Глава 4
Возле ворот царило столпотворение: кричали охрипшими голосами пастухи, тревожно ржал лошадиный молодняк, шарахаясь от тяжелых щелчков кнута, блеяли овцы и козы, словно привидения возникавшие на короткий миг перед глазами, чтобы тут же исчезнуть в густой пыльной пелене. Перед воротами с гиканьем и свистом носились воины, отлавливая арканами жеребцов, и тут же, взнуздав их, присоединялись к дружинникам, в полном боевом снаряжении уже собравшимся у подножья вала. Несколько небольших отрядов, оторвавшись от общей массы, переправились вброд через обмелевшую речушку и рассыпались по степи.
Когда Марсагет прискакал к воротам, там уже собрались почти все военачальники племени. Они стояли на валу, пристально вглядываясь в ту сторону, где зловещими вестниками близких бед упирались в безоблачное небо дымные столбы. Вождь спешился и поднялся на вал. Военачальники не спеша, с достоинством поклонились ему. Томительно долго потянулось тревожное ожидание вестей от отрядов разведчиков. Уже пригнали последний табун и собрались все воины племени, как вдруг дымные столбы начали уменьшаться, бледнеть, а затем и вовсе исчезли.
Воины задвигались, заговорили, передавая друг другу эту новость. Марсагет переглянулся с военачальниками в невольном облегчении и снова принялся всматриваться вдаль – он ждал подтверждения, что тревога ложная. Когда в степи появлялся неизвестный отряд, дозорные обязаны были зажигать без малейшего промедления кучи хвороста, подбрасывая в огонь охапки свежескошенной травы. Дым поднимался вверх и служил знаком для других сторожевых постов, и они тут же зажигали такие же сигнальные костры. Если выяснялось, что это не враги, а чаще всего купеческие караваны лесных жителей, угрюмых и немногословных будинов, которые не любили выходить в открытую степь и пробирались сквозь лесные дебри только им известными тропами, передовой пост сообщал остальным об этом при помощи тех же костров: их зажигали и тушили через определенные промежутки времени.
Вот и теперь на горизонте начали появляться кудрявые дымные облачка, словно ожерелье из серых, быстро тающих бусинок. Марсагет хмурясь подсчитывал их количество: сигнальные костры принесли пока неожиданные и необъяснимые вести, и нужно было дожидаться возвращения разведывательных отрядов. Ясно было только одно, что это не вражеские дружины. Но почему в таком большом количестве? И кто?
Из кустарника на противоположном берегу янтарно-прозрачной речушки выехали два всадника и, замутив спокойную гладь, одним махом проскочили мелководье.
«Наконец-то» – обрадовался вождь: это были воины Меченого.
Они долго и обстоятельно что-то докладывали вождю, изредка, для большей убедительности, подтверждая слова скупыми жестами. Лицо Марсагета просветлело. Внимательно выслушав донесение, вождь сел на коня и медленным шагом направился к акрополю. Большая часть воинов разъехалась, и только самые любопытные собрались в кружок, обсуждая и смакуя на все лады подробности рассказа своих товарищей…
Вечерело. Караван Радамасевса приближался к Атейополису. Женщины и дети вылезли из душных и темных жилищ на колесах и бодро вышагивали рядом с повозками, радуясь вечерней прохладе. Впереди каравана по-прежнему ехал вождь с военачальниками, а также Абарис и присоединившийся к ним в пути Меченый. Воинов, сопровождающих караван, стало меньше – несколько отрядов отправились на разведку. Не видно было и стад, угнанных пастухами в степь, на пастбища.
Когда первые повозки приблизились к броду, солнце уже до половины спряталось за дальними лесами. Перед воротами Старого Города стояли военачальники Марсагета во главе с вождем, старейшины, чуть сзади дружинники и небольшая группа женщин – жен военачальников; среди них выделялась пурпурной накидкой Опия. В лучах заходящего солнца ярко сверкали золотые обкладки горитов, бронзовые шлемы, богато разукрашенные золотом и драгоценными камнями чеканные пояса. Переливались всеми цветами радуги многочисленные золотые бляшки, нашитые на одежды женщин, мягкими желтыми и голубовато-зелеными искрами вспыхивали ожерелья на белых, тонкого полотна платьях, серебрились на запястьях змейки браслетов.
