Глава первая
Розыгрыш
Я вскрикнул, проснулся и чуть не свалился с дивана. Грудь жгло, а дыхание восстанавливалось с трудом.
– Черт! – ругнулся я, скидывая одеяло. – Ну что за напасть!
Свет хмурых предутренних сумерек пробивался через занавески, еле заметно разжижая темноту в комнате. Я пошарил рукой по полу, ища сигареты, но не нашел. Наверное, против обыкновения я оставил их на столе. Сон запечатлелся в памяти отчетливо, но это ненадолго. Только начнешь шевелиться активно, он истончится и быстро перейдет границу, отделяющую реальные воспоминания от фантазий. В такие минуты главное – успеть его поскорее записать, пока еще понятна внутренняя логика сна, пока он не превратился в бессвязный бред.
Для этих целей у меня была специальная тетрадь – толстая, в обложке под кожу, с желтоватыми клетчатыми страницами. Конечно, далеко не все сны я туда записывал, но такие, как сегодняшний, – обязательно. За время, проведенное в госпитале и дома после ранения, они мне снились не меньше двух десятков раз. Эти ночные видения отличались от других тем, что всегда были про войну. Причем про войну в одном и том же залитом водой лесу, через который вела, по всей видимости, единственная грунтовая дорога, размытая и размочаленная до последней возможности. В лесу всегда шел дождь – непрерывно. Однако содержание снов отличалось порою весьма значительно. Сегодня, к примеру, почти не было боя, а в прошлый раз пришлось брать штурмом какую-то заросшую деревьями высоту у дороги, на мой взгляд, совершенно бессмысленную, но тем не менее очень хорошо укрепленную. Тогда из многоствольного лучемета накрыли Искорку в укрытии, и я видел в прицел, как ее тело в одно мгновение разнесло на сотню обугленных кусков. Кажется, тогда всем досталось. Причем я держался молодцом, меня убили одним из последних.
Вставать с дивана не хотелось, а вот желание курить было неистовым. Оно пришло из сна, где мне в который уж раз не удалось сохранить сигареты сухими. В конечном итоге пришлось этому желанию уступить.
Я поднялся, и тут же под ногой хрумкнула картонная пачка.
– Черт! – в сердцах выругался я, не понимая, как мог не найти ее сразу.
К босой пятке прилипли табачные крошки и крохотный обрывок картона. Нагнувшись, я убедился, что ни одной целой сигареты внутри не осталось. Можно было, конечно, вытряхнуть табак и свернуть самокрутку, но не хотелось возиться, к тому же мысль о вонючем дыме газетной бумаги притупила тягу к никотину.
Я решительно швырнул пачку в мусорное ведро на кухне и достал из стола тетрадку для записи снов. Поначалу особой системы в таких дневниках не было, я просто по памяти переписывал военные сны, которые в отличие от всех остальных помнились очень ярко. Но позже, когда я понял, что воевать по ночам приходится примерно в одной и той же местности, примерно с одним и тем же противником, против вооружения единого типа, мне пришла идея все упорядочить.
Начал я с оружия и местности. Сперва составил нечто вроде энциклопедического словаря, состоящего из небольших статеек, в которых было одно или несколько жаргонных названий оружия, его внешнее описание, принцип действия, как я его понимал, а также поражающие факторы и тактико-технические данные, полученные, как правило, опытным путем.
Поначалу с названиями была путаница – в разных снах разные люди называли одни и те же вещи по-разному. Но потом я понял, что, несмотря на это, все понимают, о чем речь, так что я стал записывать то название, которое больше всего нравилось мне самому, а остальные иногда указывал в скобках.
Потом случайных людей в моих снах почему-то становилось все меньше и меньше, а из тех, с кем мне в реальности пришлось пройти огонь и воду, сформировался некий костяк. В конце концов небольшая часть нашего взвода, которым мы воевали на афганской границе, превратилась в сплоченный отряд. Правда, в реальности этот отряд было уже не собрать. Игорь Зверев погиб в Таджикистане, Искорку списали по здоровью после третьей чеченской, причем здоровье я сам ей подпортил, но выхода другого не было. Лучше полгодика похромать, чем раньше времени улечься в могилу. Андрей чуть позже сам уволился и уехал на родину. Там он служил в дорожной милиции, а я чуть не вовлек его в отчаянную авантюру, когда американцы собирались вторгнуться в Крым. Но не успел. В один жуткий для меня день Андрей, сопровождая на патрульной машине колонну автобусов с детьми, принял на себя лобовой удар встречной машины, выехавшей на встречку. И надо же – по жуткой иронии судьбы этой машиной оказался «Хаммер», в котором командир американских десантников ехал на встречу в городскую администрацию. В общем, Андрей детей спас, а сам… Я даже к нему на похороны не пошел, не проводил. Не сумел заставить себя увидеть его мертвым. Хотя, говорят, его в закрытом гробу хоронили.
Реально в строю из сегодняшних остался только Цуцык, но мы с ним не виделись довольно давно.
Независимо от того, кто из нас был жив, а кто погиб, мы все погибали в снах. Я по многу раз видел смерть каждого из соратников, а меня самого она настигала каждый раз перед пробуждением. Но затем мы снова встречались в лесу под ливнем, на размокшей и раздолбанной колесами и гусеницами дороге, стараясь не обсуждать того, что было в предыдущие разы.
Лишь просыпаясь, я спешил записать все в тетрадку, систематизировать опыт, чтобы второй раз не наступать на одни и те же грабли. Я учитывал причины как собственной гибели, так и гибели друзей, я был готов поделиться с ними наблюдениями, но, засыпая, сам попадал под власть неписаного закона – о смерти ни слова.
В этот раз большого опыта я не набрал, поэтому запись оказалась скупа – я запечатлел на бумаге только поход из ниоткуда в никуда, состав команды, число бронемашин. В статейку о «ежах» я добавил, что они могут иметь систему замедления взрыва более чем на десять секунд, поэтому следует внимательно отслеживать каждый сброшенный с рейдера снаряд.
Сам легкий рейдер описывать не было необходимости – эти машины, непонятно кем и как управляемые, появлялись чуть ли не в каждом сне и были мною подробно описаны. В поведении этих боевых летательных аппаратов было, на мой взгляд, одно важное противоречие, которое я до сих пор не разрешил. Из-за очень плоской формы летающего крыла в нем не мог уместиться пилот, однако в бою рейдеры всегда вели себя так, словно управлялись не дистанционно, а изнутри. Ну, это всегда можно понять – пилоту за пультом где-нибудь в бункере не страшно вести аппарат на пули, а рейдеры всегда активно маневрировали в бою, спешно уходя за тучи, если попадали под плотный обстрел. Получалось, что либо пилоты несли очень серьезную ответственность, вплоть до смертельной, за потерянный аппарат, либо они все-таки находились в кабине, а не в бункере. Если допустить второе, то они имели просто крохотные размеры.
Во сне это казалось естественным, но после пробуждения я каждый раз задумывался над тем, кто наш противник. Точнее, нет, судя по навороченному вооружению, понятно было, что это не люди или люди далекого будущего, но я не мог понять, как моя фантазия рождала столь сложные конструкции. В детстве, конечно, я придумывал всякие штуки, а потом наворачивал разные истории с ними, и друзья вечерами слушали мои байки с большим интересом. Но то было в детстве.
Хотя, скорее всего, человек никогда не взрослеет. Просто ребенок с возрастом вынужден вгонять свое поведение в довольно жесткие рамки, в результате чего его действия упорядочиваются и делаются похожими на поступки других взрослых людей. Но внутри все по-прежнему остаются детьми. Один мой верный друг, с которым судьба раскидала нас очень давно, написал как-то песню, в которой были такие слова: «Лишь выросли в цене игрушки да соски превратились в кружки». Куда уж точнее.
Поэтому основной версией происхождения моих странных снов была теория о реинкарнации детских фантазий в теле реального боевого опыта, полученного на войне. Иногда, перелистывая тетрадь, я всерьез подумывал о том, чтобы написать книгу про команду наемников, воюющих в этом странном лесу непонятно с кем. Получилась бы боевая фантастика. Наверное. И хотя я считал, что неплохо могу излагать мысли на бумаге, но, представляя, какой титанический путь ждет меня в случае подобного решения, я малодушничал и отказывался. Кстати, для отказа от книгописания у меня в последнее время появился веский предлог – глупо тратить время на то, чем нельзя заработать, а уж тем более глупо заниматься тем, что требует немалых вложений. Я был уверен, что современные писатели в отличие от советских публикуются за свой счет, а значит, все они люди изначально состоятельные, чего обо мне уж точно сказать нельзя.
Кстати, именно сегодня мне обещали работу, так что надо приводить себя в порядок и выдвигаться. Снова захотелось курить, но я взял себя в руки. При нынешнем финансовом положении на новую пачку у меня банально не было денег. Вот так. Дожил боевой офицер.
Мелкий осенний дождик крапал с низкого московского неба, заставляя прохожих щуриться от смешанных с ветром брызг и кутаться в воротники плащей. Говорят, что дело, начатое в дождь, обречено на успех. Не знаю, я не вел статистики. Может быть, сегодня вообще первый случай, когда мне в дождь придется начинать новое дело.
