Мир в хорошие руки. Мир в хорошие руки (Татьяна Русуберг, 2014)

1

Я сидел, ежась от холода, на облупленных прутьях ракеты, многие годы служившей чем-то вроде турника для росшей в нашем дворе детворы. Вообще-то на далекой заре своего существования ракета была горкой. Но жестяной лист, по которому с визгом скользила вниз мелюзга, давно с корнем выломали и сдали в металлолом. Деревянные ступеньки постигла та же судьба, только кончили они не в пункте приема сырья, а в костерке местных бомжей. Остались одни прутья, утратившие первоначально пестрые краски. Космический скелет, вечно летевший из детства в суровую взрослую жизнь, застрял на половине пути, уткнувшись носом в ночное небо. Прямо как я.

Вздохнув, я засунул руки глубже в дырявые карманы. Железо холодило зад. Родная девятиэтажка «Титаником» высилась в темноте, празднично сияя желтыми квадратиками окон. Я слегка прищурился. Оранжевые и желтые огоньки начали призывно мигать: казалось, в одних квартирах выключают свет, а в других так же быстро включают, будто жильцы затеяли какую-то странную игру. Ракета летела со мной на спине, «Титаник» плыл, опутанный новогодними гирляндами, а над всем этим хозяйством безразлично сияла ледяная искорка Венеры. Когда-то, когда Вовка еще не переехал в Купчино, мы, зачарованные чернотой бесконечности, до крика спорили, звезда Венера или планета. Теперь же мне было абсолютно пофиг.

Беспокоила проблема гораздо более насущная: идти домой сейчас, чтобы успеть к ужину, или отсрочить неизбежное, но прибавить к сегодняшним грехам еще и неявку к столу. Живот громко заурчал, высказывая свое мнение, хотя его никто не спрашивал. Отчим терпеть не мог, когда кто-то из нас опаздывал к ужину. Для меня такие опоздания чаще всего оканчивались голодным желудком. Сегодня, учитывая мой вид, все могло завершиться гораздо хуже. Эх, жаль, что Вовка переехал. У него всегда можно было переночевать, бабушка пускала. Я похлопал видавшее виды космическое судно по ребрам и спрыгнул на землю.

Жили мы на пятом этаже. Лифт, как обычно, не работал. На лестнице, тоже по обыкновению, воняло кошками и мусоропроводом, лампочки на первом и третьем вывернули. И хорошо, не хватало еще с соседями столкнуться – с такой-то рожей. На всякий случай я надвинул капюшон олимпийки поглубже. Звонить не стал, дверь открыл своим ключом. В коридор скользнул бесшумно, не включая света. Из кухни тянуло аппетитными запахами, доносились приглушенные голоса – за стол все-таки уже сели. Я сдвинул капюшон на затылок и глянул в темное зеркало.

М-дя, как говорится, ну и рожа у тебя, Шарапов! Левый глаз заплыл грозовой синевой, нос вспух и плохо помещался на лице, которое и лицом-то назвать теперь было совестно. Даже если из школы и не звонили, фингал и носяра говорили сами за себя. Сунув сумку с учебниками в угол и сняв куртку, я зашагал по коридору с чувством приговоренного к смертной казни. На кухне меня встретила семейная идиллия. Отчим Гена восседал на колченогом табурете, как на троне, вывалив на стол волосатые локти, между которыми затерялась тарелка с макаронами. Справа от него примостился Сашка, сражавшийся с полупустой бутылкой кетчупа так, что очки вспотели. Мать накладывала макароны Катюхе – то ли готовить сестренке было сегодня лень, то ли она оказалась на мели, вот на халяву покушать и приперлась.

При виде моей боевой раскраски мама шлепнула макароны мимо тарелки, Катерина изобразила улыбку из фильма «Челюсти», а Сашка бросил кетчуп и принялся протирать очки.

– Приятного аппетита, – вежливо поприветствовал я всех и протиснулся к свободному стулу. Мать подхватила чистую тарелку и принялась вылавливать в кастрюле еще не поглощенные макароны. Не сводя с меня глаз, сводная сестра сунула вилку за щеку: этот жест Катюха явно подсмотрела в каком-то фильме, запрещенном детям до шестнадцати. Сашка тер очки с риском выдавить стекла. Отчим уставился взглядом удава на мои сбитые костяшки. Я сунул руки под стол, Гена – сигарету в рот.

– Издеваешься?! – Отчим дохнул вонючим дымом. – Нет, вы только поглядите на него! – Затертые, как медяки, глазки обежали публику. – Ему исключение грозит, а у него – аппетит!

Я предпочел промолчать, созерцая извивы макаронных изделий, свисающих с моей вилки.

– Звонила завучиха, как ее… Любовь… – Гена щелкнул пальцами, призывая выпавшее из памяти отчество.

– Генриховна, – подсказал я, раздумывая, как отчим отреагирует на поползновение завладеть кетчупом, если я на него осмелюсь. Странно, но, несмотря на серьезность ситуации, аппетит у меня действительно был в полном порядке.

– Генриховна, – затянулся сигаретой Гена. – Ты снова ввязался в драку.

Сашка поправил очки на носу, стрельнул в меня испуганным взглядом и тут же утопил его в тарелке. Катюха слизывала кетчуп с вилки, как вампирша – свежую кровь. Мама сидела на втиснутой между столом и плитой табуретке, но внутренне отсутствовала.

– Вы ведь сами меня учили, – я упрямо обращался к отчиму на вы, как к постороннему взрослому, – что я должен быть мужчиной, уметь постоять за себя.

– Мужчиной! – Гена уставил на меня тлеющую сигарету. – Не уголовником! Отправлять того слабака в травмпункт было не обязательно!

Избегая смотреть отчиму в глаза, я сконцентрировался на кучке пепла в блюдце со сколотым краем. Говорят, собаки воспринимают прямой взгляд как вызов.

– Он сам напросился, – я не собирался посвящать Гену в подробности школьного эпизода. Тем более что девчонка, которую зажали под лестницей Факофф и Ко, даже не моя одноклассница.

– Это ты напрашиваешься!!!

Кулак с расплывшейся наколкой ударил в стол, тарелки подпрыгнули, мать вздрогнула, но глаза ее остались устремленными в маленький телевизор на холодильнике. Передавали прогноз погоды.

Дальше все пошло по заведенному сценарию. Отчим распинался на тему, как много он претерпел за свою доброту, приютив одинокую бабу с двумя неблагодарными щенками, один из которых кончит в тюряге, а второй – в приюте, потому как первый доведет благодетеля до инфаркта. Гене всегда надо было завести себя, прежде чем взяться за ремень. Голос его поднимался до визга, перекрывая сообщение диктора о порывах западного ветра до пятнадцати метров в секунду. Я следил за отмашками мерцающего огонька сигареты и узорами, которые рисовал на клеенке осыпающийся пепел. Сашка притворялся, что ест. Катюха – что случайно нацепила майку на два размера меньше в груди. Мать – что ее интересует моющее средство, удаляющее даже самые въевшиеся пятна.

Я притворялся больше всех. Но на этот раз недостаточно хорошо.

– Ты слышишь меня, выбл…док подзаборный! Смотри сюда, когда с тобой разговаривают…

Тяжелая рука легко достала меня через стол, предназначенный для малометражных городских кухонь. Окурок еще тлел и горячо укусил меня за щеку. Черно-белая женщина с улыбкой смотрела на все сверху вниз и утверждала, что я никогда не забуду отдых на пляжах Анталии. Я не услышал грохота упавшего стула – так ревела кровь в ушах, прокачивая литры ненависти через слишком узкие для нее вены.

Я смотрел в покрывшееся красными пятнами лицо с жирными слизнями губ, обмусоливавшими каждое бранное слово, в глаза, вместо души отражавшие выгребную яму. Туда я и плеснул из стоявшего перед отчимом стакана.

Пепси жутко жжет роговицу, особенно когда оно смешано с водкой. Гена взревел, как раненый медведь, и схватился за морду. Споткнувшись о стул, я вылетел в коридор. Сзади радостно завизжала Катюха, что-то стеклянное разбилось о пол, тяжелое тело ломанулось через кухню, как ледоход через арктические льды. Искать куртку в темном коридоре было некогда. Я порадовался, что не разулся: чувствовал, что ли, как все обернется? Дрожащие пальцы едва справились с замками в двойных дверях. Я поскакал вниз по лестнице, рискуя сломать ноги в неосвещенных пролетах. Вослед мне несся почти нечленораздельный рык, призывавший немедленно вернуться обратно, а не то!.. Неужели Гена действительно был такого низкого мнения о моих умственных способностях?!

Когда я немного пришел в себя, то обнаружил, что сижу на автобусной остановке. Не то чтобы я собирался куда-то ехать. Просто пластиковая будка-ракушка худо-бедно защищала от поднявшегося ветра (западного, до пятнадцати метров в секунду). К тому же остановка оправдывала мое позднее нахождение на улице в глазах возможных маньяков и педофилов: занят парень делом, ждет автобуса. Значит, где-то и его ждут. Хотя, насколько я мог разглядеть со своего поста, поблизости никого не было, кроме толкущихся у круглосуточного магазина унылых алкоголиков.

Я дрожал, с тоской вспоминая оставленную в квартире куртку, но капюшон не натягивал – может, моя морда отпугнет, если кто еще забежит в ракушку погреться. С пластиковой стенки настойчиво обещала незабываемый отдых женщина из Анталии. Загорелая кожа у нее шла складками, будто она мерзла в одном бикини. Какой-то умник откровенно выразил свое мнение о ее обещании, украсив полосатые трусики тремя жирными черными буквами. Я был с ним вполне согласен. Переполненная мусорка, грязный с выбоинами асфальт и издыхающий фонарь, вообразивший себя маяком, меньше всего напоминали Анталию.

Мучило беспокойство за Сашку и мать. Как там отчим переживет унижение? Обычно Гена их не трогал и срывал плохое настроение на мне. Но сегодня все было не совсем так, как обычно. Или совсем не так? Если бы Вовка не переехал, я мог бы сейчас завалиться к нему, и меня бы пустили без объяснений. Но теперь он жил с матерью в Купчино, бабушка его умерла, номер Вовкиного телефона был записан в какой-то из моих школьных тетрадей. Адресом я так никогда и не разжился. Оставалась еще, правда, бабушкина дача в Толмачево, которую мы втайне от предков посещали вне сезона. Но до Толмачева еще требовалось доехать, а в карманах – одни дыры. К тому же не хотелось прибавлять к списку моих преступлений против человечества еще и взлом, да и старого друга подставлять. Но переночевать где-то надо, и поесть я не успел…

От мрачных размышлений меня отвлекла одинокая фигура, возникшая из сгустившихся за кругом света теней. Облаченный в длинный, парусивший на ветру плащ человек именно возник – словно соткался из темноты в паузе между вспышками шипевшей над нами неоновой лампы. Только что вокруг никого не было – и вот он уже торчит на краю тротуара, будто всю жизнь только и делал, что ждал тут автобуса.

Я насторожился и стал исподтишка рассматривать стоявшего вполоборота незнакомца, раздумывая, не дать ли деру. Свободный плащ, вроде дождевого, укрывал его с головы до пят. Шляпа с мягкими полями, которую непонятно почему не сдувал разошедшийся ветер, была нахлобучена на уши. А погода расшалилась: сухие листья и беспризорные бумажки стайками носились по асфальту, закручивались вихрями, отрывались от залитой мазутом земли и уносились в ночное небо, словно огромные бабочки. Это зрелище завораживало, прямо как в «Американской красавице». Поздний пассажир глазел себе на мусорную возню и попыток завязать контакт не делал. Это усыпило мою бдительность.

Лампочка в фонаре на мгновение погасла, а когда снова зажглась, незнакомец стоял рядом со мной – так близко, что плащ почти касался моих колен. Я дернулся и поднял глаза. Фу ты, ну ты! Это был не незнакомец, а незнакомка, только высокая, как баскетболистка! Из-под шляпы струились длинные каштановые локоны, отличавшиеся каким-то особенным блеском, какой бывает только в рекламе шампуней и краски для волос. Хотя на лицо падала тень, я рассмотрел, что оно длинное и породистое, как у мачехи из пиндосовского фильма про Золушку. Губы, накрашенные алой помадой, улыбались, и ей это шло. Глаза были большие, но слишком круглые, чтобы назвать их красивыми. Огонек, плясавший в их темной глубине, припечатал меня к месту крепче клея «Момент».

Этот огонек я часто видел в зеркале, к холодной поверхности которого прижимался горячим лбом, давая себе невыполнимые клятвы. Из-за этого огонька я заработал прозвище Псих, которым я, в общем-то, даже гордился – в том числе потому, что оно не имело ничего общего с моим настоящим именем, доставлявшим одни огорчения.

– Лиан, – произнесли алые губы. В их исполнении дурацкое имя звучало так, что никому бы и в голову не пришло, что оно рифмуется с предводителем обезьян.

Фонарь снова мигнул, и когда сиреневый свет вернулся, незнакомка сидела на грязной лавочке рядом со мной.

– Вы меня знаете? – Инстинкт самосохранения все-таки сработал, и я отодвинулся на край скамейки.

– Ты меня боишься? – В круглых глазах что-то поднялось и опало, как крылья хищной птицы. Алый рот улыбался – теперь насмешливо.

Мне стало стыдно, и я попытался замаскировать это наглостью:

– Ну да, вы очень страшная. Вы знакомая моей матери? – сказал и тут же понял, что сморозил глупость. Ну откуда у бедной мамы, работавшей санитаркой в больнице, могли быть такие знакомые?

Шляпа качнула полями, пустив по кругу длинные тени.

– Я пришла, чтобы сделать тебе предложение.

Это прозвучало настолько дико, что я попросту разинул рот. Наверное, дама – какая-нибудь извращенка-маньячка. Может, она уже давно за мной следила, оттого и знает, как меня зовут. Я поискал глазами пути к отступлению. Вокруг только сор вихрился, толкался черными мотыльками под фонарем. Обтянутое плащом колено прижалось к моему – меня вдавили в угол.

– Эй, полегче! – голос сорвался. – Я вообще-то женщин не трогаю, но у меня в кармане нож.

Руки у меня действительно были глубоко упрятаны в дырки. Поди разбери, что там.

– А у меня в кармане – вот что, – маньячка сунула руку в глубины плащ-палатки. Сердце у меня бухнуло в пустой желудок. Не знаю, что я ожидал увидеть, топорик или презерватив, но на обтянутой черной перчаткой ладони оказался… волчок!

Да! Обыкновенный детский волчок в веселую полоску, какой с восторгом пускают по полу счастливые трехлетки. Только раза в три меньше обычного, так что как раз умещался в горсти. Что и требовалось доказать – дама явно не в себе. Напряжение отпустило так резко, что я не выдержал и глупо хихикнул:

– Я в эти игры уже не играю.

Женщина тоже рассмеялась. Смех у нее был глубокий и низкий, почти мужской.

– О, нет, Лиан. В эту игру ты еще не играл, – весело так сказала, но от ее слов мороз по коже продрал. А она склонилась ко мне – даже сидя выше меня была – так близко, что я ее почуял. Пахло от нее… свежестью, что ли, вроде первого глотка воздуха, когда распахнешь окно из душной комнаты в лето.

– Я хочу предложить тебе мир. – В круглых глазах отражался волчок, тоже круглый, цветной и блестящий.

До меня смысл ее слов дошел не сразу. Фонарь успел мигнуть пару раз, но сумасшедшая никуда не исчезала и на меня не бросалась. Смотрела только прямо в глаза не мигая. Ждала ответа.

– Как это – мир? То есть… какой мир? – Я покосился через плечо. Сквозь прозрачную стенку ракушки видно было, что улица совсем опустела. Даже пьянчуги исчезли – может, забились в тепло супермаркета? Машины перестали мимо проезжать. Да и автобусу давно пора бы подойти…

– Большой и настоящий, – круглые глаза смотрели на меня серьезно, безумный огонек в них исчез, – а главное – весь твой. Ты ведь хочешь уйти отсюда, да? Там, – незнакомка легко дотронулась до волчка пальцем в перчатке, – ты найдешь все, что ищешь. Мир, полный возможностей. Новые пути. Новое имя. Новое лицо.

Да, вот новое лицо мне сейчас как раз бы не помешало. Я шмыгнул опухшим носом:

– Ага. И все это – в детском волчке.

Хоть бы автобус пришел, что ли? Может, удалось бы психическую отпихнуть и дать стрекача – уж на глазах у пассажиров она не станет маньячить?

– Это не волчок.

Нет, конечно, это летающая тарелка! Или карманная галактика… Я не лох, я смотрел «Людей в черном».

– Это осколок межмировой грани.

А, что-то новенькое. Говорят, психи изобретательны.

– Он помогает войти в Ветер Времени. Ветер перенесет тебя по Оси. Он подхватит тебя так же легко, как эти листья. Смотри!

Я смотрел. Город вокруг будто вымер. Время остановилось. Только фонарь все еще мигал. Но каждая вспышка лиловатого света показывала все ту же картину. Пустая улица. Пустая проезжая часть. Темные кроны деревьев по бокам. И листья, скрюченные смертью, шуршащие с запада на восток – десятками, сотнями, тысячами. «Имя им – легион», – всплыло откуда-то в памяти. Единственный островок затишья был под козырьком автобусной остановки. Выйди я сейчас из-под него, и меня бы мгновенно погребло под ворохом листвы.

– Время, – произнесла незнакомка, взгляд которой летел по воздуху, как осенняя паутина, – его становится все меньше и меньше. Оно убывает с каждой смертью, – ее глаза обратились ко мне, вспыхнув кострами. – Ты нужен Миру, Лиан! Покрути волчок. Ничто не остановит тебя. Нет такой стены, которая бы остановила этот ветер.

Я посмотрел на игрушку в ее руке. Посмотрел на полуголую женщину, корчившуюся за прозрачным пластиком вместе с пляжем, морем и безоблачным небом. Три буквы, написанные несмываемым черным маркером, отрицали существование этого мира так же твердо, как я только что отрицал существование мира в волчке. Какой из них был более реальным?

– Как он называется? – тихо спросил я.

Выщипанные брови под шляпой недоуменно сдвинулись.

– Кто?

– Ну… Мир, – пробормотал я, краснея, то ли от сознания собственной тупости, то ли оттого, что говорил так, будто поверил в фантазию душевнобольной. Это Сашка у нас зачитывался «Гарри Поттером», «Властелином колец» и прочей фэнтезятиной, так что с него взять? Пацану всего десять лет.

Тень под шляпой прорезала алая улыбка:

– А как называется твой мир?

Я подавил желание покрутить пальцем у виска и буркнул:

– Земля.

Собеседница фыркнула, проявляя признаки нетерпения. Волчок глухо брякнул в ее руке.

– Земля! Это планета. Я спрашиваю, как называется твой мир?

Я задумался, глядя на летящую мимо листву.

– Солнечная система? – попробовал я снова. – Млечный Путь?

Шляпа укоризненно качнулась:

– Твоя вселенная, дурачок!

Я так озадачился вопросом, что даже на дурачка не обиделся. Надо же, а мне казалось, что я что-то вынес из уроков физики… Действительно, а как она называется? Наконец, я сдался:

– Не знаю.

– Конечно, не знаешь, – незнакомка удовлетворенно тряхнула волчком. – Вот и я не знаю.

Я опасливо скосил глаза на полосатый предмет, с которым так бесцеремонно обращалась дама в шляпе:

– Вы хотите сказать, что…

Незнакомка возвела круглые очи к небу, то есть к прозрачному козырьку остановки, за которым клубилась ночь.

– Так ты берешь его? – рука в перчатке сунула мне волчок.

Терпение дамы в шляпе стремительно истощалось. Я отважился вытащить руки из карманов и осторожно дотронулся до полосатого бока. Волчок как волчок. Металлический и холодный на ощупь. Интересно, а если я возьму его, шляпа отвяжется?

– И что мне делать с… ну, с целой вселенной?

Круглые глаза воззрились на меня, как на идиота той же формы.

– Править, конечно.

М-дя. Лиан – властелин вселенной. Звучит. Круче, чем властелин каких-то там колец. Я снова глянул через плечо. Там исчезли уже не только алкоголики, но и супермаркет с неоновой вывеской. За пластиковой стенкой летели в черную бездну сухие листья. Бесконечный серый поток. И в нем – мигающий островок света, остановка, мальчишка с подбитым глазом и женщина в плащ-палатке и шляпе. Такой вот парадиз-отель. Красотка с пляжа Анталии подмигнула мне зеленым, как сигнал светофора, глазом. Этот отдых вы никогда не забудете.

– А что я вам буду должен? – обернулся я к незнакомке. Прожив пятнадцать лет в стране дикого капитализма, я четко усвоил, что все хорошее дорого стоит. И быстро кончается.

Женщина махнула перчаткой.

– Не думай об этом. Я рада, что отдаю мир в хорошие руки.

– Значит, задаром? – уточнил я. Ощущение подвоха охватило меня с новой силой. За бесплатно только пенделя получают, и то «спасибо» говорить надо.

Дама замялась.

– Ну… не совсем. Сейчас мне ничего не надо. Отправляйся в мир. Наслаждайся, – алые губы выпятились сердечком, будто посылая мне воздушный поцелуй. – О плате мы поговорим позже. Я возьму с тебя мелочь. Безделицу.

«Дорогуша, так только на иглу сажают», – подумал я, а сам сказал:

– А что же вы сами туда не унесетесь на этом самом ветре? Раз мир у вас такой расчудесный?

Дама поправила шляпу над ухом, будто прислушиваясь. Глаза искали что-то в сумраке за пластиковой будкой.

– Я не могу. За мной уже пустили бладхаундов. Вот, слышишь?

Я навострил уши и не поверил им. Из сухого шуршания до нас донесся далекий лай. Бладхаунд… Это, кажется, такая гончая? Пес был не один, скорее звуки напоминали целую свору, взявшую след. Нет, это бред какой-то! Наверняка, бездомные шавки брешут. У соседнего гастронома кормится целая стая.

– Кто пустил?

Женщина нервно встала, зашуршав полами плаща. Прижала руки к груди, всматриваясь во тьму.

– Я не могу больше ждать. Решай, берешь его или нет?

Волчок поблескивал между черными пальцами, пуская по стенкам будки цветные блики. Почему-то мне не хотелось упускать его из виду.

– А я смогу вернуться?

– А ты хочешь? – круглые глаза метнулись ко мне, мгновение изучали и снова уставились во тьму.

Я подумал о матери и Сашке.

– Наверное. Да.

– Тогда ты найдешь путь. Просто поверти волчок в обратную сторону.

Женщина сделала шаг к краю тротуара. Ветер подхватил полы плаща, потянул в листопадную круговерть. Она сопротивлялась. Вытянула руку ко мне, предлагая игрушку. Я понял, что это в последний раз. Собачьи голоса взвыли по ту сторону ветра, уже громче, ближе.

– Ладно. Я беру его.

Торопливо поднялся со скамейки, шагнул к протянутой руке. В круглых глазах снова взмахнули крылья.

– Береги мир, Легкий. Им многие хотят завладеть. Не показывай никому… – Женщина тревожно прислушалась, склонив шляпу на плечо, и вдруг ступила с тротуара на проезжую часть.

Ветер мгновенно подхватил ее. На том месте, где она только что стояла, кружились несколько скукоженных листочков, потерянно тыкаясь в воздух. Где-то близко, скрытая листопадом, пронеслась, подвывая, свора, гнавшая дичь. Я посмотрел вниз, на свою руку. В не очень чистой ладони лежал, поблескивая полосатым боком, волчок.

