© Василий Лягоскин, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1. Электропоезд «Владимир – Мстера»
Мария Павлюченко, она же Наталья Крупина
Электричка привычно запаздывала, однако редкая толпа, растекшаяся по второй платформе станции Ковров-1, волновалась и глухо гудела совсем не по этой причине. Мария осторожно опустила тяжелую сумку на асфальт. Она автоматически фиксировала – совсем того не желая – как перекатываются, словно волны, от одного края платформы к другому одни и те же слова. А точнее – имена и фамилии:
– Ельцин, Черномырдин, Кириенко…
Фамилии эти сегодня награждались двух- и трехэтажными эпитетами особенно зло. Злиться народу было от чего. Застывшая в оцепенении, в ожидании еще более крупных неприятностей провинция льнула к телевизорам. А потом шумно обсуждала новости и московские разборки, со смаком вставляя в бесконечные споры новое слово «дефолт».
Наконец этот самый дефолт упал на головы простого люда двойным и тройным повышением цен. Так что в августе одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года дорогим россиянам в очередной раз предложили потуже затянуть пояса.
Мария Павлюченко стояла внешне абсолютно невозмутимо. Но сейчас и она едва сдерживалась, чтобы тоже не выматериться громко, на весь перрон. Еще утром в ее кошельке было пятьсот рублей. Деньги по нынешнем временам небольшие, но для Марии имевшие гораздо большую ценность, чем абстрактные миллионы и миллиарды, которыми россиян тоже развлекали с экранов телевизоров. Потому что этими рублями (пятьюстами, конечно, а не миллионами) был оплачен ее месячный труд. Попросту говоря – это была ее зарплата за июль, и сегодня она всю ее извела. Извела на продукты, так и не набив полностью одну большую сумку.
Город Павлюченко не любила. Точнее – опасалась поездок в Ковров. Чем многолюдней была толпа, окружавшая ее, тем большей была вероятность наткнуться на кого-нибудь из прошлого. Из той жизни, где она не была ни обычной женщиной средних лет, внешне замученной каждодневной работой, ни даже Марией Павлюченко. Поэтому в Ковров она ездила максимум два раза в месяц – в дни аванса и получки. О поездках дальше, во Владимир, а тем более в Москву, даже не помышляла.
– А зачем? – решила она уже давно раз и навсегда, – в Коврове магазинов тоже хватает. И товар здесь не намного беднее, чем в столице. А уж цены – как раз по моему кошельку.
В прошлую – июльскую – поездку сумка была гораздо тяжелее. Но и тогда Мария несла ее внешне очень легко. Подними ее тогда кто посторонний, он немало удивился бы силе этой такой хрупкой на вид женщины. Мария словно оглядела себя со стороны – да, она ничем не отличается от стоящих рядом теток и явно не страдает от избытка силы.
Совсем рядом с Марией опустила свои баулы женщина роста и объема громадного, обладавшая, как оказалось, высоким визгливым голосом. Она словно продолжала разговор с кем-то, хотя подошла на перрон одна.
– А рису-то, рису – совсем нет, – почти прокричала она плаксивым голосом перед собой.
На этот голос и вынырнул из толпы крепенький мужичок, рядом с теткой показавшийся ребенком. Он опустил увесистый рюкзак на асфальт рядом с теткиными баулами и облегченно вздохнул.
– Ничего, – неожиданно густым басом прогудел он, – появится твой рис. Вот нарисуют новую цену – раза в три больше, и сразу появится.
Необъятная в талии женщина только вздохнула, заставив затрястись свои килограммы.
– Ну-ка, мамаша, дай на хрен пройти.
Эта привычная в здешних местах фраза в другое время заставила бы Марию улыбнуться. А потом задать – хотя бы себе, чтобы лишний раз не нарываться – вопрос:
– Куда-куда пройти?
Вместо этого Павлюченко на мгновение замерла, а затем неторопливо, совершенно естественно повернулась к обладателю громкого голоса. В те годы, о которых Мария запретила себе даже думать, ее учили читать голоса. Даже не сами слова, а интонацию, малейшие нюансы – ту информацию, что люди прячут между слов, сами того не замечая. Информацию, которая подчас говорила о человеке больше, чем слова, которые он произносил. Мария была таким знающим человеком. Можно было запрятать и от себя, и от других прошлое. Но то, что въелось в плоть и кровь, не вытравишь – оно вылезет само, когда понадобится.
Она оглядела – спокойно, и как бы не заинтересованно – парня, который как раз отодвигал одной рукой тетку, хотя пройти мимо можно было и с одной, и с другой стороны платформы.
– Крутой, – определила она поначалу, но тут же поправилась, – нет – только ощущает себя крутым. Причем это ощущение пришло совсем недавно. Еще кружит голову. Что – деньги? Оружие? Скорее оружие.
Она остановилась на последнем варианте, и внутренний компьютер внутри, который анализировал окружающее пространство независимо от сознания – на уровне инстинктов – тут же согласился. Парень старался сдерживать рвущееся наружу ощущение собственной значимости, силы и вседозволенности. В то же время ему явно было не по себе; так чувствует себя ребенок, залезший без спроса в вещи отца. Парень словно бессознательно твердил себе:
– Отберут игрушку, да еще надают ремнем по заднице…
Тетка, а за ней мужичок поспешно подхватили свои баулы и отступили к самому краю платформы. Они даже не попытались огрызнуться, потому что за этим наглым мордатым качком остановились еще двое. Не такие крупные, но не менее нахальные. И тоже – подчеркнула для себя Мария – словно хмельные от открывшихся перед ними возможностей.
Павлюченко уже отметила, как старательно прижимают все трое под куртками что-то короткое, небольшое, но очень значимое для них. Им определенно казалось, что делают они это ловко и незаметно для других.
– Оружие, – теперь уже без всякого сомнения повторила она и… осталась на месте, замешкалась.
Не отступила вопреки вбиваемой в себя последние годы привычки держаться подальше от таких личностей. Хотя нога парня в тяжелом импортном башмаке уже замахнулась, чтобы снести с дороги ее сумку. Мария чуть заметно усмехнулась – в той сумке, куда нацелилась чужая нога, было килограммов двадцать пять. Поэтому от пинка она даже не шелохнулась. Однако внутри что-то жалобно звякнуло.
– Мед, – охнула Мария и сунулась к сумке, склонившись низко и удобно – для широкой ладони, которая тут же приготовилась хлопнуть с размаху по натянувшейся материи дешевых брюк.
– Леха! – предупреждающе бросил один из его спутников.
