Мешают ли джинсы спасению. Опыт современной апологетики. Часть 2. Часто задаваемые вопросы (В. Р. Легойда, 2007)

Кому сегодня не известен знаменитый библейский сюжет: Адам и Ева в раю съедают яблоко с древа познания добра и зла, нарушая тем самым данный Богом Завет – вкушать со всех деревьев в Эдемском саду, кроме этого? За подобный проступок прародители жестоко расплачиваются: Бог изгоняет их из Рая. И хотя в таком описании все кажется вполне соответствующим библейскому изложению, на самом деле оно довольно далеко от истины: нет там ни Евы, ни яблока. Но – начнем по порядку.

Во-первых, не Адам и Ева, а Адам и жена. Имя Ева («Хавва», др. – евр. «жизнь») жена первого человека получает уже после изгнания из Эдема. «Буквоедство!» – может возмутиться современный образованный либеральный читатель. Но скорее всего будет не прав. Дело в том, что в традиционных культурах наречение имени предполагало, что дающий имя обладает соответствующей властью. Поэтому не исключено, что до грехопадения Адам такого права не имел, раз он не дает имя жене сразу после ее сотворения. И только тот факт, что Ева первой поддалась на провокацию змея, нарушил определенное равенство мужчины и женщины: «И к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою», – говорится жене при изгнании, а не после творения.

Во-вторых, конечно, Библия ничего не говорит ни о райских яблоках, ни о райской яблоне. Книга Бытия вообще не уточняет, о каком дереве идет речь: сказано только, что это древо познания добра и зла, растущее посреди рая, и сказано, что змей прельстил жену плодами древа. Библия – книга символическая. Символ указывает не на то, что давно прошло и стало «преданьем старины глубокой», а на то, что чрезвычайно актуально и сейчас и будет актуально всегда, так как соотносит нас с вечностью. Рассказ об Адаме и Еве в последнюю очередь следует воспринимать как «историю жизни одного семейства». Символизм данного рассказа призван показать, что человек потерял изначальное, естественное состояние отношений с Богом и с себе подобными…

Но вернемся к яблоку. Откуда же тогда оно появилось, откуда все эти многочисленные ассоциации, картины и проч.? Сейчас сложно, наверное, сказать, каким образом именно яблоко стало ассоциироваться с грехопадением человека. Вообще-то, в христианстве символизм яблока двойственен. Во-первых, яблоко является символом грехопадения и изображается в качестве такого страшного символа в пасти змея, обезьяны или руках первых людей. Попытки объяснить выбор яблока тем, что латинское слово malum (яблоко) является однокоренным со словом malus (зло), несостоятельны – корни у этих слов разные.

Традиция же изображать яблоко в качестве символа грехопадения появилась скорее всего в эпоху Возрождения, когда каждый уважающий себя художник писал на библейские сюжеты, а эпизод с грехопадением был одним из самых распространенных. Не исключено, что данный символизм восходит к древнегреческим мифам, в которых именно яблоко часто играло весьма символическую роль: вспомним хотя бы знаменитое яблоко раздора, которое Парис вручил богине Афродите как победительнице первого в человеческой истории «конкурса красоты». Правда, закончился этот конкурс весьма печально: в благодарность Афродита наградила Париса любовью Елены Прекрасной, что в конечном итоге привело к Троянской войне. В самой же Библии яблоко встречается в книге Песнь Песней. При этом многие специалисты полагают, что и в греческой мифологии, и в Песне Песней речь идет не просто о яблоках, а о гранатовых яблоках, попросту – о гранатах, которые испокон веков считались символом любви.

Во-вторых, в христианской символике яблоко может являться и символом спасения, если оно изображается в руках Младенца Христа или Богородицы. Очевидно, это связано с тем, что Иисус Христос именуется в христианской традиции Новым Адамом, так как через одного человека (Адама) грех и смерть вошли в человеческую природу, так через одного Богочеловека, Иисуса Христа, природа людская была освобождена от греха и смерти (см.: Рим. 5,12–21).

Литература:

1. Апостолос-Каппадона Д. Словарь христианского искусства. Челябинск, 2000.

2. Кураев Андрей, диакон. Мужчина и женщина в книге Бытия // Альфа и Омега, 1996, № 2/3 (9/10). С. 268–301.

3. Легойда В. Р. Женщина и мужчина: отношения сквозь века //Фома, 2002, № 1(13). С. 32–42.

4. Похлебкин В. Словарь символов. М., 1999.

5. Тресидцер Д. Словарь символов. М.: ФАИР-ПРЕСС, 1999.

В Евангелии от Матфея прочла, как волхвы пришли поклониться родившемуся младенцу Иисусу, причем привела их к Нему шедшая по небу звезда. Неужели Церковь действительно верит в то, что по небу двигалась некая звездочка? И почему это какие-то восточные волхвы пришли в Иерусалим?..

Елена Павленкова, Москва

В древние времена появление или исчезновение небесных тел связывалось с рождением или смертью великого человека. Так считали греки и римляне, подобная точка зрения существовала и на Ближнем Востоке. Однако нам может показаться странным, что волхвы, увидев звезду, тут же отправились на поиски царя, да еще и в Иерусалим.

Между тем доподлинно известно, что тогда по всему Востоку было распространено убеждение, что в ближайшее время, причем именно в Иудее, должен родиться Владыка мира, которому будут поклоняться все народы.

Об этом напряженном ожидании Царя Иудейского свидетельствуют в своих произведениях римский историк Тацит («Истории», 5, 13), Светоний Транквилл («Жизнь Веспасиана», 4, 5) и иудейский историк Иосиф Флавий («Иудейская война», 6, 5.4). Подтверждением тому служат и евангельские слова пришедших в Иерусалим волхвов. Они уверенно спрашивают: «Где родившийся Царь Иудейский?»

Евангелие говорит, что волхвов в Вифлеем привела шедшая перед ними звезда. Что это была за звезда? Ведь, согласно Евангельскому тексту, волхвы увидели звезду на Востоке и пришли в Иерусалим (поскольку, как мы выяснили, именно там ожидали рождение Царя), где звезда вновь возникла и повела их в Вифлеем. Христианские писатели первых веков (Игнатий-Богоносец, Ориген и Евсевий) думали, что это была особенная, специально сотворенная для такого случая звезда. Святой Иоанн Златоуст (IV век) и блаженный Феофилакт Болгарский (XI век) считали ее разумной силой (ангелом), явившейся в образе звезды.

Интересное объяснение этого явления предложил знаменитый немецкий астроном Иоганн Кеплер. Он доказывал, что виденная волхвами звезда появилась в результате редкого совпадения в одной точке наиболее ярких планет: Юпитера и Сатурна. Свои вычисления Кеплер основывал на том, что 17 декабря 1603 года произошло подобное совпадение этих двух планет, а в следующую весну к ним присоединилась третья планета – Марс.

По астрономическим вычислениям Кеплера такое же совпадение (Юпитера и Сатурна в созвездии Рыб) должно было происходить и в 747 году от основания Рима, а в следующем, 748 году (т. е. примерно в то время, когда родился Иисус Христос) к этим двум планетам должен был присоединиться Марс. Поскольку явившаяся волхвам на родине звезда перестала быть видима, когда они отправились в путь, и вновь показалась, когда они пошли из Иерусалима в Вифлеем, то присоединение Марса в 748 году вполне согласуется с евангельским повествованием. Это небесное явление известно в астрономии под названием «парад планет». Интересно, что в Лондонской обсерватории в 60-е годы прошлого столетия посетители могли видеть воссозданную английскими астрономами картину звездного неба в год рождения Иисуса Христа с яркой звездой.

