Светлой памяти моего брата
посвящается эта книга…
Первоначало всего существующего – огонь.
Вместо пролога
Осколки прошлого
Это так странно – оказаться здесь. Как будто после долгих поисков сказочной страны, что снилась тебе с детства, наконец найти ее. Прийти в нее.
Сердце замирает при видах, воспаленных памятью, словно уже и не своей, а какой-то привнесенной в разум силами непостижимыми. Необъяснимыми.
Но все прозаичнее на самом деле. В этом романтическом и сказочном ореоле грез клубились воспоминания из детства. Настоящие воспоминания о настоящей жизни, которая теперь кажется замечательным приключением. Неповторимым и недосягаемым ни в пространстве, ни во времени.
Однако пространство он преодолел. Но вот временную пропасть в одну четвертую часть столетия преодолеть невозможно. Если для пространства есть самолеты, то для времени – только память. И вот он здесь. Через двадцать пять лет после того как покинул эти края, будучи еще отроком. Он не мог даже описать ту гамму чувств, которые охватили его при виде знакомых по этим детским грезам мест. Водная гладь Авачинской[1] бухты все та же. А вокруг нее безмолвные зеленые сопки, густо поросшие причудливо искривляющимися деревьями. На противоположном берегу бухты все тот же Петропавловск-Камчатский, чьи улицы растянулись террасами по склонам сопок. Здесь практически нет ровных поверхностей, он это хорошо помнил. Один из немногих ровных ландшафтов на всем гигантском полуострове Камчатка в его памяти сохранился лишь в виде аэропорта Елизово, куда его доставил самолет из Москвы. Трудно даже вообразить, насколько недоступными стали бы эти края для людей извне, если бы аэропорт вдруг прекратил свое существование. И какой бы ловушкой стала Камчатка для тех, кто здесь живет. Конечно, оставался и другой вариант. Морской. Но для этого надо было отчалить от Петропавловского причала, пройти по Авачинской бухте до пролива у мыса Станицкого, миновать торчащие из воды скалы, именуемые Три Брата и являющиеся такой же визитной карточкой Камчатки, как и ее вулканы и гейзеры, а затем выйти в безбрежный Тихий океан. Ну а дальше, огибая южную оконечность полуострова, через энное количество дней добраться до Сахалина. Или Владивостока. Или Японии. Но был и другой вариант. Выйдя из Авачинской бухты в Тихий океан, взять курс не на юг, а на север. Добраться до ожерелья Алеутских островов, которые, словно морские буйки, очерчивали бассейн Берингова моря, и, пройдя вдоль этих островов, добраться до Аляски – самого большого штата США. Но аэропорт Елизово сжимал пространство и время. Завтра вечером он сядет там в самолет и всего через каких-то восемь-девять часов будет в Москве. На Камчатке к тому моменту уже будет утро нового дня. А в столице, когда он прилетит, поздний вечер дня предыдущего. Благодаря причудам часовых поясов в прошлое можно вернуться. Именно это с ним и произойдет, ведь где-то над Охотским морем он уже попадет в завтрашний день, но в Москве он окажется примерно в то же время, в какое он вылетит из этого спасительного для жителей Камчатки аэропорта Елизово.
Все эти ожившие воспоминания из детства порождали какую-то потаенную, одному ему понятную трепетную радость, перемежавшуюся с доброй грустью. Но на видах Авачинской бухты, далекого Петропавловска-Камчатского и возвышающегося за столицей полуострова, покрытого ледниками белого гиганта – вулкана Авача, радость кончалась. При ближайшем рассмотрении ареала его детских приключений начиналась боль.