Жерло метро всасывало в себя людской поток, как сливное отверстие раковины втягивает воду. Час пик. Толкотня. Как-то я отвык от этого. Шесть лет в горах, почти безвылазно, перестраивают восприятие на другой лад, так что городская суета начинает напрягать в высшей степени, вызывая беспричинные приступы паранойи. Особенно плохо бывает в метро. И дело вовсе не в клаустрофобии, я ею никогда не страдал, а в невольном перемалывании бродящих в толпе эмоций. Негативные это эмоции, вот в чем дело. Чаще всего раздражение – это днем, в давке, особенно на кольцевой ветке. Вечерами, когда почти пусто, – страх или беспокойство. В праздники или в дни футбольных матчей – пьяный кураж. И всегда – ощущение несбывшихся надежд, невыполненных желаний, ощущение бесцельно пробегающих дней.
Я влился в поток и опустил воротник плаща. Мокрая лестница, прозрачные двери, сверху донизу оклеенные рекламными стикерами. Запах горячей слоеной выпечки – это из притулившегося в переходе киоска. Каждый такой пирожок по девять рублей, я знаю, но у меня в кармане завалялась только одна десятирублевая монета и проходка в метро. Все, что осталось от положенного по увольнению пособия. В принципе эту монету можно было потратить, поскольку Гришка, старый приятель, клялся, что если меня возьмут на работу по его рекомендации, то сегодня же я получу подъемные в счет будущей зарплаты. Но вот это «если» не давало мне покоя, поскольку если ничего не получится, то надо будет возвращаться домой, купив билет в метро за семь рублей. Ни на пирожок, ни на сигареты тогда точно не хватит. Дома же еще в достатке гречневой крупы, так что пирожок можно с полным основанием считать блажью.
В общем, эта поездка была для меня довольно рискованной, несмотря на заверения Гриши. Я невольно усмехнулся этим мыслям.
«Дожил, – подумал я, продираясь через турникет к платформе. – Ну и укатала меня гражданская жизнь! Четыре месяца назад под минометным обстрелом скакал, а теперь на работу устраиваться рискованно».
Однако все обстояло именно так. Три месяца в госпитале и месяц почти безвылазно дома превратили меня совсем не в того, кем я был в отряде. На госпитальной койке я вдруг понял, что моя жизнь, скорее всего, имеет еще какую-то ценность, кроме заявленной Уставом и командирами. Сначала мне трудно было об этом думать, но, глядя в экран телевизора и читая газетные статьи, я очень быстро понял, что Родины, собственно говоря, никакой и нет. Точнее, физически она есть – пространство от Калининграда до Петропавловска-Камчатского, – но вот в сакральном понимании – фикция. Все это физическое пространство на поверку принадлежало не тем, кто сейчас толпился вокруг меня на платформе метро, а совсем другим людям, чьи лица мы никогда не видим за темными стеклами «Мерседесов» с мигалками. Причем Родина принадлежала им вполне реально, их владение ею было подтверждено финансовыми и юридическими документами. Эти люди могли строить на ней, продавать ее как целиком, так и по частям, извлекать из нее прибыль, писать и переписывать ее законы, не подчиняться им, отдыхать в лучших ее местах, недоступных тем, кто защищает ее границы с автоматом и снайперкой в руках.
Вообще-то насчет автомата и снайперки я погорячился, конечно. Это сразу по выходе из госпиталя я так думал, но потом, когда город начал меня в себя вбирать, я увидел, что за Родину каждый день борются миллионы людей, даже не думающих об этом. Они ходят на заводы и фабрики, стоят за прилавками, водят такси и делают для Родины огромное количество других каждодневных подвигов. Но она им все равно не принадлежит. Они ей принадлежат, а она им нет. Такая вот математика.
И вот тогда я впервые испугался по-настоящему. Так, как не боялся под огнем крупнокалиберных пулеметов, хотя это тоже не для слабонервных времяпрепровождение. Я понял, что, если бы меня убили тогда, это было бы самой большой глупостью, какую можно вообразить. Не глупо получить ножом в печень во время драки с грабителями, отбирающими последние деньги у матери троих детей. А вот погибнуть в бою, отстаивая чужую собственность, из которой кто-то другой извлекает прибыль, – глупо до невозможности. Это все равно что пытаться ценой собственной жизни остановить разборки между двумя городскими бандами, начавшими перестрелку из-за вопроса, кому снимать дань с казино. В общем, разница между казино и Родиной стерлась в ноль – и то и другое теперь было полноправной чужой собственностью. Только дань у владельцев Родины называлась не данью, а налогами, но сути это не меняло – все равно процент от прибыли.
Причем мне обидно было не столько за себя, сколько за деда – морского пехотинца, раненного во время керченского десанта. Я-то хоть деньги получал, пусть и скромные, от владельцев Родины, а он бил фашистов и победил, отстоял Родину совершенно бесплатно. Для Березовского отстоял, для Ходорковского и нефтегазовых корпораций. Они ею попользовались как следует, отстроились за границей, кого-то из них посадили, кого-то нет, а смысл все равно остался прежним. Просто придут другие владельцы, повыжимают из Родины еще по капле, может быть, некоторых из них тоже посадят.
И что самое удивительное, я понимал, что это нормально, что иначе никогда не было и никогда не будет. Одни владеют собственностью, другие на ней работают за скромную плату. И при первобытном строе так было, и при рабовладельческом, и при феодализме ничего в этом плане не изменилось, и при капитализме, и при социализме, и при нынешней демократии. Более того, я уверен, что и при коммунизме было бы точно так же. Весь мир принадлежит очень малому количеству людей, а остальные на них работают. И никакими бунтами, никакими революциями изменить ничего нельзя, а можно лишь поменять горстку одних владельцев на горстку других. Ну не может народ ничем владеть, что бы об этом ни говорили. А потому воевать народу нет никакого смысла – разве только за деньги.
Поэтому я и голосовал за Путина, когда его выбирали на второй срок. Многие обещали сделать профессиональную армию, но он первым сделал в этом направлении реальные шаги. Это было достойно как минимум уважения – не отбирать чужую кровь, а покупать ее.
Однако, кроме этого выбора, я сделал для себя и другие. После всех своих войн я начал последнюю – войну с иллюзиями, превращающими людей в быдло. Я вычленял вирусы заблуждений, рассаживаемые средствами массовой информации и народными слухами, препарировал их, пытался понять, как они работают, на каких низменных чувствах играют и кому они выгодны.
Я выбрал цель. Нет, этой целью не были газеты или телекомпании. Я слишком хорошо умел убивать людей, чтобы опускаться до терроризма. Терроризм – оружие трусов, а я себя таковым не считал. Моей целью стали иллюзии сами по себе, а не те люди, кто придумывает их и распространяет.
Я выбрал оружие. Не снайперскую винтовку, с которой неплохо умел обращаться, а отказ от иллюзий. Для себя самого. Никому другому я навязывать ничего не собирался, даже пропагандировать свои идеи мне бы в голову не пришло. В общем, я не хотел никого освобождать от иллюзий, я просто решил обороняться от них сам, не пускать их к себе в голову, отказываться от взгляда на жизнь, к которому они подталкивают, – и все.
За несколько недель, проведенных в городе после госпиталя, я понял, что не ошибся ни в выборе цели, ни в выборе средств. Были и первые победы. К примеру, я выследил одну пронырливую идейку, проползающую в умы из рекламных роликов, отыскал в себе ее следы, поймал за хвост и навсегда вышвырнул из головы. Это была иллюзия того, что быть бедным хорошо, а богатым – стыдно.
«Говорят, что они крепко стоят на ногах, – говорил рекламный диктор за кадром, пока на экране переходили дорогу мелкие клерки какого-то крупного коммерческого учреждения, – и нам до них никогда не подняться. Но это только кажется».
Далее камера начинала двигаться вперед, менеджеры разбегались, а на экране появлялся логотип «Лада». Такая вот дурь. Как будто обладать наспех свинченной пьяными слесарями «Ладой» было куда более почетно, чем работать мелким менеджером в крупном коммерческом учреждении.
Я знал, что этой иллюзией поражено большинство населения нашей необъятной страны, покупающего отечественные сигареты потому, что это якобы патриотично. «Мальборо», мол, пусть буржуи курят. Хотя стоит глянуть на боковинку «Золотой Явы», чтобы найти там торговую марку истинного производителя – того же самого, что и у «Мальборо», кстати. «Ява», конечно, дешевле, но не потому, что отечественная, а потому, что американцы набивают ее коровьим дерьмом вместо табака.
То же и с пивными брендами, которые все без исключения принадлежат западному капиталу. Однако, зная, сколько людей находится под властью этих иллюзий, я не собирался проповедовать отказ от них. Это была моя война, и ничья больше. Я хотел хоть раз повоевать сам за себя, а не за кого-то другого. И чем дальше, тем больше мне это нравилось.
