Меч генерала Бандулы. *** (Кир Булычев, 2006)

На скрипучих деревянных мостках стояли бирманские солдаты. Когда причаливала лодка с того берега, они осматривали ее груз и обыскивали пассажиров.

С океана налетал порывами прохладный ветер, и пламя факелов металось над берегом. Дым клочьями летел к реке, и поэтому солдаты не заметили, как небольшая плоскодонка проскользнула мимо мостков и причалила выше по течению, там, где к самому берегу подходили заросли кустов.

Гребец осторожно сложил на дно весла, обернутые тряпками, потом вылез на берег и подтянул лодку повыше, так что она почти вся скрылась в ветвях.

С минуту он постоял, прислушиваясь. Ветер доносил шум военного лагеря – звон упряжки, голоса, тяжелые вздохи боевых слонов, перестук барабана, пронзительный скрип повозок, протяжный гул шанской песни. Поблизости же, в кустарнике, было тихо. Появление человека заставило смолкнуть мычавших лягушек и беспокойных ночных птиц. Только летучие мыши чиркали крыльями над головой да надоедливо звенел комар, который никак не решался напасть на пришельца.

Человек привычно поправил лоунджи – бирманскую мужскую юбку. Юбка была подхвачена широким ремнем, из-за которого торчала рукоять небольшого пистолета. Это был дорогой пистолет. Если бы не темнота, можно было бы разглядеть перламутровую инкрустацию на рукояти и тонкую резьбу на стволе. Три года назад он снял пистолет с убитого индуса.

Коричневая бирманская куртка, потрепанная и не очень чистая, треснула на спине и была заштопана редкими, неровными стежками. Волосы были собраны на затылке в тугой пук, лицо казалось темным, как у крестьянина, которому приходится проводить дни под солнцем, на рисовом поле.

Этот человек на первый взгляд мог показаться бирманцем, но бирманцем он не был. Его выдавали рост, светлые голубые глаза и крупный прямой нос. Бурая краска на лице легла неровно – видно, человек спешил, отправляясь в путешествие по реке. Черный парик чуть сдвинулся на лбу, обнаружив корни русых волос. Но эти мелочи не играли в темноте никакой роли. Лейтенант Уинфри не собирался предоставлять кому бы то ни было возможность рассматривать себя в упор.

Уинфри тихо свистнул, подражая птице би-бин. Вряд ли свист был слышен дальше чем за двадцать шагов. Но тут же за его спиной кто-то прошептал:

– Вы не опоздали, Уинфри.

– А, это вы? Отдаю вам должное – крадетесь, как пантера.

– Иначе бы не выжил. Что нового в армии?

– Не знаю. Два дня провалялся в лихорадке. Хотел, чтобы послали сегодня кого-нибудь другого, но полковник Кемпбелл волнуется. Это правда, что Бандула готовит наступление?

Тот, кого сравнили с пантерой, осторожно переступил с ноги на ногу. Он был ростом ниже Уинфри, значительно уже в плечах, голос его от волнения срывался.

– Это очень опасное место, – прошептал он, приближая губы к уху разведчика. – Совсем рядом стоит свежий отряд. Из Таунгу.

– Ничего. Скоро наши свидания кончатся. Я имею в виду тайные свидания. Так вы не сказали мне о наступлении.

– Не знаю. Ничего не знаю. Меня же не приглашают на военный совет.

– А если подумаете?

Несколько секунд собеседник не отвечал. Неподалеку всхрапнула лошадь. Неподвижность съежившейся фигурки смутила Уинфри. Ему передался страх, полностью охвативший маленького человека.

– Ну-ну, – сказал Уинфри. – У всех нервы не в порядке. Нас никто не слышит.

– Вы не представляете, как они казнят изменников, – раздался в ответ тихий шепот. – И я… и мне кажется, что за мной кто-то шел от самого лагеря.

– Кемпбелл просил передать вам его личную благодарность за верную службу короне. Вы можете быть уверены, что вас не забудут.

– Так сказал сам полковник?

– Что же, я придумал, что ли?

По правде говоря, Уинфри все придумал. Наоборот, командующий английским отрядом выразил свое неудовольствие пассивностью «нашего человека в лагере бирманцев».

– Итак, – снова заговорил Уинфри, – что вы можете сказать о наступлении?

– Солдатам выдали сегодня вдвое больше риса и рыбы. Вечером подошел последний араканский полк. К утру будут обозы. Они сейчас переправляются через реку.

– Видел. Еще что?

– Сам генерал Бандула проверял сегодня артиллерию.

– И как?

– Некоторым пушкам по двести лет. Одна разорвалась.

– А мы сегодня никак не могли понять, что за взрыв у бирманцев.

Уинфри улыбнулся, и маленькому человечку показалось, что зубы его светятся так, что их видно из лагеря. Ему захотелось попросить Уинфри, чтобы тот закрыл рот, но он не посмел и продолжал:

– А сейчас Бандула собрал к себе всех командиров полков и артиллеристов.

– Где?

Эта новость показалась Уинфри интереснее всех предыдущих.

– В своем доме. В монастыре. Но туда не подойти. Вокруг стоят гвардейцы. Я не пойду туда.

– Мы пойдем вместе, – сказал Уинфри.

– Вы сошли с ума, лейтенант! Нас поймают!

Но Уинфри уже не слушал его.

– Можно подойти к самому дому?

– Ни в коем случае, – быстро ответил маленький человек. – Я же говорю, там гвардейцы.

– Послушайте, – резко сказал Уинфри, – мы здесь на войне. И я и вы – все мы. Если бирманцы и вправду собираются перейти в наступление и мы не будем этого знать, нас могут разбить, вышвырнуть в море. Мы и так уже потеряли треть солдат в стычках и от болезней. Госпитали переполнены. Мадрасские сипаи дважды пытались взбунтоваться. Два наших батальона ушли на лодках в сторону Пегу. Они могут не вернуться к завтрашнему утру. А вы все твердите – страшно. Мне тоже страшно. Где дом Бандулы? Ведите меня, и попрошу без фокусов. Если что-нибудь случится со мной, спуститесь на лодке к нашему лагерю, расскажите обо всем самому Кемпбеллу. Ну, показывайте дорогу.

– Может быть, я сам к утру все разузнаю. И пришлю слугу с запиской…

Но Уинфри не слушал. Он пошел вперед, к лагерю, и его спутнику не оставалось ничего другого, как догнать англичанина и показать ему тропинку, ведущую к холму.

На опушке они остановились. Многочисленные костры бирманской армии рождали красное зарево над равниной. Лагерь ложился спать, но, если присмотреться, можно было увидеть, как черные тени перекрывают огни костров и снова тают в ночи. За неосвещенной нейтральной полосой тянулась звездная цепочка – английские костры. Цепочка казалась далекой, куда дальше, чем была в действительности, и лейтенанту Уинфри вдруг захотелось броситься туда, к спасительным маленьким огонькам, хранящим его палатку, его койку, его Библию на снарядном ящике у койки, письмо, придавленное подсвечником. Но, перед тем как вернуться к далеким огонькам, ему надо было пройти тропинку…

Впереди, шагах в двухстах, провалами в небе чернели силуэты манговых деревьев, окружавших старый буддийский монастырь. Монастырь был покинут лет пятьдесят назад, во время войны с монами, и в его высоких каменных зданиях жили только змеи и хамелеоны, выбегавшие погреться на шлифованные плиты дорожки. Недавно самый большой дом привели в порядок, выгнали из него белок и насекомых, постелили циновки и притащили из соседней деревни низкие круглые столы. Там остановился генерал Бандула, командующий бирманской армией.

Генерал прибыл к войскам всего месяц назад. До этого армией командовали по очереди два дяди короля Бирмы – Баджидо. Им король, человек подозрительный и жестокий, доверял больше, чем известному полководцу, которого, на его взгляд, слишком любила армия.