Городок, в котором он жил когда-то, в те времена был настолько секретным, что, по сути, не имел названия. Он обозначался лишь цифровой литерой – «51». Но для удобства отправления и получения почтовой корреспонденции в те времена на конвертах и посылках писали – «Петропавловск-Камчатский 51». Видимо, чтобы враг не догадался. Секретничать было из-за чего. В городке 51 находился судоремонтный завод по ремонту и обслуживанию атомных подводных лодок Второй Тихоокеанской атомной флотилии. Сама флотилия тут же. В пределах видимости. Она находится в поселке Рыбачий, на полуострове Крашенинникова, который кривым пальцем врезается с запада в Авачинскую бухту, создавая еще одну, маленькую бухту имени того же Крашенинникова. Хотя еще ее называли Сельдевой. Вот и лодки. До них всего четыре километра по воде. Он хорошо помнил, что из окна кухни его дома всегда были видны эти грозные черные гиганты, заряженные под завязку апокалипсисом. Лодки на месте и хорошо видны отсюда. Но вот с самим городком 51 случилось нечто ужасное.
Сразу на въезде в него располагались три одинаковые казармы, которые когда-то, по аналогии с теми знаменитыми скалами на выходе в Тихий океан, именовались «Три Брата». В одной казарме располагалась береговая база. Там размещались экипажи военных кораблей, которые вставали на ремонт в завод 51-го городка. Вторая казарма – судоремонтный батальон. Третья – стройбат.
Он помнил их другими. Большие патриотические плакаты. Строевые подготовки. Флаги и огромные стенды с гербами пятнадцати советских республик. Сейчас бетонные плацы разбиты пробивающимся из трещин кустарником. Трехэтажные здания казарм пусты и мертвы. Стекол и даже оконных рам давно нет. Вокруг какие-то кучи ржавого железа, которые когда-то являлись автомобилями. Это был его первый шок, когда он въезжал в свой детский мирок. Потом он увидел свой дом.
Единственная в поселке пятиэтажка, построенная на склоне сопки по улице Владивостокской. Улица столь мала, что этот крайний ее дом имел номер 4. Когда-то пятиэтажка имела красивый красно-белый окрас. Сейчас она не имела цвета вообще. Точнее, это было сочетание серости и сырости. Триста метров от дома, вниз по склону, и там находилось длинное одноэтажное здание Клуба юных моряков. Дети в те времена даже в такой удаленной и труднодоступной местности имели массу вариантов проведения досуга. В городке 51 имелась горнолыжная, туристическая, баскетбольная и еще ряд других секций. А также авиамодельный и судомодельный кружки. Оба они располагались в том самом здании КЮМ, но… Сейчас он увидел только редкие осколки битого кирпича и фундамент, давно заросший бурьяном. Здания нет, как и нет полудюжины соседних строений. Идя дальше через поселок и наблюдая пейзаж уныния и запустения, он добрался до кинотеатра «Вилюй». Точнее, до того жуткого короба, который от него остался. Место, в котором он проводил чуть ли не каждые выходные, с друзьями, а иногда и с моряками из тех казарм, которых сюда водили на киносеансы, выглядело так, словно кинотеатр подвергся массированному артиллерийскому обстрелу. Части стены нет. Нет окон и дверей. Внутри какой-то хлам. А вот это…
Он вдруг почувствовал, что сейчас расплачется, что, конечно же, в его возрасте было бы совсем непозволительной глупостью. Эта опрокинутая на бок конструкция – игровой автомат «Морской бой». Ох, сколько они с друзьями спорили и канались, кто первый в него играет. Иногда выигрывал и он. А затем с нетерпением кидал в автомат пятнадцатикопеечную монету, хватался за поручни перископа и, прильнув лицом к резиновому наглазнику, смотрел, как движется по нарисованному морю нарисованный вражеский корабль, и пускал торпеды.