Какая бы версия ни была верной (а Церковь не отрицает возможности существования различных объяснений этого удивительного факта), не нужно забывать, что Библия – не учебник по астрономии. А Евангельская история Рождества не является попыткой описания атласа звездного неба над Вифлеемом и Иерусалимом.

Более того, Евангелие в последнюю очередь является хронологией происходивших 2000 лет назад событий. Евангелие – это прежде всего Благая Весть (именно так это слово переводится с греческого). Благая весть о Спасении мира Богом Иисусом Христом. И задачей евангелиста Матфея было передать прежде всего эту основную, величественную правду. Поэтому Матфей, как и все остальные библейские авторы, говорит не просто о прошлом или даже будущем, а прежде всего – о вечном. Евангелие – это обращение к нам, евангельские образы – это живые символы, которые помогают людям разобраться в своей жизни, в своей вере.

Звезда, приведшая волхвов, – это символ того, как к Богу-Христу приходят язычники, приходят все народы. Но в этом символе заложено и обращение к нам, живущим спустя 2000 лет, – а кто мы такие, пойдем ли мы за Вифлеемской звездой?

Литература:

1. Аверкий (Таушев), архиепископ. Четвероевангелие. СПб.: Сатисъ, 1995. С. 100–104.

2. Гладков Б.И. Толкование Евангелия. М.: Столица, 1991 (репринт издания 1907 г.). С. 69–74.

3. Каут Т. Кто были три священных царя? Откуда они пришли? Что за звезда вела их в

Вифлеем? // Альфа и Омега, 1995, № 4(7). С. 30–43.

4. Рождество Христово. Под ред. проф. М. Скабаллановича. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1995 (репринт издания 1916 года). С. 8–15.

5. Фаррар Ф. Жизнь Иисуса Христа. М.: Прометей, 1991. С. 16–20.

В журнале «Материнство» прочитала, что есть Евангелие, которое очень подробно рассказывает о детских годах Иисуса Христа. Стала искать его в Библии и не смогла найти. Не подскажете, в чем тут дело?

Ольга П., Москва

Церковь признает лишь четыре Евангелия: от Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Их вы можете найти в любом издании Библии. Упомянутое вами Евангелие относится к числу так называемых «апокрифов» (с греч. – «тайный», «сокровенный»).

Что же такое апокрифы? Те апокрифы, о которых сейчас пойдет речь, претендуют на жанр

Евангелия, но Церковь либо отвергает их апостольское происхождение, либо считает, что их содержание было существенно искажено. Поэтому апокрифы не входят в Библейский канон (попросту говоря, в Библию) и считаются не духовно-религиозным руководством к жизни, а, скорее, литературными памятниками той эпохи, когда первые поколения христиан стали вступать в контакты с языческим миром. Основные апокрифические тексты появляются значительно позже канонических новозаветных книг: со II по IV век – с этим фундаментальным фактом сегодня согласны все исследователи, независимо от религиозных убеждений.

Все новозаветные апокрифические книги можно разделить на две большие группы: первая – это некое фольклорное творчество, т. е. апокрифы, в немыслимо фантастической форме рассказывающие о «событиях» из жизни Христа, которых нет в канонических Евангелиях. И вторая – это «идеологические» апокрифы, возникшие в результате стремления различных мистических и философских групп использовать канву евангельской истории для изложения своих религиозно-философских воззрений. Прежде всего это относится к гностикам (от греческого «гносис» – знание), чье учение является попыткой язычества переосмыслить христианство на свой лад (точно так же, по мнению диакона Андрея Кураева, поступают и многие современные сектанты, пытающиеся написать свое «евангелие»).

Одной из главных причин появления апокрифических писаний первой, «фольклорной», группы является естественное человеческое любопытство. Эти апокрифы обращены к тем отрезкам из земной жизни Христа, которые в Новом Завете не описаны либо описаны мало. Так появляются «евангелия», подробно повествующие о детстве Спасителя. К этим книгам и относится упомянутое Вами «Евангелие детства Иисуса».

По форме и стилю апокрифы весьма уступают богатому, образному языку Библии. Кстати, сам факт рассказа в апокрифических писаниях о событиях, которые не освещены в Библии, еще раз подтверждает то, что апокрифы были написаны позже, чем Евангелия канонические, – авторы апокрифов домысливали то, о чем Евангелие хранит молчание. По оценкам исследователей, из дошедших до нас апокрифов ни один не был написан ранее 100 г. по Р.Х. (написание корпуса новозаветных книг к тому времени было уже закончено).

Характерной особенностью апокрифических писаний данного типа является их фантастический характер: авторы часто давали волю своему воображению, нимало не думая о том, насколько их фантазия соотносится с правдой. Чудеса, совершаемые Христом в этих книгах, поражают своей бессмысленностью (мальчик «Иисус» собирает в лужице воду, делает ее чистой и начинает управлять ею одним словом) либо жестокостью (мальчика, разбрызгавшего лозой воду из лужицы, «Иисус» обзывает «негодным, безбожным глупцом», а затем говорит ему, что тот высохнет, как дерево, что тут же и случается). Все это сильно отличается от основного мотива евангельских чудес Христа – любви.

Причиной появления апокрифических текстов второй, «идеологической», группы было стремление к перетолкованию христианства в стереотипах языческой мысли. Евангельские имена, мотивы и идеи становились лишь поводом к пересказу совершенно иных мифов: языческое содержание стало облекаться в христианские формы. При всем многообразии гностических учений почти все они исходили из одной идеи, которая утверждала греховность материального мира. Творением Божиим они считали только Дух. Естественно, такая традиция предполагала и предлагала принципиально иное прочтение евангельской истории. Например, в гностических «Евангелиях Страстей» можно прочитать, что Христос, в общем-то, и не страдал на кресте. Это только так казалось, так как страдать Он в принципе не мог, поскольку у Него и плоти-то не было, она тоже только казалась! Бог не может обладать материальной плотью.

Конечно, апокрифическая литература настолько широка и разнообразна, что ее не так просто привести к какому-то общему знаменателю. Более того, отдельные апокрифические рассказы воспринимаются в качестве дополнения к сжатому евангельскому повествованию и никогда Церковью не отвергались (например, рассказ о родителях Девы Марии, Ее введении во храм, повествование о сошествии Христа в ад и др.). Но парадокс апокрифов заключается в том, что при всей их претензии на таинственность подлинно таинственными христианскими книгами являются книги библейские. Раскрытие Тайны Библии требует духовных усилий и состоит в очищении сердца, а не в фантастических описаниях того, как Христос сначала лепит из глины птичек, а потом оживляет их, и они улетают прочь («Евангелие детства»). По замечанию современного индолога и религиеведа В.К. Шохина, апокрифы принципиально отличаются от Евангелий библейских именно подачей материала, способом описания тех или иных событий: апокрифический подход скорее напоминает журналистские приемы программы «Времечко», чем серьезный рассказ о тайном знании. Для того чтобы в этом убедиться, достаточно прочесть и сравнить апокрифы и Евангелия. После чего, кстати сказать, становится очевидным еще один важный момент – это боговдохновенностъ Евангелий. В Православной Церкви принято считать, что хотя новозаветные книги и были написаны людьми (что подтверждается особенностями авторского стиля), люди эти писали, будучи движимы Духом Святым. Именно это руководство Святого Духа созидает подлинные Евангелия, которые

Церковь с течением времени безошибочно собирает в библейский канон.

