Глава 5
Этой ночью сон вернулся.
Вначале был звук. Глухой удар. Еще один и снова.
Мерные. Ритмичные. Гулкие.
Медленно оживало механическое сердце дракона, и эхо катилось по металлу костей. Вздрогнули и зашелестели сложенные крылья, и в нос шибало запахом железной окалины.
Руки Брокка – обе живые, целые – лежали на чешуе.
Дракон был жив.
Почти.
В желтых глазах его Брокк видел себя. И сам себе казался донельзя жалким, ничтожным.
– Вперед. – Хлопок по шее, и дракон, окончательно очнувшись, делает шаг.
Темнота. И светлый прямоугольник – ворота ангара. А за ними – обрыв, ущелье, в котором ярится запертый меж скал ветер. Небо низкое, разодранное, и сквозь прорехи его лезет мучнистая взвесь облаков.
– Мастер, вам не следует…
…подходить к обрыву. Вдоль него протянулась узкая лента ограды, но дракон ее не замечает. И Брокк позволяет себе переступить эту границу.
Скала уходит вниз. Резко. Ровно. Словно давным-давно, когда мир стоял на одном Камне, том самом, на котором приносились клятвы, эту скалу рассекли пополам. Клинок был остер, и срез вышел гладким. Синие, зеленые, алые ленты пород сменяли друг друга. А где-то далеко, на дне ущелья, громыхала река. Но сегодня и она, и противоположный берег скрывались за туманным пологом.
Прохладно.
Странно, что во сне он способен ощущать холод. И вкус воды на губах: воздух напоен влагой, и она оседает, что в волосах, что на куртке, прозрачными каплями.
– Мастер, он сейчас…
Дракон, добравшись до края, застыл. Шея его опустилась. Выгнулось змеевидное блестящее тело. И тяжелые крылья сомкнулись за спиной. Зверь раскачивался, опираясь на хвост, и Брокк, сколько ни вглядывался, вновь пропустил момент, когда дракон соскользнул со скалы.
Вот он сидит. И вот уже, расправив полотнища крыльев, летит вниз.
Ревет воздух. Порыв ветра опрокидывает Брокка на спину, и он кувыркается через ограду, но к счастью – не в пропасть. Хотя в этот миг Брокка невыносимо тянет броситься за зверем. Шагнуть к краю и дальше, скрыться в туманном облаке.
Но чьи-то руки удерживают, помогают подняться.
А ветер стихает.
И вообще только во сне возможна подобная тишина. Густая. Тяжелая. Непробиваемая. Брокк оборачивается и видит искаженное криком лицо Олафа. Рука его тянется, указывая на что-то за спиной Брокка. И губы кривятся.
Уступ накрывает черная тень. И Брокк оборачивается.
Медленно. Невыносимо медленно.
Из наполненной туманом пропасти, заслоняя солнце, поднимается дракон. Слепит сиянием черная чешуя. И вспыхивают узоры энергетических контуров. Полупрозрачные крылья преломляют свет, и тень дракона меняет окрас. Она не черная, но темно-лиловая, как мамины крокусы.
– Поздравляю, мастер, – говорят Брокку и спешат пожать руку. Бьют по плечу. Кричат. Кто-то, кажется Ригер, достает шампанское. И хлопает пробка, а пена льется на камни. Пьют из горстей и перчаток, смеясь и фыркая. Инголф и тот сбрасывает маску надменного равнодушия и не отворачивается, когда Риг в приступе дружелюбия, ему несвойственного, хлопает Медного по плечу.
Сегодня можно. Особый день: у них получилось.
А над ангаром, пробуя на прочность подаренные крылья, кружит дракон. Брокк смотрит на него до тех пор, пока шею не начинает ломить от боли. И глаза слезятся. Ему суют в руки его же перчатку, наполненную шампанским.
– За вас, мастер! – Олаф подпрыгивает от избытка эмоций. И шампанское выливается из перчатки.
Брокк пьет. И пузырьки щекочут нёбо, покалывают язык.
Даже проснувшись, Брокк ощущает это покалывание и кисловатый вкус шампанского. А перед глазами стоит тень дракона. Ему недолго выпало летать на свободе.
Вставать смысла не было. До рассвета далеко, дождь шелестит, ласкаясь о стекла. И пустота комнаты давит на нервы. Снова ноет отсутствующая рука, а голову сжимает знакомая тяжесть. Еще немного, и сон вернется.
Брокк знал. Не сопротивлялся.
Он закрыл глаза и раскинул руки – кровать была слишком велика для одного, и, странное дело, даже под пуховым одеялом Брокк мерз. Он лежал, смирившись с неизбежным.
