Вы здесь

Месяц в деревне. Действие второе (И. С. Тургенев, 1850)

Действие второе

Театр представляет сад. Направо и налево под деревьями скамейки; прямо малинник. Входят справа Катя и Матвей. У Кати в руках корзинка.


Матвей. Так как же, Катерина Васильевна? Извольте наконец объясниться, убедительно вас прошу.

Катя. Матвей Егорыч, я, право…

Матвей. Вам, Катерина Васильевна, слишком хорошо известно, как, то есть, я к вам расположен. Конечно, я старше вас летами; об этом, точно, спорить нельзя; но всё-таки я еще постою за себя, я еще в самом прыску-с. Нрава я тоже, как вы изволите знать, кроткого; кажется, чего еще?

Катя. Матвей Егорыч, поверьте, я очень чувствую, очень благодарна, Матвей Егорыч… Да вот… Подождать, я думаю, надо.

Матвей. Да чего же ждать, помилуйте, Катерина Васильевна? Прежде, позвольте вам заметить, вы этого не говорили-с. А что касается до уваженья, кажется, я могу за себя то есть поручиться. Такое уважение получать будете, Катерина Васильевна, какого лучше и требовать нельзя. Притом я человек непиющий, ну, и от господ тоже худого слова не слыхал.

Катя. Право, Матвей Егорыч, я не знаю, что мне вам сказать…

Матвей. Эх, Катерина Васильевна, это вы недавно что-то начали того-с…

Катя (слегка покраснев). Как недавно? Отчего недавно?

Матвей. Да уж я не знаю-с… а только прежде вы… вы со мной прежде иначе изволили поступать.

Катя (глянув в кулисы, торопливо). Берегитесь… Немец идет.

Матвей (с досадой). А ну его, долгоносого журавля!.. А я с вами еще поговорю-с. (Уходит направо. Катя тоже хочет идти в малинник. Входит слева Шааф, с удочкой на плече.)

Шааф (вслед Кате). Кута? Кута, Катерин?

Катя (останавливаясь). Нам малины велено набрать, Адам Иваныч.

Шааф. Малин?.. малин преятный фрукт. Фи любит малин?

Катя. Да, люблю.

Шааф. Хе, хе!.. И я… и я тоже. Я фзе люблю, что фи любит. (Видя, что она хочет уйти.) О, Катерин, ботождит немношко.

Катя. Да некогда-с… Ключница браниться будет.

Шааф. Э! ничефо. Фот и я иту… (Указывая на уду.) Как это скасать, рибить, фи понимайт, рибить, то ись риб брать. Фи любит риб?

Катя. Да-с.

Шааф. Э, хе, хе, и я, и я. А знаете ли, чево я вам зкажу, Катерин… По-немецки есть безенка (поет). «Cathrinchen, Cathrinchen, wie lieb’ich dich so sehr!..» то исть по-русски: «О, Катринушка, Катринушка, фи карош, я тиебия люблю». (Хочет обнять ее одной рукой.)

Катя. Полноте, полноте, как вам не стыдно… Господа вон идут. (Спасается в малинник.)

Шааф (принимая суровый вид, вполголоса). Das ist dumm…[15]


(Входит справа Наталья Петровна, под руку с Ракитиным.)


Наталья Петровна (Шаафу). А! Адам Иваныч! вы идете рыбу удить?

Шааф. Дочно дак-с.

Наталья Петровна. А где Коля?

Шааф. З Лисафет Богданофне… урок на фортепиано…

Наталья Петровна. А! (Оглядываясь.) Вы здесь одни?

Шааф. Атин-с.

Наталья Петровна. Вы не видали Алексея Николаича?

Шааф. Никак нет.

Наталья Петровна (помолчав). Мы с вами пойдем, Адам Иваныч, хотите? посмотрим, как-то вы рыбу ловите?

Шааф. Я одшень рад.

Ракитин (вполголоса Наталье Петровне), Что за охота?

Наталья Петровна (Ракитину). Пойдемте, пойдемте, beau ténébreux…[16] (Все трое уходят направо.)

Катя (осторожно выставляя голову из малинника). Ушли… (Выходит немного, останавливается и задумывается.) Вишь, немец!.. (Вздыхает и опять принимается рвать малину, напевая вполголоса.)

Не огонь горит, не смола кипит,

А кипит-горит ретиво сердце…

А Матвей Егорыч-то прав! (Продолжая напевать.)

