Глава первая
Суббота
Однажды в субботу пожилой и уважаемый рак прервал медитацию и, внимательно оглядевшись, увидел, что уже отлив, раковина его наполовину ушла в мокрый песок, а рядом собралось общество молодых, не таких здоровенных раков, каким был он. Некоторые из них копошились в лужицах, некоторые дремали, грея под солнцем домики. Он деликатно кашлянул и множество открытых миру глаз обратились к нему.
– Сегодня, уважаемые друзья – сказал он, оценив готовность аудитории внимать словам мудрости – я расскажу вам одну из бесконечного множества историй о людях.
В группе наименее мудрых раков кто-то хихикнул, но старый рак направил в ту сторону грозный левый глаз и смешки робко затихли.
– Я понимаю – продолжил старый рак – кому-то сей предмет покажется ничтожным, поскольку манера человечьего существования непредсказуема до бессмысленности. Иные сочтут мою сказку чересчур заумной, ибо попытка постичь мысли, чувства и переживания любого отдельно взятого существа столь же неприподъёмное занятие, как постижение вселенной. И те и другие могут не слушать. На море отлив, вокруг много еды и вы вольны отправляться гулять по пляжу. Я никого не задерживаю.
Несколько раков моментально воспользовались предложением и, волоча ракушки, разбежались в разные стороны. Старик даже не глянул им вслед. Он вяло разбросал натруженные клешни по мокрому песку, задумчиво изогнул стебельки глаз и стал рассказывать: «Такое было благолепие кругом! Весь причал, залитый солнечным светом, явился сказочной страной перед Милюль. Только сошли с извозчика, как огромные античные колонны, белоснежные и глянцевые, как вытянутые шахматные туры из слоновой кости, окружили её. Сразу за колоннадой открылась пристань. Широкую мраморную лестницу – не спеша пересекали дамы в воздушных платьях и безукоризненные кавалеры. Причал упирался в огромный, загораживающий полмира, сияющий борт океанского лайнера. Милюль посмотрела вверх. Из-под небес на неё взирало огромное лицо мраморной статуи. Другие античные статуи высились над лестницей по правую руку. Их склоненные лики были совершенны и безмятежны. По левую руку, над людьми виднелись такие же статуи, но они были столь далеко, что казались маленькими, не больше мизинца.
– Нянечка, как тут весело! – прощебетала Милюль – а где же море?
Нянечка улыбнулась снисходительно. В левой руке она держала огромный розовый зонт, а в правой дорожный саквояж. Сзади пыхтел под тяжестью чемоданов мужик. Так же, как мужика давил груз несомого им скарба, нянечку прижимал к земле груз ответственности, забот и серьёзных дел, а море, загороженное теперь гигантским телом парохода, никуда не денется, и нечего говорить о пустяках.
– Надо поторапливаться, Милюль – сказала она, не отвечая на вопрос – а то опоздаем на пароход. Вот будет незадача!
Они стали спускаться к причалу. Огромный мраморный лев у основания лестницы привлёк внимание девочки.
– Нянечка, можно, я на него залезу? – спросила Милюль, указывая на льва пальчиком.
– Вот, ещё, блажь! – возмутилась нянечка – будто, вы маленькие! Да и что бы стало, если все господа на него лазили?
– Но, почему бы и не залезть? – раздался благородный бас откуда-то сверху и сзади. Милюль обернулась. Огромный господин в белом костюме, белой шляпе, при усах и бороде, стоял у ней за спиной и пускал облака белого дыма из огромной сигары. На всякий случай Милюль прижалась к нянечке и обхватила руками её ногу.
– Не мните мне юбку, этакая вы егоза! – взвизгнула нянечка, и, обращаясь к белому великану, пустилась в разъяснения – Барышня наша такая-с попрыгунья-с! Ей только волю дайте, так она на что хотите залезет-с. Только вот мужчин они боятся-с.
– Вот те, на! – удивился гигант – Это от чего же нас-то бояться?
– От воспитания-с – пояснила нянечка.