…Тени гор у самого горизонта. Шаг назад, и растворятся, сольются с белой лентой, разделяющей небо и землю. Пока же горы почти игрушечные, фигурки из сине-зеленого стекла на ладони Брокка. Но с каждым взмахом драконьих крыл они приближаются. Растут. И вырастают, добравшись вершинами едва ли не до неба. Узкая полоса Перевала – рваная рана на гранитном теле, и застывшая лава подобна сукровице. Брокк слышит голос земли. Стоит позвать, и рана раскроется, выпустив нестабильные жилы.
Странно, что в этом сне нет ветра, хотя дракон летит быстро.
И в какой-то миг он падает, скользит отвесно, лишь в последний миг расправляя крылья. Хлопают. Выгибаются. Гудят от напряжения жилы суставов, и гнется змеевидное тело, почти переламываясь. А механическое сердце сбивается с ритма, но все же выдерживает перегрузку.
Брокк вновь отмечает, что надо увеличить энергоемкость кристалла. Выше девятого уровня не прыгнуть, но если попробовать расширить емкость одной ячейки за счет сжатия…
Мысль была знакомой и несвоевременной.
И сон от нее отмахнулся.
Дракон же пересек границу Перевала и, спустившись к самой земле, скользил над лоскутным ее покрывалом. Мелькали и исчезали ленты рек, желто-зеленые пятна полей и лугов, темная насыщенная полоса леса… черные прорехи человеческих поселений.
– Не надо. – Брокк хлопнул по чешуе дракона, но сотворенный им же зверь не услышал.
Он двигался к цели, и цель была близка.
– Разворачивайся.
Знакомая синева озер.
– Слышишь, разворачивайся! – Брокк кричит, и голос рвется.
Сон забирает звуки, оставляя лишь мерное щелканье механического драконьего сердца, скрип суставов и стеклянный перезвон шаров, в которых заперто пламя.
И Брокк, свесившись с седла, пытается развязать страховочные ремни. В этом сне рука одна. Левый рукав подколот, и культя мешает удержать равновесие. Но Брокк справляется.
Одна за другой раскрываются защелки, и ремни падают. А он пригибается к драконьей шее, пальцами пытаясь ухватиться за чешую, которая оказывается слишком плотной. И Брокк скользит, почти соскальзывает на неровную плоскость драконьего крыла.
Наяву его бы сдуло, но во сне есть шанс все исправить.
– Я тебя создал…
Зверь не слышит.
А цель близка. Он снизился настолько, что Брокк видит белые стены Аль-Ахэйо, мраморного дома, который много больше, чем дом.
Дворец хозяйки Лоз и Терний укрыт под холмами, но Аль-Ахэйо беззащитен. Вот проплывает колоннада королевского пути, где каждая колонна украшена статуей. Их создал Экайо, безумный скульптор, что был влюблен во все свои творения и не находил в себе сил расстаться с ними.
Сама дорога, убранная тяжеловесным крапом гранита, видится Брокку рекой.
Вспыхивает солнечный янтарь окраин, в которых нет ничего от обычной грязи, присущей бедным городским кварталам. Кольца трех стен. И белоснежное великолепие дворцов, которые растут, обласканные здешним солнцем.
Аль-Ахэйо не знает зимы.
И горя.
Золотой иглой торчит шпиль Альтийской библиотеки.
И люди. Множество людей. Брокк знает, что сон лишь сон и вряд ли все на самом деле было так, но…
Он тянется, пытаясь добраться до сети, на которой висят гроздья шаров.
Бессмысленная попытка. Если разожмет пальцы, то скатится по крылу и вниз на камни и острые пики сторожевых деревьев, что защищают Аль-Ахэйо. А если будет держаться, то… культя бессильно дергается, неспособная даже коснуться сети.
А дракон расправляет крылья и, перевернувшись в воздухе, отпускает груз.
– Нет!
Собственный голос почти будит Брокка. Но сон слишком цепок.
И да, Брокк должен видеть это собственными глазами.
Шары летят.
И сеть раскрывается, раздирая гроздь. Бусины разорванного ожерелья. Огненный жемчуг, который вот-вот коснется земли. И уже в воздухе срабатывают запалы, трещат, ломаясь, энергетические контуры клеток. Вспыхивает пламя, освобожденное, злое.
И дракон поднимается выше, спеша уйти от волны жара.
А шары пламени распускаются один за другим. Падают, оказавшись на пути огненной бури, старые колонны. Раскалываются, плавятся статуи. И сторожевые деревья становятся пеплом. А стены, некогда выдерживавшие не одну осаду, сгорают. Плачет мрамор. Исчезают люди.