Но англичане, неожиданно высадившиеся под Рангуном, быстро разбили королевских родственников, захватили город и великую пагоду Шведагон, и насмерть перепуганный успехами иноземцев король призвал Бандулу. Это надо было сделать куда раньше, но Баджидо слишком долго не мог поверить, что английский отряд способен победить его армию. Он и слышать не хотел о том, что у англичан много пушек, что ружья их стреляют втрое дальше, чем бирманские.

Теперь же сезон дождей кончился, и удобное время для отпора англичанам было упущено. Со дня на день они могли перейти в наступление. И генерал Бандула решил их опередить – это был его последний шанс.

– Опасно, Уинфри, очень опасно, – продолжал нашептывать маленький человек. – Придется двести ярдов пройти по открытому месту. Нас могут поймать. Неужели вы думаете, что ваш бирманский маскарад кого-нибудь обманет?

– Ну хорошо! – огрызнулся Уинфри. – Идите в пяти шагах впереди и, если что-нибудь случится, делайте вид, что видите меня впервые в жизни. Устраивает?

– Если вы так полагаете…

– Только не убегайте далеко, а то я заблужусь.

– Да нет, что вы! – И человечек заспешил вперед.

– Не забывайте, что вы гуляете, – догнал его злой шепот.

Он не ответил. Он быстро прошел полторы сотни шагов, с ужасом и надеждой глядя, как приближаются и растут купы деревьев. Деревья обещали защиту, но в то же время там, в роще, к нему присоединится Уинфри, и если что-нибудь случится… Он искренне пожелал, чтобы Уинфри потерял его в темноте, чтобы Уинфри схватили…

Они благополучно добрались до первых деревьев. Маленький человек заметил, что Уинфри вынул кинжал.

– Не смейте, это нас погубит!

Уинфри ничего не ответил, и только в темноте снова блеснули его зубы.

– Где дом? – спросил он.

– Вон там, свет горит.

Перебегая от дерева к дереву, путаясь в колючках и высокой траве, лазутчики добрались до затерявшейся в кустах изгороди. Они забились в узкую щель между сросшимися стволами деревьев. Мимо, совсем рядом, напевая что-то веселое, прошел часовой. Он остановился у дерева и окликнул напарника. Тот отозвался не сразу.

– Что он сказал? – спросил Уинфри, когда часовой отошел подальше.

– Он… он сказал, что прохладная ночь. А второй спросил, нет ли у него табака… И говорите тише, а то тут все слышно на сто ярдов вокруг.

– А вы не лижите мне ухо. Я и так слышу. Ну-ка, помогите мне перелезть.

Уинфри мог это сам отлично сделать, но ему хотелось заставить своего спутника принять участие в их совместных действиях. Когда человек занят делом, он меньше боится.

– Следуйте за мной, – шепнул Уинфри и, пригнувшись, пробрался кустами почти к самому окну дома Бандулы.

Теперь от окна его отделяла только неширокая дорожка, по которой время от времени, позвякивая саблей, проходил часовой. Уинфри присел на корточки и чуть раздвинул ветви перед лицом. Он был уверен, что часовой его не увидит, даже если станет прямо перед кустами. Позиция была надежной. И оттого, что путешествие к дому бирманского генерала оказалось таким несложным и так хорошо окончилось, Уинфри даже вспомнил, что ему хочется курить. К сожалению, этого он себе позволить не мог.

Широкое окно в зал было открыто. Генерал Бандула, невысокий светлокожий бирманец средних лет, сидел на циновке лицом к Уинфри. Когда он говорил, усы его забавно шевелились. Перед Бандулой стоял невысокий столик с разложенной на нем картой. Остальные офицеры сидели вокруг и внимательно слушали генерала. Военный совет бирманской армии не производил внушительного впечатления – офицеры были одеты по-домашнему, в лоунджи и разноцветные куртки. Никто не был вооружен. Среди членов совета было два европейца. Об одном Уинфри слышал – это был богатый армянский купец, который ведал в бирманской армии снабжением. Второго, высокого, светловолосого, с красным от ядовитого тропического солнца лицом и выцветшими бровями и ресницами, Уинфри не знал. «Интересно, кто он», – подумал Уинфри и тут же понял, что его спутника рядом нет. Уинфри даже не нужно было оборачиваться, чтобы убедиться в этом.

– Эй, – сказал он в тишину зарослей. Но осекся, потому что услышал, как поскрипывает песок под ногами приближающегося часового.

«Удрал, – подумал Уинфри. – Вот подлец! Конечно, удрал. Надо было гнать его перед собой, как скотину. Ну, я ему покажу, когда вернусь! Я ему покажу!»

Уинфри был зол. Его знания бирманского языка было недостаточно, чтобы понять, о чем совещаются бирманские офицеры. А ведь почти каждое слово доносилось до кустов. И почти каждое было непонятным. «Я ему покажу! – бормотал про себя Уинфри, отлично понимая, что отправиться сейчас на розыски спутника, который уже надежно спрятался подальше от опасного места, – безумие. – Я ему покажу!» И сознание собственного бессилия распаляло Уинфри. О чем они говорят? Может, подстеречь одного из офицеров, когда они будут расходиться с совета, и утащить его в свой лагерь? Но как сделать это в одиночку? Да и если похищение пройдет удачно, все равно бирманец может ничего не рассказать.

Опять мимо прошагал часовой, и на мгновение его силуэт закрыл окно. Уинфри захотелось чихнуть. Почему-то всегда хочется чихнуть, когда этого делать ни в коем случае не следует.

Он опустил ладонь на рукоять пистолета. Да, пожалуй, так будет вернее всего. Но перед тем как вынуть оружие, Уинфри мысленно повторил весь путь от лодки до монастыря. Он не собирался умирать. Сразу после выстрела надо будет добежать до ограды, пересечь манговую рощу, и там самое трудное – двести ярдов до прибрежного кустарника. Шансы есть. Он неплохой бегун. На помощь ему должны прийти темнота и суматоха.

Уинфри достал из-за пояса пистолет и отвел курок. Рукоять с одной стороны была теплой, с другой – холодила ладонь. Теперь надо подождать, пока часовой отойдет подальше. О втором часовом он предпочитал не думать. Полковник Кемпбелл должен оценить его находчивость. Убийство Бандулы, пожалуй, единственный способ остановить завтрашнее наступление. Бандула не только опытный генерал – он авторитет, который поддерживает бирманскую армию после нескольких поражений.

Часовой скрылся за углом здания.

«Ну…» – сказал себе Уинфри, поднял пистолет и не спеша прицелился. Вряд ли удастся выстрелить второй раз.

И, уже нажимая на курок, не в силах остановить палец, Уинфри понял, что выстрел его не достигнет цели: офицер в синей куртке внезапно наклонился над столом, показывая что-то на карте, и заслонил собой Бандулу.

Выстрел грохнул так громко, что казалось, выстрелила пушка. Стая ворон с криками поднялась с дерева, над головой заметались летучие мыши. Офицер в синей куртке медленно опустился на стол. Остальные стояли замерев, как бы еще не понимая, что же случилось.

И тут же все пришло в движение. Топот часовых, взрыв голосов внизу, в лагере, суматоха в комнате…

Уинфри рванулся к ограде, запутался в кустах, потратил три секунды на то, чтобы освободиться от колючек, и эти три секунды решили его судьбу.

Краснолицый блондин выпрыгнул в окно и, вырвав ружье у подбежавшего часового, бросился вслед за англичанином. Он видел, как трепетали кусты. Он далеко обогнал остальных и за изгородью, в манговой роще, различил темную тень, рывком перебегавшую от ствола к стволу.

Выстрел застиг Уинфри в тот момент, когда он покинул укрытие рощи и, освещенный вышедшей луной, петлял по склону холма. Уинфри остановился, будто налетел на невидимое препятствие, потом, шатаясь, сделал еще два шага и рухнул в черную траву…

Вслед за стрелявшим к Уинфри подбежали часовые. Разбуженные солдаты перекликались, звенели оружием.

– Принесите свет. – Блондин нагнулся над телом Уинфри.