Он осторожно дотронулся до старых, облезлых уже поручней, к которым не прикасался двадцать пять лет. Затем устало уселся на поваленный игровой автомат и закурил, задумчиво глядя на осколки плитки и стекла, как на осколки собственного прошлого. Осколки своего детства. Да, детство его давно прошло. Сейчас он взрослый мужчина. Уже даже в разводе. Его дочь, Рита, сама уже взрослая девушка. Настолько взрослая, что знать не желает отца, оставившего по мимолетной глупости семью. Но он провел здесь девять лучших лет своей жизни. Когда ты ребенок, для тебя эти девять лет – вечность. Фантастический срок. Это сейчас время летит, как тот самолет из Москвы в Елизово, сокращая пространство и время. Но тогда… И он все двадцать пять лет мечтал вернуться. Да, в детство вернуться нельзя, но хотя бы в эти живописные, прекрасные места. В городок, где все друг друга знали и жили дружной общиной. Где детям было чем заняться на досуге в многочисленных клубах и секциях. Но вернувшись, Казимир Гжель[2] ужаснулся…
– Эй, дядя, вам плохо?! – послышался детский голос.
Этот голос вырвал Казимира из его мрачной задумчивости и заставил поднять взгляд. Странное дело, он совершенно не услышал, как в бывшем холле бывшего кинотеатра появились четыре подростка. На вид им было лет по одиннадцать или двенадцать. Все мальчишки. Один, самый высокий, с вытянутым лицом. Второй круглолицый блондин с веснушками. Третий чернявый, большеглазый, с каким-то недобрым взглядом. Четвертый похож на корейца, слегка полноват. На шеях висят старые респираторы, которые они, наверное, раздобыли на заброшенных военных складах, которых здесь в изобилии. В руках игрушечные автоматы и школьные рюкзаки за спинами.
– М-м-м… Нет, ребята, мне не плохо. Просто задумался, – грустно улыбнулся Казимир, – здравствуйте, кстати.
– Ага, самое то место, где удобно призадуматься, – ухмыльнулся долговязый, который глаз не сводил с висящего на шее Казимира фотоаппарата.
– А вы что тут делаете? – спросил Гжель. – Тут все очень ветхое, может и обрушиться. Не лучшее место для детей.
– Мы здесь в сталкеров играем, – ответил предположительно кореец. – А вы?
– Я? Я жил здесь когда-то. Несколько лет копил на билеты на самолет и вот прилетел, чтоб вспомнить детство. Лучше бы я этого не делал…
– А что так? – спросил тот, что с веснушками.
– Да тут… – Казимир замялся, не зная, как описать свое впечатление от увиденного. – Слушайте, здесь был дом культуры. Кинотеатр. У нас тут новогодние утренники проходили. Мы тут кино смотрели. Девчонки сюда танцами заниматься ходили. Вон в той стороне был Клуб юных моряков. Я там делал модели кораблей. И друзья мои со мной туда ходили. А рядом был авиамодельный кружок. Туда ребята постарше ходили. А на площади, возле завода, они потом запускали свои модели самолетов, и те летали. Здесь было больше людей, больше жизни, больше каких-то возможностей. А сейчас… сейчас все выглядит так, будто над Сельдевой атомную бомбу взорвали.
– Над чем? – спросил долговязый.
– Над Сельдевой. Мы так свой городок называли – Сельдевая. Иногда, в шутку, называли его Простоквашино.
– Почему?
– Ну, потому что одна-единственная пятиэтажка… На горе… короче, сейчас это поселок Приморский, я знаю. Но раньше было вот так.
– А мы свой городок Саус-Парк называем, – улыбнулся блондин.
– Как вы вообще здесь живете? – вздохнул Казимир.
– В сталкеров играем, – подал голос до сих пор молчавший большеглазый.
– Понятно, – покачал головой Казимир. – А мы тут в «Морской бой» играли. И в кино ходили.
– А на фига кинотеатр, если сейчас любой фильм можно с Интернета скачать и на мобиле посмотреть?
– Ну, – Гжель растерянно усмехнулся и развел руками, – я даже не знаю, что вам на это ответить.
– Вы сами-то откуда? – спросил кореец.
– Из Москвы, – кивнул Гжель. – Двадцать пять лет там уже живу.