Этот парень шагнул вперед, останавливая первого, хватая за локоть рукой – той, что не прижимала сейчас к другому боку оружие. Пока неведомое для Марии оружие. Это был не пистолет – его незачем прижимать к боку; не укороченный АКМ. Их в городе с началом чеченской кампании появилось много – чуть ли не у каждого милиционера. Но эта компактная и смертельно опасная игрушка не могла так удобно прижиматься к телам, практически скрываясь под куртками – какими бы широкими они не были. Чтобы так спрятать АКМ под мышкой, нужен немалый опыт, а его у молодых, но ранних явно не было.
Поэтому она, уже разгибаясь с тяжелой сумкой в руке, взмахнула другой – внешне неуклюже. По крайней мере так восприняли ее движение дружки Лехи. Сам Леха стоял вплотную к Павлюченко и ее движения даже не заметил. Пальцы, такие обыкновенные на взгляд, но на самом деле тренированные и чувствительные, быстро пробежались по грубому коричневому кожезаменителю Лехиной турецкой куртки.
В следующее мгновение она уже отступила, нарочито согнувшись под тяжестью куртки. Отступила с испуганной и недоумевающей улыбкой на губах. Причем если испуг был наигранным, то недоумение поселилось не только на лице, но и внутри. Потому что опытная рука, скользнувшая по твердому металлу, нагретому под курткой – так, что накачанная Лехина плоть не ощутила ничего – определила почти невозможное. Невозможное для этого такого обычного перрона с толпой, поджидающей самую обычную электричку. Под курткой прятался не менее надежный и опасный, чем Калашников, но мало кому известный агрегат.
– Впрочем – разве может быть сейчас что-то невозможным, – задала она себе вопрос, – вот и мальчики раздобыли себе вместо игрушек пистолеты-пулеметы «Бизон».
Она машинально провожала взглядом бритые затылки парней, а мозг сам вспоминал и разворачивал перед глазами таблицу – технико-тактические данные оружия, которыми до сих пор оснащались лишь спецподразделения. Леха еще раз обернулся, нахально ощерился, и зашагал дальше, подталкиваемый крепкой рукой подельника. Тому было лет двадцать-двадцать два, но в этой маленькой группе он, очевидно, пользовался непререкаемым авторитетом.
Тихо свистнула электричка, предупреждая о своем прибытии, и только после этого диктор запоздало объявила на весь вокзал – на удивление чисто и четко:
– Электропоезд «Владимир – Мстера» прибывает ко второй платформе, – затем, практически без паузы, – по первому пути проходит грузовой поезд. Будьте осторожны!
Последнее объявление тоже несколько запоздало. Рев грузового состава нарастал и обрушился на платформу, когда электричка еще не остановилась. Ее двери, естественно, не открылись, пока хвост тяжелого состава не прогрохотал по стыкам рельсов.
Мария не сдвинулась с места, хотя до дверей пятого вагона было не больше трех метров. Рядом стояла все та же тетка необъятных габаритов и мужичок, опять приклеивший на лицо невозмутимое выражение. Большая часть пассажиров столпилась впереди – там, где из первых двух вагонов им было удобнее сходить на конечной станции. Самой Павлюченко нужно было проехать всего три остановки; там, напротив вывески «Гостюхино», как раз обычно и останавливался пятый вагон. Рядом с этой железнодорожной станцией вольготно расположились несколько жилых домов и контора Осиповского лесничества. Один из трех потемневших от времени бревенчатых домов и был пристанищем Марии в последние семь лет.
Она продолжала размышлять о том, какими неведомыми путями могло попасть некогда секретное оружие, разработанное для войск специального назначения, в руки накачанных недорослей. Наталья машинально подняла голову к окну вагона и едва смогла удержать на лице выражение равнодушия и легкого нетерпения. Глядевшего на нее сквозь пыльное окно человека она видела впервые в жизни. Но его взгляд, царапнувший почти физически, заставил тревогу, что уже поселилась внутри, заполнить тело и душу без остатка.
– Зверь, – обозвала она сразу же незнакомца.
Мария имела в виду сейчас не злобность этого нечем не примечательного на первый взгляд человека, а звериную сущность, неестественную способность предчувствовать неприятности, и еще более удивительный талант такие неприятности избегать. Павлюченко сама была такой, но в ней зверя было распознать намного труднее. А в ее нынешнем обличье – практически невозможно.
Она равнодушно отвела взгляд от окна и шагнула к открывшейся двери. Даже повернулась, так же невозмутимо проводив хвост грузового состава. И все это время она ощущала на себе этот липкий, пытающийся распознать потенциального врага, взгляд.
Пятый вагон был зримо разделен на две части. В большей – в передней части вагона – не очень громко кипела жизнь. Оттуда до остановившейся в дверях Марии доносились все те же слова и фамилии, что уже надоели ей на перроне. Именно туда устремилась необъятная тетка со своими баулами, и ее хвостик – невозмутимый мужичок с рюкзаком. Она заполнила своей тушей проход так, что узлы ей пришлось нести впереди и позади себя. Мимо четверки, заполнившей вторую от заднего конца вагона пару сидений, тетка промчалась не останавливаясь. Поняла, наверное, что такие соседи могут быть очень неприятными. Мужичок послушно двинулся за ней.
Мария тоже сделала несколько шагов по проходу; вдруг остановилась – как раз рядом с этой четверкой – и заняла скамью через проход от нее. Еще вчера; даже сегодня утром она бы пробежала мимо, не останавливаясь. Более того, Мария даже не села бы в электричку, где уже находились три человека с оружием. В конце концов, следующий электропоезд прибывал меньше, чем через час. Уж в нем-то, наверное, никакого оружия не оказалось бы.
– А может, и не три, – почти весело и с непонятным для себя облегчением подумала она, с невинным взглядом рассматривая соседей.
Несколько секунд ей хватило, чтобы зафиксировать всех четверых в памяти, оценить степень опасности каждого и выделить главного. Им был несомненно тот, в ком Павлюченко разглядела звериное начало. Двое других напоминали Леху с дружками. Больше всего – тем же чувством превосходства над остальными людишками. Только рядом был старший – битый волк – и этим парням приходилось сдерживаться. Однако получалось это у них не всегда. По крайней мере на Марию они посмотрели как на какое-то недоразумение, осмелившееся опустить свой зад на сиденье рядом с ними. Они явно были не прочь шугануть эту тетку – Марию – подальше отсюда, но решения здесь принимал главный.
И опять – в который раз за сегодняшний день – Павлюченко поправила себя: главным был не он. Самым опытным – да; самым опасным – несомненно, но не главным. Главную роль – по соображению Марии – играл портфель. Самый обычный импортный кожаный портфель; с подобным обычно выходил к своим зрителям Михаил Жванецкий. Только этот был гораздо внушительней размерами. Портфель прижимал к своему необъятному животу четвертый член команды. В этом человеке все было круглым – и щеки, и туловище, и руки, на одной из которых блеснула цепочка. Мария поняла, что толстячок был живым якорем и тележкой для портфеля. А чтобы оба они не потерялись, их наверняка сковали наручниками. Лицо толстячка, в отличие от трех других, не было ни хищным, ни злобным. Оно сейчас было полусонным и вполне добродушным.