От дома приближалась процессия с факелами. Впереди шел сам Бандула. Телохранители прикрывали генерала с боков, обнажив длинные мечи.

Солдаты расступились, пропуская генерала.

– Кто этот человек? – спросил Бандула. – Он одет в нашу одежду, но не бирманец. Кто его знает?

Никто не ответил.

– Наверное, феринджи, англичанин, – сказал Бандула, наклоняясь над трупом и повернув к себе голову Уинфри. – Молодой и смелый. Стрелял в меня.

– Тут могут быть и другие, – сказал один из офицеров.

– Если были, то убежали. Вернее всего, он был не один. Кто-то показал ему путь к дому. Позовите Роджерса.

Но переводчика Роджерса не пришлось звать. Он, полуодетый, заспанный, как раз подбежал к толпе.

– Я здесь, – сказал он. – Что случилось?

– Роджерс, ты никогда не видел этого человека? – спросил Бандула. – Ты же бывал в английском лагере с моими письмами.

Роджерс несмело приблизился к Уинфри. Тонкий, продранный на локтях халат не спасал от ночной прохлады. Роджерс дрожал и всеми силами пытался скрыть дрожь, чтобы кто-нибудь не подумал, что он боится.

– Нет, – сказал он наконец, – я никогда не видел этого человека.

Когда часа через два окончилось так неожиданно прерванное совещание, Бандула приказал Ивану остаться.

– Ты храбрый солдат, – сказал генерал, приглашая Ивана сесть. – Если бы не ты, он бы убежал и полковник Кемпбелл узнал кое-что, чего знать ему не положено. Ты не боялся, что он подстережет тебя и убьет? У него мог оказаться второй пистолет.

– Нет, не боялся, господин генерал, – сказал Иван. – Некогда было.

– В вашей русской армии храбрых солдат награждают медалями?

– Так точно, – ответил Иван. – Или крест дают на грудь.

– Я тебя тоже хочу наградить, – сказал Бандула.

Он поднялся с циновки и подошел к стене, где висел его меч – длинный, чуть изогнутый, в чеканных серебряных ножнах. Бандула снял меч и протянул Ивану:

– Возьми, эта награда лучше медали. Не правда ли?

Иван никак не мог вспомнить, как положено говорить в таких случаях по-бирмански. Вообще-то он за три года научился свободно говорить, но иногда слов не хватало. Так и не вспомнив, он сказал: «Рад стараться!» – и вытянулся во фрунт.

Генерал улыбнулся:

– Садись, разговор еще не закончен.

Он хлопнул в ладоши и приказал вбежавшему ординарцу принести чаю. Ординарец тут же вернулся с подносом. Он давно служил у генерала и знал, что уж если Бандула остался с кем-то поговорить, то чай обязательно понадобится.

– Как твои пушки? – спросил Бандула, отпивая черный чай из тонкой китайской фарфоровой чашечки. – Завтра не взорвутся?

– Не должны, – сказал Иван. – Хотя пушки у нас старые.

Бандула замолчал надолго, думая о чем-то, нахмурился. Иван пил чай и старался не двигаться, чтобы не помешать генералу.

– Да, – сказал наконец Бандула. – Если завтра их батальоны не успеют вернуться из Пегу, тогда, может, мы и победим. Ружья у нас плохие. И пушки. Англичане – солдаты хорошие… Ну ладно. Не бежать же нам от них… Тебе у нас нравится?

На такой вопрос, да еще только что получив награду от самого генерала, надо бы ответить «нравится», но Иван давно хотел поговорить по душам с кем-нибудь из большого бирманского начальства.

– Все-таки домой тянет, – сказал он. – Никак не привыкну к здешней жизни. Народ бирманский хороший и обижать меня не обижают, и все-таки я вроде пленника у вас.

– Это неправда, – сказал генерал. – Ты командуешь отрядом пушек. Тебя приглашают на военный совет, тебя сам генерал мечом наградил, а ты так говоришь. Нехорошо.

– Разве я отказываюсь у вас служить? Я не понимаю, что ли? – возразил Иван. – И англичане покорить хотят, и артиллеристов не хватает. Я понимаю – пока война идет, я должен с вами оставаться. Я про то, что потом будет, после войны, – об этом говорю. Вот кончится война…

– А может, женишься у нас, молодой ведь еще? Будут дети. Станешь ты большим генералом, сам король тебя приблизит…

Усы Бандулы топорщились, и непонятно было, то ли он посмеивается, то ли рассердился на русского артиллериста.

– Так у меня свой дом есть, – сказал Иван. – Отец и мать ждут. Ведь пять лет уже дома не был. Как отплыли мы из Санкт-Петербурга в кругосветное плавание, с тех пор от меня ни слуху ни духу. Были бы вы на моем месте…

– С генералом так говорить нельзя, – перебил его Бандула. – Генерал на твоем месте быть не может.

И опять стало непонятно Ивану, сердится Бандула или шутит.

– Может быть, Иван, – сказал он, – ты попадешь домой даже скорее, чем полагаешь. Ты мне будешь нужен для важного дела. А сейчас иди спи. Завтра бой.

Когда Иван проходил мимо часового у двери, тот увидел в руках у русского артиллериста меч и цокнул языком: он узнал меч генерала.

А Иван шел к своей палатке и ломал голову, что же хотел сказать бирманский генерал. Иван уже три года жил среди бирманцев, привык к ним, но домой все равно тянуло, и он знал: нет такой силы, что его навсегда бы задержала в Бирме.

Три года назад он, один из матросов фрегата «Крейсер», которым командовал лейтенант Лазарев, стоял у борта и смотрел в последний раз на серые тени кронштадтских фортов, путаницу вант и суетню шлюпок, на туманную панораму Петербурга на горизонте… Где теперь его товарищи? Наверно, вернулись уж домой и позабыли про Ивана Исаева, который в бурю был смыт волной за борт в Индийском океане и три дня, пока не подобрала его лодка бирманских рыбаков, носился по морю, держась за обломок доски.

Потом была рыбацкая деревня и долгие недели тихой жизни, пока возвращались силы. Через месяц приехал чиновник из Мергуи, прознавший про спасенного матроса, и увезли Исаева в город, где расспрашивали долго про его страну и не верили сперва, что он не англичанин и не француз, – о других европейских народах чиновники в бирманском порту Мергуи знали мало. Тем временем депеша о русском матросе достигла бирманской столицы, и приказано было привезти его туда и взять в армию, в артиллерию, – пушек у бирманцев было мало, а пушкарей и того меньше. А надвигалась опасность – Англия, которая завоевала соседнюю Индию, шла на Бирму войной, хотела и ее покорить.

Иван понравился бирманским офицерам. Сначала ему доверили пушку, потом назначили батареей командовать. Был он умелым канониром, и сам генерал Бандула еще до этого памятного вечера заметил и выделил Ивана.

А вот сегодня, после совета и всех событий, даже наградил.

Иван долго не мог заснуть в ту ночь. Уже начало светать, когда сон сморил его, и все виделась длинная дорога, в конце которой город Петербург и своя деревня, но почему-то Иван не шел по этой дороге и даже не ехал, а плыл в лодке и никак не мог побороть течение. Тут его разбудил солдат.

– Господин Иван, вставайте, – шепотом говорил он, тряся Ивана за плечо. – Пора. Сейчас начнем.

Иван вскочил, сел на циновке и с минуту никак не мог в себя прийти, понять, где он, что с ним происходит. Потом услышал за стенкой палатки перезвон оружия, приглушенные голоса солдат и тяжелую поступь боевых слонов – понял, что начинается бой.

Он надел через плечо перевязь меча, взял пистолет английского лазутчика, ополоснул лицо из таза в углу и вышел наружу.

Пушки уже стояли на холме, у белой маленькой пагодки, похожей в тумане на свечку. У пушек суетились канониры. Иван сразу очутился в знакомом и привычном мире ядер, порохового дыма и гладких, блестящих от росы, холодных еще стволов.

Мимо скакали ординарцы, нестройно проходили солдаты в железных шлемах с копьями и старыми ружьями в руках, проходили и таяли в тумане, в низине, откуда и должна была начаться атака.