А кипит-горит ретиво сердце

Не по батюшке, не по матушке…

Крупная какая малина… (Продолжая напевать.)

Не по батюшке, не по матушке…

Экая Жара! Даже душно. (Продолжая напевать.)

Не по батюшке, не по матушке…

А кипит-горит по …


(Вдруг оглядывается; умолкает и до половины прячется за куст. Слева входят Беляев и Верочка; у Беляева в руках змей.)


Беляев (проходя мимо малинника, Кате). Что ж ты перестала, Катя? (Поет.)

А кипит-горит по красной девице…

Катя (краснея). У нас она не так поется.

Беляев. А как же? (Катя смеется и не отвечает.) Что это ты, малину набираешь? Дай-ка отведать.

Катя (отдавая ему корзинку). Возьмите всё…

Беляев. Зачем всё… Вера Александровна, хотите? (Вера берет из корзинки, и он берет.) Ну, вот и довольно. (Хочет отдать корзинку Кате.)

Катя (отталкивая его руку). Да возьмите всё, возьмите.

Беляев. Нет, спасибо, Катя. (Отдает ей корзинку.) Спасибо. (Вере.) Вера Александровна, сядемте-ка на скамейку. Вот (указывая на змея) нужно ему хвост привязать. Вы мне поможете. (Оба идут и садятся на скамейку. Беляев дает ей змея в руки.) Вот так. Смотрите же держите прямо. (Начинает привязывать хвост.) Что же вы?

Вера. Да эдак я вас не вижу.

Беляев. Да на что ж вам меня видеть?

Вера. То есть я хочу видеть, как вы привязываете хвост.

Беляев. А! ну, постойте. (Устраивает так змей, что ей можно его видеть.) Катя, что ж ты не поешь? Пой. (Спустя немного Катя начинает напевать вполголоса.)

Вера. Скажите, Алексей Николаич, вы в Москве тоже иногда пускали змея?

Беляев. Не до змеев в Москве! Подержите-ка веревку… вот так. Вы думаете, нам в Москве другого нечего делать?

Вера. Что ж вы делаете в Москве?

Беляев. Как что? мы учимся, профессоров слушаем.

Вера. Чему же вас учат?

Беляев. Всему.

Вера. Вы, должно быть, очень хорошо учитесь. Лучше всех других.

Беляев. Нет, не очень хорошо. Какое лучше всех! Я ленив.

Вера. Зачем же вы ленитесь?

Беляев. А бог знает! Таким уж, видно, родился.

Вера (помолчав). Что, у вас есть друзья в Москве?

Беляев. Как же. Эх, эта веревка не довольно крепка.

Вера. И вы их любите?

Беляев. Еще бы!.. Вы разве не любите ваших друзей?

Вера. Друзей… У меня нет друзей.

Беляев. То есть я хотел сказать, ваших приятельниц.

Вера (медленно). Да.

Беляев. Ведь у вас есть приятельницы?..

Вера. Да… только я не знаю, отчего… я с некоторых пор что-то мало об них думаю… даже Лизе Мо́шниной не отвечала, а уж она как меня просила в своем письме.

Беляев. Как же это вы говорите, у вас нет друзей… а я-то что?

Вера (с улыбкой). Ну, вы… Вы другое дело. (Помолчав.)Алексей Николаич!

Беляев. Что?

Вера. Вы пишете стихи?

Беляев. Нет. А что?

Вера. Так. (Помолчав.) У нас в пансионе одна барышня писала стихи.

Беляев (затягивая зубами узел). Вот как! и хорошие?

Вера. Я не знаю. Она нам их читала, а мы плакали.

Беляев. Отчего же вы плакали?

Вера. От жалости. Так ее было жаль нам!

Беляев. Вы воспитывались в Москве?

Вера. В Москве, у госпожи Болюс. Наталья Петровна меня оттуда в прошлом году взяла.

Беляев. Вы любите Наталью Петровну?

Вера. Люблю; она такая добрая. Я ее очень люблю.

Беляев (с усмешкой). И, чай, боитесь ее?

Вера (тоже с усмешкой). Немножко.

Беляев (помолчав). А кто вас в пансион поместил?

Вера. Натальи Петровны матушка покойница. Я у нее в доме выросла. Я сирота.

Беляев (опустив руки). Вы сирота? И ни отца, ни матери вы не помните?