Так быстро… было ли им больно?
Хриплый клекот дракона бьет по ушам. И Брокк вздрагивает, пальцы разжимаются, и он сам летит в ласковые руки огня. Еще немного, и… когда жар опаляет волосы, наступает пробуждение.
Оно резкое.
Всегда.
И Брокк вздрагивает всем телом. А пальцы железной руки вновь немеют. И живое железо не сразу откликается на призыв. Несколько секунд влажной тишины, прерываемой лишь собственным хриплым дыханием.
Пальцы все-таки сгибаются, хотя мерещится, что скрипят, и скрип этот действует на нервы. Выше локтя рука ощущается раскаленной. Кость греется, и мышцы того и гляди начнут оползать, расплавленные сетью управляющего контура. Боль отдает в плечевой сустав, и рука подергивается сама собой, словно Брокк все еще пытается зацепиться за воздух.
Дальше лежать не имело смысла, и Брокк, не без труда перевалившись на бок, поднялся. Вода в графине была теплой и отдавала отчего-то лавандовым мылом. И этот не то вкус, не то запах вытянул из памяти очередную занозу.
Не вовремя.
Не здесь.
Не сейчас.
А за окном светает. Снова дождь… сад размок. И влажность пробиралась в дом, оседая на металле каминных решеток призраками ржавчины.
Как рак.
Сегодня рыжая искра, а завтра – уже пятно, что точит металл.
…или хрупкое человеческое тело.
Дита доживет до зимы, но дальше… с каждой неделей ей становится все хуже, и отвары, сдобренные хорошей порцией опиумного настоя, почти не помогают. Она хочет уйти, но держится, упрямая женщина. Ради дочери, которая и не знает о болезни, а значит, рассказывать придется Брокку. И ради него тоже. Дита боится оставлять его в одиночестве, и Брокк благодарен ей за страх.
Остатки воды он вылил на голову и встряхнулся.
Хватит о плохом. Надо взять себя в руки, хотя бы в одну. Заглянуть в ванную комнату. Одеться. Спуститься к завтраку и сделать вид, что все хорошо.
У Эйо хватает собственных бед, чтобы брать на себя еще и чужие.
Но оказалось, что Эйо ушла.
Приоткрытое окно и подсохшие чужие следы. Запах меткой, которую нельзя стереть. Сброшенное на пол покрывало. Брокк поднял его и вернул на постель.
Стол. Чернильница, которую забыли прикрыть. И записка под тяжелой серебряной лапой пресс-папье. Вьются буквы по бумаге, словно лоза. И Брокк любуется ими, не желая вникать в смысл написанного.
«Прости меня, пожалуйста, но ты же понимаешь, что я не могу остаться.
Я надеюсь, что мы еще встретимся. И даже не так: я верю, что мы еще встретимся, и к этому времени я стану немного иной, чуть более похожей на тебя.
Все будет хорошо.
Я очень люблю тебя, брат».
Эйо ушла.
Брокк надеялся, что она будет счастлива. А если нет, то… теперь у нее есть дом, в который можно вернуться. И значит, все действительно будет хорошо.
Не для него.
Нахлынувшее раздражение, иррациональное, направленное прежде всего на себя, было столь велико, что Брокк дернулся и задел кофейник.
Звон. И веер фарфоровых осколков. Кофейная лужа на полу и ковре. Кофейные пятна на брюках.
– Проклятие!
Выдохнуть. Унять ярость. Уйти. Спрятаться в тишине тренировочного зала. Но и здесь в воздухе мерещится все тот же назойливый аромат лаванды. Синие цветы на белом покрывале… в вазе на столе… в холеных пальчиках. Они обрывают бутон за бутоном, и лоскуты лаванды падают на пол.
Да что сегодня за день такой?! Брокк не без труда отогнал воспоминание.
В тренировочном зале сумрачно. Огромные окна закрыты щитами дождя, и слабый свет осеннего солнца искажает знакомое пространство. В нем пляшут тени, и лица статуй оживают. Еще немного, и все они повернутся к Брокку, чтобы сказать:
– Уходи.
– Ну уж нет. – Его голос рвет тишину. И шаги на плитах рождают недолгое эхо.
Обойдя зал по кругу, Брокк содрал домашнюю куртку, кажется, снова с пуговицами не справился – порой он становился до отвращения неловок. Куртка полетела на постамент статуи. И следом за ней – рубашка. Домашние туфли оставил здесь же.
