Глава шестая
Колченогий
Мне суждено было провести тяжелую ночь.
Я не смогла заснуть – мысли мои были поглощены выстрелами, раздавшимися в саду. Поведение Кауфманна явно свидетельствовало о том, что всю эту историю пытались затушевать, но мне было неясно, делалось ли это потому, что удалось захватить беглеца, или же ему удалось благополучно спастись.
В ту пору я и не предполагала, что моего гостя могли просто застрелить.
О себе я не беспокоилась, меня беспокоила мысль об участи моего незнакомого соотечественника. Я надеялась, что ему удалось спастись, и искренне желала, чтобы ему удалось осуществить свою задачу и уведомить меня об этом, тем самым избавив от необходимости выполнить возложенное на меня поручение, которое мне было совсем не по душе.
Несмотря на запрещение судьи, я решила доискаться до правды. Я надеялась, что мне удастся хоть что-нибудь выведать от одного из молодых офицеров, расположенных ко мне, и я надеялась, что мне завтра же удастся приступить к расспросам.
И, приняв это решение, я, наконец, заснула. Мне привиделся ужасный сон. Мне казалось, что я лечу по узкому бесконечному каменному коридору и что меня преследует огромный хромой мужчина, размахивающий в воздухе синим конвертом. Преследователь настигает меня, я слышу его тяжелое дыхание, и я просыпаюсь с испуганным воплем. Моя комната залита светом, а в дверь стучится прислуга Фрида: «Уже семь часов, фройляйн!»
Я спешу одеться и спуститься вниз к завтраку, рассчитывая после него засесть за работу. С послеобеденной почтой в Берлин должна уйти рукопись, и я до обеда работаю с фрау Кауфманн. Обычно после завтрака я садилась за пишущую машинку, а она диктовала мне. Затем мы вместе исправляли написанное, а по вечерам я переписывала.
Госпожа Кауфманн обладала способностью диктовать очень ясно и вразумительно, совершенно не испытывая необходимости менять построение фразы или подыскивать слова. Но в это утро она была необычайно рассеяна.
Что мог ей сказать вчера вечером доктор? Ко мне она была внимательна как обычно, и я готова была уже объяснить себе ее состояние тем, что она была не удовлетворена развитием действия в своем романе.
За обедом тяготевшая над нашим домом тайна не прояснилась, о происшествии минувшей ночью вообще не упоминалось. Судья Кауфманн имел беседу с одним из своих прибывших из Берлина коллег и целиком был поглощен политическими сообщениями. Он прочел нам целую лекцию о преступлениях сербов и заверял нас, что австрийцы будут реагировать на их деяния должным образом и воздадут им по заслугам.
После обеда он, по обыкновению, отправился поспать. Его примеру последовала и жена, а я села за просмотр очередной главы. Фрау Кауфманн редко выходила в жаркие дни из дому, и поэтому я сказала ей, что охотно возьму на себя труд доставить рукопись на вокзал, полагая, что после скверно проведенной ночи мне будет полезно прогуляться. К тому же дорога в Визенхольм была очень людной, и я рассчитывала, что мне удастся повстречать кое-кого из знакомых и, быть может, узнать что-нибудь о происшествиях минувшей ночи.
Поэтому я в половине четвертого покинула дом и направилась по тенистой липовой аллее вниз в городок.
Стоял чудесный солнечный день, воздух был напоен ароматом лип. Я медленно спускалась вниз с холма, любуясь раскинувшейся предо мной живописной панорамой.
После обеда городок снова оживает. У дверей магазинов и лавок стоят их владельцы, приветливо здороваются со мной, уделяют внимание каждому прохожему.
После пребывания в одноцветной серой русской провинции мне все это кажется очень милым, и в тот солнечный день я была очень далека от мысли, что в последний раз вижу и городскую площадь, и старинное здание ратуши, и гостиницу «Под вечной лампой». По пути мне попадаются офицеры в тугих высоких воротниках, внимательно оглядывающие всех проходящих женщин, денщики с продуктовыми корзинами, пастор в черном одеянии, супруга бургомистра в платье, вышитом черным бисером, наконец, начальник гарнизона, престарелый полковник Дернер, направляющийся в своей коляске в замок.
Этот мирный городок нисколько не походил на место, в котором могла разыграться ужасная трагедия. А то, что здесь разыгралась какая-то трагедия, я чувствовала.
Я прошла мимо аптеки и собиралась уже завернуть за угол, как аптекарь, краснощекий юноша, подбежал ко мне и объявил:
– Простите, сударыня, что беспокою вас, – сказал он, – но прибыли капли для фрау Кауфманн, и я полагал, что, быть может, вы захватите их с собой…
Аптекарь Лахвиц всегда был в курсе всех новостей, и так как у меня времени было достаточно, то я прошла за ним в аптеку. Мне не пришлось нарушить запрет судьи, потому что аптекарь, не дожидаясь с моей стороны расспросов, поспешил сам открыть огонь.
