Глава 4
Телефон зазвонил, как только я переступил порог.
Френк Арлен спросил, не составлю ли я ему компанию на Рождество. Не только ему, но всем братьям, которые собирались приехать с семьями.
Я уже открыл было рот, чтобы отказаться (не хватало мне ирландского Рождества, когда все пьют виски и со слезами на глазах вспоминают Джо, а по полу при этом ползает с десяток представителей подрастающего поколения в компании с не меньшим числом собак), но неожиданно услышал, что обязательно приеду.
Френка мой ответ удивил не меньше, чем меня, но он искренне обрадовался.
– Фантастика! – воскликнул он. – Когда ты сможешь сюда добраться?
Я стоял в холле, с галош на линолеум капала вода, через арку я мог видеть гостиную. Рождественская елка там не стояла: после смерти Джо Рождество я не праздновал. Комната казалась таинственной и слишком большой для меня… Каток для роллеров с обстановкой начала века.
– Я только что приехал, – ответил я. – Со всеми делами покончил. Как насчет того, если я прямо сейчас соберу сумку, сяду в машину и покачу на юг, пока мотор еще не остыл?
– Великолепно, – без малейшей заминки послышалось с другого конца провода. – Мы сможем устроить себе холостяцкий вечерок до прибытия сыновей и дочерей Восточного Молдена. Как только положу трубку, сразу наполню твой стакан.
– Тогда и я не буду терять времени.
Рождество обернулось для меня лучшим со дня смерти Джоанны праздником. Пожалуй, единственным праздником за все время моего одиночества. Четыре дня я был почетным Арленом. Слишком много выпил, несчетное количество раз поднимал стакан в память Джоанны… и знал, как – понятия не имею, что она полностью одобряет такое мое поведение. Дважды младенцев вырвало на меня, один раз, глубокой ночью, ко мне в постель забралась собака, а сестра жены Никки Арлена подкатилась ко мне на следующий после Рождества день, когда застала на кухне одного: я сооружал себе сандвич с индейкой. Я поцеловал ее, потому что она очень хотела, чтобы ее поцеловали, и тут ее шаловливая рука ухватила меня за то самое место, которого последние три с половиной года касались только мои руки. Не могу сказать, что это вызвало у меня исключительно отрицательные эмоции.
Дальнейшего развития наш роман не получил, да и не мог получить: вокруг полно Арленов, да и Сюзи Донахью официально еще не развелась (как и я, на то Рождество она была почетным Арленом)… но я решил, что пора уезжать… а может, мне хотелось разогнать автомобиль на узкой улице, которая заканчивалась кирпичной стеной. Так или иначе, двадцать седьмого я отбыл, довольный, что приезжал. Перед тем как сесть в машину, я крепко обнял Френка. Четыре дня я совсем не думал о том, что в моей банковской ячейке «Файделити юнион» нет ничего, кроме пыли, и четыре ночи спал до восьми утра, просыпаясь разве что от спазмов в желудке да похмельной головной боли. И ни разу мысль о Мэндерли, фраза о возвращении в Мэндерли не приходили мне в голову. В Дерри я приехал умиротворенный, посвежевший, словно родившийся заново.
Утро первого дня нового 1998 года выдалось ясным, морозным, солнечным. Я встал, принял душ, подошел к окну спальни с чашечкой кофе в руке. И внезапно меня как громом поразило. Я почувствовал, что вновь могу писать. Начался новый год, что-то переменилось, и я могу писать, если будет на то мое желание. Валун, перегородивший дорогу, откатили в сторону.
Я прошел в кабинет, сел перед компьютером, включил его. Сердце билось нормально, ни на лбу, ни на шее не выступал пот, руки не холодели. На экране возникло главное меню, я подвел стрелку к яблоку, дважды щелкнул мышью, вызывая моего старого знакомца шестого «Ворда». На экране высветился логотип программы, и тут же я лишился способности дышать. Будто железные пальцы сдавили горло.
