Глава 1. Ночная привязанность
Тонкие черты лица, темные прямые волосы, немного не доходившие до плеч, голубовато-серый цвет глаз. Вильям Харт напоминал писателя или поэта. Он очень редко надевал белый халат. Большую часть гардероба составляли монотонные рубашки неярких цветов. Его кабинет был совершенно не похож на офисы собратьев по профессии. Он освещался тусклым светом, одетым в оттенки от желтого до светло-рыжеватого. Обоев как таковых видно не было. На стенах висели, почти полностью их закрывая, полотна с нарисованными китайскими пейзажами. На полу лежал огромный ковер с индийским символом космоса и, кроме того, стояла пара горшков с карликовыми деревьями. В одном из углов находился небольшой декоративный фонтан. Дизайн кабинета был весьма необычным, но самое интересное – этот кабинет располагался в одной из известнейших лечебниц. В ней проходили терапию люди с психическими расстройствами из всех уголков страны.
Уже в раннем возрасте Вильям прекрасно понимал, какой будет его профессия. Время полностью подтвердило ожидания.
Харту было позволено многое из того, что другим делать строго запрещалось. Дизайн кабинета, относительно свободный график работы – и это не единственные приятные возможности. Конечно, у всего есть своя причина. Столько чести какому-то психиатру, с чего бы это? Ответ крылся в нем или, точнее, в том, как он лечил. А главное – проводимая Вильямом терапия всегда заканчивалась (пока что) более чем хорошими результатами для пациентов. Хотя в большинстве своем к нему попадали те, кому другие доктора не смогли помочь.
Несмотря на успехи Вильяма в области лечения психических расстройств, он был довольно засекреченной личностью. Его имя даже не числилось в штате больницы. О нем знали директор, некоторые его личные помощники (в частности, Сидни, ведущая запись на прием) и пара медсестер. Ну и, конечно же, люди, которые побывали на его сеансах терапии. Возможно, такая конспирация кому-то покажется чрезмерной, но если взять во внимание, что Харт пока еще не являлся доктором официально по ряду обстоятельств и использовал не совсем типичный метод лечения, то она весьма обоснованна. Эта секретность была, в числе прочего, одним из решений директора лечебницы – профессора Фрэнка Дежайна. Он верил в метод, который применял Вильям, и эта вера основывалась на результатах лечения. Но директору они казались настолько ирреальными, магическими, что, по его мнению, лучше было не привлекать к личности Харта ни социального, ни научного внимания. И Вильям полностью разделял точку зрения профессора. Он решил для себя, что даже после того, как ему можно будет официально называться доктором, эта засекреченность сохранится. По крайней мере, он станет всячески избегать какой-либо огласки.
Пока Вильям сидел и размышлял в своем кабинете, глядя на нарисованный каким-то китайским художником водопад, в дверь постучали.
«Ничего себе, уже одиннадцать часов! Как быстро пролетело время!» – подумал Харт, отвечая стуку спокойным ровным голосом:
– Войдите.
В кабинет вошел среднего роста худощавый молодой человек весьма приятной внешности. Но его повышенный уровень раздраженности, которая быстро сменилась удивлением, не остался незамеченным.
– Присаживайтесь, – произнес Вильям. И незнакомец, который внимательно изучал дизайн его «офисного» помещения, подошел к одному из кресел. К слову, из мебели, кроме небольшой тумбочки, на которой стоял чайничек и две чашки, журнального столика в виде дубового пня и двух кресел темно-зеленого цвета, больше ничего и не было – необходимости не возникало.
Пожалуй, настала пора немного отвлечься и рассказать о том, чем же все-таки Вильям Харт отличался от других докторов в области психиатрии.
