Глава 3. Северная степь
Занимался белый рассвет, и лучи Ракшаса стремительно слизывали с небес последние звезды. Они были немногочисленными – Асур и Ракшас находились вблизи Провала, гигантской бездны, разделявшей две галактические ветви, Рукав Ориона с Солнечной системой и Рукав Персея, где лежали владения бино фаата, древних врагов человечества. Провал являлся главным украшением ночей Раваны – длинная полоса тьмы, окаймленная по краям редкими светящимися точками. Но все же их было больше, чем в небе Хтона, где, в компании киборга-биоморфа, остался командор.
Вспомнив о нем, Тревельян вздохнул и прищурился – первые лучи белого светила слепили глаза, зной становился все злее и сильнее, заставляя медицинский имплант выбрасывать регулирующие теплообмен гормоны. Небо быстро блекло, приобретая серовато-желтый оттенок, от скал протянулись длинные тени, и ветер, предвестник утра, пробудился и начал гонять туда-сюда вихри пыли и песчинок.
Ивар сидел на камне среди огромной, простиравшейся от горизонта до горизонта пустоши, и наблюдал, как трафор преображается в рогатого скакуна. Это было чудище устрашающего вида размером с крупного буйвола, с такой же темной, лишенной шерсти кожей и парой остроконечных рогов. На этом сходство с земным травоядным кончалось. Скакун имел плоскую морду, словно бы сдавленную сверху и снизу, массивные челюсти с довольно острыми зубами, ноздрю, в которую можно было засунуть кулак, и пару маленьких глазок, горевших дьявольским огнем. Толстые мощные ноги переходили в когтистые ороговевшие пальцы, шея выглядела слишком короткой по сравнению с туловищем, зато хвост был длинным и свисал едва ли не до земли. Словом, тот еще монстр! Однако не без достоинств: жрал все, от листьев и веток до протухших дохлых крыс, пил раз в пять-шесть дней и обладал невероятной выносливостью. За арабским жеребцом он, пожалуй, не угнался бы, но верблюда обставил бы безусловно.
Мозг, получивший информацию от компьютера базы, с усердием лепил рогатую тварь. Широкий круп, лоснящаяся кожа, бугры могучих мышц, внушительные клыки, глаза с кровавым отблеском и рога метровой длины… Скакун фыркнул и прошелся перед Иваром, загребая когтями песок и подбрасывая его в воздух; похоже, ждал похвалы и восторгов.
Тревельян покосился на флаер, висевший высоко над ними и замаскированный под облако. Затем сказал:
– Так дело у нас не пойдет. Ты слишком хорош, приятель.
– Разве это плохо, эмиссар? – низким утробным голосом отозвался трафор.
– Плохо. Любой мелкотравчатый предводитель захочет тебя отобрать, а этот колдун или шаман – тем более. Ты такой сытый, упитанный, крупный… Наверняка тебя отнимут, а меня съедят. На всякий случай, чтобы не пытался вернуть свое добро.
– Ваши пожелания, эмиссар?
– Нужно что-то поскромнее, – сказал Тревельян, почесывая грудь. Сам он облачился в драные штаны из шкурок песчаных крыс и дырявые сапоги. На потертом кожаном поясе висел медный топорик с позеленевшим лезвием, в сапог был заткнут щербатый обсидиановый нож, а торба с прочим имуществом тоже видала виды – заплата на заплате. Выглядел он, как нищий пастух самого захудалого Очага, возмечтавший сделаться воином.
Мозг снова принялся трудиться. Зрачки его погасли, мощные мышцы стали усыхать, кожа обвисла широкими складками, на спине выступил хребет, один рог словно бы обломился, другой укоротился, хвост повис измочаленной веревкой. Теперь он выглядел старой скотиной, которая если куда и довезет седока, так только к собственной могиле.
– Вот теперь хорошо, – промолвил Ивар. – Теперь на тебя даже песчаная крыса не позарится. Кстати, не забудь, что ты должен есть и справлять естественные надобности, а при этом использовать хвост.
– Слушаюсь, эмиссар! – рявкнул трафор и тут же продемонстрировал, что все повадки здешних скакунов им усвоены.