Господин улыбнулся ей и, склонив голову, как давешняя статуя, опять воззрился на Милюль – Ну, что, козявка, полезешь на льва?
– Я не козявка – поправила его Милюль.
– А кто же? – поднял брови великан.
– Я Милюль.
Гигантский бородач рассмеялся раскатистым толстым смехом, от которого Милюль сделалось на самом деле страшно. Она ощутила себя именно козявкой рядом с огроменным господином. Но Милюль постаралась не выдавать испуга. «Если бы этот великан был злым, так непременно бы уже раздавил меня» – мысленно успокоила она сама себя.
– И то верно! – согласился белый господин – Удивительно, как это я сам не понял? Как ещё могут величать такую Милюль?
– Эй, барыня! – раздался придавленный голос мужика – Я бы того… чемоданы-то как?..
Няня открыла, было, рот, чтобы ответить, но добрый великан перебил её, протягивая мужику монету:
– Вот тебе, милейший, за труды. Отнеси-ка чемоданы во-он к тому офицеру в чёрной фуражке – он, будто мимоходом, глянул на нянечку и деловито спросил у ней – Какая у вас каюта?
Нянечка, очевидно, тоже немного робела рядом с этим исполином, и потому не стала препираться, а быстро ответила – Семнадцатая в высшем классе – тут её настигла мысль, что неудобно пользоваться услугами незнакомца и она залепетала – я бы и сама разобралась. Зря это вы так всё на себя взваливаете-с. Сколько мы вам должны-с?
Однако, господин в белом, проигнорировав нянечкин лепет, вновь обратился к мужику:
– Запомнил, дружок?
– Дак, чего ж не запомнить, чай невелика сказка – ответствовал носильщик, глянув снизу вверх и, кряхтя, отправился к борту лайнера. Великан же вновь взглянул на Милюль:
– Ну, так как у нас с воплощением замыслов?
Милюль не поняла вопроса и потому возразила: – Я ничего не замышляла, дяденька.
– Да? – господин опять удивлённо поднял бровищи – а кто только что собирался воссесть на каменного льва?
Милюль обернулась ко льву, и ей снова захотелось посидеть на нём, хоть чуточку. Она перевела взгляд на нянечку, но та, судя по всему, раздумала возражать, и даже подтолкнула Милюль в спину.
– Полезайте уж. Что теперь с вами делать?
Милюль подбежала к гладкому, блестящему боку зверя и, опершись башмачком о когтистую лапу, ловко вскочила льву на спину, обхватила руками искусно вырезанные локоны гривы.
– Э, да я вижу, барыня – наездница! – воскликнул господин великан и изобильно пыхнул сигарой – В добрый путь! – Тут он похлопал рукой по блестящему львиному крупу, будто тот и вправду мог что-то почувствовать, и поскакать вместе с Милюль мимо дам, господ, мужиков и матросов, что ходили по причалу, к невидимому из-за лайнера морю, а потом, прорвавшись сквозь все препоны, лев полетел бы над бескрайними просторами морских пучин, прыгая с волны на волну. Милюль размахивала бы руками и пела бы песни.
Но лев оставался лежать неподвижно. Его каменная спина холодила ноги, и ничего более не происходило. Милюль уже хотела разочароваться, когда вдруг, совершенно внезапно заиграл оркестр. Она обернулась и увидела нарядных трубачей в золотых касках, красных кителях и белых брюках с золотыми же лампасами. Их щёки раздувались и краснотою своей приближались к цвету кителей, а блеском – к сверкающим начищенным каскам. Трубачи пучили глаза и двигали трубами в такт мелодии. Толстый дирижёр ритмично взмахивал штандартом, а барабанщик озверело бил по барабану, и хлопал тарелкой.
– Пора уже – забеспокоилась нянечка – видите, оркестр заиграл-с. Не ровён час, отдадут концы-с.
– Это точно – ухмыльнулся белый гигант – так стараются! Того и гляди, отдадут Богу душу.
