© Андрей Михайлович Глущук, 2017
ISBN 978-5-4485-9979-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Все имена, клички и события являются вымышленными. Любые совпадения случайны.
Глава 1
Какие удивительные глаза были у Ирки Коробковой. В их зелени с золотым отливом уживались: и скромность, и нахальство, и наивность, и обман, и ребенок, и женщина, и слезы и смех – все одновременно. В такие глаза падают и разбиваются насмерть. Во всяком случае, я упал и разбился. Мой случай – лишний довод в пользу неукоснительного соблюдения техники безопасности.
Пять часов утра. Тащусь вслед за Кешкой (колли, мужик трех лет от роду) по свежему снежку и вдыхаю этот идиотский мартовский воздух. Сумасшедший коктейль морозца и предчувствия весны. Иду и брежу о том, чего давно уж нет. Четыре года не видел этих глаз. А вот нате же, надышался весеннего ветерка, и понесло на «нежные» воспоминания. Токсикоман.
Вчера весь день подтаивало, а с вечера черную обледенелую корочку присыпало снежком. Чисто. Свежо. Ни людей, ни машин. Вроде, как и не в городе с миллионным населением.
Не люблю вставать рано. Никто кроме собаки не может меня поднять в такую рань. Собака может. И демонстрирует свои возможности регулярно. Не каждый день, но, на мой взгляд, слишком часто. Наглая рыжая деловая «колбаса». Поднял ни свет – ни заря, но ничем, с моей точки зрения полезным, заниматься не желает. Демонстрируя полную независимость, неторопливо трусит вдоль забора «промзоны». Скребет носом по снегу, считывая последние новости следов. Хвост – «баранкой». Вращает им из стороны в сторону, выполняя замысловатый высший пилотаж «восьмерок», кругов, пируэтов. И так танцует от столба к кусту, от куста к забору. Элегантное «па» с задиранием лапы – дружба по переписке – и, без остановки вперед, к новым следам, новым запахам.
Впрочем, это сейчас среди ночи меня может сорвать только ласковое собачье нахальство. Лет пять назад я вскакивал сам. Шел в гараж. Садился в машину. Гнал через весь город к знакомой девятиэтажке. Просто, что бы оказаться рядом с Иришкой. Вот я, вот стена, а за стеной на шестом этаже ее комната. Идиотизм, конечно. Сейчас ни ее, ни машины, ни гаража. Кстати и Кешки тоже не видно.
– Кеша! – зову театральным, громким шепотом. Ни ответа, ни привета. Только тень мелькнула в проломе забора между двумя коробками корпусов. Чего шепчу? Ближайший жилой дом – моя пятиэтажка, а до неё добрых четыре сотни метров. И все умственно полноценные люди ещё спят. Их ни шепотом, ни криком не разбудишь.
Лезу в пролом за собакой. Тут уж хочешь ни хочешь, но приходится нарушать границы чужой собственности. На улице начинает светать, а в этих катакомбах – тьма кромешная. Между глухими кирпичными стенами просвет около метра. Ну, нормально ли таскаться среди ночи, по каким-то задворкам? Заведите себе собаку и узнаете о таких подробностях ближайшей округи, о каких не узнали бы даже с помощью американского спутника-шпиона.
Кешкин хвост дружески виляет в конце туннеля и исчезает, судя по всему во дворе. Удержаться в обледенелом желобе довольно сложно. Ноги скользят. Я, хватаясь за стены, пробираюсь следом за той сволочью, которую по явному недоразумению называют «другом человека».
– Разве настоящие друзья так поступают? – философствую, наматывая на руку поводок с вполне определившимся намерением: примерно наказать собаку за непослушание.
Еще не добравшись до конца туннеля, я уже совершенно точно знаю: добром мой рейд по тылам «промзоны» не кончится. Интересно, какой псих решил, что свет в конце туннеля означает надежду? Обдирая ногти о стены, пытаясь затормозить, выплываю во двор, как баржа в океан и вижу первые признаки близкой бури.
Если бы Кешка, не дай Бог, оказался на Красной площади во время парада Победы, то для ритуального полива он выбрал бы ноги белого коня маршала Жукова. Никак не меньше. Амбиции этой собаки не имеют границ. За неимением коня, маршала Жукова и Красной площади Иннокентий просто и со вкусом задрал ногу на дремлющий в сумерках новенький белый «Мерседес». Я понимаю, что демонстрировать свое присутствие на открытой местности мне большого резона нет.
– Кеша, ко мне! – шепчу из-за угла как можно строже. И эта сволочь наконец меня замечает. Он дружески виляет хвостом. Он уже, совсем было, собирается бежать к своему любимому, горячо обожаемому хозяину, но именно в этот момент Кеша вспоминает, зачем он собственно выбрался на улицу в такую рань. Примостившись в затишке около передней левой дверки Мерседеса, рыжий выстраивает аккуратное сооружение из того, во что превратились в его желудке завтрак, обед и легкий ужин. Хвост мерно и мощно как ручка домкрата двигается сверху вниз и качает, качает, качает. Кажется, я его перекармливаю.