Тревельян шарахнулся в сторону – у рогатых монстров была привычка крутить хвостом, разбрызгивая мочу и навоз в радиусе пяти метров. У трафора это получилось очень натурально.
Дождавшись окончания процесса дефекации, Ивар нацепил на рога скакуна три колокольчика, взгромоздился ему на спину и стукнул каблуками по ребрам. Трафор неторопливо зарысил на юго-восток, туда, где в бескрайнем просторе двигалась группа кочевников, сопровождавших колдуна. Тревельян рассчитывал догнать их к красному закату.
Вокруг него лежала полупустыня-полустепь. Камни, песок, корявые деревья и кусты, редкая сухая трава и снова песок и камни… Тоскливый, унылый и мрачный пейзаж! Над неприветливой землей дрожал раскаленный воздух, жара усиливалась, свет делался все ярче и безжалостней – на востоке вставал огромный красный диск Асура. Казалось, что в этом знойном аду не выживет ни единая тварь, однако какие-то существа здесь водились: шуршали среди камней змеи, из нор высовывались ящерицы, а вдалеке завывала стая песчаных крыс. Эти, несмотря на небольшой размер, являлись злобными и опасными хищниками, похожими на мохнатого поросенка с крысиной мордой и острыми, как шило, зубами.
Вообще же о флоре и фауне севера Хираньякашипы, а также о населявшем его народе прогрессоры ФРИК знали немногое. На протяжении шестидесяти лет их усилия были сосредоточены на Кьолле и приморских городах, лежавших к югу от огромного хребта. Эти земли тоже не казались раем, но все же, по сравнению с северной пустыней и другими регионами засушливой планеты, могли считаться благодатной территорией. Обитавшие здесь народы продвинулись дальше всех по пути цивилизации – во всяком случае, они уже не ели своих соплеменников, а занимались земледелием и скотоводством.
Кьолл, Земля Подножия Мира, представляла собой цепочку оазисов, протянувшихся от моря до моря с южной стороны хребта. Оазисы были невелики, в среднем тридцать-сорок квадратных километров, и в каждом правил независимый барон-владетель с дружиной в сотню воинов. Его подданные выращивали диггу, мучнистый плод, из которого пекли лепешки и гнали пиво; диггу также солили, мариновали и потребляли сырой. Еще разводили пустынных удавов, кабанов с рогами и хффа, местный аналог то ли овец, то ли коз или ослов. Наряду с мясом, шкурами, пивом и мукой из дигги важным продуктом торговли являлась сладкая вода, извлеченная из подземных скважин и не содержавшая вредных примесей, как в горьких ручьях, текущих по склонам хребта. Кьоллы постигли искусство возведения жилищ и крепостей, знали золото, серебро и бронзу и даже имели некое подобие письменности – пучки разноцветных веревок с узелками, напоминавшие кипу древних инков.
Прибрежные народы были более продвинутыми. Туфан на западе жили в настоящих городах, где правила торговая аристократия, плавали вдоль побережья на галерах и торговали со всеми, начиная от каннибалов шас-га и кончая дикарями и разбойниками южных пустынь. Ядугар, обитавшие на восточном побережье, промышляли пиратством, добирались на своих боевых челнах до других материков и грабили жителей Шамбары и Вритры. Социальная структура их общества была такой же, как у кьоллов и разбойников южных пустынь: племя или Очаг, состоявший из нескольких сотен или тысяч особей, возглавлялся вождем, бароном или князем, который обладал абсолютной властью и воинской силой. У туфан правили советы торговых олигархов; в мирное время они обходились немногочисленными городскими стражниками, а в случае войны нанимали ландскнехтов. Возможно, южане могли бы выставить не меньшее войско, чем у Серого Трубача, но объединить баронов, купцов и пиратских князей не смог бы сам Бааха, Бог Двух Солнц, которого чтили повсюду.