Убив в себе первую иллюзию, я понял, что в богатстве нет ничего постыдного. Напротив, богатство есть мера человеческого достоинства – во сколько каждый сам себя ценит. А если так, то любой честный способ заработка хорош. То есть быть водителем «Мерседеса» и получать пятьсот долларов в месяц ничуть не хуже, а даже лучше, чем с теми же навыками развозить пиццу на раздолбанной «Ладе» за сто пятьдесят. И если ты зарабатываешь мало, то это повод для поиска новой работы, а не для гордости.
Правда, в этом поиске мне поначалу не очень везло. Бывшему армейскому капитану, уволенному по состоянию здоровья после ранения, не так легко устроиться на гражданке, как можно подумать. В серьезные охранные фирмы не берут по многим причинам. Во-первых, твой боевой навык там никому не нужен. Здесь город, а не чеченские горы. Во-вторых, здесь важен высокий рост и внушительный вес, дистанционно убеждающий потенциального злоумышленника, что с таким громилой лучше не связываться. Даже если громила на ногах едва держится. Я же ни ростом, ни весом похвастаться не мог – снайперу это ни к чему, только мешают забираться на высокие огневые точки и таскать с собой снаряжение.
Так что меня и без ранения в охранной фирме не очень ждали, а уж с двумя минометными осколками в животе – так и вовсе. С другой стороны, на войне чему только не научишься – я и машину неплохо водил, и по части механики руки были под инструмент заточены. Но главное, что на войне вылетает из тебя напрочь, – это трусость. В общем, я готов был взяться за любую работу – знал, что получится. Научиться можно чему угодно, был бы спрос на работу.
А недавно Гриша, мы с ним еще в школьные годы вместе в фотокружке занимались, звонит, говорит, что им в фирму нужен водитель на «Мерседес» за полтысячи долларов в месяц. Вообще-то на «мерсе» я не ездил даже справа, но чем не машина? Разберусь.
Поезд подземки с грохотом мчался во тьме тоннелей, за стеклами пролетали трассирующие очереди фонарей. Окружающие люди, находясь по сути в одном вагоне, пребывали тем не менее в разных мирах, чаще всего не замечая друг друга. Разве что если кто-нибудь на ногу другому наступит. Многие читали книжки в мягких обложках, желая хоть на время поездки очутиться в веселых мирах, созданных мастерицами иронических детективов. Иногда я видел в руках любовные романы – по большей части у дам, во всех отношениях небогатых и чаще всего немолодых. Молодые люди предпочитали отправляться в фантастические миры, где из-за спины главного героя можно было подглядеть, как тот дерется с инопланетянами или собирает эльфов в поход против гоблинов. Иногда можно было заметить в толпе обложку какой-нибудь распиаренной псевдоэзотерики вроде Пауло Коэльо. Однако подавляющее число пассажиров метро предпочитало газеты. Есть в нашем народе какое-то неизбывное доверие к печатному слову. И многие верят, что в газетах пишут правду. Ну, хотя бы в некоторых рубриках. Хотя бы иногда.
Под землей расстояние между станциями кажется больше, чем когда поднимаешься на поверхность. Никак не могу понять, отчего возникает такая иллюзия. В центре от входа на одну станцию видно следующую, а ехать – минут пять, а то и десять. Не может же поезд ехать медленнее, чем идет пешеход! Но сейчас у меня не было настроения разбираться в этом.
На Пушкинской я пересел на другую ветку и отправился дальше, в те места, где бывал крайне редко. Чем дальше от центра, тем проще убранство станций, тем меньше в них навязчивого пафоса сталинской эпохи. Стоя без дела в вагоне, я невольно вспоминал сон, в котором меня пронзили иглы «ежа». Довольно глупо получилось. Однако, пытаясь понять, как следовало поступить в таком случае, я не мог найти однозначно верного решения. Лучшим выходом было кинуться под броню, но я ведь не один вылез. Тогда бы убило всех. Всех, кроме меня. А так меня одного, поскольку я был к бомбочке ближе всех.
Я усмехнулся, поняв, что сегодняшняя моя гибель впервые была не поражением, а победой. Пожалуй, в снах я добился определенных боевых успехов, чего про реальность пока не скажешь.
На станции «Октябрьское поле» я выбрался на поверхность и присел на парапет под навесом, ожидая приятеля. Судя по времени, он должен был явиться минут через десять. Дождь продолжал крапать, Москва поросла грибами – полосатыми, черными и клетчатыми грибами зонтов. Иногда попадались яркие, флюоресцирующие шляпки молодежных зонтиков. Я невольно вспомнил дождь из сна. Странно, но в таких снах мне постоянно хотелось курить, однако непрерывные потоки воды с неба начисто исключали такую возможность. Иногда мне приходила мысль забраться внутрь БТРа или хотя бы под днище на стоянке, чтобы покурить, пользуясь укрытием. Но даже в самом начале сна пачка сигарет в кармане оказывалась насквозь промокшей.
Поначалу я думал, что можно сосредоточиться на том, что во сне сигареты должны оказаться в герметичном портсигаре, мол, так и будет. Ан нет. Моя начальная экипировка всегда была одинаковой. Менялся состав команды, причем помимо моего желания, менялось количество бронетехники, иногда присоединялась авиация, но лично я всегда оказывался во сне в камуфляже, с тяжелой снайперкой калибра 12.7 миллиметров, с пистолетом «АПС» в пластиковой кобуре и с пачкой промокшей «Золотой Явы» в кармане. Причем, что характерно, на войне я камуфляж почти никогда не носил, у нашего подразделения была черная форма, вроде той, какую в советские времена носила морская пехота. Что же касается снайперки и «стечкина», то это и впрямь было оружие, которым я действовал в реальных боях. А вот с «Явой» промашка. Я ее бросил курить еще в госпитале, перейдя на пусть и более дорогой, но куда более приличный «Честер».
В назначенное время Гриша не пришел. Честно говоря, этот факт нагнал на меня такую волну уныния, которую можно было сравнить с девятым валом на одноименной картине Айвазовского. Холодную, тяжелую волну безысходности. Хоть вой. Если быть точным, то это был мой единственный шанс устроиться на работу. А так… Бутылки, что ли, начать по помойкам выискивать?
Собрав волю в кулак, я спустился под землю в надежде выклянчить у кого-нибудь один звонок по таксофонной карте. Это было стыдно, но я хотел выяснить у Гриши, в чем дело. Пристроившись у лотка с книжной продукцией, я принялся высматривать кандидата. В основном люди звонили занятые, спешащие, говорили урывками, телеграфными кодами, бросали трубки, взбегали по лестнице наверх. Их место занимали другие, точно такие же. Лишь минут через пятнадцать я заметил крупную грубоватую девушку лет двадцати пяти. На ней были зеленые вельветовые брюки, оранжевый свитер крупной вязки и рыжая куртка-ветровка чуть короче свитера. Она несколько раз набрала номер, но на том конце, по всей видимости, было занято, поэтому она отошла от таксофона в надежде повторить звонок через некоторое время. Для меня это был идеальный вариант.
– Девушка, – шагнул я к ней. – Позвольте, пожалуйста, сделать один звонок по вашей карте.
Она оглядела меня с глубоким непониманием того, почему я не могу купить карту всего за тридцать пять рублей. Ей было проще протянуть мне свою, чем напрягаться и думать об этом.
– Спасибо. – Я улыбнулся и поспешил к таксофону.
Набрав Гришин мобильник, я услышал голос электрической женщины, который сообщил мне, что телефон абонента выключен или находится вне зоны досягаемости. Со вздохом я вынул карту и вернул хозяйке. Оставалось только спуститься еще глубже в метро, но девушка неожиданно меня окликнула.
– Извините, – она посмотрела мне прямо в глаза. – Можно задать вам вопрос?
– Пожалуйста. – Я пожал плечами.
– Почему вы попросили у меня карту?
То ли непонимание моих действий всерьез поставило ее в тупик, то ли, что показалось мне более вероятным, она решила как-то меня использовать. Можно было, конечно, отмахнуться и идти куда шел, но она меня выручила, и не хотелось ее обижать. Хотя была и еще одна причина, по которой я ей ответил. Более веская, если честно. Нет, не то чтобы я намеревался с ней флиртовать, этого и в мыслях не было – ну, не в моем вкусе девушка. Хотя какой к черту вкус после многомесячного одиночества? Короче, я помимо воли ей ответил:
– У меня нет денег, а надо было сделать важный звонок.
– Даже пятидесяти рублей нет?
Я не смог уловить, какой огонек блеснул в ее глазах, но это была какая-то яркая эмоция.
– Даже пятидесяти.
– А хотите заработать?
У меня екнуло сердце. Вообще-то на такие предложения лучше сразу отвечать отказом. Не то что у меня был горький опыт, но, исходя из банального здравого смысла, следовало, что это какая-то разводка. Просто потому, что для удачи слишком ярко. Она редко так вот, открыто, идет к тебе в руки. Куда чаще под удачу маскируются махинации нечестных людей.
С другой стороны, терять мне было нечего. Что с меня можно взять? Развести на десять рублей? Вряд ли кто-то станет тратить время на это, да к тому же, именно в случае со мной, могут возникнуть проблемы. Просто в силу специфики моей бывшей профессии.
– Хочу, – ответил я.
– Тогда давайте поднимемся, сядем в кафе, и я вам объясню, в чем суть дела.