В целом можно вполне согласиться с оценкой, данной апокрифической литературе протоиереем Александром Менем: «Когда мы с вами из любопытства или в поисках каких-то действительно сокровенных знаний, какого-то тайного христианства (сейчас часто говорят об эзотерическом христианстве) начинаем обращаться к этой литературе, мы должны помнить, что эта литература есть только памятник, только свидетельство о человеческих поисках. Она содержит в себе блуждания и заблуждения, вопрошания и ошибки человека. А Евангелие содержит в себе ответ. Ответ ясный. Не предназначенный для узкой аудитории избранных ответ, который предполагает избранным любого человека, у которого есть искреннее желание постичь истину, у которого сердце открыто к ней».

Литература:

1. Кураев Андрей, диакон.

– Традиция. Догмат. Обряд. Москва; Клин: Издательство братства Святителя Тихона. 1995;

– Сатанизм для интеллигенции. Т. 2. Христианство без оккультизма. М.: Московское подворье Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Отчий дом, 1997. С. 75–79.

2. Свенцицкая И. Апокрифические Евангелия. М.: Присцельс, 1996.

3. Шохин В.К. Древняя Индия в культуре Руси. М.: Наука, 1988. С. 30–36 («Индийские религии и апокрифы»).

Где-то прочел, что первых христиан в Риме обвиняли в… атеизме. Как такое могло случиться? А может быть, я что-то перепутал или не так прочитал? Поясните, пожалуйста.

Роман Гаврилов, студент, Москва

Нет, все верно. Первых христиан в языческом Риме действительно обвиняли в атеизме, в безбожии. Сегодня, когда для многих из нас слова «религия» и «Церковь» в первую очередь ассоциируются с христианством, это звучит странно. Но две тысячи лет назад религиозная ситуация в Риме была иной. Прежде всего она отличалась признанием практически любой национальной религии. Для римлянина не существовало религии «истинной» или «ложной». Покоряя другие народы, римляне всегда уважительно относились к чужим верованиям. В самом Риме не возбранялось одновременно исповедовать несколько религиозных учений, хотя и был запрещен прозелитизм¹³.

Вторым, и очень важным, центральным, моментом римской религии был культ императора. Римский император обожествлялся уже при жизни. Поклонение ему было обязательным для всех граждан ритуальным правилом. Оно предполагало принесение жертв императору, произнесение клятвы именем императора и т. д.

Возникшее и быстро распространявшееся по империи христианство довольно скоро обнаружило свое несоответствие этим двум положениям.

Прежде всего, христиане утверждали, что Бог один, а боги, которым поклоняются нехристиане, – не более чем деревянные или каменные куклы, идолы, неспособные ни услышать, ни помочь. Кроме того, христиане всячески избегали языческих увеселений и зрелищ. Такое отношение породило (в основном среди простонародья) представление, что христиане – безбожники. Ведь они не признают богов, а кем еще назвать не признающих богов людей? Кроме того, терпимость римлян к чужим религиям была основана на уважении древности и «национальности» религиозной традиции. Христиане же воспринимались как новая революционная секта.

Но христиане, помимо всего прочего, не признавали и культ императора. Это, по римским представлениям, серьезно усугубляло их вину, так как свидетельствовало уже не просто об атеизме (что, откровенно говоря, волновало прежде всего жрецов и простой народ – многие римские интеллектуалы сами вовсю потешались над богами и высмеивали народные верования), но и об опасности для государства. Культ императора был официальным государственным культом. Непризнание его, отказ приносить жертвы императору и поклоняться его изображению означали государственную измену. Поэтому христиане считались государственными преступниками. Это было все равно, что в СССР 30-х гг. заявить, что Сталин не является мудрейшим из мудрейших и вождем всех народов. Похожим образом дела обстояли и в императорском Риме.

Непризнание культа императора вызвало гонения на христиан со стороны государства.

«Атеизм» не был единственным грехом христиан в глазах римлян. Последователей Христа также обвиняли в человеконенавистничестве и разврате. Так простой народ интерпретировал те обрывки слухов о христианских собраниях и богослужениях, которые доходили до людей. Причина неприязни и слухов состояла в том, что жизнь простого народа в Римской империи была максимально открытой, была на виду. Христиане же собирались на свои богослужения тайно, непосвященные (т. е. не принявшие Крещения) туда не допускались. В эпоху гонений у первых христиан даже сложились особые правила поведения – disciplina arcani – «тайное учение», или «учение тайны». Христианские собрания проводились секретно. Верующие собирались на молитву в катакомбах – вырытых в земле длинных извилистых улицах и переулках (первоначально – местах захоронения римлян, а затем – христианских мучеников). Молитвы и их последование зачастую не записывались (чтобы книги не попали в руки язычников), а заучивались наизусть…

Конечно, такая секретная жизнь не могла вызвать ничего, кроме ненависти и презрения у римлян. Кроме того, все это усиливало подозрения в «сектантстве». Поэтому христиан обвиняли во всевозможных грехах и преступлениях, часто взваливая на них вину и за политические катаклизмы и даже за… стихийные бедствия. В Северной Африке еще в IV веке существовала поговорка: «Если нет дождя, вини христиан».

Сегодня может показаться странным, что, несмотря на такое отношение со стороны народа и на правительственные гонения, христиане не стремились сделать свою жизнь более открытой, установить контакт с государством. Напротив, оставаясь абсолютно лояльными к большинству римских законов и правил жизни, христиане были абсолютно непреклонны в вопросах веры.

Казалось бы, чего проще: сделать богослужения открытыми, поучаствовать в чествовании императора – и никаких гонений не было бы, и обвинения в атеизме и разврате сами собой бы отпали. Однако христиане не шли на это, предпочитая смерть. Почему? Чтобы были прекращены обвинения в атеизме, недостаточно было доказать, что ты веришь в Бога. Для римлянина религия прежде всего культ, исполнение внешней, общепринятой и традиционной стороны обрядов. А христиане категорически отказывались именно от языческих обрядов. Иными словами, необходимо было принесение жертв императору. Отказ был равносилен подтверждению обвинения в атеизме, государственной измене и т. д.

Кроме того, существовала реальная опасность, что язычники, поклонявшиеся многим богам и признававшие божества различных народов, стали бы повторять внешние формы христианских Таинств, наполняя их своим содержанием и не осознавая подлинной сути происходящего. Тем самым христианское священнодействие могло бы превратиться в одну из языческих мистических оргий. По мнению современного богослова диакона Андрея Кураева, римскому язычнику ничего не стоило бы после совместного моления с христианами «пойти и «подзарядиться» в мистериях Диониса или Митры»¹⁴.

Но недаром христианская Церковь с самого начала своей истории именовалась православной, т. е. главным считалось правильное поклонение Богу. Христиане не хотели участвовать в инославии, не хотели допускать инославных к Таинству, другими словами, всячески бежали такого модного сегодня религиозного синкретизма, проповедующего общность всех религий и ратующего за их слияние.

И хотя disciplina arcani давно ушла в прошлое, о ее существовании нам напоминает возглашение диакона во время совершения православной Литургии: «Оглашеннии (т. е. лишь готовящиеся к принятию Крещения), изыдите, оглашеннии, изыдите, елицы (те, кто) вернии, паки и паки (еще и еще) миром Господу помолимся».

Литература:

1. Болотов В.В. Лекции по истории Древней Церкви. Репринтное воспроизведение издания 1907 года. М., 1994. Т. 2. С. 2–165.

2. Кураев Андрей, диакон. За что преследовали христиан в языческом мире // Сатанизм для интеллигенции. Т.1. Религия без Бога. М.: Московское подворье Свято-Троицкой Сергиевой Лавры: Отчий дом, 1997. С. 351–363.