Всадники спешились. Неторопливо и важно приблизились к ним старейшины, отвесили поясной поклон. Глава старейшин передал приглашение Марсагета: вождь племени звал побратима и соратника Радамасевса вместе с его друзьями, родственниками и военачальниками разделить с ним трапезу. Радамасевс важно кивнул в знак согласия. Тогда вперед шагнул Марсагет:
– Я приветствую тебя, вождь Радамасевс. Будь желанным гостем. Оставь на пороге моего дома горестные мысли, пусть радость и веселье вольются в тебя вместе с солнечным даром богов – вином эллинов.
– Вождь Марсагет! Я благодарю тебя за приглашение. Пусть будет между нами мир и дружба, освященная древним обычаем сколотов. И пусть будет в этом свидетельницей хозяйка Гилеи Великая Апи[25].
– Да будет так…
К Радамасевсу подошла Опия, держа в руках золотую чашу, украшенную чеканным изображением Священного Оленя. Два молодых сколота в чистых белоснежных рубахах доверху наполнили ее пенистым вином. Радамасевс осторожно, стараясь не расплескать, принял из рук Опии чашу, не отрываясь, выпил до дна и с поклоном возвратил ее обратно. Повинуясь его знаку, воины положили у ног Опии большой сверток. В торжественном молчании один из воинов развернул его, и взору собравшихся предстали богатые дары гостей: золотые и серебряные кубки, украшения и меха, красивые расписные килики[26], кусок пурпурной ткани, акинак в богато украшенных ножнах и несколько длинных сарматских мечей – боевая добыча вождя Радамасевса.
Тем временем Марсагет подошел к Радамасевсу, и они крепко обнялись. И тут же гости и хозяева смешались в шумную толпу: соратники приветствовали друг друга, вспоминая совместные походы и сражения, обменивались новостями. Затем все направились к акрополю, где вождя и военачальников ожидала баня и обильный ужин. Остальные расположились на свободном пространстве возле валов и, раскинув войлочные подстилки прямо на голой земле, принялись пировать, щедро запивая огромные куски телятины охлажденной оксюгалой…
Раздевшись донага и прихватив небольшой холщовый мешочек с конопляным семенем, Радамасевс нырнул вслед за Марсагетом под полог большой войлочной юрты, где уже копошились скользкие от пота военачальники, громко ухая и вскрикивая от удовольствия. Посредине лежали раскаленные камни; на них время от времени бросали семена конопли. Густой белый дым наполнял юрту сладковато-пряным запахом и, проникая в легкие, вызывал головокружение, часто переходящее в приступы безудержного смеха. Вскоре и вожди, опьяненные коноплей, присоединились к общему веселью милой их сердцу сколотской бани.
После бани, когда рабы насухо протерли их тела чистой холстиной и, уже по эллинскому обычаю, сделали массаж и умастили оливковым маслом, переодевшись в чистые одежды, они уселись пировать. На невысоком помосте громоздилась всевозможная снедь: жареная птица в больших деревянных блюдах, вареная телятина, оленина, зайчатина, жирные антакеи[27], иппака[28], пшеничные лепешки, ячменные хлебцы; в огромных глиняных горшках пенилась оксюгала, янтарным блеском отсвечивал в широкогорлых сосудах душистый мед. Шумное пиршество при свете костров продолжалось далеко за полночь. Многие так и не добрались до приготовленных им постелей – уснули около костров, завернувшись в плащ или кошму…
Лик проснулся вместе с первыми солнечными лучами. Поеживаясь от утренней прохлады, он вскочил на ноги и осмотрелся. Его домочадцы лежали вповалку под повозкой, досматривая утренние сны. А вокруг раскинулся лагерь соплеменников. Только очень немногие сняли с повозок и установили юрты; остальные расположились под открытым небом на охапках соломы, войлочных подстилках, а кто и просто на земле, подложив под голову кафтан. Около повозок ссорились и грызлись собаки. Среди своры Лик заметил и своего любимца, огромного черного пса по кличке Молчан.
Молчаном его прозвал Лик за угрюмый нрав. Пса подарил ему заезжий купец еще щенком. Лик души не чаял в щенке, возился с ним денно и нощно, поил свежим кобыльим молоком. Когда Молчан подрос, Лик стал с ним охотиться. Вот тут-то и проявились незаурядные способности молчаливого и угрюмого пса – не было случая, чтобы Лик возвратился без добычи. Стремительный и быстрый, Молчан легко настигал среди высокой травы зайцев, мог бесшумно подобраться к серой куропатке или выводку дрофы.
Лик окликнул пса, и Молчан, лениво огрызнувшись на своих разгоряченных сородичей, потихоньку затрусил рядом с хозяином.
Дзинь-бом, дзинь-бом, дзинь-бом… Лик подскочил на месте от неожиданности и завертел головой, пытаясь определить, откуда доносятся эти странные, мелодичные звуки.