Что касается народа шас-га, то было известно, что он состоит из семи или восьми крупных Очагов, таких, как Белые Плащи, Мечущие Камни и Зубы Наружу, и нескольких десятков мелких. Они являлись особым этносом, не походили внешне на кьоллов, туфан и ядугар, имели свой язык, распадавшийся на ряд наречий, и традиции, присущие кочевой культуре. Обитая в скудном регионе, отгороженные от прочего мира морями и горным хребтом, они выживали благодаря рогатым скакунам и собственной свирепой жизнестойкости. В пустыне очень много места, но мало воды и мало еды… За воду сражались, а ели абсолютно все, включая своих соплеменников.
Слово «шас-га», давшее имя степному народу, в разных случаях являлось возгласом удивления, недоверия или торжества, а также боевым кличем. Еще оно обозначало клокочущий рычащий язык кочевников, которым Тревельян владел в совершенстве. Когда-то, будучи юным стажером Ксенологической Академии, он трудился на Раване, и эта практика включала десяток местных языков, обычаи и нравы основных племен, а также навык перевоплощения, столь необходимый ксенологу. В те минувшие дни он работал в Кьолле под видом хишиаггина, искателя сладких подземных источников, жреца Бога Воды Таррахиши. С шас-га Ивар в те дни не встречался, ибо бытовало мнение, что через горы им не перебраться, и значит, они не угрожают кьоллам и приморским городам. Но их язык он изучил в гипнотическом трансе, а во время полета к Пеклу постарался оживить это знание, используя Мозг в качестве собеседника. Горло после таких экзерсисов болело ужасно, но сейчас, когда завершилась биотрансформация, он мог реветь и рычать не хуже любого шас-га.
Внезапно Ивар ощутил, что под ним уже нет костлявой спины скакуна. Подброшенный сильным толчком, он секунду парил в воздухе, потом рухнул вниз, едва успев извернуться и приземлиться на ноги. Трафор задрал плоскую башку, невозмутимо наблюдая за его курбетами.
– Ты что себе позволяешь, драная шкура! – рявкнул Тревельян. – Ты меня сбросил, гниль песчаная!
– Действую согласно инструкции, осваиваю повадки скакунов, – раздалось в ответ. – Известно, что они норовисты и непредсказуемы. Я отрабатываю эмоцию испуга.
– И чего же ты испугался? – Тревельян отряхнул штаны. Вместе с песком из меха выпала горсть местных кровососов, то ли блох, то ли вшей.
– Их! – Трафор мотнул головой. Шагах в двадцати сидели пять песчаных крыс и скалили острые зубы.
– Необоснованная реакция. Чего их бояться? – заметил Тревельян, подбирая камень. – Не бояться надо, а радоваться… обед сам прибежал…
Он метнул свой снаряд, угодив в голову самой крупной крысы. Зверек свалился, собратья тут же вцепились в него, но Ивар отогнал их пинками. Затем вытащил нож, освежевал добычу и принялся уминать сырое жесткое мясо. За время странствий в чужих мирах ему доводилось питаться жуками и червями, травой, корой и подозрительными фруктами, так что крыса с Пекла была не худшим вариантом. Брезгливостью он не страдал, а что до переваривания съеденного, тут оставалось рассчитывать на медицинский имплант.
Время шло к красному полудню. Два светила висели над головой, изливая на песок и жалкую растительность знойные лучи. В мутной желтоватой пелене небес плавало маскировавшее флаер облако, а пониже кружились песчаные вихри, вздымаемые ветрами. На четыре стороны света лежала плоская равнина, пустыня без края, без предела, и лишь на юге, в дальней дали, неясными призраками угадывались силуэты гор.
Тревельян усердно жевал, вспоминая вечер с Петром и Лейлой, а еще – пирожки бармак, приготовленные хозяйкой. Нежные, тающие во рту… Человеческая еда! Память о ней помогала справиться с крысой.
Он закончил свою трапезу, огляделся и пробормотал:
– Тут самому бы в пирог не попасть в виде начинки…
Но это было лишним опасением – шас-га пирогов не пекли.