3. Лебедев А.П. Эпоха гонений на христиан. М., 1994.

4. Тальберг Н. История христианской Церкви. М.: Интербук. 1991. С. 23–32.

«Крестоносцы»

…Хорошо известно, что никакой «монополии» на крест у христиан нет. Во-первых, крест – древнейший мистический символ множества народов. А во-вторых, сами христиане, насколько я знаю, воспользовались этим символом впервые лишь в IV веке. Причем произошло это «сверху», по указу первого христианского римского императора Константина.

Иван, Москва

Действительно, задолго до возникновения христианства различные формы креста использовались многими народами Азии и Африки. В каждой культуре этому символу придавалось свое значение. В самом широком смысле он, как правило, связывался с Вселенной, с Космосом, с противопоставлением неба и земли или пространства и времени, а также с символическим значением цифр.

В христианстве крест приобретает принципиально новое, необычное значение, ранее нигде не встречавшееся. Он становится символом Бога-Спасителя – Иисуса Христа – свидетельством искупления Им человеческих грехов и залогом спасения людей. Примечательно, что символом спасения стало не просто орудие казни, но орудие самой позорной казни – распятия. Граждане Римской империи благодаря своему статусу не могли быть подвергнуты такой «неприличной» смерти. Однако то, что было позором для римских граждан, обернулось величайшей славой и спасением для христиан и стало самым известным и самым почитаемым религиозным символом в мире.

Повсеместно в Римской империи крест стал употребляться лишь к концу IV века. Это традиционно связывается с именем императора Константина Великого, которому в 312 году перед битвой с Максентием было видение креста на небе с надписью «Сим победиши!». После победы Константина крест стал открыто использоваться как символ победы.

До эпохи Константина христиане удерживались от изображения креста Христова в его действительной форме, а тем более – от изображения его вместе с Распятием. Однако это совсем не значит, что символ не существовал.

Согласно большинству свидетельств, крест как орудие спасения мира Иисусом Христом был предметом величайшего чествования у христиан с самого основания Церкви. Отцы Церкви говорят об этом чествовании как об апостольском предании, то есть той традиции, начало которой положили сами апостолы – люди, бывшие первыми учениками Христа. В первые три века оно относится к области disciplinae arcani («тайное учение», или «учение тайны»), то есть к кругу тех христианских верований и обрядов, которые хранились в тайне от язычников. Причинами этой закрытости были, во-первых, религиозный плюрализм языческого общества, в котором признавалась любая религия и разрешалось следование сразу нескольким традициям, и, во-вторых, необходимость поклоняться божественному кесарю, чего христиане, конечно, не делали.

Язычники, впрочем, что-то знали об апостольской традиции, потому что отдельные лица из христиан имели мужество открыто исповедовать крест. По рассказу Понтия, биографа св. Киприана Карфагенского, в III веке некоторые христиане изображали фигуру креста даже у себя на лбу; по этому признаку их узнавали во время гонений и предавали мучениям. От середины III века сохранилось одно изображение (на сосуде) человеческого лица с крестом на челе. Из актов 7-го Вселенского Собора известно, что в царствование Диоклетиана (III век) мученики Прокопий и Орест носили изображение креста на груди. Язычники называли христиан в насмешку крестопоклонниками (crucicolae), предполагая, что христиане чтут крест как фетиш или как идол. На предметах, сохранившихся от трех первых веков и найденных при раскопках в Риме и Помпеях, встречаются большей частью лишь аллегорические изображения креста и Распятия. Встречаются во множестве и символы креста, и его различные формы: якорь, а также крест, напоминавший первую букву в имени Христа (X), который также называли crux decussata (от изображения римской цифры 10). О поклонении кресту по древнему обычаю в начале III века свидетельствуют Тертуллиан, Ориген и другие.

Вся жизнь христианина должна быть знамением креста, по словам апостол Павла: «А я не желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят, и я для мира» (Гал. 6,14). Это и другие высказывания апостолов – людей, видевших Христа, не оставляют сомнений в том, что крест и крестное знамение с самого начала христианской Церкви не просто употреблялись в качестве одного из символов, а служили центральным понятием христианской веры.

Существует, ли в Православной Церкви обряд конфирмации, если да, то что стоит за ним, если нет, то что он значит в Католической Церкви?

Алексей, Москва

Конфирмацией (от лат. confirmatio – укрепление, утверждение) в Католической Церкви называется Таинство Миропомазания.

Современная практика (как православная, так и католическая) признает всего семь Таинств: Крещение, Причащение, Миропомазание, Священство, Брак, Соборование (Елеосвящение) и

Покаяние. Остальные священнодействия именуются обрядами. Поскольку Церковь в христианском понимании есть Мистическое Тело Христа, то (с церковной точки зрения) в Таинствах людям особым образом преподается Божественная благодать, созидающая Церковь.

В Таинстве происходит встреча Бога с человеком, которому открывается путь к обожению, к уподоблению Творцу. Христиане полагают, что Таинства обладают преображающей силой приобщения христианина к Божественному естеству. Однако приобщение это невозможно, если сам человек не жаждет изменения, поэтому церковное Таинство не есть какое-то заклинание, способное изменить человека независимо от его желания. В этом – участии в Таинстве свободной воли человека – коренное отличие христианского Таинства от магического ритуала, в котором главным является не сердечное расположение человека, а правильная формула¹⁷.

По учению Православной Церкви, подлинным совершителем всех Таинств является Сам Бог, священник же есть лишь сосуд, инструмент совершения Таинства. А в некоторых особых случаях – например, «страха ради смертного» – православная традиция допускает совершение Таинства Крещения даже мирянином.

В раннехристианской Церкви учения о семи Таинствах не существовало, первые христиане не фиксировали количество Таинств, а также не проводили жесткого деления на Таинство и обряд (действительно, сложно назвать Таинство Брака более благодатным, чем обряд монашеского пострига). Учение о количестве Таинств сформировалось в Православии не без влияния Католической Церкви, что, конечно, ни в коей мере не умаляет значения самих Таинств.

Таинство Миропомазания знаменует собой дар Святого Духа, печать Святого Духа (утверждение в новой жизни, начавшейся крещением), который первые христиане получали от апостолов или первых епископов через возложение рук. Впоследствии, когда число крещаемых значительно возросло, присутствие епископа на всех крестинах стало невозможным. В Восточной Церкви Миропомазание стали совершать священники, хотя миро (благовонное масло, состоящее из более чем 64 элементов) приготовлялось только епископом. В современной православной практике правом приготовления мира обладает только глава Автокефальной (Поместной) Церкви. То есть в Русской Православной Церкви чин мироварения совершает патриарх. Происходит это один раз в несколько лет, после чего освященное миро раздается на приходы.

По сложившейся в Православной Церкви традиции Таинство Миропомазания совершается священником одновременно с крещением. У католиков Таинство Миропомазания совершает только епископ – и не вместе с крещением ребенка, а в более поздние годы, по достижении так называемого «возраста распознания» (или «возраста разумения»), т. е. возраста, когда человек, как полагают католики, способен делать сознательный выбор. Чаще всего «возрастом распознания» считается достижение ребенком полных семи лет, однако эта цифра не является жестким каноническим предписанием.

Священнодействие посредством помазания миром стало практиковаться в Западной Церкви позже, чем на Востоке: приблизительно до XI века consignatio (печать – термин, также использующийся для наименования данного Таинства) совершалось преимущественно возложением рук. Появившееся в западной практике на рубеже IV–V веков помазание миром повсеместно распространяется лишь к XIII веку, а Флорентийским Собором 1439 года окончательно утверждается замещение обряда: «Вместо возложения рук в Церкви совершается Конфирмация». Несмотря на ряд изменений в форме Таинства, право его совершения в католической практике до сих пор сохраняется за епископами.