Иван остановился у ядер, сложенных аккуратными пирамидками. Некоторые из ядер были чугунными, другие – каменными. Посмотрели бы наши, из каких пушек бьем, вот бы подивились на Исаева, подумал он. Как при царе Иване Васильевиче Грозном. Вслух же Иван сказал:

– Заряжай!

И пошел вдоль ряда разномастных монстров, захваченных еще у португальцев лет двести назад, купленных в Сиаме или отлитых в литейных мастерских Авы.

Туман над долиной неожиданно поднялся, как занавес в театре, и стало видно все поле, бирманские полки, разворачивающиеся для наступления, и вдали, за валами и тростниковыми фашинами, мелкие и суетливые фигурки в красных мундирах. Англичане не спали. Они были готовы к бою. Они были кем-то предупреждены.

Еще не прошло трех минут с тех пор, как внезапно растаял туман, и грохнули слаженно и сердито английские батареи, образовав перед фронтом бирманских отрядов быстро возникшую грозную стену рвущейся во взрывах земли, осколков и дыма.

Иван поднял вверх руку с мечом. Канониры поднесли к пушкам фитили, и ответный гул бирманской батареи прокатился над холмами, вызвав радость в рядах бирманцев. Но большинство ядер, не долетев до английских позиций, беспомощно прыгали по земле, не причиняя никому вреда. Справа и слева отозвались другие бирманские пушки.

Иван приказал прекратить стрельбу. Пользы в ней не было, а можно было попасть в своих.

На соседнем холме под манговыми деревьями появилась кучка всадников – Бандула со штабом. Генерал не ожидал, что туман подымется так быстро и внезапно и застанет бирманские полки в движении. Он приказал манипурской кавалерии ударить во фланг противника.

Но пока гонцы скакали к манипурскому полку, пешие части, встреченные огнем британских пушек, смешались и приостановили движение. Еще какое-то мгновение – и они побегут, и тогда битва будет проиграна еще до того, как она началась. Бандула пришпорил коня и бросился вперед, к войскам.

Его увидели, приветствовали криками, и сначала самые близкие к нему солдаты, потом другие, те, кто стоял дальше, пошли вперед все быстрее, стараясь не отстать от всадников, летящих на английские укрепления.

А тем временем из-за холма черной лавиной выкатилась манипурская конница. С гиканьем, размахивая кривыми саблями, горцы неслись на пушки, и казалось, их ничто уже не остановит.

Иван приказал подвести лошадей. Если атака удастся и первый ряд укреплений будет взят, надо перетащить пушки ближе к английским позициям, чтобы помочь пехоте.

Но перевозить пушки не понадобилось. К грохоту английской артиллерии примешались сухие залпы ружей. Упал конь под Бандулой, и Ивану было видно, как покатился по земле генерал, как бросились к нему адъютанты, как генерал поднялся и, прихрамывая, подошел к другому коню. Бирманцам эта заминка стоила многого. Хотя первые солдаты и ворвались на укрепления англичан, пробиться к пушкам им не удалось. Копья и мечи уступали в поединке английским штыкам…

Иван посмотрел направо, туда, где манипурские конники рубились с английскими артиллеристами…

Вдруг загудела земля. Шли боевые слоны. Видно, командующий слоновьей кавалерией не выдержал напряжения, испугался за судьбу генерала и решил бросить в схватку слонов, не дожидаясь приказа.

– Эх, дурачье! – выругался по-русски Исаев.

Сверху ему было видно, что слоны в своем движении неизбежно должны были пройти сквозь свою же пехоту.

Слоны казались очень грозными. Хоботы их были разукрашены, на спине каждого возвышалась башня со стрелками, а на концы бивней были прикреплены железные ножи. Слоны бежали вперед, и ничто, казалось, не могло их остановить.

Бирманские пехотинцы в ужасе бросились в разные стороны. Серые гиганты не различали ни своих, ни чужих.

Бандула и его поредевшая свита вернулись на холм. Иван даже не заметил, как генералу удалось вырваться из гущи боя. Он пытался разглядеть, не ранен ли Бандула, но издали не было видно. Низкое солнце светило прямо в глаза.

Иван повернулся в другую сторону, к левому флангу, и то, что он увидел там, немного успокоило его. Красные мундиры англичан и шлемы бирманцев смешались в схватке, которая кипела уже за линией укреплений. Пушки англичан там замолчали, чтобы не поразить своих, и артиллеристы, размахивая длинными банниками, старались не подпускать бирманских солдат к самим орудиям.

Бандула тоже увидел слабое место в английской обороне, и по его знаку на левый фланг бегом устремился резервный араканский полк, надежная гвардия Бандулы, ветераны, прошедшие с генералом не одну военную кампанию.

Тем временем слоны, оружие старомодное и ненадежное в бою с европейской армией, добились только того, что полностью рассеяли бирманский центральный отряд. Разъяренные шумом, пороховым дымом, криками, вспышками выстрелов, они все неслись вперед. Но Иван, уже видевший их в боях, почти не сомневался, что англичане, привыкшие к слонам в Индии, не растеряются.

Так и случилось. Цепочки стрелков в красных мундирах поднимались на вал и вскидывали ружья. Они целились в ноги слонам. Вот один из гигантов упал на колени, и башня на его спине угрожающе накренилась. Стрелки посыпались из нее, попадая под ноги бегущим сзади слонам. Еще один слон захромал. Еще один…

И тут случилось неизбежное. Отряд слонов, вернее, уже не отряд, а взбешенное стадо развернулось и бросилось назад, спасаясь от выстрелов. Слоны неслись, подпрыгивая от страха и боли, сбрасывая со спин башни с солдатами, растаптывая остатки бирманских пехотинцев…

Сюда не заберутся, с облегчением подумал Иван, полагаясь на крутизну холма и рвы, выкопанные заранее по его приказу.

Отступила и манипурская конница на правом фланге. Всадники, вырвавшись из зоны огня англичан, придерживали коней и собирались в тени деревьев, неподалеку от Бандулы. «Хорошо, что не разбежались, – с облегчением подумал Иван. – Они еще пригодятся».

Только на левом фланге пришедшие на помощь араканские гвардейцы вытеснили англичан с передовых позиций, захватили батарею и теперь упорно дрались с подоспевшими английскими подкреплениями.

Что же предпримет Бандула? Вряд ли теперь удастся одолеть англичан, и лучше всего было бы трубить отбой. Сражение проиграно уже потому, что враги были готовы к бирманскому наступлению. Англичане знали о сегодняшнем бое. Значит, прав был генерал – английский лазутчик был не один.

Солнце поднялось уже высоко. Было жарко, разогревшийся воздух стал горьким от дыма. Земля мелко дрожала – и от ударов о нее ядер и снарядов, и от бестолкового бега слонов. Некоторые из них добежали до реки и остановились там, у воды. Остальные исчезли среди деревьев.

Обернувшись к реке, чтобы посмотреть, что же будут делать слоны, Иван вдруг увидел несколько больших лодок, поднимавшихся вверх по течению. Лодкам удалось незаметно пробраться во фланг бирманским войскам. В каждой сидело несколько десятков солдат в красных мундирах, и на носу стояла небольшая пушка. Это был отряд, так не вовремя вернувшийся из Пегу.

Заметили лодки и англичане. И вот уже первые шеренги их солдат переваливают через вал и быстрым шагом пересекают равнину. Перед шеренгами идут барабанщики с белыми портупеями и знаменосцы несут синие, с красными крестами знамена. Треск барабанов особенно громок в наступившей тишине – замолкли пушки англичан.

Пора было вступать в дело бирманской артиллерии. Но Иван ждал. Рявкнули пушки второй и третьей батарей, Иван ждал. Пороха и ядер немного, тратить их зазря никак нельзя…

Запыленный гонец прискакал на холм:

– Генерал спрашивает, почему не стреляет батарея?

– Скажи, чтобы не беспокоился.

Гонец с недоверием взглянул на Ивана и ускакал.