В это время флаер Петра и Лейлы, друзей Тревельяна, кружил над Безымянным архипелагом, затерявшимся в Южном океане. Впрочем, два последних раванских года он носил имя супругов Исаевых, и Петр подумывал о том, не назвать ли в честь своей семьи весь Южный океан. Обозначения «южный» и «северный», «западный» и «восточный» были, в сущности, безликими; в каждом мире, гда у Южного полюса было свободное водное пространство, его называли Южным океаном. С течением лет эта стандартная топонимика заменялась чем-то более ярким и характерным, и новое имя давали первопроходцы доселе неизученной территории. Так что Петр был в полном своем праве.
Он сидел с женой в пассажирской кабине, наблюдая за эволюциями флаера; аппарат двигался по сигналам маяка к их лагерю на острове Петр.
Лейла вздохнула.
– Вчера Ивар был таким грустным…
– Да, не похоже на него, – согласился Петр. – Зато рассказывал он интересные вещи. Про эту планету… как ее?.. Хтон?..
– Хтон, – подтвердила Лейла, – Хтон, где Ивар оставил своего предка. И теперь тоскует.
Петр усмехнулся.
– Тоскует, дорогая, но думаю, не по этой причине. Что предок?.. Вернут ему предка в целости и сохранности. Другое дело, что на этом Хтоне масса всяких тайн… руины древних поселений, народ, погибший от руки даскинов, враждующие друг с другом биоморфы, статуи лоона эо… Для ксенолога – просто клад! Он бы с этого Хтона десять лет не вылез! Сидел бы там, копался в милых сердцу тайнах и, глядишь, раскопал бы что-то серьезное вроде парапримов… Однако его послали к нам. Потому он и печален.
– Ивар – человек долга, – сказала Лейла.
– Верно. И сейчас он не на Хтоне, а в северных степях, среди людоедов шас-га… Пусть Владыки Пустоты пошлют ему удачу!
Они замолчали. Под флаером, на фоне серо-стальных океанских волн, вставали острова: Петр, Лейла, Зульфия, Гюльчетай… Архипелаг Южного океана был уникальным местом в этом мире пустынь и сухих степей: здесь веяли влажные ветры, шли дожди и щедрость вод с избытком тепла порождали буйную растительность. Четыре острова, разделенные неширокими проливами, сверху казались букетами из желтых, багряных и алых цветов. Их окаймляли утесы, ленты белоснежного песка и серые, розовые и коричневые скальные плиты. На одной из них стоял надувной купол временного лагеря Исаевых, а у берега покачивался на мелкой волне плот-лаборатория.
Флаер пошел вниз и замер над почвой. Откинулись люки грузового отсека и пассажирской кабины, и два кибера, похожие на серебристых пауков, скользнули на каменную поверхность. Лейла выбралась вслед за ними, вдохнула влажный морской воздух, подняла к небу лицо. Белый Ракшас стоял в зените, красный Асур висел над восточным горизонтом, и от каждого светила тянулась по морю яркая световая дорожка. Зной был жесток, больше сорока градусов, но имплант и свежий океанский ветер помогали переносить жару. За спиной Лейлы поднимался лес – не кустарник и жалкие корявые деревья, как на материке, а стройные золотистые стволы вчетверо-впятеро выше человеческого роста.
«Вот мы и дома», – подумала она, прислушиваясь, как Петр распоряжается в грузовом отсеке, командуя роботам: это нести сюда, то – туда. Океанские острова в зоне пассатов были самым благодатным и самым безопасным местом на планете: ни хищников, ни ядовитых гадов, ни кровожадных людей, вообще никаких живых существ, кроме мелких грызунов и ящериц. Зато море кишело жизнью: сотни видов моллюсков и рыб, коралловые замки и подводные леса, пещеры, в которых прятались какие-то таинственные обитатели, плавучие острова, то ли животные с множеством щупалец, то ли морские растения, твари, похожие на черепах, но никогда не выходившие на берег… Океан, по мнению Лейлы, нуждался в более пристальном изучении; она надеялась, что вскоре на Пекло доставят разведчиков-дельфинов и работа пойдет втрое быстрей. Дельфины гораздо сообразительнее киберов.
Из флаера вылез Петр, потянулся, поглядел на море, приставив ко лбу ладонь, и молвил:
– Красота! На Шенанди тоже неплохо, но тесно. А здесь – простор!