В компании остальных оно смотрелось столь чужеродно, что даже не такой опытный человек, как Павлюченко, понял бы, как распределялись в этой команде роли. Двое качков – охранники, силовая поддержка; а в случае необходимости и живой щит. Для толстячка и, главное, для портфеля. Командир – самый опытный и битый настолько, что у Марии естественное любопытство едва не перебила такая же естественная опаска – это что же такое везли в чемоданчике, если его охраняет такой волчара. И тут же любопытство пересилило. Теперь Мария поразилась другому:
– Это что за времена такие настали, что курьеры такого уровня в электричках передвигаются? Их что, тоже дефолт достал?
Она еще раз скользнула равнодушным взглядом по портфелю, по его ручке, и все-таки заметила, что цепочка действительно крепилась наручниками – и к важному грузу, и к его живому «якорю». Толстяк постарался спрятать их внутри длинного рукава пиджака, но электропоезд как раз тронулся, дернувшись – и вслед ему дернулся этот кругленький мужичок, на миг забывший о наручниках.
– В общем, – заключила Павлюченко, – четверка смотрелась в обшарпанном вагоне электричке странно. Ей самое место было в роскошном салоне «Мерседеса»; на крайний случай – в смежных номерах вагона СВ. И трое бойцов – толстяк не в счет, он опять прикрыл глаза – знали это, а точнее чувствовали. Чувствовали себя униженными, и потому глядели на остальных пассажиров яростно. Особенно, конечно, на Павлюченко.
А Мария наконец закончила свой бесцеремонный осмотр и делано зевнула – одновременно с толстяком. Она улыбнулась этому обстоятельству и отвернулась к окну. Четверка вдруг встрепенулась; все дернулись взглядами к окну. Кроме старшего – тот повернул голову к пыльному окну плавно, однако первым, почти одновременно с Марией, оглядел привокзальную площадь. Там творилось что-то непонятное, явно выходившее за рамки привычного. Неторопливая, вальяжная и сытая железнодорожная милиция вдруг засуетилась; даже забегала.
Однако ни к грабителям с автоматами, ни к электричке вообще эта суета отношения не имела. Последняя протяжно загудела и двинулась в сторону Нижнего, оставляя позади зеленое здание вокзала. Совершенно спокойный голос прохрипел в динамиках: «Следующая остановка Ковров-два», – и Павлюченко снова повернулась к своему окну. Она отстраненно подумала, что в первый раз назвала Леху с подельниками грабителями. Отстраненно потому, что снова – теперь уже с этого угла зрения – прокручивала короткую встречу с тройкой качков. Да – их злое нетерпение было вызвано одним – парни шли на дело. Шли опробовать свои «игрушки», которые явно достались им случайно.
– Ну дожи-и-ли.., – мысленно протянула Павлюченко, – кого же они грабить тут собрались? Меня?.. Или их?.
Она не посмотрела в сторону соседей, но почувствовала, как напрягся там старший, и еще раз удивилась его звериной интуиции.
– Нет, – успокоила в мыслях себя Мария, – то, что в одной электричке оказались две бандгруппы – это дикая, невероятная случайность… Ага, в которую ты тоже вляпалась. Теперь эти случайности попрут.
Последнее было уже не предположением, а утверждением, потому что дальние двери вагона разъехались в стороны, и вагон первым вошел Леха. И он, и его дружки были по-прежнему в наглухо застегнутых куртках. В теплом, сейчас даже жарком вагоне это смотрелось по меньшей мере странным, но парням было не до того. Они вроде бы не крутили головами по сторонам, не зыркали взглядами по лицам пассажиров, но однозначно оценивали сейчас обстановку. А точнее – искали, с кого начать. Искали настоящую добычу.
И если они не оценят правильно опасность, исходящую от старшего четверки, скорее всего этот вагон они и будут грабить. Хотя бы потому, что здесь сидела Мария. Это Павлюченко поняла по оживившемуся лицу Лехи, который буквально устремился к ней. Бойцы – соседи Марии – на закаменевшее, ставшее на миг страшным лицо своего начальника отреагировали одновременно и одинаково – дернулись руками к предплечью. К оружию – это было понятно; но тут же расслабились, вслед за старшим. Потому что тот – как и Мария – оценил не только выпуклости под куртками троицы, но и их твердое намерение пока миновать этот вагон.
Леха действительно пробежал мимо, попытавшись обжечь Марию взглядом. И она действительно сжалась в мнимом испуге – пусть потом, когда две эти команды схлестнутся, ее никто не будет воспринимать хоть как-то серьезно. А во взгляде – почти таком же, как на перроне, Павлюченко сейчас прочла и густо примешанное к презрению чувство предстоящей расправы.
С каждым тяжелым шагом башмаков бандитов к Марии возвращалось старое – та жизнь, в которой она была Натальей Крупиной, подполковником КГБ; сотрудником отдела, у которого не было названия. Отдела, который, несмотря на свою реальность, не оставил в сером здании на Лубянке ни одного следа, ни одной бумажки. Так, по крайней мере, утверждал непосредственный и единственный начальник, которого она знала в лицо, и которому она верила безгранично. Однако начальник и сам мог не знать всего. Поэтому в один не самый прекрасный день Наталья Крупина исчезла. А на свет появилась Мария Павлюченко. И сегодня – в этом вагоне – она могла оставить не один след, который могут сравнить с тем, что осталось в Москве. Если Леха с парнями вернутся. Еще не поздно было попытаться перебежать в другой вагон – это было бы так естественно. А там она бы, если потребовалось, отдала бы и жалкую двадцатку, что осталась в кошельке, и сумку с разбитой банкой меда и… Она даже улыбнулась, представив себе, как Леха идет по проходу, держа в одной руке «Бизон», а в другой – тяжеленную сумку.
Наконец, можно было стерпеть и шлепок по заднице, или что похуже – только чтобы потом проходить по делу в качестве второстепенной свидетельницы. А в том, что дело будет, она не сомневалась. Так и поступила бы Мария Павлюченко. Но теперь на жесткой деревянной скамье съежилась, якобы отходя от убийственного Лехиного взгляда, подполковник Крупина – именно она сейчас сделала выбор. Выбор, который перечеркивал спокойную жизнь последних лет.
Слышь, Волчара, – неслышно для передней части вагона, но не для Павлюченко, теперь Крупиной, обратился к командиру один из бойцов, – а ребятки – серьезные…
– Ребятки – фуфло, – отрезал так же тихо Волчара, бросив очередной подозрительный взгляд на притихшую Крупину, – а вот стволы у них действительно серьезные.
– Стволы?! – чуть громче удивился второй боец.