Очень-очень давно он заметил, что при определенных внешних обстоятельствах у него получалось сближаться с человеческим бессознательным. (О том, что это бессознательное, он узнал намного позже.) Подобное сближение можно было осуществить всякий раз, когда человек приходил в замешательство, терял свою концентрацию. Когда такое случалось, Харт мог своим сознанием проникнуть непосредственно во внутренний мир человека. Ему не требовалось ни гипноза, ни других методов внешнего воздействия на индивида. Просто пока человек находился в легком трансе, от того же, например, дизайна кабинета, Вильям, как добропорядочный взломщик, пользовался этим моментом и занимался вскрытием замка на двери с надписью «бессознательное». Конечно, это всё образы и лишь попытка доступно объяснить то, что происходило между ним и пациентом. Ни один из входивших не подозревал, что терапия начиналась с момента, как только за ними закрывалась дверь, ведущая в кабинет. Взлом человеческого бессознательного занимал у Вильяма Харта максимум четыре минуты (на время влияло то, насколько сильно был сконцентрирован пациент). Беседа с больным могла длиться хоть двадцать, хоть тридцать минут: когда дверь открыта, войти в нее – дело совсем нехитрое.
Что ж, теперь каждый из нас принял удобное для себя положение, так что можно продолжать.
– Доброе утро, мистер…
– Клин. Меня зовут Томас Клин. И извините, что, может быть, немного выйду за пределы намеченного вами плана общения, но хотелось бы договориться сразу. Если нам необходимо будет еще встретиться, то это должен быть вечер, лучше поздний, еще лучше – ночное время. Я пытался рассказать о своей проблеме по телефону, когда меня записывали на прием. Но ваша помощница, видимо, не совсем меня поняла.
«Вот мы и вышли к тому беспокойству, которое я заметил на лице этого молодого человека, когда он заходил в кабинет».
– Разумеется, мистер Клин. Судя по всему, с утра вы не хотели бы встречаться не потому, что у вас большая занятость на работе или что-то вроде того. Я обязательно передам Сидни, чтобы она в будущем, если вам снова нужно будет прийти, назначала визит на вечер. – Запись на прием к Харту вела одна из помощниц профессора Дежайна. Вильям прекрасно представлял себе объем работы, который был на каждом ассистенте Фрэнка. Поэтому мысль о том, чтобы обвинить Сидни в невнимательности, даже не возникла в его голове. – Это все, что вас тревожило?
– Думаю да, – немного помолчав, произнес Томас, – это единственное, что вызывало во мне тревогу, помимо того что сейчас почти день. В общем, я с готовностью отвечу на все ваши вопросы, доктор Харт.
– Зовите меня просто Вильям. Насколько мне известно, у вас и раньше были какие-то проблемы. Вы уже обращались в нашу больницу и прошли двухнедельный курс терапии у одного из врачей.
– Да, все верно. Это как раз касается моей проблемы, только тогда она не была столь невыносимой. Пройденная в тот раз терапия на пять месяцев спасла меня от моей фобии.
– Что ж, раз вы оказались у меня, значит, видимо, второй курс терапии не был столь удачным?
– Его не было в принципе. Кроме вашей лечебницы я больше никуда не обращался за помощью. А как только позвонил, чтобы записаться повторно, меня сразу направили к вам. По существу, моя фобия должна была пройти после той терапии. Мне пояснили, если она осталась после первого курса лечения, то второй, скорее всего, вообще не даст результатов. Либо они будут кратковременными.
После небольшого молчания Томас продолжил, Вильям не стал его перебивать, так как понимал, что людям необходимо давать высказаться. Впоследствии сказанное ими могло иметь очень важное значение.
– Знаете, я вообще никогда ни на что не жаловался. У меня была перспективная работа в одной очень крупной риелторской компании, здоровье не подводило… Как будто кто-то наслал какое-то проклятье.
– Томас, – решил все-таки вмешаться Харт, – расскажите мне о своей фобии.
Даже в тусклом свете, который окутывал кабинет, было видно, что мистеру Клину было весьма непросто перейти к сути визита.
– Если не вдаваться в подробности, брать во внимание только главное, – он говорил медленно, обдумывая каждое свое слово, – я не могу видеть день. Раньше мне всегда нравилось утро, светлые солнечные дни. Потом, где-то год назад, я начал замечать, что мне некомфортно в светлое время суток, и чем дальше, тем хуже.
К концу предложения голос Клина немного начал дрожать, а глаза забегали в поисках объекта, который смог бы его отвлечь и тем самым придать сил для продолжения беседы.