Редкие цепи бирманских солдат выстраивались у подножия холма, на котором стояла батарея Ивана. Солдаты посматривали наверх и что-то кричали. Видно, тоже торопились стрелять.

С ревом прилетел и разорвался английский снаряд. Англичане перенесли огонь своих батарей подальше.

– Заряжай картечью, – приказал Исаев.

Вечером отступившие бирманские полки устраивались на ночлег. Бой был проигран. И хотя батарея Исаева держалась дольше всех и дала возможность отступить основным частям бирманской армии, спасти положение не удалось. Были потеряны почти все слоны, погибла половина манипурской конницы и многие из гвардейцев.

Из батареи Ивана уцелело всего три пушки. От других батарей и того не осталось. Иван уж и не помнил, как ему удалось в последний момент привязать к лошадям оставшиеся целыми орудия и догнать отступающую армию. Его спасло то, что англичане, преследуя бирманскую пехоту, в сутолоке боя пропустили бешено мчавшиеся упряжки.

В тылу вдоль пересохшего ручья Бандула задолго до боя приказал выстроить бревенчатую стену. На всякий случай. Теперь эта стена спасла армию от полного разгрома. Англичане, тоже измученные тяжелым боем, остановились перед ней, затем отошли на холмы, еще утром занятые бирманской армией.

Иван сидел у костра со своими канонирами. Он пил чай. Может быть, уже сотую чашку. Удивительно, как хочется пить. Кажется, ничем не утолить жажду, ничем не заглушить тяжелый запах дыма и пота.

– Артиллериста Ивана к генералу Бандуле! – сказал солдат, останавливаясь у костра.

Солдат был так же грязен и измучен, как и сидевшие у костра канониры.

Иван шел через лагерь, мрачный лагерь побежденных, где раненые стонали у костров, а уцелевшие спали, сморенные боем.

Генерал Бандула сидел в небольшой палатке на циновке, скрестив ноги. Один рукав его был засучен, и лекарь перевязывал руку повыше локтя. Генерал жмурился и топорщил усы.

– Садись, – сказал он Ивану. – Садись, тебе говорю!

Иван сел.

– Даже чая нет. Ординарца убили. Понимаешь?

– Хотите, скажу своим – сварят.

– Не хочу. Мы англичан разобьем. Ты не думай, разобьем… Скоро закончишь?

– Сейчас, одну секунду, – ответил лекарь.

– Болит, понимаешь? Я командиру слонов приказал голову отрубить, и правильно сделал. А он кто – знаешь? Двоюродный брат короля. Глупость в бою – самое большое преступление. Я этих слонов напоследок берег, когда феринджи близко подойдут. А этот – своих давить… Ну, скоро ты?

Лекарь поклонился и, пятясь, вышел из палатки.

На несколько секунд наступило молчание. Рядом с палаткой громко верещали цикады. Им и дела нет до боя. Кто-то вскрикнул – то ли раненый, то ли во сне.

Бандула поморщился:

– Болит рука. Я тоже неумен – поскакал в бой. А если бы меня убили? Жалко, мне голову рубить некому. Нам еще учиться надо, в другие страны ездить, оружие покупать. Твой король продаст нам оружие?

– Не могу знать. Может, и продаст.

– Посольство послать надо. Приедешь домой, спроси у своего короля, что он хочет за оружие. Можем дать рубины, слонов, тиковое дерево, рис.

– Я у себя в стране маленький человек. Меня царь слушать не будет.

– Будет. Ты у меня большой человек. Жалко, у меня второго меча нет. Я бы и второй тебе подарил. Но тебе и одного хватит, а?

– Я свое дело делал.

– Хорошо делал. Теперь другое дело делать будешь.

Бандула уселся поудобнее, стараясь не шевелить раненой рукой. Он внимательно посмотрел на Ивана, прищурился, как бы проверяя, говорить дальше или нет.

– Слушай, артиллерист. Я обещал тебе, когда кончится война, поедешь домой. Но я не знаю, когда кончится война. И меня тоже могут убить. Поезжай домой сейчас.

– Да мне не к спеху, – сказал Иван.

И сказал вполне искренне. Он сейчас не собирался уезжать. Его долг – не бросать в беде своих, а бирманцы стали своими, особенно сейчас, когда вместе сражались.

– Слушай, не перебивай! – сердито сказал Бандула.

Не на Ивана злился генерал – на проигранный бой, на англичан, на руку, которая болела.

– Я тебя не просто домой отпускаю. И, может быть, вчера еще и не отпустил бы. Сегодня твоя артиллерия кончилась. У тебя три пушки осталось да по одной в других батареях. Я их своему офицеру отдам. Справится. А для тебя дело поважнее.

Бандула поманил Ивана, чтобы подвинулся ближе. Понизил голос и продолжал:

– Завтра отступаем. Здесь нас Кемпбелл может голыми руками взять. Но я думаю, его солдаты тоже устали. С восходом солнца отправишься на север, в столицу, в Амарапуру. С тобой поедет мой адъютант Аун То. Ты его знаешь.

Иван кивнул головой. С Аун То они были даже приятелями. Молодой бирманский офицер, любознательный и веселый, нередко заходил к русскому канониру, расспрашивал его о дальних странах и морях, мечтал и сам повидать мир.

– Повезете важный груз. Очень важный. Я не оставлю его здесь, потому что англичанам может достаться. Что за груз, тебе знать не обязательно. Охрану дам малую – чем меньше народу будет знать, зачем едете и куда едете, – тем лучше. Скажете – на разведку. Письмо будет у Аун То. Тебе же даю другое письмо – пропуск через все заставы до России. Никто тебя не задержит, даже король. Ты доволен?

– Спасибо. Но, ваше превосходительство, я ведь домой сейчас не прошусь. Если нужно, до конца воевать буду.

– Я знаю. Но это дело важнее, чем бой. Я посылаю тебя, потому что верю тебе больше, чем некоторым своим офицерам… Эй, солдат!

Вошел солдат. Шлем его с острым шишаком был помят.

– Позови Аун То, он должен рядом быть.

– Слушаюсь, Маха Бандула. Тут у входа стоит Роджерс. Вы велели ему прийти с пленным англичанином.

– Пусть подождет… Да, постой. – Бандула нахмурился, но не от боли. – Он давно ждет?

– Недавно.

– Рядом с палаткой стоит?

– Рядом.

– Отгони их подальше, пусть подождут в сторонке.

Когда солдат ушел, генерал сказал, будто обращаясь к самому себе:

– Стенки у палатки тонкие.

Вошел Аун То, высокий большеглазый бирманец в европейских лосинах, шлеме и с двумя пистолетами за поясом.

– Вы звали меня?

– Садись. Артиллериста Ивана знаешь?

– Он мой друг. – Аун То улыбнулся и положил длинные сухие пальцы на колено Исаеву.

– Хорошо. Я так и думал. Завтра поедете вместе. Я тебе уже говорил. Завтра получишь мое письмо к королю. Там я обо всем докладываю. От себя скажешь, что Иван по моему приказу должен вернуться домой. Скажешь, что я хочу, чтобы с ним поехал в Россию ты, и пусть король отберет еще нескольких молодых офицеров. Приедете в Россию – идите к русскому королю, скажите, что просим помощи. Баджидо меня послушается, сейчас у него, кроме меня, нет хороших генералов. Идите. Оба идите. Мне еще надо допросить англичанина, а рука болит. Пусть лекарь зайдет, даст настоя.

Бандула поднялся и левой, здоровой рукой пожал по-европейски руку Ивану, кивнул Аун То и снова уселся на циновку, давая этим понять, что разговор закончен.

– Желаю счастья, – сказал Иван.

– Желаю счастья и вам, сыновья, – ответил генерал. – Пусть войдет Роджерс с пленным.

Роджерс, наверно, услышал слова генерала, потому что Иван с Аун То столкнулись с ним у самого входа. За маленьким переводчиком солдаты вели англичанина со связанными руками. Роджерс быстро поклонился Ивану и, ничего не сказав, нырнул в палатку.