– Ага, был я там, в прошлом году. У вас там метро есть, ага? Жуткое место.
– Это еще почему? – удивленная усмешка появилась на лице Казимира.
– Там у вас куча народу. Миллионы машин. Пробки. И все как зомби. В метро запах странный, а еще в Москве нерусских полно… Говорю же, жуткое место. У нас лучше.
– Ну, ты сам-то… Хотя ладно, – махнул рукой Гжель. – А хотите, я вас проведу по поселку и покажу, где и что было во времена моего детства?
Большеглазый резко наклонился, поднял кирпич и, подбрасывая его в ладони, строго спросил:
– Ты маньяк-педофил?
– Что? – опешил Казимир. – Да вы… Черт возьми, в вашем возрасте я таких слов даже не знал!
– Тупой был?
– Нет! Счастливый был! А вы… Вы какие-то злобные тролли!
Он поднялся и торопливым шагом направился к выходу. Под ногами хрустели осколки его прошлого…
– Эй, дядя, классный у тебя фотоаппарат! – крикнул вдогонку высокий. – Дай поглядеть!
– Идите к черту, дети! – бросил на прощание Казимир и скрылся на улице.
– Долбаные взрослые, – презрительно фыркнул большеглазый Андрей Жаров и швырнул обломок кирпича в корпус от игрового автомата, на котором только что сидел Казимир.
Из инструкции командору Витусу Берингу
от императора Петра 1.
6 января 1725.
«1. Надлежит на Камчатке или в другом там месте сделать один или два бота с палубами.
2. На оных ботах возле земли, которая идет на Норд по чаянию (понеже оной конца не знают) кажется, что та земля часть Америки.
3. И для того искать, где оная сошлась с Америкой: и чтоб доехать до какого города Европейских владений, или ежели увидят какой корабль Европейский, проведать от него, как оный кюст называют, и взять на писме и самим побывать на берегу и взять подлинную ведомость и, поставя на карту, приезжать сюды».
С вертолета вид был просто великолепен. Камчатская красота раскрывалась особым образом. Улыбка восторга не сходила с лица молодой Оливии Собески, ученого-вулканолога из Йеллоустонского национального парка США. Она лишь на миг прижимала к лицу фотоаппарат, делала серию снимков и снова освобождала взгляд и любовалась покатыми зелеными сопками, Авачинской бухтой и одноименным вулканом. Ее коллега из Неаполя, обладатель роскошной черной бороды, итальянец Антонио Квалья торопливо и размашисто делал карандашом зарисовки в своем блокноте.
Третий в группе вулканологов, что находились на борту вертолета, это Михаил Крашенинников. Ученый из Института вулканологии и сейсмологии Петропавловска-Камчатского. Он похлопал по плечу итальянца:
– Тони, есть же фотоаппарат! – приходилось перекрикивать двигатель вертолета.
– У фотоаппарата нет души художника, дорогой Михель, – улыбнулся Антонио, продолжая рисовать.
Оливия прервала любование местным великолепием и обратилась к русскому вулканологу:
– Майкл, а мы можем отлететь еще дальше? Я хочу сделать общую панораму с видом Петропавловска, вулканов Авача и Коряка и Авачинской бухты! Может, National Geographic заплатит нам за этот снимок и мы покроем расходы на топливо для вертолета?
– Минутку! – кивнул Крашенинников и, сделав несколько шагов по салону вертолета, обратился к пилоту: – Витя! Вить! Мы можем долететь до Приморского? Топлива хватит?
– Хватит! – кивнул пилот и засмеялся. – Однако в Приморском вулканов нет! Только судоремонтный завод!
– Я знаю, Вить! Просто наши гости хотят сделать крупную общую панораму! И сфотографировать гору Вилюй. С воздуха ее будет видно!
– Не вопрос! За ваши деньги – любой каприз!