– В конце концов я потерял сон, думая о том, что завтра меня встретят лучи очередного рассвета. Мне пришлось закрываться от полуденного света, нормально я себя чувствовал только к вечеру, разумеется – ночью, а также в пасмурные дни. Это все продолжается и сейчас. Из-за своей «аллергии» на солнце мне пришлось уволиться с работы, и сейчас я зарабатываю, торгуя экскурсионными буклетами в ночную смену.
Он замолчал. Нетрудно было ощутить его переживания по поводу стольких навалившихся в один миг неудач. К тому же по молодому человеку было прекрасно видно, что у него нет объяснения тому, что с ним происходит. А такое отсутствие причины воспринимается человеком еще тяжелее. Раньше у Томаса, исходя из его рассказа, было все и было к чему стремиться. Он потерял это, но не из-за лени, не из-за пристрастия к выпивке – его успешную жизнь нормального человека забрало расстройство психики. Оно не похоже ни на головную боль, ни на кашель, таблетками данную ситуацию не изменить. Конечно, Томас мог подсесть на сильные успокоительные, даже наркотики, и в конечном счете попасть в наркодиспансер или в одну из психлечебниц в качестве «овоща». Но он пытается с проблемой жить и бороться, а это позиция сильного человека.
Вильям решил прервать затянувшуюся паузу и, встав с кресла, чтобы немного пройтись, спросил:
– Что ж, тогда, наверное, нам стоит приступить к вашему лечению. Сегодня проведем диагностику. Скажите, когда будете готовы.
– Думаю, я готов, мистер Харт, то есть Вильям, только что мне нужно делать?
– Просто расслабьтесь, – ответил Харт и снова сел в кресло, пристально всматриваясь в своего пациента.
Томас явно хотел, но не успел спросить, почему Вильям так сосредоточенно смотрит на него. Его тело обмякло, а голова откинулась на спинку кресла, которая ее зафиксировала. Вильям вплотную придвинул свое кресло и подстраховал тело Томаса двумя ремнями, чтобы тот случайно не съехал со своего места. После этого Харт и сам ушел в нечто, напоминающее сон, – в мир бессознательного Тома Клина.
Если бы кто-то сейчас зашел в кабинет, то увидел бы двух «спящих» молодых людей. Хотя на самом деле проводилась очень непростая операция. Это что-то сродни хирургическому осмотру, а впоследствии, может, даже и вмешательству. Только не в деятельность внутренних органов пациента, а в деятельность его внутреннего мира. В какой-то степени это можно было назвать душевной хирургией.
В один миг Харт оказался внутри достаточно уютно обставленного дома. Да, это однозначно был именно дом. Одноэтажная постройка с выходом в открытый мир воображения… Сколько же таких вот домов, квартир, замков и даже перевозных фургончиков он уже посетил! То место, в которое попал Вильям, и являлось бессознательным Томаса. За его пределы выходить нельзя, ничего менять просто так – нельзя. Это самые главные правила, которыми следует руководствоваться, если вы находитесь во внутреннем мире другого человека и при этом не хотите ему навредить.
Убранство первой комнаты в целом наводило на мысль о том, что здесь проживает очень аккуратная пожилая женщина (во внешнем мире, скорее всего, так бы оно и было). Вильям решил начать именно с этого помещения. Была вероятность, что осмотр других мог и не понадобиться, по крайней мере для того, чтобы поставить диагноз. В общем, оставалось самое «простое» – найти ту деталь, которая мучила Томаса. Вильям достал из небольшого синего матерчатого мешка блокнот и ручку. Конечно, он не мог принести с собой ни в свое, ни в чье-то бессознательное какие-то вещи из внешнего мира. При нем находился этот небольшой мешок со шнурками, который олицетворял материализованное воображение Харта в компактном виде. Вильяму стоило лишь пожелать что-то и сконцентрироваться на этом, и все необходимое появлялось в мешке. Блокнот и ручка в данном случае являлись лишь материализованными элементами его памяти: все записи, которые он делал, находясь во внутреннем мире пациента, прочно закреплялись в ней. После завершения сеанса он, если считал нужным, мог перенести свои пометки в обычный блокнот, чтобы со временем ничего не забыть.