– Я счастливый человек, – сказал Аун То. – Я увижу другие страны!

– Пошли спать, – предложил Иван. – И так сегодня чуть живые, а завтра день нелегкий.

– Пошли, – сказал разочарованно Аун То, но спорить не стал.

– Небось не заснешь теперь, – сказал ему вслед Иван.

– Не засну, – почти радостно отозвался бирманец. – Совсем не засну!

Утро пришло внезапно. Видно было, как проступают на черном занавесе деревьев синие тени, и вот уже можно различить листья, и летучие мыши ныряют в листву, чтобы повиснуть до вечера на ветвях, а навстречу им врывается в синеву утра пение дневных птиц.

Солнце еще не показалось над кустами низин, но вершина пагоды Шведагон вдруг вспыхнула золотом, и так ярко, что казалось, загорелись красные рубины, спрятанные под ее зонтом. А потом, будто кто-то провел широкой кистью сверху вниз, загорелась вся пагода – даже отсюда, из лагеря, издалека, громадная и величественная.

Не успела солнечная кисть докрасить основание пагоды, маленькие пагодки и строения, окружающие Шведагон, как лучи опустились на вершины манговых деревьев и почти тотчас же ударили в лицо, потому что в небо, как мяч из воды, вылетело солнце. И начался день.

Иван не выспался. Он много раз просыпался за ночь, торопил сон, торопил утро. Казалось, что эта короткая ночь длиннее лет, прожитых здесь. Солнце он встретил, сидя на лафете одной из трех оставшихся в батарее пушек. У ног лежал небольшой мешок, собранный еще затемно. Иван почти все пожитки оставил своим канонирам: рассудил, что путь будет долгим, трудным – нельзя перегружать ни коня, ни себя. Дай бог донести голову целой. Меч Иван повязал у пояса, туда же, за пояс, сунул пистолет, отобранный у англичанина.

С солнцем просыпался лагерь. В шум хриплых со сна голосов солдат и плеск воды влетел сухим треском случайный выстрел. В той стороне с криком поднялись вороны, но, покружившись с минуту, снова опустились на ветви – вороны привыкли к выстрелам, разжирели на падали. Лениво бухнула английская пушка…

Аун То пришел не один. За ним солдат тащил переметные сумы. Другой вел в поводу двух коней. Иван еще издали заметил, что кони добрые, манипурские.

– Как поживаешь? – спросил Аун То.

– Спасибо, хорошо, – ответил Иван. Потом добавил: – А груз где?

– Нас ждут за рощей. Чтобы никто в лагере не знал, куда уезжаем. Пусть думают, что в разведку.

Аун То легко вскочил на подведенного солдатом коня, проверил, хорошо ли закреплены сумы. Подождал, пока Иван, плохой кавалерист, приторочит свой мешок и усядется в седле понадежнее.

Через лагерь ехали не спеша. Осматривались. В тени деревьев лежали раненые, некоторые за ночь умерли, отмучились, но монахи, которые ухаживали за увечными и уносили мертвых, еще не проснулись.

Ночью поражение казалось не таким окончательным. Днем стало видно, что армия перестала существовать. Единственное, что могло спасти ее остатки, – немедленное отступление, пока англичане не собрались с силами, чтобы преследовать противника.

Спали кто где свалился после боя. Перемешались полки, отряды, тут же бродили оседланные кони, и непонятно было, то ли их хозяева погибли, то ли спят, позабыв обо всем.

Издыхал боевой слон. Он возил по земле окровавленным хоботом, и погонщик его, тоже окровавленный и грязный, плакал, гладя слона по голове, будто хотел утешить.

Миновали маленькую группу часовых, и Иван даже удивился, увидев их здесь. Странно было видеть бодрствующих в этом кошмарном сонном царстве.

Еще два солдата стояли у палатки генерала.

– До свидания, ваше превосходительство, – сказал Иван негромко по-русски. – Даст бог, свидимся.

Но сам не верил, что увидит когда-нибудь Бандулу.

Худенькая фигурка Роджерса поднялась из травы. Переводчик спал на земле, подложив под себя старый плащ.

– Доброе утро, господин Иван, – сказал он. – Доброе утро, Бо Аун То. Неужели вам тоже не спится?

– Доброе утро, Роджерс.

– Куда собрались?… Если не секрет.

– На разведку, – поспешил ответить Аун То.

– Какая же может быть разведка, если армия разбита?

В голосе Роджерса слышалась печаль.

Иван, чтобы успокоить человека, сказал попросту, без издевки:

– В случае чего у англичан устроитесь.

– Англичане не ценят предателей, – сказал Аун То и тронул коня.

– Вот это правда, – заторопился Роджерс. – Со мной церемониться не станут. – Он снял очки в погнутой оловянной оправе и принялся тереть большими пальцами стекла.

Снова неподалеку бухнула английская пушка. Англичане не собирались оставлять противника в покое.

– Мы будем отступать? – спросил Роджерс. Он почти бежал, держась за стремя Иванова коня.

– Северную дорогу посмотреть надо, чтобы англичане не обошли.

Больше Иван не оборачивался. Роджерс отстал и вернулся к палатке генерала.

На пригорке их ждали пятеро солдат, окруживших повозку с грузом. Чиновник с удивительно редкой, волоска в три-четыре, бородой протянул Аун То бумагу. Тот подписал ее в знак того, что груз им принят. Потом вся кавалькада – повозка, Иван, Аун То и пятеро солдат – двинулась на север. Бандула не хотел давать большого конвоя. Груз был секретным, и потому даже свои не должны были обращать на него внимания.

Каждый удар подковы о дорогу рождал клуб пыли, которая поднималась в жаркий густой воздух и повисала там. Казалось, повозка плывет по пылевым волнам. Иван повязал голову платком, чтобы не жгло солнце, и платок вскоре порыжел. Лица тоже приняли цвет пыли.

Голодная серая собака с перебитой ногой долго ковыляла рядом со всадниками, – наверно, надеялась, что ее накормят за верность. Потом притомилась, отстала и улеглась в тени у дороги.

Путь лежал по пустынным местам. Деревни казались безлюдными, и квадраты рисовых полей щетинились прошлогодней соломой.

Война была еще близка, и по этой дороге прошло слишком много голодных солдат. Даже горшок на полочке, прибитой к стволу дерева, был пуст и кружка пропала – некому было налить воды для путников.

Иван старался, чтобы не так жарко было, припомнить прохладу вологодской рощи, но видение, такое послушное обычно, сейчас скрывалось за пыльным облаком. Второй день путешествия на север подходил к концу.

– Сегодня где ночуем? – спросил Иван, поравнявшись с пропыленным Аун То.

– Дойдем до деревни Тауншве. Там нас будут ждать.

– Река! – крикнул солдат.

– Все правильно – Иравади. Мы снова вернулись к ней, – сказал Аун То. – Привал. Напьемся, и пускай напьются кони.

– Может, и заночуем здесь? Солнце уже низко, – сказал Иван. – Кони устали.

– Кони устали, – подтвердил солдат, стоявший рядом.

– Знаю, – сказал Аун То. – Но не хочется ночевать здесь. До деревни доберемся засветло.

– Не успеем, – сказал солдат. – Я из этих мест. К сумеркам будем только у пагоды Трех Духов. Это плохое место.

– Все равно поедем. Успеем к деревне.

Солдат оказался прав. Когда дорога привела путников к кустарнику, из-за которого выглядывала вершинка небольшой пагоды, солнце уже спустилось к синим горам на том берегу Иравади. Еще полчаса, и наступят короткие сумерки.

– Ночуем здесь, – сказал Аун То, и, как будто поняв его, кони прибавили шагу, и даже буйволы, запряженные в повозку, приподняли тяжелые рога и потянули сильнее.