Традиционно в католическом мире причастие впервые принималось после совершения Таинства Конфирмации. Однако сегодня данный порядок последования Таинств (Крещение, Миропомазание, Причащение) не является столь жестким. Поэтому Конфирмация может совершаться и после первого причастия (впервые такая практика стала применяться во Франции в середине XIX века).

Литература:

1. Джероза Л. Каноническое право в Католической Церкви. М.: Христианская Россия, 1999.

2. Иларион (Алфеев), игумен. Таинство веры. Введение в православное догматическое богословие. 2-е. изд. Клин, 2001.

3. Макарий, архиепископ. Православно-догматическое богословие. СПб., 1857. Т. 2.

4. Теста Б. О Таинствах Католической Церкви. М.: Христианская Россия, 2000.

5. Христианство. Энциклопедический словарь в 3 т. М., 1995. Т. 2.

Пасха. Кто что празднует

В советское время у большинства граждан нашей необъятной Родины праздник Пасхи стойко ассоциировался с несколькими вещами: с известной картиной Перова «Сельский крестный ход на Пасху», изображающей подвыпившего священника, который «стоит качаясь» на крыльце дома и держится за столб, чтобы не упасть, а также с крашеными яйцами и с пасхальными куличами, которые в народе так и называли – паски, пасочки. Эти самые «паски» на православный праздник пекла вся страна, начиная от колхозниц и заканчивая профессорскими женами, хотя учителя обычно и отрицали (сам помню) этот «прискорбный религиозный пережиток».

Кстати сказать, собственно «пасхой» на самом деле называется специально приготовленная творожная масса с изюмом, а не изделия из теста, которые правильнее называть куличами. Правда, и сегодня об этом знают далеко не все. Один мой знакомый преподаватель вуза даже оказался жертвой подобной религиозной безграмотности. Студенты и студентки так сильно любили его лекции, что обязательно поздравляли любимого преподавателя со всеми праздниками. Не стала исключением и Пасха. И хотя он специально попросил принести «пасочки», потому что в семье у него никто их готовить не умеет, обрадованные студентки просто завалили любимого преподавателя… куличами разных размеров и форм! Он не знал, что делать, так как куличей у него и дома девать было некуда – мама очень любит печь. После этого мой друг стал активными сторонником введения религиоведения в качестве обязательного предмета…

Сегодня учителя могут не только не скрывать, что они пекут куличи, но и свободно пойти на Пасху в храм – если, конечно, им удастся в него попасть – большинство православных храмов в пасхальную ночь переполнены.

А кроме того, на неподготовленного в религиозном плане россиянина сегодня свалилась информация о том, что Пасха, оказывается, отнюдь не «исконно русский праздник». И вообще Пасху отмечают не только все христиане, но и… иудеи! Поскольку вопрос этот более серьезный, чем правильное наименование куличей, то и объяснения он требует несколько более расширенного.

Иудеи праздновали (и сейчас празднуют) Пасху в память избавления еврейского народа от египетского рабства. Само слово «пасха» происходит от древнееврейского «песах», что означает «проходить мимо». Это связано с тем, что посланный Богом ангел смерти проходил мимо домов израильтян, поражая первенцев только в египетских жилищах, – такова была последняя «казнь египетская», после которой фараон отпустил наконец евреев. А чтобы ангел мог отличить израильские дома от египетских, Моисей велел в каждой еврейской семье заколоть ягненка и пометить его кровью перекладину и косяки дверей (см.: Исх. 12).

В скобках замечу, что десятая кара, как и предыдущие девять, не была капризным наказанием Богом Иеговой ни в чем не повинных египтян: положение превращенных в рабов евреев мало чем отличалось от положения заключенных в Освенциме¹⁸. Поэтому каждая из казней египетских, направленных на то, чтобы понудить фараона отпустить народ Израиля помолиться Богу, была обусловлена теми невзгодами и страданиями, которые иудеи претерпевали от египтян. Так, например, десятая казнь – смерть египетских первенцев – вызвана уничтожением египтянами всех новорожденных у иудеев: «Тогда фараон всему народу своему повелел, говоря: всякого новорожденного у евреев сына бросайте в реку…» (Исх. 1, 22).

Когда же после гибели всех египетских первенцев фараон отпустил народ израильский, то евреи так торопились уйти, что даже не успели заквасить хлеб и вынуждены были взять с собой пресный хлеб (мацу). Отсюда еще одно название Пасхи – праздник Опресноков. Сегодня в Израиле этот праздник отмечается, согласно библейскому повествованию, в течение семи дней и требует особой подготовки: дом «очищается» от любого рода квасных продуктов и на протяжении всего праздника в пищу употребляется только маца, в соответствии с предписанием, данным еще Моисею. Седер – пасхальная трапеза иудеев в первый вечер праздника – включает в себя горькие травы (символизирующие годы рабства), харосет (смесь из протертых яблок, орехов и вина), овощи и баранью косточку, которая символизирует пасхального агнца, и вино. Во время трапезы отец семейства должен рассказать историю исхода иудеев из Египта – в напоминание и назидание как о прошлом народа, так и о его связи с Богом.

Христианская Пасха, подобно иудейской, также празднуется в память о событии. Событии, ставшем в перспективе истории смысловым центром для многих народов мира, – Воскресении Иисуса Христа. Доводы так называемой «мифологической школы», стремившейся доказать, что Иисус Христос – не историческая личность, а сотворенный человеком миф, в современной науке давно уже не считаются такими убедительными, каковыми они казались в XIX веке. Качественно новый анализ дошедших до нас древних рукописей свидетельствует в пользу исторического существования Христа¹⁹.

И все же точкой отсчета христианской эры стала даже не жизнь Иисуса Христа (хотя позже само летоисчисление всего западного мира станет вестись от Рождества Христова), а событие, которое, согласно церковной традиции, произошло в ночь на 16 нисана (9 апреля) 30 года н. э. Именно в этот день ранним утром женщины, бывшие в числе следовавших за Иисусом, пришли с благовониями и ароматами ко гробу (пещере), в который в пятницу поместили Тело Христа. Они собирались, согласно иудейским обычаям, умастить Тело Учителя драгоценным миром. Однако увидели, что огромный камень, которым специально закрыли вход в пещеру, был отвален, а сама гробница пуста. Юноша в белых одеждах, сидящий у пещеры, сообщил пришедшим, что Иисус Христос воскрес из мертвых. Сомнения жен-мироносиц были окончательно развеяны, когда Христос Сам явился сначала Марии Магдалине, а потом другим женам и апостолам.

В честь этого чудесного события христиане и празднуют свою Пасху. Что же является причиной их радости, что понуждает их именовать Воскресение Христа «праздником праздников и торжеством торжеств»? Что удивительного и, главное, такого важного для людей в том, что воскрес Бог? Ведь это скорее логично (для тех, кто верит, что Христос – Бог), чем неожиданно.

А дело здесь вот в чем. Подобно тому как христианский Новый Завет в целом есть переосмысление Завета Ветхого, христианская Пасха также демонстрирует символическую связь с пасхой иудейской: как в свое время пасхальный агнец был заколот, чтобы ангел смерти не тронул еврейских первенцев, так и Христос принес Себя в жертву во имя жизни всего человечества, освобождая его от последствий первородного греха – рабства смерти и неизбежности зла в мире. Своим Воскресением Христос открыл людям тайну жизни, тайну Рая. Напомню, что ад – темное царство мертвых – известен почти всем дохристианским культурам. И только в христианстве человечеству открывается тайна вечной жизни.