Вильям начал всматриваться в элементы интерьера и анализировать общую обстановку. Настолько прибранной комнаты он не мог припомнить за всю свою практику. В бессознательном может быть порядок, а может быть и полный хаос в плане расположения вещей, но, главное, в любом случае все эти вещи лежат на своих, определенных местах. Обои были светлые. В центре зала стоял старенький, потертый, но очень подходящий к обстановке диван. Около него на деревянном столе лежало несколько книг – детективы, приключения, вроде бы ничего драматичного. Предпочтения в плане чтения у Клина были весьма заурядные. Бессознательное, конечно, не могло показать все книги, которые прочитал Томас, – в нем присутствовало лишь то, что произвело сильное впечатление. Конечно, со временем любое впечатление тускнеет или даже забывается. Но это касается уже сознательного, оно обладает прекрасной способностью избавляться от нужного и ненужного. В мире бессознательного же этим книгам ничего не угрожало.
На одной из стен висели медали: по плаванию и по шахматам. Наверное, со школьных лет, и эти награды кое-что объясняли в характере Томаса – его стремление к победе, стойкость. Рядом с медалями располагались два сертификата, точнее диплома. Судя по всему, мистер Клин получил два образования, такое не забывается.
Делая краткие записи, Вильям решил пойти дальше вдоль стены. Ему встретился деревянный шкаф со стеклянными вставками. Он не стал сильно присматриваться, но вроде бы тот был пуст. Все, что находилось в этом доме, – просто материализованные в бессознательном мгновения из жизни Томаса. Например, такой же шкаф мог стоять у его бабушки, которая прятала в нем сладкое от внука. Конечно, Харт мог порой ошибаться насчет интерпретации того или иного объекта, но главное – нельзя было ошибаться в анализе существенных деталей, имеющих значение в конкретной ситуации.
Еще раз окинув комнату взглядом, Вильям обратил внимание на электрокамин, расположенный между двумя креслами той же расцветки, что и диван. Этот предмет интерьера мог оказаться полезен для диагностики: в большинстве случаев отопление относилось к способности человека любить, сострадать, ненавидеть… Этот же электрокамин не работал, что могло говорить о фальшивости чувств, которые показывал Томас.
Интуиция была верным помощником Вильяма в работе. В этой комнате, в этом доме находились материализованные чувства, события, все яркие воспоминания из жизни мистера Клина, его характер и многое другое. И стоило немалых усилий разобрать, что к чему относилось. Поэтому без гипотез и предположений (порой ошибочных) не обойтись.
На камине стояло несколько черно-белых фотографий. Видимо, это воспоминания о театральных представлениях, так как кое-где просматривалась сцена и люди на фотокарточках были одеты в странную одежду, явно не предназначавшуюся для повседневных нужд. Судя по всему, Томасу нравился театр, а исходя из того, что снимки черно-белые, Вильям пришел к выводу – все это воспоминания из далекого детства.
Напоследок Харт проверил лампочки и выключатели во всем доме. Все было в исправном состоянии, хотя вот что пришлось Вильяму записать в блокнот: из пяти комнат, находившихся в доме, свет горел только в одной – той, обстановку которой он тщательно изучил, в остальных свет был выключен.
Оставив все как было, Харт сконцентрировался, мысленно сомкнул глаза и в тот же момент оказался на кресле в своем кабинете. Томас тоже потихоньку просыпался. Как только связь между Вильямом и пациентом разрывалась, оба сразу же начинали приходить в сознание.
– С возвращением, Томас. Вот, выпейте этот чай. Он если и не поможет унять легкое головокружение, то уж точно не помешает.
Томас явно не сразу понял, где он и что с ним происходит. Но пока он озирался по сторонам с кружкой теплого чая в руках, память ему все в подробностях рассказала о месте, где он находился.
– Это был какой-то сон? Я уснул? – спросил озабоченно Томас.
– Да, вы уснули, и это часть терапии. Не удивляйтесь, что уже три часа дня: порой она длится долго. Нам с вами понадобилось среднее количество времени. Насколько я понял, днем вам лучше находиться в темном помещении. У меня сегодня пациентов больше не должно быть, поэтому предлагаю вам переждать часов пять-шесть здесь. Обед нам скоро принесут. За это время мы как раз успеем пообщаться в спокойной обстановке, – с этими словами Харт нажал неприметную кнопку в стене и начал задумчиво разглядывать нарисованный водопад. Столь странное обстоятельство, что освещение было включено только в одной комнате, никак не выходило из головы.