Наталья Крупина мысленно восхитилась: «Осенил же кого-то боженька обозвать его так точно!», – имея в виду командира группы курьеров. Сама Наталья в бога не верила. Ну не поверила до сих пор и все. А притворяться, изображать из себя истово верующую, как многие сейчас вокруг, не спешила. Впрочем, раньше для дела она могла изобразить кого угодно; так то для дела… А какие могли быть дела у Марии Павлюченко – так, делишки.
Дело начиналось сейчас, когда снова поехала на роликах тугая дверь и в вагон – теперь уже со спины Натальи – вошли качки; двое – без Лехи. Что по неписанным канонам западных боевиков, что крутили в каждом видеосалоне, означало одно – они все таки выбрали пятый вагон. Дальнейшие их действия Крупина могла разложить по секундам – в соответствие с графиком движения электропоезда. Сейчас эти двое остановятся в тамбуре, дождутся, когда двери электрички закроются и она двинется от станции Ковров-два,. А потом ворвутся назад, уже с автоматами и черными масками на лицах. Как будто их не видели уже несколько раз.
– Но так положено, – усмехнулась про себя Наталья, – если только…
Об этом: «Если только», – не хотелось даже думать, и она пока продолжила раскручивать перед собой то действо, которое должно будет развернуться здесь через пару минут. Леха одновременно с двумя первыми ворвется в задние по ходу двери, и кто-то из троих проорет что-то типа: «Тихо! Всем оставаться на своих местах – это ограбление!». И, быть может, даже пальнет короткой очередью в потолок.
– Вот тут бы больше подошел Калашников, – еще раз усмехнулась Крупина, – от него и грохота побольше, и пороховыми газами салон сразу затянет. А главное – тяжелые акээмовские пули семь-шестьдесят два прошьют потолок насквозь.
Как поведут себя пульки от «Бизонов», учитывая, что края металлической крыши вагона были сглажены, не могла бы сказать даже подполковник Крупина. Но рикошета – решила она – не избежать. Наталье приходилась стрелять из этого короткоствольного оружия с необычным стволом прямоугольного сечения, но в других – в полевых условиях.
– А здесь, – усмехнулась она незаметно еще раз, – можно и в себя попасть – после нескольких рикошетов.
Поэтому она уже приглядела для себя место на грязном полу. Место, куда нырнет, как только раздастся первый выстрел. А может и раньше. Внутренний голос – тот, что сейчас «играл» за бандитов – возразил:
– Зато в соседних вагонах не слышно. Ребята сделают свое дело, и аккуратно выйдут на следующей остановке. И махать платочками электричке не будут. Когда еще весть об ограблении дойдет до машиниста, да тот свяжется с дежурным на станции, который сразу не поверит в этот бред; да в свою очередь свяжется с милицией, ну и так далее… Найдут, – поняла Наталья, – этих найдут. А меня?
Впервые сегодня Крупина подумала о том, что эта поездка на электричке может стать для нее последней. И что в гнездышко, которые Наталья всеми силами старалась сделать уютным все эти годы, она, быть может, никогда не вернется. До отправления электрички оставалась одна минута, и Крупина продолжила:
– Потом Леха и один из передних останутся у дверей, а третий пойдет по проходу, собирая жалкую добычу, пока… не нарвется на Волчару. И кто-то из них все-таки выйдет на платформе двести шестьдесят второго километра, где минут через десять обратно, в Ковров, пойдет встречная электричка. А может, не выйдет ни один. Потому что в крайнем случае придется вмешаться мне…
Так, или примерно так, рассуждал и Волчара. Только он естественно в своих раскладах совсем не учитывал тетку на соседнем сидении. А вот то, как он зыркал глазами на задние двери, за которыми прятался Леха, и на передние, которые начали открываться, пропуская в вагон грабителей, показывало – о следующей остановке и встречной электричке он тоже знает.
Он уже вытянул из нутра черной кожаной куртки – настоящей, а не из кожзама – пистолет. Обычный, надежнейший пистолет системы товарища Макарова и зло бросил бойцам, немедленно повторившим его действия:
– Я держу тех двоих. Серега – заднюю дверь, Пашка – хвоста.
Слова действительно были злыми, но относились они не к парням, не заслужившим пока кличек, а к тем непредвиденным обстоятельствам, которые он ну никак не ожидал встретить в электричке. Не ожидал, хотя к жизненным пакостям был всегда готов.
– Как пионер, – машинально подумала Крупина, лихорадочно вспоминая, прокручивая назад картинку с самого перрона ковровского вокзала, – Хвост! Еще и хвост! Как же я проморгала? Не меня же он имел в виду… Да… – семь лет вынужденной командировки..
Командировкой она неожиданно назвала свою жизнь в лесничестве, в глухом углу. Глухом – несмотря на пролетающие совсем рядом бесчисленные поезда из Москвы в сторону Нижнего и обратно. И теперь эта командировка заканчивалась.
Хвост она определила сразу, как только процедила – за считанные секунды – сквозь мелкое сито профессиональной оценки пассажиров в передней части вагона. Им мог быть только мужчина средних лет, отличавшийся от остальных и одеждой, и манерой поведения. Пассажиры сейчас замолчали, и беспокойно вертели головами, очевидно тоже почувствовав, как сгустилась атмосфера в вагоне. А этот – определенно москвич – даже не поднял, не отвернул голову от окна. Хотя несомненно отметил, как нагло и бесцеремонно рассматривала его Крупина. Не смотрел он и на четверку, на которых все чаще останавливались взгляды его соседей.
Сейчас из передней части вагона можно было видеть толстые, напряженные затылки двух бойцов, и лица – Волчары и «якоря». Последний был явно испуган, так что вцепился в свой портфель уже двумя руками – словно в нем была защита от страшной действительности окружающего мира. А вот в лицо Волчары, как бы он не стремился оставаться невозмутимым, было страшно смотреть. Особо глазастые пассажиры могли рассмотреть и тусклую вороненую сталь пистолетов.
Электричка наконец остановилась, и тот же хриплый голос объявил:
– Станция «Ковров-два», – выход на левую сторону.
На ближней к передней двери скамье засуетилась, подхватывая сумки, семья – отец, мать, и двое совсем маленьких детишек. Крупина нарисовала себе еще одну картину. Сейчас эти четверо счастливчиков торопливо сходят по железным ступеням, стараясь не оглядываться на широкие спины качков, затянутых кожезаменителем.