Я отпрянул от стола, хрипя, хватаясь за ворот водолазки, которую надел в то утро. Колесики кресла за что-то зацепились, оно перевернулось, я через спинку полетел на пол. Крепко приложился затылком, перед глазами вспыхнули разноцветные искры. Наверное, мне еще повезло: сознания я не потерял. Но главная моя удача в первый день 1998 года состояла именно в том, что кресло перевернулось и я вылетел из него, как из катапульты. Если бы кресло просто отъехало назад и в поле зрения остался бы монитор, на котором логотип шестого «Ворда» сменился бы чистым серым полем, думаю, я бы умер от удушья.
С огромным трудом мне удалось подняться. Гортань сузилась до размеров соломинки, воздух едва проникал в легкие, но я дышал. Добрался до ванной. Меня вырвало в раковину с такой силой, что брызги долетели до зеркала. Лицо у меня посерело, колени подогнулись. На этот раз я ударился лбом о край раковины. Затылок я не разбил (правда, к полудню там выросла приличных размеров шишка), а вот лоб рассадил. И конечно же, не обошлось без синяка. Потом я всем говорил, что наткнулся на дверь ванной, когда ночью пошел в туалет. Вот, мол, что происходит, если ленишься зажечь лампу.
Окончательно придя в себя, я обнаружил, что лежу на полу, свернувшись клубочком. Встал, продезинфицировал ссадину на лбу, уселся на край ванны, низко опустив голову, и встал лишь после того, как убедил себя, что ноги не откажутся мне служить. Должно быть, просидел я минут пятнадцать, и за это время окончательно решил, что моя писательская карьера закончена, если, конечно, не произойдет чуда. Гарольд будет негодовать, Дебра откажется мне верить, но что они смогут предпринять? Пришлют издательскую полицию? Пригрозят гестапо клуба «Книга месяца»? Даже если и пришлют, если и пригрозят, что это изменит? Из кирпича не выжать воды, из камня – крови. Если исключить вмешательство свыше, писательский этап моей жизни завершен.
А если это и так, что ты будешь делать в последующие сорок лет, Майк? спросил я себя. За сорок лет можно вдоволь наиграться в «Скрэббл», поучаствовать во множестве турниров и конкурсов составителей кроссвордов, выпить много виски. Но достаточно ли этого? Чем еще ты мог бы заполнить сорок последующих лет своей жизни?
Мне не хотелось об этом думать, во всяком случае, тогда. Последующие сорок лет сами смогут постоять за себя. А я мечтал только об одном: пережить первый день нового 1998 года.
Окончательно убедившись, что вернул себе контроль над телом, я вернулся в кабинет, добрался до компьютера, не отрывая глаз от пола, нащупал нужную кнопку и выключил машину. Когда выключаешь компьютер, не закрыв программу, последнюю можно повредить, но, учитывая обстоятельства, едва ли меня это тревожило.
В ту ночь мне опять снилось, как в сумерках я шагаю по Сорок второй дороге. Вновь я загадал желание, увидев вечернюю звезду, под крики гагар на озере. Вновь почувствовал, как Кто-то или Что-то крадется ко мне по лесу, подбираясь все ближе. Рождественские праздники остались в прошлом.
Зима выдалась холодной, суровой, снежной, а февральская эпидемия гриппа жестоко обошлась со стариками Дерри. Многих отправила на тот свет. Точно так же, бывало, смерч расправлялся со старыми деревьями. Меня болезнь миновала. В ту зиму я ни разу не кашлянул.
В марте я слетал в Провиденс и принял участие в конкурсе кроссвордов Уилли Венга. Занял четвертое место и выиграл пятьдесят долларов. Обналичивать чек не стал, но заказал под него рамочку и повесил на стене в гостиной. Раньше все мои Свидетельства триумфа, как называла их Джо, украшали стены моего кабинета, но в первые месяцы 1998 года я туда практически не заходил. Если мне хотелось сыграть с компьютером в «Скрэббл» или составить кроссворд, я пользовался «Пауэрбуком»[25], который ставил на кухонный стол.
Помнится, как-то я раз, включив компьютер и открыв главное меню, я проскочил программу кроссвордов и подвел курсор к моему старому знакомцу шестому «Ворду».