После более чем сытного обеда (Вильям был единственным сотрудником больницы, который мог не ходить в общую столовую – еще одна из предоставленных привилегий) Харт решил расспросить Томаса о том, что видел в его бессознательном.
– Ну как, удалось утолить голод?
– Да, большое спасибо, мистер… Вильям.
– Хотел спросить о вашем прошлом, так как это важно для более точного диагноза.
– Да-да, конечно. Интересует что-то конкретное?
Их диалог длился достаточно долго. Но он не просто не расставил все по своим местам, а наоборот, дал Харту понять, что у Томаса Клина – крайне необычный случай психического расстройства.
Да, он в детстве занимался спортом, но это были лыжи и он никогда не получал за свои достижения медалей. Хотя несколько раз принимал участие в соревнованиях городского уровня.
У него были серьезные отношения, но они распадались из-за плотного рабочего графика, а вовсе не из-за того, что Томас был холоден. Клин утверждал, что очень болезненно переносил каждый разрыв отношений. После одного из них он даже подсел на успокоительные, но вовремя вмешалась его двоюродная сестра, что позволило Томасу выйти из депрессии и не впасть в зависимость от таблеток.
Что касалось театра, то, когда ему было восемь лет, родители записали его в театральный кружок, о котором он мало что помнил. Через года два ему пришлось оттуда уйти из-за проблем в школе.
Вильям не знал, верить Клину или же его бессознательному. Впервые Харту встретился человек, который настолько не соответствовал своему же внутреннему миру. Да, Вильям мог что-то не так истолковать, но не ошибиться же абсолютно во всем!
Когда стрелка часов дошла до восьми вечера, Томас через усилие над собой, но все же покинул кабинет. Харт понимал, что предстоит непростой вечер. Необходимо было все сопоставить, а в голове – ни единой четкой мысли, с чего начать. И, погрузившись в раздумье, Вильям прошел в скрытую, едва заметную дверь в одной из стен его кабинета.
Оставалось около пятнадцати минут до прихода Томаса. За эти два дня Харту пришлось изрядно поломать голову над загадочным случаем мистера Клина. Ему удалось прийти к кое-каким заключениям, которые он принимал всерьез только потому, что ситуация сама по себе была странная. Теперь требовалось лишь найти подтверждение догадкам или же опровергнуть их, чтобы думать над новыми.
В кабинете раздался легкий тактичный стук в дверь. Томас и Вильям встретили друг друга крепким рукопожатием, словно давние друзья, и, заняв свои места, каждый начал готовиться к необычной терапии.
– Вильям, – обратился Томас к доктору Харту, – у меня есть шансы снова стать нормальным?
– Не сомневайтесь, так или иначе мы вернем вам радость от солнечных дней.
Еще на первой встрече Вильям попросил Томаса принести его детские фотографии. Это могло дать связку между внешним миром и его бессознательным. Юный Томас действительно катался на лыжах: наверное, около трети снимков были посвящены именно этому его увлечению. Остальные фотографии носили скорее познавательный характер.
– А из театра нет никаких запечатленных на снимках воспоминаний?
– Конечно есть, но они все у моей матери. Она живет в другом городе, да и вряд ли отдаст их мне, – с улыбкой произнес Томас.
– Так, ладно, – Харт положил альбом с детскими фотографиями Клина на журнальный столик. – Ну что, вы готовы к очередному сеансу терапии?
Легкий кивок Томаса в знак согласия – и его тело вновь обмякло, руки безвольно опустились за подлокотники кресла. Вильям обвязал мистера Клина «ремнями безопасности» и, заняв свое прежнее место, погрузился в бессознательное пациента.
