Ратибор, а Дуболес, поддакивая, кивнул всем своим огромным телом, точнее, стволом.
С большим сожалением я оставил вооружение – все-таки, выступая в качестве парламентера, мне казалось немного некорректно выходить с оружием.
– Думаю, сейчас скрываться нет смысла, так что запускай меня, Дуболес, прямо на самую опушку, меньше идти придется.
Мгновение спустя мое тело уже летело вместе со мной (несмотря на быстрый бросок, мое сознание всегда успевало за телом, даже как-то странно получалось). Мягкое приземление и тут же спуск вниз, который сегодня оказался наиболее трудным, потому что осознание того, что за тобой наблюдают, а еще вдобавок и снимают, мягко говоря, действовало задеревеняюще (в смысле, все мышцы становились как деревянные). Я никак не мог ударить в грязь лицом (хотя грязи поблизости и не было), ведь весь лес сейчас был в моем лице (заметьте, не на моем лице, а в моем лице, хотя и та и другая фраза не отражает сути вещей).
Я шел навстречу безоружным, да и зачем вооружаться? Если убьют издалека, то ничего и так не поможет, а если попытаются поймать, то есть большая вероятность, что я успею добежать до леса, тем более, корни могут помочь намного раньше.
Конец ознакомительного фрагмента.