Живое железо, почуяв близость свободы, рвануло, меняя тело. Горячая волна накрыла Брокка с головой. Сердце засбоило, но выровнялось в подзабытом ритме. Поплыло зрение, и мир, созданный запахами, стал чуточку иным, более сложным. Он – рисунок пастелью, в котором мешаются тона и полутона, в великом множестве красок. И несколько секунд Брокк просто стоял, наслаждаясь этим полузабытым восприятием.
На камне вилась дорожка чужих следов.
И лавандой теперь пахло отчетливо, резко. Брокк хотел пройти по следу, дернулся и… взвыл.
Колченогий урод.
Калека.
Существо без права на жизнь.
И на что он надеялся, вернувшись туда, где ему не место? Под взглядами статуй он вновь остро осознавал свое уродство. И скалился, держался. Ковылял по нарисованному лавандой следу, пока не добрался до порога, а там след исчез, затертый другими.
Брокк вернулся. В центре зала он лег, поджав обрезанную лапу с нашлепкой-рукой под живот. Лежал долго, сам не зная, чего хочет добиться.
– Мне сказали, что тебя здесь найти можно. – Этот голос заставил вздрогнуть и зарычать.
Виттар из рода Красного Золота оглядывался, не давая себе труда скрывать интерес.
– Мило. Я бы сказал, весьма мило.
Что ему надо?
– Тебе нечего стыдиться. – Виттар остановился перед статуей, изображавшей пса в полной боевой ипостаси, и потрогал иглы. – Я слышал, что с тобой произошло.
Неудачный опыт. И собственная глупость, которая обошлась дорого. Дед был прав: Брокк не имел права на такой риск. Вот только раскаяние ничего не меняет.
– Вставай.
Брокк отвернулся. Мало того что этот Высший без приглашения объявился в его доме, так еще и командовать взялся?
– Вставай, – повторил Виттар, щелкнув мраморного пса по носу. – Король ждет.
Стальной Король сидел, вытянув ноги и ладонями накрыв узловатые колени. Королевские пальцы мяли ткань, и Король морщился, должно быть, собственные прикосновения причиняли ему боль. Это проявление слабости заставило Брокка отвести взгляд.
– Я тут подумал, – голос его звучал мягко, – что тебе пора жениться.
Брокк молча ждал продолжения.
Меньше всего ему сейчас нужна жена. И без нее забот хватает.
– Поскольку, – в глазах Стального Короля мелькнула насмешка, – ты сам не удосужился озаботиться поисками невесты, я решил вмешаться. Надеюсь, ты не возражаешь?
Риторический вопрос, и ответа Стальной Король не ждал. Он поднялся, опираясь на широкий подлокотник кресла, и так и остался стоять, разве что руки легли на спинку.
– Итак, ты не возражаешь… – задумчиво повторил он, проводя пальцами по бархатной обивке кресла. – И значит, нет никаких сердечных тайн? Привязанностей?
– Нет.
– Замечательно… и глупостей ты натворить не успеешь. Я позабочусь. – Он бросил взгляд на Виттара. – Что ж, в таком случае позволь познакомить тебя с невестой. К сожалению, пышной свадьбы я тебе не обещаю, но захочешь – устроишь сам.
Виттар вышел, и в кабинете воцарилась тишина, впрочем, длилась она недолго.
– Брокк. – Стальной Король отпустил кресло и сделал шаг к камину. Вытянув руку, он уперся в каминную полку, подвинув фарфорового голубя. – Мне докладывали о том, насколько ты был… неблагоразумен.
– Я сожалею.
– Не сожалеешь, – жестко оборвал Стальной Король. Вторую ногу он подволакивал, и на ворсе ковра остался широкий след. – Не притворяйся. Это я сожалею, что не могу просто взять тебя за шиворот и хорошенько встряхнуть. Хватит. – Король наклонился и, обняв ногу под коленом, переставил ее поближе к камину. – Ты заперся в своем несчастье и не видишь ничего вокруг. Да, появление сестры несколько тебя встряхнуло, но, оказывается, не настолько, чтобы ты совсем ожил. Ты отпустил ее… не отворачивайся, я прекрасно знаю, что ты был в курсе этой нелепой затеи.
– Простите.
– Не прощу, – пробормотал Стальной Король и все же распрямился. Он двигался столь медленно и осторожно, словно боялся, что неловкое движение причинит ему боль. А может, так и было. – Вы мне всю игру сломали…
Прозвучало обиженно, но эта обида была частью маски. Король же вернулся к каминной полке. Сняв с нее фарфорового голубя, он повертел статуэтку в пальцах и вернул на прежнее место.