Вертолет чуть наклонился вперед и, ускорившись, направился к городку, который когда-то именовался литерой «51».
Михаил вернулся к коллегам и посмотрел вниз.
– Оливия! Я понял, что на самом деле ты хочешь сфотографировать! Я подозревал, что ты американская шпионка! – Он засмеялся и указал рукой вниз.
Собески посмотрела в указанном направлении. Под ними проплывал полуостров Крашенинникова, на южном берегу которого расположился поселок Рыбачий и причалы с атомными подводными лодками.
Улыбка стерлась с лица миловидной ученой из Штатов. Широко раскрыв глаза, она уставилась на Михаила:
– О боже, Майкл, я не знала! Я… Если нельзя фотографировать, я не буду! Я… Я правда не знала!
Михаил расхохотался еще больше:
– Вы, американцы, совершенно не понимаете шуток! Эту базу и эти лодки может увидеть любой человек на планете, у которого есть компьютер! Достаточно открыть Google Maps! Это уже давно не тайна![3] Вы совершенно не понимаете шуток!
Оливия недовольно насупилась и отшатнулась от Михаила:
– Мы просто с трудом верим, что вы, русские, умеете шутить!
– Антонио верит. Погляди, Оля, он смеется.
Квалья действительно смеялся, заканчивая свой рисунок. Затем развернул блокнот к своим коллегам. Рисовал он изумительно. А главное, очень быстро. Недаром его в шутку называли принтером. На странице блокнота красовалась Оливия Собески, увешанная фотоаппаратами, с испуганным лицом и в высокой шляпе «дяди Сэма», а на нее наступал Михаил в мундире и фуражке. На погонах буквы KGB, а в руках серп и молот. Рассмотрев карикатуру, Крашенинников засмеялся еще громче.
– Брависсимо, мой друг!
– Вы как дети, – усмехнулась Оливия.
– Разве это плохо? Кстати, Оля, этот полуостров, над которым мы пролетаем, называется полуостров Крашенинникова.
Американка удивилась:
– Его так назвали в твою честь?
– Нет. Но все равно приятно.
Вертолет продолжал путь к южному побережью Авачинской бухты. Никто на борту винтокрылой машины еще не знал, насколько судьбоносным для каждого из них будет решение Оливии отлететь подальше от Петропавловска-Камчатского…
Уже стемнело. Покинув терминал аэропорта Внуково, Казимир Гжель окунулся в настойчивые призывы таксистов и вяло отмахивался рукой. Он устал. Поездка в места его детских приключений не воодушевила. Многочасовой перелет, пронзающий часовые пояса огромной страны, утомил. Ему не терпелось попасть домой и окунуться в ванну, а потом упасть в кровать и заснуть. Конечно, услуги таксистов могут ускорить воплощение этого желания, но уж больно бессовестные у них цены. А после траты на билеты до Камчатки и обратно придется экономить год, дабы восполнить потери в личном бюджете. К тому же его ждал человек на машине…
«Девятка» цвета мокрый асфальт находилась на стоянке, как он и предполагал. В салоне включен свет, поскольку небо уже почернело. Водитель, молодой светловолосый парень, читал какую-то книгу, разложенную на рулевом колесе.
Казимир распахнул заднюю дверь и небрежно швырнул дорожную сумку на сиденье. Сам уселся впереди, рядом с водителем, который продолжал читать.
– Здравствуй, Сережа.
– Привет, Станиславович, – отозвался водитель, не отрываясь от книги.
Казимир смерил его взглядом и вздохнул, качая головой:
– Мы сегодня до Москвы-то доедем вообще?
– Погоди, Станиславович. Сейчас, кажись, «Людоед» ледяную дамбу взорвет…
– Какой, на хрен, Людоед? Это платная стоянка. Ты за время моего отсутствия олигархом стал, что ли? По машине как-то незаметно.
– Ах, если бы… – вздохнул Сергей и, положив вместо закладки свой смартфон, захлопнул книгу. Затем провернул ключ в замке зажигания.