Вера. Нет.

Беляев. И у меня мать умерла. Мы оба с вами сироты. Что ж делать! Унывать нам всё-таки не следует.

Вера. Говорят, сироты меж собою скоро дружатся.

Беляев (глядя ей в глаза). В самом деле? А вы как думаете?

Вера (тоже глядя ему в глаза, с улыбкой).Я думаю, что скоро.

Беляев (смеется и снова принимается за змей). Хотел бы я знать, сколько уж я времени в здешних местах?

Вера. Сегодня двадцать восьмой день.

Беляев. Какая у вас память! Ну, вот и кончен змей. Посмотрите, каков хвост! Надо за Колей сходить.

Катя (подходя к ним с корзинкой). Хотите еще малины?

Беляев. Нет, спасибо, Катя. (Катя молча отходит.)

Вера. Коля с Лизаветой Богдановной.

Беляев. И охота же в такую погоду ребенка в комнате держать!

Вера. Лизавета Богдановна нам бы только мешала…

Беляев. Да я не об ней говорю…

Вера (поспешно). Коля без нее не мог бы с нами пойти… Впрочем, она вчера об вас с большой похвалой отзывалась.

Беляев. В самом деле?

Вера. Вам она не нравится?

Беляев. Ну ее! Пусть себе табак нюхает на здоровье!.. Зачем вы вздыхаете?

Вера (помолчав). Так. Как небо ясно!

Беляев. Так вы от этого вздыхаете? (Молчание.)Вам, может быть, скучно?

Вера. Мне скучно? Нет. Я иногда сама не знаю, о чем я вздыхаю… Мне вовсе не скучно. Напротив… (Помолчав.)Я не знаю… я, должно быть, не совсем здорова. Вчера я шла наверх за книжкой – и вдруг на лестнице, вообразите, вдруг села на ступеньку и заплакала… Бог знает отчего, и потом долго всё слезы навертывались… Что такое это значит? А между тем мне хорошо…

Беляев. Это от роста. Вы растете. Это бывает. То-то у вас вчера вечером глаза как будто распухли.

Вера. А вы заметили?

Беляев. Как же.

Вера. Вы всё замечаете.

Беляев. Ну, нет… не всё.

Вера (задумчиво). Алексей Николаич…

Беляев. Что?

Вера (помолчав). Что бишь я хотела спросить у вас? Я забыла, право, что я хотела спросить.

Беляев. Вы так рассеянны?

Вера. Нет… но… ах, да! Вот что я хотела спросить. Вы мне, кажется, сказывали – у вас есть сестра?

Беляев. Есть.

Вера. Скажите – похожа я на нее?

Беляев. О нет. Вы гораздо лучше ее.

Вера. Как это можно! Ваша сестра… я бы желала быть на ее месте.

Беляев. Как? вы желали бы быть теперь в нашем домишке?

Вера. Я не то хотела сказать… У вас разве домик маленький?

Беляев. Очень маленький… Не то, что здесь.

Вера. Да и на что так много комнат?

Беляев. Как на что? вот вы со временем узнаете, на что нужны комнаты.

Вера. Со временем… Когда?

Беляев. Когда вы сами станете хозяйкой…

Вера (задумчиво). Вы думаете?

Беляев. Вот вы увидите. (Помолчав.) Так что ж, сходить за Колей, Вера Александровна… а?

Вера. Отчего вы меня не зовете Верочкой?

Беляев. А вы меня разве можете называть Алексеем?..

Вера. Отчего же… (Вдруг вздрагивая.) Ах!

Беляев Что такое?

Вера (вполголоса). Наталья Петровна сюда идет.

Беляев (тоже вполголоса). Где?

Вера (указывая головой). Вон – по дорожке, с Михайлом Александрычем.

Беляев (вставая). Пойдемте к Коле… Он, должно быть, уж кончил свой урок.

Вера. Пойдемте… а то я боюсь, она меня бранить будет… (Оба встают и быстро уходят налево. Катя опять прячется в малинник. Справа входят Наталья Петровна и Ракитин.)

Наталья Петровна (останавливаясь). Это, кажется, господин Беляев уходит с Верочкой?

Ракитин. Да, это они…

Наталья Петровна. Они как будто от нас убегают.

Ракитин. Может быть.

Наталья Петровна (помолчав). Однако я не думаю, чтобы Верочке следовало… эдак, наедине с молодым человеком, в саду… Конечно, она дитя; но всё-таки это неприлично… Я ей скажу.