Нянечка строго посмотрела не него, и, собравшись с духом, сделала замечание:
– Негоже-с, господин великан, дитя баловать. Да и поторапливаться надо-с.
Господин великан вдруг, смутился:
– Прошу простить меня покорно – сказал он – я не хотел вам мешать, или, упаси Бог, приставать к вам. Просто мне подумалось…
– Вот и спасибо, что не хотели-с – ответила нянечка, и оборотясь к Милюль, добавила так же строго – Слезайте, Милюль, мы торопимся.
Милюль спрыгнула на пол, взяла нянечку за руку, и они двинулись вдоль борта, к трапу высшего класса.
Оркестр надрывался на верхних ступенях портовой лестницы. Мимо шастали различные люди с чемоданами и без. Группа дам и господ, проходила на трап. Их встречал офицер в чёрной фуражке с золотым околышем. Он поклонился Милюль, кивнул нянечке и жестом пригласил их на подъём.
Из-за медлительности поднимающихся, на причале, у железного борта лайнера скопилась небольшая очередь и предстояло постоять немного, чтобы впередиидущие поднялись повыше и дали следующим простору. Милюль переминалась с ноги на ногу, когда нянечка, распушив юбки, присела рядом и значительным голосом сказала:
– Сегодня, Милюль, не простая суббота. Ровно в этот день Вы родились, и теперь Вам исполняется шесть лет. Перед тем, как мы взойдём на корабль, я хочу подарить Вам вот эту брошку. Носите её почаще, и берегите до тех пор, пока вас не найдёт Иван – Царевич.
– Как Царевну-Лягушку? – спросила Милюль.
– Да, как Царевну-Лягушку – ответила нянечка и прикрепила к Милюлиному платьицу прекрасную брошь.
В серебряном кругу, украшенном зелёными стёклышками изумрудов, растопырив лапки и выгнув блестящую спинку, висела малахитовая лягушка в золотой короне. Золотая же стрелка удерживалась во рту каменной Царевны, а её рубиновые глазки так и помаргивали многочисленными гранями на солнышке.
Поднимаясь по железной лестнице, Милюль то и дело подносила брошь ко глазам и рассматривала перепончатые лапки, блестящие стёклышки-изумруды, золотую стрелку и корону. Лягушка же всё моргала ей недобрыми красными глазёнками.
Подъём был долгим. Мимо толстой красной полосы, идущей вдоль борта, первого ряда круглых иллюминаторов, второго, третьего. Нянечка и Милюль запыхались. Дойдя, наконец, до промежуточной площадки, они остановились, чтобы перевести дух. Площадку в это время покидали незнакомая дама в сиреневой шляпе, и неприметный господин, который её, видимо, сопровождал. Тяжело дыша, нянечка выговорила: «Господи, что же они не сделают лифт?»
Незнакомка обернулась, посмотрела на нянечку насмешливо и, с высоты пройденных двух ступенек возразила: «Капитан не ждал столь высоких пассажиров, а то бы непременно применил корабельный лифт. Впрочем, Вы могли бы попросить, и Вас бы подняли на кране с багажом» – тут она хрипло рассмеялась собственному остроумию и продолжила подъём.
Нянечка ничего не ответила, а Милюль сделалось обидно. Она отвернулась от поднимающихся господ и посмотрела вниз. Голова закружилась от высоты. Далеко внизу по причалу перемещались крошечные люди. Похожие на солдатиков оркестранты играли на крошечных трубах. Колонны парадного входа, уменьшенные расстоянием и высотой, приобрели полное сходство с белыми шахматными турами. И даже тот огромный господин в белом, стал казаться этаким маленьким гномиком, который прячется под своей шапкой.
«Пойдёмте, пойдёмте, Милюль! – подталкивала её нянечка – нам уж немного осталось». Милюль кинула взгляд вверх по лестнице. Серый господин и ехидная дама стремительно приближались к верхним ступеням трапа.
– Нянечка, почему эта дама так обидно пошутила? – спросила девочка.
– Не обращай внимания, солнышко – ответила няня – мадам кривляется.