Пагода Трех Духов стояла на плоской вершине холмика. Колючие кусты окружали ее со всех сторон, и дорога к ней казалась коридором, прорубленным меж невысоких неровных стен. В сумерках кусты казались темно-синими. Кое-где платформа под пагодой дала трещины, и сквозь них пробились травинки, выгоревшие под солнцем, жесткие и, казалось, мертвые. Сама пагода – конус в два человеческих роста, сложенный из кирпичей и обмазанный штукатуркой, – была давно не белена. Дожди смыли известку и окрасили в белый цвет площадку.

Солдаты разожгли костер, и от его света сразу стало темнее вокруг. Только Иравади, подходившая совсем близко к пагоде, серебрилась под низко висящей луной.

Иван обошел площадку. С трех сторон холм спускался полого, с третьей, дальней от реки, оканчивался обрывом, по краю которого щетинилась полоска кустов. Было уже так темно, что не разберешь, глубокий ли овраг. Но Иван решил, что неглубокий, – другая сторона его, тоже поросшая кустами, была совсем близко.

– Ты не голоден? – спросил Аун То. – Рис сейчас будет готов.

Солдаты расстелили на земле циновки и каждому на банановый лист положили по горке сваренного еще утром и разогретого риса. Один из них, продираясь сквозь кусты и приговаривая: «Змей здесь нет, нет ни одной, а если есть, они не захотят меня укусить», поднялся с реки, неся воду.

– А змей здесь много? – спросил Иван.

– Очень много. Поэтому и пагода называется пагодой Трех Духов.

– А что общего между змеями и духами?

– Это старинная история, – начал солдат, довольный тем, что нашел слушателя.

– Я тоже слышал эту сказку, – перебил его Аун То. – Как три разбойника…

– Если вы позволите, господин, я сам расскажу эту историю, – сказал тот солдат, что боялся змей. – Я из этих мест.

– Расскажи, – согласился Аун То.

– Это не сказка. Это случилось в самом деле, только очень давно, когда главным городом в Бирме был славный Паган и правил им могучий царь Анируда. Жила там девушка изумительной красоты, и звали ее Ма Ни Ни. Все любили ее, потому что она была не только красивой, но доброй и ласковой. Даже птицы прилетали по утрам на ее крыльцо, чтобы спеть ей свои песни. Многие богатыри сватались к ней, но все получали отказ. Ма Ни Ни как-то увидела на празднике принца Чанзитту и решила, что отдаст свое сердце только ему…

Аун То подбросил в костер сухих ветвей, и огонь осветил неверным красноватым светом лицо рассказчика. Иван подумал, что так же сидели бирманские солдаты у костра и во времена древнего царя Анируды.

– Но Чанзитта, отважный и прекрасный воин, не знал о любви Ма Ни Ни и уехал на юг покорять город Татон. И тогда старый ростовщик Кула решил взять Ма Ни Ни себе в жены. Он был очень богатым человеком, но очень злым и многих разорил, потому что брал очень большие проценты.

– У нас в деревне ростовщик тоже берет очень большие проценты. Прошлой весной мы отдали ему половину риса, – сказал молодой солдат, сидевший в тени.

– Не перебивай, Ко Мья… На чем я остановился? Да, и решил ростовщик взять Ма Ни Ни в жены. Он пришел к ее отцу и предложил ему целую повозку золота. Но отец Ма Ни Ни был добрый и гордый человек. «Не надо мне золота, – сказал он. – Ты лучше спроси мою дочь, хочет ли она, чтобы ты был ее мужем». А Ма Ни Ни сказала: «Постыдись, отец! Твой зять будет старше тебя!» Но однажды Ма Ни Ни с отцом поехала на юг навестить свою тетю. И ростовщик нанял трех разбойников, чтобы они схватили Ма Ни Ни, убили ее отца и привезли девушку к нему в его лесной дом…

Иван слушал легенду и краем глаза поглядывал на реку. Ему показалось, что по серебряной дорожке поднимается черная полоска – лодка. Он хотел было сказать об этом Аун То, да не стал перебивать рассказчика. Черная полоска приблизилась к берегу и пропала в тени.

– Разбойники быстро доехали до того места, на котором мы теперь сидим. Вон там, под обрывом, в овраге, – солдат показал в сторону, противоположную реке, – они построили себе из камней дом и в нем ночевали. И вот однажды они слышат – стучат по дороге копыта. Это ехала повозка, в ней Ма Ни Ни, а рядом, на коне, ее отец. Разбойники бросились из засады на путников, отца девушки убили, а ее связали. Время было позднее, как сейчас, и они решили сначала переночевать, а с рассветом поехать к старику-ростовщику.

Солдаты подвинулись поближе к костру. Сказка сказкой, но ночь была темной, и в кустах что-то ворошилось и вздыхало – то ли ночные птицы, то ли змеи… Иван снова взглянул на реку. Но ничего не было видно.

– Ночью девушка обратилась с мольбой к духам лесов и гор, к зверям и птицам, чтобы они спасли ее. И тогда все змеи, что живут на холме и вокруг, вылезли из своих нор, тихо подползли к спящим разбойникам и искусали их. Страшными голосами кричали разбойники перед смертью!

Тут рассказчик сделал драматическую паузу и потом закончил совсем другим, тихим и будничным голосом:

– Девушку змеи не тронули. Она вернулась в Паган, вышла замуж за принца Чанзитту. Вот и все. А души разбойников, которые умерли так внезапно и страшно, не успокоились и долго бродили, пугая людей. Тогда и построили здесь пагоду, чтобы успокоить злых духов. Но, говорят, иногда ночами они появляются здесь и делают пакости честным людям…

– Ну и место мы выбрали для ночлега! – постарался пошутить Аун То. – И змеи, и привидения.

– Я же говорил, что место плохое, – сказал солдат.

– Ничего. Переночуем.

– Надо будет по очереди дежурить, – заметил Иван.

– Англичане далеко. Или ты боишься привидений?

– Привидений я не боюсь, хотя, может, у вас в Бирме они и особенные. Но мало ли кто может проехать по дороге. А у нас груз ценный. Бандула сказал, что мы можем сами погибнуть, а повозку должны довезти до Амарапуры.

– Ладно, – сказал Аун То, – первым будет дежурить Ко Мья. – И он показал на молодого солдата. – А теперь спать. Сегодня луна, и привидения не придут.

– Не шутите, господин, – сказал старый солдат. – Духи этого не любят.

Аун То смущенно кашлянул. Ему не хотелось, чтобы Иван заметил, что он побаивается злых духов.

Иван улегся на площадке у пагоды. Ему не спалось, как не спалось и вчера ночью. А вдруг бирманский король не захочет отпустить его? И тогда прощай мечта о возвращении домой.

Ко Мья сидел у гаснущего костра, опершись о копье. Голова его медленно опускалась вниз, потом он спохватывался, просыпался, тряс головой, стараясь прогнать сон, и все начиналось сначала.

«Заснет, – подумал Иван, – обязательно заснет». Ему не нравилось это открытое, чересчур близкое к реке место. Рядом, прижавшись друг к другу, спали остальные солдаты и Аун То.

Иван встал и подошел к костру. Ко Мья даже не поднял головы. Он уже крепко спал.

Все тихо. Даже слишком тихо. Почему-то умолкли птицы и улегся ветер. Может, и в самом деле злые души мертвых разбойников подкрадываются к маленькому лагерю? Иван подошел к краю площадки, где стояла повозка. Под материей, которой она была покрыта, угадывались два больших ящика. Интересно, что в них?

В кустах раздался шум. Иван резко повернулся в ту сторону, но по храпу тут же догадался, что там – стреноженные кони и буйволы. Он еще раз пересек площадку. Надо было спать, завтра снова в путь, но тревога заставила его внимательно вглядеться в реку, в прибрежные заросли. И ему показалось, что кто-то возится там, внизу. Разбудить Аун То? Нет, наверно, почудилось.

Осторожно раздвигая ветки, чтобы не трещали, Иван начал спускаться к реке.

Несколько раз он останавливался, чтобы освободить куртку от вцепившихся в нее колючек. Перед тем как сделать шаг, он проводил подошвой по земле – может, попадется сухой сучок, а то и змея.