Лейла с улыбкой повернулась к мужу.
– В пустыне, милый, тоже места хватает.
– В пустыне дикари, песчаные бури, кровопролитие и прочие неприятности. Нет, я не завидую Ивару! – Он покачал головой. – Хорошо, что мы океанологи.
– Почему?
– Мы имеем дело не с людьми, а с неразумными рыбами. Это гораздо проще.
– Вспомни Хаймор, – сказала Лейла, – Хаймор, где обитают амфибии, очень толковый морской народ. Через триста-четыреста лет они ничем не уступят людям. Вспомни, как ты пытался открыть им тайну огня и развел костер на плоту из сухих водорослей…
Они поглядели друг на друга и рассмеялись.
Караван колдуна Ивар догнал еще до красного заката. Сначала на горизонте появилась темная черточка, распавшаяся вскоре на точки, мелкие и побольше. Затем стало ясно, что мелкие точки – всадники, а более крупные – фургоны на огромных колесах, влекомые четверками рогатых скакунов. Возов оказалось с полдюжины, а всадников – десятка три, но Ивар не разглядел среди них шамана – вероятно, тот путешествовал с комфортом, на телеге.
Когда фигурки людей и скакунов стали ясно различимыми, от процессии отделились пятеро и поскакали навстречу Тревельяну. В свой черед он двинулся к ним, разглядывая всадников и прислушиваясь к звону колокольцев и неразборчивым воплям шас-га. То были, несомненно, воины, а не пастухи – все с копьями и топорами, щитами и луками; кроме того у каждого имелся длинный шест с веревочной петлей. Их крики показались Ивару знакомыми, и через минуту он различил, что всадники дружно вопят: «Хар-рка! Хар-рка!»
На их языке это слово означало числительное «один», но могло использоваться и в переносном смысле, который был не очень понятен Тревельяну. В памяти Мозга хранилось больше данных о местном наречии, чем в его голове, и, подумав об этом, он наклонился к шее скакуна и тихо произнес:
– Они кричат «один». Странный возглас при виде незнакомца, ты не находишь?
– Но вы в самом деле один, – заметил трафор. – Конечно, если не считать меня.
– У слова «хар-рка» есть еще какие-то значения?
– Если есть, то они не содержатся в моей базе данных, эмиссар.
– Сделай экстраполяцию, используя слова со сходной семантикой. Я хочу знать, что нужно этим парням. Кажется, они…
Тугая петля захлестнула горло Тревельяна, едва не сбросив его наземь. Он ухватился левой рукой за шест, правой выхватил топорик и рассек сухую деревяшку. Затем приложился обухом ко лбу напавшего шас-га – не убил, что запрещалось всеми директивами ФРИК, но сделал приличную отметину. Всадник мешком свалился на песок, а Ивар, увернувшись еще от пары шестов, ткнул одного кочевника топорищем в живот, а другого схватил за ремень, стащил со спины скакуна и швырнул на землю. Двое оставшихся атаковали его с оглушительным ревом, но тут выручил трафор – переднего наездника ударил рогами и опрокинул вместе со скакуном, а верховое животное заднего лягнул, попав в причинное место.
Пятеро шас-га валялись на земле, кто держался за голову, кто за колено или ребра, а Ивар с видом победителя неторопливо двигался к каравану. Процессия остановилась, воины, подняв копья вверх, взирали на пришельца с любопытством, из повозок высунулись длинноволосые женщины и голые грязные ребятишки, а с переднего фургона сошел на землю важный пожилой толстяк в белом плаще. Точнее, его накидка из змеиной кожи когда-то была белой, но от времени и осевшей на ней пыли посерела, а кое-где и почернела.
Шаман, решил Ивар, присматриваясь к толстяку. На вид ему было лет двадцать пять, то есть за пятьдесят – с учетом того, что год Раваны вдвое превосходил земной. Если не считать упитанности, очень редкой среди шас-га, он казался обычным кочевником пустыни: длинные, почти до колен, мускулистые руки, пальцы с ногтями, похожими на когти хищной птицы, сероватая кожа, желтые пигментные пятна на лбу, космы темных волос, узкое лицо с вытянутыми челюстями и короткие губы, не прятавшие внушительных зубов. Сам Тревельян был худ и жилист, но в остальном выглядел точно так же.
