Глава 2
Невеселые мысли одолевали вождя одного из племен степных сколотов Радамасевса. Уже два года племя кочует в поисках надежного пристанища. Словно голодные волчьи стаи рыщут по степи отряды сармат. Поредели ряды его воинов в кровопролитных схватках. Три сына сложили головы среди буйных степных трав, три поминальные тризны отметили нелегкий путь старого вождя от стен родного селения к берегам Борисфена.
Под ударами тяжелой конницы сармат распался союз племен сколотов, обломок бывшего царства мудрого царя Атея[6]. Даже в дни всенародного бедствия вожди племен не смогли забыть свои распри, свою вражду друг к другу, не смогли объединиться, чтобы дать отпор завоевателям. Бежали, как зайцы: кто к Меотиде[7], кто в Гилею[8], кто к Понту Евксинскому[9]. Бежали, сжигая за собой степь, засыпая колодцы, чтобы сарматам негде было напоить и накормить коней, пополнить запасы продовольствия. Думали отгородиться огнем от врага, раствориться среди бескрайних степей, переждать. Да просчитались: сарматы, прирожденные кочевники, не изнеженные эллинскими обычаями, все больше входившими в моду среди сколотов, особенно состоятельных, и не помышляли отказаться от богатой добычи, которую сулил им поход. Как черные коршуны, кружили многочисленные сарматские дружины вокруг беглецов. Поднимая копытами боевых коней тучи пепла, они настигали разрозненные племена сколотов, и тогда бушевала грозная сеча с раннего утра до сумерек. И уже не один вождь сколотов пожалел в последний час о своей глупой гордыне, стоившей жизни ему и соплеменникам.
Радамасевсу удалось оторваться от преследователей, запутать следы каравана в степях и лесных зарослях. Но какой дорогой ценой! Он даже застонал от горечи, вспомнив своего любимца, младшего сына, которому хотел передать после смерти почетный знак вождя – бронзовый полированный топорик в виде головы орла, священного предка их рода. Не осталось у него наследников…
Тревожные возгласы воинов прервали мрачные мысли Радамасевса. Где-то позади каравана послышались крики дозорных, злой собачий лай. «Неужели опять сарматы?» – встревожился вождь. Телохранители сомкнули ряды. Повинуясь знаку Радамасевса, десять воинов ускакали в хвост каравана, чтобы выяснить причину тревоги.
Вскоре они возвратились, шумно переговариваясь и о чем-то споря. Один из всадников сбросил перед вождем на землю связанного арканом юношу. Это был уже известный нам молодой охотник.
– Великий вождь! Мы его поймали в лесу, – объяснил дозорный с рукой на перевязи. – Он следил за караваном. Это переодетый сарматский лазутчик!
– Ты кто? – строго спросил вождь у юноши.
Тот молчал, обратив к небу закаменевшее лицо.
– Он не хочет говорить. Упрямый и сильный, как бык. Мне едва руку не оторвал, – пожаловался дозорный. – Хорошо, что не успел вытащить нож.
– Ты зачем следил за нами? – продолжал расспросы Радамасевс, дав знак воинам соблюдать тишину. – Отвечай!
Юноша, казалось, был глух.
– Поднимите его и развяжите, – приказал вождь.
Пока юноша растирал затекшие руки, Радамасевс внимательно приглядывался к нему. Молод, очень молод, почти ребенок… Вздохнул, вспомнив сыновей. И уже не так строго, как прежде, снова обратился к юноше:
– Слушай меня внимательно! По одежде ты сколот, поэтому мои слова должны достигнуть твоих ушей. Если я ошибаюсь, – вождь заговорил на наречии роксолан, которое понимали почти все сарматские племена, – тогда, возможно, ты знаешь этот язык. Так вот, я Радамасевс, вождь племени Большого Орла. А теперь ответь мне – кто ты?
– Радамасевс? – юноша вздрогнул.
Оживились окружающие вождя дружинники: наконец пленник заговорил. Юноша ступил вперед и, слегка запинаясь от волнения, сказал:
– Я… сын вождя сколотов Марсагета. Мое имя Абарис.
– Ты Абарис, сын Марсагета? Моего побратима? О, превеликие боги, я не верю глазам своим! Желанней встречи трудно представить! Радости моей нет предела. Позволь обнять тебя, наследник славного рода…
С этими словами Радамасевс соскочил с коня и сжал в объятиях юношу, совсем растерявшегося от столь неожиданного поворота событий. Спешились и воины-дружинники, в основном сыновья знатных людей племени, окружили Абариса, приветствуя его. Подошел и смущенный дозорный, заарканивший юношу в лесу, и, потупясь, пробормотал слова приветствия. Воины, посмеиваясь, наблюдали эту картину; а Радамасевс, поддавшись общему радостному настроению, весело улыбнулся и сказал:
– Это один из лучших наших следопытов. Прости его, сын вождя: он ведь не знал, кто ты.