– А здесь нельзя? – Идея с кафе мне очень не понравилась.
– Ну… Как-то странно здесь говорить о делах.
«Разводка, – уверенно подумал я. – Наверное, у нее в том кафе есть возможность поставить клиента на счет. Тут уж не будет разницы, есть у меня с собой деньги или нет. С ментами все равно будут проблемы, а мне они сейчас не нужны».
– Нет, – покачал я головой. – Извините, но ни в какое кафе я не пойду. И на такси никуда не поеду. Своих денег у меня нет, а в долг у вас я ничего брать не буду. Простите мне такую невежливость?
– Прощу, – усмехнулась незнакомка. – Если честно, то я сама круто попала и мне нужен помощник, чтобы сохранить лицо.
– И вы мне за это заплатите?
– Нет, конечно. У меня у самой голяк. Но я пашу на фирму, которая лепит рекламу.
– И что?
Ее сленг начал меня напрягать. На мой взгляд, у девушки язык должен быть поблагозвучнее.
– Им нужна модель.
Я чуть не расхохотался.
– Кто, извините?
– Модель для фотографии. Нужно сделать рекламу одеколона в журнал.
Больше всего меня поразило, с каким честным видом милая девушка лепит подобную чушь. Ну ладно, пусть твоя профессия разводить лохов, но нельзя ведь держать людей совсем за дебилов! Хотя, если такие приемы прижились, значит, на то есть причины. Огромное число людей играют во всевозможные лотереи, надеются на удачу с игровым автоматом, участвуют в различных газетных конкурсах, на полном серьезе надеясь получить больше, чем вложили, хотя рассчитывать на это может только полный дебил. Системы разные разрабатывают…
– Нет, спасибо, – я развел руками в извиняющем жесте. – Поищите кого-нибудь другого, ладно?
– Черт! – психанула незнакомка, зло засовывая карту в карман. – Что за день у меня сегодня?
Не обращая на меня больше внимания, она снова подошла к таксофону и, прижав трубку к уху, нервно застучала по кнопкам. Это меня остановило. Ее нервность как-то не вязалась с моей теорией. Или девочка очень хорошая актриса, что в общем-то не редкость среди разводчиков, или у нее действительно неприятности. Если вероятность второго хотя бы процентов пять, то я козлом буду, если не помогу. Она-то ведь мне карту дала, когда мне было надо.
Наконец незнакомка дозвонилась, но радость, мелькнувшая на ее лице, была недолгой. Поговорив меньше полминуты, он снова чертыхнулась себе под нос и повесила трубку.
Оставаясь в сомнениях, я прикинул возможные последствия, вздохнул и шагнул к ней.
– Я решил вам помочь, – сказал я, глядя ей в глаза.
– Вот как? – в глазах ее снова разгорелся огонек.
– Да. Идемте в кафе или куда там.
Она секунду не сводила с меня взгляда, словно пытаясь понять, почему я передумал. Затем кивнула.
– Ладно, в кафе. И не грузитесь вы так! Ничего ужасного я вам не предложу.
Мы поднялись наверх и устроились в простеньком кафе, расположенном между «Ростиксом» и пивнушкой. В общем, заведение для людей, не обремененных лишними средствами.
– Меня зовут Катя, – сообщила девушка, усаживаясь за круглый столик из зеленого пластика.
Я повесил плащ на стоящую рядом вешалку, стесняясь потертых серых брюк и оттянутого черного свитера. Однако оставаться в мокром плаще мне показалось в высшей степени неудобным.
– А меня Александр, – назвал я свое настоящее имя. – Можно, конечно, Саша. И давайте на «ты», ладно? Не такой я старый.
Катя глянула на меня чуть искоса, словно оценивая, не начал ли я ее клеить. Именно этот взгляд окончательно меня успокоил. Разводчице было бы без разницы, точнее, мой сексуальный интерес она бы использовала в собственных целях. А эту напрягло. Возможно, ей действительно нужна была только моя помощь.
– Ну, фишка тут вот в чем, – не очень уверенно начала она. – Я недавно устроилась в рекламную фирму. Ну, там ролики всякие лепим, делаем фотосессии для журналов, озвучку для телерекламы… У меня только кончился испытательный срок, в этом месяце мне должны дать первую зарплату. Но сегодня получился крупный облом. Мне надо было договориться с Аликом, одним артистом, о проведении фотосессии, а у него аппендицит. Словно специально. Еле дозвонилась, все занято, занято, а потом его сожитель говорит, что у Алика аппендицит.
Про аппендицит она сказала таким голоском, каким пародисты копируют геев. Я усмехнулся. Мне не приходилось лично сталкиваться с представителями сексменьшинств, но мысль о том, как именно они предаются любовным утехам, вызывала во мне невольное отвращение.
– В общем, Алика увезли на «скорой», – со вздохом продолжила Катя.
– И что в этом страшного? Твоей-то вины нет, так чего беспокоиться?
Подошла официантка. Катя заказала себе чай и пирожное, а мне просто чай. Хотя от пирожного за чужой счет, пусть и за счет дамы, я бы сейчас не отказался. Какое к чертям рыцарство на пустой желудок? Гречка не в счет, она из меня скоро сыпаться начнет. В чистом, непереваренном виде.
– Да я грузанулась, что никакого аппендицита у Алика нет, – вздохнула Катя. – Этот форс-мажор может быть чистым палевом.
– Чем? – Дешифратор сленга в моей голове начал давать сбои.
– Ну, проверкой для меня. Понимаешь, наш босс, Веничка-Ирокез, постоянно втирает о необходимости проявления инициативы в разумных пределах.
– Он, случайно, не служил офицером? – спросил я с усмешкой, вспоминая речи нашего майора.
– Как ты догадался? – она усмехнулась, поднимая чашку к губам. – Да, он вроде был штабником. Кто-то гнал, что даже в Чечне.
– У меня есть опыт общения с армейскими офицерами, – сказал я.
После выяснения боевого прошлого Венички-Ирокеза мысль о подставе с целью проверки не казалась такой уж глупой. Еще во времена срочной службы был у нас замполит, который страсть как любил проверять караулы скрытым порядком. Не любили его люто. Правда, одна из таких проверок для замполита закончилась плачевно. При попытке проникнуть в караульное помещение незамеченным он был задержан караульным бодрствующей смены Аленом Тартлайном, эстонцем. В память об этом инциденте у подполковника прибавился внушительный синяк под глазом, убавилось зубов, а после взыскания командующего еще и звездочек на погонах.
– Веничка все время парит народ, мол, сотрудник должен не просто пахать и получать зарплату, а инициативно реагировать на изменения обстановки с целью увеличения прибыли предприятия. В общем, он мог запросто позвонить Алику раньше меня и сказать, чтобы тот отмазался аппендицитом.
– А смысл?
– Ну как же! Посмотреть, как я выкручусь.
Она достала пачку «Винстона» и одноразовую зажигалку. Закурила.
– Понятно, – я вздохнул, вбирая ноздрями табачный дым.
Курить хотелось до одури, но стрелять у девушки было для меня табу. Пирожное вот запросто, а сигарету – никак.
– Угощайся. – Она заметила выражение моего лица.
Я взял сигарету и прикурил. Черт возьми! Какое же удовольствие может иногда доставлять дурная привычка! Привычка, которую почти не замечаешь, когда есть сигареты, или которая раздражает, когда куришь слишком много.
– Короче, Ирокез мог устроить мне испытание – смогу я найти замену Алику или нет.
– И ты решила подобрать на улице первого встречного?
– Не первого. У Алика очень фактурная внешность. Он такой, знаешь, мужественный педрилка. Ну, это трудно объяснить. Короче, в основном если мужественные, то отвратительные мужланы. Волосатые и заскорузлые. А педрилки чаще всего чересчур смазливые. Серединка же бывает крайне редко.
– Хочешь сказать, что я похож на этого Алика?
– Да нет, не грузись! Но в тебе есть та же самая фишка. Ты не качок, но в выражении лица есть что-то боевитое. Как будто ты кого-то убил, а тебе за это ничего не было.
«Она что, психолог по образованию?» – с удивлением подумал я.
– Я такие вещи вижу, меня за это в фирму и взяли. Еще у меня хорошо получается фокус-группы формировать. Короче, психологическое образование, пусть и неоконченное, даром не пропадает.
«Ну, ничего себе! – такого поворота я не ожидал. – Психолог с такой манерой изъясняться – перебор».
– А почему неоконченное?
– Да так, – Катя махнула дымящейся сигаретой. – По финансовым соображениям. Ну что, поедешь сниматься?
– Вообще-то это бред. Ну какая из меня модель? Рожа осунувшаяся, патлы нечесаные. Грима тонна уйдет. Не позорься. Скажи, что у Алика аппендицит.
– Ну да. За сессию фотографу заплачено, за аренду студии тоже, визажисты сидят на стреме, и им тоже уплачено за день… А я приеду и скажу, что облом. Уволят к чертям под горячую руку.
Вообще-то она была права, а мне поехать ничего не стоило.
– Если не веришь, что я из фирмы, вот визитка. – Катя протянула мне картонный прямоугольник.