Рога скакунов, тащивших возок шамана, были украшены пятью колокольцами и столько же побрякивало на его плаще. Оружия он при себе не имел: очевидно, его защитой были воины, охранявшие столь важную персону. Среди них Тревельян разглядел Белых Плащей, Зубы Наружу и шас-га других племен, опознать которые ему не удалось.
– Твой Очаг и Шест? Твое имя? – спросил колдун резким каркающим голосом. – Говори, приблудное мясо!
– Я из Белых Плащей, – сообщил Тревельян, спрыгивая на песок. – Зовут Айла, а что до моего Шеста, то я его забыл. Давно скитаюсь по пустыне… очень давно.
– Ты не похож на Белого Плаща, – с сомнением произнес шаман. – Не так сидишь на яххе, не так дерешься, и одежда у тебя другая.
– Значит, я не Белый Плащ, – отозвался Ивар. – Может быть, я из Людей Песка или из Мечущих Камни.
– Приблудное мясо! – повторил толстяк и выпятил нижнюю губу, что было знаком презрения. Его охрана глядела на Ивара, как стая волков на жирную овцу. Было ясно: шевельни колдун пальцем, и чужака растерзают вмиг. Пятеро воинов, сброшенных Тревельяном наземь, поднялись и, свистом подзывая скакунов, ковыляли обратно к каравану.
– Мое мясо слишком жесткое, – сказал Тревельян и положил ладонь на топорик. – Твоим людям не по зубам.
Шаман оскалился.
– Мясо есть мясо! Но пока я тебя слышу [13], ибо ты – ловкий боец. Победил пятерых!
– Эти воины – кал песчаной крысы, – пренебрежительно заметил Ивар. – Если бы я пожелал, сердце и печень любого были бы в моем животе.
– Много мнишь о себе, приблудный! И еще это! – Колдун ткнул коротким пальцем в сторону трафора. – Это! Колокольцы! Три! Разве ты – вождь?
Причину его возмущения Ивар не понял, но на всякий случай важно приосанился:
– Сколько хочу, столько вешаю! Могу взяться за топор, и все увидят, что я не хуже любого вождя!
Шаман снова оскалил зубы. Похоже, он усмехался.
– Я тебя беру, Айла. Один приблудный уже есть среди моих людей, так будет и второй… Живи и служи!
– Что дашь за это?
– Еду и воду. И самку… Чего еще нужно?
«И правда, чего?..» – подумал Тревельян, делая знак согласия. Но его наниматель еще не закончил свою речь.
– Я – Киречи-Бу, могущественный ппаа, взысканный духами гор и песков. Коснусь тебя, и станешь ящерицей, или змеей, или кучей праха… Такова моя сила! И великий Брат Двух Солнц, Взирающий на Юг, об этом знает и, перед тем как ступить в Спящую Воду, вспомнил про меня. Прислал своих людей, велел идти за ним, и я пошел, ибо все должны слушать зов великого. Ты будешь служить мне, а я – ему… Служи верно и будешь сыт.
В нужном месте оказался, решил Ивар. Слегка согнув колени, он пробормотал традиционную фразу покорности:
– Мой лоб – у твоих подошв, Киречи-Бу.
– Сними два колокольца и езжай за повозками, – сказал шаман и полез обратно в свой фургон.
Как было велено, Ивар колокольцы снял, оставив один-единственный, потом пристроился в конце каравана, и процессия двинулась в путь. Рядом с ним ехал на заморенной кляче щуплый шас-га, безоружный, лохматый и такой тощий, словно его не кормили с рождения. Видимо, он принадлежал в Белым Плащам – на его плечах болталась накидка, еще более грязная, чем у шамана Киречи-Бу. Ребра этого всадника грозили прорвать кожу, длинные руки казались тонкими, как две палочки, из прорех штанов выглядывали костлявые колени, губы пересохли, глаза слезились. Трудно было представить более жалкое существо.