Машина медленно, лавируя между другими автомобилями, покинула стоянку и вырулила на шоссе до города.
– Как Рита?[4] – тихо спросил Казимир.
Сергей пожал плечами:
– Не знаю. Мы крепко поругались.
– Вот ты идиот, – разочарованно вздохнул Гжель.
– Согласен. Я идиот. Но и она тоже, знаешь ли, та еще штучка. Вся, блин, в папашу.
– Слышь, Маломальский![5] – повысил голос Казимир. – Ты, между прочим, о моей дочери говоришь! Тебе по шее врезать, что ли?
– Нельзя, – невозмутимо отозвался Сергей. – Я за рулем. Это чревато.
– Ладно. Врежу, когда приедем.
– Осторожней. У меня есть большой разводной ключ. Ты как съездил-то? Рассказывай.
– Отвратительно, – ответил Казимир, открывая окно и закуривая.
– Чего так? Ты же давно мечтал. Деньги копил. Фотоаппарат мой взял. Старинного друга встретить хотел.
– Все так, Сережа, но… – Он выпустил в вечерний подмосковный воздух клуб дыма. – Я был безумно рад встретить друга детства, и это был для нас праздник. Но я не ожидал, что увижу настолько… Как это сказать… Постапокалиптичную картину…
Старая «девятка» цвета мокрый асфальт приближалась к Москве. А миру оставались считаные часы…
Школа номер четыре находилась выше всех зданий над уровнем моря, а точнее, над уровнем Авачинской бухты в поселке Приморский. Ее построили на склоне сопки, так же как и пятиэтажку на улице Владивостокской, 4. Но только вход в школу располагался примерно на уровне пятого этажа жилого дома, расположенного метрах в ста ниже по склону. Четырем ученикам этой школы порядком надоело играть в сталкеров. Сегодня они решили поиграть в «Квадрат». На площадке у дома этого не разрешали делать взрослые. Мяч то и дело норовил удариться в машину, коих у пятиэтажки было много. Именно поэтому большеглазый Андрей Жаров, высокий Никита Вишневский, светловолосый и с веснушками Женька Горин, а также их друг – Сашка Цой поднялись к школе и зашли во двор позади нее. Нарисовали красным кирпичом на асфальте квадрат, поделенный на четыре секции. Каждый отвечал за свою. Мяч не должен удариться о секцию больше пяти раз. Тот, кто не сможет отбить мяч, выбывает. Поканавшись в «камень-ножницы-бумага», четыре друга определили, что первым мяч подает Никита Вишневский. Тот некоторое время разминался, хлопая ладонью по резиновому мячу и ударяя его в потрескавшийся асфальт заднего двора школы номер четыре.
Услышав рокот приближающегося вертолета, Вишневский обернулся. Летающей машины еще не видно. Судя по звуку, она уже где-то над маленькой бухтой Крашенинникова. Или уже даже над заводом. Но двухэтажное здание школы стояло между ними и поселком, не давая увидеть летательный аппарат.
– Никитос! – возмущенно крикнул Андрей. – Ну давай, подавай уже! Вертолетов, что ли, не видал?
Никита подбросил мяч и, не дав ему коснуться земли, пнул ногой. Тот подлетел и стал падать на секцию Саньки Цоя. Тот отбил руками, сцепив пальцы ладоней. Женька отбил локтем. Вертолет приближался…
Андрей Жаров подпрыгнул и с силой пнул падающий в его секцию мяч. Спортивный снаряд устремился ввысь. Он вылетел из тени школы и оказался выше ее крыши. И вдруг ясное синее небо стало ослепительно белым. Друзья зажмурились от боли, падая на асфальт. Звук вертолета стал каким-то захлебывающимся. А еще, несмотря на тень от родной школы, в которой они находились, стало нестерпимо жарко. Настолько жарко, что раздался крик Никиты:
– Пацаны, на мне одежда горит!!!