– Испугался? Ха-ха-ха! – маленькая девчушка с копной спутанных волос выглядывала из-за невысокого плетня.
– Я? Пхе… – скорчив презрительную мину, Лик отвернулся.
– А вот и испугался, а вот и испугался! – гримасничала девчушка.
– Сейчас как дам! – разозлился Лик, сжимая кулаки.
– А вот и не дашь, а вот и не дашь! – дразнила она рассерженного Лика.
– Что тут стряслось? – к плетню подошла невысокая худощавая женщина с грустным усталым лицом. – Уймись ты, стрекоза! – и, завидев Лика, сразу же определила, кто он. – Так-то ты, Ававос, гостей привечаешь. Заходи к нам, заходи, мальчик, не бойся.
Лик сначала было заупрямился, но любопытство взяло верх, и он вошел во двор, где на небольшом клочке земли теснились деревянная мазанка, две землянки и навес, крытый камышом. Рядом с навесом стоял глинобитный горн; его усердно раздувал кожаными мехами парнишка чуть старше Лика. А под навесом два кузнеца били молотами по железной наковальне, на которой ярко светилась длинная узкая полоса заготовки.
Лик подошел поближе. В это время кузнецы согнули полоску пополам по длине и снова принялись ковать. Зачарованный Лик смотрел, не отрываясь, как на его глазах рождался верный боевой друг сколота – акинак. Вот старший из кузнецов наискосок отрубил зубилом два кусочка металла, прошелся маленьким молоточком по краю, и острое жало запело под его ударами. Вот он стукнул несколько раз по щербатому огрызку в верхней части акинака, и он превратился в тонкую пластину; на нее крепилась рукоять. Еще несколько точных легких ударов маленьким молотком – и акинак откликнулся чистым звонким голосом.
– Уф! – старший кузнец устало смахнул обильный пот с лица, положил молот на наковальню и подошел к Лику. – Ну, давай знакомиться, отрок. Меня зовут Тимн.
– А меня Лик… – смутившись, почти шепотом ответил тот.
– Ну-ну, – добродушно потрепал по щеке Лика железной ладонью кузнец. – Не робей. Нравится? – спросил он, показав в сторону наковальни.
– Да, очень! – вырвалось у Лика.
– Взял бы тебя в ученики… – кузнец нахмурился, видимо вспомнив что-то неприятное, и с горестным вздохом махнул рукой. – Да, похоже, не придется… Жена, не пора ли нам завтракать?
– Сейчас соберу.
– Ну а мы пока заготовки в печь загрузим. Время есть…
С этими словами кузнец кивнул напарнику, нескладному низкорослому человеку со смуглым скуластым лицом. Тот нырнул в землянку, вынес большой глиняный горшок, поставил его у горна и начал сыпать в горшок древесный уголь и закладывать вперемешку с углем железные поковки. Затем добавил несколько кожаных обрезков, бросил бараньи рога и пять или шесть телячьих копыт. Когда горшок наполнился доверху, он прикрыл его крышкой и тщательно обмазал края глиной. Надев кожаные рукавицы, кузнецы, поднатужившись, приподняли горшок, сунули его в жаркое нутро печи и закрыли заслонкой.
– Ну-ка поддай! – прикрикнул Тимн на парнишку, в это время с наслаждением принюхивавшегося к аппетитным запахам.
– Вот и все… – Тимн снял кожаный фартук, подошел к большому деревянному корыту с водой, ополоснул руки и лицо.
Вытираясь куском старой холстины, спросил у жены:
– Где Майосара?
– Сейчас выйдет, заканчивает шить рубаху.
– Поторопи ее… Ну, Лик, дорогой гость, садись. Позавтракаем. Садись, садись, чем богаты, тем и рады.
Отворилась дверь хижины, и во двор вышла стройная, красивая девушка в белом, расшитом красными нитками полотняном платье.
– Ну наконец… Вечно ты опаздываешь… – заворчал Тимн.
Но ворчал он больше по привычке, для порядка: его живые темно-серые глаза с любовью смотрели на дочь, которая принялась помогать матери.
Заедая просяной лепешкой, Лик вместе с гостеприимными хозяевами черпал деревянной ложкой из большой глиняной миски кобылье молоко. А под конец завтрака хозяйка с торжественным видом поставила перед едоками редкое в семье ремесленника лакомство – иппаку, сдобренную пчелиным медом.
Начинался новый день. Что принесет он этим людям? Ведь тяжба Тимна со сборщиком податей была отложена, и кто знает, какое решение вынесут гадальщики…