Фонарь мигнул. Сиреневый свет зажегся вновь. Загорелая красотка из Анталии посылала меня на три буквы. Ветер гнал воздух на восток со скоростью пятнадцать метров в секунду. Листопад иссяк, у круглосуточного магазина снова тусовались алкоголики. Один из них раздобыл бутылку. Скособоченный автобус показался из-за поворота, натужно подкатил к остановке и разинул двери. В задней открывалась только одна створка. Этот номер шел к электричке. Я мог бы зайцем прокатиться до платформы и сесть на поезд в Толмачево. Я мог бы закинуть волчок в кусты на станции или отдать попрошайкам у касс.

Двери с шипением закрылись. Автобус судорожно дернулся и укатил, подгоняемый западным ветром. Я подождал, пока подслеповатые задние фонари растворятся во мраке. Поставил волчок на лавку рядом с собой. Я был почти уверен, что ничего не случится. Но просто не мог не попробовать. Закусил губу и вдавил металлический стержень в полосатое нутро. Еще и еще, пока игрушка не набрала скорость так, что зеленые, синие, красные и желтые полосы слились в одну пеструю спираль. Я отпустил рукоять, глядя, как спираль накручивает витки вокруг неподвижной оси – быстро, так быстро. Волчок довольно гудел, словно шмель, обнаруживший поляну сочных ромашек.

Ну вот, так я и знал. Обычная игрушка. Обычная шизофреничка. И я, заурядный неудачник с именем, рифмующимся с болваном. Всем своим существом я пожелал оказаться как можно дальше от этой позорной скамейки, автобусной остановки, алкоголиков, отчима с его сигаретами и ремнем и даже Анталии, посылающей всех в сторону, противоположную раю.

Что-то изменилось. Я стал легким. Я почувствовал ветер. Прозрачные стены остановки внезапно перестали быть для него преградой, и он заполнил все. Ветер летел сквозь меня, он был вне и внутри меня – или это я стал ветром? А может быть, я сделался флейтой, на которой играл мелодию воздух? Я не видел, что происходило вокруг – не мог отвести взгляда от уходящей в бесконечность спирали. Но я знал, что уже не сижу в пластиковом аквариуме. Я летел, я был легким и прозрачным, как воздух, как тьма. И издалека, которое становилось все ближе и ближе, пел незнакомый хрустальный голос:

2

Говорят, в прыжках с парашютом главное – научиться правильно приземляться. Оказалось, что в полетах между мирами умение приземляться тоже было ключевым, только вот ему меня никто не учил. Поэтому приложился я изрядно.

Ветер, что нес меня через пространства и плавно кружил, словно сорвавшийся с родной ветки листок, внезапно потерял ко мне интерес. Я выпал из потока где-то в метре над землей и брякнулся плашмя на негостеприимно-жесткую поверхность. Инерция подхватила тело, перевернула пару раз, как перекати-поле, пока я не тюкнулся затылком во что-то твердое. Вокруг стремительно стемнело.

Очнулся оттого, что даже через закрытые веки слепило солнце. Сразу все вспомнил и прислушался к ощущениям. Ничего себе ощущения, только голова побаливает, что вполне объяснимо. Еще жарко как-то. Я рискнул разлепить глаза. Сначала не много увидел – такой яркий был вокруг свет. Потом оказалось, что валяюсь навзничь, уставившись прямо в безоблачное небо, на котором по-летнему сияет солнышко. Небо как небо, голубое, пожалуй, с бирюзовым оттенком, но такое и у нас бывает. Светило в небе одно, вроде как поменьше, чем обычно, и жарит яростнее, но это мне, возможно, только кажется.

На пробу повернул голову направо. Потом налево. Потом снова направо. Увиденное с одной стороны от меня ничем не отличалось от наблюдаемого с другой стороны. Я приподнялся на локтях. Впечатление было такое, что я сидел на посадочной полосе гигантских размеров аэродрома. Закатанная в асфальт плоская поверхность простиралась на многие километры вокруг. Над ней дрожало знойное марево, отражая все тот же серый асфальт и скрадывая границы бетонного поля – если у него вообще есть границы. Вдалеке высилось что-то похожее на горы. Я сразу понял, что сдохну от жары и безводья прежде, чем дотопаю хотя бы до их тени. Ну, или от солнечного ожога окочурюсь.

Да, в довершение всего я обнаружил, что сижу на взлетно-посадочной полосе неизвестного мира совершенно голый! И даже фигового листка тут нет, чтобы прикрыться. Только валяющийся рядом нелепый полосатый волчок. Меня пронзила ужасная мысль: а что, если это действительно инопланетный космопорт? Сейчас тут приземлится какой-нибудь их «Челленджер», оттуда высыплют закаленные галактические разведчики, а тут я – бледнокожий, голый, с детской игрушкой, пускающей солнечные зайчики… Судорожно прикрывшись ладошками, я заозирался по сторонам. Вокруг по-прежнему был только наплывающий волнами жар. Прищурив заслезившиеся глаза, я уставился в небо. Ни тучки, ни крыльев, ни сверкающих огней… Бирюзовое пространство над головой оставалось глубоко и девственно пусто.

Я чуть расслабился, кое-как поднялся на ноги и подобрал волчок. Определенно, мое последнее желание сбылось! Куда бы меня ни занесло, я был сейчас невообразимо далек и от автобусной остановки с алкоголиками, и от отчима, и даже от пляжей Анталии. «Новые пути», – сказала дама в шляпе. Да уж, новых путей тут было хоть отбавляй. Налево, направо, прямо… Зюйд-зюйд-ост или, как его там, норд-норд-вест… Гуляй – не хочу. Дама еще бормотала что-то о новом теле и новом лице. Я критически оглядел себя. Даже за спину заглянул, вывернув шею. Мускулов у меня не прибавилось, хвост не отрос, и пальцев на руках было по-прежнему пять. Единственное, что было новым, – коллекция ссадин от неудачной посадки. Интересно, а чего я ожидал? Что Бэтменом стану или Человеком-пауком? Хотя крылья мне бы как раз очень не помешали…

В этом отношении баскетболистка-аферистка явно меня надула. Я погрозил кулаком куда-то в бирюзовую пустоту над головой да так и замер с воздетой дланью и округлившимися глазами. Рассаженные в драке костяшки были совершенно целы и отливали розовостью младенческой кожи. Я тут же устроил себе более тщательную проверку. Так оно и есть – все старые шрамы, включая отметины от выдавленных прыщей и отчимовых окурков, исчезли без следа! Руки, ноги и прочие части тела стали как новенькие, будто меня только что отмыли в ванне с тем самым чудо-средством, удаляющим самые въевшиеся пятна! Даже синяки были новорожденные, иномирные.

Я лихорадочно ощупал лицо. Нос сидел, как ему полагалось, ровно посредине, вернувшись к своим обычным размерам. Опухоль под глазом тоже спала, и его больше не дергало. Эх, жаль, тут зеркала нет, ну или хотя бы лужи! Я запустил пальцы в рот. Клыков вампирских там не оказалось, зато на месте выдранного в прошлом году зуба прорезался его безупречный двойник.

Так. Выходит, новые лицо и тело – хорошо забытые старые. Я вздохнул от разочарования и решил отправиться на разведку местности. Взял направление на «горы» – все-таки хоть какой-то ориентир. Сделал шаг… и тут же с воплем заскакал на месте. Бетонка жгла босые ноги, как раскаленная сковородка. Это поначалу я стоял на належанном пятачке, а теперь шутки кончились.

Вернувшись на исходную позицию, я с тоской окинул взглядом километры сероватого камня, покрытого тонкой сеткой трещин. Идти, изображая йога, или остаться и точно сдохнуть от жары и жажды – вот в чем вопрос. Хотя, конечно, есть и третий выход – покрутить волчок и вернуться обратно. Пятки будут целы, но нового мира я так толком и не увижу.

Упрямо закусив губу, я зафиксировал взгляд на дрожащих сквозь марево вершинах и маршевым шагом попер через «космодром». А чтобы не скулить и отвлечься от боли, предался серьезным размышлениям.

«Интересно получается, отправился я с ветром вечером, было часов девять… А тут день, солнышко в зените. Это потому, что я в отключке провалялся, или потому, что здесь время с нашим не совпадает? И что, если все-таки совпадает? Тогда лучше мне к ужину вернуться, а то мама с ума сойдет, а Гена выдерет. Хотя он, наверное, все равно выдерет, только, может, не так сильно…»

Я попытался сглотнуть, но обнаружил, что глотать, собственно, нечем. Язык напоминал засохшую половую тряпку, а горло горело, обожженное горячим воздухом. Я понял, что до вечера так не дотяну. И тут меня серьезно взволновала проблема возвращения.

Что сталось с джинсами и олимпийкой, покрыто мраком. Но вряд ли стоило надеяться, что одежка будет дожидаться хозяина под козырьком остановки. Конечно, можно попробовать пожелать вернуться в родную квартиру. Но кто даст мне гарантию, что волчок подчинится моим желаниям? Я представил себе собственное явление народу при ярком дневном свете на остановке, забитой спешащими с работы гражданами. Бр-р… Нет, уж лучше таки дождаться темноты. Просто на всякий случай. Скрепя сердце я поплелся дальше, хотя не очень понимал, зачем. Исследование безымянной вселенной пока не обогатило меня ничем, кроме волдырей на пятках. Радостных иновселенян, собравшихся поприветствовать нового правителя, что-то пока не было видно.

«Интересно, когда вернусь, нос распухнет обратно? Если не распухнет, проблематично будет объяснить такое быстрое исцеление. Все-таки мама не зря в больнице шесть лет проработала…»

Тут мои воспаленные глаза наткнулись на нечто, не характерное для однообразного ландшафта. В мире без теней, кроме моей собственной, короткой и путавшейся под ногами, они увидели – тень. Пока это было только маленькое пятнышко, скользившее по «асфальту» со стороны «гор» и медленно приближавшееся. От жары мозги, видно, спеклись, потому что прошло несколько минут, прежде чем я сообразил задрать голову.

Сначала я принял летящее существо за птицу. Сложив ладонь козырьком над глазами, я всматривался в растущие крылья, но что болталось между ними, разглядеть не мог – так слепило солнце. Наконец, летун настолько вырос в размерах, что заслонил проклятое светило. И тогда я понял, что это вовсе не птица. Крылья были кожистые, перепончатые и красного цвета. Тело между ними оказалось тоже красным, с желтым животом и без намека на перья. В остальном оно вполне напоминало человеческое, если представить себе чешуйчатого качка со здоровенными когтями на всех четырех конечностях, головой варана и хвостом с кисточкой. Неприятной новостью стало то, что лысый попугай сжимал в лапе устрашающих размеров секач. Похожий, только раза в три меньше, был у отчима – он мясником работал.

Секач убедительно говорил о разумности его обладателя, что делало вторую новость еще более неприятной – вооруженное существо явно заприметило меня и стремительно снижалось. Под ложечкой противно засосало. Вот вам, пожалуйста, контакт третьего рода. А у меня даже штанов нет. Впрочем, чешуйчатый тоже оказался нудистом. Очень хотелось развернуться и побежать. Но я представил, как буду смотреться сверху, и подавил желание в зародыше. К тому же тут, на открытой равнине, «попугаечный» меня в два счета догонит, я даже «мама» не успею сказать. Пальцы нащупали круглую рукоятку волчка. Просто покрутить его в обратную сторону и… Сбежать при виде первого попавшегося иновселенского существа? Это, конечно, достойно нового правителя мира! Может, ОНО вообще дружелюбное! Может, это тут такой страж. Или пограничник. Или таможенник. Я твердо решил стоять и ждать, пока предполагаемый мент подлетит.

Нервы у меня сдали, когда я разглядел острые частые зубы крылатого – в два ряда, как у чужого из ужастика. С них уже ниточками свисала слюна. Рассудок спрятался в свою раковину, и выскочивший из засады животный инстинкт погнал меня по плоскому, как блин, «космодрому». При виде моей прыти «попугайчик» испустил истошный вопль – что твой орел в фильмах про индейцев. Я обернулся через плечо. Чешуйчатый наддал за мной, хлопая крыльями. На вараньей морде появилось разочарованное выражение, будто мышь, притворившаяся дохлой, вдруг выскочила у ящера прямо из когтей. Я все-таки пискнул: «Мама!» – и заскакал зигзагами. Над ухом вжихнуло лезвие секача.

Наверное, мне повезло, потому что я споткнулся. Проехался пузом по «бетону», надо мной хлопнуло, по спине протянуло сквозняком – крылатый промахнулся и пронесся мимо на полном ходу. Пока он маневрировал, чтобы развернуться в воздухе, я сцапал выроненный волчок. Честно говоря, в этот момент мне было совершенно все равно, куда меня вынесет и в каком виде. Оставалась только одна проблема, о которой я раньше как-то не задумывался. Как покрутить волчок в обратную сторону, когда на оси у него нарезка? Потому он и крутится, верно?

У меня буквально опустились руки. Вот это подстава! Дама в шляпе провела меня по всем статьям! В итоге шляпой оказался я! Сидел и тупо пялился на игрушку, ожидая неминуемой смерти. «Попугай» снова завопил. Я безнадежно поднял взгляд. Да так и остался сидеть с задранной головой. Я никогда раньше не видел драконов, то есть видел, конечно, но только на картинках или в кино. И вот, в бирюзовом небе над моей головой выписывал кренделя самый настоящий дракончик! Белый, с прозрачными, как у стрекозы, крыльями, огромными и, кажется, фасеточными глазами. Но самое главное, возникший в самый критический момент «стрекозел» пытался оттеснить бешеного «попугая» как можно выше и дальше от моей злосчастной личности. «Чужой», в свою очередь, стремился подрубить дракончику крылья.

Шею скоро заломило, но я не сводил взгляд с воздушной карусели: не хотел ничего упустить, тем более что ставкой в этом аттракционе была моя собственная жизнь. Всей душой я болел за «стрекозла». Ну почему он просто не перекусит попугаечного гада пополам? Или огнем на него дыхнет – вроде драконы только этим и занимаются? Словно прочитав мои мысли, дракончик, наконец, поднатужился и дыхнул… То есть, скорее, хорошенько перднул. Из подхвостовой части у него вдруг вырвался ярчайший зеленый луч, который шибанул «чужого» промеж крыльев. Тот взвизгнул и свечечкой устремился к земле. Секач, медленно вращаясь, падал рядом. Сердце наполнило чувство злорадного удовлетворения: так тебе, нечего кидаться на беспомощных пришельцев! Но у самого «асфальта» попугаечный встрепенулся, выровнялся, выворачивая крылья в суставах, и тяжело набрал высоту. Испустив еще пару орлиных воплей, он зашлепал крыльями в направлении «гор». Оружие, сверкнув зеркальной плоскостью, вонзилось в камень с таким шандарахом, что твердь под моим задом дрогнула. «Вот это металл!» – мелькнуло у меня.

Я обнаружил, что весь вспотел от напряжения, и соль засыхает на теле, противно стягивая кожу. Но ничего еще не кончилось. Мой крылатый спаситель снижался кругами, и оставалось только надеяться, что он не голоден. На всякий случай я встал на ноги, крепко прижимая к груди волчок. Интересно, драконы тут говорящие?

«Стрекозел» между тем приземлился неподалеку, растопырив прозрачные крылья и вывалил язык. То есть это был вовсе не язык. Скорее, это походило на трап. Так же, как голова с фасеточными глазами походила на кабину управления, а прочее «драконье» тело – на корпус летательного аппарата. Это открытие настолько меня поразило, что я даже позабыл переместить волчок ниже. Так что когда пилот «стрекозла» появился из глубин «пасти», я предстал перед ним во всей красе.

Водитель «дракона» уверенно направился ко мне чуть раскачивающейся моряцкой походкой. Ростом он был примерно с меня, довольно хрупкого телосложения, облачен, как и полагается летчику, в высокие сапоги, бриджи, кожанку и шлем авиатора, почему-то с вытянутой пимпочкой на макушке. Остановившись в метре от меня, пилот упер руки в боки и смерил мою персону критическим взглядом. Я крепче прижал волчок к груди и невольно поджал пальцы.

– Ну, и что ты делаешь в Дарро? – спросил тоненький девчачий голос.

Так жарко мне никогда еще не было. Краска бросилась в лицо, уравнивая баланс температур. Теперь и снаружи, и внутри меня было градусов под сорок. Судя по ощущениям, полыхали также уши и шея. Как в слоу моушен, я переместил волчок ниже пояса. К моему ужасу, карие глаза последовали за ним. Когда они снова встретились с моими, в шоколадных радужках горели насмешливые искры.

– Чего не отвечаешь? Ты немой?

Я нашел в себе силы помотать головой.

– Чего от тебя хотел каннам?

Сообразив, что каннамом, очевидно, назывался кровожадный «попугай», я умудрился одновременно мотнуть башкой и пожать плечами.

– Так, – сочувственно подвела итог девушка-пилот. – А имя у тебя есть?

Я кивнул и пролепетал языком-тряпкой:

– Лиан.

– Это что еще за имя такое? – вздернула брови под буденовку летчица.

В этот момент я сообразил, что хоть и понимаю без труда мою собеседницу, говорит она вовсе не по-русски, и слово «лиан» на ее языке обозначает «легкий». М-дя, в этом мире мое несчастное имя имело не больше смысла, чем в родной стране.

– А я, как ежик, – решил я отшутиться, – сильный, но легкий.

– Какой еще ежик? – подозрительно выпятила нижнюю губу девица.

Я понял, что сморозил глупость. Кто знает, водятся ли вообще ежики в… Дарро?

– Да из анекдота, – я потупил взор. Как ни странно, это прокатило.

– А-а, – протянула моя спасительница. – Этого я еще не слышала. Ладно, по пути расскажешь.

Девушка развернулась на каблуках и промаршировала к торчащему из «асфальта» секачу. Крестовидная гарда была шириной с ее плечи и высилась на уровне груди. Не смущаясь этим фактом, летчица поплевала на перчатки и ухватилась за витую рукоять. Видно было, как напряглись мышцы под плотно сидящей курткой. Секач не двинулся с места.

– Ну, что стоишь? Помоги! – крикнула девчонка через плечо. Мне совсем не улыбалось изображать короля Артура. К тому же ради этого пришлось бы выпустить волчок, хотя он и так, в общем-то, мало что прикрывал. Я сделал несколько робких шажков в сторону летчицы:

– Я соврал, что я сильный. Я только легкий.

Девушка фыркнула:

– Хочешь тут остаться и подождать своего приятеля-каннама?

Я уже привычно помотал головой.

– Тогда помогай! – рявкнула она и снова ухватилась за рукоять.

Подойдя ближе, я увидел, что гладкое, как зеркало, лезвие застряло – глубоко и прочно – в одной из покрывающих «асфальт» трещин. Перспектива возвращения каннама, причем с возможным подкреплением, заронила в душу семя беспокойства. Я напряг мозги.

– Слушай, если тебе так нужна эта штука, почему бы ее драконом не вытащить?

– Каким… ф-ф-х… драконом? – пропыхтела летчица, упершись плечом в рукоять снизу и используя свой вес, как домкрат. Получалось у нее не очень.

– Вот этим, – ткнул я в «стрекозла» подбородком.

Ноги у девчонки вдруг подкосились, и она рухнула на землю, захлебываясь смехом. Не видя особой причины для веселья, я стоял, тоскливо переминаясь с ноги на ногу. Отсмеявшись, девица уставилась на меня снизу вверх, как на курицу, снесшую страусиное яйцо:

– Ну ты даешь! Дракон! Это же Су-13. Ты с какой грани Запада?

На мой взгляд, летающее средство было меньше всего похоже на Су, под каким бы номером оно ни значилось. Я открыл было рот, чтобы объяснить, что к Западу не имею никакого отношения, но водительница «стрекозла» решительно вскочила на ноги:

– Впрочем, в твоей идее что-то есть!

Махнув мне рукой, она направилась к Су-13, по-военному печатая шаг. Я поплелся следом. По сравнению с залитым ярким солнцем «космодромом», в кабине царил отрадный для глаз полумрак. Едва шагнув через порог, я наткнулся на уставленный мне в грудь палец:

– Куда?! А ноги вытирать?!

Я глянул вниз и, к полному своему изумлению, обнаружил мохнатый коврик, на котором вязью было выведено «Добро пожаловать!». Я кое-как зашаркал по этому рукоделию распухшими подошвами, а моя провожатая исчезла в низкой дверке, вырезанной в задней стенке кабины. Оттуда донеслись звуки лихорадочной возни, что-то бухнуло на пол, металлически забрякало и покатилось, из-за двери ушибленно ойкнуло. Наконец, дверка снова открылась. Оттуда высунулась голова в буденовке набекрень и раздраженно рявкнула:

– Вяжи веревку!

Моток этой самой веревки шмякнулся у моих ног. Голова снова исчезла в недрах Су-13. Я не спешил следовать приказу.

– Слушай, э-э… А штанов там у тебя, случайно, нет?

За дверкой сердито завозилось, фыркнуло:

– Штаны ему, видали! А ключей от зажигания не надо?

– Не надо ключей, – поразмыслив, честно сказал я. Единственное, что я умел водить, был велосипед с ржавой цепью. – Мне бы штаны… Ну, или шорты хотя бы.

В недрах «стрекозла» снова бухнуло и чертыхнулось. Дверка отлетела в сторону, скрипнув в петлях, из нее высунулась рука в перчатке, сжимавшая что-то, похожее на мятый флаг. Я не среагировал. За створкой раздалось нетерпеливое пыхтение, длань потрясла «флагом», который, по-видимому, предназначался мне. Я принял подарок, расправив его перед собой. Это действительно оказались шорты. Фасон – пифагоровы штаны. Цвет – ярко-алый. По краю штанин – желтая бахрома. Больше всего это напоминало перешитое в труселя знамя пролетариата.

– Спасибо, – ядовито пробормотал я и принялся натягивать изделие местного Версаче. Сказать, что оно было мне велико в талии, значило нагло преуменьшить. Я мог бы устроить заплыв от одного бокового кармана до другого. Посмотрел на кумач, на веревку, и тут меня озарило. Подхватив моток одной рукой, а пояс шортов – другой, я направился к секачу. Волчок запихал в карман.

Сначала я обвязался сам, надежно прихватив штаны у талии и обрезав веревку до нужной длины о зеркальное лезвие. Потом наступила очередь гигантской гарды. Я любовался делом рук своих, когда до меня донесся нетерпеливый окрик:

– Ну, что ты там возишься?! – летчица свисала головой вниз из люка в пузе «стрекозла». Шлем стойко держался на опрокинутой макушке. – Конец давай!

Я поспешил обратно и сунул веревку в протянутую руку. Девица тут же исчезла в глубинах аппарата. Немного постояв в ожидании новых указаний, которых не последовало, я снова полез по трапу.

Иновселенянка уже сидела в кресле пилота. Я потоптался ногами по коврику, за что удостоился первого одобрительного взгляда.

– А тебе идет! – кивнула она на мою обновку. Самое ужасное, что, кажется, девчонка действительно так думала!

Я пробормотал что-то невнятное, а ценительница моды уже дергала какой-то рычаг на приборной панели. Меня пихнуло в спину так, что я чуть не сунулся носом в эту самую панель. Трап втянулся внутрь. Дракон захлопнул пасть. Летчица ткнула в кресло второго пилота рядом с собой:

– У «сушки» жесткий взлет.

Я не стал ожидать еще одного приглашения и плюхнулся на потертое сиденье. Хорошо снова почувствовать себя человеком.

– А как тебя зовут? – осмелился я спросить наконец.