– Ты Белый Плащ? – спросил Тревельян. – Какого Шеста? И как тебя зовут?
– Хрр… – послышалось в ответ. – Б-лый Плщщ… хрр…
Похоже, он умирает от жажды, решил Ивар, вытащил из мешка кожаный бурдючок и протянул тощему.
– Пей!
Тот присосался, разом ополовинив бурдюк. Затем произнес с изумлением и вполне разборчиво:
– Брат! Ты разделил со мной воду! Да будут милостивы к тебе Бааха и дети его Ауккат и Уанн!
– И к тебе тоже, – отозвался Ивар. – Отдай-ка бурдюк, пока он вконец не опустел… Ну, раз ты напился, то можешь говорить. Ты кто такой?
– Тентачи, Шест Перевернутого Котла, битсу-акк, – сообщил его собеседник.
Битсу-акк дословно означало «Блуждающий Язык» или попросту «трепач» – так у шас-га назывались певцы и сказители. Как развлечение их песни стояли на третьем месте после еды и кровавых побоищ.
– Ты служишь этому ппаа? Нашему хозяину? – Тревельян ткнул пальцем вперед, где покачивался в своей повозке толстый колдун.
– Мой родитель продал меня Киречи-Бу за пару сушеных змей, совсем маленьких, – понурившись, произнес Блуждающий Язык. – Сказал, что я не пастух, не воин, и даже на самку мне не залезть, а если залезу, так потомство будет хилое. Только и умею, что драть глотку… Такие Шесту не нужны. Зачем скакуну третий рог?
– А Киречи-Бу ты зачем?
Певец опечалился еще больше.
– Он подарит меня великому Брату Двух Солнц. Говорят, владыке нравится слушать Долгие Песни… Только я таких не пою. Узнают об этом, обрежут волосы для веревок, а меня сунут в котел.
– Волосы у тебя и правда длинные, а от остального навара немного, – утешил его Тревельян. Потом спросил: – Скажи-ка мне, Тентачи, почему хозяин велел мне колокольцы снять?
– Должно быть, в твоем Очаге другие обычаи, чем у Белых Плащей. У нас три колокольца – знак вождя, а два – великого воина.
– Я и есть великий воин, – заметил Ивар и нацепил на рог скакуна еще один колокольчик. Потом принялся осторожно расспрашивать Тентачи, выясняя, что вопили напавшие на него воины. Он вдруг засомневался в своем лингвистическом даре, подумав, что язык кочевников относится к группе ситуационных [14], и значит, одно и то же слово можно толковать десятком способов. Вскоре он выяснил, что в одиночку по степи не странствуют, что всякий шас-га передвигается лишь со своим Шестом, Очагом или отрядом воинов, и потому вопль «хар-рка!», которым его приветствовали, означал не столько «один», сколько «добыча». Или, если угодно, бесхозное мясо.
Обогатившись этими сведениями, Ивар поскреб макушку, поймал пару-другую насекомых, раздавил их и поглядел на небо. Там плыло вслед за караваном одинокое облачко, скрывавшее флаер. Жаркий Ракшас уже исчез на западе за краем равнины, Асур оседлал горизонт, и под его алыми лучами цвет пустыни переменился с серого на коричневый. Зной стал не таким яростным, порывы ветра улеглись и уже не кружили в воздухе песчаные смерчи, но продвижение каравана сопровождалось тучей пыли, летевшей из-под колес и ног скакунов. Горы, видневшиеся на юге, были уже не туманным призраком, а каменной стеной с вершинами, курившимися дымом или сиявшими ледяным убранством. Казалось, что этот гигантский барьер Поднебесного Хребта замыкает не пустыню, а все Мироздание.
– Значит, Долгих Песен ты не поешь, – произнес Тревельян, поворачиваясь к своему спутнику. – Жаль! Хотелось бы время скоротать. Ну, раз нет долгих, спой короткую.
Тентачи вытащил из-под накидки маленький барабанчик, ударил в него костяшками пальцев и затянул фальцетом:
Тянутся в пустыне скакуны
В поисках воды,
Тянутся за ними люди.