Ракитин. Сколько ей лет?

Наталья Петровна. Семнадцать! Ей уже семнадцать лет… А сегодня жарко. Я устала. Сядемте. (Оба садятся на скамейку, на которой сидели Вера и Беляев.) Шпигельский уехал?

Ракитин. Уехал.

Наталья Петровна. Напрасно вы его не удержали. Я не знаю, зачем этому человеку вздумалось сделаться уездным доктором… Он очень забавен. Он меня смешит.

Ракитин. А я так вообразил, что вы сегодня не в духе смеяться.

Наталья Петровна. Почему вы это думали?

Ракитин. Так!

Наталья Петровна. Потому что мне сегодня всё чувствительное не нравится? О да! предупреждаю вас, сегодня решительно ничего не в состоянии меня тронуть. – Но это не мешает мне смеяться, напротив. Притом мне нужно было с Шпигельским переговорить.

Ракитин. Можно узнать – о чем?

Наталья Петровна. Нет, нельзя. Вы и без того всё знаете, что я думаю, что я делаю… Это скучно.

Ракитин. Извините меня… Я не предполагал…

Наталья Петровна. Мне хочется хоть что-нибудь скрыть от вас.

Ракитин. Помилуйте! из ваших слов можно заключить, что мне всё известно…

Наталья Петровна (перебивая его). А будто нет?

Ракитин. Вам угодно смеяться надо мной.

Наталья Петровна. Так вам точно не всё известно, что во мне происходит? В таком случае я вас не поздравляю. Как? человек наблюдает за мной с утра до вечера…

Ракитин. Что это, упрек?

Наталья Петровна. Упрек? (Помолчав.) Нет, я теперь точно вижу: вы не проницательны.

Ракитин. Может быть… но так как я наблюдаю за вами с утра до вечера, то позвольте мне сообщить вам одно замечание…

Наталья Петровна. На мой счет? Сделайте одолжение.

Ракитин. Вы на меня не рассердитесь?

Наталья Петровна. Ах, нет! Я бы хотела, да нет.

Ракитин. Вы с некоторых пор, Наталья Петровна, находитесь в каком-то постоянно раздраженном состоянии, и это раздраженье в вас невольное, внутреннее: вы словно боретесь сами с собою, словно недоумеваете. Перед моей поездкой к Криницыным я этого не замечал; это в вас недавно. (Наталья Петровна чертит зонтиком перед собой.) Вы иногда так глубоко вздыхаете… вот как усталый, очень усталый человек вздыхает, которому никак не удается отдохнуть.

Наталья Петровна. Что ж вы из этого заключаете, господин наблюдатель?

Ракитин. Я? Ничего… Но меня это беспокоит.

Наталья Петровна. Покорно благодарю за участие.

Ракитин. И притом…

Наталья Петровна (с некоторым нетерпением). Пожалуйста, переменимте разговор. (Молчание.)

Ракитин. Вы никуда не намерены выехать сегодня?

Наталья Петровна. Нет.

Ракитин. Отчего же? Погода хорошая.

Наталья Петровна. Лень. (Молчание.) Скажите мне… ведь вы знаете Большинцова?

Ракитин. Нашего соседа, Афанасья Иваныча?

Наталья Петровна. Да.

Ракитин. Что за вопрос? Не далее как третьего дня мы с ним у вас играли в преферанс.

Наталья Петровна. Что он за человек, желаю я знать.

Ракитин. Большинцов?

Наталья Петровна. Да, да, Болынинцов.

Ракитин. Вот уж этого я, признаться, никак не ожидал!

Наталья Петровна (с нетерпением). Чего вы не ожидали?

Ракитин. Чтобы вы когда-нибудь стали спрашивать о Большинцове! Глупый, толстый, тяжелый человек – а впрочем, дурного ничего об нем сказать нельзя.

Наталья Петровна. Он совсем не так глуп и не так тяжел, как вы думаете.

Ракитин. Может быть. Я, признаюсь, не слишком внимательно изучал этого господина.

Наталья Петровна (иронически). Вы за ним не наблюдали?

Ракитин (принужденно улыбается). И с чего вам вздумалось…

Наталья Петровна. Так! (Опять молчание.)