«Сейчас он утопит и машину, и себя, и мое мирное сосуществование с действительностью» – с тихой тоской подытоживаю я. Перспектива разборки с каким-нибудь блатным авторитетом по поводу его засранного Мерседеса мне совершенно не улыбается. Но все завершается вполне благополучно: Кеха последний раз уже больше для проформы, дергает хвостом, трясет своей шикарной бородой и не спеша, трусит ко мне.
«Неужели пронесло? В смысле: не собаку, а неприятности» – Я еще не успеваю поверить в свое везение, как сумерки буквально взрываются событиями, меняющимися в форме клипа.
Сначала отрывается дверь в гараже напротив меня. Из двери выходят двое. Один высокий, спортивного типа. Длинное кашемировое пальто, тщательно отутюженные брюки, стрижка – волосок к волоску, тысяч за сто. В модном салоне за такую сдерут никак не меньше. Лисья шапка – в левой руке, спортивная сумка – в правой. Второй, рядом с ним – шибзик-недоросток. Вроде меня. Т.е. метр семьдесят пять. Спортивное трико с пузырями на коленях, норковая кепка, зимники Reebok, короткая дубленка из джентльменского набора гопников. Высокий направляется к машине, тот, что пониже оборачивается в светящийся проем дверей и бросает кому—то:
– Ну, все, пацаны. Без меня не баловать, козлы е-ные. Вернусь, что не так – я вам ваших забавников обкорнаю по самый пупок.
Я стою и молю Бога, что бы Кешка доплелся до меня раньше, чем высокий вляпается в его монументальное творчество. Грозный коротышка поворачивается от дверей и, пошатываясь, идет за высоким к Мерседесу. В это время на меня сверху падает ком снега. Следом за ним человек в белом маскхалате с автоматом в правой руке пружинисто приземляется метрах в полутора впереди меня.
«Высокий» уже почти дошел до водительской дверки. Он оглядывается на шум, мгновенно швыряет в автоматчика сумку и с криком» Кирсан, падай!» пытается, перепрыгнув через капот, спрятаться за машиной. От сумки автоматчик уворачивается, а я нет. Приняв на грудь тяжелый зеленый баул с надписью Adidas, я с трудом удерживаюсь на ногах. «Длинный» на ногах не удержался. Пытаясь прыгнуть, он наступает в кешкину кучу, и, прошитый очередью из автомата, плашмя падает на капот.
После первого выстрела начинается полное светопреставление. Кто-то выбегает из гаража, кто – то с него прыгает. Маты, выстрелы, глухие удары. Я в обнимку с сумкой потихоньку даю задний ход. Мне бы, наверное, удалось удалиться незаметно и вежливо – по-английски, но Кешка решает, что началась большая игра, не принять участи в которой с его стороны было бы просто преступлением. Он с громким лаем дает круг по двору, а затем мчится ко мне, на ходу очень эмоционально комментируя происходящее.
Автоматчик оглядывается на лай как раз в момент теплой встречи хозяина и собаки. Его темные зрачки спокойно ощупывают меня и, вслед за ними разворачивается зрачок автомата. Что-то в этом взгляде мне кажется знакомым. Я не про автомат, конечно. Мишенью до сих пор, слава Богу, быть не приходилось. Видимо и этот, в маскхалате, что-то пытается вспомнить. Это дает мне пол секунды форы. А больше для прыжка за пролом в заборе и не требуется. Заставить меня повторить этот полет спиной вперед с разворотом на 180 градусов и длиной метров в 12 уже не удастся никому. Во всяком случае, я на это надеюсь. Впрочем, мировой рекорд зафиксировать некому. Судьи, зрители и остальные участники чемпионата по пулевым прыжкам ещё дрыхнут в теплых постелях. Зато прыжок оказывается только первым видом «многоборья».
Еще года два назад я вполне прилично бегал. Стометровку за десять с половиной секунд в сезон выдавал стабильно. Причем без всякого анабола. Но дистанция 400 метров у меня всегда вызывала смертельную тоску. Бег на круг, эти проклятые четыреста метров, я просто ненавидел, как каторжник ненавидит кандалы. Пули оказались неплохими стимуляторами. От пролома в заборе до моего подъезда никак не меньше четырехсот метров. Я их пролетаю как птица. Виктор Маркин в свой золотой олимпийский сезон не бежал с такой легкостью и скоростью как я. Чуть впереди, с повернувшись ко мне башкой, несется совершенно счастливый Иннокентий. О таком веселом приключения он мечтал всю свою собачью жизнь.
На родной пятый этаж мы вкатываемся кубарем на одном дыхании. Точнее от меня остается одно дыхание. Одно громадное обожженное легкое. Закрывая дверь на два замка, и понимаю, что уже не в состоянии сделать ни шагу.
Вот такая утренняя сводка погоды: «В столице обильные финансовые дожди, в Чечне некоторое снижения уровня свинцового загрязнения, в Сибири – временами небольшие перестрелки с летальным исходом».
Только здесь, в прихожей я замечаю, что так до сих пор и прижимаю к себе тяжеленную спортивную сумку. Скорее по инерции, чем из любопытства дергаю за замок «молнии». На пол сыплются банковские упаковки сто долларовых купюр. Такого количества денег сразу я не видел никогда. Разве что в кино.
Оказывается, финансовые дожди выпадают не только в Москве.