В доме было так же прибрано и уютно, как и в первый раз. Нестандартный случай требовал нестандартного подхода – следовало найти дневник воспоминаний. Он мог быть чем угодно: журналом, альбомом с фотографиями, тетрадью с записями. Харт решил начать с осмотра деревянного шкафа, который стоял недалеко от висевших на стене дипломов и медалей. Тот оказался совершенно пуст. Вильям начал открывать ящики, тумбочки – всё, где мог быть спрятан дневник воспоминаний. Но из интересного попался только муляж ножа, который лежал под диваном. Этот ненастоящий нож еще больше уверил Вильяма в правильности хода его мыслей: он стал догадываться, что произошло с подсознанием Томаса, хотя и не мог понять, как такое возможно.
Положив все на свои места и приведя дверцы шкафов и тумб в изначальное положение, Харт отправился в другие комнаты. Чтобы увидеть помещения в их первозданном состоянии(кто знает, на какие хитрости способно бессознательное), он вооружился фонариком. Вильям достал его из небольшого матерчатого синего мешка, который всегда был с ним в любом бессознательном.
Первая комната, в которую Харт зашел после осмотра зала, в очередной раз подтвердила его подозрения. В свете фонарика это была часть самой обычной холостяцкой квартиры, видимо спальня. Рядом с плохо заправленной кроватью лежали журналы о недвижимости, чуть подальше стоял потертый шкаф для вещей. В нем висели выглаженные на скорую руку рубашки. После того как комната была осмотрена под лучами фонарика, Харт включил ее собственное освещение. Как только лампа загорелась, обстановка полностью преобразилась – дизайн помещения стал идентичен тому, который был в зале. Это было невероятным фактом, с которым Вильяму еще не приходилось сталкиваться.
В третьей комнате с помощью фонарика Харту удалось найти то, что он искал. Это был небольшой телевизор, стоявший на табуретке. По его каналам транслировались воспоминания, соответствующие определенному возрасту Томаса Клина. Вильям сразу переключил на восьмой канал – именно в восемь лет Томаса записали в театральный кружок.
«Вроде ничего особенного», – подумал Вильям. Складывалось впечатление, что маленькому мистеру Клину очень нравилось ходить в разных костюмах и репетировать роли.
В воспоминаниях восьми и девяти лет не было никаких зацепок, и Харт переключил на десятый канал. На репетициях Томас уже явно выделялся из общей массы: за два года в нем проявились задатки актера. Запись шла дальше. Судя по всему, ему дали какую-то большую роль. Он долго готовился, учил в свободное от школы время, ходя по всему дому. Затем Томас оказался перед высоким занавесом – похоже, это уже была настоящая сцена. После того как занавес поднялся, перед Клином открылся огромный зал и в глаза ударил свет множества ярких прожекторов. Но мальчик как будто оцепенел – совершенно не двигался. Его взгляд был устремлен на источники света. Видимо, он совсем забыл свою роль. Кульминацией стало то, что юный Томас обмочил штаны театрального костюма. Это произошло то ли от испуга, то ли от нервного перенапряжения – не имеет значения. Важной была реакция зрителей: кто-то засмеялся, кто-то крикнул, чтобы маленького актера гнали со сцены. Все это стало зачатком проблемы, с которой сейчас пытался справиться взрослый Томас.
Выключив телевизор, Вильям прошел в тот самый такой «уютный», такой фальшивый зал. При отсутствии света перед Хартом предстала реальная комната, убранная наспех явно очень занятым человеком, у которого остается на себя совсем мало времени. Серовато-зеленый цвет обоев, не подходивший к общей обстановке темно-каштановый диван, возле которого на полу теперь лежал ворсистый ковер. На месте, где раньше был камин, сейчас располагалась самая обычная батарея. Вильяму впервые довелось встретиться с такой необычной формой психического расстройства в бессознательном. Проблемой был не просто какой-то предмет, который, как заноза, не давал человеку жить. Каждая комната в этом внутреннем мире была заражена фобией Томаса, которую его память вычеркнула из сознания, чтобы избавиться от комплексов, полученных Клином в десятилетнем возрасте.