На палубе их встретил такой же офицер, как у входа на трап.
– Милости прошу на палубу лайнера «Святой Виталий» – сказал он – стюард проведёт вас в каюту.
– Господин офицер, почему вы не поставили лифт? – укоризненно спросила Милюль – Нянечка умаялась.
Офицер открыл, было, рот, чтобы что-то ответить, как рядом раздался голос всё той же дамы в сиреневой шляпе:
– Юная леди взялась за порядки на корабле. Думаю, вам следует доложить капитану, что на лайнере новый инженер.
Офицер осклабился, покраснел, ничего не ответил, а так и застыл.
– Что вы на меня пялитесь? – осведомилась дама – где мой стюард?
Офицер покраснел ещё гуще, и стал искать взглядом стюардов.
– Не обращайте внимания – успокоила его Милюль – мадам кривляется.
Жёсткие, холодные пальцы властно уцепили девочку за подбородок. Внимательный взор незнакомой дамы проник в самое сердце Милюль, и сердце её съёжилось. Это были не простые глаза! Никогда раньше Милюль не видала таких. Обрамлённые бахромой густых чёрных ресниц, тонкие пергаментные веки, с чуть раскосой поволокой возлежали на глазных яблоках, столь огромных, что казалось, если бы дама, приложив немалые усилия, приподняла бы веки повыше, глаза её вывалились бы на палубу, и ими можно было бы играть в пинг-понг. Радужка вокруг зрачка была неопределённого, то ли зелёного, то ли карего цвета, но столь тёмного, что перехода от неё ко зрачку не замечалось. Малые доли секунды, будто соскальзывая с краёв бездны, Милюль неосознанно фиксировала странное строение этих глаз. Чёрный вакуум зрачков, всасывающий в себя этот Мир, зацепил Милюлину душу и Милюль полетела туда, как летят в чёрную дыру захваченные ею материя и свет. Она летела и слушала голос той дамы, который звучал как бы со стороны, но вместе с тем голос и составлял само то пространство, по которому двигалась Милюль:
– Ты не дерзи мне, девочка. Мне никто не дерзит.
Тут Милюль догнал другой голос. Совсем не холодный, но напротив, живой и взволнованный. Голос нянечки:
– Отпустите ребёнка, барыня! Не стыдно вам? Милюль! Милюль! Да не стойте столбом! Очнись, Милюль!
И следом незнакомый мужской голос произнёс:
– Дорогие дамы, прошу следовать за мной для получения ключа от каюты.
Милюль нашла себя стоящей на палубе. Увидела стену стеклянных окон, разделённых тонкими деревянными рамами. Дама в сиреневой шляпе, сопровождаемая неприметным господином и стюардом в бело-малиновой матроске, с малиновым помпоном на белом берете, удалялась к дубовым дверям. Такой же бело-малиновый стюард, как тот, торчал возле них.
– Что она с тобою сделала, Милюль? – обеспокоено спрашивала нянечка и всё дёргала и дёргала девочку за рукав – Что сделала эта дама?
– Ничего – пожала плечами Милюль – я тоже иногда так делаю – и Милюль, сведя глаза к носу, высунула язык. Вся её мордашка при этом стала до такой степени глупой, что нянечка рассмеялась.
– Неужто эта дама вам язык показывала? – шёпотом спросила она.
– Да – ответила Милюль, осознавая, что она врёт и ей не стыдно от этого.
Сопровождаемые стюардом, они двинулись к открытым дубовым дверям кают высшего класса.
– Никогда, дитя моё, не делайте таких пакостей! Это низко и недостойно благородных дам. Если некоторые дамы одеты, как барыни, это ещё не значит, что они из приличного общества! Они хотят походить на русскую аристократию, потому что это теперь модно, но у них ничего не выходит и никогда не выйдет, сколько бы они не обезьянничали.
