Глава 6
Крик в ночи
Если англичанину случится стать свидетелем скандала, он непременно попытается превратиться в столб, шкаф, или стул, или во что-нибудь столь же деревянное и неодушевленное. Сердца разобьются, глаза ослепнут от слез, судьбы людей уже никогда не будут прежними, и тут англичанин оживет, повернется к вам и учтиво скажет что-нибудь вроде: «Сегодня прекрасная погода, не правда ли?»
Мэй изо всех сил пыталась не подавать виду, что слышала и видела происходящее. С ее точки зрения, этого требовали приличия, но душа ее разрывалась между любопытством, негодованием и сочувствием. По правде говоря, она вообще впервые в жизни видела семейную суету, потому что ее родители жили душа в душу, а их соседи и знакомые были – или казались – до отвращения добропорядочными. И юная Мэй чувствовала себя сейчас, как Ливингстон, впервые ступивший в дебри, кишащие неведомыми чудовищами. Тут до нее донеслись слова Амалии.
– Скандал – это как карточная игра, – задумчиво заметила баронесса. – Вы играете в карты, мисс Мэй?
Слегка оторопев от сравнения, Мэй призналась, что иногда играет с братьями, но в шутку. Амалия кивнула.
– Можно сказать, что в отношениях скандал – нечто вроде главной ставки, и разыгрывать ее надо, во-первых, хладнокровно, а во-вторых, умело, когда у вас на руках все козыри. Если же у вас ничего нет, кроме шестерок и сомнительной мелочи, то лучше воздержаться. Иначе результат будет именно таким, какой мы наблюдали.
– Вы шутите? – недоверчиво спросила Мэй, оглядываясь на соседний столик.
Теодор и его рыжая спутница как ни в чем не бывало разговаривали вполголоса, смеялись и поедали десерт. Коммивояжер, которому принесли заказ, время от времени поглядывал на них, чему-то улыбаясь про себя. Дети восхищенно глазели на спину рыжей дамы, белевшую в вырезе откровенного платья. Появились еще несколько пассажиров, рассевшиеся за свободными столиками.
– Ничуть, – ответила Амалия. – Что мы видели? Дама застала мужа в поезде с любовницей. Это не козырной туз, но при умелом розыгрыше мог бы стать таковым. Надо же было потерять над собой контроль и разыграть все так скверно, чтобы потерпеть полное поражение и услышать от супруга, что он спит и видит, как бы скорее овдоветь.
– По-моему, он просто негодяй, – пылко сказала Мэй. Амалия улыбнулась.
– Дорогая мисс Уинтерберри, – сказала она, – я нечасто даю советы, но на сей раз все-таки рискну. Не требуйте от людей больше того, что они согласны дать, особенно если эти люди абсолютно вам неизвестны. С сотворения мира мужья обманывают жен, а жены – мужей, и это еще не самое худшее из того, что может произойти на свете. Смерть близких, болезни детей, природные катаклизмы – все это куда более трагично и куда более страшно, чем тот факт, был ли верен Джон Мэри и наоборот. Есть только одно средство привязать человека к себе: его собственная добрая воля. Если этого нет, не спасут никакие клятвы у алтаря.
Мэй покраснела и залпом проглотила свой шабли. По природе она была максималисткой, и все, что не белое, для нее было черным.
– Все равно, – упрямо проговорила девушка, – я считаю, что предавать близких нехорошо. А это… – ее голос дрогнул, – просто предательство.
– Когда вы повзрослеете, то поймете: зачастую не бывает более далеких людей, чем близкие, – мягко сказала Амалия.
Мэй вспомнила о своей бабушке и умолкла.
– Я понимаю, что это не мое дело, – вновь заговорила она через несколько минут, ковыряя вилкой в тарелке. – Просто мне очень ее жаль.
– Кого? – спросила Амалия.
– Ну… Даму в синем. – Мэй порозовела.
– Почему? – безжалостно спросила Амалия. – Потому что она не старая и на ней красивое платье от Жанны Пакэн?[11]А если бы ей было пятьдесят и она была бы плохо одета?
Мэй надулась.
– Я не могу рассуждать о том, чего нет. То, что он сказал ей, просто ужасно!
– Думаете, он и впрямь способен толкнуть супругу под поезд? – улыбнулась Амалия. – Нет, мисс Мэй. У людей, которые много говорят, разговорами все исчерпывается. Просто он был рассержен и сказал то, о чем уже жалеет. Потому что это и в самом деле чересчур.
Мэй задумалась.
– И что же теперь будет? – несмело спросила она. – Я имею в виду, что с ними… дальше? Как им теперь с этим жить?
Амалия пожала плечами.
– Понятия не имею. Вряд ли дело дойдет до развода, потому что это слишком хлопотно и опять-таки слишком публично. Значит, помирятся и примутся кое-как, по удачному выражению одного беллетристо, «влачить совместное существование».
Мэй тряхнула волосами и машинально отпила еще шабли. Вино оказалось чудо как хорошо и охлаждено как раз в меру.
– Я бы такое не простила, – решительно заявила она.
– Не думаю, что у вас когда-нибудь возникнет нужда в таком выборе, – безмятежно отозвалась баронесса. – Уверена, вы вообще не станете связывать свою судьбу с человеком, от которого можно услышать что-то подобное.