И в тот момент меня охватили не раздражение и не бессилие, не слепая ярость (весь этот джентльменский набор я испытал не раз, после того как поставил последнюю точку в романе «Вниз с самого верха»), а грусть и тоска. Пиктограмма шестого «Ворда» внезапно напомнила мне о фотографиях Джо, которые я держал в бумажнике. Глядя на них, я иногда думал, что готов продать мою бессмертную душу ради того, чтобы вернуть ее… и в тот мартовский день я подумал, что смог бы продать душу, если б вновь обрел возможность писать.
Так ты попробуй, внезапно зазвучал у меня в голове чей-то голос. Может, что и получится.
Но я знал, что ничего не получится. Поэтому, вместо того чтобы открыть «Ворд», я перекинул пиктограмму к корзине, которая находилась в правом нижнем углу экрана, и бросил туда. Прощай, дружище.
В ту зиму часто звонила Дебра Уайнсток, и всегда с хорошими новостями. В начале марта она сообщила, что на август «Обещание Элен» отобрана «Литературной гильдией»[26] как одна из двух книг месяца. Компанию «Элен» составил триллер Стива Мартини, еще одного ветерана нижней половины пятнадцатистрочного списка бестселлеров «Таймс». И моему английскому издателю, по словам Дебры, «Элен» понравилась. Он посчитал, что этим романом я наконец-то подберу ключ к сердцу британцев (в Англии мои книги всегда продавались хуже, чем в Америке).
– «Обещанием Элен» ты как бы открыл новое направление в своем творчестве. Ты с этим согласен? – спросила меня Дебра.
– Такая мысль посещала меня, – признался я, гадая, а что бы сказала Дебби, узнав, что роман, открывающий новое направление в моем творчестве, больше десяти лет пылился в банковской ячейке.
– В нем… даже не знаю, как и сказать… чувствуется зрелость.
– Благодарю.
– Майк? Что-то с телефоном. Ты куда-то пропал.
Конечно, пропал. Потому что вцепился зубами в руку, чтобы удержаться от смеха. Потом убрал руку, осмотрел следы от зубов.
– Сейчас слышно лучше?
– Да, намного. А о чем будет новый роман? Хотя бы намекни.
– Ты же знаешь ответ.
Дебра рассмеялась.
– «Тебе придется прочитать книгу, чтобы узнать, что да как». Правильно?
– Абсолютно.
– Что ж, пиши дальше. Твои друзья в «Патнаме» вне себя от радости. Они говорят, что ты вышел на новый уровень.
Я попрощался с Деброй, положил трубку на рычаг и смеялся никак не меньше десяти минут. Смеялся, пока не начал плакать. Оплакивал я себя. И мой новый уровень.
В этот период я также согласился на телефонное интервью журналисту «Ньюсуик», который готовил обзорную статью по новой американской готике (что бы ни подразумевалось под этим литературным стилем, такое название определенно помогло продать несколько экземпляров), и на интервью для «Паблишер уикли», которое еженедельник намеревался опубликовать перед появлением на прилавках «Обещания Элен». Я согласился на эти интервью, потому что они от меня ничего не требовали. На такие вопросы можно отвечать по телефону, при этом разбирая почту. Дебру мое согласие очень обрадовало – обычно я сторонился прессы. Я ненавидел всю это рекламную суету, особенно телевизионные ток-шоу, участники которых в глаза не видели мою книгу, а первый вопрос всегда звучал одинаково: «Где вы берете идеи для своих книг?» Период раскрутки романа я всегда считал для себя самым трудным, но на этот раз я имел полное право с гордостью сказать, что благодаря мне Дебра могла порадовать своих боссов хорошими новостями. «Да, – могла она заявить с чистой совестью, – он, конечно, чурается рекламы, но мне удалось убедить его хоть в чем-то поступиться принципами».