Ракитин. Посмотрите, Наталья Петровна, как хорош этот темно-зеленый дуб на темно-синем небе. Он весь затоплен лучами солнца, и что за могучие краски… Сколько в нем несокрушимой жизни и силы, особенно когда вы его сравните с той молоденькой березой… Она словно вся готова исчезнуть в сиянии; ее мелкие листочки блестят каким-то жидким блеском, как будто тают, а между тем и она хороша…

Наталья Петровна. Знаете ли что, Ракитин? Я уже давно это заметила… Вы очень тонко чувствуете так называемые красоты природы и очень изящно, очень умно говорите об них… так изящно, так умно, что, я воображаю, природа должна быть вам несказанно благодарна за ваши изысканно-счастливые выражения; вы волочитесь за ней, как раздушенный маркиз на красных каблучках за хорошенькой крестьянкой… Только вот в чем беда: мне иногда кажется, что она никак бы не могла понять, оценить ваших тонких замечаний, точно так же, как крестьянка не поняла бы придворных учтивостей маркиза; природа гораздо проще, даже грубее, чем вы предполагаете, потому что она, слава богу, здорова… Березы не тают и не падают в обморок, как нервические дамы.

Ракитин. Quelle tirade![17] Природа здорова… то есть, другими словами, я болезненное существо.

Наталья Петровна. Не вы одни болезненное существо, оба мы с вами не слишком здоровы.

Ракитин. О, мне известен также этот способ говорить другому самым безобидным образом самые неприятные вещи… Вместо того чтобы сказать ему, например, прямо в лицо: ты, братец, глуп, сто́ит только заметить ему с добродушной улыбкой: мы ведь, дескать, оба с вами глупы.

Наталья Петровна. Вы обижаетесь? Полноте, что за вздор! Я только хотела сказать, что мы оба с вами… слово: болезненный – вам не нравится… что мы оба стары, очень стары.

Ракитин. Почему же стары? Я про себя этого не думаю.

Наталья Петровна. Ну, однако, послушайте; вот мы с вами теперь сидим здесь… может быть, на этой же самой скамейке за четверть часа до нас сидели… два точно молодые существа.

Ракитин. Беляев и Верочка? Конечно, они моложе нас… между нами несколько лет разницы, вот и всё… Но мы от этого еще не старики.

Наталья Петровна. Между нами разница не в одних летах.

Ракитин. А! я понимаю… Вы завидуете их… naïveté[18], их свежести, невинности… словом, их глупости…

Наталья Петровна. Вы думаете? А! вы думаете, что они глупы? у вас, я вижу, все глупы сегодня. Нет, вы меня не понимаете. Да и притом… глупы! Что за беда! Что хорошего в уме, когда он не забавляет?… Ничего нет утомительнее невеселого ума.

Ракитин. Гм. Отчего вы не хотите говорить прямо, без обиняков? я вас не забавляю – вот что вы хотите сказать… К чему вы ум вообще за меня грешного заставляете страдать?

Наталья Петровна. Это вы всё не то… (Катя выходит из малинника.) Что это, ты малины набрала, Катя?

Катя. Точно так-с.

Наталья Петровна. Покажи-ка… (Катя подходит к ней.) Славная малина! Какая алая… а твои щеки еще алей. (Катя улыбается и потупляет глаза.)Ну, ступай. (Катя уходит.)

Ракитин. Вот еще молодое существо в вашем вкусе.

Наталья Петровна. Конечно. (Встает.)

Ракитин. Куда вы?

Наталья Петровна. Во-первых, я хочу посмотреть, что делает Верочка… Пора ей домой… а во-вторых, признаюсь, наш разговор что-то мне не нравится. Лучше на некоторое время прекратить наши рассуждения о природе и молодости.

Ракитин. Вам, может быть, угодно гулять одной?

Наталья Петровна. По правде сказать, да. Мы увидимся скоро… Впрочем, мы расстаемся друзьями? (Протягивает ему руку.)

Ракитин (вставая). Еще бы! (Жмет ей руку.)

Наталья Петровна. До свиданья. (Она раскрывает зонтик и уходит налево.)