– Почему вы так думаете? – быстро спросила Мэй. – Вы ведь совсем не знаете меня, миледи.
Уже задав вопрос, она с опозданием сообразила, что он вышел не то чтобы дерзким, но с намеком на вызов, и поспешно отставила бокал. «Наверное, это все французское вино… И что это на меня нашло? Мы обсуждаем людей в их же присутствии, о, видела бы меня тетя Сьюзан! Мэй Уинтерберри, ты ведешь себя неприлично. Сейчас же надо перевести разговор на другую тему, например, какая погода сейчас в Ницце…»
– На мой взгляд, вы очень благоразумны, – заметила Амалия, отвечая на вопрос Мэй. – Скажете, я ошибаюсь?
И что прикажете отвечать? Сказать «нет, миледи, я вовсе не благоразумна»? А сказать «да» – так получится, что она хвалит себя саму, что тоже не слишком хорошо.
Мэй поймала себя на мысли, что чувствует себя, как улитка, которую вытащили из уютного домика. Ее тянуло обратно – и в то же время хотелось, чтобы Амалия сказала еще что-нибудь этакое, а значит, с возвращением следовало повременить. «И почему у меня такое ощущение, словно я знаю ее уже много-много лет? – размышляла Мэй. – В конце концов, мы только случайные попутчицы, завтра поезд прибудет в Ниццу, мы расстанемся, и я больше ее не увижу…»
И она искренне огорчилась. Ей ужасно нравилась Амалия, и, по совести говоря, она была бы не прочь иметь именно такую старшую сестру – умную, великодушную и щедрую.
Когда они возвращались из вагона-ресторана в свое купе, то столкнулись в коридоре с дамой в синем, которая отзывалась на имя Матильда. Глаза у нее покраснели, судя по всему, она плакала. Матильда взглянула на Амалию и ее спутницу и отвернулась, очевидно, вспомнив, что они присутствовали при ее унижении.
В купе номер семь было прохладно. Войдя, Амалия первым делом закрыла окно.
– Скоро станет гораздо теплее, и можно будет лечь спать, – сказала Амалия, улыбаясь. – Завтра утром окажемся в Ницце.
– А мы не пропустим станцию? – встревожилась Мэй.
– Нет, кондуктор нас разбудит.
Остаток дня как-то скомкался в памяти Мэй, – может быть, сказалось то, что она впервые в жизни пила вино, а может быть, просто устала. Колеса стучат по рельсам – стук становится резче и назойливей, значит, они проезжают мост – гулкий стук означает, что едут по туннелю – а вот ее ежик Джек бежит, семеня лапками, и в следующее мгновение он уже не Джек, а официант в вагоне-ресторане, но с ушками, как у ежа, и в лапке у него бутылка шабли, но, присмотревшись, Мэй видит, что это вовсе не вино, а флакон духов.
– Самое лучшее вино! – жизнерадостно заверяет ее Джек, вновь превращаясь в ежа, и неожиданно вагон-ресторан скрывается из глаз так быстро, как это бывает только во сне.
– А-а-а!
Мэй открыла глаза.
…крушен…
…белье!
…состав сошел с рельсов…
За окном стояла густая, как чернила, тьма. Никто не кричал, не звал на помощь, словом, никаких признаков железнодорожной катастрофы. Мэй с облегчением перевела дух.
– В чем дело? – спросила баронесса Корф по-русски, не открывая глаз.
– Что? – робко переспросила Мэй. – Простите, миледи… Мне показалось, что кто-то кричал. Я вас разбудила?
Амалия не стала уточнять, что у нее чуткий сон и ее тоже разбудил крик в коридоре. Сказала лишь:
– Может быть, кому-то нужна помощь? Схожу посмотрю.
Она поднялась и приоткрыла дверь.
В неярком свете ламп она разглядела в конце вагона знакомую фигуру в синем платье.
– Что-нибудь случилось, сударыня? – очень вежливо спросила Амалия. – Нам послышался какой-то крик.
Матильда обернулась. На лице молодой женщины было написано волнение, но она попыталась улыбнуться.
– Простите, сударыня, – проговорила она, – наверное, это все нервы. Я не люблю поездов, а в этот раз мне приснилось что-то совершенно нелепое. Наверное, это из-за… – Она умолкла.
– Простите мое любопытство, – сказала Амалия. – И… – Она поколебалась, но все же проговорила: – Спокойной ночи. Завтра будет новый день, и все как-нибудь образуется.
Матильда грустно усмехнулась.
– Да, – сказала она, – я только на это и надеюсь. Спокойной ночи, сударыня. – Она кивнула Амалии и скрылась в своем купе.
Когда Амалия закрыла дверь, она увидела, что Мэй, приподнявшись на локте, вопросительно смотрит на нее.
– Это была она? – спросила Мэй драматическим шепотом. – Что с ней?
– Говорит, приснился кошмар, – проворчала Амалия, забираясь в постель. – Спите, Мэй. До Ниццы еще далеко.
Мэй хотела задать еще тысячу вопросов о Матильде, за судьбу которой очень переживала, но по лицу Амалии поняла, что та не расположена говорить. Девушка вздохнула, натянула одеяло повыше и закрыла глаза. «Золотая стрела» торжественно рассекала ночь.