И хотя мне по-прежнему снилась «Сара-Хохотушка», пусть не каждую ночь, а через две на третью, днем я об этих снах не вспоминал. Я составлял кроссворды, купил стальную акустическую гитару и начал учиться на ней играть (хотя и не рассчитывал, что меня пригласят погастролировать с Патти Лавлесс[27] или Аланом Джексоном[28]), ежедневно просматривал некрологи в «Дерри ньюс», выискивая знакомые фамилии. Короче, вел растительный образ жизни.
Но вся эта лафа закончилась звонком Гарольда Обловски, имевшим место быть через три дня после того, как Дебра сообщила мне о решении «Литературной гильдии». За окном как раз разбушевался буран, как выяснилось впоследствии, один из последних и самых сильных в ту зиму. К вечеру во всем Дерри вырубилось электричество: мокрый снег оборвал провода, но Гарольд позвонил в пять часов, когда свет еще не погас, а телефоны работали.
– У меня только что состоялся довольно интересный разговор с твоим издателем. Очень ободряющий разговор, доложу я тебе. И я сразу набрал твой номер.
– Однако.
– Так вот, в «Патнаме» все более утверждаются в мысли, Майк, что у твоей последней книги очень большой потенциал. Они считают, что продаваться она будет значительно лучше предыдущих.
– Да, – согласился я. – Я поднимаюсь на новый уровень.
– Что?
– Мысли вслух. Не обращай внимания, Гарольд. Продолжай.
– Элен Ниаринг – очень колоритный персонаж, а Скейт – твой лучший злодей.
Я молчал.
– Дебра предложила заключить контракт на три книги, первой из которых будет «Обещание Элен». Очень выгодный контракт на три книги. Без всякого нажима с моей стороны. На одну больше, чем принято заключать практически во всех издательствах. Я упомянул девять миллионов долларов, по три миллиона за книгу, полагая, что она рассмеется мне в глаза… но агент должен с чего-то начинать, а я считаю, что прежде всего надо занять господствующую высоту. Должно быть, среди моих предков были румынские кадровые офицеры.
Скорее эфиопские торговцы старьем, подумал я, но ничего не сказал. Потому что не мог произнести ни слова. Я словно сидел в кресле дантиста, который перестарался с новокаином и заморозил не только больной зуб, но и язык, и губы. А Гарольд разливался соловьем. Контракт на три книги для нового, зрелого Майкла Нунэна. По самой высокой ставке.
На этот раз у меня не возникло желания смеяться. Наоборот, хотелось выть. Гарольд же говорил, говорил и говорил. Гарольд не знал, что книжное дерево засохло. Гарольд не знал, что новый Майк Нунэн не может написать ни строчки. А если предпринимает такую попытку, то заканчивается все удушьем и приступом рвоты.
– Хочешь знать, что она мне на это ответила, Майк?
– Выкладывай.
– Она сказала: «Девять миллионов, конечно, перебор, но почему бы не начать танцевать от этой суммы. Как исходная, она ничуть не хуже любой другой. Мы чувствуем, что новая книга принесет ему славу». Это потрясающе. Потрясающе! Я, разумеется, не давал никаких обещаний, сначала хотел поговорить с тобой. Но я уверен, что семь с половиной нам гарантировано. А скорее всего окончательная цифра окажется выше. Я даже…
– Нет.
Он запнулся. Всего лишь на мгновение. Но мне хватило и этого, чтобы понять, что я изо всей силы сжимаю телефонную трубку. У меня даже заболела рука.
– Майк, сначала выслушай меня…
– Незачем мне тебя выслушивать. Я не хочу обсуждать новый контракт.
– Позволь мне с тобой не согласиться. Лучшего момента не будет. Подумай об этом! Сейчас мы можем запросить самую высокую цену. Если же ждать выхода в свет «Обещания Элен»… я не могу гарантировать, что мы получим такое же…
– Я знаю, что не можешь. Мне не нужны гарантии, мне не нужны предложения. Я не хочу обсуждать новый контракт.
– Кричать не обязательно, Майк. Я и так хорошо тебя слышу.
Я кричал? Возможно.