Конечно, наклепать сотню визиток с данными хоть старшего курьера «Лукойла» стоило немного. Но что-то трогательное было в том, как Катя попросила помощи. Было в ней что-то от опустившегося боевого офицера, у которого нет денег на таксофонную карточку. Потенциал в ней был, вот что мне показалось. И жалко было ей отказать. В конце концов я психанул сам на себя.
«Ты превращаешься в урода, – шепнул мне внутренний голос. – Совсем недавно ты рисковал жизнью всего за триста долларов в месяц, а теперь сдрейфил откликнуться на просьбу девушки? Это что, страшнее, чем лететь на вертолете по ущелью под прицелом зенитных ракет?»
Я сунул визитку в карман. Не знаю, что побудило меня это сделать. Если быть до конца честным, то, скорее всего, наличие среди прочих атрибутов еще и домашнего телефона. Хотя это вряд ли было осознанно – у меня и мысли не было по нему звонить. Хотя нет, вру. Была мысль. И состояла она в том, что если я Катю выручу, то она в какой-то мере будет мне обязана, а значит, позвони я ей, она, может, и не откажется провести со мной вечерок, сходить в кино или что-нибудь в этом роде. Конечно, сейчас у меня не было ни на вечерок, ни на кино, но я очень надеялся как можно быстрее изменить ситуацию.
– Едем, – кивнул я.
Мы допили чай, после чего новая знакомая заплатила по счету, а затем убедила меня ехать на такси, а не на метро.
– Во-первых, мы спешим, – говорила она, стоя у края дороги с поднятой рукой. – Во-вторых, деньги на такси мне выдают на работе. Можно, конечно, схалтурить, поехать в подземке, но после такого испытания работать можно только на заводе. Творческую жилку метро слизывает без остатка.
Надо признать, что во многом я был с ней согласен, а предложение ехать на метро было с моей стороны не более чем демонстрацией нежелания пользоваться ее деньгами. Правда, эта игра уже начинала меня утомлять. В конце концов, она сама за меня платила, а человек не будет этого делать, если ему невыгодно. Лишать же ее выгоды в мои планы совершенно не входило. Интересно, какую заковыристую философию можно придумать, чтобы оправдать отсутствие денег в кармане. Я вспомнил рекламу «Лады» и отметил, что это как раз и есть частный случай такой философии, мол, если не могу купить нормальную машину, надо внушить себе и другим, что «Лада» ничем не хуже «мерса», а по некоторым параметрам лучше. Ценой, например. При этом опускается тот факт, что для своего качества «Лада» жутко дорогая машина – ей красная цена в базарный день тысячи четыре, а продают ее за все шесть. Такая вот арифметика.
Вскоре Катя поймала машину – видавшую виды «Вольво». Мне предложила занять место на заднем сиденье, а сама устроилась спереди, рядом с водителем.
– На улицу Вильгельма Пика, – назвала она адрес. – К северному входу ВВЦ.
Конечно, ехать на машине было куда приятнее, чем в вагоне метро. Я немного расслабился, откинулся на спинку сиденья и любовался видами через окно. Несмотря на дождь, Москва выглядела празднично, но я знал, что это просто от непривычки путешествовать по поверхности. Сверху Москва воспринимается совершенно иначе, нежели из-под земли. Для пассажиров метро она имеет вид окрестностей разных станций, а для тех, кто ездит в машинах, город приобретает некую целостность. Причем это имеет не столько географическое, сколько психологическое значение. Начиная воспринимать цельность города, ощущаешь цельность мира вообще, поскольку для жителя мегаполиса город представляет собой если не весь мир, то огромную, а главное – постоянную его часть. Гриша, к примеру, похвастался, что, как купил машину, сразу пошел в гору. Для меня в этом не было ничего удивительного. Хуже было то, что и сукой он тоже стал, причем редкостной. Ну зачем выключать мобилу? Неужели трудно ответить по-человечески, что нет, дескать, возможности устроить на работу. Я бы понял. А если бы сразу не выделывался, если бы честно признал, что на его мнение там не сильно опираются, я бы вообще не выезжал из дома и не тратил бы проходку в метро. Правда, тогда мне бы не выпал шанс немного подзаработать.
Когда водитель нас довез и мы выбрались из машины, я запоздало спросил:
– Кать, а сколько за это платят? Ну, за съемку в рекламе?
Честно говоря, я не имел ни малейшего представления о расценках в этом бизнесе. Судя по журнальным статьям, модели получали очень много, ездили на лимузинах и жили в шикарных квартирах. Однако я отдавал себе отчет в том, что за разовую работу никаких головокружительных гонораров не будет. Дадут долларов триста – и то хорошо.
– Ну, обычно башляют тысячу, – ответила она. – Иногда бывает и полторы, если поработаешь хорошо. Это только кажется, что работа легкая, а на самом деле не такой уж и сахар. Лампы шпарят в лицо, жарища, грима на лице вот такой слой. – Она широко развела пальцы.
«Ничего себе! – думал я между тем. – Тысяча баксов! Да на войне мне за три месяца столько не прилетало!»
Однако что-то меня насторожило. То есть тысяча долларов соответствовала моим представлениям о заработках в рекламном бизнесе, но такая сумма была все же великоватой для первого встречного. Отсюда можно было предположить другие единицы измерения этой тысячи, а именно – рубли. Тогда получалось до неприличия мало.
Если так, то схема разводки у меня более или менее вырисовывалась. Получалось, что меня хотели развести не на деньги, а на бесплатную работу. Не совсем, конечно, бесплатную, но стоящую значительно больше, чем за нее собирались платить. И Катя в таком случае выполняла те функции, которые я ей с самого начала приписал, – она искала и привозила лохов. В данном случае меня. Наконец до меня дошло, что именно не стыковалось в истории моей нанимательницы. Ну на кой черт надо было ехать к этому Алику? Его что, нельзя было вызвать на студию по телефону? Вообще дураком надо быть, чтобы попасть на такую удочку.
Ощущать себя лохом было в высшей степени неприятно. Но здесь была не война, здесь были совершенно другие условия, здесь сила, ловкость и боевые навыки, по сути, не значили вообще ничего. Зато на первый план выходили хитрость, умение пользоваться чужими слабостями и знание расстановки сил. В общем, тоже боевые навыки, но несколько иного порядка.
С другой стороны, даже поняв суть разводки, я не собирался уходить. В моем нынешнем положении и тысяча рублей здорово бы меня поддержала. Короче, условия мне подходили в любом случае, так что я решил не уточнять, в рублях или в долларах измеряла гонорар Катя. Еще я подумал, что она, скорее всего, получает проценты от такой вербовки.
Фирма оказалась в здании киностудии имени Горького. На вахте охранник осмотрел мой паспорт и записал в журнал посещений. Катю он хоть и знал в лицо, но пропуск посмотрел. Через минуту мы уже спускались по лестнице в подвал. Пахло сыростью, снизу доносились гулкие голоса.
– Мы тут арендуем помещение для студии, – на ходу объясняла Катя. – Ну, в смысле Ирокез с командой.
– Помещение студии, где снимают рекламу, я представлял себе более презентабельным.
– На основании чего? – усмехнулась моя новая знакомая.
Этот вопрос поставил меня в тупик. А действительно, на основании чего люди делают заключения о том, чего никогда не видели? Получают информацию от знакомых? Нет, среди моих приятелей не было никого, кто бы работал в рекламном бизнесе. Из газет? Но я не мог вспомнить, чтобы читал статью о чем-то подобном. В конце концов, мне пришло в голову, что существует такой источник информации, как усредненное общественное мнение. Тысячи людей что-то видят, что-то слышат, с кем-то знакомы, затем они передают чуть искаженную информацию другим, она распространяется все дальше и дальше, все более искажаясь. Однако когда на ее пути встречается знающий человек, он корректирует информацию, вследствие чего искажения усредняются и, в конце концов, не превышают каких-то предельных значений. В результате получалось, что чем больше в обществе людей, обладающих достоверной информацией о чем-либо, тем более точным на этот счет можно считать общественное мнение. А сколько людей, в процентном отношении, задействовано в производстве телевизионной или журнальной рекламы? Единицы, если сравнивать с общей людской массой в Москве. А если по России смотреть, так эта цифра вообще исчезающе мала. Так откуда же взяться достоверной информации? Правда, все равно я не думал, что ролики о шикарных яхтах и дорогих машинах клепают в каком-то сыром подвале.
Тут меня осенило.
«Так вот откуда в общественном сознании мнение о рекламном бизнесе! – подумал я. – Из самой рекламы! Если загорелые модели пьют дорогое пиво на шикарной яхте, значит, и в реальности жизнь у них не менее шикарная. Человек рефлекторно верит движущемуся изображению, вот в чем дело».