– Машура, – неожиданно сверкнула улыбкой летчица и надавила что-то на приборной доске. Если мое приземление в этом мире я не назвал бы мягким, то что сказать о взлете! Настрадавшееся тело тряхнуло и вжало в кресло десятью жэ. Тряска продолжалась, и я бы точно полетел на пол, если бы не размазавшая меня по спинке сиденья сила.

– Ты забыл пристегнуть ремни, – прощебетала Машура и дернула за рычаг в потолке. Меня швырнуло вперед – ощущение было такое, будто с меня встал слон. Точнее, его жэ… Рука летчицы поймала мое плечо прежде, чем я снова расквасил нос. Второй рукой она отчаянно дергала за всевозможные штукенции, украшавшие панель управления. «Стрекозел» не слушался, дрожал и заваливался то вправо, то влево. Я понял, что веревка размоталась до упора, и Су-13 сидит на «попугаевом» секаче, как на якоре. К картине должен был прилагаться натужный вой двигателей, но его-то я как раз и не слышал. Напряженную тишину в кабине нарушали только пощелкивание переключаемых рычажков и шорох стрекозиных крыльев за бортом. «На чем же эта “сушка” летает? – мелькнуло у меня. – На атомной энергии?»

Я снова начал серьезно беспокоиться за здоровье – как собственное, так и моей отважной спасительницы. Свистопляска земли и неба за ветровым стеклом, или как оно тут называлось, вызвала тошноту. Зажмурившись и вцепившись в подлокотники кресла, я беззвучно проклинал свою дурь: «В новом мире прошлялся какой-то час, и вот нате, уже полез советы давать! За язык-то кто тянул?» Дракончик дернулся в последний раз, накренился и вдруг – рванул в высоту! С перепугу я распахнул глаза. Мы неслись прямо в бирюзовое небо с зеленой ватрушкой солнца посреди. Тонированные стекла в кабине приглушали яркий свет, зато предметы за бортом виделись в несколько искаженных цветах. Скорость движения скрадывалась из-за отсутствия ориентиров, но у меня все равно захватило дух. Я ведь никогда раньше не летал! Моим самым острым связанным с воздухом ощущением был поход в Луна-парк в девятилетнем возрасте.

Машура напомнила о своем существовании, сунув мне в руки деревянный штурвал:

– Держи курс, я щас!

– Так я ж не умею!.. – возопил я, но девчонка уже исчезла за задней дверкой.

Я судорожно сглотнул и вцепился в штурвал обеими руками. «Стрекозел» дернулся, сзади послышались приглушенные стенкой проклятия, но мы не упали. Я сосредоточился на том, чтобы держать машину по возможности ровно. В общем, это оказалось не сложнее, чем играть на имитаторе полетов. По крайней мере, если лететь по прямой. Расслабившись, я даже начал рассматривать ландшафт внизу, но пока он был все такой же – однообразно унылый и каменный. Тут я понял, какое счастье мне привалило в лице Машуры и «стрекозла»: пешком я бы из этой Дарры живым никогда не выбрался.

Тут девушка, легкая на помине, уселась в капитанское кресло и взяла управление на себя. «Ну вот, а я только вошел во вкус!» Выглядела она довольной, как слониха.

– Все в порядке? – робко поинтересовался я.

– Угу. Махайра в грузовом отсеке. Даже ни единой царапинки на ней. Мы на пути домой. Тяги в кристалле должно хватить, – радостно отчиталась Машура.

Ясно. Махайра – это, видать, секач лысого «попугая». У меня кожа пошла пупырышками при одном воспоминании о хищном «вжихе» над вихрами.

– А куда это – домой? – пошарил я глазами внизу, где все было бесприютно и голо.

– В Саттард.

И «стрекозел» заложил вираж.

3

Какое-то время мы летели без приключений, чему я был несказанно рад. Смотреть было по-прежнему не на что. Чистое небо, каменная пустыня да бегущая по ней, обгоняя «сушку», «драконья» тень – вот и весь пейзаж. В голове, напротив, кружилась карусель вопросов, но задать их я не решался. Сидел, скромно сложив руки на коленях, и украдкой разглядывал первую встретившуюся мне иновселенянку. Девчонка как девчонка. Загорелая, с ямочками на щеках, вздернутым носом и пушистыми ресницами. Если бы не чудной шлем, ее можно было бы принять за обычную девятиклассницу. Только вот ни одна из девиц в моей школе не умела водить «стрекозлов».

Болтанка кончилась, и желудок вернулся на положенное место. Он тут же напомнил о своих нуждах громким урчанием. Машура покосилась на меня:

– Ты когда ел?

А действительно, когда? Бутерброд с колбасой в обед – которого дня? Чтоб не затягивать с ответом, я ограничился неопределенным:

– Давно.

Летчица хмыкнула:

– Придется потерпеть до Саттарда. А вот попить предложить могу.

Я благодарно кивнул, и вскоре в пересохшую глотку уже лилась влага из оплетенной фляги. От горлышка я оторвался только тогда, когда высосал тепленькую водицу до дна. Видно, это было не совсем то, чего ожидал мой измученный желудок. Кабину огласили громовые раскаты отрыжки. Машура только головой покачала – похоже, я здорово упал в ее глазах. Хотя, как низко может упасть червь? Мне отчего-то казалось, что именно на его место девушка поставила бы меня в эволюционной цепи. А что? Голый, извивающийся на асфальте розовый тип с одноклеточными мозгами. Да, умел я произвести впечатление… Ну и чего теперь стесняться?

– Машура, а почему на меня напал э-э… каннам? – забросил я пробный шар.

Девушка только дернула плечиком:

– Ну, если ты этого не знаешь, то мне-то откуда?

Да, против логики не попрешь.

– А почему ты меня спасла?

– Что, зря? То-то я сомневалась!

Ух, эта особа могла бы открыть курсы по ехидству!

– Да нет, спасибо тебе большое! Извини, не успел поблагодарить…

«Попросту забыл», – со стыдом подумал я.

– Всегда пожалуйста. В Саттарде мы тебя откормим, а потом вампирам на мясо продадим.

– На кровь, – машинально поправил я, и тут эта самая жидкость заледенела у меня в жилах. Я уставился на профиль Машуры в поисках улыбки. Со скучающим лицом она всматривалась в горизонт, на котором как раз возникла робкая зеленоватая полоска. Я представил себе местный рынок, запруженный оголодавшими вампирами. Представил упитанных чужаков в алых шортах, сажаемых аборигенами на весы, и клыкастых кровососов, которые… С губ сорвалось жалкое «ой!», и я обмяк в кресле.

– Ну ты даешь! – летчица обернулась ко мне и постучала пальцем по шлему до боли знакомым жестом. – У тебя что, птички на крыше? Я же шучу! Вампов в наших краях уже давненько не видели, а со стефами мы хоть и торгуем, но вовсе не мясом.

Я тяжело задышал. Признаться, девица с ее юмором начала действовать мне на нервы.

– У меня не птички. У меня тараканы. И вообще, там, откуда я родом, меня Психом звали. Так что – поосторожнее на поворотах!

Машура сделала испуганные глаза и вдруг вывернула штурвал. «Сушка» завалилась на бок, мой желудок – за ней, а я – на пол между креслами. Тут обнаружились Машурины сапоги и конец ремня безопасности, который я так и не удосужился пристегнуть. Придерживаясь за него, я вытянул ладонь вверх, как поверженный гладиатор:

– Мир?

Маленькая рука ухватила меня повыше локтя и помогла усесться в кресло.

– Мир, Легкий.

Наши взгляды встретились, и мы рассмеялись.

Веселье мое, впрочем, быстро прошло. Упоминание о вампирах, вампах и таинственных стефах, вероятно, бывших из той же компании, повергло меня в уныние. Вот попал так попал! С каннамом я уже познакомился, к сожалению, даже слишком близко. Теперь оказалось, что этот мир населяют и другие существа, возможно, еще более кровожадные. И этой вселенной мне предстояло править?! У дамы в шляпе чувство юмора сродни Машуриному. Не удивлюсь, если они родственницы!

У девушки между тем настроение было великолепное. Она радостно щебетала, пока зеленая полоска на горизонте росла, превращаясь в луга и холмы:

– Я искала кристаллы. Увидела вспышки и стала снижаться – думала, это они блестят. А тут каннам! Представляю себе рожу Динеша, когда он увидит махайру! Считается ведь, что каннамы вымерли или мигрировали на Запад… Нет, Динеш точно от зависти собственный шлем слопает!

Из этой тирады я мало что уяснил, кроме того что волчок, очевидно, спас мне жизнь. Точнее, его солнечные зайчики.

– А кто это – Динеш? – поинтересовался я.

– Мой брат, – погрустнела Машура. – Старший и вредный. Скоро я вас познакомлю.

Почему-то захотелось сказать: «А может, не надо?» – но меня опередили:

– А у тебя это в первый раз?

Я захлопал глазами:

– Чего – в первый раз?

– Чего-чего, – передразнила Машура, – по Оси ходить, ясное дело.

Пораскинув мозгами, я припомнил, что дама в шляпе упоминала какую-то ось. Но если она и имела отношение к моему путешествию, то я скорее летал по ней, чем ходил. На всякий случай, решил подыграть девушке:

– А как ты догадалась?

Машура торжествующе фыркнула:

– Кто же еще посреди Дарро в голом виде шастать будет? Я сразу поняла – ты только что с Оси. По неопытности промахнулся, и тебя в пустыню занесло. А штукенцию эту ты где нашел?

– Какую штукенцию? – встревожился я.

– Круглую и полосатую, – терпеливо пояснила Машура. – Ты ее в карман спрятал.

Мне вспомнились слова дамы в шляпе: «Никому не показывай…» Что? Волчок? Интересно, а куда мне его было деть? В задницу засунуть?

– А-а, ты об этом… Это так, просто игрушка. Я ее с собой принес и вовсе не прятал…

Девчонка зло блеснула на меня глазами:

– Думаешь, я дурочка набитая? – температура ее голоса упала градусов на сорок. – Подштанники через ось не смог протащить, а дуру железную – вот так, запросто! Лучше скажи честно, ты нашел полосатика в Дарро? Он на кристаллах работает? Что он делает?

Я понял, что влип.

– Волчок – мой! И ничего он не делает. Это просто игрушка!

– Ой-ой-ой, – с издевкой протянула Машура, – малыш боится! Злая тетя отберет любимую погремушку!

Я покраснел, но только крепче сжал свою собственность через кумач шортов.

– Ладно, играйся! – Девчонка рванула штурвал на себя, и я повис в ремнях. – Смотри только, чтобы брат у тебя этого бычка не заметил. У него хобби – отбирать леденцы у сопляков.

Достойно ответить я не успел – Су-13 пошел на посадку. Или пошла?

Самое странное было то, что трава внизу, по-земному зеленая, начиналась резко и ровно. Казалось, какой-то строитель-гигант провел абсолютно прямую линию и за ней закатал все в «асфальт». Тут газон, а тут «космопорт». «Стрекозел» снижался плавно и все время забирал влево, где мохнатые, как верблюжьи горбы, холмы упирались в блестящее пятно – то ли большое озеро, то ли море. Тогда я и заметил это на одном из «горбов». Сначала мне показалось, что в небо упирается сюрреалистическое скопище небоскребов, возведенных пьяным архитектором. Но когда мы подлетели ближе, я сообразил, что вряд ли высотные здания – даже в этом мире – могут изгибаться в воздухе и отращивать ветки с листочками, цветочками и прочей ботанической чепухой. Действительно, если тут были гигантские аэродромы, почему бы не быть и великанским кустам?

Последнюю фразу я, видимо, пробормотал вслух, потому что Машура снова подала голос:

– Сам ты куст! Это храмит! А вот это – Саттард.

Она указала куда-то вниз. Приглядевшись, я увидел, что впереди разнотравье сменяли лоскутки обработанных полей и белые пятнышки домов, скучившихся, как овцы, у подножия храмита. Более того, такие же пятнышки я различил и в ветвях куста-великана, издалека они напоминали осиные гнезда. Интересно, а где живет Машура? Небось, как раз в таком гнезде – это объясняло наличие жала.

«Стрекозел» взял прямой курс на макушку храмита. Чем ближе мы подлетали, тем отчетливее становились детали. То, что я сначала принял за путаницу лиан, оказалось плетеными лестницами, во множестве свисающими с ветвей, и веревочными мостами, соединяющими сучья друг с другом. А вот осиные гнезда таковыми и остались, только сильно выросли в размерах, так что я разглядел прорезанные по бокам круглые окошки.

Су-13 на мгновение завис над Саттардом, и вдруг без предупреждения Машура уронила машину вниз. Меня подкинуло в кресле, вся выпитая вода метнулась обратно в пищевод, и я обрадовался, что не успел ничего съесть. Зажмуриться забыл, так что деревянная площадка между ветвями храмита, на которую отвесно падала «сушка», предстала моему взору во всех подробностях. Она была очень маленькая и очень жесткая на вид. Я приготовился к тому, что будет больно.

Машура глянула на меня, невежливо прыснула и дернула штурвал. «Стрекозел» задрал нос, затрясся, так что у нас клацнули зубы, и «прихрамитился» с оглушительным бабахом. Пару минут я сидел ни живой ни мертвый и пялился на зеленые одеяла, развешенные на просушку за ветровым стеклом и плавно покачивавшиеся на ветру. Потом до меня дошло, что одеяла – это листья куста-великана, и что Машура уже давно выскочила из кабины и теперь спорит с кем-то, кого мне со своего места не разглядеть. Дрожащими руками я расстегнул ремни и вывалился из кресла. Поклявшись себе, что никогда больше не буду летать, похромал по трапу наружу.

– По инструкции я должен тебя арестовать и засадить в кутузку! По крайней мере до возвращения капитана из экспедиции.

– Давай-давай, арестуй родную сестру! Не сомневаюсь, на это смелости у тебя хватит.

– А что мне остается делать, если моя сестра – угонщица?!

Судя по возбужденному обмену репликами, страсти за бортом Су-13 стремительно накалялись. Чтобы не оказаться в их эпицентре, я прикинулся ветошью у белого бока «стрекозла» и постарался оценить ситуацию. Уперев руки в боки, Машура стояла напротив худого парня лет двадцати, похожего на нее как две капли воды, включая шлем с пимпочкой. За их перепалкой с интересом наблюдала группка ребят, которых я по костюмам и выправке записал в пилоты. Еще один парень, тоже затянутый в кожу, спрыгнул на посадочную площадку прямо из воздуха и начал перешептываться с остальными. Приглядевшись, я заметил у его ног небольшую продолговатую доску, похожую на скейтборд. Кажется, в этом мире будущее уже наступило!

Я скользнул взглядом над головами летчиков, и от увиденного у меня захватило дух! Повсюду между ветвями храмита были устроены дощатые помосты, вроде того, на который приземлился Су-13. На них, насколько я мог разглядеть, стояли всевозможные предназначенные для воздуха машины, отличающиеся тем же креативным дизайном, что и уже знакомый мне «стрекозел». Некоторые аппараты напоминали птиц, другие – огромных насекомых, третьи – животных… Какой-то местный инженер оторвался тут вовсю!

– Угонщица?! – Оскорбленный вопль Машуры вернул меня к происходящему. – Ты так это называешь?! Да я просто одолжила Су-13, чтобы доказать тебе и вот этим напыщенным павлинам, что девушка тоже может летать! – моя спасительница обвиняюще ткнула в глазеющих на представление парней.

Те заухмылялись, но промолчали, предоставив держать ответ Динешу, который, видимо, был среди них главным. Тот в карман за словом не лез:

– Полет?! Ты так это называешь?! Чудо, что «сушка» не развалилась на части. Лучше бы ты занималась своим рукоделием, сестрица. В конце концов, воздушная кавалерия всегда будет нуждаться в штанах…

Конец фразы потонул в громовом хохоте кожаных парней. Машура втянула голову в плечи, подняла сжатые кулачки и, наверное, бросилась бы на них всех разом, но тут глаза Динеша остановились на мне:

– Эй, а это еще кто такой? И почему на нем мои шорты?

Я открыл было рот, но Машура снова опередила меня:

– Во-первых, это не шорты, а брюки. Просто у кого-то слишком длинные ноги. Во-вторых, мой подарок ты все равно ни разу не надел, так пусть хоть человек попользуется, зря, что ли, я пальцы иглой колола. А в-третьих, это Лиан с Запада. Он только что из Оси, я нашла его в Дарро.

Глаза Динеша сузились, он прошипел, не сводя с меня подозрительного взгляда:

– Ты что, была в Дарро? Ты разве не знаешь, что там опасно?

– Я знаю, что там находят кристаллы, – парировала Машура, ничуть не смущенная отповедью брата. – Еще я знаю, что именно кристаллы, а не твое упрямство поднимают папины машины в воздух. По моим расчетам, в 254-м квадрате должна быть крупная россыпь.

– По твоим расчетам? – протянул Динеш, меряя девушку с головы до ног таким взглядом, будто скорей поверил бы в способность цирковой болонки умножать два на два.

– Да, именно! – топнула каблучком Машура. – Я умею считать, ты не заметил? И я почти нашла кристаллы! Если бы не этот простофиля и каннам…

– Так там еще и каннам был? – донеслось из группы Динешевых приспешников. Снова грянул смех, но брат Машуры только зыркнул через плечо, и весельчаки поперхнулись.

– Так там еще и каннам был? – с издевкой повторил он вопрос.

– Был, – кивнула девушка, с усилием овладев собой. – Если бы не я, он бы этому горе-путешественнику точно голову оттяпал. Но мне удалось отпугнуть крылатого. Видел бы ты, что у меня в грузовом отсеке…

На этот раз гоготали все, включая Динеша. Признаться, меня раздражала манера Машуры говорить обо мне в третьем лице, будто я и не стоял рядом или был глухонемым. Обычно так обсуждали мое поведение мать с Геной. Но вот заносчивый братец-пилот успел достать меня куда больше.

– Отпуг-гнуть… кан-нама, – заикался он от смеха, хлопая себя по ляжкам. – Чем же это? Твоим рукоделием? – парень указал в сторону предмета разговора трясущимся пальцем.

Всеобщее внимание обратилось на мою скромную персону, точнее на пламенные шорты, сию персону украшавшие. Настала моя очередь греться в лучах Машуриной славы. Я плюнул на все и шагнул вперед:

– Не рукоделием, а зеленым лучом! Каннам даже пикнуть не успел, так его шандарахнуло. Машура мне жизнь спасла. И летает она гораздо лучше, чем шьет. А если вы сомневаетесь, – обвел я взглядом притихшую публику, – то загляните в грузовой отсек – там каннамова махайра!

В гробовой тишине я гордо прошествовал через площадку и встал рядом с удивленной девушкой. Глаза Динеша не обещали ничего хорошего:

– Ребята, посмотрите-ка, что там, – бросил он назад, и двое из бравой команды тут же резво затрусили к «сушке». – А тебе, – парень угрожающе наставил на меня палец, – я бы не советовал вякать. Саттардцы бесплатных пассажиров не возят. Ты чем собираешься расплачиваться?

Машура задохнулась праведным негодованием:

– Имей совесть, Динеш! Не возьми я Лиана на борт, он бы в Дарро ноги протянул!

В этот драматический момент от «стрекозла» донеслись возбужденные вопли Динешевых товарищей:

– Эй, этот шут не соврал!

– Тут она, махайра-то! Ух, и здоровенная, сволочь!

Динеш послал сестре взгляд голодного питона и зашагал к «сушке». В его отсутствие нам открылся вид на остальных братьев-пилотов, напряженно следивших за развитием событий. Не сговариваясь, Машура и я одновременно воспроизвели два следующих жеста: девушка показала летной команде язык, а я – вытянутый средний палец. Парни встрепенулись и выпятили грудь, будто кто-то скомандовал смирно, в воздухе запахло кровью, но тут на линии огня нарисовался Динеш. Если бы у него были клыки, с них бы сейчас капал яд:

– Это действительно махайра.

– А ты что думал?! Что я швабру всю дорогу из Дарро тащила? – гордо вскинула подбородок Машура. Палец брата тут же уперся в ее вздернутый нос:

– Лучше бы это была швабра! Ты хоть соображаешь, что наделала?! Каннамы всегда возвращаются за своим оружием. Между каждым крылатым и его махайрой – нерасторжимая связь, они находят свою собственность на расстоянии сотен километров. Каннам не успокоится, пока не вернет себе меч. Атака разозленного хищника в отсутствие капитана – как раз то, чего не хватает Саттарду!

– Вот именно! – если слова брата и удивили девушку, то она никак этого не показала. – Городишке пойдет на пользу небольшая встряска!

Как ни странно, ее замечание вызвало прилив энтузиазма в рядах пилотов, разразившихся одобрительными воплями. Динешу даже не понадобилось оборачиваться. Он просто выбросил руку вверх, и шум мгновенно утих. Все-таки дисциплина тут была железная.

– Да? И кто же встанет на пути каннама? Уж не ты ли? Или, может, он? – летчик ткнул не глядя в длинного блондина чуть старше меня, который так и подпрыгнул на месте от неожиданности. – Или вот он? – на этот раз жест пришелся на тощего паренька с диковатым взглядом и сальной челкой, падавшей на глаза. – Наш единственный шанс – сбыть махайру стефам, и как можно быстрее! Сейчас как раз базарные дни. Пусть уж они всю эту кашу расхлебывают…

– А кто будет потом расхлебывать кашу со стефами? – с вызовом бросила Машура.

– Та дура, которая все это заварила!

– Сам дурак! – вспыхнула девушка и бросилась бы на брата с кулаками, если бы я не повис у нее на локте.

Подобных разборок мне и дома хватало, пока Катюха на квартиру не съехала. Динеш, видно, тоже привык к перепадам сестриного настроения, потому что он резво отпрыгнул за пределы ее досягаемости и завопил:

– Домашний арест до возвращения капитана! Подробный отчет обо всем произошедшем должен сегодня вечером лежать у меня на столе! Финн, Сконки, отконвоируйте нарушительницу к месту заключения! – Тут взгляд командира споткнулся о меня. – Да, и этого прихватите. Пусть его накормят и запрут где-нибудь, чтобы под ногами не путался.

Блондин и Сальная Челка сделали несколько неуверенных шагов в нашу сторону. Кто из них был кто, я не знал, но Челка рифмовалась со Сконки, и я решил про себя называть его так. Машура фыркнула, сложила руки на груди и одарила обоих взглядом василиска. Первым не выдержал Сконки и отдрейфовал в мою сторону. Я скорчил зверскую гримасу, но до угонщицы «стекозлов» мне, видно, было далеко. Парень только смахнул волосы с лица и подтолкнул меня к краю платформы. Я гордо прошествовал к ряду каких-то предметов, напоминающих самокаты-переростки. Вместо доски для ног к рулю у них были пришпандорены тарелки, вроде тех, на каких у нас детишки зимой с горок рассекают. Сконки коснулся рукой руля, и «самокат» изящно воспарил над землей. Тарелка повисла сантиметрах в двадцати над платформой, заливая ее зеленым светом.

– Спереди или сзади? – приглашающе махнул рукой Сконки.

Я судорожно сглотнул. Опять летать? Ну не мое это! Я поискал взглядом свою спасительницу, но она уже ухнула вниз в объятиях блондина на таком же самокате.

– А пешком нельзя? – слабым голосом осведомился я.

– Можно, – Сальная Челка кивнул. – Вот тут самый короткий путь.

Чтобы увидеть, на что указывал Сконки, мне пришлось подойти к самому краю платформы. Путаница тонюсеньких лесенок свисала с высоты пятнадцатиэтажного дома, чуть покачиваясь на легком ветерке. Перед глазами у меня все поплыло, я поспешно отступил назад и врезался прямо в острое плечо провожатого.