– Тебя не устраивает «Патнам»? Я думаю, Дебру это очень огорчит. Я также думаю, что Филлис Грэнн пойдет тебе навстречу практически во всем…
«Ты спишь с Деброй, Гарольд?» – так и подмывало меня спросить. А что, вполне логичное допущение – толстенький, пятидесятилетний лысеющий коротышка Гарольд Обловски, трахающий мою светловолосую, утонченную, аристократическую, обученную в «Смит»[29] редакторшу. Ты спишь с ней, и вы обсуждаете мое будущее, лежа в постели в номере «Плазы»? Вы вдвоем пытаетесь определить, сколько еще золотых яиц сможет снести эта старая курица, прежде чем вы свернете ей шею и отправите в кастрюлю? Такие у вас планы?
– Гарольд, сейчас я не могу об этом говорить. Сейчас я не хочу об этом говорить.
– А что случилось? Чего ты так расстроился? Я-то хотел тебя порадовать. Черт, я думал, ты будешь прыгать до потолка.
– Ничего не случилось. Просто сейчас не время обсуждать долговременные контракты. Извини, Гарольд. У меня что-то горит в духовке.
– Сможем мы вернуться к этому разговору на следующей не…
– Нет, – отрезал я и бросил трубку. Наверное, впервые за всю мою сознательную жизнь я бросил трубку, оборвав разговор с человеком, которого я знал. Раньше такой чести удостаивались только сотрудники телефонных магазинов, которые желали всучить мне что-то абсолютно необходимое.
В духовке, разумеется, у меня ничего не горело. Потому что я в нее ничего и не ставил. Так что зашагал я не на кухню, а в гостиную. Плеснул себе виски, сел перед телевизором. Просидел перед ним четыре часа. Смотрел все подряд и ничего не видел. За окнами продолжал бушевать буран. Завтра, решил я, все деревья в Дерри превратятся в ледяные скульптуры.
В четверть десятого электричество отключилось, потом свет зажегся на тридцать секунд, чтобы окончательно погаснуть. Я решил, что это весомый повод для того, чтобы перестать думать о контракте, упомянутом Гарольдом, и о том, в какой восторг пришла бы Джо, услышав про девять миллионов. Я встал, выдернул из розетки шнур телевизора, чтобы тот не ожил в два часа ночи (вот этого я мог бы и не опасаться: Дерри оставался без электричества почти двое суток), и пошел наверх. Бросил одежду на пол у изножия кровати, забрался в постель, даже не почистив зубы, и через пару минут заснул. Не знаю, сколько я спал, прежде чем мне приснился этот кошмар.
То был последний сон из моего, как я его называю, «Мэндерлийского сериала», кульминационный сон. И воздействие его многократно усилилось кромешной тьмой, в которой я проснулся.
Начался сон, как и все прочие. Я шагаю по дороге, прислушиваясь к цикадам и гагарам, смотрю на полоску темнеющего неба над головой. Дохожу до проселка, и вот тут что-то меняется. Кто-то украсил указатель
САРА-ХОХОТУШКА
маленькой яркой наклейкой. Я наклоняюсь к указателю и вижу, что это наклейка радиостанции
WBLM. РОК-Н-РОЛЛ ИЗ ПОРТЛЕНДА
С наклейки я перевожу взгляд на небо. Венера уже тут как тут. Как обычно, я загадываю желание, как обычно, мне хочется, чтобы Джоанна вновь была со мной.
Что-то большое ломится через лес, шуршит опавшая листва, трещат ломающиеся ветки.
Тебе бы лучше спуститься вниз, звучит голос в моей голове. На тебя выставили контракт, Майк.
Трехкнижный контракт, хуже не бывает. Я не могу пошевелиться. Я не могу сдвинуться с места. Я могу только стоять. У меня в голове возник психологический барьер, не позволяющий сделать и шага.
Но я уже понимаю, что это не так. Я могу идти. На этот раз я могу идти. Радость охватывает меня. Я прорвал барьер. Во сне я думаю: «Это все меняет! Это все меняет!»
Я ступаю на проселок, вдыхая запах опавшей хвои, то переступая через валяющиеся на земле ветви, то отбрасывая их в сторону. Поднимаю руку, чтобы смахнуть со лба влажные от пота волосы, вижу царапину на тыльной стороне ладони. Останавливаюсь, с интересом начинаю ее разглядывать.