Довольный догадкой, я догнал Катеньку в коридоре. Там, кстати, было не так убого, как на лестнице. А студия, куда мы попали, еще более соответствовала моим представлениям. Там были дорогие, как я думал, осветительные прожектора, белые экраны и штативы. На кожаном диване сидели трое тощих парней в кричащих нарядах и девушка возраста Кати. Она хмуро курила, стряхивая пепел в переполненную пепельницу. Макияж на ее лице показался мне ужасным – темно-коричневые тени над глазами, яркая помада, откровенно накладные ресницы и румяна как у царевны Несмеяны. Прическа тоже та еще – всклоченные крысиные хвостики, намазанные гелем для сохранения отвратительной формы. Мало того, волосы были неравномерно выкрашены в синий цвет. Рядом на столике валялись три пустые пачки от сигарет «Парламент» и пластиковая бутылка с остатками «Спрайта».
– О! Явилась! – Увидев Катю, Несмеяна вскочила с дивана. – А где Алик? И что это за хмырь с тобой?
– У Алика аппендицит.
– Очень вовремя. Ты этого типа вместо Алика притащила? В каком бомжовнике ты его выцепила? Мля, ну и прическа…
Она подошла ко мне и бесцеремонно ухватила за волосы, словно пробуя их на прочность. Я был так шокирован, что вообще не отреагировал.
– На хер… – Несмеяна безнадежно махнула рукой и снова уселась на диван. – Я с такими волосами работать не буду. Сейчас Веник придет, будешь с ним объясняться.
Один из парней наблюдал за мной искоса, стараясь явно не показывать интерес. Заметив мой взгляд, он нарочито отвернулся, и воцарилась тишина.
Я стоял, совершенно не представляя, как поступить в столь по-идиотски сложившейся ситуации. Вообще-то самым разумным было просто развернуться и уйти, не обращая ни на кого внимания, но два соображения меня останавливали.
Во-первых, я не терял надежды получить свои деньги. Точнее, не просто получить, а честно их отработать. Мне казалось, что Катенька заслуживает во много раз большего доверия, нежели раскрашенная и расфуфыренная Несмеяна. Ну и что, если она недовольна? Приедет Веник-Ирокез и все расставит по местам.
Во-вторых… Это не так просто понять гражданским, но не уходил я еще потому, что не получил на это команду. Смешно? Мне не очень. Когда от правильных действий командира зависит и его, и твоя шкура, когда он с десяток раз вытягивал твою задницу из зубов смерти, способность подчиняться у тебя прорастает в спинной мозг, закрепляется там и руководит тобой, как некий модуль, влияние которого не обойти.
Ну, не то чтобы я вообще не мог шагу ступить без команды, как дрессированная собака, но, попадая в ситуацию, когда мои отношения с человеком складываются на основе некоторой иерархии, я невольно, не особенно отдавая в этом отчет, начинаю им либо командовать, либо ждать от него команды. Отстроиться от такого поведения не так просто, если раньше от этого впрямую зависела твоя жизнь. В общем, раз Катя меня сюда привела, то она должна была меня и отпустить. Или пресловутый Веник, которому, с ее же собственных слов, она подчинялась.
В результате минуты три я стоял, как столб, в полном молчании. Кроме Кати, на меня никто не обращал внимания, а ей, я видел, было неловко. Поэтому я тоже молчал, чтобы не подливать масла в огонь. Наконец у Несмеяны заиграла мобила.
– Это Веник, – буркнула она, глянув на экран. Затем приложила трубку к уху и сказала: – Да. Катя пришла. Нет, без Алика. Привела какого-то… с жуткими волосами. Хорошо. – Она отключила телефон и повесила в футляр на поясе. – Держитесь, – Несмеяна нехорошо усмехнулась. – Сейчас Веник приедет.
Один из парней протянул руку к пустой сигаретной пачке, потряс ее и тихо ругнулся.
– Не заплатит, – уверенно заявил другой. – На кой черт было вставать в такую рань? Лучше бы я к Бруно на съемки поехал.
– На съем, – усмехнулась парикмахерша-Несмеяна.
– Иди ты, – беззлобно огрызнулся парень.
Они еще переругивались, когда я услышал шаги в коридоре. Даже если бы я не знал, что Веник-Ирокез служил в армии, я бы все равно определил это по походке. Не знаю, мне кажется, что военного офицера или мента можно отличить и в плотной толпе на нудистском пляже. Он шагнул в студию молча, ни с кем не здороваясь, никому не кивнув. Снял кожаный плащ и повесил на вешалку. Волосы его были почти сухими – понятно было, что дождик лишь едва сбрызнул их, пока Веник шел от машины.
– Этот? – спросил он, не глядя на меня.
– Да, – ответила Несмеяна.
– А Катенька что же молчит?
– У Алика аппендицит, – подала голос моя новая знакомая.
– И что?
– Вы же сами учили проявлять разумную инициативу.
– Понятно. Но обратила ли ты внимание, что инициатива в этой фразе стоит на втором месте, а на первом – разумная? Я, знаешь ли, более чем уверен, что тащить в студию бомжа было в высшей степени неразумно. А ты?
– Но мне показалось, что этот человек подойдет не хуже, – попробовала оправдаться Катя.
– Когда кажется, надо креститься, – недобро ухмыльнулся Веник. – Ладно, с тобой мы позже поговорим. А сейчас проводи этого проходимца до выхода. Надеюсь, это не твой знакомый?
– Нет.
– Ну, тогда живо! Я что, должен еще тратить на это драгоценное рабочее время?
Сначала у меня была мысль возмутиться, но потом стало понятно – пустое. Ну что толку вступать в конфликт с человеком, которого я никогда больше не увижу? Да и с Катенькой мы вряд ли встретимся. Она легонько подтолкнула меня, и мы вышли в коридор.
В голове мелькнула странная мысль. Суть ее состояла в том, что иногда реальные события, происходящие вокруг, оказывают на человека меньшее влияние, чем сны. Взять к примеру мои военные приключения в залитом ливнем лесу. От них по крайней мере оставались заметки в тетради, а от этого случая не останется ничего. Я позлюсь немного, но ни Веник, ни Катя не окажут никакого влияния на мою дальнейшую жизнь. Они останутся теми же молекулами, которые хранят память о сновидениях.
– Извини, что все обломилось, – негромко сказала Катя.
– Ладно, – миролюбиво ответил я. – Твоей вины в этом точно нет.
– Если хочешь, можешь взять мои сигареты. Бабла в качестве компенсации не дам. У меня у самой зарплата под угрозой.
Она протянула мне начатую пачку «Винстона», и я решил не корчить из себя черт-те что – взял. На самом деле это было хоть что-то, по крайней мере лишние сутки не придется мучиться без курева. А там поглядим.
– Вообще-то я могу и сам добраться до выхода, – сказал я, подозревая, что Катя предпочла бы поскорее выяснить отношения с Веником.
– Жаль, что так получилось. – Она опустила глаза.
Мы секунду молча простояли на лестнице друг против друга, затем Катя решительно развернулась и сбежала вниз, скрывшись в коридоре. Я усмехнулся и направился к выходу. Однако не успел я добраться до охраняемого вахтером турникета, как меня бесцеремонно поймали за локоть. Я собирался было пустить-таки в ход крепкие армейские выражения, но, обернувшись, увидел перед собой женщину лет пятидесяти. Она была одета вполне прилично, не то что мымра Несмеяна. А может быть, ее одежда была для меня более привычной. Не знаю. Но как бы там ни было, ругаться мне сразу же расхотелось.
– Простите, – она была готова в любой момент снова меня удержать. – Вы кто?
– Меня пригласили на съемки, но я не прошел тест.
– Кто пригласил?
– Катенька. У них студия внизу.
– А… Понятно. Значит, Венику вы не подошли?
– Нет.
В ее устах кличка бывшего офицера прозвучала не очень естественно.
– Замечательно. Тогда я вам предложу работу у нас в студии. У нас расценки выше, да и передача намного солиднее. Зайдете побеседовать с продюсером?
– А деньги сразу дадите? – Мне понравились такие виражи случайностей.
– Если подойдете, то сразу после съемок.
– Ладно. Куда идти?
– Сюда. – На этот раз пришлось не спускаться, а подниматься по лестнице. – Меня зовут Зинаида Исайевна. Могу я узнать ваше имя?
– Александр Фролов.
– Москвич?
– Да.
– Кем работаете?
– Никем. Недавно уволился из Вооруженных сил.
– Староваты вы для призывника.
– Я офицер.
– А, извините. Кстати, вот и наш продюсер.
На лестничной клетке под пиктограммой, означающей место для курения, стоял тощий, гибкий, затянутый в черную кожу мужчина лет тридцати пяти. Его длинные волосы были завязаны на затылке в хвост, а совершенно круглые очки без оправы делали его похожим на спецагента из японских мультиков.
– О! – он широко улыбнулся. – Зиночка, да ты молодец! Где раздобыла такую фактурную внешность?
– Представляешь, он чуть не ушел! Отвергнутый кандидат для одеколона, как я выяснила.
– Да, для одеколона слишком. А для нас… Удивительно! Я уж боялся, как бы не пришлось на рынке искать подходящую внешность.
– На рынке нельзя, – вздохнула Зинаида Исайевна.
– В том-то и беда. – Дождавшись, когда я подойду поближе, продюсер протянул мне руку и представился: – Кирилл.
Он лучился дружелюбием и энергией. Я ответил на рукопожатие и назвал свое имя.