– Но ладно, я умею признавать поражение. Любовь так любовь. Оден сам выбрал, пусть живет. И за сестру можешь не волноваться. Я не собираюсь причинять ей вред.
– Спасибо.
– Пожалуйста. – Отодвинув голубя, Король дотянулся до пары дам с веерами. Фигурки кланялись друг другу, и складки платья поблескивали позолотой. – Но мы сейчас не о ней, а о тебе. Я узнаю этот взгляд. Опять в меланхолию впасть собираешься? Брокк, ты же не истеричная девица, которой нужно принимать капли для успокоения нервов.
Король был прав, и за собственную слабость, вернее за то, что поддался ей, становилось стыдно.
– Ты мастер.
– Я не…
– И лучший мастер на моей памяти. – Перевернув фарфоровую даму, Стальной Король бесстыдно заглянул ей под юбку. – Твоя сила в твоей голове. И вчера ты едва с этой головой не расстался. По собственному, заметь, почину. И скажи, что я должен сделать для того, чтобы ты наконец стал думать?
– Я вернусь к работе…
– Конечно, вернешься, – перебил Король и с явным разочарованием поставил даму рядом с голубем. – Но я не о том.
– Не понимаю.
– Понимаешь, не притворяйся. – Стальной король сделал шажок и поморщился. – Не один ты искалечен. Смирись уже. Успокойся. Научись жить.
– Как?
– Как-нибудь. – Следующей в ряду фарфоровых безделушек была борзая, но к ней Король не прикоснулся. – Так, как все живут. И выживают. У тебя нет руки, но ты себе сделал руку.
Металл, статичный, покорный, но неспособный к изменению.
– У многих и этого нет. Кстати, ты оформил наконец патент?
– Да.
– Вот и молодец. На фабрике Вейса готовы выделить линию под протезы. У них уже есть с полсотни заказов… и продолжают поступать. И скажи, мастер, почему я должен заниматься этим?
Упрек был заслуженным.
– И знаешь что? Для многих эта твоя… придумка будет спасением. А ты…
– Я понял, ваше величество.
– Ничего ты не понял. – Со вздохом Стальной Король потянулся к фигурке охотника. – Тебе кажется, что твоя беда исключительна. Возможно, так оно и есть. Но ты либо научишься уживаться с нею, по-настоящему уживаться, или однажды погибнешь по какой-то нелепой случайности. Например, взорвется в руках очередная бомба… – Он переставлял фарфоровые безделушки сосредоточенно, словно само это занятие имело некий недоступный пониманию Брокка смысл. – Вчера ты взял в руки заряд, даже не подумав о том, что это прикосновение способно нарушить запирающий контур. Ты же понятия не имел, кто этот контур создал. Верно?
– Я…
– Ищешь приключений. Пытаешься доказать кому-то, что не трус и не столь слаб, как можно было бы ждать от калеки. И да, Брокк, ты не трус. И ты не слаб. Но когда научишься думать, головой думать, и не только в мастерской, тогда станешь по-настоящему сильным.
Король оглянулся. Левый глаз его подергивался, и по щеке сползала слеза, которую Король раздраженно смахнул рукавом.
– И да, у меня свой интерес. Мне нужен живой и адекватный мастер, а не тот, который втайне мечтает отправиться в мир иной. Ну, погибнешь ты… и что, смерть будет героической?
Уши горели. И Брокк опустил взгляд, походя отметив, что ботинки его успели запылиться.
– Нет, дорогой. Эта смерть будет идиотской и никому не нужной. Твой род прервется. Твои земли придется разделить, а людей отдать под чью-либо опеку. Твоя сестра останется одна. А мне придется искать нового оружейника. Руку дай. – Стальной Король оперся на руку. – Научись, наконец, здраво оценивать свои силы. И помощь принимать, когда в ней появляется нужда.
– Я постараюсь.
– Постарайся уж, – прозвучало насмешливо, словно Стальной Король сомневался, что Брокк сдержит это обещание. – И еще, обзаведись наследником… война и так проредила дома.
– Я…
– Слышал уже, постараешься.
Это было откровенной насмешкой, но не обижаться же на Стального Короля. И Брокк улыбнулся. Как ни странно, полегчало.
– Вот, таким ты мне больше нравишься… а девочка хорошая. Ей в этом мире не легче, чем тебе.
Его невеста, Кэри из рода Лунного Железа, была юна.
Напугана.
И весьма мила.
Вот только Брокк врагу бы не пожелал невесты из Высших.
– Думаю, – сказал Стальной Король, вызывая вязь обручальных браслетов. – Вы поладите.