– Спереди буду, – поспешно буркнул я и полез на «самокат». Чего он там видит из-под своей челки – неведомо, так хоть я рассмотрю, что нас убьет.

Парень ловко вскочил на тарелку, притерся ко мне и взял руль за рога. Следующие несколько минут я был очень занят тем, чтобы не заорать в голос. Мы падали лицом к земле, умудряясь каким-то чудом увиливать от попадающихся на пути веток, лесенок, «осиных гнезд», мостов и прогуливающихся по ним обывателей, а также летающих аппаратов всех цветов и фасонов, которых вокруг оказалось не меньше, чем комаров в лесу. Внезапно я понял две вещи: как много выиграет Саттард, изобрети кто-нибудь правила движения, и как много потеряю я, если мы не остановимся вот прямо сейчас. В это мгновение «самокат» замер в воздухе так резко, будто врезался в невидимую стену. Меня бросило животом на руль, и я смачно выблевал.

– Прилетели, – радостно оповестил за спиной Сконки.

Я был готов придушить его на месте. Мои дрожащие ноги ступили на бурую бугристую поверхность, которая оказалась ветвью храмита. Жилище Машуры действительно располагалось в «осином гнезде» высотой с двухэтажный дом, которое свисало с той самой ветви, что давала мне опору. Сконки не слишком вежливо пихнул меня в спину. Впереди спасительно маячил открытый люк, но до него было не менее двадцати шагов, а я никак не мог заставить себя забыть, что шаги эти предстояло сделать метрах в двадцати над землей. Конвоир неверно истолковал мое колебание:

– Даже не думай! Удрать тебе не удастся. – Что-то острое кольнуло пониже спины. – Будь пай-мальчиком, полезай в дом, а то придется мне попортить Машурино шитье.

Я сделал глубокий вдох, сжал зубы и в три прыжка оказался у заветного люка. В центре его торчал шест, как на пожарной станции, а к одной стенке лепилась хлипкая лесенка. Послав злобный взгляд челке Сконки, я скользнул по шесту вниз.

4

Помещение, в которое я ввалился, оказалось круглым, без окон, но хорошо освещенным. Едва я успел отскочить в сторону, как конвоир движением опытной стриптизерши скользнул с шеста вслед за мной. Он тут же уверенно направился к двери, из-за которой – какое разнообразие! – раздавались нервные голоса. Я задержался, чтобы рассмотреть удивительную лампу на стене, в которой копошилось что-то, испускавшее оранжевый свет, но Сконки бесцеремонно схватил меня повыше локтя и втолкнул в дверь.

Сердце учащенно забилось – я оказался на кухне! Иновселенских кухонь я раньше никогда не видел, но смесь невообразимо аппетитных запахов и шкварчание готовящейся еды безошибочно подсказали назначение полукруглого помещения. К большому столу в центре уже пристроился блондин, проворно таскавший из миски самые настоящие пирожки. Машура сидела, поджав ноги, на лавке у окна, равнодушная как к пирожкам, так и к отповеди цыганистой женщины в цветастом платке.

При нашем появлении женщина обернулась, и я с трудом удержался, чтобы не прыснуть. Концы платка были завязаны у нее надо лбом так, что она напоминала ушастую сову. Впечатление еще больше подчеркивали круглые очки, делавшие ее глаза невероятно огромными и пронзительными.

– Заяц с Запада, – представил меня Сконки и плюхнулся за стол, тут же запустив лапищу в блюдо с пирожками. – Лейтенант Динеш велел накормить и запереть.

Цыганка всплеснула руками, будто сокрушаясь размером урона, который я нанесу ее драгоценной кухне.

– Батюшки, да куда ж я его запру?! У меня тут не тюрьма и не постоялый двор! Свободных комнат у нас нету, слышите, нету!

– А зачем его в комнату? – посоветовал блондин сквозь полупрожеванный пирожок. – С него и чулана хватит. Если, конечно, вы, мэм, за варенья-соленья свои не боитесь…

Мой живот плотоядно заурчал. Цыганка подлетела к Сконки, вырвала у него из-под носа блюдо с оставшимися пирожками и сунула мне:

– Вот, кушай, сердешный, пока эта саранча все не уничтожила. А я пока на стол накрою.

«Саранча», засобиравшаяся в обратный путь, усмехнулась и снова развалилась на лавках.

– Вас кормить приказу не было! – хозяйка кухни топнула в пол так, что совиные «уши» надо лбом вздрогнули. – Служба зовет. Пошли, пошли! – замахала она руками, будто гусей гнала.

Недовольно ворча, конвоиры убрались восвояси. Обернувшись ко мне, цыганка расцвела материнской улыбкой:

– Я тебя, зайчик, в депот определю. Там Чиду всякие железки свои складывает. Ты кушай пока, кушай. Вон худенький какой. Сейчас еще принесу. Да примочку для ног сделаю – как ты еще ходишь-то, горемычный, с такими болячками!

Мэм упорхнула в смежное помещение, где через щель в занавесках просматривалась солидная печь. Я неловко присел к столу. За большим круглым окном начинало темнеть. Кое-где уже зажглись оранжевые лампы, таинственно подсвечивавшие зеленые листья-одеяла. Подобные же фонарики украшали и неутомимо снующие повсюду воздушные суда. Девушка у окна сидела неподвижно, положив голову на подтянутые к груди колени. Со своей лавки я видел только ее затылок. Машура сняла шлем, и оказалось, что у нее были коротко стриженные черные волосы, смешно торчащие хохолком на макушке. Пирожок почему-то мне в рот не лез.

– Эта женщина, она… – попробовал я разбить молчание.

– Моя мать, – глухо ответила Машура, не поворачивая головы.

– А твой отец…

– Это в его депот мама тебя замуровать хочет.

«Чиду», – подумал я и спросил:

– Что же, твои родители делают все, что говорит твой брат?

Машура умудрилась покачать головой, не поворачивая ее. Только трогательный хохолок на макушке дернулся:

– Динеш – лейтенант воздушного флота, самый молодой за всю историю полетов. Мама его боготворит. Отец – инженер. Это он спроектировал Су-13 и все остальные суда. Когда он работает, ему нужен покой. Он месяцами сидит у себя в кабинете, ему даже еду подают через специальное окошко в двери. Иногда мне кажется, что если весь Саттард вымрет от какой-нибудь заразы…

– Чумы, – подсказал я.

– Чумы, – повторила Машура без выражения, – то отец обнаружит это, только когда ему перестанут приносить обед. Понимаешь, – девушка повернула ко мне лицо, странно беззащитное без обрамления летного шлема, – он изобретет свою самую совершенную машину, а на ней некому будет летать…

– Да что ты такое бормочешь, Маш? – Мать вернулась, таща в рукавицах тяжелый чугунок, прикрытый миской, из-под которой валил пар. – Какая еще чума? Твой отец – гений, а у гениев свои причуды, которые надо уважать. Ты не слушай ее, зайчик. – Чугунок торжественно опустился на стол. – Вот, ешь лучше суп, да пирожком закусывай. А ты, Машура, сходила бы сидру, что ли, принесла.

Девушка поднялась, протопала через кухню, прямая, как палка, и скрылась за дверью. Хозяйка налила мне полную миску ароматного супа. Кончики платка над ее лицом скорбно дрожали.

– Такая вот она у нас гордячка. Хлеба не спечет, штанов элементарных сшить не может, вязание тоже не по ней. А вот летать – это вам пожалуйста. И ведь упрямая, как брат: что ей в голову втемяшилось, уж ничем оттуда не вышибешь… А ты, зайчик, свою одежку где потерял?

– В Оси, – уже привычно ответил я.

– А-а, – протянула женщина, будто это все объясняло. – Пойду, поищу тебе что поприличнее этого непотребства.

Определенно, дизайн Машуры не пользовался тут популярностью. Я навернул супу, раздумывая, что же мне делать дальше. Вряд ли стоило рассчитывать на поддержку Машуриной семьи. Отец, который есть, но которого вроде и нет. Мать, зовущая меня зайчиком и считающая дочь ошибкой природы. Брат, который, убедившись, что платить мне нечем, сделает – что? Отдаст меня на суд капитана? Вышвырнет из города? Сошлет на принудительные работы во благо местного общества? Скормит каннаму или вампирам?

Хлопнула дверь, и я невольно вздрогнул. К счастью, это была всего лишь хозяйка.

– Вот, это тебе, – шлепнула она на стол аккуратную стопку одежды. – Динешу давно мало стало, а младшим перешить все руки не дойдут. Обувки подходящей я, правда, не нашла. Ну, так тебе вроде гулять по окрестностям и не полагается, а? – совиный глаз подмигнул мне из-за толстого стекла очков. – Можешь прямо тут переодеться, я шторку задерну. А потом мы твоими волдырями займемся – как раз отвар лудоневый дойдет…

Я подождал, пока половинки цветастой занавески не сомкнутся за столь же пестрыми юбками, по-солдатски бодро стащил шорты и впрыгнул в чужие штаны. Динешевы тряпки пришлись мне почти впору и, хотя были здорово поношенными, в общем, напоминали привычные джинсы и олимпийку. Даже капюшон имелся. Возясь с мудреными застежками и шнурками, я гадал, сколько же еще братьев у Машуры и где в данный момент находились наследники моего нового прикида. Я также обеспокоился местонахождением самой Машуры, которая уже довольно долго ходила за сидром. Дверь, ведущая из кухни, была не заперта. Мама-сова грохотала горшками за занавеской, мурлыча себе под нос то ли рецепт примочки, то ли местный шлягер. Интересно, что она сделает, если я не захочу в депот? Схватится за скалку?

Недолго думая, я запихал в рот последний пирожок, сунул волчок в карман Динешевых брюк и выскользнул за дверь. Выход наружу был рядом, но воспользоваться им я не спешил. Идея полета или прогулки по ветвям храмита на сытый желудок и волдыри меня не слишком привлекала. Я решил попробовать отыскать Машуру, а заодно исследовать внутренность «осиного гнезда». Эта идея оказалась еще менее удачной. Мне понадобилось не более трех минут, чтобы окончательно заблудиться. Все помещения, на мой взгляд, выглядели совершенно одинаково: маленькие, с мягко загибающимися белыми стенами и круглыми окошками. Анфилада смежных комнат, видимо, вилась, как спираль в ракушке улитки, вокруг центрального холла с лестницей и шестом. Во всяком случае, какую бы дверь я ни дергал, все время попадал именно туда. Я уже начал чувствовать себя Алисой в Стране чудес, которую бросил вероломный кролик, как вдруг до меня дошло, что лесенка и шест ведут не только вверх, но и вниз. В «осином гнезде» был еще один этаж!

Я свесил голову в дыру, но увидел только круглый холл, пустой, ровно освещенный оранжевыми лампами и неотличимый от того, в котором я сейчас находился. Обновив Динешевы штаны на шесте, я очутился на нижнем уровне. Тут одинаковые двери так же шли по кругу. Только одна из них выделялась окошком с подъемным щитком и табличкой, на которой было крупно выведено вязью: «Не беспокоить! В случае форс-мажора используйте условный стук!» Очевидно, я только что обнаружил Чиду. Я уже хотел было ткнуться в соседнюю комнату, когда услышал слабый звук, доносившийся будто бы из-под ног. Тут я обратил внимание на то, что шест и лесенка уходили еще глубже вниз. Неужели в «гнезде» есть еще один ярус? Вот жесть! И «сова» еще жаловалась на нехватку комнат!

Я шагнул к краю шахты. Оттуда тянуло свежим воздухом, запахами вечера, леса и почему-то водорослей. Ах да! Озеро или море, которое я разглядел из кабины «сушки», было, должно быть, совсем рядом. Странные хлюпающие звуки стали отчетливей. Я бухнулся на колени, заглянул в круглое отверстие и – нашел Машуру. Девушка сидела на балкончике, скорее напоминающем корзину воздушного шара, только вместо шара он крепился стропами к днищу «осиного гнезда». Ноги свисали наружу между прутьями решетки, руками она обхватила эти самые прутья и уткнулась в них головой. Плечи Машуры и хохолок на макушке легонько вздрагивали. В сочетании с жалобными звуками и сморканием это подсказывало один конкретный вывод.

Трус внутри меня призывал взять ноги в руки, на цыпочках отчалить в направлении депота и добровольно забаррикадировать дверь изнутри. Я всегда считал слезы самым страшным оружием женского пола. Сжав зубы, вызвал перед внутренним взором картину Машуриных воздушных антраша вокруг каннама с махайрой и оседлал шест.

– Привет!

Места на хлипком балкончике едва хватило на двоих. Мне пришлось усесться так тесно к Машуре, что мое бедро коснулось ее – теплого и туго обтянутого кожаными брюками. Девушка покосилась на меня опухшим глазом, но тут же снова спрятала лицо между руками и пробормотала что-то влажно-нечленораздельное.

– Э-э… – умно начал я. Обшарив словарный запас в поисках утешительных фраз, я обнаружил только «Не ссы, прорвемся!», что не слишком подходило для нежных девичьих ушей. Придется импровизировать!

– Слушай, не стоит так убиваться. Твой брат – полный му… Дурак то есть. То есть он, конечно, твой брат, и я не имел в виду… И не хотел… Короче, все обойдется… – я совершенно запутался и сник.

Машура оторвала голову от перил, не по-девичьи сморкнулась, зажав пальцем сначала одну ноздрю, а потом другую, ничуть не беспокоясь о том, куда полетит аппетитное содержимое. Повернув ко мне покрасневшее мокрое лицо, она воскликнула:

– Ты не понимаешь! Ничего не обойдется. Никогда! Потому что я… – она запнулась, задохнувшись на середине фразы, – я… – рыдание снова заставило ее прерваться, – неудачница! – завыв в голос, Машура хлопнулась лбом о перила так, что хлипкий балкончик под нами затрясся.

Душа моя рванулась в пятки, и как-то само собой вышло, что я – наверное, в поисках равновесия – ухватил девушку за плечи. Невероятно, но это сработало! Она оторвалась от перил и переместила хохлатую голову мне на грудь, тут же обильно залив Динешеву рубаху слезами.

– Я же… Я же хотела как лучше! – захлебываясь словами, причитала Машура у меня под подбородком. – Думала, вот покажу им всем, что и девушка может летать не хуже парней! Отправлюсь в Дарро, найду кристаллы, и тогда они поймут… Они все… – Машура сморкнулась куда-то в меня, и я обрадовался, что тряпки были заемные. – Разрешат мне ходить в летную школу, стать пилотом… А тут ты! – острый кулачок неожиданно вонзился в мой живот. Я охнул. Девушка выкрутилась из ослабевших объятий и устремила на меня горящие красные глаза. – И каннам со своей дурацкой труподелкой! Вот скажи, ну почему? – Машура вознесла к небу ладони, сложенные в отчаянном молитвенном жесте. – Почему именно сегодня? Почему именно в квадрате 254?

Я сокрушенно развел руками, насколько это позволяла тесная «корзина». Не обращая на меня внимания, девушка продолжала:

– И ведь так всегда! Что бы ни делала, за что бы ни бралась… Мама меня к ткачихам пристроила. Я разобрала станок – усовершенствовать хотела, а обратно собрать не смогла, детали лишние все время оставались. Потом были швеи. Мою работу ты видел. Тебе она тоже не понравилась, правда?

Я протестующе замотал головой, но получил локтем в бок – больно.

– Не ври! У тебя на лице все было написано!

– Я не вру, – попытался оправдаться я. – Тот коврик в «сушке» – он очень даже миленький.

Машура печально вздохнула:

– Это не мой… Это мама для Динеша сделала.

Несколько мгновений мы неловко молчали. Первой заговорила Машура, уже спокойнее и почти не всхлипывая:

– Я всегда мечтала летать. Знала, что это не женское дело, но все равно умоляла Динеша взять меня на верхние ярусы. И он взял. На кухню для пилотов. Там я работала, пока вся эскадрилья не отравилась моим грибным рагу. Тогда меня перевели в уборщицы. Рокховы яйца, сколько полов я отдраила в Летной школе! – девушка хлюпнула носом. – Но теперь меня точно вытурят. И за дело.

Машура снова уткнулась носом в перила. Похоже, меня закинуло в мир, где и слыхом не слыхали об эмансипации и равноправии полов. Глядя на теплые кружки фонариков, делавших сумерки вокруг таинственней и темнее, я размышлял, стоит ли просвещать мою собеседницу. Потом вспомнил бабу Машу, дворничиху из нашего двора, зимой скалывавшую ломом лед с тротуаров, и решил, что не стоит. Вместо этого я спросил:

– А как же ты научилась летать?

Хрупкие плечи поднялись и опали.

– Смотрела за другими. Подслушивала под дверями классов.

– И вот так просто… сама выучилась? – выпучил я глаза, но девушка, погруженная в свое горе, этого не заметила.

– Выучилась. Ну а толку-то? Я никому не нужная неудачница. Мама говорит, мне парнем надо было родиться. Люди толкуют, что моя душа по ошибке возродилась в женском теле. Я даже к старейшинам ходила, к Всевидящему Лиуи, только он сказал, что это все чепуха и суеверие. Но даже если моя душа и вправду заблудилась, так что мне-то теперь делать? Вниз головой сигануть, а потом болтаться пятьсот лет в Нижнем мире и надеяться, что в следующий раз окажусь в правильном теле? – Машура сделала движение подняться, «корзинка» угрожающе качнулась в стропах, а я снова схватил ее за плечи.

– Погоди! Не надо никуда сигать! – лихорадочно забормотал я, пытаясь усадить девушку обратно. – По-моему, ты в очень даже правильном теле… – Я почувствовал, что краснею, и отдернул руки. – И вообще, никакая ты не неудачница! Видела бы ты свой бой с каннамом, как ты его лучом жахнула – это было покруче, чем в «Звездных войнах»! – я сообразил, что девушка никогда и слыхом не слыхала о Люке Скайуокере и джедаях, но меня уже понесло. – Это я во всем виноват. Я все испортил. Я никому не нужен, а не ты!

Машура смерила меня подозрительным взглядом:

– Ну, в Дарро, положим, ты не слишком удачно вышел. Но ведь ты же маг! Маги всегда и везде нужны!

Настала пора мне снова отвалить челюсть. Это я-то?! Маг?! Насколько помнится, единственное чудо, которое я сотворил, – тотальное уничтожение аквариума в кабинете биологии с превращением золотых рыбок в летучих – никогда бы не удалось без помощи карбида, стыренного у химички. С этим чудом было связано еще одно, более яркое воспоминание, – устроенная отчимом порка и недельная отлежка дома по причине «ОРЗ».

– Никакой я не… – начал я, но тут смысл Машуриных слов просочился-таки куда-то в глубь моих извилин. – Погоди-погоди! – Шестеренки у меня в башке закрутились так, что, похоже, скрип стало слышно даже снаружи. – Ты хочешь сказать, что тут… ну, у вас в Саттарде, есть маги? Или это просто что-то, во что ты веришь, вроде переселения душ? Ты буддистка? – Я замолчал, окончательно запутавшись.

Девушка смотрела на меня с жалостью, как на слабоумного:

– Бедняжка, ты, наверное, сильно головой ударился, вон у тебя царапины. Или на солнышке перегрелся? Если ты не маг, как же ты в Средний мир попал?

Шестеренки у меня в мозгах скрипнули и стали. Так, приехали. Сначала был Дарро, потом Саттард, теперь Средний мир. И магия.

– Я не сам, – пробормотал я, пытаясь лихорадочно сложить картинку новой вселенной, как пазл. – Мне помогли.

– Ты заплатил чародею, – понимающе кивнула Машура.

Я готов был взвыть на луну, если б ее не закрывали листья-одеяла. Дама в шляпе предупреждала, но в этот момент мне стало на все наплевать. Я сидел в глубокой заднице, а скоро сяду в депот. В голове каша, под ногами – двадцать метров пустоты, в животе – неведомо из кого сваренный иновселенский суп и свернувшийся клубком страх падения.

– Нет. Мне помогли даром. Ну, почти. Я прилетел с Ветром Времени. С помощью вот этого, – я вытащил из кармана волчок, тут же поймавший свет фонарей и бросивший на лицо Машуры цветные блики. – И я не с Запада.

Глаза девушки скользнули с волчка на меня, обратно на волчок, снова на меня… Я впервые заметил, что радужки у нее не просто карие, а с оранжевыми крапинками, как очень темный янтарь.

– Поэтому у тебя такое странное имя? – тихо произнесла она.

Ну вот! Опять двадцать пять. Далось всем это мое несчастное имя!

– Нет, – отрезал я. – Оно и в моем мире странное. Я ж говорю тебе, я неудачник, причем с самого рождения! Когда мать беременная ходила, все врачи ее убеждали, что будет девочка. Они с отцом накупили все розовенькое, с рюшечками и кружавчиками. Мама имя придумала красивое, необычное – Лиана. А родился я! Да еще и мать чуть на тот свет не отправил – роды были тяжелые. Не знаю, от этого или еще от чего, но затрудняться и новое имя подыскивать родители не стали. Просто сократили Лиану до Лиана. Я до сих пор помню, как учительница в школе восхищалась, какое красивое имя у новой ученицы – Левцова Лиана, только вот написала его девочка в неправильном падеже: тетрадь кого? – Левцовой Лианы. А потом она попросила новенькую встать… – я замолчал, глядя на ночных мотыльков, толпящихся у ближайшего фонаря. Бабочки, привлеченные светом, тыкались в стекло, но не обжигались, а оранжевый огонек внутри подавался насекомым навстречу, словно хотел выйти из своего узилища и принять участие в беззаботной суете.

– Ах!

Восклицание Машуры заставило меня вздрогнуть и вернуться в настоящее. Девушка смотрела на меня круглыми глазами, прижав ладошку к открытому рту.

– Лиан, разве ты не видишь! Это не случайно!

– Что не случайно? – подозрительно буркнул я.

– Все! Дарро, бычок, каннам, ты, я!

– Волчок, – поправил я, совершенно сбитый с толку.

– Ты понял? – просияла Машура и так заерзала в «корзине», что я судорожно уцепился за перила.

– Нет.

– Это же очевидно!

Очевидно мне пока было только одно – либо я туп, либо… непроходимо туп. Моя собеседница возвела очи к небу и снизошла, наконец, до объяснений:

– Смотри. Моя душа заблудилась и оказалась в женском теле. Твоя тоже заблудилась и оказалась в мужском. Мы встретились, несмотря на то, что живем в разных мирах. Теперь подумай: что, если твоя душа, на самом деле, моя, а моя – твоя. То есть если мы разыщем сильного мага, который смог бы поменять нас душами… Я имею в виду, поменять души телами…

Все! Это стало последней каплей! Не хватало еще, чтоб и в этом мире надо мной издевались! Что будет следующим? Вопрос, а не примерял ли я часом Катюхины платья?! Я вскочил на ноги, невзирая на угрожающий крен «корзины», и молча полез вверх по лесенке.

– Лиан, ты куда? – удивленно донеслось снизу.

– Не знаю, – зло буркнул я. – Наверное, в депот!

Внизу тяжело задышали и ухватили меня за ногу.

– Ты что, обиделся? Ну прости, я не хотела…

Теперь тяжело задышал я.