– Нет, ну нам сегодня просто везет! – еще шире улыбнулся Кирилл. – И псевдоним придумывать, скорее всего, не придется. У тебя много знакомых? Ну, на заводе, или где ты там работаешь?
– Нет. Я недавно вернулся с афганской границы. Бывший офицер.
– Ого… Да это не просто удача! Зина, премия тебе обеспечена. И тебя, дорогой, тоже не обидим. Пойдем, пойдем.
Он бросил окурок в хромированную урну и широкими шагами направился в полумрак коридора. Затем мы протиснулись в приоткрытую дверь, за которой оказалась студия – раз в десять больше той, что у Веника. Да и оборудование не сравнить – съемочные краны, множество камер на штативах, операторы за ними, осветители с прожекторами, два режиссера за огромным пультом.
– Скоро массовка подтянется, – Кирилл заметил, что студия произвела на меня впечатление. – А мы с тобой пока побеседуем. Роль у тебя непростая, так что надо подойти к работе вдумчиво. Готов?
– Вполне. Но если надо будет много говорить перед камерой, то я не большой специалист.
– Напротив, ты говоришь как надо. Артиста этому еще учить надо, а у тебя… В общем, расслабься пока.
Через всю студию он провел меня в кабинет, поражавший размерами. У нас в школе спортзал был такой же, если не меньше. Первое, что бросилось в глаза, – полуметровая нефтяная вышка на письменном столе. Она сверкала желтым металлом, и я вполне серьезно подумал, что это украшение может оказаться из чистого золота. Сам стол тоже был не из магазина «Шатура» – массивная конструкция из черного дерева с инкрустациями в виде знаков зодиака. Один этот стол, наверное, стоил больше, чем «БМВ» Гришани. По крайней мере, выглядел он точно внушительнее. На нем вполне естественно, чуть ли не скромно, выглядел компьютерный монитор почти метр в диагонали. Да и ворсистый ковер под ногами после такого стола тоже не поражал воображение. А что касается картин на стенах, то мало у кого возник бы вопрос по поводу их подлинности и художественной ценности, хотя я в этом совершенно не разбирался.
– Садись, – Кирилл небрежно махнул рукой, указывая на ряд кожаных кресел вдоль окон. – И давай начнем с главного. Знакомых у тебя, говоришь, мало?
– Буквально три человека.
– Хорошо. А в лотерею ты играешь?
– Нет. Во-первых, я не такой придурок, чтобы тягаться с мафией в азартные игры. Во-вторых, просто не до того было в силу специфики профессии.
– При штабе служил? – он окинул взглядом мою фигуру.
– Да, писарем, – вспомнил я фразу из фильма «Брат».
– Понятно, – хозяин кабинета понимающе улыбнулся. – Ну, троих знакомых мы как-нибудь переживем. Значит, так, дорогой: будешь сегодня играть счастливчика, выигравшего машину в лотерею. Как тебе роль?
– Нормально. А настоящий счастливчик? У него тоже внезапный аппендицит?
– Ценю твое чувство юмора, – за тонкими стеклами очков в глазах Кирилла мелькнул стальной отблеск. – Значит, так. Чтобы народ покупал лотерейные билеты, он должен думать, что хоть кто-то выигрывает не как они – сто рублей на тысячу вложенных, а сразу и много. Эдакий аналог американской мечты, адаптированный к тяжелым российским условиям. Однако каждую неделю вручать кому-нибудь по машине мы, понятно, не можем. Даже эта сраная «Лада», которую мы, типа, разыгрываем, составляет примерно десятую часть рекламного бюджета за неделю. Думаешь, лотерея много приносит ее создателям? Одни эфиры, дорогой, стоят столько, что съедают львиную часть прибыли. А без рекламы никак. Вот на тебя даже реклама не действует, хотя в карманах пусто, а у кого есть копейка, тем вообще каждый день надо вдалбливать идею быстрого и беспроблемного обогащения. Так что, если бы ты был игроком, я бы тебя отпустил. Понимаешь причину?
– Чтобы не болтал потом.
Кирилл интеллигентно рассмеялся.
– Знаешь, дорогой, вот за это я меньше всего боюсь. Все, что ты можешь разболтать, каждую неделю пишут в желтой прессе, причем мы же сами эти статьи и финансируем. Народ ведь знает, что желтым газетам доверять нельзя, вот мы и вычленяем народные догадки о реальности, облекаем их в усредненную форму и публикуем в «Мегаполисе» или «Экспресс-Газете».
– Забавно. – Я усмехнулся, хотя всего пару недель назад, скорее всего, дал бы этому Кириллу в морду прямо в кабинете.
А сейчас у меня не было такого желания. И что самое странное, Кирилл меня совершенно не боялся. Почему? Ведь внешне я за три недели не изменился! Или изменился? Этот вопрос меня поставил в тупик и занял внимание больше, чем объяснения о том, как надо дурить народ.
– Ну, если забавно, то у тебя с психикой все в порядке. – Стальной блеск в глазах Кирилла не пропал. – Тогда поговорим о частностях. Если знакомых у тебя мало, то сниматься будешь под собственным именем. Вид у тебя достаточно лоховской, не обижайся, так что играть особенно не придется. Понимаешь, народ должен увидеть в тебе своего, у него должна возникнуть иллюзия, что каждый из них мог быть на твоем месте. И скорее всего будет, если продолжит покупать билеты. Эта мысль – главное, для чего мы снимаем. Теперь слушай свою легенду. Ты работаешь сторожем на автостоянке. В прошлый розыгрыш ты выиграл машину. Мы тебя пригласили в студию, вручить ключи. Чтобы не переигрывать, просто представь, что все это взаправду. Ну как бы ты себя вел, если бы на самом деле выиграл машину.
– Тогда мне бы денег для достоверности.
– Умно. – Стальной блеск в глазах Кирилла начал угасать. – Сразу после съемок получишь сто баксов. Вдвое больше, чем Веник бы тебе заплатил.
– Сто пятьдесят, – спокойно ответил я.
Мне важна была не сама по себе прибавка, а принцип. Просто взять больше, чем мне собирались дать. Хотя Кирилл мог просто меня выгнать, но что-то мне подсказывало – не станет.
– Хорошо. Сто пятьдесят, – кивнул он. – Вот тебе текст. Вопросы ведущего и что ты должен на них отвечать. Идем, я тебя отдам в руки гримеров, а потом вызубришь, тут немного.
В следующие полчаса я понял, почему Катя говорила, что работа не сахар. Я и на женщинах косметику не особо любил, а на мужчинах она мне казалась абсурдной. Давать же накладывать ее на себя… В общем, мне это стоило немалых усилий.
На протяжении всей экзекуции Кирилл внимательно наблюдал, как я реагирую.
«Диссертацию он собирается писать, что ли? – зло подумал я, косясь на него. – Еще один психолог, мать его!»
Наконец я не выдержал и спросил:
– Зачем эта штукатурка, если вы хотите показать сторожа с автостоянки? Где вы видели сторожа с подведенными ресницами?
– Не гунди, дорогой, – улыбнулся Кирилл. – Жизнь на экране – всего лишь иллюзия. А я, можно сказать, император этих иллюзий. А? Как тебе аналогия? Так вот, я в этом бизнесе уже десять лет и знаю, что иллюзия, чтобы быть похожей на правду, должна очень от нее отличаться. К тому же есть чисто технические проблемы. Свет, например. Прожектора настолько яркие, что если не прибить блеск лица пудрой, то на экране твоя морда будет выглядеть сплошным белым пятном. В общем, те физиономии, которые ты видишь на экране, всегда нарисованы. Настоящее лицо камера просто не снимет, это тебе не «Сanon» за тысячу долларов. Правда, все, что снято «Сanon», ты по телевизору и не покажешь. Видел документальные съемки чеченских боевиков в новостях? Сильно отличаются от того, как снят диктор в этих же новостях? Вот то-то. Наши камеры стоят десятки тысяч, выдают мельчайшие подробности, но нуждаются в хорошем свете и требовательны к гриму.
Мне оставалось только умолкнуть и терпеть дальше. В конце концов у меня на лице образовался двухмиллиметровый слой из нескольких тональных кремов и пудры, на ресницах ощущалась тяжесть туши, а на губах, что казалось самым отвратительным, вкус губной помады. Однако в зеркале это выглядело не так плохо, как я думал. Лицо, хоть и являлось по сути маской, было очень похоже на мое собственное, только намного темнее и контрастнее. Визажисты дело знали.
– Пойдем, – кивнул Кирилл.
Мы направились в студию.
– Самое главное – адаптироваться к прожекторам, – инструктировал он меня на ходу. – Постоишь немного, привыкнешь, чтобы не щуриться. Бить они будут прямо в глаза, так что прояви мужество. Свет должен существовать только для оператора и уж никак не для зрителя. Понял?
– Попробую.
Он поставил меня на подиум рядом с новенькой белой «Ладой». Поток света от прожекторов был физически ощутим, и, как я ни старался, все равно сощурился.
– Ничего, – успокоил меня Кирилл. – Постой немного, почитай бумажку, что я тебе дал, заодно выучишь. Только вслух, в полный нормальный голос. Звукорежиссер заодно аппаратуру настроит, а ты перестанешь стесняться.