Двери вагона закрылись почти неслышно для сидящих внутри, и Наталья машинально отметила, как поплыло назад одноэтажное здание станции – тоже зеленого цвета – и как затрещала в тамбуре, за тонкой перегородкой, молния Лехиной куртки. Он негромко матюгнулся, очевидно дернув язычок молнии слишком сильно, и закусив подкладку. Или оружие, к которому были непривычны руки парня, зацепилось за что-то. Дальняя дверь поехала в сторону, открывая всем бледные, неестественно спокойные физиономии двух налетчиков и автоматы в их руках. В то же мгновение за спиной Крупиной заскользила на роликах вторая дверь и в вагон еще более бледной копией двух первых грабителей ступил Леха. Все трое были без масок, и в груди Натальи что-то противно заныло. Этого она боялась больше всего; об этом старалась не думать – но… эти решительные лица означали одно: «Вариант – ноль!». Конечно, сами парни свой вариант вооруженного грабежа называли как-то по другому, но к подполковнику Крупиной сейчас возвращались прежние навыки и термины. Тот вариант, который сейчас полоснул по сердцу, означал, что бандиты свидетелей оставлять не собирались.
Пассажиры, скорее всего, об этом не догадывались; большинство из них уже нырнули руками в сумки, карманы – за кошельками. А один из двух передних действительно закричал, хоть и не так цветисто, как предполагала Наталья:
– Сидеть! Сидеть! Сидеть!..
Очередь из «Бизона» почти вся ушла прямо вверх, прошив крышу. Лишь две визгнули, затерявшись в задней части вагона и заставив Леху опять матюгнуться, а потом скривить физиономию в пренебрежительной улыбке – так же, как и двух молодых бойцов-курьеров. Так они отреагировали на бросок Крупиной под сидение своей лавки. Она сейчас собрала своей курткой всю грязь, что не успели вымести уборщики, и один из двух парней процедил сквозь зубы:
– Подстилка!
– Зато я сейчас практически вся в мертвой зоне, и контролирую и вашу четверку, и весь вагон – по ногам, – ответила ему мысленно Наталья, едва удержавшись от улыбки.
Она сейчас не сомневалась, что Волчара отметил ее стремительный нырок под сиденье, и задаст себе потом вопрос: «Что за тетка здесь такая, умеющая двигаться как опытный боец?». Если, конечно он вообще будет в состоянии задавать и себе, и другим какие-то вопросы.
Тройка курьеров была готова к бою. Крупину они не то, чтобы вычеркнули из всех списков; просто посчитали, что уж с ее-то стороны им ничего не грозит.
– А зря, – подумала Наталья – время подумать на отвлеченные темы пока было, – в лучшие годы подполковника Крупину в рукопашной могли одолеть разве что четверо противников – вместе; да и те были не самыми последними рукопашниками Комитета. Теперь нет ни Комитета, ни вообще Союза Советских… И из тех четверых остался в живых только один, оказавшийся заклятым врагом.
О нем она не хотела вспоминать все эти долгие семь лет; постаралась выкинуть его из головы и теперь. Тем более, что качок – потрошитель кошельков – неумолимо приближался ко второй половине вагона. Вот его ноги задержались рядом с другими – в фирменной джинсе и добротных полуботинках, явно принадлежащих «хвосту». Последний дернулся – опять таки судя по ногам – но быстрее отреагировал на эту попытку вскочить бандит у дверей. Его палец очевидно уже готов был нажать на курок автомата, и выполнил команду даже быстрее, чем ее донесли нервные окончания. «Бизон» тихо, как швейная машинка, прострекотал, и Наталья увидела «хвоста» целиком – от джинсы и полуботинок до искаженного болью лица и руки, зажимающей куртку там, где расползалось большое темное пятно.
Дело у потрошителя пошло быстрее, судя потому как шустрее он стал продвигаться по проходу. Наконец его тяжелые башмаки миновали последний ряд скамеек, занятых пассажирами, и ускорились, направляясь теперь прямо к четверке и невидной для него Крупиной. Секунды стремительно бежали, приближая электричку к следующей остановке – туда, где должны были высадиться победители.
– Или победитель, – поправила себя Наталья, наконец-то увидевшая бандита целиком.
Парень ее вниманием не удостоил; он почти опустил руку с автоматом к полу. Даже к такому легкому, по сравнению с многими другими, стволу надо было привыкнуть. Парень же, как правильно отметила еще раньше Крупина, взял его в руки впервые. В другой руке он держал сумку, унизительно тощую для такой грозной физиономии, и еще более грозного оружия. Наталью качок так и не заметил, или не захотел замечать. Он сразу остановился напротив четверки, и начал поднимать руку с «Бизоном», который держал как пистолет. В следующий момент он дернулся, напоровшись грудью на два сухих выстрела.
Волчара даже не попытался договориться с парнем.
– Совершенно правильно, – одобрила его действия Крупина оттуда же, с пола, – хотя с такого расстояния хватило бы и одного выстрела.
Тогда пистолет успел бы остановить не только автоматчика, рванувшегося к ним от передней двери, но и Леху, который секунды полторы изображал из себя застывший столб. А потом он все таки успел, раньше Волчары. Леха нажал на курок, и не отпускал его, пока не начинил маленькими злыми пульками сначала Серегу с Пашкой, один из которых и должен был держать его под прицелом. Вместо этого парни тупо переводили взгляды с пистолета Волчары на парня, упавшего к их ногам. Потом они уже ничего не переводили, потому что из их глаз, как и из здоровых молодых тел жизнь вытекла – быстро и безвозвратно. А стальной град переместился на Волчару, так и не успевшего повернуть к нему ствол пистолета. Они отбросили тело командира курьеров на скамью, и нашли новую жертву – «якоря». Жертва эта была большая, удобная и не требовала много времени для прицеливания.
«Якорь» умер мгновенно, прошитый остатком очереди в грудь и лицо. И тяжелая сумка, в которую он вцепился в последние мгновения своей жизни, не помогла – пули пронзили тело чуть выше ее. Будь этот курьер поменьше размерами, сумка могла бы спасти его, потому что Наталья поняла – по звуку – что в ней находится что-то очень напоминавшее бронированный кейс. Впрочем, несколько пуль попало и в изумленное багровое лицо, которое тут же стало страшным, рваным. Но Крупина не отвела взгляда в сторону; видела когда-то картины и поужасней. Она автоматически фиксировала все, что видела из-под своей скамьи, и прежде всего – Лехины ноги.
Наконец он двинулся вперед. Наталья сначала увидела его побелевший палец, застывший на курке «Бизона», который сейчас был не опасней любой другой железяки, равной ему по весу и размерам. Затем показалось и Лехино лицо – по-прежнему белое, с вытаращенными глазами. В них сейчас не было ничего разумного; лишь тупой безграничный ужас.
Согласно тем же законам видеожанра, он должен был сейчас браво подойти к одному из мертвых противников, и тупым носком ботинка перевернуть безвольную голову с одной стороны на другое. И еще процедить что-то сквозь зубы. В реальной же жизни он не успел сделать ничего. Не пожелал, а скорее, не успел. Потому что Наталья решила, что пришло ее время. Ее рывка из под скамьи не заметил никто в вагоне, включая Леху, к которому этот рывок был направлен. В этом было высшее мастерство; прыжок должен был быть не сильным, не эффектным – но точным и максимально эффективным.
