Глава 2. Ближе, чем нос
Первый признак начала познания – желание умереть. Эта жизнь кажется невыносимой, другая – недостижимой. Уже не стыдишься, что хочешь умереть; просишь, чтобы тебя перевели из старой камеры, которую ненавидишь, в новую, которую ты только еще начнешь ненавидеть. Сказывается тут и остаток веры, что во время пути случайно пройдет по коридору главный, посмотрит на узника и скажет: «Этого не запирайте больше. Я беру его к себе».
Приятнейший запах перемен разбудил меня за пять минут до посадки. Я сидел в аэропорту Борисполя, ожидая своего рейса до Тель-Авива. Как маленькие дети бегут ко взрослым в надежде, что они дадут ответы на все их неисчислимые вопросы, так и я с билетом в одну сторону отправлялся искать Бога. Впервые в жизни у меня не было плана на будущее. Сам из себя я построил бумажный кораблик и поплыл по течению. Что ожидало меня у устья реки – отныне мне было неведомо. Но все нарастающая внутренняя тревога, щекотавшая грудь, подсказывала мне, что я на верном пути. Главное – поймать волну.
– Уважаемые пассажиры! Самолет рейса PC-635, следующий до Тель-Авива, готов к отправке. Приглашаем вас на посадку на выход номер 5.
– Dear passengers! Flight PC-635 going to Tel-Aviv is ready for departure. We kindly invite you to land on exit number 5.
У выхода номер 5 собралась целая очередь, не смотря на то, что места уже были указаны в наших билетах. Одним из последних я зашел в самолет. Место у иллюминатора, как я и люблю. Все происходило словно во сне. Огромная земля вмиг стала маленькой, и с сумасшедшей скоростью я покинул свою обитель. Это ощущение для меня священно. Я не хочу рассказывать о своем родном городе. В моем воображении он давно уже не цвел каштанами. Там осталось мое прошлое, в котором много печали.
В наушниках Стинг пел о том, что все еще любит тебя8. Время останавило свой ход, сердцебиение замедлилось. Я вдохнул на полную грудь и на несколько мгновений задержал дыхание. Куда не беги, где не прячься – всепоглощающее чувство одиночества всегда будет со мной. Но самообман, безусловно, намного слаще действительности. Ведь надежда всегда, как уголек, тлеет где-то в потаенных глубинах души. Я метался между желанием подчинить себе жизнь и желанием раздать себя без остатка. Снисходительность излишня относительно самого себя: я не раз проявлял высокомерие по отношению к другим людям, и тогда было самое время посмеяться над самим собой.
Если бы у меня с Мириам были дети, если бы у меня были дети от кого угодно, что я сказал бы им, глядя в их светящиеся глаза? Что глубоко разочарован и всуе пытался сбежать? Сказал бы им, что сожалею? Я ведь на самом деле и сам не знал, счастлив ли я или глубоко несчастен. Окружающий меня мир, крутящийся на волчке фатума, для меня стал однородной массой. Я лишь лицезрел его. И роль пассивного зрителя меня даже тешила. Я долго стремился к этому. Но обрел ли подлинную свободу, выйдя за порог своего дома, – над этим вопросом мне все еще предстоит хорошенько подумать.
– Уважаемые пассажиры. Говорит капитан самолета Густаво Наойя. Мы пролетаем над Черным морем на высоте 6 тысяч метров. Температура за бортом -51 градус по Цельсию. В ближайшее время наши бортпроводники начнут раздавать еду и напитки.
***
Валун горячего воздуха шлепнул меня по лицу, как только я вышел из самолета. Плюс тридцать два. Моя юношеская мечта побывать в Израиле превращалась в реальность. Меня смешило, что всего пару дней назад жизнь не имела никакого значения, а потом, как дурак, я улыбался визовому офицеру и пытался обойтись без подробностей, рассказывая ей о причине моего визита. В самолете я забыл свою шляпу, но это уже тоже не имело никакого значения. Вселенная вырастила подорожник размером с мою душу, и мои раны скоро затянутся.
Я не переставал улыбаться, пока ехал в поезде до Иерусалима, улыбался, когда искал свой отель, улыбался при заселении, и даже в душе я улыбался. Но как только последние капли воды высохли на моей коже, а Стинг допел «Never coming home», внезапная волна печали окатила меня с головы до пят. Я посмотрел в зеркало и не узнал там себя: передо мной стоял осунувшийся, высушенный до костей человек. Тревожно он смотрел мне прямо в глаза.
– И где Мириам? – спросил я сам себя. – Не стоит ли у тебя за спиной?
Я оглянулся. Нет, не стоит, конечно же.
– А хотел бы, да? Хотел бы… – снова заговорил я сам с собой.
Я сжал кулаки покрепче и бросил недружественный взгляд своему отображению. Но он, тот второй я, по-прежнему ровно смотрел на меня. В раздражении я начал искать свою шляпу, чтобы поскорее убраться оттуда. Так и не найдя ее, я еще раз взглянул в зеркало. Тот второй заблаговременно знал, что я не найду ни шляпу, ни Мириам. Но я рад, что он не показал мне своего превосходства.
Лифт, в котором я спускался, остановился на третьем этаже. В него зашел портье, и, смутившись моего раздраженного вида, сразу же спросил:
– Господин, у Вас все хорошо? Вам нравится Ваш номер? Могу ли я Вам как-нибудь послужить?
Я набрал воздуха в легкие поглубже и затем спросил:
– Скажите, как еврейский народ именует Бога?
– Элохим, господин. Яхве. В Торе упоминается десять священных имен Бога.
– Ясно, – перебил его я, и многозначительно закивал.
– Я могу еще чем-нибудь быть полезным? – после непродолжительной паузы поинтересовался портье.
– Да. Будьте добры, уберите зеркало из моего номера.
До старого города 10 минут пешего ходу. Солнце печет в голову, и лишь поодинокие дуновения ветра приносят облегчение. По дороге я рассматриваю людей. Они выглядят такими, какими я их себе и представлял: ультраортодоксы в узких брюках, шляпах и с пейсами; прелестные женщины в длинных черных юбках и с прикрытыми черным платком густыми волосами; молодые парни и девушки в коротких шортах и с пирсингом в пупках. «Элохим», – прокручивал я десятки раз у себя в голове. Я чувствовал, что создан из одной энергии вместе с этими людьми. Пока я шел, я думал, будь я не в человеческом обличии, тогда кем бы или чем я был бы? В пучине мирской суеты я был бы воздушным пространством между людьми. И когда я видел бы, как мужчины пожимают друг другу руки, даже не касаясь друг друга, я чувствовал бы себя самым важным. Я был бы светом из окна, который будит Мириам по утрам, когда она забывает закрыть перед сном шторы. Был бы биением сердца новорожденного и биением сердца умирающего. Если все сущее и вправду жаждет жить и познавать себя как крохотную частицу этого мира, то тогда я был бы мирозданием, которое не раскрывает свои секреты, но приподымает занавес, чтобы люди могли увидеть свои заблуждения о том, что есть мир и что есть мы. Люди Земли живут во мне, и я живу в них. Мы единое тесто, из которого Бог на ужин испечет себе хлеб. Благословенна наша нега, ведь в неведении мы находим свой покой. Я верю, что придет день и пелену с наших глаз снимут, как кожу с тела Насими9. Чем был бы я тогда? Ожиданием.
Конец ознакомительного фрагмента.