В Православной Церкви на Пасху поется особое песнопение – пасхальный тропарь, который так передает смысл этого величайшего христианского праздника: «Христос воскрес из мертвых, смертью смерть поправ и сущим во гробех (т. е. умершим), живот (жизнь) даровав». Воскресение Христа – центральное, самое главное событие христианской истории – знаменует собой победу Жизни над смертью, нравственности над грехом, добра над злом.

Большинство библейских толкователей считает, что знаменитая Тайная Вечеря – последняя трапеза Христа с апостолами – была пасхальной трапезой, на которой Учитель и ученики исполнили чин иудейской пасхи: с преломлением хлебов и чашей вина. Эта Трапеза стала первой христианской Литургией, которая с тех пор постоянно совершается в христианских церквях, символизируя собой Крестную жертву Христа и Его Воскресение. Кстати сказать, в греческом языке древнееврейскому арамейскому «песах» оказалось созвучно слово «пасхейн», означающее «страдать», «терпеть», «переносить».

По причине совпадения Тайной Вечери со временем празднования иудейской Пасхи первые христиане сначала праздновали Пасху одновременно с иудеями. Однако уже в первой половине IV века было установлено, что христианская

Пасха должна отмечаться отдельно от иудейской и совершаться в первое воскресенье после весеннего равноденствия и полнолуния, то есть не ранее 4 апреля и не позже 8 мая (по новому стилю).

Поскольку в современном мире Православная Церковь придерживается юлианского календаря, а Католическая – григорианского, то этим вызваны и расхождения в праздновании дня Пасхи. Кроме того, по сложившейся традиции, Католическая Церковь с гораздо большей пышностью отмечает Рождество – праздник пришествия в мир Христа, освящения грешного мира присутствием Богочеловека. Православные же делают акцент именно на Воскресении, то есть окончательной победе над смертью, на указании пути в Царство Небесное. Это немаловажное отличие – результат разной мистической и богословской традиции, следствием чего стало и различное развитие христианской культуры на Западе и на Востоке.

Светлому Воскресению предшествуют дни Великого Поста, времени нравственного совершенствования, углубленного внимания к своему внутреннему миру. Пальмовое (а в России – Вербное) воскресенье, празднование дня входа Иисуса Христа в Иерусалим, знаменует начало Страстной седмицы – последней недели перед Пасхой. В среду Страстной седмицы Церковь вспоминает предательство Иуды, выдавшего Учителя за 30 сребреников. Четверг – день, когда вспоминается Тайная Вечеря, пятница – день Распятия. В храме в этот день совершается особая служба – Последование Страстей Христовых. Во время этой службы читается 12 отрывков из Евангелий, посвященных последним часам жизни Христа.

Суббота Страстной седмицы, по учению Церкви, – это день, когда Христос, телом пребывая «во гробе» (пещере, в которую Его положили после распятия), душой сошел в ад, победив смерть и освободив находящихся там людей. Поэтому пасхальная икона Православной Церкви так и называется – «Сошествие во ад». На иконе изображен Христос, попирающий ногами сломанные Им врата ада и держащий за руки Адама и Еву – прародителей человечества, грех которых изменил человеческую природу, сделал ее смертной.

В саму пасхальную ночь в храмах совершается крестный ход, который знаменует собой приход людей к Воскресшему Христу. Все богослужение первого пасхального дня и последующей недели, называемой Светлой седмицей, наполнено особенной радостью. А слова «Христос Воскрес! – Воистину Воскрес!» продолжают звучать в православных храмах вплоть до Троицы, то есть в течение 50 дней после Пасхи. Кстати сказать, в это же время, согласно церковным канонам, в храмах отменяется коленопреклоненная молитва, так как Пасха есть праздник Свободы, символ освобождения человека от самого страшного рабства – рабства греху и смерти.

На Руси, как и в большинстве православных стран, Пасха всегда отмечалась с большой торжественностью и размахом. Крестные ходы представляли собой праздничные шествия, в которых принимали участие практически все жители городов и деревень.

Пасха никогда не была беззаботным праздником пустого веселья. Напротив, согласно древнерусскому обычаю, на Пасху особо полагалось заниматься благотворительностью. Милостыня, так свойственная русским, особо проявлялась в пасхальные дни. На Пасху и в дни Светлой седмицы русские цари часто посещали богадельни, больницы и тюрьмы, принося людям вместе с пасхальным приветствием «Христос воскресе!» одежду, пищу, деньги. Светлую седмицу на Руси также принято было посвящать богомолью. Священнослужители в русских городах и селах часто ходили по домам с иконами, в домах пелись праздничные пасхальные стихи, совершались молитвенные благословения.

Широко был распространен обычай красить на Пасху яйца, которыми потом люди обменивались, когда приветствовали друг друга и поздравляли с праздником, троекратно целуясь («христосовались»). Сейчас трудно сказать наверное, откуда пошел обычай дарить друг другу «крашенки». Однако эта традиция в христианском мире была известна уже в IV веке, а с XII века широко распространилась во многих странах. По наиболее вероятному объяснению, обычай восходит к апостольским временам. Согласно церковному преданию, Мария Магдалина, прибывшая в Рим для проповеди Евангелия, преподнесла римскому императору Тиберию в дар красное яйцо. Яйцо, традиционно символизировавшее жизнь, знаменовало новую жизнь во Христе, а красный цвет стал символом пролитой за людей крови Христа.

Интересно, что собственно церковные традиции зачастую уживались в народной среде с чисто языческими пережитками. Во многом это связано со временем празднования Пасхи: весна, пробуждение, возрождение всего живого. В крестьянских домах во время посевной или перед посевной часто ставили на стол кадку с зарытым в пшеницу пасхальным яйцом, которое в сознании крестьян символизировало все живущее и цветущее в природе. Эти зерна берегли до времени посева. Иногда просто клали в мешок с семенами, например льна, праздничные яйца. А при посеве яичную скорлупу часто просто разбрасывали по полю – в надежде, что чудесная сила увеличит урожайность.

А потом все церковные и околоцерковные традиции были разом упразднены атеистической советской властью, самозабвенно боровшейся с «опиумом для народа». Но Пасху все равно праздновали, хотя и не так торжественно.

Сегодня же нет необходимости скрывать свою веру и Пасха вновь отмечается широко и повсеместно, как когда-то на Руси. Именно поэтому очень хочется, чтобы мы всегда помнили о подлинном, духовном смысле праздника. И тогда не придется писать новый вариант «Сельского крестного хода на Пасху».

Большинству из нас с детства знакома история великого итальянского ученого, которого жестокие инквизиторы принудили к публичному отречению от своих убеждений. Галилео Галилею посвящено немало стихов, романов и пьес. И каждый из читателей и зрителей ставил себя на место героя и задавался вопросом: «А отрекся бы я перед лицом таких мучений?»

Именно с инквизиторским расследованием и связано самое большое число мифов о «мученике науки», у которого пытками вырвали отречение, но все же не смогли сломать. Венцом мифологии является якобы произнесенное Галилеем «Все-таки она вертится!».

Большинство представлений о «мученичестве» Галилея укладываются в четыре яркие поэтические строчки:

Поэтический образ, конечно, красивый. Но не более того. Почему? Потому что ничего этого не было: ни раскаленного железа, ни низкого каменного свода. Ни даже ожидания отречения. Иными словами, кем-кем, а мучеником Галилео не был. Однако обо всем по порядку.