Удар в вытянутую к месту кровавой бойни шею качка был еще больше стремительным, а для Лехи еще и милосердным, почти ласковым. Парень не упал, не умер на месте, как можно было ожидать. Его просто повело в сторону, как после мощного алкогольного удара по мозгам. Такого потерявшего всякие ориентиры человека легко можно было вести перед собой, подталкивая в спину; таким он и был нужен Крупиной. Наталья легонько толкнула парня на скамью, где сидела раньше сама. Электричка в это мгновение наконец остановилась, зашипев воздухом, который открывал двери. Значит, у Крупиной было не больше минуты, чтобы завершись все свои дела в вагоне номер пять. Ей еще нужно было разобраться с единственным участником разборки, который остался невредимым, если конечно не считать ее саму. А может и меньше минуты – если у «хвоста» в соседнем вагоне, по всем правилам, был напарник. Очередей из «Бизонов» он мог и не слышать, но товарищ Макаров говорил гораздо громче.
Браслет на руке «якоря» был импортным, супернадежным, как и дипломат в сумке, к которому он крепился. Надежный для абсолютного большинства обывателей, но не для немногих посвященных. Сложную и тонкую систему замков на импортных браслетах невозможно было взломать, не имея ключа. А вот грубо расколошматить всю внутреннюю начинку – не тянуть две половинки из прочнейшего сплава в стороны, а напротив – вколотить одну в другую – было вполне возможно. И заморский механизм послушно захрустел внутри, когда несильный, но точный удар обрушился в нужное место. Та половина наручников, которую нацепили на руку «якоря», для таких экспериментов не годилась; она туго обхватывала эту самую руку, еще теплую и послушную. Потому вторую половину браслета установить вертикально на скамью не составило для Натальи никакого труда. Браслет распался на две половины, и Крупина удовлетворенно улыбнулась – единственный удар был столь несильным, что на лакированном деревянном сидении не осталось даже малейшей вмятины. Русская сосна оказалась тверже импортной стали!
Наталья подхватила потертую сумку за изящную и прочную ручку. Другой рукой она дернула кверху за воротник турецкой куртки Леху. Тот послушно потопал к выходу, подталкиваемый в спину жесткой рукой. Дверца поехала, закрываясь за ними, и в это же мгновений в противоположном конце вагона открылась другая дверь. Она впустила в вагон, заполненный смертью, ужасом оставшихся в живых пассажиров и кислым запахом пороха плечистого красавца. Это без всяких сомнений был напарник «хвоста». Человек опытный, несомненно не раз побывавший в передрягах, он все же застыл в дверях, обозревая открывшуюся перед ним картину. А потом бросился к напарнику, наконец-то застонавшему на линолеумном полу.
Наталья отметила и этого красавчика, очень похожего на известного голливудского актера, которого она совсем недавно видела на экране своей «Электы» – дешевенькой видеодвойки; и общую картину разгрома в вагоне; и наконец – уже готовясь спрыгнуть на ступеньку – шевеление в куче мертвых тел. Волчара вдруг открыл глаза и посмотрел на нее мутным взглядом.
– Живой! – удивилась Крупина, спрыгивая на платформу из железобетонных плит, и бесцеремонно скидывая рядом Леху.
Разбитые коленки и содранная кожа на ладонях парня были первыми, и самыми легкими в грядущей череде неприятностей, ждущих его. Наталья легко вздернула Леху обратно на ноги, и мысленно перечислила всех, кто мог сделать в будущем ему очень больно.
– Милиция, которая, как известно, меня бережет; хозяин «Бизонов»; наконец – еще один хозяин, который не дождется тяжелого дипломата, который по-прежнему прятался в сумке. Ну и меня саму, – хмуро усмехнулась Наталья, – ты не скоро забудешь.
Дипломат был нелегким, но намного тяжелее – вздохнула Крупина – была ее хозяйственная сумка. Впрочем гораздо важнее безвозвратной потери сумки со всем ее пятисотрублевым содержимым было появление на платформе еще одного возможного недоброжелателя – Лехиного, и, возможно, ее самой. В закрывающиеся двери четвертого вагона выпрыгнул еще один плечистый здоровяк.
– Что их там, по одному образцы лепят, что ли? – проводила она взглядом человека, который даже не оглянулся на них. Здоровяк одним лихим прыжком перепрыгнул через канаву, что тянулась вдоль всего перрона, и исчез в лесу. В том самом сосняке, который практически вплотную подступил к полотну Горьковской железной дороге на двести шестьдесят втором километре, считая от Курского вокзала российской столицы.
Не понравились – ох, как не понравились Наталье эти прыжки. Слишком правильными они были, тренированными. Именно такими, как учил, вдалбливая в стриженые головы до седьмого пота инструктор в родном Рязанском училище. Единственная голова – ее, Натальина – была тогда стриженой хоть и коротко, но не на ноль. Но доставалось ей не меньше, а зачастую побольше, чем остальным. Хотя бы вот этому здоровяку, чья массивная фигура в считанные секунды растворилась меж толстых сосновых стволов. И эту фигуру она помнила; не смогла забыть, несмотря на два с небольшим десятка лет, что пролетели с тех трудных, но таких счастливых дней.
Наталья тепло улыбнулась, увлекая Леху в тот же сосняк, но по хорошо натоптанной тропинке. Ей нечего было делить со давним знакомцем. Разве что дипломат, да «Бизон», что поместился в одной с ним сумке. Не тот пистолет-пулемет, в тором Леха извел весь рожок, а другой, подхваченный у убитого Волчарой грабителя. Ну, еще и самого Леху. Но парня она готова была отдать целиком, не делясь. Естественно, предварительно расколов до самого донышка. Так что старого знакомого она не боялась, но хотела, чтобы и милиция, и вся та свора, что скоро зашевелится, искала подольше Марию Павлюченко, а не Наталью Крупину. Последнюю человек, сейчас крадущийся в лесу, вряд ли забыл.
Узкая тропка, натоптанная множеством ног, петляла между вековых сосен. Она вела к бывшему Ащеринскомиу карьеру, заброшенному давным-давно вместе с двумя десятками домов и людьми, в них обитавшими. Теперь там доживали свой век несколько стариков, да в последнее время все чаще стали наезжать дачники. Наталье туда не было нужно. Ее вполне устроила небольшая полянка справа от тропы, куда она довела до сих пор не упирающегося Леху. Здесь она и уложила парня на потерявшую уже изумрудную сочность траву.