– Какая суматоха поднялась вчера в замке, – заявил он.
– Вы тоже слышали этот шум? – спросила я.
Он улыбнулся.
– А разве есть люди, которые не слышали его? Разве только мой глухой сосед ничего не слышал. Все решили, что объявлена война, но я то знал, что это всего-навсего лишь ложная тревога.
– Вобщем такие истории, если к ним не привыкнуть, могут нагнать страху, – заметила я.
– Да, – заметил аптекарь, передавая сверток, – мы окружены врагами и должны быть всегда настороже. Вот поэтому и приходится проверять свою подготовленность к выступлению. Помните, как сказал старый Фриц…
Я не стала дослушивать изречения Фридриха Великого, меня в гораздо большей степени интересовало то обстоятельство, что официальное объяснение ночного происшествия уже успело распространиться по городу.
На обратном пути на городской площади я столкнулась с Соней фон Кломпе, чей на редкость несимпатичный муж, майор генерального штаба, служил в Визенхольме.
Из всех женщин, проживавших в городке, Соня была единственной, обращавшей внимание на свою внешность и свой туалет. Она была по происхождению румынкой, была молода и красива и одевалась с таким вкусом, что являлась предметом зависти всех остальных офицерских жен.
– Наталья, дорогая, ты сегодня выглядишь восхитительно, – воскликнула она со свойственной ей живостью, – твоя шляпа обворожительна, неудивительно, что все молодые офицеры влюблены в тебя. Руди фон Линц только и говорит, что о тебе… Вчера за столом…
– Глупости! – перебила я ее. – Руди очень милый юноша, но он чересчур сентиментален. Если ты не спешишь, пойдем со мною на вокзал. Я должна отправить письмо и боюсь опоздать.
– Охотно, дорогая, – ответил Соня, переходя на французский язык. Немецкий язык был ей не по вкусу и при малейшей возможности она переходила на французский. – Как поживает наша дорогая «жорж-санд»? Я видела сегодня нашего милого судью, он направлялся к коменданту, и у него был отчаянно важный вид. Кстати, ты в курсе того, что произошло сегодня ночью?
Я пожала плечами.
– Не знаю. Все, что я могу тебе сказать, сводится к тому, что ночью меня разбудил отчаянный шум, немало меня напугавший. Доктор фон Кауфманн говорит, что это была учебная тревога.
Соня презрительно рассмеялась.
– И ты веришь в эту сказку?
– Мне приходится верить, потому что я не знаю другого объяснения. Что же произошло?
– Говорят, сбежал один из заключенных.
Я вздрогнула. Быть может, мой земляк все же спасся?
– Об этом тебе рассказал твой муж?
Она откинула голову и звонко расхохоталась.
– Конечно нет. Фриц вообще никогда ничего мне не рассказывает. Я узнала об этом от моей горничной Анны, которой рассказал денщик моего мужа. Я спросила об этом Фрица, но он велел мне молчать и сказал, что все это – чепуха. И все-таки я продолжаю верить в это.
– Почему? – вырвалось у меня. Мы как раз подходили к вокзалу.
Соня бросила взгляд на часы и воскликнула:
– Боже, четверть пятого! Я больше не могу провожать тебя. Я обещала к четырем быть у Дернер к бриджу…
И она поспешила к пролетке. Я последовала за ней.
– Почему ты не веришь в объяснение твоего мужа? – повторила я, пытаясь казаться равнодушной.
– Потому, что сегодня в комендатуре произошел отчаянный скандал. Сюда прибыл генерал из соседнего городка Кронсфельда и основательно пробрал бедного Гагенбека. Антуан рассказал моей Анне, что он еще никогда не видел генерала в таком раздраженном состоянии.
И, помахав перчатками, она добавила:
– До свидания, дорогая. И навестите нас, Фриц ведь в вас влюблен.
– Все знают, в кого влюблен Фриц, – шутливо отпарировала я.
Кивнув мне на прощание, она уехала. Ее сообщение несколько обрадовало меня, и я бодро отправилась на вокзал.
Опустив рукопись в отверстие почтового вагона, я отправилась к выходу. В дверях со мною поздоровался господин в штатском. То был майор фон Гагенбек. Я не сразу узнала его, потому что привыкла видеть его в форме гвардейского драгуна. А теперь на нем был ужасный костюм в клеточку, к которому он надел желтые ботинки. В штатском он утратил всю свою привлекательность.
Он подошел ко мне и церемонно поцеловал мне руку.
– Я только что думал о вас, – заговорил он по-русски. – Дорогая фройляйн Наталья, вы единственный человек в Визенхольме, с которым мне жаль расставаться, не простившись.