– Знаешь, Маш, я долго думал, прямо вот как ты, что проблема во мне – в моем имени, теле или душе. А потом в один прекрасный день понял: я – это просто я. Это у окружающих людей проблема. У всего треклятого мира. И если наплевать на все и на всех с большой колокольни, то можно вполне сносно жить. И даже смотреть в окно без желания выйти из него – прямо через стекло – в конце каждого гребаного дня…

Я остановился, чтобы перевести дух. Слова душили меня, стягивая горло колючим шерстяным шарфом, и я уже жалел, что наговорил лишнего. Пальцы Машуры отпустили лодыжку, и я неловко полез вверх. В холле нижнего этажа, который по-прежнему был тихим и пустынным, я задумался. И что теперь? Домой вернуться не могу. Тут оставаться тоже нет мочи. Долетался ты, Легкий.

Внезапно маленькая ладошка легла мне на плечо:

– Прости меня, Лиан. Пожалуйста. – Девушка скользнула из-за спины и встала передо мной, умоляюще заглядывая в глаза. – Я такая эгоистка! Думаю только о себе, а тебе каково… Саттард оказался таким негостеприимным. И не только Динеш в этом виноват. Ты, наверное, хочешь вернуться, да?

– Я не могу, – устало признался я. – Для этого нужен вихрь, который создает волчок. Но я не знаю, как покрутить его в обратную сторону. По-моему, это просто невозможно…

Девушка на мгновение задумалась, и вдруг лицо ее озарилось:

– Ты простишь меня, если я помогу тебе вернуться домой? Представляю себе рожу Динеша, когда он узнает, что… – Машура осеклась, взгляд снова стал виноватым. – К Дрокке Динеша! Я неплохо разбираюсь в механике. Если ты дашь мне осмотреть… – она чуть замялась, припоминая правильное слово, – волчок, то, возможно, я найду способ…

Я пожал плечами:

– Да пожалуйста. Только вот разбирать его на запчасти я тебе не дам!

Девушка вспыхнула улыбкой, огляделась по сторонам и поманила меня пальцем. Я вздохнул и похромал за ней, особенно ни на что не надеясь. Машура скользнула в дверь, совершенно неотличимую от прочих.

– Депот, – торжественно объявила она, будто мы только что вступили в храм местного бога.

Я встрепенулся, примеряясь к помещению, где мне, возможно, предстояло провести следующий день… или месяц, или год… Полукруглая комната была похожа на все остальные в «осином гнезде», за исключением отсутствия окна и присутствия огромной кучи хлама, царственно высящейся в центре. Машура подошла поближе к горящей на стене лампе и протянула ко мне руку. Чуть поколебавшись, я вытащил из кармана волчок и опустил в ее ожидающую ладонь. Повертев игрушку в пальцах, летчица-угонщица присела на корточки и похлопала по полу рядом с собой:

– Покажи, как он работает.

Нехотя я уселся, скрестив ноги, в сени кучи и запустил волчок. Непроизвольно задержал дыхание. Подарок дамы в шляпе набрал скорость, довольно загудел, цветные полоски слились в размытую радугу… Мгновения текли, но ничего не случалось. Я раздраженно ткнул волчок в бок, он глухо брякнул, упал и подкатился к ногам Машуры.

– Я же говорю! Мне сказали, что надо покрутить его в обратную сторону, но это невозможно!

Девушка только хмыкнула:

– Интересно, а чем ты раньше думал? – в глазах ее блеснули оранжевые искры. – Или ты не собирался возвращаться?

Я предпочел не отвечать. Нелегко признаваться в собственной глупости. Машура посмотрела на меня каким-то странным, долгим взглядом и вдруг хихикнула:

– Значит, ты простишь меня, если я отправлю тебя обратно?

Мне было абсолютно непонятно, что ее так веселило, но я все-таки хмуро кивнул.

– И обида между нами будет забыта?

Я снова кивнул. Девушка улыбнулась еще шире, смачно сплюнула на пол и растерла плевок подошвой сапога. В ответ на озадаченный взгляд, она ткнула пальцем в мою сторону:

– Плюнуть и растереть.

– Чего?

– Ты забыл плюнуть и растереть.

Поняв, что дальше мы не продвинемся, я нехотя повторил ее действия, к вящему удовольствию Машуры. Девушка тут же вскочила на ноги и принялась рыться в куче, то и дело отшвыривая бесполезные предметы в сторону. Я встал к стеночке, наблюдая, как мимо меня пролетают вещицы вроде гаечного ключа, бумажного абажура, дырявого чайника и обломков скейтборда.

– Во! – неожиданно провозгласила Машура и нырнула так глубоко вглубь кучи, что мгновение я созерцал только ее туго обтянутый кожаными штанами зад. Очень даже ничего был зад, аккуратный, как перевернутое сердечко. Но тут его обладательница с торжествующим «ага!» вынырнула на брег депота, сжимая в руках… самое обыкновенное зеркало. Не знаю, что я ожидал увидеть – волшебную палочку или лазерный излучатель, но столь заурядный предмет, да еще изрядно обколотый по краям, не вызвал у меня желания разделить Машурин энтузиазм. Не обращая внимания на мою унылую физиономию, девушка примостила зеркальце у стены депота и теперь совершала манипуляции с волчком, очевидно, пытаясь устроить игрушку на полу так, чтобы она отражалась в осколке. Из любопытства я присел рядом с изобретательницей. В зеркале поместились Машурины острые коленки, мои босые ноги в волдырях после путешествия через Дарро, полосатый бок волчка и обломок деревянного ящика, гласивший «дR». Это «дR» заставило меня задуматься, напомнило о чем-то…

– Дурак! – возопил я вслух, так что Машура вздрогнула и чуть не уронила зеркало. – Как же я раньше до этого не допер!

Девушка усмехнулась:

– Ага, самокритика всегда полезна. Значит, дошло наконец?

Я энергично закивал:

– В зеркальном отражении правое и левое меняются местами! Если я буду смотреть не на волчок, а на его изображение в зеркале…

– То все должно получиться, – заключила за меня Машура.

5

Ветер Времени надул меня и на этот раз.

Я догадывался, что в родном мире появлюсь, скорее всего, поблизости от зеркала, и потому всеми силами постарался настроиться на ванную дома. Над раковиной там висел туалетный шкафчик, дверь в случае чего можно было быстро запереть изнутри, а в бельевой корзине всегда валялись грязные тряпки. Это очень полезно, когда внезапно вываливаешься прямо из воздуха в чем мама родила.

Учитывая прежний опыт, я постарался не отвлекаться на пение ветра и прочие интересные спецэффекты и заранее сгруппировался. Поэтому, грохнувшись на кафельный пол, ушибся гораздо меньше, чем в Дарро. В первый момент, пока перед глазами еще вертелась цветная карусель перелета, я дико обрадовался. Кафель! Значит, все-таки я оказался в ванной! Потом зрение прояснилось, и я увидел, что плитки под носом не белые, а отвратного ржавого цвета, потрескавшиеся, грязные, заплеванные и чем-то тревожно знакомые. Я привстал на четвереньки, взгляд скользнул выше…

Нет! Только не это!!! Адреналин рванул в кровь, сердце бухнуло сначала в пятки, потом куда-то в горло. Подхватив волчок, я пулей влетел в ближайшую кабинку, захлопнул дверь и защелкнул висевшую на одном шурупе задвижку с такой силой, что ободрал себе палец. Только тогда перевел дух и прижался пылающим лбом к облупленной стенке. Глаза неверяще сфокусировались на выцарапанном прямо в гнусно-зеленой краске предупреждении: «Вася пидор!» Я был прав. Меня действительно вышвырнуло из потока неподалеку от зеркала. Крошечного, потемневшего по углам зеркала в школьном туалете.

Сбылся самый страшный кошмар, столько ночей заставлявший меня просыпаться в холодном поту и давить подушкой рвущийся из горла крик. Я, абсолютно голый, в сортире, набитом хохочущими, указывающими на меня пальцами сверстниками. Этот сон всегда кончался тем, что на шум являлась завучиха Любовь Генриховна и злорадно гнала меня из класса в класс, тыча в спину и пониже ее здоровенной деревянной указкой. Реальность отличалась от ночного кошмара тем, что туалет был пуст – ни грозной завучихи, ни жаждущих моей крови одноклассников. Очевидно, шел урок.

Я покинул Саттард поздним вечером. Здесь же в окно сортира, точнее в ту его половину, которая не забита фанерным щитом, просачивался серенький утренний свет. Извилины лихорадочно работали. Сколько времени в моем распоряжении до перемены? Десять минут? Двадцать? Тридцать? Хорошо хоть рядом сейчас не топчется Машура в костюме Евы. А я ведь звал ее с собой. Но услышав, что в моем мире женщины обычно летают пассажирами или стюардессами, она благоразумно предпочла остаться. Что ж, с Машурой или без нее, обнаружь меня кто в таком виде, и песенка моя, по крайней мере в этом учебном заведении, спета.

Хлопнула дверь на пружинах, и я воробушком взлетел на унитаз. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь заметил голые ноги! За стенкой послышался звук расстегиваемой молнии, зажурчала струйка, раздался вздох облегчения… Я осторожно выпрямился, заглядывая через верхний край кабинки. Русоволосый пацан, на первый взгляд, лет двенадцати, сосредоточенно занимался своим делом. Значит, скорее всего, меня занесло на этаж средних классов.

– Замри! – тихо скомандовал я.

Пацан подпрыгнул на месте, уронил, что держал в руках, и прижался к стенке кабинки, пялясь на меня круглыми от ужаса глазами.

– Из какого ты класса?

Мальчишка икнул и дрожащими губами пролепетал:

– П-пятого. Б-бэ.

Я быстро соображал. Пацан хоть и был крупный для пятиклашки, его тряпки на меня ни по какому не налезут. Значит, надо придумать что-то другое.

– Сколько времени?

– А? – мальчишка облизнул пересохшие губы и скосил глаза на дверь.

– Даже не думай рыпаться, – предупредил я, корча зверскую морду над краем кабинки. – Поймаю и в толчок головой засуну. Понял?

Несчастный мелко закивал, чуть сползая по стенке. Меня разбирала жалость, но слабину показать было нельзя.

– Сколько времени спрашиваю, чмо?

Пацан поднял дрожащую руку с китайскими часами на запястье:

– Д-десять.

– Ровно?

Бедняга поднес циферблат ближе к носу – наверное, от страху все расплывалось перед глазами:

– И т-три минуты.

Ясно. Значит до перемены их еще двадцать две.

– Пятый «А» где сейчас, знаешь?

– На физике?

– Чего ты меня спрашиваешь, придурок, это я тебя спрашиваю!

Малый всхлипнул:

– Я н-не знаю точно…

Представление начинало мне надоедать:

– Значит так, Незнайка. Посмотришь по расписанию. Найдешь пятый «А». Зайдешь в класс и скажешь, что завуч Любовь Генриховна ждет Левцова Александра в учительской. Немедленно!

– З-зачем ждет? – захлопал на меня голубыми глазами перепуганный пацан.

– Не твое дело! Спросят, так и скажи, не знаю, мол. Тебя просто передать просили. Потом возвращайся в свой класс. Если через три минуты Левцов не появится у учительской… Если ты кому-нибудь обо мне скажешь… Знай, что я твою гнусную рожу запомнил!

Пятиклашка сделал шажок к двери и сдавленно пискнул:

– Так… я пойду?

– Кого ты должен позвать к завучу?

– Левцова Александра! – четко отрапортовал мой рекрут.

– Вали! – великодушно разрешил я.

Пацан рванул из кабинки.

– Эй, ширинку-то застегни! – крикнул я ему вслед.

Ответом мне было громкое банг – это захлопнулась за спиной мальчишки притянутая пружиной дверь. Послышался удаляющийся топоток, и все стихло. Немного подумав, я сдвинул крышку с полупустого бачка – унитаз подтекал – и спрятал туда волчок. Потом, почему-то на цыпочках, проследовал к выходу из туалета. Толкнув тугую створку, осторожно выглянул в образовавшуюся щель. Никого.

Учительская на противоположной стороне коридора великолепно просматривалась из моего наблюдательного пункта. Мне оставалось только ждать, когда у кабинета появится Сашка, и надеяться, что сюда не занесет какого-нибудь неприкаянного прогульщика. Я уже начал волноваться, когда со стороны рекреации показался Александр. Братишка понуро плелся на убой, то и дело поправляя очки на заранее вспотевшем носу. Я его прекрасно понимал: завучиха была та еще стерва.

– Сашка! – завопил я свистящим шепотом. Нулевая реакция. Александр задумчиво встал перед роковой дверью, видимо, собираясь с духом. – Левцов! – чуть громче прошипел я, одновременно просовывая голову в щель.

Мальчишка встрепенулся, завертел головой…

– Лиан?! – лицо Сашки вспыхнуло искренней радостью, но броситься в братские объятия он не спешил. Его мучила внутренняя борьба. – Меня тут вот вызвали, – он виновато кивнул на учительскую.

– Знаю! – изобразив серию бесшумных жестов, не хуже спецназовца на взятии объекта, мне удалось завлечь братишку к туалету. Едва пухлявое Сашкино тело оказалось в пределах досягаемости, я, как коршун, цапнул его за рукав и бесцеремонно втянул в сортир. Пружина еще не успела вернуть дверь на место, а я уже втиснул братца в обжитую мной кабинку.

– Ты чего? – вяло возмутился он. – Что ты вообще здесь делаешь? – тут Александр наконец разглядел меня как следует, и глаза его стали круглее очков. – Почему ты голый?

– Слушай, Саш, – начал я серьезным голосом, – объяснять сейчас некогда, но мне нужна твоя помощь, – я требовательно заглянул в серые глаза за заляпанными стеклами. – Про завучиху не парься, это я придумал, чтоб тебя из класса вызвать.

Александр облегченно кивнул, а потом нахмурился:

– Тебе одежда нужна, да?

Вот какой умный у меня братишка, схватывает на лету.

– Домой сможешь сгонять? Успеешь до перемены?

– Я бегаю не очень быстро, – предупредил Сашка, поправляя очки. Да, спринтер из него, как из козы велосипед. Да и стайер тоже.

– Ничего, – приободрил я парня. – Не успеешь до перемены, подожди до звонка. Как тут рассосется, сунь мне шмотье, а сам беги на урок. Если про завучиху спросят, скажешь…

– Что ее сначала в учительской не было, я ждал, а потом оказалось, что это ошибка, – скучным голосом суммировал Сашка.

– Александр, ты гений! – заявил я и подтолкнул братишку к двери.

Но тут пацан уперся:

– А все-таки, где ты был? Мама уже собралась в милицию заявить, но Гена ее отговорил. С тобой все в порядке?

Я смутился от обеспокоенного взгляда, обшаривавшего мое беззащитное тело в поисках возможного ущерба. Развернув Сашку лицом к двери, я легонько толкнул его в нужном направлении:

– Да в порядке я. Давай, дуй.

Александр успел до звонка. Он ввалился в туалет весь красный, с прилипшей ко лбу челкой и сползшими на кончик носа очками. Говорить не мог – так запыхался, бедняга. Несмотря на спешку, братишка разыскал не только штаны и свитер, но и облезлые, просившие каши кроссовки, которые мать, очевидно, забыла вышвырнуть на помойку. Единственная приличная пара обуви исчезла вместе с прочими деталями туалета во время первого полета с волчком. Пока я копошился в кабинке, Сашка стоял на стреме, пересказывая мне через дверь семейные новости. Поначалу Гена рвал и метал, но мать, причитая, промыла ему глаза, и под рюмочку отчим успокоился. Когда и на следующий вечер я не вернулся, мама забила тревогу – я никогда не проводил вне дома две ночи подряд, да еще и неизвестно где…

Волчок выскользнул из моих пальцев, чуть не нырнув в вонючий зев унитаза.

– Что?! Что ты сказал? – Я бросил игрушку в пакет из-под одежды и выскочил из кабинки. – Какие две ночи?!

Александр недоуменно воззрился на меня, но тут надсадно загремел звонок. Движимый скорее инстинктом, чем здравыми соображениями, я схватил братишку в охапку и вытащил из туалета. Мы втиснулись за стеклянную дверь на лестничной площадке, так что орущие орды выпущенных на свободу приматов обтекали нас и заслоняли от хищного взора учителей. Я продолжил допрос. Оказалось, что не ослышался. По всему выходило, что время тут и в Среднем мире текло с разной скоростью. Все мои похождения в Дарро и Саттарде не могли занять более пяти часов. Дома же я отсутствовал почти двое суток! А если бы меня засадили в депот…

Перед моим внутренним взором нарисовалась живописная сцена: на звонок знакомую дверь открывает пухлый очкастый мужчина, на каждой ноге которого висит по сопливому сорванцу, и измученным Сашкиным голосом спрашивает: «Мальчик, тебе кого?»

– Лиан? Лиан! – надрывался этот самый голос, пытаясь привлечь мое внимание. – Где же ты пропадал? И куда делась твоя одежда? И почему…

– Это долгая история, – начал было я, но тут через стекло лестничной двери заметил четверых гориллоподобных десятиклассников, проталкивавшихся к туалету в кильватере моего давешнего рекрута. Не у одного Сашки были покровители в старших классах. Предатель оживленно жестикулировал, указывая на сортир, а звероподобные ряшки его эскорта изображали радостное предвкушение.

– Александр, ты молодец! – сжал я брата в охапку. – В следующий раз будешь кросс сдавать, думай обо мне в туалете!

Братишка недоуменно захлопал глазами. Амбалы штурмовали сортир. Я с Сашкой на буксире устремился вниз по лестнице. К счастью, пятки мои снова были как новенькие, Ветер Времени постарался. На бегу я размышлял, куда податься. Высидеть оставшиеся уроки да еще объясняться с учителями насчет прогулов внезапно показалось задачей почти непосильной. Адреналин в крови рассосался и оставил после себя только ощущение пустоты, равнодушия и смертельной усталости, сделавшей голову, ноги и руки ватными, как во время гриппа. Я сообразил, что не спал уже двое суток. Хоть по моим биологическим часам я пропустил только одну ночь, за прошедшие шесть часов я успел сгонять в иную вселенную и обратно. Кто знает, как полеты с Ветром Времени влияют на хрупкий подростковый организм? Короче, спать в своей постели гораздо приятнее, чем за жесткой партой.

Наказав Александру возвращаться в класс, я поплелся домой. Он порывался за мной, но я убедил парня, что дуэнья мне не нужна, только его ключи. Дома было темно и тихо, куртка моя мирно висела в коридоре на том самом крючке, где я ее оставил вчера… нет, позавчера. Хорошо, не успел ее прихватить, а то бы теперь щеголял так. Сил хватило, только чтобы дотащиться до кухни, выдуть стакан воды и добраться до комнаты, которую я делил с Сашкой. Заснул я прежде, чем голова коснулась подушки.

Автобусная остановка была безлюдна. Фонарь мигал. Сиреневое гало выхватывало из темноты пластиковую будку, переполненную урну, отрезок пустынной проезжей части с частоколом черных тополей на той стороне. Потом свет гас, и все заливала темнота, будто кто-то опрокидывал на этот кусочек мира бутылку чернил. Рекламный плакат с Анталией сменили. Теперь на экране сиреневого кинематографа была обычная карта метро. Точнее, так мне показалось на первый взгляд из-за пересекающихся разноцветных линий и кружочков, обозначающих станции. Свет фонаря смывал чернила с бытия всего на несколько секунд за раз, так что мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, что к метро карта не имеет никакого отношения.

За поцарапанным пластиком была только одна ветка, вверху упиравшаяся в многогранник, украшенный изображением то ли птицы, то ли ящера в короне. Витиеватая надпись над этой «станцией» гласила: «Верхний мир». Отсюда, согласно карте, пассажир мог отправиться на Запад или в Средний мир, обозначенные полусферами, висящими по центру Оси. Это напоминало значок пересадочной станции, вроде узла «Гостиный двор – Невский проспект». Только вот Средний мир был отмечен символом, напоминавшим тюльпан с четырехконечной звездой на месте пестика и двумя стальными лезвиями вместо тычинок. Эмблема Запада походила на мечту безумного геометра – два треугольника, вписанные друг в друга и заключенные в шестиугольник с неравными гранями. Оканчивалась эта транспортная ветка не оригинально – в Нижнем мире, щерившемся клыкастым черепом из туза пик, который перевернули вверх ногами.

Странным образом карта показалась мне знакомой, но прежде чем я успел сделать выводы, фонарь снова погас. Из темноты впервые раздался звук: легкое прикосновение подошв к асфальту. Шаги падали редко, как первые капли дождя. Они приближались со стороны проезжей части, будто ночной путник шел посреди дороги, не смущаясь опасностью быть сбитым случайной машиной. После паузы, показавшейся мне бесконечной, сиреневый свет вспыхнул снова. Я увидел длинный, свободный плащ, и в сердце шевельнулась беспокойная радость. Дама в шляпе!

Еще несколько широких шагов, и прохожий оказался весь на свету. Никакой шляпы. Только капюшон, бросающий тень на лицо. Плащ скрадывал подробности фигуры, что делало невозможным определить пол владельца. Человек застыл прямо посреди дороги. Нас разделяло около пяти метров, но я был уверен, что невидимые глаза смотрят прямо на меня.

– Имя, – голос, как дуновение ветра.

Слово прошелестело над ухом, заставив волоски на шее встать дыбом. Я понимал, что надо повернуться и бежать, бежать туда, где солнце, тепло и шум других голосов. Но я знал, что все бесполезно. Что за кругом сиреневого света нет ничего – только тьма, пустота, тишина. Вечность.

– Твое ИМЯ, – ветер окреп, завыл, как бездомный пес от тоски своего одиночества.

Вокруг все было недвижно: складки на плаще вопрошающего, газетные обрывки у урны – трупики вчерашних новостей. Только внутри меня ревела буря, стремясь добраться до бешено колотящегося сердца, выжимая слезы из горящих глаз. «дR» вспомнилось мне вдруг. Губы разомкнулись и произвели невозможный звук:

– НАΝΛ.

Воздух покинул меня, и я упал, будто из тела разом выдернули скелет. Казалось, я умер – не чувствовал ничего, даже боли удара об асфальт. Лежал и смотрел прямо в неоновое нутро фонаря, где мигала наполненная газом стеклянная трубка. Я снова услышал шаги, шорох подошв, раз, два, три… Капюшон склонился надо мной. Тьма в окружении сиреневого нимба. Шепчущая пустота.

Страшная сила рванула, приподняла меня в воздухе и швырнула оземь. Проснулся я мгновенно и на этот раз почувствовал все – удар о твердую поверхность, что-то острое, врезавшееся в плечо, и другое, металлическое, поймавшее затылок. В голове взорвались цветные фейерверки. Не успел я проморгаться, как град ударов обрушился на бока, зад, ноги – я привычно подтянул их к животу, а голову защищал руками. Тогда этот гад пнул в спину, метя по почкам. Ботинок Гена в воспитательных целях не снял, и, хотя удар прошел вскользь, я скрючился бубликом и заскулил. Это воодушевило подонка, и он наддал жару. Инстинктивно я втиснулся между письменным столом, крутящимся креслом на стальной ножке – это с ней поцеловался мой затылок – и диваном. Из-за тесноты отчим мог достать меня только спереди, так что больнее всего приходилось верхнему боку, локтям и коленкам.

Обычно с работы всегда первой приходила мама, и этот налет застал меня врасплох. Я не рассчитал, что у стола был низкий край, и с каждым новым пинком он все сильнее и сильнее впивался в ребра сзади. Наконец, Гена размахнулся со всей дури, и во мне что-то хрустнуло. Показалось, будто тяжелый, загруженный бумагами и книгами мастодонт придавил меня своим весом. Я судорожно ловил ртом покинувший легкие воздух, а потный, раскрасневшийся мужик надо мной визжал:

– Запомнишь теперь, щенок, как мать доводить! Еще раз выкинешь такой номер – я тебя вот этими руками, – Гена продемонстрировал трудовые мозоли от топора, – придушу! Ты понял, засранец? Одна ночь вне дома – и лучше тебе вообще не возвращаться! Я спрашиваю, ты понял?!