Последние предложения няня произнесла нарочито громко. Милюль даже удивилась неожиданной зычности нянечкиного голоса. Уже вступавшая в двери дама встала как вкопанная. Она медленно повернулась и взглянула на нянечку с таким страшным и болезненным гневом, будто у ней отняли все игрушки. Дама сделала к нянечке пару шагов и замерла, прямая и напряжённая. Было видно, что она борется с чувствами, мешающими ей подыскивать слова. Взгляд её метнулся к Милюль и опять устремился на нянечку. Та подобрала губки и приняла вид строгий и заранее готовый к оскорблениям. Дама спросила:
– Вы, милая, на меня науськиваете ребёнка?
– И не думала вовсе. С чего вы взяли? – ответила нянечка самым невинным тоном.
– Я найду средства сообщить родителям этой крошки, что вы её развращаете! – заявила дама – Надеюсь, они образованные люди и отреагируют на ваш классовый шовинизм.
– Что-с? – спросила нянечка.
– А то-с!.. – начала, было, дама, но Милюль перебила её:
– Не курите папирос! – продекламировала она и, вопреки нянечкиным наставлениям, показала даме язык. Дама вновь перевела взгляд на Милюль, но, глядя на неё своими страшными глазами, обратилась всё же к нянечке:
– Я также сообщу, что вы научили свою воспитанницу показывать язык. Вряд ли её родители одобрят такие манеры.
– Едва ли вам это удастся – смело заявила Милюль, глядя снизу вверх – вас дворник на порог не пустит.
Дама упёрла руки в колени, и её лицо снова оказалось на одном уровне с лицом Милюль. Опять её глаза впились в девочку, но на этот раз что-то изменилось. Милюль не чувствовала ни страха, ни того гипнотического морока, который случился с ней несколько минут назад. Очевидно, в её организме успел выработаться иммунитет к чужому космосу. С ней успели произойти какие-то незаметные, но очень ощутимые изменения. Милюль чувствовала защиту проснувшегося в ней и стремительно растущего гневного существа. Незримый демон, неаккуратно вызванный из неведомых глубин, расправлял крылья в пространстве её души, придавая сил и устойчивости. Казалось, дама поняла это. Заинтересованное удивление дёрнуло вверх её соболиные брови, приподняло ленивые веки на выпученных глазищах. Дама усмехнулась краешком рта и сказала Милюль:
– В ближайшие пятнадцать лет, милочка, вам положено держать ваше мнение при себе – тут её голос понизился до полушёпота – а времена вскоре изменятся, и мы обязательно перестреляем таких как ты, вместе со всей вашей аристократией.
Милюль не ведала, о чём толкует злая дама. Она не знала, что за мотив движет этой женщиной и заставляет сообщать непонятные, но ужасные угрозы. Да и не было ей дела до угроз. Взирая на супостатку, Милюль явственно ощутила, как в её груди, там, где находится солнечное сплетение, появился чёрный злой комочек. Он дёрнулся один раз вместе с сердцем, после чего – взорвался, разлетевшись по всему телу: в ноги, в руки, до кончиков пальцев, в голову. Всю её затрясло и Милюль поняла, что удержать себя не в силах, что она сейчас вцепится этой даме в шляпу, в густые чёрные волосы, выткнет ей подведённые глазищи, разорвёт хитро искривлённые губы… тем не менее, Милюль не шевельнулась. Она переживала внутренние перемены и одновременно удивлялась им.
Милюль скорее чувствовала, нежели понимала умом, как всё её существо нарушено чем-то посторонним и непостижимым. Мир неожиданно изменился, будто треснул. Вся окружающая среда на миг потеряла чёткость. Затем мир раздвоился и потёк в разные стороны. Ошарашенная неожиданными переменами, Милюль решила зажмуриться на некоторое время, чтобы не видеть двоящегося мира, чтобы прекратить сумбур, творящийся в её душе. Это помогло.