Не теряй времени, вновь оживает голос в моей голове. Иди вниз. Тебе надо писать книгу.
Я не могу писать, отвечаю я. Эта часть моей жизни закончена. Начались следующие сорок лет.
Нет, возражает голос. И безжалостная интонация, которую я в нем уловил, пугает меня до смерти. Ты не мог ходить, а не писать, а теперь сам видишь, психологический барьер исчез. Так что быстренько спускайся вниз.
Я боюсь, признаюсь я голосу.
Боишься чего?
Ну… а если там миссис Дэнверс?
Голос не отвечает. Он знает, что я не боюсь домоправительницы Ребекки де Уинтер. Она всего лишь книжный персонаж, мешок с костями, ничего больше. Поэтому я продолжаю спуск. Ничего другого не остается, но с каждым шагом нарастает охватывающий меня ужас, и где-то на полпути к темной громаде бревенчатого дома меня уже бьет дрожь. Что-то там не так, там меня поджидает беда.
Я убегу отсюда, думаю я. Убегу обратно, буду бежать до самого Дерри, если потребуется, и никогда не вернусь назад.
Да только за спиной я слышу натужное дыхание и тяжелые шаги. Лесная тварь уже вышла на проселок. И если я повернусь, одного ее вида будет достаточно, чтобы лишить меня разума. Потому что надвигается на меня что-то огромное, с красными глазами, злое и голодное.
И спасение я могу обрести только в доме.
Я шагаю дальше. Ветви кустарника, словно руки, хватают меня. В свете поднимающейся луны (никогда раньше в моих снах луна не всходила, но и сон не затягивался так надолго) шелестящие под ветерком листья складываются в ухмыляющиеся физиономии. Я вижу подмигивающие мне глаза, растянутые в ухмылке рты. А ниже – дом с темными окнами, и я знаю, что электричества нет, ураган оборвал провода, и я буду нажимать на выключатель, нажимать и нажимать без всякого результата, пока чьи-то пальцы не сожмут мне запястье и не увлекут меня, словно заждавшегося любовника, в темноту.
Позади уже три четверти проселка. Я вижу ступени лестницы, сбегающей от коттеджа к озеру, я вижу плот на воде – черный квадрат на лунной дорожке. Билл Дин уже поставил его на привычное место. И я вижу продолговатый предмет, лежащий на полянке, которой у крыльца заканчивается проселок. Раньше этого предмета там не было. Что же это?
Еще два или три шага – и я знаю ответ. Это гроб, тот самый, из-за которого торговался Френк Арлен… потому что, сказал он, владелец похоронного бюро решил нажиться на мне. Это гроб Джо, лежит он на боку, крышка сдвинута, и я вижу, что он пуст.
Мне хочется кричать. Мне хочется развернуться и бежать вверх по проселку… я готов даже к встрече с той тварью, что спускается следом. Но прежде чем мои мысли успевают превратиться в действия, распахивается дверь черного хода «Сары-Хохотушки», и какая-то жуткая фигура выбегает из дома. Фигура вроде бы человеческая, а вроде бы и нет. Она во всем белом, руки вскинуты над головой. Там, где должно быть лицо, ничего нет, но фигура издает пронзительные крики. Это же Джоанна, доходит до меня. Из гроба она выбралась, а вот от савана избавиться не смогла. Саван по-прежнему на ней.
И какое же невероятно стремительное это создание! Оно не плывет, как должно плыть призракам, оно несется по проселку со скоростью курьерского поезда. Оно дожидалось здесь, пока во всех моих снах я стоял как вкопанный, а теперь, когда я наконец смог спуститься вниз, вознамерилось добраться до меня. Я, конечно, закричу, когда оно заключит меня в свои объятия, я закричу, когда мне в нос ударит запах разлагающейся плоти, я закричу, когда увижу буравящие меня черные, сверкающие глаза. Я закричу… но здесь нет никого, кто может меня услышать. Только гагары услышат меня. Я вновь пришел в Мэндерли, только на этот раз, чтобы остаться здесь навсегда.