Вчера похоже на сегодня,
Сегодня – на завтра…
Так проходит жизнь.
– Мудрая песня, – одобрил Тревельян. – Но не думаю, что она порадует нашего владыку. С такими песнями тебе, и правда, дорога в котел либо на вертел. Вождям надо петь что-то воинственное, о врагах, битвах и победах.
– Есть и такое, брат, – произнес Тентачи и снова заголосил:
Сладка печень врага,
Но глаза еще слаще.
Сладок его язык,
Но…
– Стоп, – сказал Ивар. – Это у нас получается не о битвах, а о жратве, так что давай лучше про природу.
Слова «природа» в шас-га, конечно, не было, но имелось два десятка обозначений для степи с травами, степи с кустами, голой степи, степи каменистой и тому подобного, а также для степей, небес и гор, понимаемых как единое целое, как вотчина Баахи, Бога Двух Солнц, и Каммы, Богини Песков. Можно было считать, что этот термин обозначает мир, природу или Вселенную.
Блуждающий Язык выбил дробное стаккато на коже барабанчика.
Встает белое солнце, бог Ауккат,
Встает красное, бог Уанн,
Ветер дует с восхода,
И клонятся под ветром травы.
Садится белое солнце, бог Ауккат,
Садится красное, бог Уанн,
Стихает ветер,
И травы замирают.
Шкуры на заднем возке раздвинулись, появилась чья-то рука, и в певца полетел увесистый ком навоза.
– Публика благодарна и награждает аплодисментами, – пробормотал Ивар на земной лингве.
Оставшийся до привала час он размышлял о том, что шас-га не такие уж дикие – вот и певцы у них есть, и песни, и даже какой-то аналог поэзии с философическим уклоном. Вчера похоже на сегодня, сегодня – на завтра… так проходит жизнь… Мысль, что жизнь не вечна, что время пожирает ее день за днем, свидетельствовала об определенном интеллекте, особой избранности Тентачи среди его примитивного племени. «Жаль, если такой человек окажется в котле, – подумал Ивар. – Придется как-то обезопасить его от посягательств соплеменников… Поэт, носитель устной традиции – не мясо для жаркого, да и мяса в нем, по правде говоря, на один зуб…»
Караван остановился на ночлег. Разожгли крохотные костры, распрягли скакунов, приготовили варево из трав, коры и вяленых тушек змей, ящериц и крыс, мужчины поели, самки и детеныши вылизали остатки. Но ппаа Киречи-Бу решил поужинать поплотнее, и для него забили ребенка.
Тревельян ушел в темную степь. Его вывернуло.
Оценивая состояние того или иного архаического общества, ФРИК пользуется тремя основными показателями: индексами социального и технологического развития (ИСР, ИТР) и движущим пассионарным импульсом (ДПИ). Две первые величины отсчитываются в десятибалльной шкале, причем максимальный показатель 10 соответствует высокоразвитой цивилизации земного типа. ДПИ измеряют в стобалльной шкале, где за 100 принят пассионарный импульс монгольских племен в эпоху Чингисхана. Можно думать, что такие оценки не лишены субъективизма, но разработанный ФРИК метод прецедентов и тщательный сбор информации делают их весьма точными.
Воздействие на инопланетную культуру обычно производится путем внедрения элементов социального и технологического прогресса (ЭСТП). Это могут быть идеи (например, о сферичности планеты), технические приемы (способы выплавки стали, книгопечатания и т.д.), простые механизмы (сверло, ветряная мельница, ткацкий станок), протекционизм (помощь перспективным лидерам с одновременной нейтрализацией их противников) и тому подобное. Как правило, согласованный комплекс ЭСТП приводит к нужным результатам, хотя известны случаи, когда усилия Фонда были тщетными. Это всегда связано с противодействием других галактических культур, и классическим примером такой ситуации является неудача на Осиере – который, как выяснилось, патронируется расой параприматов. Впрочем, можно ли назвать неудачей столь великое открытие? Ведь мы обнаружили народ, превосходящий нас по уровню развития и, что самое важное, миролюбивый и расположенный к длительным контактам.