Пояснительный пинок был несильным – Гена подустал. Но спину и грудь ожег огонь, на глаза навернулись невольные слезы.

– Понял, – прошипел я, закусывая губу.

Отчим отер рукавом лоснящееся лицо и исчез из поля зрения. Хлопнула дверь, в замке повернулся ключ. Дверь детской комнаты запиралась только снаружи. Опять же в сугубо воспитательных целях.

Остаток дня я провалялся на животе в кровати – так было вроде полегче. За стенами комнаты ходили, скрипели дверями, говорили приглушенными голосами, переключали каналы, пахли кухонными запахами. Я думал о Среднем мире. О взлетной полосе Дарро, о листьях-одеялах, подсвеченных оранжевыми фонариками, в которых теплилась жизнь. О полетах и падениях. О коврике с вышитым вязью «Добро пожаловать!». О зеркальце в депоте Чиду. О девушке в забавной шапке, которая нашла это зеркальце – для меня. Я обещал ей вернуться. Когда-нибудь. Когда-нибудь могло быть сейчас. Волчок валялся в пластиковом пакете под диваном. Ветер Времени исцелял все раны. Даже зубы от него вырастали. Что ему какое-то погнутое ребро?

«Одна ночь вне дома, и…» А зачем мне возвращаться? Напишу маме записку, чтоб не волновалась. Навру что-нибудь. Она, конечно, погорюет сначала, да и Сашка тоже. А потом… Не забудут меня, конечно, нет. Просто будут жить дальше. Жить и надеяться, что там, где я, мне хорошо. А мне будет… все лучше, чем здесь. А что, если нет? Первое же мое появление в Среднем мире создало одни проблемы, причем не только для меня самого. Не рассчитываю же я, в самом деле, что действительно стану властелином вселенной? Что, если мне и там будет хреново? Опять обратно?! Мало бок болит?! Или на Запад… Машура говорила, что магам можно заплатить, чтобы они отправили путешественника по Оси. Я припомнил карту из моего сна. Запад, Верхний мир, Нижний мир…

Чудесно! Что же получается: мне навешают горячих, и я – скок, поминай как звали. Вот уж точно, Заяц с Запада. Мне стало так противно, что я заворочался в постели. Спину и грудь пронзила раскаленная игла, сквозь сжатые зубы вырвался стон. Значит, я между мирами буду прыгать, а мать Гене носки стирать да в больничке до старости горбатиться? А Сашка? Ему уже десять. В это время отчим стал меня поколачивать. Что станется с отличником и книголюбом Александром Левцовым, когда его непутевый старший брат сбежит из дома и Гена лишится любимого мальчика для битья? При этой мысли мне захотелось встать, нашарить пакет с волчком и вышвырнуть его в окно с пятого этажа. Пусть распрекрасный мир Оси заполучит себе достойного правителя в лице какого-нибудь бомжа, польстившегося на обтянутую пластиком тяжесть.

Но тут за дверью послышались шаги, в замке повернулся ключ, и дверь, приоткрывшись, пропустила внутрь луч электрического света и – Сашку. Он прошуршал в темноте, натыкаясь на предметы, пока не зажег бра над своей кроватью. На меня парень не смотрел, чувствовал себя виноватым. А что он мог сделать-то?

– Ты как? – спросил Сашка тихо и начал разбирать постель. Видно, было пора ложиться спать.

– Нормально.

– В школу завтра пойдешь?

Завтра лабораторная по физике. Завтра ребро будет болеть еще больше. Мне надоело бежать от своих проблем. Потому что от них не убежишь. Они как бладхаунды. Находят жертву по кровавому следу.

– Пойду.

Сашка кивнул и начал раздеваться. Расстегнув рубашку до половины, он остановился, замялся, потом вдруг неловко повернулся ко мне. Между нашими спальными местами было всего два детских шага, но Александру удалось превратить это путешествие в переход финской границы. Наконец, достигнув рокового рубежа, он зашептал, косясь на дверь:

– Лиан, может, тебе принести чего-нибудь? Из кухни? Там кура осталась…

Я криво усмехнулся:

– Спасибо, не надо. Я не хочу есть. Ложись лучше спать.

Сашка кивнул, но не двинулся с места, тревожно рассматривая ту часть меня, что торчала над одеялом:

– Ты правда в порядке? То есть, может, тебе таблетки…

В туалетном шкафчике в ванной стоял мамин пузырек с обезболивающим. Она принимала длинные белые капсулы, когда ее донимала надсаженная на работе спина. Безвкусное лекарство заглушало боль, но делало голову легкой и бессмысленной, а глаза – полными ярких картинок из телевизора. Когда его действие кончалось, хотелось только сидеть и пялиться в ненастоящее пространство, ища за его изнанкой тени реальности.

– Не надо, – тряхнул я головой.

Сашка вздохнул, снял очки и устало потер глаза. Я отвернулся к стене. Казалось, от жалости вот-вот лопнет сердце. Щелкнул выключатель, заскрипели пружины старенькой кровати, и все стихло. Только неразборчиво бубнил за стеной ящик. Я надеялся, что это будет ночь без сновидений.

6

Окна кабинета литературы выходили на школьный двор и спортивную площадку. Футбольное поле, поросшее не знавшей стрижки травой с проплешинами у ворот, было пусто, за исключением старика с собакой. Его высокую, чуть сутулую фигуру в светлом плаще и черном берете я наблюдал каждое утро, если мы отсиживали первый урок в классе, расположенном на южной стороне здания.

Старик был дедушкой какой-то счастливой первоклашки, которую он собственноручно отводил в школу. Их всегда сопровождала собака – смешной пятнистый далматинец, как в мультике. Вручив внучку в добрые руки педагогов, дед выгуливал песика на школьном стадионе, вооружившись пластиковым мешочком и зорко следя за поведением питомца. Очевидно, его волновал тот факт, что оставляемые далматинцем «колбаски» могут лечь под беленькие кеды первоклассницы и омрачить уроки физкультуры. На месте дедули я бы не переживал. Чахлую траву на славу удобряли как бездомные, так и домашние псы всех калибров и мастей, поставляя неограниченный ресурс коричневого золота банде Факоффа, распихивавшей его по портфелям школьных неудачников. Однажды в их числе оказался Сашка. С тех пор между мной и туповатым амбалом в футболке с надписью «Fuck off!» залегла глубокая неприязнь.

Далматинец весело обегал футбольное поле, гоняя обнаглевших чаек, вообразивших себя голубями. Признаться, я здорово ему завидовал. Внезапно песик насторожился. Очевидно, он углядел что-то на другой стороне газона – что-то, чего мне с задней парты было не видно. Скорее всего, просто другую собаку. Пенсионеры из окрестных многоэтажек часто выгуливали лучших друзей на единственном доступном пятачке зелени, по совместительству бывшем школьным стадионом.

Я на минуту отвлекся – одноклассники зашелестели учебниками, открывая их на нужной странице. Пора и мне изобразить подобие деятельности. Когда я снова выглянул в окно, симпатяга-далматинец летел, поджав хвост и обгоняя чаек, к своему хозяину. Старик попытался взять песика на поводок, но тот, обычно такой послушный, черно-белой молнией пронесся мимо протянутых рук и скрылся за краем оконной рамы. Даже через двойные стекла до меня донесся пронзительный визг собачьего ужаса. Дедуля рысью припустился за любимцем и тоже исчез из поля зрения. Пару минут я еще пялился на пустое поле, надеясь разглядеть, что же напугало далматинца, облизывавшего даже свирепых мастиффов и немецких овчарок.

– Левцов! – донеслось до меня от доски. Очевидно, Ириша, как ласково называл русичку 9-й «Б», уже какое-то время безуспешно пыталась привлечь мое внимание. Я скользнул по пейзажу за окном прощальным взглядом и тут увидел их. Разношерстная стая из десяти-пятнадцати шавок, самая крупная из которых напоминала ротвейлера, неспешно пересекала футбольное поле. Наверное, это были те дворняги, что кормились у гастронома. Странно только, почему столько их сбилось вместе, и почему идут они так целеустремленно и нагло – не по задам и помойкам, а прямо по школьной территории при полном дневном свете? Неудивительно, что диснеевского далматинца как ветром сдуло.

Ротвейлер во главе стаи вдруг остановился, будто поймав мой взгляд. Задрал морду к верхнему школьному этажу и завыл. Стая вокруг подхватила. Тринадцать звериных голосов слились в один. Отчего-то теперь я знал, что их было именно тринадцать. Звук давил на перепонки, казалось, от его силы стекла в окнах пойдут трещинами и разлетятся в алмазную пыль, как в фильме о Лоле, которая должна была бежать. А я мог только сидеть и слушать:

– Оу-уё-ё! И-и-имя-а-а-а-а!

– Лиан! – Ириша стояла прямо надо мной и неодобрительно блестела очками. – Прости, что отвлекаю тебя от созерцания красот природы. Нам бы хотелось услышать, почему комедия «Недоросль» Фонвизина, в которой главной политической темой является крепостное право, поднимает вопросы воспитания?

По классу побежали смешки. Давление на уши пропало, будто я только что выбрался из воздушной ямы.

– Ничего, Ирина Павловна, – я сразу попал в привычный нагловатый тон. – Не стоит извиняться. Странно, что вы сами не видите. Эти вещи теснейшим образом взаимосвязаны.

Класс хихикнул, предвкушая продолжение. Ириша вздохнула:

– Я-то, может, и вижу, Левцов, но нам хотелось бы услышать твое мнение, – русичка часто говорила о себе во множественном числе, как царственная особа. Моим одноклассникам никогда и ничего не хотелось слышать кроме того, что журчало в наушниках их мобилок и айподов.

– Воспитание и есть худшая форма крепостного рабства! – заявил я, честно глядя учительнице в глаза. – Так называемые взрослые закабалили лучшую половину человечества, узаконив бесправие, лишение свободы, насильственную промывку мозгов, принудительный труд и даже рукоприкладство под эгидой воспитания…

– Да уж, тебя-то, Псих, точно мало по попке шлепали, – прервал мою тираду Антонов, считавший себя интеллектуалом. 9-й «Б» лег. Даже Ирише не удалось спрятать улыбку, как она ни кусала аккуратно накрашенные розовые губы. Подождав, пока волна хохота уляжется, она пометила что-то в журнале.

– Интересный взгляд на крепостное право, Левцов. К понедельнику я ожидаю от тебя сочинение по «Недорослю». Итак, – учительница обвела взглядом паству, – кто хочет ответить на вопрос?

За окном футбольное поле медленно покрывалось чайками. Дворняги исчезли.

Лабораторную предстояло делать в парах. Физичка старалась распределить нас так, чтоб каждому ученику достался новый напарник. На этот раз мне выпала честь сидеть с Кузей – Лизочкой Кузякиной, входившей в пятерку самых популярных девчонок класса. Кузин папа заведовал сетью кафе-кондитерских, опутавшей юго-западные районы города и приносившей доход, гарантировавший поступление единственной дочки в самые престижные вузы. Но до Кузи как-то не доходило ее счастье, так что она училась на круглые пятерки и писала в тетрадях тоже круглым, каллиграфическим почерком.

Разложив перед собой красочные канцелярские принадлежности, Кузя наклонилась ко мне, стараясь не дотрагиваться, и прошипела:

– Ничего тут не лапай, Левцов! Я сама все сделаю и даже списать дам. Ты только руки держи от приборов подальше!

Я растянул губы в улыбке вампира:

– Спокойно, Кузя, а то с тебя замеры можно будет делать. – Раскрыл тощую тетрадь и нацарапал тему лабораторной: «Измерение температуры нити лампы накаливания».

– Ты не понимаешь, – соседка по парте поджала губы. – Тебя все равно из школы исключат, а мне в колледж поступать, мне пятерка нужна по физике!

– Вот спасибо тебе, Лизавета, за веру в мои силы! – от души поблагодарил я и демонстративно засунул руки в карманы. – Твори!

Пока Кузя собирала цепь, от старательности закусив кончик языка, я потихоньку чертил в тетради схему со всеми полагающимися реостатами, ключами и прочими причиндалами. Только вот вместо лампочки 6,3 В я изобразил Кузю, замыкающую цепь зубами, с кусочком торта в пышном каре вместо короны. Я как раз заканчивал горящую свечку на верхушке торта, когда Лизочку разобрало любопытство.

– Покажи-ка, – бесцеремонно оттолкнув мою руку, она дернула тетрадь на себя. Очевидно, мои достижения в области электромеханики превзошли все ее ожидания. Кузя задохнулась, щеки вспыхнули, губы задрожали.

– Ну, Левцов! Ты… Ты… Настоящий псих!

– Ты же сказала, чтоб я не трогал приборы. Надо же мне было руки чем-то занять, – спокойно пояснил я.

Глядя мне прямо в глаза, Кузякина с треском порвала мою тетрадь пополам.

Бродившая между рядами физичка была тут как тут:

– Как у вас продвигается? Уже сняли измерения, Лиза? Левцов, почему ты ничего не пишешь?

Я посмотрел в ее умное еврейское лицо:

– Писать мне нечего. И не на чем. А Лиза цепь собрала. Ее только замкнуть осталось.

Что я и сделал. Лампочка загорелась. Кузя торжествующе улыбнулась. Завоняло горелой резиной. Лампочка вспыхнула ярче, мигнула, налилась нестерпимо белым светом, зажужжала и… лопнула! Это было почти так же эффектно, как аквариум, только не так мокро. Визг Кузякиной еще звенел у меня в ушах, когда я шагал вон из класса. Не понимаю, почему учителя всегда думают на меня, что бы ни случилось?! Может, из-за той истории, которая заработала мне звонкую погремуху?

Психом я был не всегда. После развода родителей и переезда пришлось сменить школу. Вот тут-то я и почувствовал сполна вес своего имени, которое, в отличие от Среднего мира, не поднимало в воздух, а тянуло к земле… Там новым одноклассникам было удобнее играть мной в футбол. В 493-й не водилось Гордеев, Амин и Рашидов, как в старой школе. Лиана иметь тут тоже, определенно, не хотели. «Повелитель обезьян» оказался только первой ласточкой неизвестной ранее беды – меня начали чморить.

Бить, в общем-то, не били – я был задохликом и, пришибленный недавними семейными событиями, держался тише воды, ниже травы, молча хватая двойки. Руки марать о такого статуса не давало. Но вот, скажем, закинуть мой рюкзак в девчачий туалет или набить чем-нибудь интересным, от живой жабы в мешке с водой до женских прокладок, на это фантазии у приматов хватало. Иногда загоняли в сортир меня самого, если раньше не успевали сбить с ног и попинать, стараясь как можно больше извозить одежду в отвратительной, ржавого цвета пыли, поднимавшейся от давно не тертого мастикой пола. Я терпел, сжав зубы и глотая наворачивающиеся слезы, плелся домой, а там уже получал от Гены сполна – за грязные брюки, размокшие учебники, исчирканный учителями дневник.

Не знаю, как долго бы так продолжалось, если бы один день не изменил… ну, если не все, то многое. Я учился тогда в пятом, а Сашка только пошел в школу. Уроки у меня кончились, я забрал брата из продленки, и мы спустились в раздевалку. Долго не мог найти свою куртку, и Санек, уже запакованный в зимнее пальто и огромный мохнатый шарф, потел, поджидая меня. Народ вокруг постепенно рассасывался. И тут группка пацанов из моего класса, копошившихся между двумя вешалками, заржала тем особым смехом, который я научился определять как первый признак опасности. Вот только по обыкновению втянуть голову в плечи и улизнуть я не мог – куртка никак не находилась.

– Эй, это не твоя сифа? – Смелков, жирноватый, ростом с семиклассника детина, пнул что-то, похожее на мокрую тряпку, по направлению ко мне. Тряпка скользнула по полу под вешалкой и остановилась у ног. Синяя материя с отпечатками подошв, темными пятнами и дырами, в которые беззащитно лезло что-то грязно-белое, показалась странно знакомой. Наверное, узнавание, смешанное с неверием, отразилось на моем лице, так что приматы снова заржали. Я наклонился и осторожно поднял отяжелевшую от влаги «сифу». Еще утром это была куртка – та самая, что мама купила к началу школьного года. Кровь бросилась в голову, заполняя уши шумом, заглушавшим идиотский гогот чмырей.

– Так все-таки твоя, – протянул Смелков, ухмыляясь во всю ряшку. – А спасибо сказать? Мы тебе тут помогли, в натуре…

Нового взрыва смеха я почти не расслышал. Сашка стоял у решетки, отгораживавшей раздевалку от рекреации первого этажа, и переводил огромные удивленные глаза с меня на пятиклассников и обратно.

– Это ты сделал, Андрюха? – удивительно, но голос у меня не дрогнул. И реветь не хотелось. Хотелось совсем другого, и от этого острого и раскаленного желания сжимались кулаки и ноги пружинили в коленях, но не для того, чтобы бежать…

Шаронов, неразлучный с Андреем Смелковым, как сиамский близнец, услышал, наверное, что-то новое в моем голосе и неуверенно хихикнул:

– Да мы ее на полу нашли…

Но вот друган его подвоха не почуял.

– А что, если я?! – Он пригнулся, пролезая под вешалкой, и встал напротив меня, уверенно ухмыляясь. Остальные двое последовали за ним. – Ну, что ты мне сделаешь, чмо?

Я видел, что глаза Сашки стали еще круглее, удивление в них сменилось страхом, раскрасневшиеся от жары щеки побледнели.

– Левцов Лиан – Повелитель обезьян! – завел с заднего плана Петюнчик.

– Сифе Лиана нассали в карман! – поддержал вторым голосом Шарик, неверно расценивший мое молчание.

Внезапно я понял, почему останки куртки были мокрыми, и откуда шла всепроникающая едкая вонь. В голове что-то лопнуло и тихо осыпалось, щекоча макушку под волосами. Я с трудом отвел взгляд от Сашки, влипшего в решетку, прижимая к груди ранец на манер щита. Глаза скользнули по полупустой вешалке и замерли на здоровенном сапоге, торчащем из мешка для сменки. У него была толстая рифленая подошва – чтоб по льду не скользил, а еще висел он очень удачно – на траектории, соединявшей меня и разошедшихся лириков.

– Сифе Лиана нассали в кар… – все еще орал Смелков, когда сапожище впечатался в челюсть, сворачивая ее на сторону.

Сила удара развернула чмыря и бросила на решетку. Мне снова повезло – Андрюха влетел носом прямо в стальной, крашеный желтым прут. Взвыл со всхлюпом, по которому все поняли, что я пролил первую кровь. Белые лица и разинутые рты Петюнчика и Шаронова, как в замедленной съемке, проплыли мимо. Я обнаружил себя вцепившимся в вихры обвисшего на решетке Смелкова и снова и снова вламывающим его лбом в облупившиеся прутья.

На этом месте режиссер вроде Бломкампа обязательно сделал бы стоп-кадр. Нервная учительница в тонкой оправе: «Лиан всегда был робким, замкнутым мальчиком. И вдруг – такая жестокость! Правда, видно, говорят, в тихом омуте…» Стесняющаяся хорошистка: «С ним не водился никто, только задирали. Вот он и взбесился. Сами виноваты! А по-моему, он герой… вот!» Потрясенный одноклассник: «Да он вообще… Маньяк! Мы чего? Мы помочь хотели… А он как зыркнет, как кинется! Одно слово…»

– Псих!

Не помню уже, кто первый это крикнул. Какая-то девчонка визжала за кадром: «Мамочки, убивают!» Краем глаза я заметил, как от стола у школьных дверей ломанулся к раздевалке охранник. Опасаясь атаки Андрюхиных дружков с тыла, я развернулся и метнул Смелкова на пол – откуда только силы взялись? Тяжелая туша смела Шарика с ног. Петюнчика я не достал – он забился между двумя пальто и там тихо ссал в штаны. Охранник ввалился в дверь раздевалки, на вираже чуть не сбив Сашку с ног. Я повис на облысевшей вешалке. Качнулся по-тарзаньи и опрокинул стальную стойку на спину Андрюхи, пытавшегося отползти от потоков Петюнчикова ужаса. Чмырь заорал как резаный, когда крючки пригвоздили его к полу. Пока охранник возился с вешалкой, стараясь не поскользнуться в луже мочи, я перелез через решетку и был таков. Сашке пришлось идти домой самому.

По школе долго потом ходили слухи о том, как я «маньячил» и ссал поверженному Андрюхе на спину прямо на глазах охранника. Из школы меня не поперли только благодаря слезным мольбам матери и отличной характеристике со старого места учебы. От Гены мне досталось гораздо больше, чем Смелкову от сапога, решетки и вешалки вместе взятых. Но я уже стал Психом – чморить меня внезапно стало опасно. И хотя одноклассники все еще проходились на мой счет, никто больше не решался бросить вызов прямо в лицо. Другое дело – подонки Факоффа: десятиклассники, для которых драка как соль на хлеб…

Физичка Софья Моисеевна, она же Масяня, лично сопроводила меня до кабинета завуча. Шли мы молча, только квадратные каблуки тупоносых туфель учительницы по-армейски впечатывались в пол. В приемной с тандемом компьютер-секретарша Масяня воткнула меня в промятый диван, а сама скрылась за бежевастой дверью. На стенке напротив дивана висели веселенький календарь с кошками и портреты неопределенных деятелей науки. Двое из них тужились закрыть бородами темное пятно, выделявшееся на фоне выгоревших обоев. В свое время, наверное, там щурился Ильич, а достойной замены найти ему не смогли. Теперь полоскам и цветочкам предстояло выгорать вокруг деятелей.

Физичка появилась из кабинета и, приглашающе придерживая дверь, объявила:

– Левцов!

Вступая в логово ведьмы, я подумал: «Отчего на двери еще никто не повесил табличку “Оставь надежду, всяк сюда входящий”?» Однажды Сашка, зачитывавшийся ирландским фольклором, сообщил, что в древних сказаниях ведьмы всегда были рыжие и зеленоглазые. С тех пор я про себя Любовь Генриховну иначе не называл.

– Присаживайтесь, – проигнорировала завучиха мое скромное приветствие. Она всегда обращалась к ученикам на вы. Голос у нее был незабываемый – ледяной и металлический, как у робота, с противными скрежещущими нотками на подъеме. Когда ведьму доводили – что случалось крайне редко! – казалось, ее слова царапают что-то внутри, как ноготь классную доску.

– Что собираетесь дальше делать, Лиан Левцов? – глаза бутылочного цвета буравили меня, будто пытались добыть нефть из недр души.

– Не знаю, – честно ответил я, стараясь не мигать. Еще одной особенностью Любови Генриховны было необъяснимое умение держать взгляд, пришпилив им очередного ветрогона, пока тот не конфузился, смаргивал и стыдливо упирал глаза в пол.

– «Не знаю» – хорошо для детского сада, – взгляд завучихи заледенел, как «Смирновка» в морозильнике. – Вы в девятом классе, Левцов. Вам следовало бы подумать о своем будущем!

– Зачем думать о чем-то, чего у меня нет?

Кубики льда в бутылочных глазах чуть сдвинулись, но ведьма по-прежнему не мигала:

– Будущее есть у всех.

– Кого вы хотите обмануть? Себя или меня? Оставьте эти проповеди для Сидоровой с Козловым, поберегите связки.

Завучиха выпрямилась в кресле, будто ее на шампур насадили. Визгливость в голосе повысилась:

– Хотите казаться умнее других, Левцов?