Начнем с того, что Галилей лично знал и, более того, был в прекрасных отношениях со многими видными иерархами Католической Церкви, в том числе и с кардиналом Маффео Барберини, позже ставшим папой Урбаном VIII, в понтификат которого и произошло расследование «дела Галилея».

Мало того, в ряде случаев Церковь оказывалась гораздо более терпимой к деятельности ученого, чем большинство его коллег. В отличие от университетских профессоров, которые отказались признать, например, существование спутников у Юпитера (о чем говорил Галилей) и даже не удосужились взглянуть в телескоп, не доверяя какой-то «стекляшке», папа, на аудиенцию к которому был приглашен Галилео, с большим вниманием отнесся к его работам…

Когда в 1616 году Галилей впервые открыто попытался привлечь внимание к идеям Коперника, ему было указано на то, что, хотя данную теорию и возможно рассматривать как интересную математическую гипотезу, все же ее не следует привлекать к физическому объяснению мира. Подобной точки зрения придерживалось и большинство ученых того времени: научной считалась геоцентрическая система мира греческого ученого II в. н. э. Птолемея, основанная на физике Аристотеля. Да и собственно научного спора – между геоцентрической системой Птолемея и гелиоцентрической Коперника – в «деле Галилея» не было: пропагандируемая им теория Коперника отвергалась еще (или уже?) на богословском и даже прежде всего на философском уровне. В выводах Коперника инквизиторы усматривали противоречие Священному Писанию и явное «превышение научных полномочий»: стремление объяснить тайны мироздания, что, по мнению средневековых богословов, было задачей, невозможной для науки. Поэтому оппоненты Галилея – эксперты, назначенные Святейшей Инквизицией, – не «снизошли» до рассмотрения собственно научной аргументации, будучи уверены в том, что таковая просто невозможна.

Иными словами, собственно научный спор (Птолемей – Коперник) был вынесен за скобки, что сам ученый, безусловно, понимал. Да и вряд ли научная полемика привела бы к вызову Галилея в Рим и рассмотрению его дела инквизицией: «пустяками» инквизиторы не занималась. И хотя сам Галилей ни на какие философские или – тем более – богословские открытия не претендовал (в отличие, например, от Джордано Бруно), а лишь стремился привлечь внимание ученых к теории Коперника, в основу конфликта с Католической Церковью легли именно религиозно-философские обвинения, выдвинутые против флорентийского ученого.

Еще в 1616 году Галилею были запрещены пропаганда и распространение идей Коперника. Галилей пообещал – не распространять и не пропагандировать. Однако в 1633 году он опубликовал книгу «Диалог о двух главнейших системах мира», в которой вновь замаячила тень Коперника. Хотя первоначально судьба даже этой книги могла быть иной. Папа Урбан VIII был не только прекрасно осведомлен о готовящемся труде Галилея, но и обсуждал с ученым отдельные его положения. И не просто обсуждал, а прямо просил своего друга Галилео подчеркнуть его (папы) знаменитый «богословский» довод о невозможности прийти с помощью науки к точным заключениям о строении мироздания. Папа был уверен в том, что любая научная (астрономическая) теория является лишь гипотезой и никак не может претендовать на большее, ведь разуму человека в принципе не дано постигнуть тайну Бога. Галилей обещал. Каково же было удивление папы, когда вместо этого в труде флорентийца с упорством продвигались запрещенные коперникианские идеи! А светлые мысли самого папы не только не стали смысловым центром труда, но были вложены в уста ретрограда Простака (Симплично). Причем таким образом, что звучали не просто неубедительно, но совершенно смехотворно!

Папа – и небезосновательно! – почувствовал себя обиженным. Получалось, что Галилей ложными обещаниями выманил право на публикацию книги, текст которой явно отличался от благословленного папой. Разве мог после этого ученый ожидать какой-то другой реакции, кроме воспоследовавшей? Во-первых, Галилей нарушил свое обещание 1616 года, во-вторых – предписание Декрета Индекса запрещенных книг, в котором учение Коперника было объявлено ложным. Обвинения в этих двух нарушениях и стали главными в инквизиторском расследовании. Кроме того, Галилей поступил с самим папой, мягко говоря, не по-дружески. Конечно, все это не оправдывает действий инквизиции, но давайте будем реалистами: на дворе стояла первая половина семнадцатого века. Не так давно люди за гораздо меньшие провинности лишались жизни. Поэтому если и приходится чему-то удивляться, так это не тому, что реакция Ватикана была негативной, а тому, что она все же была… довольно мягкой! И наука здесь ни при чем.

Когда папа вызвал Галилея в Рим, тот наивно продолжал считать это недоразумением и был уверен в том, что ему удастся переубедить старого друга. Поэтому ученый всячески оттягивал свой приезд, продумывая аргументацию и, вероятно, надеясь, что ситуация может разрешиться сама собой. Однако Галилей явно переоценил благосклонность папы и, говоря современным языком, либеральность и широту его воззрений: предписания явиться в Рим становились все настоятельнее и жестче. Вместе с тем, получив 1 октября 1632 года приказание прибыть в столицу, Галилей появился в Риме только 13 февраля 1633 года, ссылаясь на болезнь. В скобках заметим, что эта отсрочка не привела к каким-то дополнительным репрессиям со стороны Церкви.

По приезде в Рим Галилео остановился у своего старого знакомого – посла Тосканы на вилле Медичи. Излишне говорить, что условия жизни в посольстве были далеки от тюремных. Правда, позднее, когда началось собственно следствие, ученый был переведен в Ватикан. Но и там не было никаких «низких каменных сводов»: Галилей занимал отдельные трехкомнатные апартаменты с прислугой и видом на фруктовый сад.

Отречения тоже никто особенно не ждал. В том смысле, что в его неизбежности никто не сомневался. Включая самого Галилея, который с самого начала настаивал на том, что он ни в коей мере не разделял убеждений Коперника;! Что, конечно же, было неправдой; просто ученый надеялся, что таким образом сможет «предать широкой гласности» идеи польского ученого. Подобным образом поступали некоторые авторы книг в советское время, когда в материалах, посвященных критике «буржуазной науки и философии», хоть как-то знакомили читателей с их достижениями. Разница, пожалуй, состоит в том, что Галилей, в отличие от многих советских ученых, был вполне искренен: он никогда не сомневался ни в святости Церкви, ни в истинности ее догм. А если изучать историю не по стихам советских времен, а по документам, воспоминаниям современников и академическим изданиям, то становится вполне очевидным, что Галилей никогда не находился и не мог находиться перед выбором между учением Коперника, с одной стороны, и Церковью – с другой.

Итак, Галилей не собирался конфликтовать с Церковью. Просто он считал, что осуждение Коперника – ошибка, в основе которой – неверное разграничение сфер компетенции религии и науки. «Я думаю, – писал Галилей в одном из писем, – что авторитет Священного Писания служит тому, чтобы убедить людей в тех истинах и положениях, которые необходимы для спасения их души; а так как эти истины превосходят границы человеческого понимания, то никакая наука или же иные средства, кроме глаголющих уст самого Святого Духа, не могут заставить в них уверовать. Но я не считаю столь уж необходимым верить в то, что сам Бог, Который дал нам чувства, понимание и разум, хотел, чтобы мы искали научные истины только в тексте Писания, а не с помощью самой науки; к тому же в тексте его об этого рода истинах говорится слишком мало и отрывочно».