Ракитин (ходит некоторое время взад и вперед). Что с ней? (Помолчав.) Так! каприз. Каприз? Прежде я этого в ней не замечал. Напротив, я не знаю женщины, более ровной в обхожденье. Какая причина?.. (Ходит опять и вдруг останавливается.) Ах, как смешны люди, у которых одна мысль в голове, одна цель, одно занятие в жизни… Вот как я, например. Она правду сказала: с утра до вечера наблюдаешь мелочи и сам становишься мелким… Всё так; но без нее я жить не могу, в ее присутствии я более чем счастлив; этого чувства нельзя назвать счастьем, я весь принадлежу ей, расстаться с нею мне было бы, без всякого преувеличения, точно то же, что расстаться с жизнию. Что с ней? Что значит эта внутренняя тревога, эта невольная едкость речи? Не начинаю ли я надоедать ей? Гм. (Садится.)Я никогда себя не обманывал; я очень хорошо знаю, как она меня любит; но я надеялся, что это спокойное чувство со временем… Я надеялся! Разве я вправе, разве я смею надеяться? Признаюсь, мое положение довольно смешно… почти презрительно. (Помолчав.) Ну, к чему такие слова? Она честная женщина, а я не ловелас. (С горькой усмешкой.) К сожалению. (Быстро поднимаясь.) Ну, полно! Вон весь этот вздор из головы! (Прохаживаясь.) Какой сегодня прекрасный день! (Помолчав.) Как она ловко уязвила меня… Мои «изысканно-счастливые» выражения… Она очень умна, особенно когда не в духе. И что за внезапное поклонение простоте и невинности?.. Этот русский учитель… Она мне часто говорит о нем. Признаюсь, я в нем ничего особенного не вижу. Просто студент, как все студенты. Неужели она… Быть не может! Она не в духе… сама не знает, чего ей хочется, и вот царапает меня. Бьют же дети свою няню… Какое лестное сравнение! Но не надобно мешать ей. Когда этот припадок тоскливого беспокойства пройдет, она сама первая будет смеяться над этим долговязым птенцом, над этим свежим юношей… Объяснение ваше недурно, Михайло Александрыч, друг мой, да верно ли оно? А господь ведает! Вот увидим. Уж не раз случалось вам, мой любезнейший, после долгой возни с самим собою, отказаться вдруг от всех предположений и соображений, сложить спокойно ручки и смиренно ждать, что-то будет. А пока, сознайтесь, вам самим порядочно неловко и горько… Таково уже ваше ремесло… (Оглядывается.)А! да вот и он сам, наш непосредственный юноша… Кстати пожаловал… Я с ним еще ни разу не поговорил как следует. Посмотрим, что за человек. (Слева входит Беляев.) А, Алексей Николаич! И вы вышли погулять на свежий воздух?

Беляев. Да-с.

Ракитин. То есть, признаться, воздух сегодня не совсем свеж; жара страшная, но здесь, под этими липами, в тени, довольно сносно. (Помолчав.) Видели вы Наталью Петровну?

Беляев. Я сейчас их встретил… Оне с Верой Александровной в дом пошли.

Ракитин. Да уж это не вас ли я с Верой Александровной здесь видел, с полчаса тому назад?

Беляев. Да-с… Я с ней гулял.

Ракитин. А! (Берет его под руку.) Ну, как вам нравится жизнь в деревне?

Беляев. Я люблю деревню. Одна беда: здесь охота плохая.

Ракитин. А вы охотник?

Беляев. Да-с… А вы?

Ракитин. Я? нет; я, признаться, плохой стрелок. Я слишком ленив.

Беляев. Да и я ленив… только не ходить.

Ракитин. А! Что ж вы – читать ленивы?

Беляев. Нет, я люблю читать. Мне лень долго работать; особенно одним и тем же предметом заниматься мне лень.

Ракитин (улыбаясь). Ну, а, например, с дамами разговаривать?

Беляев. Э! да вы надо мной смеетесь… Дам я больше боюсь.

Ракитин (с некоторым смущением). С чего вы вздумали… с какой стати стану я над вами смеяться?

Беляев. Да так… что за беда! (Помолчав.)Скажите, где здесь можно достать пороху?

Ракитин. Да в городе, я думаю; он там продается под именем мака. Вам нужно хорошего?

Беляев. Нет: хоть винтовочного. Мне не стрелять, мне фейерверки делать.

Ракитин. А! вы умеете…

Беляев. Умею. Я уже выбрал место: за прудом. Я слышал, через неделю именины Натальи Петровны; так вот бы кстати.

Ракитин. Наталье Петровне будет очень приятно такое внимание с вашей стороны… Вы ей нравитесь, Алексей Николаич, скажу вам.