Итак, Соня была права, узнику удалось бежать. Неужели несчастного майора отрешили от должности? И я подумала о Кауфманнах – для них эта новость должна была иметь особенное значение.
– Но, господин майор, – воскликнула я, – разве вы покидаете нас навсегда?
Он мрачно кивнул головой.
– Да. Я не вернусь в Визенхольм.
Мне бросилось в глаза, что он утратил свойственную ему жизнерадостность. Казалось, что, утратив свой яркий мундир, он одновременно утратил и всю свою предприимчивость. Голос его потерял звучность, и весь он в дурно сшитом костюме совершенно не походил на прежнего майора.
– Майор, мне будет недоставать вас, – сказала я. – Но как неожиданно все это случилось? Вы назначены куда-нибудь комендантом или возвращаетесь к себе в полк?
– Ни то ни другое, – ответил он.
И к моему ужасу лицо его искривилось, и я заметила, как дрожат его усы.
– Ни то ни другое, – хрипло повторил он, – я должен вам признаться, моя дорогая, что я покидаю ряды армии. Мне пришлось… – и отвернувшись, он закончил, – …выйти в отставку.
Пожалуй, в другое время этот крупный мужчина, близкий к тому, чтобы расплакаться, был бы смешон, но сейчас мне было не до смеха. В противопоставлении испытываемого им унижения его обычной веселости было что-то трогательное и трагическое. К тому же его сообщение застало меня врасплох. Было похоже на то, что мой ночной визитер имел большое значение…
– Мне очень жаль, – повторила я, – но что случилось? Неужели этот заключ…
Он предостерегающе поднял руку и поспешил оглядеться по сторонам.
– Вы должны забыть о том, что я вам сказал вчера вечером. Из-за этого и из-за… мне теперь приходится уезжать.
– Это невероятно! – вырвалось у меня.
Он печально кивнул головой.
– Я ухожу из армии по постановлению кабинета его величества… Без расследования, без объяснений…
– Но что вы сделали, что заслужили столь суровое наказание?
– Этого я не смею сказать. Но я заверяю вас, что не сделал ничего, что противоречило бы понятиям о чести. Ведь вы мне верите, фройляйн Наталья?
– Разумеется, – поспешила я заверить его.
– Восемнадцать лет службы – и теперь выброшен, как старая перчатка… Это слишком суровый приговор, – вздохнул он. – Теперь я возвращаюсь в свое имение в Померании и займусь разведением свиней. Вы можете себе представить меня в этой роли?
На мгновение в его голосе зазвучала прежняя веселость.
– И там дома, в Померании, я буду думать: если в Визенхольме все сплетницы и станут чернить мою репутацию, то одна-единственная фройляйн Наталья будет продолжать верить в меня и скажет им, что бедный Гагенбек, быть может, и был глуп, но ничего бесчестного не сделал. Ведь вы поступите именно так?
– Разумеется!
– Ну, вот и хорошо! – сказал он повеселев.
Мы пожали друг другу руки, раздался свисток и майор поспешил в вагон. Когда поезд тронулся, я увидела, как он высунулся из окна и галантно послал мне на прощание воздушный поцелуй.
Я возвратилась обратно в домик коменданта. У подъезда стояла сильная спортивная машина красного цвета. Она была очень запылена и, по-видимому, проделала немало километров. На переднем сиденье растянулся усталый небритый шофер и спал. Очевидно в этом автомобиле кто-то приехал навестить судью, но так как его не оказалось дома, то гость остался ждать в гостиной. Не было дома и госпожи Кауфманн. Я вспомнила о том, что она собиралась пойти на партию в бридж к Дернерам.
Я собиралась подняться к себе наверх в комнату, но внезапно мне пришла в голову мысль воспользоваться отсутствием хозяев и пройти осмотреть сад. Мне следовало побывать в саду, потому что госпожа Кауфманн возложила на меня обязанность заботиться о том, чтобы в доме всегда были свежие цветы.
Поэтому я взяла ножницы и корзину и отправилась в сад.
Я всегда любила цветы, а наш сад был мне особенно дорог. Он разросся и превратился в чудесный парк, в котором имелись прекрасные цветочные клумбы. Поэтому, отдавшись обаянию красок, ароматов и одиночества, я мечтательно прошлась по дорожке, порой срезая приглянувшиеся мне цветы.
Я была счастлива в саду. Мне было двадцать два года, я была романтична, пережила интересное приключение, а теперь мне ко всему этому была еще и доверена тайна, восхитительная волнующая тайна. Я погрузилась мыслями в происшедшее накануне и, решив, что для майора Дроботова и для меня все кончилось как нельзя лучше, счастливо улыбнулась.