Вверху раздался хлопок. Это лопнул от светового и теплового излучения мяч. Дети попадали на асфальт, не зная, куда деться от этого жуткого жара, хотя, похоже, в эти мгновения задний двор школы номер четыре, построенной с расчетом выдерживать девятибалльные землетрясения, был самым безопасным местом. Где-то между ними с хлюпающим звуком упал лопнувший и плавящийся мяч. Следом за светом и теплом раздался грохот, будто лопнула вся вселенная. А потом последовала и ударная волна термоядерного взрыва…
Выписка из докладной записки
отдела разведки Краснознаменного Тихоокеанского флота
главному командованию ВМФ СССР
Для служебного пользования
Совершенно секретно
1984
«Согласно полученным данным, коррелирующим с данными от собственных источников 1-го Главупра КГБ СССР, вероятный противник нацелил на Камчатский полуостров баллистическую ракету класса «Минитмен-3» с разделяющейся БЧ (341-е стратегическое ракетное крыло. Координаты пусковой шахты см. в приложении 2 к данной докладной записке. ТТХ приводимого класса ракет вероятного противника см. в приложении 1 к данной докладной записке). По данным разведки, разделяющихся боевых частей у данной ракеты 3 (три). Предположительно мощность каждого заряда составляет от 300 кТ до 700 кТ. В случае отсутствия ответных мер со стороны ВМФ и ВВС СССР предполагаются дублирующие удары силами подводных стратегических лодок вероятного противника, а также крылатыми ракетами воздушного базирования, силами тяжелых стратегических бомбардировщиков. Мощность дублирующих ударов приблизительно 120–250 кТ. Оценка приоритетных целей позволяет с высокой степенью достоверности утверждать, что одной из целей для удара РБЧ данной ракеты является аэропорт Елизово. Вопреки предыдущему анализу с выводами о том, что данный аэропорт необходим силам вторжения вероятного противника для промежуточных посадок боевой и транспортной авиации, наличие в Елизово группировки высокоскоростных перехватчиков МиГ-31, способных нивелировать боевой наступательный потенциал воздушных стратегических сил вероятного противника, делает данный объект одной из приоритетных целей. Цель для второй БЧ – база ТОФ в Усть-Камчатске. Цель для третьей БЧ – Вторая флотилия атомных подводных лодок на полуострове Крашенинникова в Авачинской бухте и судоремонтный завод в «ПК-51». По имеющимся данным, боеголовка должна взорваться на высоте 200–400 метров над бухтой Крашенинникова (Сельдевая) между «ПК-51» и пунктом постоянной дислокации боевых единиц Второй атомной флотилии ТОФ. Первичные поражающие факторы, даже при минимальном заряде в 300 килотонн, в течение сорока секунд уничтожат как базу подводных лодок, так и судоремонтную инфраструктуру на противоположном берегу, в «ПК-51» (расчетные таблицы потерь в живой силе среди военнослужащих и гражданских лиц см. в приложении 3 к данной докладной записке). При этом поражающие факторы, воздействующие на сам Петропавловск-Камчатский как при ударе по аэропорту Елизово, так и по бухте Крашенинникова, будут минимальными. Это позволит силам вторжения вероятного противника использовать в дальнейшем морской порт Петропавловска-Камчатского во время следующего этапа войны – военной интервенции на дальневосточную территорию СССР…»
Что-то заставило одну из боеголовок отклониться… Она взорвалась не между полуостровом Крашенинникова и поселком Приморским, а между полуостровом Крашенинникова и Петропавловском-Камчатским. Где-то над Авачинской бухтой. При этом вся мощь термоядерного взрыва обрушилась именно на столицу Камчатского полуострова…
В остальном данные разведки ВМФ тридцатилетней давности оказались верны. Только вот дублирующих ударов не последовало. По всей видимости, их уже некому было наносить…