– Да нет, куда уж мне. – Чтобы не моргнуть, я попытался представиться себе, как по стеклянным белкам Любови Генриховны путешествует вялая осенняя муха. – Единственная разница между мной и Сидоровой с Козловым заключается в том, что они нажрутся вдрабадан на первой встрече выпускников, запивая открытие, что жизнь не удалась. Я же на встречу не приду и не сопьюсь, потому что никакой новости для меня в этом нет.

Несколько мгновений завучиха переваривала мой ответ. Я обратил внимание, что ресницы у нее тоже были рыжие – там, где дешевая тушь скаталась и повисла комочками на концах. Вдруг ведьма наклонилась вперед, положив бюст на стол:

– Неужели у вас нет никакой мечты? Желания что-то изменить? Стать кем-то…

– Кем? Космонавтом? – предложил я и тоже навалился на полированную столешницу, хотя все во мне пищало и требовало стать маленьким, плоским и закатиться под коврик.

Любовь Генриховна не мигнула. Просто между веками у нее скользнул и спрятался черный щиток, как в объективе фотокамеры.

– Лучше! – прошелестела металлическая стружка, которую перебирал ветер. – Властелином вселенной.

Я забыл, что решил не моргать. Сидел и хлопал на завучиху глазами, как взятый на горячем первоклашка.

– А-а… м-ма-а? – выразительно осведомился я, судорожно припоминая Сашкины рассказы о ведьмах.

Любовь Генриховна поднялась с кресла, обошла вокруг стола и встала за спиной, положив руки мне на плечи. Ногти, накрашенные ярко-алым, вонзились в рубашку и синяки под ней.

– Быть может, вы просто испугались? Банально струсили? Поняли, что за все в мире – в любом мире! – приходится бороться, и решили отсидеться на задней парте? Что, оттуда видней, как другие мучаются?

Я рванулся со стула, но руки завучихи с недюжинной силой вмяли меня в плюшевое сиденье. Ребро мое ткнулось куда-то не туда, зубы скрипнули, закусывая крик, на лбу выступил пот.

– Я вас не порицаю, Левцов. Трудно быть человеком, а властелином еще труднее. Просто у вас осталось кое-что. Чужое.

Тут одно плечо отпустило, и стул рвануло вместе со мной так, что я оказался лицом к Любови Генриховне, прочно упершейся в пол чуть расставленными ногами. Сквозь телесного цвета колготки пробивались редкие иссиня-черные волосы. Я вздрогнул. Ведьма приблизила лицо настолько, что мне на колени посыпалась пудра. В бутылочных глазах что-то плескалось – темное, с багровыми сполохами.

– Где волчок, Лиан?

Я только помотал головой. Слов у меня не было. Одни только совы. Это Сашка так говорил, когда был маленький. «Л» ему не давалось, и получалось: «У меня нет сов».

– Где он?

Я зажмурился. Почему-то казалось, что через глаза завучиха может увидеть мои мысли. На всякий случай думал о совах. Из фильма про Гарри Поттера, из витрин зоологического музея, из гостиной – там сидела в серванте сова-ночник, хотя глаза у нее не светились – перегорела лампочка… Кажется, я даже начал бормотать вслух: «Востенянему», что бы оно ни значило.

Глаз я не открывал, но почувствовал как-то всем телом, что между мной и Любовью Генриховной возникла дистанция, которую заполнил воздух. Дышать стало легче, боль в боку подутихла. Осмелился открыть один глаз. Я пялился на закрытую дверь кабинета. Сзади, от стола, донесся металлический приговор:

– Не отдадите волчок, вас отчислят за неуспеваемость и поведение, несовместимое со школьными правилами. Крайний срок – завтра в полдень. Вы знаете, где меня найти.

За спиной деловито зашуршали бумаги. Я медленно поднялся со стула и пошел к двери. Оглядываться мне не хотелось.

– Стул на место поставьте, – по ушам как бензопилой проехало. Я медленно, словно во сне, пошаркал обратно. Любовь Генриховна была всецело поглощена стопкой дел на столе и на меня не смотрела. Я повернул пыточный стул так, как ему полагалось стоять, и выскользнул за обитую клеенкой дверь.

Остаток дня в школе прошел спокойно. Ничего интересного – ни воющих собак, ни взрывающихся лампочек, ни завучих с замашками садиста-гестаповца. Жаль, я уже начал привыкать. Ужасно хотелось глянуть, цел ли волчок. Так, что руки прям чесались. Но на переменах мне все время казалось, что за мной следят. То первоклашка с огромными бантами, то прыщавый хмырь в кедах без шнурков, то Лолита с розовыми волосами из параллельного… В общем, может, это паранойя, но туалет на третьем я обходил стороной.

Лучшего места, чем полупустой бачок, я пока не придумал. Дома оставлять игрушку было ненадежно – Гена периодически устраивал у меня шмон в поисках выпивки, сигарет, порножурналов и хрен еще знает чего. Волчок, конечно, не граната, но объяснять, у какого несчастного малыша я его отобрал, как-то не хотелось. Оставить полосатика в школьной сумке еще глупее. Не буду же я ее всюду с собой таскать? В карман старых джинсов, которые стали мне так малы, что чуть не лопались на заду и кокетливо обнажали лодыжки, волчок не лез. Ну, куда еще мне его было девать?

Дождавшись, когда этаж опустеет после последнего урока, я наконец направился в сортир, как бы по важному делу. Игрушка терпеливо дожидалась меня и даже не подмокла. Засунув ее в рюкзак, я, как мог, затянул застежку, начинавшую отрываться от матерчатого низа. Фиг вы получите, а не волчок, Любовь Генриховна! Но как же быть с исключением в самом начале учебного года? С мамой и Геной? Все это требовалось основательно обдумать.

7

На подходе к дому меня ждали. Факофф приклеился к стене подворотни, лениво посасывая сигарету. Рядом подпирала спинами архитектуру его свита. Их было трое… Нет, четверо. Завидев меня, маленький и лохматый высунулся из-за мускулатуры приятеля. Челюсть у Факоффа слева напоминала светофор, одновременно зажегший все три сигнала. На штаны из-под куртки неприятно свисала цепь. Остальные держали руки в карманах.

Идти через подворотню было равносильно самоубийству. Назад поворачивать – поздно и позорно. Подлецы хорошо выбрали позицию: разросшиеся на повороте кусты скрывали все безобразие, пока я не вывернул на финишную прямую метрах в десяти от приветственного комитета. Я прикинул свои опции. Глубоко вдохнул. Бок как раскаленным прутом ткнуло. Все это время я не замедлял шага и, гаденько улыбаясь, приближался к шишкарям.

Факофф выплюнул сигарету и начал отлепляться от стенки. Остальные подобрались. Сейчас! Я спокойно свернул влево и потопал по асфальтовой дорожке. Секунды текли.

– Эй! Куда, гнида?! – сзади заматерились и побежали. Я тоже побежал. Вообще-то, получается это у меня гораздо лучше, чем у Сашки. Именно поэтому мне удалось до сих пор сохранить здоровье и зубы, за исключением оставленного в школьной поликлинике. Но обычно я бегал с целыми ребрами. Обогнув 13-й дом, я отметил, что у Факоффской гвардии хватило ума разделиться и оставить Лохматого с Мускулом у моего подъезда. Значит, придется продолжить кросс. Я взял левее, нацелившись на детский сад. Факофф гаркнул сзади. Краем глаза я отметил, что Мускул с Лохматым послушались и присоединились к погоне.

Бок здорово болел, это сбивало дыхание. Мой расчет был на дыру в сетке, ограждавшей территорию детсада и выходившей за гаражи. Скопление ржавеющих монстров представляло собой лабиринт, который посещали алкаши, цыгане и прочая ненадежная публика. Там вершились великие и малые дела, только выигрывавшие от соседства с помойкой. Потерять хвост в провонявших мочой закоулках не составило бы для меня труда.

Первой дырой в блестящем плане оказалось отсутствие дыры в заборе. За пару недель, прошедших с моего последнего визита, секцию сетки успели сменить. Неужели у садика появился родитель-спонсор? Я не слишком изящно перевалил через изгородь – сказывалось ребро. Бандерлоги полезли следом, пыхтя и обижая мою маму. Я нырнул в тесный проход между гаражами, и игра в прятки началась. Факофф и Ко быстро потеряли из виду не только меня, но и друг друга. В спину мне теперь дышал один Мускул. Не слишком быстрый, зато старательный, он, казалось, нюхом меня чуял.

Наконец я рискнул: скинул рюкзак с плеч и втиснулся бочком в темную «крысиную нору» между двумя стальными коробками. Бандерлог, хрипя, как астматик, протопал мимо. Курить надо меньше! Я пролез по щели до конца, чуть не сдирая кожу с груди и плеч даже через куртку. Вот смеху будет, если застряну! То есть мне-то как раз будет не до смеху… Но все обошлось. Я вылетел, как пробка из бутылки, в следующий ряд. Стараясь дышать неглубоко, рванул по проходу, чуть не сбив с ног какого-то автомобилиста, явившегося за своей собственностью. Влетел в новую щель, пошире, которая вела к складам за магазинами и – свободе.

В светлом прямоугольнике, обозначавшем конец коридора, показалась тень. Она была крупная и четвероногая. Глаза, фосфоресцирующие, как у собаки Баскервилей, сочетались со слюнявыми обнаженными клыками. Псина, рыча, приближалась на напряженных лапах. Интересно, почему я сегодня собакам не нравлюсь? Может, пахнет от меня плохо? Я медленно попятился – бежать нельзя, а то разбудишь зверя, инстинкт то есть. Тут сзади послышался знакомый топот и сопение. Мускул! Я понял, что чувствует зажатая между ногтей вошь. Что лучше – клыки длиной с мой большой палец или кулаки величиной с футбольный мяч?

Я снова закинул рюкзак за спину и подпрыгнул. Пальцы ухватились за крышу гаража. Я подтянулся и вдернул себя наверх. Брякнулся на пузо, кусая губы и стараясь не стенать в голос. Услышал, как внизу разочарованно клацнули зубы. Мускул завизжал – тоненько, как девчонка. Ага, все-таки совсем без добычи собачка не осталась! Интересно, за что ж бандерлога укусили, что он так виртуозно взял верхнюю ноту? Я не стал терять времени и поскакал по гаражам. Очень хотелось остаться, наконец, одному, поэтому я влез по пожарной лестнице на крышу склада. Там валялся минут пять, зажимая бок, пока черные круги перед глазами не посветлели. Потом прошелся по крыше и спрыгнул на балкон офисного помещения, заставив пухлую мадам за стеклянной дверью выронить стопку бумаг и схватиться за сердце. Дальше все было просто – с балкона вел вниз железный трап.

К дому я не вернулся. Слишком велика была вероятность того, что разочарованный Факофф увел команду обратно, пасти мой подъезд. Я понимал, что еще одного забега мой бок не выдержит, поэтому решил погулять. Кончится же когда-нибудь у них терпение?

Пока я тащился через промзону с вонью от ткацкого комбината и школой-интернатом, куда неоднократно грозился сослать меня Гена, пот высох, и я начал мерзнуть. В дополнение ко всему пошел дождь – сначала почти невидимая в воздухе хмарь, потом морось. Во дворах, заваленных палой листвой, лужи покрылись серьезной рябью. Кроссовки, которые называться обувью могли только сверху по причине почти полного отсутствия подошв, свободно пропускали воду. Она скорбно хлюпала между пальцами и струйками прыскала из дырявых носов каждый раз, когда я поднимал ногу. Куртка тоже начала протекать. На спине и плечах плащевка противно клеилась к коже через мокрую от пота рубашку. Когда я вышел на Ленинский, меня уже потряхивало мелкой дрожью.

Обычно я любил шляться по проспекту и сидеть на балюстраде у метро. Пялиться на людей, спешащих по своим делам – или делающих вид, что спешат. Я развлекался, стараясь угадать, кто они и откуда, что привело их сюда и зачем, успеют ли они на автобус, встретятся ли с тем, кому назначили свидание у театральной кассы, и чем закончится эта встреча… Но сегодня мне было не до этого. Из универмага меня турнул охранник. Подземный переход под завязку забили прячущиеся от дождя в ожидании автобуса граждане. Я встал под козырек театральной кассы и дрожал там, отделенный от мира стеной воды и потоком блестящих цветных зонтиков.

– Огоньку не найдется? – товарищ по несчастью, голенастый длинноволосый тип в кожаной куртке, с надеждой взирал на меня из-под мокрой челки.

Чем-то он напоминал Сконки, и я полез в карман. Дыры мама успела зашить – видно, совесть мучила. Я протянул голенастому коробок. Он пару раз чиркнул спичкой, но закурить не получалось – в карманах у меня хлюпало так же смачно, как в кроссовках.

– Может, зажигалка есть? – извиняющимся тоном спросил он, возвращая коробок.

Я молча вытащил требуемое из кармана. Курить я по-настоящему не курил, так только, чтобы Гену позлить, да и сигарет давно не было. Но зажигалка – вещь полезная.

Голенастый довольно затянулся «Элэмом» и шмыгнул длинным носом. Видно, почувствовав себя человеком, он решил прокатиться на мой счет:

– Какой у тебя, пацан, карман удивительный, что ни попросишь, все есть. Небось, и конфеты есть?

Я снова полез в куртку. В свое время стащил у отчима пару экстрамятных леденцов «антикоп» – они любой запах отбивали, но и слезу давили гарантированно. Конфетки завалились за подкладку, мама их, видно, нашла, а выкинуть пожалела. Ни слова не говоря, я протянул голенастому две липкие бумажки. Тот ошарашено глянул на меня, но конфетки взял. Разница между ним и Сконки была в том, как пришибленно смотрели из-под челки эти мутные глаза. Парень с «Элэмом» никогда не летал.

– Ты потратил все три своих желания, – бросил я, развернулся и вышел под дождь.

Вода тут же начала заливать за воротник. Меня колотило так, что я не мог сомкнуть зубы. Хорошо бы сейчас в тепло, но домой возвращаться еще рано. Может, айкью Факоффа и Ко даже в сумме не доходит до ста, но зато терпения им не занимать. А в подворотне даже не капает. Тут взгляд мой скользнул по окнам хрущобы, в первом этаже которой размещались «Женская одежда» и «Детский мир». Я подумал о Женьке. Еще немного подумал и свернул во двор.

Последний раз я видел Додо перед летними каникулами. В июне мать отправила его к родственникам в Украину, а с сентября – в новую школу, точнее лицей для юных компьютерных гениев. Ибо таковым и был Евгений Додоркин – редкая птица, в очень средней школе 493 выделявшаяся, как легендарный дронт среди городских голубей.

Я познакомился с Женькой как раз после Вовкиного переезда. Он пришел в наш седьмой «Б» в январе – рыжий, кудрявый, конопатый, в кедах сорок второго размера, торчавших в стороны, как у лыжника, идущего коньковым ходом. Беднягу мгновенно окрестили Додо и записали в лузеры со всеми вытекающими отсюда последствиями. Спасло Женьку то, что он, по неведению или святой невинности, занял пустующее место рядом со мной. В буквальном смысле – усевшись за мою парту, и в переносном – без Вовки я тосковал, а Додо обладал житейской мудростью и терпением выслушивать мой бред, несмотря на собственное интеллектуальное превосходство. Пара «психических» доводов быстро убедила классных весельчаков оставить новенького в покое. Вскоре выяснилось, что «рыжий, рыжий, конопатый» был сослан к нам не за убийство дедушки, а за взлом внутренней сети физико-математической школы. Бывшие угнетатели внезапно запросились к Додо в друзья, но поздно. Женька давал списывать только мне, и в кои-то веки мой дневник украсили четверки по точным наукам.

Именно Додоркин приобщил меня к благам компьютеризации и Интернета, включая Mass Effect, Half Life, Assassin’s Greed и Warhammer. Одно время я уже совсем было переехал к нему, разве что ночевать не оставался. Но тут как раз произошла история с аквариумом, ее протащили на родительском собрании, и Женькина мать стала косо на меня поглядывать. Последней каплей, испортившей наши и так напряженные отношения, стал Женькин деньрожденный торт. Он мирно стоял в холодильнике, дожидаясь взрослых гостей, пока мы с именинником мочили тиранидов. На отсутствие ньюфаундленда Нюши, обычно болевшей за Женьку со своего места на полу, мы в боевом задоре внимания не обратили.

Мать Додо выставила меня за порог до прихода гостей, а на следующий день на него не пустила. Напрасно Женька пытался объяснить, что это сука Нюша открыла холодильник и сожрала торт, закусив салатом оливье. Женькина мама была убеждена, что ее кулинарные шедевры истребил я при попустительстве именинника. То, что Нюша впоследствии разоблачила свою преступную натуру, стащив из холодильника ветчину в мое отсутствие, ничего не изменило. Извиняться взрослые не любят и не умеют. Проще всего было навесить замок на дверь холодильника – от Нюши и Женькиного дома – от меня. А потом начались каникулы и Украина…

Поднимаясь на третий этаж, я ежился и встряхивался, как собака. Если Женькина мать дома, то меня, несомненно, попрут. Если дома только Додо, меня, вероятно, все равно попрут. У парня теперь новые друзья, такие же гении кибернетики, как он сам. Зачем ему нужен неприкаянный хмырь с грязными ногами, с которого еще и капает на пол? Все-таки я позвонил в дверь.

– Воу! – сказала на той стороне Нюша своим особенным, приветственным гавом. Узнала-таки, собака!

Прошла пара минут, за дверью зашебуршились, заскрежетал двойной замок. В дверном проеме возникла лохматая рыжая голова, серые глаза под припухшими веками уставились на меня:

– Псих?! Ты?!

Додо дернулся и ухватился за косяк, чтобы не упасть. Это Нюша отпихнула в сторону его ноги, требуя обзора.

– А спрашивать, кто там, тебя мама не учила? – осведомился я и поставил кроссовок на порог. – Теперь ты от меня не отделаешься.

Тут меня растерло по двери. Еще бы, на гостя бросились сразу двое – Нюша водрузила лапы на плечи и слизывала дождь с лица, а Женька боролся за остаток моего тела, хорошо хоть лизаться ему в голову не пришло. Я бы заржал, если бы в бок опять не воткнулся раскаленный вертел.

– Где ж ты пропадал? – поскуливал от радости Женька, спихивая с меня Нюшу – не очень успешно. – Позвонил бы хоть, что ли…

О том, что у него самого мой номер есть, напоминать я не стал. Вместо этого ссадил нюфу на пол и озадачил Додо вопросом:

– Пожрать есть?

– Торта нет, – отозвался Женька нашей дежурной шуткой. – Картошка сойдет?

Я кивнул и знакомой тропой попер на кухню. Там Додо рассмотрел меня как следует:

– Да с тебя течет! Давай в ванную, там полотенце и халат махровый. Шмотье свое засунь в машинку – она с сушкой. А я тут пока чайку согрею.

Я последовал Женькиным инструкциям, а Нюша – за мной. В ванную, правда, ее не пустил. Все-таки она собака женского пола. Халат оказался лохматым, розовым и, очевидно, принадлежал хозяйке квартиры. Хорошо хоть, духами от него не пахло. Все еще дрожа, я с мстительным чувством запаковался в махровые недра.

Горячий чай и картошка из микроволновки окончательно согрели покрытую пупырышками плоть и вернули благое расположение духа. Додо потащил меня в свою комнату – продемонстрировать новые игрушки и приобретенные за лето гаджеты с девайсами. Шоу сопровождалось потоком комментариев типа:

– Байки – это оч хороший отряд. Ваниль вообще самый павер реализует в байках. Атак-байки, скаут-байки оч клевые. Особо доставляет мульти-мельто-лимит. А у зеленокожих так и вообще неимоверный даккапотенциал. Правда, по деньгам выходит на 30–40 косарей. У остроухих олл-байк вообще не роляет. 4 тафнес не тру.

Я слабо прислушивался, развалившись на диване и положив босые ноги на Нюшу. Она занимала в комнатенке весь пол, так что ставить их все равно было некуда. Зато шерсть нюфы приятно грела пятки. Когда Женька прервался, чтобы набрать в легкие воздуха, я спросил:

– А это правда, что наша Вселенная не единственная?

Додо так и остался сидеть с раскрытым ртом. Пауза несколько затянулась, и я смущенно пояснил:

– Ну, говорят же вроде, что Вселенная бесконечна. Разве может быть две бесконечности?

Женька захлопнул рот, сморгнул и, всплеснув руками, торжественно произнес:

– Заговорила Валаамова ослица.

Я окрысился:

– Ты чо?! Я тебе щас дам ослицу!..

– Да это просто такое библейское выражение! – замахал на меня Додо. – Значит, случилось что-то невероятное.

– Слушай, православный, – посуровел я. – Я тебя серьезно спрашиваю, а ты…

– Я вообще атеист, – поправил Женька, – но считаю Библию шедевром мировой литературы. И я, кстати, тоже серьезно, – он укусил подушечку большого пальца – ноготь там уже был сгрызен до мяса, устремил на меня задумчивый взгляд и выдал: – Тебе, Псих, в медкабинете в последнее время ничего не кололи? Или, может, провалы в памяти мучают?

Я так и задохнулся:

– Да, меня на каникулах инопланетяне похитили. Те самые, зеленокожие с даккапотенциалом. А теперь я пришел за тобой!

Надо было видеть, как Додо подскочил в кресле:

– Я готов!

Я со стоном рухнул на диван:

– Чегой-то не пойму, кто из нас больше псих, ты или я. У тебя там в этом лицее что, совсем башню сорвало?

Женька сник. Почесал в затылке. Вздохнул. Потом процессор у него разогрелся:

– Ты про теорию суперструн слышал?

Мне даже память напрягать не надо было. Я просто помотал головой. Додо воспрянул духом. В последующие четверть часа на меня вывалилась лавина информации, поданной на столь же доступном языке, как и повествование о байках, чем бы они ни были. Из всего Женькиного словоблудия я уловил только обрывочные фразы, вроде «второй суперструнной революции», «десятимерности» и магической «М-теории». Я вытащил ногу из Нюшиной шерсти и решительно лягнул Додо в коленку. Игнорируя обиженное ой-ей, велел приятелю не выражаться и говорить нормальным русским языком. Женька задумался, бормоча:

– Ну, как бы это тебе попроще…

Наконец, он развернул ко мне монитор и полез в Интернет. Я скептически наблюдал за его возней с YouTube. Наконец, сияя, как серебряный доллар, Женька щелкнул мышкой. На экране закрутился мультик, в котором кто-то рисовал точки и черточки, пока диктор мягким голосом бубнил… о множественности вселенных! С круглыми глазами я посмотрел мультик один раз, потом отобрал у Додо мышь и снова надавил на «плей». Точки, черточки и черные человечки демонстрировали не только, что мы живем в десятимерном пространстве-времени и лишь в одной из бесконечности возможных вселенных, но и то, что путешествие между этими вселенными так же вероятно, как перемещение муравья с листка на листок. Стоило только перегнуть пространственную плоскость через высшее измерение, и…

Женька отобрал у меня мышь и пару раз махнул ладонью перед глазами.

– Псих, ау! Земля вызывает, ответьте, прием!

Я медленно отвел взгляд от экрана и облизнул пересохшие губы:

– Жень, а чего они нас в школе-то лампочки зажигать учат?

– Какие лампочки? – обеспокоился Додо. Но тут до него дошло. – А, ты имеешь в виду электромеханику? Ну, так десятимерность и М-теория – это только недоказанное предположение, даже Виттен не мог все до конца описать. А с лампочкой просто все – собрал сеть, замкнул ключ…

Я припомнил утреннее происшествие, но прерывать друга не стал. Он начал, наконец, изъясняться по-человечески.