Подойдя к клумбе с розами, я наклонилась к цветам и внезапно услышала позади себя резкий мужской голос:
– Как печально, что приходится радоваться жизни в одиночестве, – произнес голос.
Испуганно я отпрянула в сторону и увидела, что за порослью кустарника внезапно вырос крупный мужчина с резкими чертами лица.
– Простите, что вы сказали? – спросила я.
Незнакомец снял котелок и я увидела, что волосы его подернуты сединой и коротко острижены на прусский манер, на висках и на затылке. Тем не менее у него была очень густая растительность, и я обратила внимание на то, что волосы росли у него даже близ скул и в ноздрях. Руки его, походившие на лопаты, также густо поросли волосами. Из-за кустов он был виден лишь по пояс, и внимание мое привлекли его непомерно высокие плечи, длинные руки и сильно развитый торс. Все это в сочетании с его густыми сросшимися бровями, нависшими над внимательными умными глазами, и с густым волосяным покровом делало его похожим на исполинскую человекообразную обезьяну.
– Это цитата, – сказал он, – из «Минны фон Барнгельм». Произведение нашего классика Лессинга. Вам, иностранке, следовало бы поближе ознакомиться с нашей литературой.
Его манера разговаривать и бесцеремонность, с которой он разглядывал меня, внушили мне неприязнь, и поэтому я поспешила сказать:
– Это частный дом. Вам кого-нибудь угодно видеть?
На мгновение его рот скривился, а потом он улыбнулся и сказал:
– Совершенно верно, и богиня Фортуна пришла мне на помощь, послав мне именно вас.
И, произнеся это, он повесил котелок на рукоять своей трости и сложил руки на животе.
– Мне пришлось проделать очень длительную и тяжелую поездку в автомобиле, и все это только для того, чтобы повидать нашего друга, судью фон Кауфманна.
По-видимому, он наблюдал за мной, потому что внезапно он добавил:
– Вы ведь видели у дома мой автомобиль? Отлично, – продолжал он, – почтенного судью я не застал дома, и потому я решаю присесть вот здесь и отдохнуть в тени. Не понапрасну ли я трачу время в ожидании судьи? О нет. Я никогда не сижу без дела, и поэтому я решаю направиться в сад и там богиня Фортуна посылает мне вас.
И, произнеся эти слова, он затрясся всем своим грузным телом в беззвучном смехе.
При этом он не сводил с меня глаз. Меня охватил отчаянный страх, и вдруг я вспомнила слова майора Дроботова: «Если крупный, сильный немец, хромающий на одну ногу, вздумает у вас осведомляться обо мне, тогда будьте начеку. Не дайте в нем зародиться подозрению против вас, а не то… берегитесь!»
Инстинктивно я попыталась взглянуть на ноги незнакомца, но они были скрыты за кустарником.
Тем временем незнакомец продолжал:
– И пока я разгуливал здесь, размышляя об изменчивости человеческой судьбы, я вдруг увидел прелестное олицетворение светловолосой славянской женственности. Вы порхали от цветка к цветку, словно бабочка, погрузившись в свои грезы. – И после легкой паузы он добавил: – И разумеется, эти грезы были грезами невинной и беззаботной юности.
Я тщетно ломала себе голову, под каким предлогом я могла бы освободиться от него и удалиться к себе. Этот человек играл со мною в кошки мышки. Он что-то знал, но что именно?
– Фортуна была очень благосклонна ко мне, потому что я нуждаюсь в вашей помощи, сударыня…
Внезапно он умолк, молчала и я, охваченная страхом.
Он угрожающе опустил руку в карман своего люстринового пиджака и вытащил из нее мужской воротник. То был мягкий в синюю и белую полоску воротник. И он был весь испачкан землей.
Я тут же опознала этот воротник, то был воротник майора Дроботова.
Незнакомец протянул мне его.
– Быть может, вы будете добры, сударыня, и скажете мне, не приходилось ли вам уже ранее видеть такой воротник?
Я напрягла все свои силы и попыталась равнодушно ответить:
– Право, не знаю. Такие воротники носит большое количество мужчин.
– Но не в Германии, – последовало быстрое возражение. – Этот воротник не немецкого происхождения. – И расправив его, он сказал: – Вот видите, какой здесь стежок? Тонкий и аккуратный наредкость старательная подделка под германский военный мундир.
Его толстый палец указывал на стежок.
Но я не смотрела на нитки, мои глаза были прикованы к темному расплывшемуся пятну, впитавшемуся в ткань. И я знала происхождение этого пятна. То была кровь.
Сильным броском вперед незнакомец продвинул свое туловище сквозь кустарник и вырос передо мной во весь свой рост.
Он прихрамывал, и, когда он вышел на дорожку, я заметила, что одна его нога была в бесформенном уродливом ботинке.