Когда она открыла глаза, душевное равновесие и вся картина вокруг – восстановились. «Теперь всё будет в порядке» – решила она, хотя не покидало её саднящее чувство потери некоторой части самой себя. Невдомёк было Милюль, как близки к истине её ощущения. Да и откуда знать ей, шестилетней девочке, где и как суждено теперь жить тому, отторгнутому от неё нечто, тому, что ещё недавно являлось частью её самой, а теперь стало самостоятельным существом, до последнего момента имеющим с нею одно на двоих общее прошлое.
Весь гнев, который метался внутри и призывал к битве, замер, выстроился в самостоятельную личность, и не Милюлиным голосом, а низким, глубоким басом начал произносить непонятную длиннющую скороговорку. Что за глубинный дух рокотал теперь неизвестный ни ей, ни кому другому, колдовской наговор, неизвестно какими пращурами заправленный в её мозг? Что за родовая ухватка, хранимая под спудом веков от сознания, проснулась куролесить да кобениться? Никто не скажет, что это было такое, потому как никто, наверное, и не вслушивался в слова, стремительно слетавшие с губ красивенькой девочки, стоявшей перед элегантной дамой в фиолетовой шляпе:
«От краёв и до пупа земного славлю род мой, богов моих и чуров моих! Встань передо мной, как лист перед травой. В мелкоте и убогости умойся, а меня увидав, убойся. Ради живота своего и потомков своих, не замай меня и детей моих и внуков моих. Расколись как булат о разрыв-траву о корни мои, о веды мои. Оборотись в пыль во дне этом и дне ином, в мире своём, в яви своей и нави моей. Чтоб мне тебя не видать, не слыхать, одной земли с тобой не топтать!»
Как табун лошадей, разогнавшись, проносится сквозь редкий березняк, как локомотив с пассажирскими вагонами проносится сквозь полустанок, как рыбий косяк пролетает сквозь рваную сеть, промчались и ушли неведомые слова из неведомого мира волхвов, оберегавших некогда святую землю от вторжения чуждого божества. Слетели неизвестные слова с Милюлиных губ, а вместе с ними улетучилось и то чувство ярости, что было только что столь безмерно велико. И стало ей спокойно. И вот уж сама она не знает, что за дремучая древность шевелилась в ней. Только крошечное удивление осталось слезинкой – росинкой от бушевавшей миг назад бури. «Чего это такое я сказала?» и «Кто это во мне говорил?» – стайкой птиц растаяли эти и другие, похожие вопросы на чистом небосклоне её сознания.
Эффект от неизвестных слов, произнесённых Милюль чужим голосом, и с таким нежданным гневом, словно не она произносила их, оказался довольно неожиданным. Лицо обидчицы побледнело. Дама в сиреневой шляпе отдёрнула руку от Милюлиной щеки и выпрямилась. Долгим взглядом посмотрела она на Милюль и, шагнув назад, отвернулась, чтобы стремительно пойти прочь по коридору.
– Что вы ей сказали такое? – беспокойно спросила нянечка, заглядывая в глаза. Милюль улыбнулась. Нянечкино лицо, такое живое и милое показалось ей в этот миг самой её родиной. Теплота накрыла сердце Милюль. Она обняла нянечку и закопалась лицом в оборке на её кофте:
– Нянечка! Я так тебя люблю! Я тебя никому не отдам!
– Дорогие дамы, я попросил бы вас поторопиться с размещением-с – взмолился стюард – а то мне опять на палубу-с, новых пассажиров встречать-с!
– Мы подождём – возразила нянечка стюарду, гладя Милюль по головке – ступайте, встречайте. Мы с вами пока на палубу выйдем.
– Ну, как же-с – заупрямился, было, стюард.
– Да, да – подбодрила его нянечка – барышне сейчас на свежем воздухе полезно.
Она взяла Милюль на руки и стала вместе с ней прогуливаться недалеко от дверей. Стюард умчался встречать вновь прибывших господ-путешественников. Вскоре со стороны вновь прозвучал его оперный тенор: «Прошу следовать за мной для вручения ключей от кают!»