– Сначала дипломат, – прошептала она чуть слышно, вынимая последний из сумки, – максимум две минуты – как раз столько нужно Басмачу, чтобы добраться до вон того, скажем, куста.
Дальше она размышляла беззвучно. А пальцы ее стремительно накручивали диски цифровых замков. Маленькие желтые диски крутились гладко; точнее почти гладко – для любого другого. И для выпускников Рязанского десантного училища тоже. Слушать, вернее слышать такие замки Наталью учили много позже и в другом месте. Один за другим диски останавливались там, где это заставили сделать их чувствительные подушечки пальцев Натальи.
– Гляди-ка, не забыла! – вроде бы удивилась она, беззвучно распахивая дипломат.
Крупина предполагала, что могли перевозить в кейсе с такой охраной, поэтому не присвистнула от изумления, когда увидела ровные стопки пачек. Она подняла одну, надорвала упаковку. Стодолларовые купюры были упакованы вручную, в узкие бумажные ленты без всяких банковских реквизитов.
– Можешь не пересчитывать, – раздался знакомый с детских лет голос, – там ровно миллион.
Наталья вздрогнула, как дернулась бы от испуга любая другая тетка средних лет, неожиданно услышавшая чужого в лесу; губы же расплылись в широкой улыбке, которую Басмач не мог видеть – она стояла на коленях перед раскрытым дипломатом. Как и задумывала, кстати.
Басмач успел к кусту даже раньше срока, а значит, больше времени оставалось на Леху. На целых двадцать секунд больше.
– Закрой дипломат, – скомандовал Басмач.
Крупина послушно щелкнула замками.
– Теперь ползи сюда с ним.
Наталья теперь совсем опустилась на четвереньки, нагнула голову к земле так низко, что ее лица под низко опущенной вязаной шапочкой практически не было видно, и стала разворачиваться – так же на четвереньках.
– Стоп! – поступила новая команда, – давай задом.
– Эге – воскликнула мысленно подполковник, – а Басмач-то тоже не хочет показывать своего личика. А может хочет вместе с миллионом и мной попользоваться, на халяву?
Назад Наталья ползла еще более неуклюже и медленно, оценивая расстояние до Басмача с точностью до миллиметра. Еще она знала, что тот готовится обрушить на ее затылок что-то твердое – пистолет, а может, палку или камень – что он мог еще подобрать в лесу? Но для этого он должен был подпустить Крупину к себе почти вплотную.
– Ох, Басмач, – почти ласково протянула беззвучно Наталья, – учили тебя, учили – в Рязани, в Афгане, где там еще? Ну нельзя же попускать к себе так близко женщину, которая за полторы минуты смогла раскрыть цифровые замки. Положим, про замки ты мог не знать. Но подумать, что миллион баксов в обычном чемоданчике не носят, должен был?
Чуть слышно скрипнула куртка; потом треснула ветка под подошвой ботинка, на который перенес вес своего тела Басмач. Он явно замахивался для удара. Наталья четко видела, даже не оглядываясь назад, как вытягивается плоский живот человека, стоящего позади, и как начала опускаться вниз его рука, вооруженная неведомым пока оружием. Ее ладонь выпустила ручку дипломата; обе руки уперлись в толстый слой лесной подстилки, и кованые каблуки наших, отечественных башмачков, устремились назад, поочередно. Правый впечатался в живот Басмача – тренированный, защищенный, твердый – и пробил эту защиту. Левый пошел выше, не так резко – навстречу большому лбу потерявшему равновесие Басмача. Наталья оказалась на ногах раньше, чем ее давний знакомый упал на землю. Теперь скрываться не было необходимости. Пятнадцать минут – не меньше – Басмач будет в отключке. А потом… потом Крупина будет уже далеко. Где? Она и сама пока этого не знала.
Рядом застонал и зашевелился Леха. Совсем скоро он пришел бы в себя без посторонней помощи. Однако у Крупиной не было времени ждать так долго. Поэтому она действовало грубо, но действенно. Маленькая мушка прицела «Бизона» – единственная остро выступающая деталь оружия – прочертила рваную кровавую полосу через все лицо парня; она оттянула левый край нижней губы; порвала ее и закончила свой путь, намного не добежав до конца квадратного подбородка.
Леха очнулся разом. Ужас совершенных убийств еще не пришел к нему, зато по порванной губе поползла нехорошая улыбка – он узнал Крупину. Вот только выражение лица у склонившейся над ним теткой было совершенно другим, чем прежде. Оно было не испуганным, ни заискивающим. Сейчас на парня смотрели холодные серые глаза, которые обещали новую боль – гораздо нестерпимей. И Леха вдруг понял, что эта тетка действительно может принести ему эти страдания, как приносила наверняка раньше – другим людям. Но на других Лехе было наплевать, а вот на самого себя… Его улыбка стала жалкой, и он даже перестал ощущать боль от той раны, что перечеркивала его физиономию. А Крупина начала говорить почти ласково, что только подчеркивало страшный смысл ее слов:
– Слушай меня внимательно, Леха. Слишком много серьезных людей возьмутся за тебя скоро. Может быть, ты пожалеешь, что не умер там, в вагоне, со своими дружками.
Леха дернулся, а Наталья продолжила – еще мягче и страшнее:
– Сначала менты. Им пять трупов в электричке не подарок. А отвечать за них – тебе одному. Потом в тюряге тебя ждет совсем райская жизнь, когда доберется весточка от хозяина вот этой игрушки, – Крупина ткнула ствол «Бизона» почти прямо в глаз парня, и тот сжался, тщетно пытаясь вдавить затылок в твердую сосновую кору, – а на десерт тебя поимеют те ребята, у которых сегодня пропали вот эти бумажки.
Наталья снова достала из дипломата пачку с надорванной оберткой, и обратно доллары посыпались уже по отдельности – веселым зеленым водопадом. Баксы явно переменили ход мыслей парня – в ненужную для Натальи сторону, и поперек его лица тут же начала свою страшную пробежку вторая рана. Букву «икс» мушка так и не дочертила до конца, потому что Крупина увидела, что в Лехины глаза вернулись страх и послушание.
– Но до тюрьмы еще надо дожить, мальчик, – продолжила она, и парень снова сжался, непостижимым образом уменьшаясь в размерах, – а ты умрешь здесь и сейчас, если не ответишь на один простой вопрос: «Где и у кого вы взяли эти игрушки?».
Вопросов было два, но Лехе было не до таких тонкостей. Он с ужасом уставился в черное отверстие дула, которое надвигалось ему в левый глаз. Что-то еще трепыхнулось в голове, даже начала зарождаться мысль:
– Вот сейчас перехватить левой рукой дуло, – читала его мысль Крупина, – а правой…
Додумать парень не успел, потому что «Бизон» плавно, на первый взгляд медленно, а на самом деле так, что перехватить его не успел бы гораздо более опытный рукопашник, развернулся, и ткнулся прикладом в его правое колено. Леха дернулся, пронзенный дикой, невыносимой болью. Глаза его начали закатываться; парень готов был опять провалиться в спасительное забытье. Но кто бы ему дал сделать это?!