Но имелся и явный положительный момент: пациента можно вылечить, а это было самым главным. Из той жуткой ситуации, связанной с театральной сценой, память Томаса сохранила оттенок света прожекторов – желтый. Скорее всего, комнаты в подсознании Клина освещались лампами со светом именно такого оттенка, и в его лучах они преображались и становились похожими на декорации театральной постановки. Фиктивный нож, электрокамин, чрезмерная чистота и прибранность помещений– все это напоминало Томасу о том злополучном дне позора, когда его, взяв под локоть, увели со сцены под крики толпы. Проблема заключалась именно в лампах, которые освещали помещения в бессознательном мистера Клина, – из-за них интерьер комнат в его внутреннем мире менялся на бутафорский. Но благодаря этому настоящее «я» мистера Клина, не подавленное комплексами, сохранилось в неизменном состоянии (что являлось невероятным фактом). Правда, чтобы его увидеть, необходимо было погасить свет.
В каждом человеке скрыто много психических расстройств, которые пребывают в своих коконах до того момента, пока какой-то катализатор из внешнего мира не выпустит их на волю. В случае с Томасом это было солнце. Видимо, внутри молодого человека медленно, но верно формировалась ассоциация прожекторов с солнцем. В итоге яркий свет стал для него невыносим.
Оставалась одно – выкрутить все лампочки из светильников в каждой комнате и вкрутить другие. Харт сконцентрировался – и в матерчатом мешке, который снабдил его фонариком, появились источники освещения. После замены ламп комнаты предстали в более тусклом свете, но зато в своем изначальном, натуральном оформлении. Все выкрученные лампочки Вильям сложил в свой синий мешок. Их ни в коем случае не следовало оставлять. Это было бы подобно тому, что хирург отрезал аппендикс и, вместо того чтобы изъять его из тела пациента, оставил внутри.
…Харт быстро пришел в себя. Пока Томас осознавал, где находится, Вильям уже протягивал ему чашку с горячим чаем.
– Судя по всему, скоро уже рассвет, – произнес доктор Харт. – Мы провели долгую терапию. Будем надеяться, что она окажется эффективной.
Вильям расспросил Клина о самочувствии, после чего разговор некоторое время продолжался в неформальном русле.
– Думаю, что и вам, и мне следует отдохнуть, – скрывая усталость, сказал Харт.
– Полагаете, я смогу нормально добраться до дома? – все еще не верил в свое выздоровление Томас.
– Попробуйте открыть шторы.
Томас неуверенно подошел к очень плотным, не пропускавшим свет шторам. Все его движения говорили о том, что он готовился встретить ужас восходящего солнца. Резкое движение рук после длительной моральной подготовки – и комнату залили лучи проснувшегося светила. Мистер Клин, который готовился к удару под дых своей нервной системе, стоял так же, как на той сцене. Он не двигался, не прятался, не пытался закрыть шторы. Его взгляд был прикован к разливавшемуся на востоке свету.
Клин простоял так достаточно долго, пока из медитативного состояния его не вывел вопрос Харта:
– Как ощущения, Томас? Все в порядке?
Воцарилось непродолжительное молчание, которое потребовалось мистеру Клину, чтобы собраться с мыслями.
– Харт, большое вам спасибо, – Томас держал себя в руках, чтобы не прослезиться и не броситься обнимать Вильяма, – я…я очень долго ждал того момента, когда солнце перестанет приносить мне такую душевную боль.
Больше он ничего не сказал, потому что сил хватало только на молчание. Вильям Харт сидел в кресле позади, размышляя, каково это – осознание своей нормальности.
«Сложно вывести эталон нормальности, когда властвует относительность. Это касается как внешнего мира, в котором мы живем, так и внутреннего, который живет в нас. Когда человек счастлив, он лишь на короткое время перестает видеть проблемы внешней среды оком своего внутреннего мира. Когда же он в отчаянии – наблюдается обратная ситуация. Пожалуй, настоящее счастье в том, чтобы сохранять эту нормальность – баланс между внешним и внутренним мирами. Быть реалистом, не перегибая палку. Думаю, Томас Клин должен прийти к такому же заключению и радоваться тому, что он стал самим собой. Или, точнее, избавился от тяжелого психического расстройства.
После подобных переживаний человек, скорее всего, научится ценить то, что с ним просто ничего не происходит. Осознавая те проблемы, которые потенциально могут появиться у каждого из нас, и пройдя через некоторые из них, человек рано или поздно научится видеть радость в повседневной рутине (которая, кстати, является лишь плодом нашего восприятия внешнего мира через призму тусклого и уставшего внутреннего)…»