– Да если бы с суперструнами все было ясно, думаешь, я бы тут сидел?! – тем временем разошелся Додо, широким жестом чуть не смахнув со стола монитор. – Я бы путешествовал по вселенным, или во времени, или по граням вероятности…

– А я уже побывал в другой вселенной, – ни с того ни с сего брякнул я. Конечно, тут же прикусил язык. И с чего это меня понесло? Перед Женькой, что ли, выпендриться захотелось?

Додо посмотрел на меня с жалостью:

– Ты чего, обкурился, Псих?

– Ничего я не обкурился, – признаться, скепсис юного кибернетика начинал меня доставать. – Может, эта теория М очень даже правильная. Может, кто-то уже придумал способ гнуть пространство через высшее измерение.

– Не теория М, а М-теория, – автоматически поправил Женька. – Нет, ты не обкурился, ты нанюхался. Спид, да?

– Это тебя в лицее так воспитали? – зло поинтересовался я. – Или в метро? Короче, я пошел.

Я и правда поднялся, скользя по Нюшиному мохнатому боку, и начал стягивать розовый халат. Женька испугался.

– Погоди, ну куда ты пойдешь, шмотки еще не досохли! Извини, просто… Ты ведь несерьезно с этими визуалами, да? То есть у тебя теоретический интерес, так?

Я вздохнул и запахнул халат.

– Расслабься, Жень. Чисто теоретический. Хочу соблазнить одну «студентку-комсомолку», но выстрел у меня будет только один, так что надо бить наповал. Сразить, так сказать, интеллектом.

– А-а, ну так бы с самого начала и сказал! – Додо засиял и даже руки потер от удовольствия. – А то как начал грузить… Слушай тогда… Или нет, лучше записывай, а то забудешь!

Чтобы усыпить Женькину бдительность, я принял от него толстый блокнот. Пока гуру вещал, обращаясь в основном к пожиравшей его глазами Нюше, я набрасывал карандашом всклокоченные кудри, веснушки, летающие в воздухе руки и лягушачий рот, изогнутый в форме перевернутого М. Но тут Евгений изрек нечто, заставившее кончик моего карандаша замереть, а потом лихорадочно нацарапать под портретом Додо кажущиеся бессмысленными строчки: «Мировой лист – это траектория струны. Наблюдатель попадает на лист со строго откалиброванной линейкой. Линейку ему вручают Духи. Вероятность наблюдения Духов отрицательна. Продвинутая миссия Духов – порождение Хаоса. Вершинные операторы отличаются духовыми числами».

Расстались мы друзьями. Я первый засобирался домой, вспомнив, что скоро заявится хозяйка халата, а проблем Женьке и без меня хватает. Тряпки мои были приятно теплыми от машинной сушки, зато кроссовки скорее напоминали раскисшие картонные коробки. Напялив и то и другое, я пожал Нюшину лапу и обещал не пропадать. Знал, что обещание не сдержу. Но у меня хоть останется Женькин портрет на память. И введение в «Магическую теорию».

Вниз по лестнице я шел уже на автопилоте. Голова работала на полных оборотах, переваривая вываленную информацию. Что, если волчок перегибает наше пространство-время через какое-нибудь там седьмое измерение? И я попадаю в другую вселенную, где действуют иные физические законы, делающие, например, возможной магию? Но почему именно в эту вселенную, в мир Оси? Потому что волчок – та самая строго калиброванная линейка? А я – тот самый посланный на Мировой лист наблюдатель? Но что я должен наблюдать и зачем? Если кто и мог ответить на вопрос, так это тот, кто вручил мне волчок. Дух? Ненаблюдаемый по определению – женщина в шляпе и смешной плащ-палатке? А как насчет совершенно сбрендившей Любови Генриховны, чуть не растерзавшей мне плечи в кровь за детскую игрушку? И что такое – или кто такие – вершинные операторы?

Пока я продирался через эти сверхсложные материи, ноги вынесли меня на улицу и в полусознательном состоянии повлекли по Ленинскому. Я снова начал фиксировать окружающую действительность, когда увидел дежавю. Та же стая бездомных шавок, что спугнула далматинца у школы, теперь стояла прямо посреди проспекта, перекрывая мне путь. Вокруг было полно народу, на собак удивленно оглядывались, но гнать их никто не решался. Напряженные позы, низко опущенные головы, прижатые уши и тринадцать наборов обнаженных клыков явно не располагали к крикам «пшел вон!» и маханию зонтиками.

Впрочем, псы совершенно не обращали внимания на прохожих, позволяя толпе обтекать себя. Тринадцать пар желтых глаз сфокусировались на одной-единственной персоне – на мне! Я очень медленно повернулся и спокойно пошел назад. Через пару минут нервы не выдержали. Я обернулся. Собаки неспешно трусили за мной, выстроившись клином и рассекая встречный поток пешеходов, как расческа – густые волосы. Я прибавил шагу. Псы тоже. Ротвейлер-метис бежал впереди, ловя на алый язык последние редкие капли дождя. Я свернул вправо, к синей букве «М» и входу в подземный переход. Стая последовала за мной. Неужели они спустятся в подземку?

Пару мгновений я был уверен, что отвязался от псов – из метро валила толпа народу к автобусным остановкам, и такая же толпа, спешившая от автобусов, подхватила и понесла меня вниз. Но тут сзади раздался истошный женский визг, рычание и мат: «Ах, ты, кобель …баный!» Четвероногий эскорт шел по моим следам, не смущаясь давкой и неадекватной реакцией торговцев цветами и женскими колготками, а также их покупателей.

Именно в этот момент мир начал мерцать. Как-то Сашка нагрузил меня своими впечатлениями от фантастического рассказа, в котором два параллельных мира существовали бок о бок, разделенные лишь долей мгновения. Причиной того, что люди не видели иной мир и его обитателей, было то, что параллельная реальность проявлялась как раз в те моменты, когда люди моргали… Я изо всех сил жмурился, закрывал и открывал глаза, но проклятое мерцание не проходило. В одну секунду я видел запруженный подземный переход, ларьки, мокрые зонты, попрошаек у входа в метро, гоняющего цыганят полицейского… В следующую – пустой туннель, освещенный только тусклым осенним вечером, ворохи сухих листьев и мусора под ногами и моих четвероногих преследователей, которые здесь выглядели совершенно иначе и скорее напоминали жилистых, гибких тварей из апокалиптического «Я – легенда». «Бладхаунды», – подумал я, замигал еще пуще и чуть не встретил лбом закрывающуюся стеклянную дверь подземки.

Последней моей надеждой было метро – ведь собаки не пойдут к поездам? Мерцание и попытки проморгаться жутко меня дезориентировали. Я то и дело натыкался на встречных людей, за что огреб кучу нелестных прозвищ, вроде козла, придурка и наркомана. Денег в волшебном кармане не водилось, поэтому я попросту сиганул через турникет. Проделать этот номер было не так-то легко, учитывая, что в одно мгновение я видел мигающий красным автомат, а в другое – ощетинившиеся металлом бетонные кресты, вроде противотанковых заграждений. Я поскакал вниз по лестнице, радуясь, что в реальности, которую видел в мерцании, ступеньки оказались такой же высоты. Оглянулся. Собаки, очевидно, прошли под турникетом. Во всяком случае, они трусили вслед за мной, вывалив языки. К платформе как раз подошел поезд. Я наддал. Впрыгивать в вагон было страшно – в мерцании никакого поезда, только пустой перрон и забитая металлическим ломом яма на месте путей.

Я влетел в душное нутро в последний момент – двери сошлись за спиной, чуть не зажав рюкзак. Зрение тут же стало нормальным. Напряжение отпустило так резко, что я сполз бы по стеночке на пол, если бы не невольная поддержка плеч и боков других пассажиров.

– Наркоманы… И как их милиция пускает… – донеслось до меня из-за соседних спин. Да, выглядел я, наверное, сейчас не слишком адекватно. Глянул на свое отражение в черном стекле вагонной двери. Спутанные волосы, дикие глаза, пот на лбу, впалые щеки… М-дя, типичный нарик. Ладно, хоть от собак оторвался, и мерцать перестало. Сейчас доеду до «Автово» и оттуда пешочком домой. Выйдет не дольше, чем если б с Ленинского топал. Я уже не пытался осмыслить происходящее. Кажется, я нашел истинное объяснение «М» в названии теории Виттена.

– М…дак! – пробормотал я, прижавшись потным лбом к холодной черноте стекла.

8

«Автово!» – устало объявил замшевый мужской голос. Меня отлепило от стенки вагона и понесло в открывающиеся двери. Ожидающие поезда пассажиры услужливо образовали коридор, в который устремились прибывшие к цели путешествия граждане. Я уже стоял одной ногой на платформе, когда увидел горящие желтые глаза в конце прохода. Ротвейлер действительно был метисом – под черной, чрезмерно лохматой шерстью, угадывались очертания длинного тела бладхаунда, адской гончей. Я затормозил и полез назад, молча снося заслуженные тычки локтями и нецензурности от бывших попутчиков. Наконец, уже внутри кто-то угостил меня зонтом в бок. Я побледнел, скис и рухнул на нагретое задом предыдущего пассажира сиденье.

«Осторожно, двери закрываются!» Толстая тетка слева попыталась съежиться так, чтобы не касаться ляжкой моих грязных штанов. Девушка в просвете между пальтовыми задами бросила в мою сторону строгий взгляд поверх обложки Хемингуэя и снова нырнула в книгу. Я подумал: «Что случится, если я все-таки выйду на “Кировском заводе” и псы набросятся прямо на станции? Кто-нибудь остановится? Попробует вмешаться? Позовет милицию? Снимет на мобильник? Как вообще собаки могут следовать за мной?» Я представил себе соседний вагон с тринадцатью кудлатыми, воняющими псиной дворнягами, втиснувшимися между гражданами на мягкие сиденья, покачивающимися на широко расставленных лапах в проходе… Бред! Ладно бы я еще маминых таблеток нажрался, а так… Сплошные визуалы, как выразился Женька, и без всякой тебе дряни!

На «Кировском» все-таки не вышел. Решил дать себе передышку и проехать до «Техноложки» – там пересадочная станция, больше народу, проще затеряться в толпе. К тому же сходятся две ветки, и, если быстро перескочить с одной на другую, кого угодно с толку собьешь. Я внутренне собрался, заранее пропихнулся к дверям и приготовился к решительному броску.

«Технологический…» Конца фразы я не услышал. По платформе рвал так, будто она усыпана горящими углями. В середке у меня тоже эти угли еще так отжигали. Зато я уже скакал по лестнице, когда прибывший одновременно со мной народ еще только начал заполнять перрон. Мохнатых спин внизу пока видно не было. Я чуть успокоился и дальше порысил уже потише – берег ребро.

Переход на другую станцию перегораживал ряд квадратных мраморных колонн. Я сунулся туда между плащами, мокрыми пальто и обтекающими на джинсы зонтиками, а вот на ту сторону высунулся уже один. Прошел по инерции пару шагов и встал. Вместо лестницы к линии 2 я оказался на круглой площадке, ограниченной одинаковыми массивными столпами. Лампы в виде факелов заливали антураж желтым светом. Таким же, каким горели глаза преследователей, выступивших из проходов между колоннами. Их было тринадцать – длинных, гибких, с перекатывающимися под гладкой кожей мускулами и розоватыми ножами клыков. Вокруг стояла нехарактерная для подземки тишина – только цокотали по полу когти, да отдавалось эхом от низкого свода мое неровное дыхание. Все. Добегался ты, Псих.

Я медленно вышел на центр круга. Они приближались спокойно, сужая кольцо, не ожидая подвоха. Я уронил с плеча рюкзак и достал волчок. Он был маленький, блестящий и полосатый. Я вытянул руку с игрушкой перед собой:

– Вы ведь этого хотите? Так?

Псы будто поняли. На мгновение остановились, пожирая глазами сферу в моей руке. В янтарных радужках отражались цветные полоски. И тут это произошло. Зеленые, красные и желтые линии на волчке потекли, слились в блестящую массу… и в мою дрогнувшую ладонь лег, словно влитой, хищный ствол. Я никогда не держал в руках оружия страшнее ножа, да и тот был не мой. А тут! Интересно, чем оно стреляет?

Выяснил я это очень быстро. Псы пошли в атаку. Причем одновременно. Отдача чуть не вывернула руку из плечевого сустава. Оглушенный, я потерял равновесие. Скользкое тяжелое тело пронеслось надо мной, рванув когтями куртку. Эту тварь я уложил в брюхо. Ствол был автоматический и оставлял в жертвах дымящиеся дыры размером с Генин кулак. Я почувствовал себя Фриманом в подземельях Лямбда-корпуса, за исключением того, что даже на доблестного доктора не налетала дюжина монстров разом. Впрочем, это только делало мою задачу легче. Псы здорово мешали друг другу, к тому же, куда бы я ни палил, в тесном пространстве выстрелы, казалось, все равно находили цель.

Внезапно острая боль пронзила голень, меня рвануло вниз и повалило на спину. Подлая тварь неслышно подобралась сзади и теперь, прижимая уши и рыча, вгрызалась в ногу. Перед глазами потемнело. От вида крови, залившей разодранную штанину, подступила тошнота. На таком близком расстоянии промахнуться я не мог. Выстрел снес псине полчерепа, но, издохнув, она так и не разомкнула зубы. Следующего зверя я тоже уложил в упор – собака попыталась вцепиться в держащую оружие кисть. Потом палил, катаясь по полу, ослепленный болью, пока от одной из колонн не отвалился здоровенный кусок, пригвоздив к полу еще одну наглую тварь.

Я понял, что валяюсь на полу совершенно оглохший, с онемевшей от плеча рукой в окружении шести звериных трупов. Придавленная обломком псина еще судорожно подергивалась, но ясно было, что жить ей оставалось считанные мгновения. Кровь из простреленных тел почти не текла – чем бы ни палила моя игрушка, она сжигала ткани на входе. Зато у меня из ноги хлестало рекой. Горелая шерсть воняла так, что в носу свербело. Выжившие бладхаунды ретировались, поджав хвосты. Наверное, поджидали, прячась за колоннами. Из глубокой тени, которую не могли разогнать лампы-факелы, доносились шорохи и приглушенный цокот когтей.

Я тяжело сел, опираясь на здоровую руку. Ствол в ладони потек, округлился и снова стал невинным волчком. Блин, он даже не нагрелся! В анатомии я не силен, но даже моих скромных знаний хватило на то, чтобы понять: если не остановить кровотечение, то я просто вырублюсь, а собачки слопают то, что от меня останется. Понадобились все оставшиеся силы, чтобы разжать челюсти бладхаунда с крупными, как зубья чеснока, загнутыми клыками. На розоватую внутренность черепа я пытался не смотреть. Признаться, собственная нога занимала меня куда больше. Мясо с нее свисало клочьями, обнажая белизну кости. Лужа крови разлилась почти до самых колонн – даже не знал, что ее в человеке так много.

И тут случилось нечто, заставившее мое слабеющее сердце встрепенуться и выбить барабанную дробь. Один из собачьих трупов, которого коснулся темный ручеек, вдруг вздрогнул, лапы напряглись, расслабились, снова напряглись. Та самая безбашенная псина, что чуть не отгрызла мне ногу, внезапно вывалила алый язык и потянулась им туда, где густая влага отражала свет ламп. За колоннами торжествующе взвыли.

Я обещал себе не уходить. Обещал оставить матери записку. Но что мне остается, если родной мир отторгает меня? Если то ли Духи, то ли сами вершинные операторы, загнали меня в этот вероятностный тупик, из которого нет выхода, кроме…

Я установил волчок на чистый пятачок пола и, не обращая внимания на шелест в тени за колоннами, запустил. Вскоре я уже не слышал ничего, кроме пчелиного гудения, не видел ничего, кроме вращающихся цветных спиралей. Я ощутил на щеке первое дуновение и понял, что сейчас произойдут три вещи: ротвейлер-метис бросится на меня из прохода слева; к «Техноложке-2», вытесняя из туннеля спертый воздух, подкатит поезд; пройдя через мембрану между измерениями, этот воздух окрепнет до ветра, он подхватит меня и даст мне крылья. Он унесет мою жизнь в потоке всех прочих, как сухие листья, как обрывки вчерашних газет, новости, навсегда ставшие историей, которую завтра не вспомнит никто…

На этот раз для разнообразия я приземлился – или, по терминологии Додо, сел на Мировой лист? – удивительно точно. Прямехонько между кучей хлама и осколком зеркала, все еще прислоненным к стенке депота. С радостью убедился, что нога срослась – даже шрамов не осталось, ребра стали как новенькие, и тупая боль в плече исчезла – я опять родился заново. Только голова немного кружилась – то ли после перелета, то ли от банальной кровопотери.

Динешева заемная одежда аккуратной стопкой лежала там, где ее оставила Машура. Так мы договорились перед отбытием: тряпки останутся здесь на случай моего возвращения. Если бы я знал, что случай представится так скоро! Подхватил шмотье и на всякий случай укрылся за кучей – мало ли кому придет в голову именно сейчас добавить в нее пару необходимых в хозяйстве вещей. Когда послышался скрип открывающейся двери, моя голова как раз пыталась проложить себе путь через узкую горловину иновселенской то ли кофты, то ли рубашки. Я вздрогнул, энергично запутался в складках капюшона, дернулся, повалился на бок и, наконец, освободил обзор. Лег я так удачно, что в Машурином зеркальце почти целиком отразился пришелец. Почти, потому что там не совсем поместились крылья.

Наверное, бладхаунд все-таки успел меня сцапать. Я умер. Окочурился, двинул коня, сдох. Иначе почему я вижу ангела? Он стоит, натурально, в дверях, весь такой белый, только черные узоры на крыльях, вроде как у сороки… И в руке у него меч пламенный. То есть скорее это смахивает на трезубец Нептуна, но огонь на вилке так и пыхает. Словно он не депот охраняет, а райские врата. Я как следует зажмурился. Даже глаза защипало. Открыл их, но визуал и не думал исчезать. Вместо этого он шагнул внутрь, подобрав крылья, и пошел на разведку. На всякий случай я тихонько попятился на всех четырех подальше за кучу. Еще одной махайры мне не пережить.

Так вот, ангел шел, путаясь в крыльях, я полз от него раком, обходя хлам по периметру, пока моя пятая точка не уткнулась во что-то живое и мягкое. Оно сказало: «Ой!» Тихо так, но ангел услышал. И как метнется под потолок! Прямо ниндзя, только белый и с крыльями. Я сгреб то, что ойкало сзади, в охапку и рванул к двери. Оказалось, это мальчишка был, маленький, чернявенький и смахивающий на Машуру. Значит, когда Чиду таки выходил из кабинета, времени он зря не терял!

Ангел ринулся за нами, но, к счастью, зацепился перьями за что-то в куче и замешкался. Я вылетел в коридор с моим приобретением под мышкой, судорожно щупая карман штанов – не выпал ли в суматохе волчок. Волчок никуда не выпал, зато это чуть не сделал я. Пол, построенный из того же неизвестного пористого материала, что и все «осиное гнездо», кончался прямо перед пальцами моих ног. Опрятный холл пропал, на его месте зияла дыра, в которой плавал промозглый туман и обрывки какой-то белесой паутины. Через туман слабо просматривались листья-одеяла, ветви храмита, редкие оранжевые фонарики и – пустота внизу. Судя по освещению и холоду, было раннее утро.

Сверху доносился неопределенный шум: хлопанье крыльев, вопли – орлиные (каннам???) и вполне человеческие, треск, какой бывает, когда тяжелые предметы падают сквозь древесную крону, и странные хлопки. Источник всего этого ералаша скрывал еще сохранившийся потолок. Ангел за дверью завозился – видно, освободил перья. Мальчишка у меня под боком начал всхлипывать.

Я покрутил головой по сторонам. Единственным путем к отступлению был обломок лесенки, свисавший с центра потолка. По нему можно вскарабкаться на верхний этаж – если, конечно, до покореженных ступенек удастся допрыгнуть.

– Держись!

Я закинул пацана себе за спину вместо рюкзака. Он так вцепился в шею, что чуть не перекрыл кислород. Да еще и напускал соплей мне за шиворот. Дверь депота распахнулась и треснула меня пониже спины, придав необходимое ускорение. Мы свалились в пропасть почти одновременно – ангел, я и Машурин братец. Я успел ухватиться за лесенку и подтянуться, хоть у меня руки чуть из суставов не вывернуло. Десятком метров ниже ангел подхватился, замахал крыльями и выказал намерение вернуться в дыру. Хорошо, что лезть нам было недалеко, а размах ангельских крыльев здорово затруднял его маневры в тесноте «гнезда», хоть уже и порядком развороченного.

Работал руками и ногами, впрочем, я. Пацан только скулил, царапал мне шею и обсопливил еще и ухо. В верхнем холле я дернулся в первую попавшуюся дверь. Наудачу это оказалась уже знакомая кухня – безлюдная, но целая, если не считать пары разбитых горшков на полу. Не слишком вежливо метнув мальчишку на стул, я подпер дверь массивным столом – чуть пупок не надорвал, пока двигал. Судя по звукам, доносившимся с той стороны, ангел планомерно расчищал пространство для крыльев, начав с уничтожения второго холла. Я судорожно огляделся. Надо бы найти хоть какое-то оружие!

Метнулся за занавеску. Судя по запаху, в печи подгорали какие-то хлебобулочные изделия. М-дя, пирожком от крылатого не отмахаешься. Ишь, развели тут, как курей нерезаных. Ухват против огненного меча тоже вроде как прием против лома. Лучше бы, конечно, вообще этого ангела-берсерка к себе не подпускать. Но, судя по раздавшемуся со стороны холла треску, посланец неба был не согласен и крушил все закрытые двери подряд. До нашей, кажется, осталось уже недолго…

Извилины заработали с удвоенной энергией. Вспомнилась тяжесть хромового ствола в ладони, прохладная выемка курка, куда так удобно ложился палец… Нет! На волчок полагаться нельзя. Неизвестно еще, захочет ли игрушка превращаться и превратится она в требуемое оружие или в бумажный букет. К тому же дымящаяся дыра во лбу ангела мне как-то претила. Пожалуй, кочерга нанесет крылатому меньше урона. Я подхватил означенный предмет и вернулся к мальчишке. Он забрался на стул с ногами и сидел, сжавшись в комок, маленький и несчастный. На вид ему было не больше шести. Я поманил пацана пальцем. Тот выпучился на меня мокрыми глазами, вцепился в спинку стула и затряс головой. Видно, решил, что я опять с ним буду в пропасть кидаться. Ну, или кочергой звездану.

Тогда я просто сгреб малыша вместе со стулом и воткнул его по центру кухни, прямо против двери. Потом взял низкий массивный табурет и поставил у стенки. Сам изготовился рядом с кочергой наперевес. Даже дыхание затаил. Дверь разлетелась на щепки очень эффектно. Огненный трезубец вскрыл ее быстрее, чем нож – консервную банку. Столешница грохнулась на пол – подломившиеся ножки не выдержали. Ангел завидел жертву, скрючившуюся на стуле посреди кухни, и ломанулся в проход. Тут я услужливо пихнул ему под ноги табуретку. Крылатый споткнулся, крылья его бесконтрольно захлопали, пытаясь удержать тело в равновесии, и запутались в обломках двери. В итоге летун перегнулся вперед, так что башка как раз оказалась в пределах моей досягаемости. Фиг бы я иначе достал кочан на двухметровой кочерыжке!

Конец ознакомительного фрагмента.