Уже шагов через двадцать он мог бы поклясться, что слышит голоса, шепот, не долетавший до площадки у пагоды, но явный внизу, у воды. Иван прислонился к стволу и замер.

Говорили по-английски. Английский Иван понимал плохо, но отличить его от других языков мог. Как же англичане могли здесь очутиться? И знают ли они о людях наверху? Наверно, знают, а то зачем бы им говорить шепотом и таиться.

Несколько человек поднимались по склону навстречу Ивану. Люди были в сапогах, и ветви потрескивали под подошвами. Кто-то тихо выругался.

«Пора», – подумал Иван. Он поднял пистолет, прицелился в направлении голосов и выстрелил.

– А-а! – закричал тонкий голос с той стороны.

– Вперед! – по-английски скомандовал низкий бас.

И сразу кустарник ожил. Темная тень бросилась из кустов к Ивану, он не успел перезарядить пистолет. Меч его остался наверху, у пагоды. Иван отпрянул в сторону, его ослепила и обожгла вспышка выстрела. Противник его тоже отбросил ненужное теперь оружие, и в полной темноте они сцепились, потеряли равновесие и покатились, ломая кусты, под уклон.

Противник был тяжелее Ивана и подмял его. Пальцы англичанина рвали на груди куртку, подбирались к глотке, и свободной рукой Иван лихорадочно шарил по земле, стараясь отыскать какое-нибудь оружие. На счастье, он натолкнулся на обломок кирпича, свалившегося сверху. Он изловчился, ударил англичанина по голове и почувствовал, как ослабела хватка. Иван вывернулся из-под черной тяжести и, не оглядываясь, не зная, убил ли он противника или только оглушил его, бросился, ломая кусты, наверх, на помощь к своим, на шум схватки.

Но опоздал.

В свете луны было видно, что англичане у дальнего конца площадки рубятся с двумя оставшимися в живых солдатами. Нападение англичан было внезапным, и выстрел Ивана слишком поздно разбудил бирманцев.

Первым побуждением Ивана было броситься на помощь солдатам, но для этого надо было пробиться сквозь толпу англичан, пробиться без оружия… Он остановился, стараясь найти в темноте оставленный меч.

Схватка перемещалась понемногу к краю площадки, к дороге, куда отступали бирманцы. Они, видно, хотели добраться до коней, но попытка эта была безнадежна, потому что кони были стреножены на ночь, а англичан было по крайней мере впятеро больше.

Бирманцы поняли это и бросились бежать по дороге. Вслед бежали англичане, стреляя на ходу, и вспышки выстрелов казались зарницами.

Иван остался на площадке один. Он перебежал открытое место и поднял свой меч. Теперь он хоть был вооружен. Тут же он вспомнил о повозке. Англичанам нужна была именно она, вряд ли они стали бы посылать в длинное и рискованное плавание отряд только ради того, чтобы напасть на кучку бирманцев.

Повозка темнела над обрывом. Что делать? Иван подбежал к ней, попытался столкнуть ее вниз. Времени было в обрез, в любой момент англичане могли вернуться.

Нет, так ничего не получится. Тогда Иван рванул материю, покрывавшую груз, и, поднатужившись, сбросил под обрыв сначала один сундук, потом другой. Сундуки подпрыгивали, круша кусты и ударяясь о выступы обрыва, но сделаны были, видно, на совесть и не разбились.

Овраг был неглубок. Через секунду-две шум оборвался. Иван решил рискнуть и, обернувшись лицом к обрыву, сполз на животе вслед за сундуками.

Еще несколько выстрелов донеслось из-за холмов. Иван сорвался, пролетел сажени две и, больно ударившись об угол одного из сундуков, свалился на землю. Все стихло.

Иван поднялся и присел на сундук. Было совершенно темно. Привыкшие к темноте глаза видели только черные стены оврага и белые точки звезд над головой. Нет, еще что-то голубело совсем рядом…

Иван встал и, с трудом ступая на ушибленную ногу, сделал несколько шагов в том направлении. Вытянутая вперед рука уперлась в неровную оштукатуренную стену. Это было какое-то полуразрушенное здание, ушедшее в землю, с провалившейся крышей. Дом трех разбойников, вспомнилась Ивану легенда. Наверно, дом трех разбойников. Солдат говорил, что он был каменным.

Иван обошел небольшое здание и нашел вход.

Пожалуй, здесь можно будет спрятаться до тех пор, пока англичане не уйдут. Вряд ли они осмелятся долго сидеть на этом месте.

Потом Иван сообразил, что не грех бы спрятать здесь и сундуки. А то их можно будет увидеть сверху.

Сундук оказался очень тяжелым, Иван волочил его с трудом, но все-таки втащил в дверной проем и опустился без сил на пол. И тут услышал сквозь шум крови в висках голоса англичан. Они, видно, вернулись и о чем-то спорили. Один из голосов, высокий и виноватый, Ивану показался знакомым. Ивану захотелось бежать отсюда, и поскорее. Но тут он вспомнил о втором сундуке.

Он нашел его ощупью. Сундук был поменьше и полегче первого, но тащить его в дом разбойников было куда труднее. И сил уже не оставалось, и, кроме того, нельзя было шуметь – англичане стояли совсем над головой. Ивану казалось даже, что они могут услышать его дыхание.

Но, слава богу, они были слишком заняты собственным спором. «Ищут, – подумал Иван. – Хорошо, что я успел спихнуть груз под откос. Но они ведь не дураки. Догадаются – могут вниз спуститься».

Иван поставил сундук рядом с первым. На всякий случай еще раз проделал путь от дома к обрыву и заровнял борозды, оставленные сундуком. Потом посыпал их листьями и пылью.

Окончив работу, Исаев снова вернулся в домик. Англичане все суетились наверху, не уходили, но под обрыв пока не заглядывали. Внутреннее помещение дома было небольшое. Одна комната. Иван обошел ее, держась за стену.

В одном месте он почувствовал, что пол уходит вниз. Иван стал на четвереньки и обнаружил посреди комнаты яму. Видно, когда-то под домом был подвал. С одной стороны спуск в яму был пологим; Иван спустил по нему, как с горы, оба сундука, завалил их обломками кирпичей, щебнем и пылью. Иван успокоился. Англичане, если и поймают его, вряд ли найдут груз.

Иван решил уходить. Он рассчитывал к утру добраться до деревни Тауншве и вызвать помощь.

Через полсотни шагов овраг расширился и влился в долинку, по которой проходила дорога. Наверно, днем и холм, и овраг, и кусты – все будет куда меньше и обыденней, чем в темноте. Иван раздвинул колючки окровавленными руками и, хромая, вышел на дорогу. Голоса англичан звучали совсем неподалеку, казалось – над самым ухом. Пригибаясь, Иван побежал по дороге, но через несколько шагов остановился, натолкнувшись на лежащего поперек дороги человека. Ивану пришлось наклониться совсем низко, чтобы узнать Аун То. Бирманский офицер был мертв. Кровь из разрубленной головы залила лицо и натекла черной лужей на землю.

Иван подумал о том, что еще два часа назад Аун То, укладываясь спать, мечтал, как он приедет в Петербург.

Иван запустил руку за пазуху Аун То. Он хотел взять письмо, переданное Бандулой для бирманского короля. Англичане могли вернуться, чтобы обыскать труп.

Письмо было здесь, но, для того чтобы достать его, Ивану пришлось расстегнуть квадратные пуговицы куртки бирманца. Пуговицы не поддавались, и Исаев, борясь с ними, упустил тот момент, когда англичане, и в самом деле решившие обыскать убитых бирманцев, подошли совсем близко. Иван не успел даже выпрямиться – на спине у него уже тяжело дышал один из англичан, второй заламывал ему руки.

Борьба была короткой, и через минуту Иван лежал связанный. Маленький человек вышел из-за спины английских солдат. Он держал в руке факел и сказал удивительно знакомым голосом, посветив Ивану в лицо:

– Я его знаю. Это русский артиллерист, близкий человек к самому генералу Бандуле…