Караван остановился. Быков распрягли и угнали в степь, на пастбище. Задымили костры, забурлила вода в больших бронзовых котлах, вкусно запахло вареным мясом. Абарис привел вороного, его так и не смогли разыскать дозорные – и отдал свою добычу в котел вождя племени.
Пока варилась оленина и готовилась похлебка из бобов с луком, приправленная ароматными травами и кореньями, Радамасевс, его военачальники и Абарис беседовали в тени молодого березняка, где слуги расстелили разноцветные войлочные ковры…
Лик был обижен. Еще бы: столько стрел и дротиков принес отцу, а вместо благодарности получил подзатыльник и обещание матери как следует выпороть его, если когда-нибудь повторится подобное.
А дело было так: после боя племени с сарматами, когда караван остановился на привал в глухом урочище, Лик со своим другом, обманув бдительных дозорных и пастухов, увели из табуна двух лошадей, взнуздали их веревками, и ускакали в степь. Почти полночи они рыскали по равнине, пока не наткнулись на поле битвы, усеянное обломками стрел и копий, трупами лошадей, пробитыми щитами, изодранными в клочья кафтанами и плащами. Убитых воинов сколоты похоронили, не видно было и мертвых сармат: видимо, те, потерпев поражение, все-таки вернулись и забрали товарищей. На большее никто не отважился – сколоты старались замести следы, уйти подальше, а сарматы боялись засады; поэтому из оружия взяли только высоко ценимые акинаки, боевые топорики и доспехи. Стрел же и копий осталось великое множество, и Лик с другом насобирали этого добра столько, сколько могли увезти. Довольные этим маленьким приключением, гордые от сознания пользы своего поступка, они возвратились ранним утром домой – и получили взбучку.
Раздосадованный Лик спрятался среди тюков с овечьей шерстью и вычиненной кожей в самом дальнем конце повозки и попытался уснуть. Но пронзительный скрип огромных колес, крики пастухов, собачий лай, писк и возня младших сестер, затеявших какую-то игру, прогнали сон напрочь.
Тогда Лик достал свою самую большую драгоценность – нож, найденный на поле битвы, и принялся украшать резьбой ореховую палку – будущую рукоять нагайки. Наконечник Лик сплел уже давно из тоненьких сыромятных ремешков, скрепив их в верхней части тремя бронзовыми колечками, которые стащил из сумки старшего брата. Работа спорилась, рукоятка получалась гладенькая, с красивым узором, и постепенно юный сорвиголова увлекся, забыв о постигших его неприятностях.
Неожиданно колеса перестали скрипеть, повозка остановилась. Мать выглянула наружу разузнать, в чем дело, и, перекинувшись несколькими словами с соседкой, соскочила на землю. За нею, шумно галдя, посыпались и младшие сестры Лика. Стряхнув стружки с колен, он тщательно запрятал нож и тоже последовал за девочками. Повозка их семьи была почти в конце каравана, поэтому Лик не мог рассмотреть, что творится впереди. Но по тому, как стали распрягать быков и доставать из повозок котлы, он понял, что наступило время привала.
Старшие братья угнали быков в степь, мать, покрикивая на детвору, вынимала из дорожных сумок котелки, ложки, мешочки с бобами и приправами, связки луковиц.
Лик медленно побрел вдоль каравана с тайной надеждой, что сверстники выразят ему свое восхищение за дерзкую вылазку. Но, увы, все были заняты приготовлениями к обеду: кто таскал хворост, кто готовил место для костра; некоторые бегали взапуски или играли в прятки.
Лик долго слонялся возле костров, заглядывая в чужие котлы и дразня собак, пока не почувствовал, как от аппетитных запахов засосало под ложечкой. Когда он возвратился к своей повозке, семья уже отобедала. Получив подзатыльник от матери за опоздание, Лик принялся вычерпывать деревянной ложкой остатки похлебки из небольшого, видавшего виды котелка, заедая хрустящей на зубах ячменной лепешкой.
– На, возьми… – опасливо поглядывая по сторонам, прошептала одна из сестер и, ткнув Лику баранью кость с остатками мяса, нырнула под повозку, опасаясь гнева матери: мясо предназначалось только для воинов – старших братьев и отца.
Вскоре караван двинулся дальше. Солнце переползло полуденную черту, жара стала нестерпимой. Из-за дальних лесов надвигалась большая сизая туча, которую время от времени кромсали молнии. Иссушенная зноем земля с нетерпением ожидала дождя.