Беляев. Мне это очень лестно… Ах, кстати, Михайло Александрыч, вы, кажется, получаете журнал. Можете вы мне дать почитать?

Ракитин. Извольте, с удовольствием… Там есть хорошие стихи.

Беляев. Я до стихов не охотник.

Ракитин. Почему же?

Беляев. Да так. Смешные стихи мне кажутся натянутыми, да притом их немного; а чувствительные стихи… я не знаю… Не верится им что-то.

Ракитин. Вы предпочитаете повести?

Беляев. Да-с, хорошие повести я люблю… но критические статьи – вот те меня забирают.

Ракитин. А что?

Беляев. Теплый человек их пишет…{5}

Ракитин. А сами вы – не занимаетесь литературой?

Беляев. О нет-с! Что за охота писать, коли таланту бог не дал. Только людей смешить. Да и притом вот что удивительно, вот что объясните мне, сделайте одолженье: иной и умный, кажется, человек, а как возьмется за перо – хоть святых вон неси. Нет, куда нам писать – дай бог понимать написанное!

Ракитин. Знаете ли что, Алексей Николаич? Не у многих молодых людей столько здравого смысла, сколько у вас.

Беляев. Покорно вас благодарю за комплимент. (Помолчав.) Я выбрал место для фейерверка за прудом, потому что я умею делать римские свечи, которые горят на воде…

Ракитин. Это, должно быть, очень красиво… Извините меня, Алексей Николаич, но позвольте вас спросить… Вы знаете по-французски?

Беляев. Нет. Я перевел роман Поль де Кока «Монфермельскую молочницу» – может быть, слыхали – за пятьдесят рублей ассигнациями; но я ни слова не знаю по-французски.{6} Вообразите: «катр-вен-дис» я перевел: четыре двадцать-десять… Нужда, знаете ли, заставила. А жаль. Я бы желал по-французски знать. Да лень проклятая. Жорж Санда я бы желал по-французски прочесть. Да выговор… как с выговором прикажете сладить? ан, он, ен, ён… Беда!

Ракитин. Ну, этому горю еще можно помочь…

Беляев. Позвольте узнать, который час?

Ракитин (смотрит на часы). Половина второго.

Беляев. Что это Лизавета Богдановна так долго Колю держит за фортепьянами… Ему, чай, смерть теперь хочется побегать.

Ракитин (ласково). Да ведь надобно же и учиться, Алексей Николаич…

Беляев (со вздохом). Не вам бы это говорить, Михайло Александрыч – не мне бы слушать… Конечно, не всем же быть такими шалопаями, как я.

Ракитин. Ну, полноте…

Беляев. Да уж про это я знаю…

Ракитин. А я, так напротив, тоже знаю, и наверное, что именно то, что вы в себе считаете недостатком, эта ваша непринужденность, ваша свобода – это именно и нравится.

Беляев. Кому, например?

Ракитин. Да хоть бы Наталье Петровне.

Беляев. Наталье Петровне? С ней-то я и не чувствую себя, как вы говорите, свободным.

Ракитин. А! В самом деле?

Беляев. Да и, наконец, помилуйте, Михайло Александрыч, разве воспитание не первая вещь в человеке? Вам легко говорить… Я, право, не понимаю вас… (Вдруг останавливаясь.) Что это? Как будто коростель в саду крикнул? (Хочет идти.)

Ракитин. Может быть… но куда же вы?

Беляев. За ружьем… (Идет в кулисы налево, навстречу ему выходит Наталъя Петровна.)

Наталья Петровна (увидав его, вдруг улыбается). Куда вы, Алексей Николаич?

Беляев. Я-с…

Ракитин. За ружьем… Он коростеля в саду услыхал…

Наталья Петровна. Нет, не стреляйте, пожалуйста, в саду… Дайте этой бедной птице пожить… Притом вы бабушку испугать можете.

Беляев. Слушаю-с.

Наталья Петровна (смеясь). Ах, Алексей Николаич, как вам не стыдно? «Слушаю-с» – что это за слово? Как можно… так говорить? Да постойте; мы вот с Михаилом Александрычем займемся вашим воспитаньем… Да, да… Мы уже с ним не раз говорили о вас… Против вас заговор, я вас предупреждаю. Ведь вы позволите мне заняться вашим воспитанием?