Милюль оторвалась от нянечкиного плеча, взглянула и замерла от восторга: Ведя за собой давешнего огромного господина, к ним приближался юноша в военной форме. Светлые локоны выбились из-под фуражки. Золотые погоны светились на его плечах и золотыми звёздочками мерцали пуговицы на мундире. Большой, светлый лоб, ясный взгляд, устремлённый вдаль, правильный нос, добрая улыбка рыцаря и победителя, волевой подбородок героя, всё в лице его было гармонично, воинственно и прекрасно. Милюль захотелось взвизгнуть, но она сдержалась и, лишь, попросила нянечку поставить её на землю. Юноша поравнялся с ними и снисходительно взглянул. Милюль смутилась и опустила очи долу.
– А вот и мой младшенький. Без пяти минут – юнга! – пророкотал в небе толстый голос огромного господина – Серёжа Пантелеймонович. Прошу любить и жаловать.
Милюль вскинула взгляд. Господин обращался к нянечке. И сын его, этот сказочный принц Серёжа, тоже смотрел на нянечку. Так же снисходительно, как давеча на неё, но лишь снизу вверх оттого, что ростом он едва доходил нянечке до пояса.
– Сергей, представься дамам – приказал господин.
– Кадет N-ского кадетского корпуса Сергей Громов – отрапортовал прекрасный воин высоким мальчишеским голосом, показавшимся Милюль небесной музыкой. Она сделала книксен и сказала скромно: «Милюль». Нянечка положила руку на её голову и объяснила:
– Барышне недавно шесть лет от роду. А – я её нянечка, Прасковья Ивановна.
– Вот я чурбан! – стукнул себя по лбу господин в белом: – уже битый час, как знаком с вами, а до сих пор не отрекомендовался. Купец первой гильдии Пантелеймон Ильич Громов. Родной отец этого недоросля. Да что ж мы стоим? Пойдёмте скорее за нашим тенором! – Пантелеймон Ильич ткнул пальцем в сторону знакомого стюарда, который переминался рядом.
Стюард отворил двери, и Милюль оказалась в застланном мягким ковром коридоре. В высоком потолке висели хрустальные светильники. Полотна морских баталий украшали стены. Двери, ведущие в каюты, располагались по левую и правую стороны.
– Вы, как я помню, в семнадцатом нумере? – басил Пантелеймон Ильич – а мы с Серёжей как раз в восемнадцатом! Стало быть, наверное, напротив вас, или, быть может, через стенку. Всё едино, соседи. – Они быстро дошли до находящихся напротив друг друга кают. Стюард картинно остановился между дверьми, и, обернувшись к господам, продекламировал:
– Добро пожаловать в каюты высшего класса трансконтинентального лайнера «Святой Виталий»! Вы, дамы, располагаетесь в семнадцатом нумере. Вот ваши ключи – тут он как фокусник взмахнул рукой и в ней оказался блестящий ключ, соединённый цепочкою с золотым колокольчиком – Стюарды постоянно дежурят в коридоре, и вы можете доверить ключи мне и моим коллегам, или же держать их при себе, как вам будет угодно-с! – Тут он достал второй ключ и, отдавая его Пантелеймону Ильичу, предупредил – Если понадобится моя помощь, или пожелаете кушать в каюте, звоните в колокольчик-с и вызывайте-с меня. Мы в полном вашем распоряжении-с! Желаю всем приятного путешествия. Располагайтесь. Ваш багаж ждёт вас в каютах-с.
– Ну, что ж, до встречи, матушка, Прасковья Ивановна – пробасил Пантелеймон Ильич и вместе с кадетом исчез за дверью своего купе.
Милюль вступила в огромную светлую залу и спросила:
– Нянечка, почему здесь окна?
– Как же без окон, дитятко? – удивилась нянечка.
– Мы на корабле. Тут должны быть иллюминаторы.
– Иллюминаторы, Милюль, в каютах другого класса. Мы же едем на самом верху. Тут во всех нумерах окна, как в гостинице.
– Это не интересно – надула губки Милюль.
– От чего же? – возразила нянечка – Наоборот, так светлее и видно лучше.