Я вынул из кармана бумажку и принялся читать вслух. Текст там был следующего содержания.
«Ведущий: „Вы довольны?“ Ответ: „Да. Моя теща умрет от радости“.
К моему удивлению, никто не улыбнулся, а напротив, началась сосредоточенная работа – операторы двинули камеры по рельсам, звукорежиссеры склонились над пультом, осветители поймали меня в фокус прожекторов. Это придало сил, и я начал читать дальше. И чем больше читал, тем большей галиматьей мне это казалось. Вскоре глаза адаптировались к яркому свету, и я перестал щуриться.
– Все! – Кирилл поднял руку. – Стоп! Заводите массовку.
Массовка в моем понимании – человек сто, но в зал ввели всего два десятка людей. Большинство было молодыми людьми и девушками, скорее всего студентами театрального вуза, лишь несколько статистов, точнее, статисток имели фактурную «народную» внешность. Одна женщина была тучной и рыхлой, другая наоборот – дамочка крепкая и худая, похожая на усредненный образ кассирши продуктового магазина. Были и трое мужчин. Один выделялся запоминающейся клетчатой кепкой, двое других – пиджаками с Черкизовского рынка.
Когда Зинаида рассадила всех по одной ей понятной схеме, операторы тут же придвинули к группке несколько камер. Я удивился, поскольку каждый раз, когда мне доводилось видеть розыгрыш лотереи по телевизору, там в студии было гораздо большее количество зрителей.
И тут же новая мысль мелькнула у меня в голове, заставив улыбнуться. Розыгрыш лотереи и розыгрыш лохов прочно объединились у меня в сознании в один сплошной бесцеремонный розыгрыш.
«И сам я участвую в этом розыгрыше! – подумал я почти без эмоций. – При мне разыгрывают лотерею, а я разыгрываю всю страну перед камерой».
Однако это не побудило меня уйти, хотя такой способ заработка мне самому отнюдь не представлялся честным.
«Один раз – не пидорас, – успокоил я сам себя. – Где я еще денег возьму? Не на большую же дорогу идти!»
Невольно в памяти всплыли кадры из «Звездных войн», где Оби Ван наставлял молодого Люка. Если один раз ступишь на темную сторону Силы, то она уже не отпустит тебя. Эту мысль я прогнал, она была мне сейчас невыгодна.
Наконец Кирилл скомандовал начать съемку. Меня усадили в первом ряду среди массовки, а на подиум поднялся загримированный еще плотнее меня популярный телеведущий. Его лицо из-за темного тонального крема походило на лицо мумии, однако я вспомнил, как оно выглядит на экране, и успокоился.
Ведущий что-то лопотал, с ним сделали несколько дублей, пробовали разные варианты текста. Затем подозвали меня. К тому времени я устал от духоты и нервного напряжения, устал беспокоиться о том, смогу ли справиться с этой работой. В общем, я находился в более чем заторможенном состоянии. Меня подвели к машине, и я смотрел на нее как баран на новые ворота.
«Выгонят, – думал я, пока ведущий рассказывал мою биографию. – Выгонят и не заплатят».
Наверное, о том же каждый раз думает проститутка, лежа под клиентом. Выгонят или заплатят? Потому они и нанимаются к сутенерам – чтобы платили, а не выгоняли.
Наконец мне всучили ключи.
– Вы довольны? – спросил ведущий.
– Невероятно, – ответил я, сообразив, что данный Кириллом текст полностью выветрился из головы. – Честно говоря, я не очень даже надеялся. Ну, думал, выиграю немного… А тут – целый автомобиль. – Я вспомнил про тещу и добавил: – Теща, кстати, тоже обрадуется.
Массовка по команде Кирилла разразилась аплодисментами.
– Что вы можете посоветовать зрителям?
Я задумался, пытаясь вспомнить формулировку с бумажки, но быстро понял, что не смогу. Тогда выдал:
– Когда выиграете машину, не нарушайте правила. Потому что лучше купить еще лотерейных билетов, чем платить штрафы инспекторам.
Краем глаза я заметил, как Кирилл показал мне вытянутый вверх большой палец, совсем как Андрей в сегодняшнем сне.
Вскоре начали гаснуть прожектора, а массовка выстроилась в очередь за деньгами, которые выдавала Зинаида Исайевна. Кирилл подошел и хлопнул меня по плечу.
– Ну ты выдал, дорогой! Премию заработал. Прирожденный артист!
– Да я же стоял как чучело. – Почему-то похвала вызвала у меня приступ смущения. – И текст забыл.
– Чучело от тебя и требовалось, а насчет текста расслабься. Твой спич о штрафах на выигранной машине был воистину гениален. Ты что, правда при штабе работал писарем?
– Да, – не моргнув глазом соврал я, не представляя зачем.
– И что писал?
– Речи для начальства на праздники.
– Заметно. А для нас хочешь речи писать? Мой сценарист бухает как сапожник, совершенно от рук отбился. Ничего, кроме мертвой тещи, придумать не может, это она его достала, наверное. Кабинет тебе дам.
– А зарплата?
– Зарплата, дорогой, на заводе. У нас коммунистический принцип – каждому по труду, от каждого сколько сумеем выжать. Вот тебе три сотни. – Он достал из кармана три стодолларовые бумажки. – Сто пятьдесят, как договаривались, и столько же премии. Месяц поработаешь на испытательном сроке, в конце выдам тебе шестьсот. Ну? А там поглядим.
От такого предложения было трудно отказаться. Хотя, если честно, я не был уверен, что стоит ввязываться в дело, в котором я не смыслил ровным счетом ничего. Что с того, что много лет назад, в армейской учебке, я действительно написал пару речей для праздника? То было дилетантство чистейшей воды, просто повод, чтобы увильнуть от покраски забора. Здесь же все было иначе – другие люди, другая ответственность. Хотя и деньги другие.
В конце концов у меня в голове произошло нечто вроде короткого замыкания. Я вдруг понял, что все сомнения по поводу новой работы лишены всякого смысла. Почему? Да все очень просто. Что может с человеком случиться самого плохого? Он может быть покалечен или убит. Хуже ничего не бывает. В принципе ничем таким назначение сценаристом к Кириллу не грозило.
Но даже если пойти дальше, даже если представить, что я не справлюсь с работой, что меня поставят на счетчик, вывезут в лес, покалечат или убьют, даже если представить самое худшее, то все равно получалось, что… Мне ведь уже грозило все это! И ничего, справлялся. На войне меня могли убить или покалечить. За триста долларов в месяц. За триста! А тут мне предлагали шестьсот. Причем каждодневная работа предлагалась более легкая. Не надо таскать на себе шестнадцатикилограммовую снайперку, не надо мокнуть в дождь и страдать от жажды в жару. Не надо кормить комаров в засаде, не надо каждый день видеть, как гибнут друзья. Надо просто приходить на работу и придумывать строчки текста. И в самом худшем случае меня, так же как на войне, могли покалечить или убить. Но за шестьсот долларов, а не за триста. Так о чем же я беспокоился?
– Согласен, – кивнул я.
– Но спуску не дам, – сощурился Кирилл.
– Не нуждаюсь. Начинать работу сейчас?
– Нет. Сегодня к одиннадцати вечера будь на вахте. Тебе выпишут постоянный пропуск. А пока свободен, писарь.
– Не понял… Что значит к одиннадцати вечера? Почему не завтра с утра?
– Вопросов много. Ответы простые. Обычно днем здесь работают другие люди. Сегодня исключение. Считай, что тебе повезло, а то бы мы никак с тобой не встретились. В общем, работаем ночью, пишем тексты, записываем звук, монтируем. Снимаем чаще всего тоже ночью, но иногда днем. Достаточно?
– Да. – Я пожал плечами.
Он развернулся и направился в сторону кабинета, временно забыв о моем существовании.
«Раз уж сегодняшний день начался такими бурными переменами, – подумал я, покидая студию, – надо бы выжать из него все, что можно».
Эта идея возникла у меня не на пустом месте. Теперь у меня в кармане было и на кино, и на вечер. Странно, но мне захотелось провести его с Катей, хотя она точно была не в моем вкусе. Не знаю, почему именно с ней. Может, потому, что этот удивительный день начался с нее?
Не глядя на вахтера, я пересек вестибюль и быстрым шагом спустился по лестнице. Однако, почти добравшись до студии Веника, я замер в нерешительности. Вряд ли меня там ждут. Катя наверняка получила приличный нагоняй, и сегодня ей не до романтического времяпрепровождения. К тому же Веник может на меня наорать, увидев второй раз, а я не удержусь и срублю его. Тогда меня вышвырнет охранник и вечером возникнут проблемы с получением пропуска. Зачем Кириллу сценарист-дебошир? Нет. Постоянный риск на войне приучил меня не пренебрегать случайностями. Получение работы на студии было именно случайностью, точнее, цепью совпадений. Подобные цепи я рвать не решался. Это было нечто вроде суеверия, но оно оправдывалось практикой.
В общем, я тихонько, стараясь не выдать себя звуком шагов, поднялся наверх и вышел на улицу. Надо было сдать доллары, чтобы взять такси.