Беляев. Помилуйте… Я-с…

Наталья Петровна. Во-первых – не будьте застенчивы, это к вам вовсе не пристало. Да, мы займемся вами. (Указывая на Ракитина.) Ведь мы с ним старики – а вы молодой человек… Не правда ли? Посмотрите, как это всё хорошо пойдет. Вы будете заниматься Колей – а я… а мы вами.

Беляев. Я вам буду очень благодарен.

Наталья Петровна. То-то же. О чем вы тут разговаривали с Михайлой Александрычем?

Ракитин (улыбаясь). Он мне рассказывал, каким образом он перевел французскую книгу – ни слова не знавши по-французски.

Наталья Петровна. А! Ну вот мы вас и по-французски выучим. Да кстати, что́ вы сделали с вашим змеем?

Беляев. Я его домой отнес. Мне показалось, что вам… неприятно было…

Наталья Петровна (с некоторым смущением). Отчего ж вам это показалось? Оттого, что я Верочке… что я Верочку домой взяла? Нет, это… Нет, вы ошиблись. (С живостью.) Впрочем, знаете ли что? Теперь Коля, должно быть, кончил свой урок. Пойдемте возьмемте его, Верочку, змея – хотите? И вместе все отправимся на луг. А?

Беляев. С удовольствием, Наталья Петровна.

Наталья Петровна. И прекрасно. Ну, пойдемте же, пойдемте. (Протягивает ему руку.) Да возьмите же мою руку, какой вы неловкий. Пойдемте… скорей. (Оба быстро уходят налево.)

Ракитин (глядя им вслед). Что за живость… что за веселость… Я никогда у ней на лице такого выражения не видал. И какая внезапная перемена! (Помолчав.) Souvent femme varie…[19]{7} Но я… я решительно ей сегодня не по нутру. Это ясно. (Помолчав.) Что ж! Увидим, что далее будет. (Медленно.) Неужели же… (Махает рукой.) Быть не может!.. Но эта улыбка, этот приветный, мягкий, светлый взгляд… Ах, не дай бог мне узнать терзания ревности, особенно бессмысленной ревности! (Вдруг оглядываясь.) Ба, ба, ба… какими судьбами?{8} (Слева входят Шпигельский и Болъшинцов. Ракитин идет им навстречу.) Здравствуйте, господа… Я, признаться, Шпигельский, вас сегодня не ожидал… (Жмет им руки.)

Шпигельский. Да и я сам того-с… Я сам не воображал… Да вот заехал к нему (указывая на Болъшинцова), а он уж в коляске сидит, сюда едет. Ну, я тотчас оглобли назад да вместе с ним и вернулся.

Ракитин. Что ж, добро пожаловать.

Большинцов. Я точно собирался…

Шпигельский (заминая его речь). Нам люди сказали, что господа все в саду… По крайней мере, в гостиной никого не было…

Ракитин. Да вы разве не встретили Наталью Петровну?

Шпигельский. Когда?

Ракитин. Да вот сейчас.

Шпигельский. Нет. Мы не прямо из дому сюда пришли. Афанасию Иванычу хотелось посмотреть, есть ли в рощице грибы?

Большинцов (с недоумением). Я…

Шпигельский. Ну, да мы знаем, что вы до подберезников большой охотник. Так Наталья Петровна домой пошла? Что ж? И мы можем вернуться.

Большинцов. Конечно.

Ракитин. Да она пошла домой для того, чтобы позвать всех гулять… Они, кажется, собираются пускать змея.

Шпигельский. А! И прекрасно. В такую погоду надобно гулять.

Ракитин. Вы можете остаться здесь…. Я пойду, скажу ей, что вы приехали.

Шпигельский. Для чего же вы будете беспокоиться… Помилуйте, Михайло Александрыч…

Ракитин. Нет… мне и без того нужно…

Шпигельский. А! ну в таком случае мы вас не удерживаем… Без церемонии, вы знаете…

Ракитин. До свиданья, господа. (Уходит налево.)

Шпигельский. До свидания. (Болъшинцову.) Ну-с, Афанасий Иваныч…

Большинцов (перебивая его). Что это вам, Игнатий Ильич, вздумалось насчет грыбов… Я удивляюсь; какие грыбы?

Шпигельский. А небось мне, по-вашему, следовало сказать, что, дескать, заробел мой Афанасий Иваныч, прямо не хотел пойти, попросился сторонкой?

Конец ознакомительного фрагмента.