Милюль подбежала к окну и, откинув кисею лёгкой шторы, посмотрела наружу. За окном, за перилами палубы был виден поднимающийся в гору город. Порт с причалом, колоннадой и оркестром прятался внизу. До каюты едва долетали звуки марша. Белые домики города торчали один над другим, окружённые зеленью кустов и деревьев. Дороги, тротуары и люди были вовсе не видны, от чего пейзаж напоминал искусно сделанный макет. Нянечка тоже подошла к окну.
– Красиво, правда? – спросила она.
– Да, красиво – согласилась Милюль – а скажи, нянечка, из окна Пантелеймона Ильича видно море?
– Конечно. Его окно как раз на другую сторону.
– Ах, как ему повезло! Вот бы поменяться с ним местами.
– Это фантазии – возразила нянечка – вот мы отчалим, и море за окном ещё успеет вам надоесть. Ступайте в спальню, Милюль, переоденьтесь к ужину.
Милюль перешла в спальню, открыла свой чемодан, живо переоделась в домашнее. Снова посмотрела на окна, занавешенные плотными шторами. Вздохнула. Сказала сама себе: «Зачем плыть на корабле, если не видно моря» и вышла в залу.
Ужин уже подали. Нянечка подняла серебряную крышку супницы, и от вкусного запаха рот Милюль заполнился слюнями. Она села на стул с высокой спинкой и схватила ложку. Когда, съев две тарелки супа, Милюль попросила ещё, нянечка посоветовала:
– Оставь место для второго, а то тебя на десерт не хватит.
– Хватит, хватит – успокоила нянечку Милюль – у меня такой аппетит, что я слона могу съесть.
Нянечка положила в тарелки жаркое. Быстро справившись с ним, Милюль потребовала добавки и так упрашивала, так умоляла нянечку, что та сдалась.
– Где в тебе это всё умещается? – удивилась нянечка позже, подавая ей третью тарелку жаркого. И содержимое третьей тарелки, и десерт и кисель моментально исчезли в неизвестном пространстве Милюлиных внутренностей, а есть хотелось ещё.
– Да что за чудовищный голод на вас напал? – удивилась нянечка – я бы уж лопнула.
Милюль не ответила. Она съела подряд пять персиков, сказала спасибо и, встав из-за стола громко рыгнула.
– Фу! – возмутилась нянечка – барышням нельзя так рыгать! Ведь вы – не мужик!
– Я не нарочно – смутилась Милюль и, зевнув, добавила – я, кажется, спать хочу.
– Вот и славно! – обрадовалась нянечка – пора и баиньки. Пойдём, моя радость, я тебя провожу.
Едва войдя в спальню, Милюль, не раздеваясь, взобралась на высокую кровать под зелёным балдахином и заснула. Она не слышала, как вздыхала, раздевая её, нянечка, как укрывала её одеялом. Не слышала и не видела, а значит, этого и не было. Был лишь сон, короткий и бесконечный, творящийся в другом времени и в каких-то иных местах. Не она, Милюль, но иные существа пребывали там, и по-иному протекала их жизнь.
Но об этом, пожалуй, лучше в другой раз, потому что теперь я притомился. Сказка моя длинная, а жизнь ещё длинней. Приходите к большому камню завтра на рассвете. Надеюсь, я буду здесь и обязательно расскажу, что произошло на следующий день».
Старый рак взял в клешню песчинку и наладился внимательно её разглядывать.
– Ну вот! – возмутился рак среднего возраста из числа слушателей – Я слушал и ждал, чем сказка закончится, а она и не началась! Чего ради завтра мне тащиться сюда? У меня, думаете, дел нет? Я припрусь, чтобы слушать продолжение, а окажется, что? Подумаешь, какое событие, села баба на кораблик! Мне это зачем?
– Иди-ка ты под воду – посоветовал старый рак, после чего неспешно скрылся в своей ракушке. Через несколько минут оттуда раздался богатырский рачий храп. Слушавшие его раки поглядели друг на друга, и тоже попрятались в домиках. Приближался прилив.