«Бизон» поплыл так же медленно и неумолимо – к правому колену, и Леха судорожно подтянул эту ногу к груди. Он обнял руками колено, словно величайшую ценность. Хотя и не знал пока, что оно, это колено, действительно осталось у него одно. Потому что в том месиве костей, жил и мяса, которой сейчас стремительно заполнялось кровью в месте несильного на вид удара прикладом, человеческого колена – таким, каким его создала природа – уже не было и никогда не будет. Наталья знала, что тут не смогут помочь даже лучшие хирурги мира, и совершенно не жалела о содеянном. Всю вину она переложила на самого парня. Точнее он сам на это пошел – еще там, на перроне, когда пнул ногой сумку. Или раньше… Вот об этом «раньше» он и заговорил взахлеб. Уточняющих вопросов почти не потребовалось. Удивительно, как может всего один удар (ну – еще ожидание второго) научить парня говорить грамотно, быстро; опуская ненужную словесную шелуху.
Уже через две минуты Крупина знала о Лехе все. И о безоблачном детстве с родителями – одними из первых удачливых ковровских бизнесменов; о доме, которые они построили на обширном пустыре рядом с больничным комплексом завода имени Дегтярева. И о старом заброшенном коллекторе – обычной бетонной трубе с внутренним диаметром чуть больше полуметра, которая как раз проходила через подвал Лехиного (и родителей, конечно) особняка. Труба эта заканчивалась в непроходимых кустах, где почему-то никто не захотел строиться.
Нелепая смерть родителей в автокатастрофе перечеркнула Лехину жизнь. Поначалу он ударился в загул – длинный, страшный и беспробудный. А когда очнулся, оказалось, что у него больше не было ни дома, ни денег, которые никогда не переводились в кармане. Остались только два друга детства… Леха замолчал – вспомнил, что друзей тоже уже не было.
На вопрос – идти работать на завод – за жалкие гроши, или постараться решить проблему с деньгами разом, без особых усилий, ответ нашелся сразу – в пользу второго варианта. Другой вопрос – с чего начинать – тоже отпал сам собой, когда Леха вспомнил о старом коллекторе.
В коттедже, как оказалось, новый хозяин не жил. Он сдавал его личностям неприметным и часто меняющимся. Таким, которым было некогда обшаривать надежный, на первый взгляд подвал. Скорее всего, пропади что из этого подвала, временные жильцы вряд ли побежали бы с заявлением в милицию. По крайней мере, после первого «похода» дружков в подвал некогда родного Лехиного дома реакция была именно такой. А вчера подвал оказался пустым. Если не считать трех «Бизонов», сиротливо выстроившихся в углу в пирамидку. Сам Леха их скорее всего даже трогать бы не стал. Но его друг, успевший отслужить в каких-то крутых войсках, решительно засунул их в рюкзак. А потом еще и посмеялся, обрисовав подельникам изумленные физиономии жильцов, обнаруживших пропажу. Ни он, ни двое других будущих грабителя не предполагали, что когда-нибудь встретятся с хозяевами оружия.
На следующий день, то есть сегодня, банда пошла на дело…
– Третий коттедж на первой линии. Зеленый, с красной черепичной крышей. Ворота металлические, тоже зеленые, – повторила Крупина адрес.
Парень утвердительно кивнул – прямо навстречу стальному прикладу. Наталья не пожалела силы, направляя автомат в его широкий лоб. А что ей жалеть Леху? Разве он жалел кого, поливая пулями пятый вагон. К тому же ей не хотелось, чтобы Леха очнулся раньше, чем ее старый знакомый.
– Да, – довольно подумала подполковник, оглядывая сползающее на подстилку тело, – с ним менты не меньше недели будут возиться, пока приведут в память… если вообще приведут. А больше и не потребуется.
Где-то вдалеке чуть слышно прогудела электричка, отходящая от станции «Гостюхино» сюда, в направлении Натальи и двух бесчувственных мужских тел. Почти сразу же ей отозвалась та, которую совсем недавно покинула Наталья. Ну и Леха с Басмачом, соответственно. Это означало, что тот ужас, что творился в пятом вагоне, еще не доплеснулся ни до машиниста, ни до дежурного по станции. А для Натальи – увеличивался шанс оторваться от преследования, которое еще не началось, и обойтись без контакта.
– Пять минут, пять минут, – пропела Наталья на мотив старой песенки из «Карнавальной ночи». Именно столько времени обычно шла электричка до платформы, куда уже собралась возвращаться Крупина. Времени было вполне достаточно, чтобы высыпать миллион долларов в сумку и неторопливо обыскать Басмача.
– Емельянов Николай Юрьевич, – прочитала Крупина в красной книжечке хорошо знакомые фамилию, имя, и особенно отчество.
Они могли удивить кого-то другого – загляни только он, или она – в лицо Басмача. Лицо это вполне соответствовало детскому прозвищу, и могло скорее принадлежать узбеку, киргизу, или какому-нибудь туркмену. Между тем Наталья знала, что в паспорте, которой и Басмачу, и ей самой выдали в один день, в графе национальность стояло: «русский». В этой книжице, в удостоверении, про национальность ничего не говорилось; зато сообщалось, что Емельянов является майором Московского СОБРа. Вот теперь Наталья действительно удивилась.
Майору СОБРа никак не подходила роль обычного топтуна, да еще так далеко от Москвы. Если российскому телевидению можно было доверять, то собровцы – это штурм; это мордой в грязь, или в капот автомобиля. Наконец это ноги шире плеч и удар резиновой дубинкой или кованым сапогом между ног подозреваемого. Для слежки больше бы подошел кто-то неприметный, не с таким широким разворотом плеч, и тем более не такой физиономией, как у Басмача.
– Впрочем, подумала Наталья, возвращая удостоверение на место, – это ваши игры, ребята. Разбирайтесь сами.
Она поправила вязаную шапочку на голове Басмача, прикрыв левое ухо. Последнее было приметным – памятным и самому Емельянову, и Крупиной. «Бизон», так и не сделавший ни одного выстрела в лесу, но сослуживший хорошую службу, лег в сумку поверх зеленых купюр. Резко зашипела молния, закрывая такое необычное содержимое сумки. Ровно через минуту подполковник Крупина стояла на платформе, где уже собралась небольшая толпа пассажиров. Еще через две электропоезд вез ее к Коврову – все дальше и дальше от леса, где остались лежать Басмач и Леха, фамилию которого Наталья так и не спросила. Там же остался и бесплотный дух Марии Павлюченко, умершей во второй раз, теперь уже окончательно.