Однако когда ученому прямо дали понять, что коперникианство – далеко не самое значительное обвинение из возможных, что речь идет о серьезных вещах, затрагивающих основы веры, Галилей частично осознал всю драматичность ситуации. Не исключено, что он вспомнил судьбу Джордано Бруно, который помимо гелиоцентризма, не являвшегося ересью в строгом смысле слова, отстаивал истинность… древней египетской религии! В вопросах веры спорить с инквизицией было опасно. Поэтому, повторяем, без особого нажима со стороны следователей Галилео согласился публично отказаться от своего учения.

Вместе с тем Галилей по-прежнему изыскивал возможность опубликовать книгу, которую он готов был переработать, включив туда необходимую критику Коперника. Похоже, ученый все-таки не понимал до конца ни серьезности обвинения, ни глубины обиды папы. Именно поэтому завершение дела потребовало от него подписать и произнести гораздо более жесткое отречение, которое для него составили инквизиторы. Тисков, правда, никаких не было и быть не могло. По свидетельству авторитетного ученого А. Фантоли, «почти все современные исследователи признают, что угроза пыткой, особенно в отношении человека в таком возрасте, как Галилей, была не чем иным, как чистой формальностью. В Риме крайне редко прибегали к пыткам. В случае Галилея угроза ограничилась territio verbalis, т. е. только устной формой. В других случаях существовала возможность дойти и до territio realis, т. е. вплоть до демонстрации орудий пыток»²¹. Но не более того…

Что же касается приговора Галилею, то, хотя он и был жестким с точки зрения возможности дальнейшего распространения ученым своих взглядов, никаких физических наказаний Галилею не полагалось: на следующий день после оглашения приговора «тюремное заключение» заменили пребыванием на территории уже известного посольства Тосканы. А еще через неделю ученому разрешили уехать в Сиену, где он должен был находиться под домашним арестом в резиденции своего давнего друга, архиепископа Пик-коломини. В качестве епитимьи (наказания) по решению суда Галилей должен был в течение двух месяцев ежедневно читать семь покаянных псалмов. По истечении шести месяцев папа Урбан VIII разрешил Галилею вернуться на свою виллу в окрестностях Флоренции и жить там в уединении. А в феврале 1638 года ученому было разрешено переехать в его дом во Флоренции – для лечения. Правда, научное общение по-прежнему было ограничено: Рим не прощал обид…

Итак, собственно научный спор (Птолемей – Коперник) остался в стороне от «дела Галилея». Столкновения «двух религий» (как в случае с Бруно) также не было: Галилей, в отличие от Джордано Бруно, не испытывал особых симпатий к учению Гермеса Трисмегиста и не создавал новой религии, не сомневаясь в основных догматах католической веры.

В чем же тогда была суть конфликта? Нам кажется, что «дело Галилея» можно рассматривать как попытку разграничить сферы влияния между религией и наукой – этими двумя разными способами познания мира и человека. И Римский престол, и флорентийский ученый признавали разность этих методов. При этом ни папа, ни Галилей не стояли перед выбором: либо религия, либо наука. У каждой свои задачи. Только вот «демаркационную линию» между ними участники конфликта проводили в разных местах.

Кстати сказать, споры по поводу сфер компетенции религии и науки не утихают до сих пор. Но это уже совсем другая история…

Литература:

1. Кремер В., Тренклер Г. Лексикон популярных заблуждений. М., 1997.

2. Кураев Андрей, диакон. Традиция. Догмат. Обряд. Москва; Клин, 1995.

3. Очерки по истории мировой культуры. / Подред. Т.Ф. Кузнецовой. М., 1997.

4. Фантоли А. Галилей. В защиту учения Коперника и достоинства Святой Церкви. М., 1999.

Начну с констатации факта: Джордано Бруно (1548–1600) на самом деле пострадал от рук инквизиторов. 17 февраля 1600 года мыслитель был сожжен на Площади цветов в Риме. При любых интерпретациях и трактовках событий факт всегда остается фактом: инквизиция приговорила Бруно к смерти и привела приговор в исполнение. Подобный шаг вряд ли возможно оправдать с точки зрения евангельской морали. Поэтому смерть Бруно навсегда останется прискорбным событием в истории католического Запада. Вопрос в другом. За что пострадал

Джордано Бруно? Сложившийся стереотип мученика науки не позволяет даже задуматься над ответом. Как за что? Естественно, за свои научные взгляды! Однако на поверку такой ответ оказывается по меньшей мере поверхностным. А по сути – просто неверным.

Как мыслитель, Джордано Бруно, безусловно, оказал большое влияние на развитие философской традиции своего времени и – косвенным образом – на развитие науки Нового времени, прежде всего как продолжатель идей Николая Кузанского, подрывавших физику и космологию Аристотеля. При этом сам Бруно не был ни физиком, ни астрономом. Идеи итальянского мыслителя нельзя назвать научными не только с позиций современного знания, но и по меркам науки XVI века. Бруно не занимался научными исследованиями в том смысле, в каком ими занимались те, кто действительно создавал науку того времени: Коперник, Галилей, а позже Ньютон. Имя же Бруно известно сегодня прежде всего из-за трагического финала его жизни. При этом можно со всей ответственностью заявить, что Бруно пострадал не за свои научные взгляды и открытия. Просто потому, что… у него их не было!

Бруно был религиозным философом, а не ученым. Естественнонаучные открытия интересовали его в первую очередь как подкрепление его взглядов на совсем ненаучные вопросы: смысл жизни, смысл существования Вселенной и т. д. Конечно, в эпоху становления науки эта разница (ученый или философ) была не столь очевидна, как сейчас. Вскоре после Бруно один из основоположников современной науки, Исаак Ньютон, определит эту границу так: «Гипотез не измышляю!» (т. е. все мои мысли подтверждены фактами и отражают объективный мир). Бруно «измышлял гипотезы». Собственно, больше ничем он и не занимался.

Начнем с того, что Бруно с отвращением относился к известным ему и использовавшимся учеными того времени диалектическим методам: схоластическому и математическому. Что же он предлагал взамен? Своим мыслям Бруно предпочитал придавать не строгую форму научных трактатов, но поэтическую форму и образность, а также риторическую красочность. Кроме того, Бруно был сторонником так называемого луллиева искусства связывания мыслей – комбинаторной техники, которая заключалась в моделировании логических операций с использованием символических обозначений (по имени средневекового испанского поэта и богослова Раймунда Луллия). Мнемоника помогала Бруно запоминать важные образы, которые он мысленно размещал в структуре космоса и которые должны были помочь ему овладеть божественной силой и постичь внутренний порядок Вселенной.

Самой точной и самой жизненной наукой для Бруно была… магия! Критериями его методологии оказываются стихотворный размер и луллиево искусство, а философия Бруно представляет собой своеобразное сочетание литературных мотивов и философских рассуждений, нередко слабо связанных между собой. Поэтому неудивительно, что Галилео Галилей, который, подобно многим своим современникам, признавал выдающиеся способности Бруно, никогда не считал его ученым, и тем более астрономом. И всячески избегал даже упоминания его имени в своих работах.

Принято считать, что воззрения Бруно были продолжением и развитием идей Коперника. Однако факты свидетельствуют о том, что знакомство Бруно с учением Коперника было весьма поверхностным, а в толковании трудов польского ученого ноланец²³ допускал весьма грубые ошибки. Безусловно, гелиоцентризм Коперника оказал большое влияние на Бруно, на формирование его взглядов. Однако он легко и смело интерпретировал идеи Коперника, облекая свои мысли, как уже говорилось, в определенную поэтическую форму. Бруно утверждал, что Вселенная бесконечна и существует вечно, что в ней находится бесчисленное количество миров, каждый из которых по своему строению напоминает коперниковскую Солнечную систему.

Конец ознакомительного фрагмента.