Орущее белое создание подбежало ко мне, и я проснулся на полу спальни, заходясь в жутком крике, колотясь обо что-то головой. И сколько времени прошло, прежде чем я осознал, что я уже не сплю, что я уже не в «Саре-Хохотушке»? Сколько времени прошло, прежде чем я осознал, что в какой-то момент свалился с кровати и во сне на карачках пополз через спальню, пока не добрался до угла и принялся колотить головой в то место, где сходятся стены? Колотить вновь и вновь, словно буйный помешанный в психиатрической клинике.
Я не знал, не мог знать, потому что электричество отключили и часы на прикроватном столике более не показывали время. Зато я осознавал, что сейчас не смогу выползти из угла, потому что чувствую себя там в большей безопасности, чем посреди комнаты. И это ощущение еще долго оставалось со мной, хотя я уже и проснулся. Кошмар по-прежнему цепко держал меня в своих когтях (наверное, потому, что я не мог зажечь свет и разрушить его злые чары). Я боялся, что это белое существо, стоит мне покинуть угол, с воплями выскочит из моей ванной с твердым намерением завершить начатое. Я знал, что весь изошел криком, что дрожу от холода, что у меня мокрые пижамные штаны и ноги тоже мокрые: мочевой пузырь не выдержал стресса.
Я оставался в углу, мокрый, жадно хватая ртом воздух. Вглядывался в темноту и задавался вопросом: может ли кошмар свести человека с ума? В ту мартовскую ночь я пришел к выводу (и с тех пор не изменил своего мнения), что такое очень даже возможно.
Наконец я почувствовал в себе силы вылезти из убежища. Отполз на несколько шагов, стянул с себя пижамные штаны и в этот момент потерял ориентацию. А потом последовали пять ужасных сюрреалистичных минут (может, всего две), в течение которых я ползал взад-вперед по собственной спальне, то и дело обо что-то ударялся и всякий раз жалобно вскрикивал. И каждый предмет, на который внезапно натыкалась моя рука, казался мне трупом в белом саване. Пальцы мои не могли нащупать ни одной знакомой вещи. Зеленые, успокаивающие цифры на электрических часах погасли, и теперь я не мог определить, где прикроватный столик, кровать, окно, дверь в ванную. Я словно ползал в мечети далекой Аддис-Абебы.
В конце концов я врезался плечом в кровать. Встал, сдернул с одной из подушек наволочку, обтер промежность и верхнюю часть ног. Забрался в постель, натянул на себя одеяло и лежал, дрожа всем телом, слушая, как ветер бросает в стекло то ли мокрый снег, то ли крупку.
Заснуть я в ту ночь больше не смог, а приснившийся мне кошмар продолжал стоять перед глазами, не уходил, как обычно уходят сны после того, как человек просыпается. Я лежал на боку, дрожь постепенно стихала, и думал о ее гробе на проселке, который служил нам подъездной дорожкой. Думал о том, что Джо любила «Сару», и если уж ее призрак получил возможность вселиться в один из наших домов, то предпочтение Джо отдала бы коттеджу на озере. Но почему она набросилась на меня, хотела причинить мне боль? Как могло получиться, что моя Джо вдруг набросилась на меня? Причины я назвать не мог.
Время текло, и в какой-то момент я понял, что воздух стал серым, что из тумана тьмы начинают возникать контуры шкафов, стульев, другой мебели. Мне сразу полегчало. Свет придал сил. Я решил, что сейчас разожгу на кухне дровяную плиту и сварю себе крепкий кофе. С тем чтобы начать-таки изгонять ночной кошмар.
Перекинув ноги через край кровати, я поднял руку, чтобы отбросить волосы со лба. Да так и застыл со вскинутой на уровень глаз рукой. Должно быть, я поцарапался, когда, потеряв ориентацию, ползал в темноте, пытаясь отыскать дорогу к кровати. На царапине, на тыльной стороне ладони, пониже костяшек, уже запеклась кровь.